Фрагменты книги
Я — Шапиро
Когда я был совсем маленький, я не знал, что я Шапиро. Я даже не помню, что было вначале — я узнал, что я еврей, или что я Шапиро.
Первый раз я попал в больницу, когда мне было лет пять. Мне удаляли гланды. Палата в Филатовской больнице была большая и светлая. Больные дети играли в малоподвижные игры. Щупленький мальчик был летчиком. Его самолет доставлял детей на их родину. Гогоберидзе в Грузию, Карапетяна в Армению, Петерса в Латвию. А куда отправить Шапиро? «Раз твоя фамилия кончается на „о“, значит — на Украину», — сказал летчик. «Ты что, какой он украинец? Он же еврей!» — вмешался мальчик постарше. Куда отправить еврея, никто не знал. Я почувствовал себя чужим и несчастным.
Английский язык я начал учить с третьего класса. Учительницу по английскому мы не любили и звали ее Чита. Было в ее облике что-то общее с обезьяной из фильма «Тарзан». На одном из уроков Чита вдруг объявила нам: «Программа преподавания иностранного языка обязывает меня познакомить учеников с типичными фамилиями разных народов». И тут Чита подвела теоретическую базу под невинную попытку маленького летчика из Филатовской больницы отправить детей на их историческую родину. Дети с фамилиями на «ов» и «ин» показывали пальцами на учеников с другими окончаниями фамилий и требовали от Читы немедленного вердикта. Когда разобрались с явно неславянскими фамилиями, все обернулись в мою сторону. И тут Чита как-то смешалась и сказала, что хотя эта фамилия и кончается на «о», она, конечно же, не украинская. Такая фамилия встречается у англичан, французов и у некоторых других народов. Так я стал инородцем.
Хотя я и учил английский семь лет в школе и еще три года на Физтехе, я так его и не выучил. Виной тому моя очень скверная память и система обучения иностранному языку в Советском Союзе. Язык знали хорошо только те, кто имел в детстве частного постоянного учителя или учился в привилегированной «английской» школе. На Физтехе нас научили читать научную литературу на английском. Прочитал я самостоятельно несколько адаптированных книжек и думал, что, если представится случай, смогу как-то говорить. Вероятность, что такой случай представится, была крайне низкой, но он представился. В 1968 году в Москве проходила международная конференция по магнитным явлениям. Несколько молодых физиков из московских научных центров были привлечены в помощь оргкомитету. И вот я в МГУ, на лацкане пиджака у меня карточка с надписью: «Шапиро, СССР». А напротив меня известный американский физик. У него на карточке: «Шапира, США». Я пытаюсь что–то говорить. Но у моего американского коллеги не хватает терпения слушать мой лепет. Он очень экспансивен. Он рад этой встрече, он хочет многое обсудить, и просит позвать переводчика. Переводчика не нашли. Встреча двух Шапиро сорвана. Воистину два мира — два Шапиро. Но он Шапира, а я Шапиро. К чему бы это?
Еврейский язык я тоже не знал. Об иврите вообще не имел понятия вплоть до репатриации. Что же касается идиша, то в детстве его я слышал довольно часто. Моя мама дружила со своей бывшей бонной Ритой Карловной. Когда они не хотели, чтобы я понял, о чем они говорят, они переходили на немецкий. Так меня уверяла моя мама. Когда я стал постарше и стал возмущаться, что при мне говорят на немецком, Рита Карловна всплеснула руками: «Мишигене, какой немецкий? Это же идиш!».
Добрые люди просветили меня и по поводу моей фамилии. Что по-русски она звучит чуть ли не «Краснов», что происходит она от древнееврейского слова — хороший, красивый. Итак, с некоторого времени я стал гордиться своей фамилией. Несмотря на все неприятности, которые она могла принести ее обладателю в стране развитого социализма.
У мамы была близкая подруга — Гильда. Она была замужем за Гришей Говбергом. Когда-то Гриша был экономистом. Затем он долго сидел. О лагерной жизни он мне не рассказывал. Но у него был коронный фокус. Он мог пальцами раскалывать точно пополам квадратный кусок пиленого сахарного рафинада. Как-то я решил похвастаться перед Гришей своей древнееврейской фамилией. Гриша поморщился. Я посмотрел на него в недоумении. «Фамилия провокатора, благодаря которому меня арестовали, была Шапиро». Так я узнал, что евреи бывают разные. И даже с фамилией Шапиро.
