(Александр Тимофеевский, Избранное. – М., Воймега, 2018)
Александру Павловичу Тимофеевскому, автору «Песенки Крокодила Гены», выпала уникальная поэтическая судьба: семь десятилетий творчества. Новая книга «Избранного» только подчёркивает это немаловажное обстоятельство. Талант Александра Тимофеевского светит ровно и щедро. Только сейчас мы в полном объёме начинаем осознавать, какого масштаба его поэтическое дарование. На склоне лет такое признание человеку даже важнее: в молодости недостаток внимания публики компенсируется самой молодостью. Я присутствовал на презентации книги «Избранного». Поэту из зала задали вопрос, удалось ли ему в «Избранном» собрать самые важные, самые удачные свои стихи. И вот что ответил автор. «Конечно, нет. Какие-то очень важные стихи я даже не нашёл в рукописях. А какие-то стихи обратили на себя больше внимания, нежели они того заслуживали». Неожиданный, искренний ответ! Действительно, по большому счёту, разве могут одни дети быть на порядок лучше других? Разве должен родитель сам выбирать? Александр Павлович, на мой взгляд, автор «безразмерного» избранного. Его стихи можно компоновать по-разному, и всякий раз это будет хороший сборник.
Книга «Избранного» поделена у Тимофеевского не только на десятилетия творчества. Отдельной главой идут «Восьмистишия». Они словно бы вынуты из контекста времени. Отдельно идут поэмы, из которых больше других мне нравятся «Море» и «Письма в Париж о сущности любви». Широко представлены переводы. А ещё в книге есть своя изюминка: каждая глава предваряется авторским четверостишием. Т. – поэт совестливый. В советское время совесть порой мешала автору молчать о том, о чём нельзя было говорить. Поэт говорит, например, о том, как ему было стыдно за свою родину, которая прошлась танками по Праге. Тимофеевский – человек с богатой биографией, которая, однако, словно бы спрятана внутри стихотворений. У него была масса трагических моментов в жизни. В детстве он пережил блокаду Ленинграда. Позднее, выпускник ВГИКа, он утверждал свою профессиональную состоятельность киносценариста в далёком Таджикистане. У Александра Тимофеевского, как и у Фёдора Тютчева, у Афанасия Фета, трагически погибла любимая женщина. Врачебная ошибка. Но он сумел стоически пережить этот «маленький эшафот» и подарил нам после этого множество сильных стихотворений.
ВПЕРВЫЕ
Я утром проснулся, когда ещё спят,
И вставши на ножки кривые,
Я вышел из дома и выбежал в сад,
И всё это было впервые.
Сирень зазывала: возьми меня, срежь!
И ноздри мои раздувала.
И воздух над нею был ярок и свеж,
Как после уже не бывало.
И свежей росою умывшийся мир
Шептал мне, что он меня любит.
А я и не знал, что подарен мне миг,
Которого больше не будет.
Стихи Тимофеевского камерны и интимны; одно из главных их достоинств заключается в том, что автор словно бы впускает нас «подсмотреть» лирические события из своей жизни. Его стихи – это, так сказать, «неофициальная» поэзия. В сочинениях Т. часто обращает на себя внимание какая-нибудь тонкая, запоминающаяся фраза. Например, «я всё музу беспокою»:
Я всё музу беспокою,
Я теперь хочу помочь ей;
Написать тебя такою,
Как была ты прошлой ночью.
Я вписал бы без ошибки,
С леонардовым уменьем,
От улыбки до улыбки
Всю тебя в стихотворенье.
А потом бы каждый вечер
(Разве это невозможно?)
Из стихов тебя за плечи
Вынимал бы осторожно.
Чтоб строфа не развалилась,
Я вставлял бы многоточья…
И опять бы повторилось
То, что было прошлой ночью.
Тонкость и необычность фразировки, на мой взгляд, одна из особенностей лирики Александра Тимофеевского. Он – поэт Москвы. Повсюду у него Москва – знакомая, заветная, с рождения ставшая частью души. Дождливая Моховая, Мерзляковский переулок, Каланчёвка, Строгино, Мневники, Сокольники, Ордынка, Таганка, Садовое кольцо – все эти места любимы как москвичами, так и гостями столицы. «Аборигену» главного города страны, Александру Тимофеевскому присущи лиризм и чувство юмора. А порой у него проскальзывают и элементы хулиганства, неуёмности души, отчаянной жажды жить. А ещё через всю его поэзию проходит Пушкин, как первая любовь. Свидетельства этого в творчестве поэта рассыпаны повсеместно, как в ранних работах, так и в более поздних.
А над Афоном трепетали
И колыхались облака
И утопали, в небе тая,
Как сахар в кружке молока.
Один лишь только облак белый
Над ним порхал, как мотылёк,
И это было важным делом –
Бессмертья, может быть, залог.
