С болью
Падение Брюкнера, скольжение сквозь тьму жёлоба, приведшего его в клетку, началось воскресным вечером последнего месяца весны. Он возвращался домой от Марты, шёл по улице Цветов, вдыхая тягуче-сладкий воздух. Загустевший, почти как сироп, тот становился таким всего на несколько дней и только в это время года, когда сменялись сезоны. У метеорологов было какое-то объяснение этому феномену, о чём туристы могли прочитать в брошюрах, продававшихся в любом киоске. Без сомнения, учителя в школе тоже подробно раскрывали суть явления, но их рассказы давно уже стёрлись из памяти Брюкнера. Марта предлагала ему остаться у неё на ночь. Возможно, ей хотелось ещё раз обсудить детали предстоящего перформанса, её могли будоражить мысли о сексе, внезапно случавшемся у проснувшихся в самый глухой час суток. Брюкнер взвесил все за и против и отказался. Утром он собирался отправиться на работу на велосипеде, двадцать минут по свежему ветру, что не шло ни в какое сравнение с толчеёй в метро. Марта кивнула и поцеловала его на прощание. Никаких сцен, они не состояли в браке и не отягощали себя лишними обязательствами, предпочитая удовлетворять в первую очередь собственные желания.
На подходе к Площади, там, где, несмотря на сгущающиеся сумерки, продавщицы цветов всё ещё несли службу у своих лотков, Брюкнер заметил на стене граффити. Из-за жирных чёрных прутьев смотрело морщинистое лицо, страдальческая гримаса, квинтэссенция одиночества. «По ту сторону тоже есть права», – бежала надпись под рисунком. Брюкнер был согласен с тем, что заключённые заслуживали человеческого отношения, и всё же не мог понять, какие обстоятельства толкали их на преступления. Государство давало всем равные возможности, помогало сиротам, безработным, иммигрантам. Любой мог получить образование, найти достойную работу, жить и пользоваться всеми благами жизни. Воровать, грабить, тем более убивать, и всё ради того, чтобы приобрести то, чего можно было достичь без всякого риска, – какой в этом был смысл?
На площади Единения, как и всю предыдущую неделю, было особенно людно. Жители города готовились к карнавалу. Брюкнер обошёл несколько групп туристов, размахивавших брошюрами из киосков, парочку панков, цветные гребни на головах, кольца в их носах соединяла цепочка где-то в метр длиной. Его окружали обычные граждане, наслаждавшиеся вечером выходного дня, фрики самых разных мастей, демонстрировавшие чудеса модификаций тела, кто-то держал в руках плакаты с лозунгами протеста или в поддержку чего бы то ни было. Звучала музыка, люди одного пола выказывали друг другу свои чувства, не вызывая ничьего осуждения. Это была та самая толерантность, за которую боролось их государство, и Брюкнер не мог не чувствовать радость, наблюдая её проявления. Внезапно его внимание привлёк сидевший прямо на плитах площади старик. Высокого роста, худой, даже измождённый, с запавшими глазами на высохшем лице, одетый в какое-то тряпьё, он сидел на месте, покачивая бритой головой, не обращая внимания на суету вокруг. У скрещённых ног старика примостилась деревянная чаша со сколотым краем и маленькая клетка. В клетке склабилась облезлая обезьянка, такая же тощая, как и её хозяин. Иногда она начинала подпрыгивать на месте, хвататься за прутья, всё это совершенно беззвучно. Время от времени прохожие бросали в чашу монеты и тут же удалялись, словно нищий внушал им неосознанный страх. Металлические диски со стуком падали на деревянное дно, не вызывая никакой реакции старика. Что-то заставило Брюкнера остановиться. Один посреди движущегося потока, он не мог оторвать глаз от сидящей на земле фигуры, и нищий вдруг поднял глаза, замер, на мгновение встретившись взглядом со смотрящим. Затем покачивание возобновилось. Брюкнер, словно очнувшись, встряхнулся и, ускорив шаг, двинулся к дому. По дороге он не мог отделаться от мыслей о странном старике, об овладевшим им непонятном чувстве. В своей квартире Брюкнер разделся и отправился под душ. Тугие струи освежили его, отогнав воспоминания. Он почистил зубы и, с телефоном в руках, забрался под простыню. Минут десять он просматривал ленту новостей, поставил несколько поднятых пальцев под фотографиями друзей, затем выключил свет и мгновенно погрузился в глубокий сон без сновидений.
Восемь часов спустя, медленно всплыв на поверхность омута, ещё не до конца осознавая реальность, Брюкнер, как и каждое утро, потянулся к столику у кровати за телефоном. До звонка будильника оставалось больше получаса, и это значило, что все утренние ритуалы можно было совершать не спеша. Ещё одним достижением демократии стала рекомендация правительства начинать рабочий день в понедельник на час позже, чем обычно, чтобы люди могли легче адаптироваться к быту после выходных. Брюкнер мысленно поблагодарил гуманистов из парламента и вошёл в сеть. За ночь в новостной ленте не появилось почти ничего нового, лишь одно видео, опубликованное неким Олли У. Когда-то они учились на одном курсе в Университете, потом Олли уехал стажироваться куда-то на Восток и, по слухам, там и остался. Несколько лет спустя Брюкнер обнаружил его страницу в сети и добавил в список друзей. У. принял приглашение, они обменялись традиционным «привет», на чём их общение и закончилось. Скорее от нежелания вставать раньше положенного, нежели из интереса, Брюкнер открыл видеофайл. Это была запись передачи какого-то новостного канала. Диктор говорил на непонятном языке, однако внизу экрана бежала строка субтитров. Далёкий от политики Брюкнер собирался уже закрыть окно плейера, но в последний момент что-то удержало его палец у самого экрана.
«Акции протеста против результатов президентских выборов, – читал Брюкнер субтитры, – начавшиеся в столице, вчера были подхвачены в ряде других населённых пунктов. Так, жители коммуны В., около трёх сотен человек, массово покинули свои дома и разбили палаточный городок прямо посреди крупнейшей трассы страны, полностью парализовав движение. Они заявляют о подтасовке голосов избирателей и выражают недоверие переизбранному на второй срок президенту. Вот что говорит один из участников акции».
На экране появился всклокоченный мужчина лет сорока. Нервно подёргивая воротник поношенной куртки, на фоне сгрудившихся вдоль бетонной полосы палаток, он бросал слова, состоявшие, казалось, из одних согласных.