Когда я репатриировался в Израиль, я узнал для себя нечто новое. Во-первых, скорее всего фамилия Шапиро происходит не от древнееврейского корня, а от названия реки Шпрее. Таким образом, она, как и многие другие ашкеназские фамилии, отражает факт скитания евреев по Западной Европе. Во-вторых, существует фамилия Шапиро и отдельно фамилия Шапира. Все «шапиры», приехавшие до большой алии 90-х — они, как правило, на «а», а во время ее — они на «о». Надо каким-то образом дифференцировать «шапир», решили чиновники в МВД, и всем вновь прибывшим стали на конце ставить ивритскую букву «вав» вместо полагавшейся им буквы «алеф». Все старожилы Израиля знают — Шапиро с «алефом» на конце. Поэтому часть моих моих документов выписаны на Шапиро, а часть на Шапира. В иврите с буквы «алеф» начинается местоимение «я» — «ани». В фамилии Шапиро первая буква алфавита стоит на последнем месте, и это символично. По-видимому, в этом кроется глубокий смысл! У моего родственника, попавшего в Палестину до создания Государства Израиль, конечно же, была фамилия с алефом на конце.
У Давида Самойлова есть шутливый цикл стихотворений и миниатюр в прозе «В кругу себя». В этот цикл входят послания «Из Пярну в Пярну». Эти послания представляют собой часть переписки с известным плюралистом-экстремистом Львом Копелевым. В стихотворении «О нелепости сионизма» Самойлов пишет:
Нам не надо Тель-Авива!
Пярну лучший город мира.
Здесь всегда кричат «Эввива!»
Тем, которые Шапиро.
Как плюралист-сионист, живущий в далекой Петах-Тикве и мечтающий жить в центре Тель-Авива, я не мог не высказаться по этому поводу.
Не могу без Тель-Авива!
Он ведь лучший город мира.
И кричу ему «Эввива!»
Я, который В. Шапиро.
Прочитал эти строчки по телефону (но в прямом эфире) ведущему юмористической передачи «На утренней волне». Этот ведущий, он очень сообразительный малый. Он сразу меня раскусил. «Ну, вот — говорит, вы и потешили свое тщеславие. О том, что вы Шапиро, теперь вся страна знает». И тут же выдал домашнюю заготовку — анекдот про одного очень тщеславного еврея.
Да, евреи такие — тщеславный народ. Каждый день я удовлетворяю свое тщеславие, когда гуляю в своей родной Петах–Тикве по улице Шапиро. И даже выставленные посередине тротуара мусорные бачки не портят мне настроение. Еще бы! На каждом бачке на древнееврейском языке справа налево красуется моя фамилия — «Шапиро».
Моя родословная
Знания о своем семейном дереве по отцу я получил от двоюродного брата отца — Вильдермана Альберта Моисеевича. В книге «Два века еврейской семьи из Бессарабии» Алик, — так мы в семье звали Альберта Моисеевича, — с помощью моего сына Евгения составил подробное семейное дерево. Тем не менее, хотелось уточнить некоторые сведения.
Я прочитал на сайте «Поиск предков, родственников, однофамильцев», что участники проекта могут помочь в получении информации о моих предках из Аккермана. На мой запрос откликнулась Частина Алла Петровна.
В результате я получил копии ревизских сказок, в которых упоминаются мои предки, за что я выражаю Алле глубокую признательность.
Ревизская сказка о купцах и мещанах города Аккермана
Бессарабская казенная палата, декабрь 1854 г. Фонд 134, опись №2, дело №310
№11. Хаим Зельман Шапиро — 64 года.
Его сын Шая — 36 лет.
Сыновья Шаи Шапиро:
Сруль-Мошко — 16 лет.
Иось — 14 лет.
Нухим — 10 лет.
Берко (Эли-Бер) — 8 лет.
Янкель — 6 лет.
Аврум-Шимон — 1 год.
Через 34 года:
Список купцов Аккерманского уезда за 1888 год
Фонд 134, опись 3, дело 1068, листы 29 об. — 32
№4. Шая Хаймович Шапира — купец — 70 лет. (Документы выданы 16 декабря 1887 года, №181—196, деньги отосланы в казну 18 декабря 1887 года, №4614. Торговых пошлин — 75. На билеты за заведения в пользу казны — 20. За свидетельство о принадлежности к купеческому сословию — 84.)
Жена Рывка — 59 лет.
Сыновья:
I Мошко — 50 лет.
Жена Двойра — 45 лет.
Сыновья:
1) Арон — 26 лет.
Жена Шейндля — 26 лет.
Дочери:
Товба — 5 лет.
Хана — 4 года.
2) Хайм-Зельман — 26 лет.
Жена Лея — 20 лет.
Сын Герш — 4 года.