Пушкин в Тимофеевском вездесущ; тут и там в его творчестве можно обнаружить аллюзии из нашего великого поэта. Пожалуй, в каждом из нас велика пушкинская составляющая, и всё это идёт ещё из детства. Пушкина, в особенности его сказки, читают русским мальчикам и девочкам мамы и папы. В какой-то момент к Пушкину у Александра Тимофеевского в его пантеоне читателя добавился Велимир Хлебников. И этот ориентир – одновременно на пушкинскую простоту и хлебниковскую затейливость – и сформировал во многом стиль поэзии Александра Тимофеевского. Т. установил для себя планку, которую он не снижает уже семь десятилетий. Поразительное творческое долголетие! Человек с возрастом может потерять пару сантиметров своего роста, поскольку осанка уже не так стройна, как в молодые годы. Но дух его не убывает. Вот одно из его последних стихотворений:
Мы опять говорим не о том.
Осень вышла внезапно из леса
И рассыпалась ржавым листом,
И скрипит под ногами железом.
Нам себя же придется винить,
Если вдруг мы на осень наступим.
Я тут Богу хотел позвонить,
Говорят, абонент недоступен.
Мимо нас все на скейтах бегут,
Так торопятся, видно, им к спеху.
Где-то празднуют, слышен салют,
И по парку разносится эхо.
Но когда те пойдут на войну,
А другие пойдут в магазины,
Мы с тобой соберем тишину,
Как грибы, и уложим в корзину.
Искренность в сочетании с магией слов, мажор и минор бытия, какая-то огромная и всеохватная свобода слова и дела – вот портрет души этого замечательного стихотворца. Порой он уходит в символизм и метафизику, но Тимофеевский-философ не менее убедителен, чем Тимофеевский-лирик. Вот, например, замечательные стихи ещё молодого Александра о пряхах:
И оправдаю жизнь и страсть,
И то, зачем я был зачат…
А пряхи продолжают прясть,
А пряхи вещие молчат.
О, дайте мне ещё хоть раз
Сыграть и миг игры продлить…
Прядут, не подымая глаз,
И перекусывают нить.
Я почему-то неизменно вычитываю в этих «пряхах» и женщин самого автора, хотя, конечно же, это достаточно смелое предположение. Тимофеевский – нелинейный автор, эмоции которого всегда неожиданны. Их трудно предугадать. Он может ругать храм Василия Блаженного и радоваться какому-нибудь тяжкому испытанию. Никогда нельзя точно определить, что у него на уме. Он обожает розыгрыши, экспромты, приколы и дружеский троллинг. Они с известным мультипликатором Юрием Норштейном постоянно подтрунивают друг над другом. Это надо видеть! Норштейн, как мне кажется, человек того же душевного склада. Это очень высокая степень внутренней свободы. Тимофеевский не боится выглядеть смешным и не хочет выглядеть солидным. В то же время, его «мальчишеские» выходки остроумны; в юморе, касающемся полового вопроса, нет сальностей. Всё делается на очень высоком интеллектуально-языковом уровне. Мне кажется, А.Т. достаточно уютно жить в нашем мире, уставшем от категорических императивов. Возвращаясь к книге «Избранного», хочется сказать отдельно о стилистике стихотворений. В традиционной силлабо-тонике Тимофеевский предпочитает двусложные размеры трёхсложным, а короткую строку – длинной. У него нет противопоставления чёрного и белого, холодного и горячего и т.п. Самоирония у Т. подчас доминирует не только над минутными настроениями, но и над более сильными ощущениями, например, над физической или нравственной болью. Порой даже возникает впечатление, что самоиронии у поэта чересчур много. Но это – своего рода игра, смысл которой заключается в том, чтобы мы постоянно ему возражали… Сейчас такого рода раскованность и непафосность хорошо рифмуется со временем, чего не было, скажем, в советскую эпоху. Человек «киношный», Тимофеевский ввёл в свои стихи «клиповое» сознание – ещё тогда, когда и термина такого не было. «В закрытое окно России не достучавшийся поэт», – так говорит о своей судьбе Александр Тимофеевский. Хочется возразить: смотря кого с кем сравнивать. Великие шестидесятники невольно заглушили многих первоклассных поэтов, чьё творчество было более камерным. Но прижизненная слава, на мой взгляд, достучалась-таки до Александра Павловича. Правду говорят: в России поэт должен жить долго.
Он ищет читателя, ищет
Сквозь толщу столетий, и вот –
Один сумасшедший – напишет,
Другой сумасшедший – прочтёт.
Сквозь сотни веков, через тыщи,
А может, всего через год –
Один сумасшедший – напишет,
Другой сумасшедший – прочтёт.
Ты скажешь: «Он нужен народу…»
Помилуй, какой там народ?
Всего одному лишь уроду
Он нужен, который прочтёт.
И сразу окажется лишним –
Овация, слава, почёт…
Один сумасшедший – напишет,
Другой сумасшедший – прочтёт.