«Мы больше не собираемся это терпеть, – после короткой паузы снова побежали титры. – Они разграбили всю страну, разрушили сельское хозяйство. Нам платят копейки за то, что мы выращиваем, а потом они экспортируют зерно и овощи на Запад, ставят цены в пять-семь раз дороже и прибыль кладут в карман. Ни один нормальный человек не станет за них голосовать, все эти выборы – наглая ложь. Мы заявляем, что не уйдём отсюда, пока результаты голосования не признают недействительными. Пускай они не угрожают уничтожить наши дома и имущество – при такой нищете нам нечего терять. Снимайте, снимайте это всё, и если трассу разблокируют, а президент останется у власти, значит, они подняли солдат и расстреляли всех нас, своих мирных граждан».
Камера качнулась в сторону, поплыла вперёд. Брюкнер видел мрачных людей, сидевших на корточках возле самодельных палаток, женщин, две из них держали на руках грудных младенцев. Внезапно ему показалось, что он узнал одного из стариков, перед ним был измождённый нищий с площади. Брюкнер вздрогнул, тряхнул головой, и видение пропало, просто сгорбленный мужчина, сидя на корточках, раскачивался у куска брезента. Видео закончилось, и Брюкнер торопливо провёл пальцем по экрану, убирая ленту.
Несколько минут он неподвижно лежал, а потом резко вскочил с кровати, словно стряхивая наваждение. Зачем он смотрел все эти ужасы? Почему в цивилизованном мире, где давно победила демократия, всё ещё происходили подобные вещи? Ему пришло в голову, что их правительство обязано вмешаться в ситуацию, послать туда миротворческие войска и восстановить справедливость. В конце концов, они могли отправить петицию главе государства. Брюкнер не сомневался, что документ наберёт нужное количество подписей за пару дней, а затем, без всякого сомнения, последует реакция.
С этой мыслью он отправился на кухню. Покончив с тостами и хлопьями, сидя над дымящейся чашкой кофе, Брюкнер внезапно подумал о том, что почти ничего не знал о жизни на Востоке. Когда-то, ещё будучи студентом, он посмотрел один фильм, отвратительный, хотя любопытство и не дало ему прервать просмотр до финальных титров. Главный герой жил в одной из восточных стран. Когда тоталитаризм там потерпел крах, наступил переходной период, жуткое время с криминальными перестрелками прямо на улицах и почти открытой торговлей наркотиками. Когда всё более-менее успокоилось, и страна встала на путь технологического прогресса, возникла новая проблема, связанная с информационной безопасностью. Работа героя фильма заключалась в том, что он должен был фиксировать адреса найденных им сайтов, порнографических, связанных с торговлей наркотиками и насилием, и сообщать о них своему руководству. Целый день сидя за компьютером, окружённый со всех сторон перегородками, ограждённый от других сотрудников, словно в клетке, под влиянием просмотренного он стал сходить с ума. Обнаружив сайт, где, перечислив на указанный счёт определённую сумму, сидя перед экраном, можно было руководить происходящим в реальном времени убийством, он превратился в одержимого. Сайт постоянно менял свой адрес, находить его становилось всё труднее и труднее. Теряя остатки вменяемости, мужчина избил свою девушку, со скандалом был уволен с работы, за неуплату в его квартире отключили электричество. Он продал все более-менее ценные вещи и ночевал на улице, всё оставшееся время проводя в кибер-кафе. Одним днём некто неожиданно прислал ему адрес места, где он мог найти то, что так искал. Мужчина явился в указанный дом и оказался запертым в комнате, которую уже видел, руководя убийством на расстоянии. Навстречу ему вышли двое, в масках и с холодным оружием в руках, и тогда он закричал…
Фильм, малобюджетный, предельно реалистичный, вызвал тогда у Брюкнера тошноту. Он досмотрел его до конца, не мог не досмотреть, хотя и промотал две-три самых кровавых сцены. Увиденное несколько дней не выходило у него из головы, и сейчас снова вспомнилось в связи с видео, трепетавшими на ветру палатками. Быть может, люди из той части Континента всё же отличались от них, что бы ни говорили учёные, были более склонны к насилию и разрушению, а потому так до сих пор и не сумели построить справедливое общество. Может, природа не заложила в них стремление создавать крепкие связи с другими, и они не могли понять значение солидарности и единения. Компьютерщик из фильма закончил свою жизнь закономерно, большую часть её проведя в клетке из перегородок. Брюкнер вдруг подумал о том, что в своём офисе он находился в схожих условиях, разве что его личное пространство было значительно шире. Впрочем, сравнение выглядело неуместным. Коды, которые создавал Брюкнер, равно как и его коллеги, являлись продуктом индивидуального творчества и защищались авторским правом. Никто даже по случайности не имел право видеть их до тех пор, пока все готовые части программы не сливались в единое целое. Уже готовясь выходить из квартиры, Брюкнер вдруг вспомнил одного из своих университетских преподавателей, культуролога, по имени, если он не ошибался, Штайнманн. Тот, напротив, утверждал, что жителям Востока было в большей степени, чем им, свойственно стремление к духовному познанию мира. Последнее влекло за собой неразрешимые вопросы, приводя к кризису, порой заканчивавшемуся даже самоубийством. В одном из романов, которые они разбирали на лекциях, персонаж испытывал непреодолимую тошноту всякий раз, когда окружающие, реагируя на его искания, пытались объяснить ему необходимость жить обыденной жизнью. Лишь психиатрическая больница спасла героя от смерти из-за постоянных приступов тошноты. Тогда Брюкнер слушал без особого интереса, конспектируя только основные моменты ради оценки. Ему неожиданно пришло в голову, что вряд ли когда-либо в его жизни было подобное утро, наполненное таким количеством воспоминаний и непривычных размышлений. Брюкнер пожал плечами и покинул своё жилище.
Работа ног на педалях, знакомый ритм движения захватили Брюкнера, и к офису он подъехал полным сил и желания действовать. Велосипед он прикрепил тросом к одному из столбиков, предназначенных для сотрудников компании, вошёл внутрь и сразу же отправился в душевую. В их офисе было всё для того, чтобы работавшие там чувствовали себя максимально комфортно – кафе, комната отдыха с настольными играми и даже небольшой спортзал с тренажёрами и столом для пинг-понга. Поднявшись на второй этаж, Брюкнер столкнулся с Рихардом З., который работал в соседней с ним секции. З, стоя у дверей комнаты для курения, одной рукой ожесточённо тёр глаза, другой пытаясь выудить из кармана пачку сигарет.
– Хотел бы я, – Рихард вяло пожал протянутую руку, – быть таким же активным с утра. Наверное, спишь всю ночь?
– Ну да, потому что ложусь вовремя, – улыбнулся Брюкнер. – Опять тренировался?
– Не так много, как хотелось бы, до двух где-то, – З. широко зевнул. – Думал, лишний час, высплюсь нормально, а еле голову от подушки оторвал. Ладно, пойду взбодрюсь, – Рихард потряс пачкой и исчез за дверью.