Дочь Хана — 1 год.
3) Герш — 24 года.
Жена Гудя — 20 лет.
Сын Мордко-Лейб — 4 года.
4) Ерихим — 15 лет.
5) Кельман — 7 лет.
6) Янкель — 4 года.
Дочери:
Инда — 19 лет.
Креся — 13,5 лет.
Хана — 9 лет.
Ципа — 8 лет.
Гинендель — 3 года.
II Иось — 48 лет.
Жена Лея — 46 лет.
Сыновья:
Зельман — 23,5 лет.
Руввин — 20 лет.
Хаим-Шулим — 16 лет.
Дочь Хая-Клара — 13 лет.
III Нухим — 44 года.
Жена Энта — 44 года.
Сыновья:
Ангел — 24 года.
Фуль — 19 лет.
Мойше — 16 лет.
Ицко — 11,5 лет.
IV Эля-Бер — 41 год.
Жена Рывка — 38 лет.
Сыновья:
Шлема — 16 лет.
Михель — 15 лет.
Абрам-Ицек — 7 лет.
Ангел — 4 года.
Дочери:
Ципа — 12 лет.
Хая — 9 лет.
Эстер — 8 лет.
Гинендель — 4 года.
Хая-Рейза — 1 год.
V Янкель — 40 лет.
Жена Рухля — 38 лет.
Сын Герш — 16 лет.
Дочери:
Хана — 8 лет.
Сура-Фейга — 4 года.
Рывка — 1 год.
VI Ицко — 33 года.
Жена Двося — 31 год.
Сыновья:
Шулим — 9 лет.
Хаим-Зельман — 8 лет.
Дочери:
Хана-Рухля — 12 лет.
Тоуба — 4 года.
VII Лейб — 27 лет.
Жена Бедля — 26 лет.
Сыновья:
Мендель — 10 лет.
Хуна — 6 лет.
Курсивом выделены мои непосредственные предки.
Итак, можно составить две цепочки. Одну по дедушке:
Хаим-Зельман — Шая — Эли-Бер — Михель — Генрих — Владимир
И вторую по бабушке — жене Михеля и дочери Аврума-Шимона:
Хаим-Зельман — Шая — Аврум-Шимон — Ханна — Генрих — Владимир
В ревизской сказке Аккерманского уезда за 1888 год отсутствует Аврум-Шимон Шапиро, так как к тому времени он жил уже в Одессе.
О городе Аккерман, в котором обосновались мои предки
Аккерман в то время не был «типичным» еврейским городом или местечком. В разное время проживало в городе от 5 до 10 тысяч евреев, примерно 20–25% от общего числа жителей. Еврейская община Аккермана была весьма влиятельна, евреи не только занимались ремеслом и торговлей, но и составляли значительную часть интеллигенции города. Я привык к тому, что евреи до революции жили в черте оседлости в маленьких местечках, в глубокой бедности, и говорили только на идиш, но из рассказов Алика я узнал, что мои предки жили в относительно большом уездном городе с большой еврейской общиной, в управлении которой участвовали как религиозные авторитеты, так и евреи не очень религиозные, но соблюдающие основные традиции.
По данным Энциклопедического словаря Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона, Аккерман (или Ак-керман, белый город) — уездный город Бессарабской губернии, на правом берегу Днестровского лимана, в 18 верстах от Чёрного моря; проживало 41178 жителей. Имелось 9 церквей православных, 2 других («иноверных») христианских церкви, 3 синагоги, 10 народных училищ, в которых училось мальчиков 538 и девочек 161. Из благотворительных учреждений в городе были приют и богадельня. Из учебных заведений — 4-классные мужская и женская прогимназии и 2-классное городское училище. Были очень развиты огородничество и садоводство: «в городе огородов 304 и садов 2085». В городе находились 72 мельницы, 13 заводов и 551 торговое заведение, кроме того, 3 аптеки и таможенная застава. Базары еженедельно. Раз в году, с 6 по 28 декабря (по старому стилю) проводилась Николаевская ярмарка. Предметы торговли: соль, рыба, сало, шерсть и в особенности вино. Положение города было «очень удобное» тем, что суда могут из него выходить прямо в море, и, кроме того, город недалеко от Одессы.
В 1897 году в Аккермане, по данным переписи, жили 28258 человек. Родным языком указывали: украинский — 15183, русский — 5724, еврейский — 5573, армянский — 608, болгарский — 288.
В начале 20-го века в Аккермане появилась конная железная дорога. В Российской империи конка существовала только в крупных городах или в некоторых уездных центрах.
