* * *
Там, где из облака свет вырезает Цирцею,
Злую царицу любви и густых приворотов,
Не выпадает снегов и не строят лицеев.
Не запирают на цепи литые ворота.
Там, где соленая пенится мрачная влага,
Хлещет о камни, подъятые к небу вулканом,
В мятых рубахах не варят ячменную брагу,
Не подгрызают подгнившие борты калгана.
Над островами цикадово племя в цевницы
Свищет и движется мерно за солнцем палящим.
Я и во сне, в перелатанном хлопке и ситце,
Не ощущаю себя среди них настоящим.
Целится луч, забираясь иглою под веки.
Жилистой лапой вцепляются в камни оливы.
Перед богами идут и гудят человеки.
Умер хитрец Одиссей, ну а мы еще живы.
* * *
Сторожит, сторожит тебя память жидовья,
Твой поруганный талес, порушенный быт.
Лебезит, слезоточит под выгнутой бровью,
Твой коровий зрачок, твое тело, Лилит.
Светит солнце под кожей, и сотни веснушек
Выпирают наружу проклятый припек.
Поздний житель снегов, пережаренный стужей,
Позабывший порог, собиратель веков,
Ты теперь то ли брит, то ли франк, то ли русин.
Ты и сам не припомнишь какого родства.
Кровяные тельца, наподобие бусин,
Все катаются вкруг твоего естества,
Чередой пробивая полночные двери
Потемневших от медленной крови пещер.
Но ты знаешь, что путь твой еще не измерен,
И ты помнишь, как люди создали Шумер.
* * *
Степь, степь стелить,
В сон укладывать,
Треть снять,
Десятину складывать.
Жить, выть, до стекла
Выскоблить.
Плоть мять
По добру. Выстоять.
Не сложилось, не пришлось.
Где-то медленно зажглось.
Затвердело, загноилось, распогодилось.
Ты мне, мягкий, расскажи
На покой моей души,
Что же грезилось тебе, что занозилось.
На скамье твого жилья
Ляжет вязкая кутья.
Я приму полста шутя,
Оскоромишься!
Сзади лыс и волосат —
Как и перед, так и зад.
Брат ты мне или не брат —
Уж не стронешься.
СОЛОВЕЦКИЙ КАМЕНЬ
Они читают имена.
Далет, гимель, алеф и лáмед
Гудят и кружатся над нами
Сквозь выстрелы и времена.
По сучьям старых алфавитов,
По вздохам гласных и немых,
Кипчаки, русичи, хамиты,
Ползут по травам запятых.
На свет, откуда выкликают
Еще земные имена.
Они ползут, они не знают,
Что нет Суда и ночь черна.
ПОЧТАЛЬОН
Ты не услышишь застенчивый шаг почтальона,
Перебиравшего двери подъездов района,
Переходившего лужи, пороги и люки,
Перевидавшего мертвые лица и руки.
Птицы уже пробудились и силятся влиться
В бурное тело бравурно гниющей столицы.
Час для его почтальонного нежного шага,
В торбе гнездо на боку для неспящего Нага.
Ты не услышишь, как он доберется до двери.
Нет их теперь. Они вымерли в письменной эре.
ЦВЕТОК
Он рвет, он гнется, корчится, ползет,
Земля гнетет и охлаждает тело.
Он огибает камни и приплод
Живых и тех, чье время не приспело.
Чья суть осталась там, на глубине,
Без воздуха, под шорохи и звуки,
Он движется на свет, растет во тьме,
Торопится раскинуть свои руки.
Объять прозрачным, ярким и цветным,
Сиреневым, бескостным, беззащитным,
Прекрасный мир. И выглядеть иным.
И вытоптанным быть парнокопытным.
* * *
Нет воздуха, нет,
Есть пространство,
Бездонное сонное пьянство.
Когда ты выходишь наружу,
И вдруг понимаешь — завьюжен,
Зима.
Было позднее лето.
Ты бегал за водкой раздетым.
Ты жил, задыхался травою,
Цветным разудалым разбоем
Соцветий, теперь уходящих.
И чаще дышал, много чаще.
Теперь это только пространство,
И в нем — потускневшее чванство,
И в нем — потускневшее тело,
И цель, куда жизнь улетела.
* * *
Нет, Ленор, никакого смысла
Разбирать на куски слова.
Выстрел — гаже и суше мысли.