– Ничего, станешь получать призовые, тогда и отдохнёшь, – всё ещё улыбаясь, прокомментировал Брюкнер в пустоту. З. был фанатом компьютерных игр, мечтавшим сделать карьеру киберспортсмена. Играл он по шесть-восемь часов в сутки, по сути, тратя на это всё свободное от работы время. В двадцать пять он по-прежнему жил с родителями, носил несуразные очки с толстыми стёклами и ужасно сутулился. Брюкнер сомневался, что в возрасте Рихарда можно было составить конкуренцию молодняку. Те, казалось, рождались с мышью в руке, но, в конце концов, каждый имел право на собственный взгляд на жизнь.
Стол Брюкнера находился в большом зале, разделённом на четыре отсека. Согласно политике компании, работавшие над проектом были защищены от любых воздействий извне, в то же время находясь в одном помещении. Последнее стимулировало корпоративный дух и сознание личной ответственности. Брюкнер положил рюкзак на маленькую тумбочку, вытащил из него телефон, дождался загрузки компьютера и погрузился в процесс. Компания готовилась к презентации революционного устройства для сторонников здорового образа жизни. Прибор в виде браслета не просто анализировал количество сделанных шагов, частоту пульса и артериального давления, в случае надобности сигнализируя об опасности. Революционность заключалась в том, что электронный мозг, базируясь на постоянно получаемых биохимических данных, ежедневно рассчитывал, какую пищу и в какое время человеку следовало принимать, чтобы вернуть себе прежнюю форму, улучшить спортивные результаты, избежать проблем со здоровьем. Мобильное приложение-сателлит позволяло владельцу заказывать необходимые продукты с доставкой, не совершая никаких действий. В определённое время курьеры привозили еду и напитки в ту или иную точку города, деньги автоматически списывались с банковского счёта. Несмотря на протесты медиков, диетологов и профессиональных спортсменов, программа, пройдя долгий период тестов, получила одобрение правительства. Основная часть работы уже была завершена, и сейчас команда Брюкнера занималась выявлением возможных ошибок.
Телефон на тумбочке содрогнулся лупом из свежего танцевального хита. Оторвавшись от монитора, Брюкнер бросил взгляд на экран. «Площадь 630?» – писала Марта. «Да», – отщёлкал он, взглянул на индикатор времени и нехотя выдрал себя из объятий кресла. Следовало пообедать, восполнить силы, чтобы успеть закончить работу к шести. В половине седьмого они с Мартой должны были встретиться на Площади с Паулем Н. Пауль занимался идеологической стороной карнавала, события, ежегодно привлекавшего в город десятки тысяч туристов. В этот раз темой стали экологические проблемы и защита животных. Брюкнер и Марта собирались появиться в образе запертых в клетку гориллы и сторожа зоопарка. После долгих объятий и поцелуев горилла выходила наружу, сторож же оставался взаперти, сквозь прутья глядя вслед уходящей возлюбленной. Мысль о том, что все живые существа в мире чувствуют одинаково, трудно было выразить лучше. Костюмами и клеткой занимался Флаке И., приятель Марты, работавший в киноиндустрии. Сидя за столиком в кафе на первом этаже, пережёвывая салат, Брюкнер, сам не зная почему, снова вернулся мыслями к нищему на Площади, клетке с обезьянкой, словно бы пародии на их предстоящий перформанс. Воспоминания не покидали его до тех пор, пока он не уселся в кресло в своём отсеке, а через минуту щелчки кнопок снова задали сознанию необходимое направление работы.
Покинув офис, Брюкнер заехал домой, оставил там велосипед и отправился на Площадь. Идя по её плитам, огибая туристов, панков, фриков и обычных граждан, он вспоминал, как год назад впервые встретил здесь Марту. Высокая, почти болезненно худая, в коротком чёрном платье и такого же цвета гетрах по колено, она сжимала в руке связку воздушных шариков. «Старая корова», – краснела по оранжевому надпись на одном из них, – «Ещё на год ближе к могиле», «Потряси жиром в свой праздник», – там было много заслуживающих внимания фраз. Не раздумывая, Брюкнер изменил направление движения.
– Креативно, сама придумала, или друзья порадовали?
– Идея моя, исполнение их, – растягивая гласные, ответила Марта, окинув собеседника взглядом.
– Неплохо. Так что, тебя можно поздравить?
– Ну, если тебе сильно хочется… Слушай, я тороплюсь, сегодня собираемся в «Девятке», знаешь такую? – Брюкнер утвердительно кивнул. – Будет нечего делать, подходи, мероприятие открытое.
Как Брюкнер узнал позже, это была обычная манера общения Марты со всеми, включая незнакомых людей. Однажды она объяснила ему, что в их бизнесе форс-мажоры случались так часто, что, в целях экономии времени, сотрудники компании предпочитали говорить исключительно по делу, отсекая в речи всё, напрямую не относящееся к сути вопроса, постепенно перенося это и на разговоры вне работы. На тот вечер у Брюкнера действительно не было планов, с предыдущей подругой он расстался за месяц до того, поэтому ничто не мешало ему явиться в «Девятый круг», клуб, где предпочитала собираться креативно мыслящая молодёжь. Он стал свидетелем фаер-шоу, коллективного раскрашивания пластикового макета коровы, хаотичных хороводов вокруг составленного из пустых бутылок дерева, в итоге со звоном рухнувшего, и всё же смог пробраться к Марте, обменявшись с ней парой десятков фраз. Так началось их знакомство, быстро переросшее в отношения. У них был качественный секс, велосипедные прогулки и схожие взгляды на жизнь. Они оба много работали, Брюкнер в офисе, Марта в рекламном агентстве, и свои встречи воспринимали, как возможность сменить декорации. Временами Брюкнеру казалось, что девушка могла хотеть чего-то большего, но он, ценя свою жизнь, никогда не затрагивал эту тему.
У памятника в самом центре площади, там, где они договорились встретиться, Брюкнер увидел двух молодых людей. Перед ними стояла колонка, оба держали в руках гитары, один пел в устроившийся на стойке микрофон. Слова не всегда можно было разобрать, они были странными, что-то об упадке континента, прогнивших ценностях, необходимости разрушить всё и начать заново. Брюкнер уважал право каждого на самовыражение, но откровенно не понимал такое творчество. Что не устраивало этих парней в обществе, неужели они действительно хотели, чтобы вокруг началось то, что творилось сейчас на Востоке? Голос Марты отвлёк его от вопросов. Она махала ему рукой, облокотившись о пьедестал, в белом топе и красно-чёрной юбке в клетку, старшеклассница, сбежавшая с уроков. Брюкнер почувствовал резкий укол либидо. Они припали друг к другу в тени гранитного рыцаря, легендарного основателя города, столетиями угрожавшего мечом невидимым врагам.