«В Аккермане линия конно-железной дороги начала сооружаться в 1904 году. Ширина колеи составляла 1524 мм. Основным предназначением конки была перевозка хлеба из загородных «магазинов» (складов) на пристани для погрузки на баржи. Кроме того, конка перевозила и пассажиров.
Торжественное освящение и открытие конки состоялось 7 июня 1905 года. А уже в конце октября 1905 года революционно настроенные жители Аккермана остановили на несколько дней движение конки. В 1907 году по рельсам пустили паровой локомотив, такой же, как тот, что бегал в Одессе на Большом Фонтане. В отчёте городской управы за 1913 год отмечалось, что «главным предметом подвоза из прилегающих к городу Аккерману окрестностей является хлебное зерно, доставляемое гужом в большинстве случаев в городские хлебные амбары, расположенные преимущественно по Измаильской улице, по которой проложены рельсы конно-железной дороги для доставки зерна из амбаров к дамбам, благодаря чему, при общем среднем грузообороте порта около 9 миллионов пудов, доставка хлебных грузов в порт подводами не может быть значительной и, во всяком случае, не превышает 4 миллионов пудов».
Из материалов сайта «old akkerman»
Основатели рода Шапиро и их дети были купцами, но вот уже среди их внуков и правнуков были врачи, юристы, инженеры. Моисей Вильдерман, внук Шаи и сын Песи Шапиро, окончил Петербургский политехнический институт и по возвращении в Аккерман смонтировал первую в городе электростанцию. Шломо Шапиро, внук Шали и сын Элибера, стал юристом и был в Одессе популярным адвокатом. Генрих Шапиро — правнук Шаи, — стал известным математиком. Многие отпрыски рода посвятили себя благородной профессии врача. Врачами были Исаак Осипович Шапиро, Исаак Осипович Вильдерман, Михаил Борисович Шапиро, Раиса Борисовна Вильдерман, Цицилия Борисовна Шапиро, погибшая во время Холокоста Зина Шапиро. Первым врачом в семействе Шапиро был Исаак Осипович Шапиро.
О главвраче еврейской больницы докторе Шапиро
Реувен-Исаак бен Иосеф, двоюродный брат моего дедушки Михеля, один из внуков Шаи, — или, как его звали в городе, Исаак Осипович Шапиро, — был одним из самых уважаемых членов этой общины.
Отрывок из очерка Альберта Вильдермана «Мой путь в медицине»:
«Одним из главных центров еврейской общины была еврейская больница. Так случилось, что жизнь нашей семьи была тесно связана с врачебным миром города и с еврейской больницей. Я помню почти всех врачей, работавших в Аккермане перед Второй мировой войной. Вероятно, я один из последних, кто может о них рассказать.
Первым руководителем Аккерманской еврейской больницы был мой двоюродный дедушка — Исаак Осипович Шапиро. Он стал врачом в 1891 году и руководил больницей в течение почти 50 лет, до 28 июня 1940 года».
Дойдя до этого места в воспоминаниях Альберта, я задумался о том, что представляла собой медицина как наука в то время. Стал читать статьи на эту тему и обнаружил интересное совпадение — именно в 1891 г. немецкий ученый Пауль Эрлих сделал попытку построить теорию иммунитета на основе химического взаимодействия между антигеном и клетками организма. А в 1908 г. И. И. Мечников и П. Эрлих были удостоены Нобелевской премии за создание учения об иммунитете.
Только в конце 19-го и в начале 20-го века медицина, благодаря научным достижениям в биологии, химии и физике, получила новые возможности для диагностики болезней. Хороший врач в то время должен был уметь поставить диагноз больному, исходя из своего опыта и опыта, накопленного медициной за многие предыдущие десятилетия.
Далее Альберт пишет:
«Я близко знал Исаака Осиповича, так как после смерти моего отца и его жены, мы с мамой переехали к нему. Исааку Осиповичу было тогда около 70, а мне — лет 12. Однако, мне никогда не было скучно слушать его рассказы о „старом“ Аккермане, конца 19-го века, и особенно о земской медицине. Для меня он и сам был её олицетворением, так как видел во врачевании не только интересную и выгодную профессию, но и „служение“ обществу. Исаак Осипович был из тех старых врачей, чей приход к больному сразу улучшал его настроение и самочувствие. Не удивительно, что жители города обращались к нему со всеми своими бедами. Он был „старейшиной врачебного цеха“ города, и он участвовал в улаживании всех возникающих конфликтов».
А вот что написал о своем двоюродном брате Александр Шапиро в книге, изданной в 1983 году в Тель-Авиве выходцами из Бессарабии «Свидетельства и память — Аккерман и окрестные города».