Город — уже, чем ендова.
Что тебе говорил хозяин,
По струе угнетавший боль?
Каин кровью тебе оправил
Бабкой вытканную парасоль.
Ты живешь в этом малом доме.
Жрешь конфеты и пьешь компот.
Мышь под домом шуршит в соломе
Плоть твою согревает кот.
А слова — это злые сучья
Сны растений и бурелом.
Впрочем, будет понятно лучше,
Если выжжем мы этот дом.
* * *
Невесомы шаги твои, Господи.
Несносимы твои сапоги.
В волосах Твоих звездные осыпи.
Грузен голос, а жесты легки.
Острой дланью из мяса галактики
Ты таскаешь квазары, смеясь.
Не для дела, а просто для практики,
Просто так, чтобы помнили власть.
И на грубых перстнях фиолетовых
Мерзнут камни далеких светил.
Неужели Ты только для этого
Весь наш синий Содом городил?
Чтобы корчились, тухли и плавились
В безвоздушном пространстве миры.
Чтобы просто слегка поубавилось
Этой мертвой глухой детворы.
Чтобы поле всегда было выстлано
Простынею холодных песков.
Неужели Ты все это искренно?
Или просто характер таков?
* * *
Нам всем чего-то хочется.
Без отчества, вот так.
Остаться как пророчество.
Залезть под темный лак.
Чтобы потомки сумрачно,
Сбивая прыть на шаг,
Ходили мимо вдумчиво
И кашляли в кулак.
Чтобы цветов и ельника
Хватило навсегда.
Чтобы тебя, бездельника,
Согрело в холода.
И ты под этим мрамором
Усохший и смешной.
Распластанной караморой,
Пронизанный травой,
Гордился и кручинился
Среди таких же тел,
Что кончился, не вынеся.
И не того хотел.
* * *
Найди себя среди чужих вещей,
Ощерившихся памятью и пылью.
Пройди хрустя по стрекозиным крыльям,
Переступая мумии «хрущей».
Шагни на звук, на запах, на удачу.
На гравий, проскреби его ногой,
Прокрустовое ложе не инача,
Скрутись на досках ивовой дугой.
И утром встав, открытый и непрочный,
Впитавший воздух. Павший с потолка,
Впусти в гортань, разомкнутую ночью,
Рассветные густые облака.
Распаренные, розовые, в теле,
Расхристанные в нежной синеве.
Грозившие и ели и омеле,
Не слышные ни камням, ни траве.
Впусти и стань разряженною тканью
Воды, забывшей, что она — вода.
Войди в поток. Стань равным мирозданью.
Скажи беде, что горе — не беда.
* * *
Мы присели на скамейку.
Ветер ныл, а пес молчал.
Ненаполненную лейку
Бог над нами покачал.
А в протоке копошилась
Неумытая вода.
Что-то там внизу вершилось.
Что-то двигалось сюда.
Мы сидели на откосе,
Собираясь и молча.
А на нас глядела осень
Из студеного ключа.
А на нас глядела стужа,
Уступая синеве.
Грузно, грязью перегружен,
Лес переступал к траве.
Сучья, ветви, сныть и кости
Устремились до воды.
Мы сидели — люди, гости,
Созерцатели беды.
* * *
Листва и паства.
Соты и слова.
Пчелиный край,
У церковки помятой.
Веселый, тощий, тракторист распятый
Палящим солнцем, на крылечке рва.
Желтеет в яркой зелени бутылка,
Коровы отмечаются в пути.
Его затылком вырытая дырка
Неслышно примеряется к кости.
Ей, клеверной, живой, кишащей сутью
Не нужен и не дорог его сон.
А он лежит на чьем-то перепутье,
Как будто был для этого рожден.
Внизу ревет и суетится пристань.
Толпа качает мутные права.
Расхристанный, живой и мускулистый,
Лежит Иван, исполненный родства.
* * *
Гуди, угрюмая трава.
Ползи на выцветшие плиты.
Прими великие права,
Читать слова и жрать слова
Крушить могильные граниты.
Топорща к лету злым ежом
Подшерсток грязного цветенья,
Забейся мертвому пыжом
В отверстый короб сновиденья.
Чтобы под комьями земли,
Под геометрией печали,
Росли, боролись, величали
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2019/nomer11/nenarokomov/
Чужую жизнь клубы твои.