– Пойдём быстрее, пока там есть ещё с кем говорить, – смеясь, Марта, наконец, оторвалась от него и потащила за руку в сторону платформы.
– Что, всё так плохо? – Пауль Н., нынешний арт-директор мероприятия, был известен всем своей любовью к курению трав, не запрещённых законом, но в таких количествах, что периодически он переключался на общение с высшими сферами, забывая о земных делах.
– Пока ещё нет, но тут никогда не определишь, когда начнётся.
Они подошли к платформе, облепленной орудовавшими своими инструментами рабочими. В день карнавала на ней будут стоять мэр и городские депутаты, приветствовать участников празднества и определять наиболее удачные образы. От платформы отделилась приземистая фигура Пауля. Он двигался как-то неровно, то растягивая шаг, то прыгая. Приблизившись к Брюкнеру и Марте, Н. глубоко поклонился, заставив свои руки взлететь за спиной до уровня головы, и, выпрямившись, залился счастливым смехом.
– Все рассуждают о смысле жизни, а я вот уже нашёл его, – потряхивая плохо промытыми прядями волос, Н. довольно подпрыгивал на месте. – Смысл в том, – тут он понизил голос до заговорщицкого шёпота, – чтобы идти строго по плитам, не наступая на стыки. Да будет вам известно, друзья, что площадь Единения, на которой мы с вами сейчас находимся, вымощена каменными плитами правильной квадратной формы. Сколько-то там тысяч, точно не помню. Естественно, они как-то должны стыковаться между собой. Так вот, на месте этих стыков находятся слабые места, из них в наш мир может просочиться космический хаос. Наступая на них, вы поглощаете его частичку, потом ещё одну, ещё, а потом инфаркт во цвете лет или ещё какая-нибудь биполярщина, – снова счастливый смех. – Короче говоря, ходим исключительно по плиточкам и приближаем эру абсолютного счастья.
– Пауль, это гениально, теперь только так ходить и буду, – одухотворённо произнёс Брюкнер. – Но вот, если позволишь, пока эра ещё не наступила, пару прагматических моментов по поводу нашего появления на карнавале.
Марта поднесла ладонь к лицу, пряча улыбку. Опыт общения с изменившим сознание арт-директором убеждал, что разговаривать в подобных состояниях с ним следовало исключительно серьёзно.
– Да-да, – Н. подобрался, застыв прямо посреди каменной плиты. – Какие-то проблемы?
– Проблем нет, костюмы готовы, клетка тоже, осталось определиться…
– Ааа, эта ваша межвидовая любовь, – Н. снова расцвёл широченной улыбкой, – классная идея! Но у нас тут с конкуренцией всё плотно обстоит, чтобы вы знали. Вот, например, человек-озоновая дыра или три панды курят бамбук. Ну, вы понимаете, – арт-директор пошатнулся, готовясь снова зайтись хохотом.
– Пауль, аккуратно, а то на стык наступишь. Про конкуренцию мы знаем, нас интересует очерёдность. Можно сделать так, чтобы мы появлялись ближе к концу, не завершать, конечно, но в последней десятке?
– Не боитесь, что народ к тому моменту пресытится и перестанет всё воспринимать? – профессионал внезапно проявился в Н., заставив его посуроветь лицом.
– У нас идея такая. Горилла уходит на свободу, но всё равно тоскует, поэтому начинает бегать по толпе, искать любимого. А потом, когда всё закончится, все выстроятся возле платформы, она найдёт клетку, собьёт замок, хэппи-энд, короче.
Они ещё некоторое время обсуждали карнавал, эру счастья и стыки между плитами, проследили, чтобы Н. внёс их перформанс в нужное место в списке и, наконец, удалились, оставив арт-директора в одиночку противостоять хаосу.
– Может, пойдём ко мне, поужинаем? – Марта прижалась к его плечу. – Говорил ты, а у меня ощущение, что я третий день подряд на силовых тренировках отрабатываю.
Брюкнер подумал, что секс был бы неплохой компенсацией за потраченные усилия, молча кивнул, она прикрыла глаза, потянулась губами, и в этот момент он увидел его.
Старик сидел всё в той же позе, что и предыдущим вечером, чаша темнела сколотым краем, обезьянка застыла у прутьев. Брюкнер остановился. Марта непонимающе посмотрела на него, перевела взгляд и резко шагнула вперёд.
– Разве вы не понимаете, что делаете с ней?! – голос её дрожал от возмущения. – В этот самом месте, где люди будут выступать в защиту прав животных! Неужели кто-то ещё даёт вам деньги за то, что вы засунули живое существо в клетку?
Несколько мгновений ничего не происходило, затем, как в кошмарном дежавю, старик поднял голову. Пергаментные губы разлепились, и Брюкнер впервые услышал его голос, заезженные дребезжащие слова очень давно живущего человека.
– Вы тоже там, просто не понимаете.
– Что… – Марта дёрнулась, но Брюкнер крепко ухватил её за плечо, заставив замолчать.
– Чего мы не понимаем? – услышал он себя откуда-то со стороны.
– Того, что все мы клетке. Когда сидим дома, ходим на работу, затеваем праздники. Мы говорим, что тело – тюрьма, в которой заперта душа, но никто не хочет приближать день, когда она рухнет. Никто не хочет даже видеть свою душу, потому что, глядя на неё, можно сойти с ума. А может, её вообще нет. Когда ты начинаешь об этом думать, всё рушится, и ты куда-то бежишь, спасать себя, других, искать богов, курить травы. Бежишь, не зная, что так и не вышел из клетки. Так какая разница, где ей сидеть?
Марта что-то говорила. Брюкнер слышал её слова, как сквозь вату, полоски тумана, просачивающиеся под дверью кельи отшельника. Он смутно осознавал, что его тащили за руку, куда-то тянули столп тела. Сознание вернулось к нему внезапно. В патоке вечернего воздуха, он стоял на Площади, а Марта трясла его за воротник футболки.
– Что происходит, ты слышишь меня? Ты можешь хоть что-то сказать?
– Прости, – Брюкнер не без труда шевелил языком. – Вырубился на ходу, устал сегодня сильно.
– Я так испугалась. И этот урод с клеткой, обязательно нужно сообщить о нём в полицию.
– Да, да, слушай, я пойду домой, встретимся у тебя завтра, если хочешь, нужно выспаться, и всё пройдёт.
– Я провожу тебя.
– Не нужно, честно, всё в порядке, подышу воздухом, и полегчает.
Марта сделала ещё несколько попыток довести Брюкнера до квартиры, потом они скомкано попрощались. Вернувшись домой, он кое-как принял душ и, не ужиная, отправился в кровать. Сон не шёл. Мозг, отказываясь анализировать произошедшее, требовал информации. Брюкнер поставил на столик ноутбук, зашёл в сеть и запустил «Медузалем-Мизантрополис», разрекламированный блокбастер, который ещё не успел посмотреть.
Пророки, футурологи и любители антиутопий оказались в итоге правы. Ядерная война втрое уменьшила население планеты и полностью перекроила геополитическую карту. Мизантрополис представляет собой технократическое государство-город. С довоенных времён в нём сохранились некоторые продвинутые технологии, но пользоваться ими имеют право только члены правительства и службы, ответственные за поддержание порядка. Общественная, духовная и личная жизнь людей находится под жесточайшим контролем. Стерилизация стала нормой, запасы ресурсов истощаются, нет никакой связи с другими подобными поселениями, если те, конечно, существуют. За пределами города начинаются радиоактивные пустоши, населённые мутантами. Слухи об уцелевших довоенных книгах большинством воспринимаются как миф, тем не менее, за их хранение полагается смерть. Ещё одной местной легендой является таинственный Медузалем, город, лежащий где-то за пустошами. Там чистые вода и воздух, на солнце выходят без защитных костюмов, никто не запрещает женщинам рожать. Кое-кто утверждает, что иногда туда с секретной станции в Мизантрополисе отправляется поезд, но чтобы попасть на него, нужно сделать что-то очень важное для города и правительства. Главный герой, Алекс Кросс, не слишком верит в эти рассказы. Девятнадцатилетний, он, не разгибаясь, работает на конвейере, думая лишь об отдыхе и еде. Однажды лежащая при смерти бабушка Алекса передаёт внуку несколько тайно хранимых книг, попросив нести память о былых временах. Любопытство заставляет Кросса открыть один из томов. Он узнаёт, что Медузалем существует на самом деле, разве что в книге он называется Иерусалим. Одержимый идеей попасть в райскую обитель, однажды Кросс случайно узнаёт, что несколько работающих вместе с ним на конвейере мужчин готовят заговор с целью свержения существующего порядка. После нескольких бессонных ночей парень всё же сдаёт всех заговорщиков. В качестве награды его ждёт поездка в Медузалем. Кросса сажают на бронированный поезд без окон, где, в полутьме, он знакомится с несколькими, такими же, как и он, счастливцами. Каждый из них делится своей историей предательства, а порой и убийства, благодаря которой вырвался из Мизантрополиса. В тот момент, когда поезд приближался к конечной станции, Брюкнер заснул, так и не выключив ноутбук.
Ему снилось, что в кромешной космической ночи он стоял на плитах Площади. Бесконечно далёкие звёзды пятнали черноту, не давая света, и откуда-то из глубин Брюкнера поднималось осознание того, что площадь на самом деле была клеткой, вечной, неизбывной, существовавшей от начала времён просто потому, что она существовала. Он попытался закричать, но лишь свист вырывался из его горевших огнём хаоса лёгких. Тьма давила, сгущаясь, грозя раздавить своими стенами человеческую песчинку, и Брюкнер взмахнул руками, в тщетной попытке сдержать надвигающийся ужас. Раздался грохот. Брюкнера вздёрнуло на кровати, насквозь промокшего, с взъерошенными волосами, искажённым лицом. Он медленно приходил в себя. В заполнявшем комнату утреннем свете он увидел лежащий на полу ноутбук, вспомнил всё и бессильно опустился на подушку.
Часы показывали 5.40. О том, чтобы снова заснуть, не могло быть и речи, как невозможно было и лежать, пытаясь осознать абсурд, неизвестно откуда просочившийся в его жизнь. Привычные физические упражнения, отжимания, приседания давались с трудом. Брюкнер принял душ, без аппетита проглотил два тоста с йогуртом, сварил кофе. Устроившись с дымящейся чашкой за столом в комнате, он, не до конца понимая, что делал, набрал в поисковике несколько слов. На экране появилась фотография площади Единения, сделанная с воздуха, и Брюкнер оцепенел. Перед ним была огромная клетка, ровные ряды квадратных серых плит, перечёркнутые прутьями стыков. «Я не схожу с ума, – сказал он вслух, – просто было много работы, конец проекта, нервы. Нужно попросить отпуск, взять Марту, поехать куда-нибудь подальше от города, где песок и море. Лежать на солнце и ни о чём не думать. Надо только разобраться с проектом, и мы сразу уедем». Звук собственного голоса слегка успокоил Брюкнера. Некоторое время он бездумно перемещался по ссылкам, убивая оставшееся до выхода из дома время, а потом, когда видео словно бы само прыгнуло на экран, щёлкнул кнопкой мыши, с чёрным предчувствием того, на что себя обрекал.
«События на Востоке, последовавшие вслед за президентскими выборами, – говорила диктор со строгим лицом, – принимают угрожающий оборот. Вчера вечером переизбранный на второй срок глава страны заявил, что за протестом жителей коммуны В., перекрывших трассу государственного значения, скрывается тщательно спланированная провокация. По словам президента, – на экране появился мужчина в военной форме, с узким безжизненным лицом, где-то на открытом пространстве, в окружении репортёров с микрофонами, – акция организована местной оппозицией при поддержке враждебных группировок Запада. «Люди, которых вы видите, на самом деле не являются жителями нашей страны, это провокаторы, заброшенных извне, целью которых является дестабилизация политической ситуации в государстве и последующий приход к власти прозападного кандидата. Я заявляю, что если до завтрашнего дня блокада трассы не будет снята, правительство применит силовые методы», – заявил глава государства». Диктор исчез, и Брюкнер увидел уже знакомую полосу шоссе, трепещущие на ветру палатки, что-то скандирующих мужчин и женщин в окружении людей в камуфляже. Брюкнер чертыхнулся и захлопнул крышку ноутбука. Он потянулся к чашке и тут же отставил её. Кофе остыл, и холодная поверхность при прикосновении вызывала гадливость.
Весь день Брюкнер работал с отвращением, не в силах сосредоточиться на бегущих перед глазами строчках, пропуская очевидные ошибки. Он оставил без ответа несколько сообщений от Марты, написав, в конце концов: «Позвоню вечером». Хотелось закрыться в квартире, забраться в угол кровати и там, свернувшись, прижав к животу подушку, спать. Спать так долго, как только можно, погрузиться в черноту, но без этих жутких пародий на звёзды, а проснувшись, обнаружить, что мир вокруг снова обрёл знакомую форму, и всё было только вызванным переутомлением сбоем системы. Брюкнер не пошёл в кафе, мысль о том, чтобы разговаривать с людьми, пусть даже переброситься двумя словами, вызывала тошноту. Ему всё же не удалось избежать общения. В туалете, где он, стоя у зеркала, швырял в лицо горсти холодной воды, к нему подошёл Рихард З.
– Хреново выглядишь, не знал бы тебя, решил бы, что перебрал вчера.
– Спал плохо, – промямлил Брюкнер сквозь горсти ладоней, – голова трещит.
– Это у тебя выгорание, сильно долго на одном и том же зависаешь, у меня тоже такое бывает, – З. постучал Брюкнера по плечу пачкой сигарет. – Могу дать совет. Нужно просто на что-нибудь принудительно переключиться. Ненадолго, на день, может, два, мозги ещё не такие замусоренные, быстро восстанавливаются. Играть не рекомендую, не пойдёт тебе. А вот напиться можешь. Хочешь с кем-то, хочешь – один, поблевать тоже можно, даже нужно, наверное. Лучше, конечно, перед выходными. Просыпаешься утром, смотришь на своё состояние. Если не отпустило, и организм не сильно против – можно добавить, ну, у каждого своя физиология. Короче, потом будешь дня полтора отлёживаться, в понедельник на работе ещё может изжога помучить, но мозги гарантировано прочистит, обновишься. Что ты думаешь, я тоже, бывает, устаю играть. Вот тогда и накидываюсь, причём, не отрываясь от компа, и сразу всё веселее становится.
Брюкнер с трудом дождался конца тирады, промычал нечто, похожее на благодарность, и чуть ли не бегом вернулся на своё место. До дома он добрался за рекордно короткое время. Около часа он кругами ходил по комнате, пока не заставил себя позвонить Марте. Она взяла трубку на середине второго гудка.
– Слушай, – сразу же начал он, стремясь побыстрее свернуть разговор, – извини, что так поздно звоню, я, похоже, отравился. Аппетита никакого, тошнит, врач в офисе сказал, надо отдыхать, желудок не нагружать…
– Я весь день переживала, – Марта говорила быстро, растянутые гласные звуки куда-то исчезли, – вчера вечером – это было что-то дикое. Но где ты мог отравиться? В кафе? Это же нереально. Может, в магазине…
– Я не знаю, – он еле вымучивал из себя слова, – потом разберусь, сейчас нужно спать больше, на работу завтра не пойти не могу, подведу всех. Извини ещё раз, говорить тяжело, приду в себя – наберу, – он отнял телефон от уха, не слушая звучавшее в трубке, и через несколько секунд оборвал связь. Брюкнер лёг на кровать, в ту самую позу, которую представлял днём, истерзал подушку, встал, немного подумал и, напрягшись, словно пловец перед прыжком в воду, нажал кнопку вызова.
С Кристофом К. Брюкнера познакомила Марта, два или три раза они вместе ходили в боулинг. По словам Марты, Кристоф был психологом высокого уровня, имел солидную клиентуру и кабинет в центре города. «Я не сумасшедший, – повторял Брюкнер, слушая гудки, – мне просто нужен кто-то, кто всё объяснит. Я не…».
– Слушаю, – раздался голос в трубке, и Брюкнер от неожиданности едва не выпустил из рук телефон.
– Кристоф, привет, это Брюкнер, друг Марты.
– Ааа, Брюкнер, приветствую. Как дела, наверное, решили опять шарами помериться, а нет достойных соперников?
– Не совсем, нет, надо как-нибудь выбраться, но попозже. Я к тебе за профессиональной помощью.
– Слушаю тебя, – мгновенно поменял тон Кристоф.
– Только прошу тебя, не говори Марте, что я звонил. Со мной ничего серьёзного, скорее всего, устал просто на работе, заканчиваем проект, сам понимаешь. Короче говоря…
С чувством иррациональности происходящего, Брюкнер рассказал всё, что с ним случилось, начиная с первой встречи со стариком. Когда он закончил, в трубке ненадолго повисла тишина.
– Дружище, – в голосе К. не было ни капли официальности, и Брюкнер чуть-чуть расслабился. – Я вообще не консультирую по телефону, это полная чушь. Если хочешь, можешь на днях заглянуть ко мне в кабинет, пообщаемся, расскажешь подробнее. Само собой, о деньгах речи нет. Но скажу тебе сразу, с головой у тебя всё в порядке, по крайней мере, никаких подтверждений обратного я не вижу. Галлюцинаций у тебя нет, ты видишь всё то, что видят и остальные, вопрос в интерпретации. Мне кажется, твоя проблема глубже. Сейчас это принято называть кризисом веры. Люди не то чтобы забыли о боге, они скорее отодвинули его подальше, посчитали, что достаточно ходить по воскресеньям к службе и отмечать праздники, и благодать Творца пребудет с ними. И дьявол пользуется этим, просачивается в любую лазейку и начинает искушать нас. Брюкнер, поверь мне, ты здоров, может быть, здоровее большинства, раз смог распознать угрозу. Ещё раз повторю, двери в мой кабинет всегда открыты для тебя, но лучше будет, если ты пойдёшь в церковь. Не подумай, что я тебя агитирую вступить в какую-то секту, но всё же, согласись, я, уважаемый человек, психолог, много лет назад примкнул к нашей парафии, и разве это как-то повлияло на мою репутацию, разве я похож на фанатика? Брюкнер, я живу в гармонии с собой и с миром и искренне желаю тебе того же. Если хочешь…
Брюкнер слушал, машинально кивал головой, соглашался, о чём-то договаривался, но мысли его были далеко. Когда разговор, наконец, завершился, он бросил телефон на кровать и вновь закружил по комнате. Его нельзя было назвать излишне религиозным, пожалуй, как и большинство, упомянутое К., он довольствовался соблюдением известных всем ритуалов, никогда не задумываясь об их значении, не пытаясь вникать в суть веры. Сейчас, балансируя на грани между понятным и зияющей бездной, Брюкнер не думал о том, был ли Кристоф сектантом или же он искренне пытался помочь ближнему. Что-то изменилось в нём за последние два дня, безвозвратно ушло, уступив место… Чему? Он не знал, хотя был уверен, что ни один священник не смог бы сейчас ему помочь. «Это просто ещё одна клетка», – прошептал он, устраиваясь у ноутбука.
Поезд приближается к пункту назначения. Скорость движения снижается, и если бы не отсутствие окон, пассажиры увидели бы величественный и пугающий город. Здесь всё серое, и небо, и огромные каменные здания. В центре возвышается невероятных размеров строение в виде жуткого монстра со змеями вместо волос. Поезд останавливается, и внутрь входят люди в странной чёрной форме с закрытыми масками лицами. Они выталкивают дубинками ничего не понимающих пассажиров из вагона и загоняют их в грузовые машины. После долгой дороги несчастных выпускают наружу и под конвоем ведут куда-то по необъятному двору. В конце его то самое циклопическое строение в виде монстра, по всей видимости, какой-то храм. Пленников заводят в подвал и помещают в одиночные камеры. Несколько дней Кросс проводит в полной темноте, питаясь похлёбкой, которую два раза в день ему передают через отверстие в двери. Когда Алекс уже находится на грани помешательства, за ним неожиданно приходят всё те же неизвестные в масках и ведут за собой. Он оказывается в помещении больше напоминающем каземат или пыточную камеру. Перед ним за столом сидит человек с непримечательной внешностью. Он спрашивает Кросса, как тому удалось получить пропуск на поезд. Услышав ответ, человек открывает Алексу правду. Уже много лет городом правит отвратительное отродье, что-то вроде Медузы Горгоны, обладающее неограниченной властью. Существует культ Медузы, неотъемлемой частью которого являются человеческие жертвоприношения. Выясняется, что жрецы культа имеют связь по радио с несколькими городами, подобно Мизантрополису страдающими от перенаселения. Из них регулярно отправляют в Медузалем человеческие излишки, от которых избавляются под различными предлогами, взамен же получают технику и продовольствие. Некоторых из прибывших таким образом в город оставляют в живых, если они являются ценными специалистами, остальные идут на корм правительнице. В последней сцене двое в масках тащат Кросса по тёмному коридору, в конце которого открывается дверь. Снаружи доносится шипение.
Брюкнер не глядя выключил ноутбук и пластом упал на кровать. Вопреки всему, сон взял его быстро и не отпускал всю ночь. Медузы, гориллы, люди в хаки и пылающие церкви смешались в нём, и не было никого, кто мог бы помочь попавшему в эту клетку.
Утро наступило внезапно и мгновенно навалилось на него всей тяжестью. Брюкнеру понадобился час, чтобы убедиться в своей неспособности заниматься физическими упражнениями, принимать пищу или более тридцати секунд сосредоточиться на сетевых новостях. Он обречённо набрал номер начальника отдела и сообщил, что отравился и не мог появиться на работе. «Приходи в себя, – отреагировал голос в трубке, – и ты понимаешь, как можно быстрее. Мы на финальной стадии, не мне тебе объяснять». Брюкнер заверил, что на следующий день уже будет в строю, сам не веря в то, что говорил. Будущее сузилось для него до размеров нескольких плит на Площади. Он втиснул себя в футболку и джинсы, натянул кроссовки и быстрым шагом вышел из дома, даже не взглянув в сторону велосипеда. Воздух, по-прежнему налитый метеорологической сладостью, был неподвижен, сквозь него навстречу Брюкнеру шли на работу ничего не знавшие о клетках люди, фрики, панки, уличные музыканты, обычные граждане, возможно, даже те, кто сидел в соседней с ним секции. Они могли увидеть его, куда-то спешащего, не разбиравшего дороги, без сомнения, отравленного, но совсем иным ядом. Ему было плевать. Всё, чего боялся Брюкнер, это не обнаружить старика на его месте, метаться по Площади, расспрашивать прохожих, обращать на себя внимание полицейских, задавать им тем же вопросы под идиотскими предлогами и не получать ответ. Но нищий был там, со своей щербатой чашей, и обезьянка на дне клетки слабо подрагивала телом во сне.
– Что значит, что мы все в клетке, – скороговоркой, глотая звуки, понёсся Брюкнер, – что вы имели в виду?
Старик молча посмотрел на него. Брюкнер взглянул в глаза давно живущего на свете человека и медленно опустился на прохладную поверхность плиты.
– Ты никогда не пробовал повторять одно и то же слово, не останавливаясь? Знаешь, что случается тогда?
Какое-то смутное воспоминание из детства появилось на краю сознания Брюкнера. Он попытался ухватить его, но оно выскользнуло, и Брюкнер покачал головой.
– Ты повторяешь его двадцать, тридцать, сорок раз, и оно теряет смысл. Остаются звуки, не имеющие никакого значения, ненужная одёжка. Единственное слово, которое не подчиняется этому правилу, это…
– Клетка, – прошептал Брюкнер. – Но что это значит?
– Никто не знает. Некоторые могут о чём-то догадываться, после многих лет размышлений, или когда случаются озарения, но все они видят только частичку истины, одну из граней. Те, кто говорят, что владеют истиной, не видят ничего.
«Кристоф К.», – подумал Брюкнер.
– Клетка – это дьявол? Это означает, что бога нет или он слабее?
– Мир, каким ты его видишь, имеет формы, и ты пытаешь втиснуть в них всё, чего не можешь понять, облечь неописуемое в знакомые слова. Клетка – это клетка, об остальном не знает никто.
– Вы говорили про тело и душу, я помню. Может, клетка это на самом деле тело, мы умираем, душа освобождается, и начинается настоящая жизнь…
– Клетка везде. Она – тело. Когда в нём накапливается жидкость, совсем немного, ты ищешь женщину или место, где можно помочиться, и забываешь о душе. Но она и в ней тоже. Ты находишь женщину, клянёшься ей в любви, а через время, глядя на неё, представляешь другую, – дрожь узнавания пробежала по спине Брюкнера. – Она в уме. Сегодня вещь кажется тебе важной, но проходят дни, и ты не можешь вспомнить её очертания.
Взгляд Брюкнера остекленел. Он проучился в университете пять лет, и из всех, преподававших ему, с трудом мог вспомнить лишь имя профессора, рассказывавшего о тошноте.
– Кто вы? – умоляюще простонал Брюкнер.
Старик молчал. Голова его опустилась, тело начало знакомо покачиваться. Брюкнер поднялся и побрёл прочь. Мир снаружи и мир внутри заволок туман, временами от него отрывались полоски, просачивавшиеся под дверь кельи отшельника. Когда пелена редела, Брюкнер ненадолго обретал способность воспринимать окружающее. Он видел себя заходящим в магазин, выходящим наружу с картонным пакетом в руках, припадающим к этому пакету. Омерзительная жидкость обжигала горло, он краснел, хватал ртом воздух и отшвыривал пакет прочь. «Но ведь есть же умные, всем известные люди, – пробивалось вдруг сквозь туман, – они говорят нам, что всё правильно, над нами бог, и жизнь хороша. Они ошибаются, лгут, или я всё же сошёл с ума?» – мысль, вопрос, столь чужеродный ещё совсем недавно, повисал и растворялся в млечном мареве. Всё померкло, а потом Брюкнер снова вынырнул из ниоткуда, с телефоном, прижатым к уху.
– Я звоню тебе с утра, – кричала Марта, – каждые пятнадцать минут, что происходит, я волнуюсь, ты на работе?
– Я отравился, – Брюкнер машинально выудил из сознания утреннюю ложь, – лежу дома, всё в порядке, завтра возвращаюсь на работу.
– Нет, не в порядке, мне звонил К., ты разговаривал с ним вчера. Он сказал, у тебя какие-то проблемы. Брюкнер, что с тобой? Это всё из-за того старика?
– Я не понимаю, о чём ты, я же сказал, что просто отравился, – вспышка озарения настигла Брюкнера даже сквозь туман, и он отпрянул, закрыв глаза рукой.
– Это тот нищий, я чувствую, он что-то сделал с тобой. Брюкнер, что он сделал, скажи мне!
– Я не знаю, никто не знает, просто дай мне со всем разобраться, Я ТЕБЕ ПЕРЕЗВОНЮ! – Брюкнер швырнул телефон на асфальт и тронулся с места. Дома, с чёрной дырой в памяти, он, не раздеваясь, рухнул на кровать. Всю ночь Брюкнер раз за разом повторял слово «клетка», так и не потерявшее своё значение до самого рассвета.
Пришло утро, и он снова был на Площади, и все его страхи материализовались в этот день. Старик исчез. Брюкнер метался туда-сюда, расспрашивал прохожих, обращал на себя внимание полицейских, задавал им вопросы под идиотскими предлогами и не получал ответ. Он вернулся домой в сумерках, разбитый, со слезами на глазах, долго сидел в темноте и тишине, а потом включил ноутбук. Сетевая клоака пестрела сообщениями с Востока.
«Сегодня утром истёк срок ультиматума, выдвинутого президентом жителям коммуны В., перекрывшим трассу государственного значения. Как сообщают местные СМИ, протестующие, в ответ на требование снять блокаду, оказали вооружённое сопротивление. Правительственные войска вынуждены были применить силу. В результате столкновения трасса была разблокирована, сообщают о жертвах с обеих сторон. Подробности…».
Брюкнер закрыл глаза. Он представил людей в хаки, трепетавшие на ветру палатки, заострившиеся отчаянием лица сгрудившихся у них, слышал треск выстрелов и крики. Мужчина с всклокоченными волосами распластался на бетонной полосе в луже крови, поношенная куртка распахнулась, открывая развороченную пулями грудь, где-то заходился плачем ребёнок. Несла ли смерть освобождение, или это был очередной виток спирали, приводящий в ещё одну клетку? Брюкнер наклонился над клавиатурой и лихорадочно заработал пальцами. «Штайнманн, профессор Штайнманн», – безостановочно повторял он, прочёсывая ссылки. Да, это была его личная страница, слепок жизни человека, когда-то рассказывавшего аудитории про тошноту бытия, ныне грозившего похоронить под собой Брюкнера. Ничего лишнего, одна фотография в университетской аудитории, отзывы о прошедших студенческих конференциях, семинарах, ссылки на труды людей с ничего не говорящими именами. Взгляд Брюкнера упал на несколько строк в самом начале, принадлежавших, по видимости, самому профессору. «Философия призвана показывать нам пути, по которым можно двигаться, с целью понять мир и себя. Замечу, можно, но никак не должно, ведь у человека всегда есть выбор. Тем не менее, во все времена философия, с её специфическим инструментарием и высокими требованиями к личности, оставалась уделом очень немногих. И сейчас, в наше время грандиозной ломки сознания, как никогда остро становится вопрос: на кого же ориентируется подавляющее большинство в выборе жизненных приоритетов, кто является нашим эталоном?». Брюкнер навёл курсор на указанный на странице адрес, перешёл по ссылке и совершил вызов. Он ждал, сжимая вспотевшие ладони в кулаки, и когда отчаяние уже забулькало у него в горле, экран осветился. На Брюкнера смотрела пожилая женщина, с усталым, когда-то, вероятно, красивым лицом.
– Добрый вечер, – тихо произнесла она.
– Здравствуйте, этот адрес указан на странице профессора Штайнманна, я его бывший студент, хотел узнать, как у него дела, ну и задать пару вопросов, если можно, – нёс околесицу Брюкнер, с трудом контролируя поток слов.
– Молодой человек, это, к сожалению, невозможно, мой муж скончался полгода назад. Нужно, наверное, удалить его страницу или хотя бы опубликовать сообщение о смерти, но у меня никак не хватает сил. Всё кажется, что так я оборву последнюю связь. Спасибо вам за звонок, ему всегда было очень приятно внимание студентов, он мог полночи консультировать, что-то рассказывал. Если я могу чем-то помочь…
Брюкнер соболезновал, говорил необходимые слова, хотя, возможно, это ему и казалось. Когда связь закончилась, он, не меняясь в лице, одним движением смёл на пол всё, что было на столе, и долго топтал холодное тело ноутбука. Потом снова настали тьма и тишина. Дважды их прерывали звонки в дверь и голоса снаружи, сначала мужской, что-то говоривший о работе, затем женский. Оба раза Брюкнер какое-то время терпел, а потом произносил несколько гнусных слов, после которых всё прекращалось. В абсолютном вакууме реальность выцветала, облазила, обнажая мерцающие в черноте прутья.
***
Как и все предыдущие годы, карнавал проходил с размахом. Туристы, фрики, панки, уличные музыканты, офисные работники и простые граждане запрудили площадь Единения, предвкушая зрелище. Их надежды не были обмануты. По огороженной полосе, ведущей к платформе, где собралось городское руководство, двигались люди в причудливых костюмах. Здесь было место всему, перформансам и инсталляциям, ожившим озоновым дырам, курящим бамбук пандам, чёрным лебедям, спаривавшимся с розовыми фламинго. Толпа загудела ещё сильнее, когда по плитам площади покатили огромных размеров клетку. Снабжённую четырьмя колёсами, её неспешно перемещали двое одетых в чёрное людей. Молодой мужчина в шортах и футболке внутри, молча смотрел вдаль сквозь прутья, поглаживая массивный замок. Потом он извлёк из кармана шортов ключ, размахнулся и с силой послал его далеко в недра толпы. Мужчина неспешно стянул с себя футболку, затем шорты и, белея наготой, просунул вещи сквозь прутья, выбросив их наружу. Шум над площадью усилился. Девушки улыбались, матери прикрывали детям глаза, звучали искусствоведческие термины, перемешивавшиеся с бранью. Мужчина просунул сквозь прутья руки и протянул их к приближавшейся платформе ладонями вверх. Толпу качнуло. Обнажённое тело сделало несколько шагов назад, а потом с размаху впечаталось в прутья. Воздух вырвался из тысяч грудных клеток, а мужчина снова и снова бился о стены своей тюрьмы, без единого звука, истекая кровью, на глазах теряя привычную форму. Люди в чёрном, бросившие клетку, в ужасе заметались, размазались по стоящим в первом ряду. Кто-то, опомнившись, дергал за прутья, пытался сорвать замок, засовывал внутрь руки. Перепачканный кровью мужчина лежал на полу и улыбался, глядя на перечёркнутый стальными полосами мир.