Памяти доктора Шапиро
«Исаак Осипович — так уважительно обращались к нему коллеги по работе, деятели различных общественных организаций и его пациенты, среди которых было много не евреев.
Родился в Аккермане у Иосифа бен-Шая Шапиро. Окончив учебу на врача, возвратился в родной город и начал заниматься частной практикой. Самоотверженность по отношению к больным огромное терпение, приятные манеры быстро полюбились жителям города — евреям и не евреям. Он посвятил большую часть своего времени и энергии публичным действиям, был открыт как одаренный оратор и внес большой вклад в создание и управление учреждениями. Два примера доказывают, насколько велико было признание его общественностью:
— В 1904 году, когда пришла весть о неожиданной смерти Герцля, сионисты Аккермана решили устроить панихиду в синагоге, и хотя доктор Шапиро не принадлежал к сионистским кругам, именно ему было поручено выступить с речью о Герцле после окончания религиозной процедуры.
— Когда в Аккермане с помощью мэрии и под её эгидой была основана большая публичная библиотека, выбранный совет библиотеки возглавил доктор Шапиро, хотя большинство читателей были неевреями.
Он был главврачом (без зарплаты) еврейской больницы в городе, а также председателем совета директоров больницы. Он инициировал строительство новой современной больницы и убедил Макса Каролика, родившегося в Аккермане и жившего в Америке, пожертвовать деньги для этого строительства. Он был в числе учредителей «Еврейского банка» и в течение нескольких лет возглавлял его руководство. С началом русской революции еврейское население было организовано, и создана зонтичная организация для ее представительства, управления своими делами и ответственностью за существование всех его институтов. На свободных выборах, в которых участвовали все евреи Акермана, был избран первый общинный совет, а д-р Шапиро был избран председателем общины».
Конец жизни Исаака Осиповича был трагичен. В первые дни войны он выехал в Одессу, но дальше эвакуироваться не решился, и погиб вскоре после захвата города румынами. По свидетельству выживших родных, он помогал больным до последнего дня.
Семейство Вильдерман-Шапиро
Большая новая ветвь на семейном дереве появилась в результате женитьбы Иосифа Вильдермана на дочери Шаи — Песе Шапиро. У Песи и Иосифа было шестеро детей — трое мальчиков и три девочки. Об их судьбе подробно рассказано Альбертом Вильдерманом в книге «Два века еврейской семьи из Бессарабии». Все мальчики получили высшее образование: Моисей, отец Альберта, стал инженером-электриком, Хуна — математиком, а Исаак — врачом. Я вспоминаю, как я после окончания первого курса с большим чемоданом в руке летним утром появился во дворике вросшего в землю домика на Комсомольской улице в Кишиневе, и как радушно был встречен родственниками — Мальвиной Осиповной, Анной Осиповной, Исааком Осиповичем, Хуной Осиповичем и его дочерью — Ирой.
На фото: Борис Михайлович Гвирцман (Муся) — муж Иры, дочери Хуны Осиповича; Альберт Моисеевич Вильдерман, сын Моисея Осиповича Вильдермана; Раиса Борисовна Вильдерман, дочь Элибера Шапиро и внучка Шаи Шапиро, мама Альберта; Исаак Осипович Вильдерман; Рая Шапиро — моя жена.
На фото: Ира Гвирцман, дочь Хуны Осиповича; Раиса Борисовна Вильдерман, Исаак Осипович Вильдерман, Рая Шапиро, Анна Осиповна Крейзберг (в девичестве Вильдерман).
Эти фотографии я сделал в этом самом дворике на Комсомольской улице в 1967 году. Мальвины Осиповны и Хуны Осиповича уже не было в живых. Альберт вместе с мамой Раисой Борисовной жил тогда в Караганде, где он руководил в медицинском институте кафедрой туберкулеза, но каждое лето проводил у родственников в Кишиневе.
У Исаака Осиповича была большая квартира на улице Горького, в доме, часть которого занимало министерство здравоохранения, однако в этой квартире он только ночевал. Помню, как мы с ним вечером шли пешком от Комсомольской, по Киевской до парка им. Пушкина, пересекали его по диагонали и попадали на улицу Горького. Как-то Исаак Осипович неважно себя чувствовал, и меня отправили ночевать на улицу Горького одного. Дом был одноэтажный старинный монументальный, с большими окнами, выходящими на улицу. Я спал в кабинете, и мне, привыкшему к житью в небольшой комнате в коммунальной квартире, находиться одному в этой громадной квартире с высоченными потолками было немного не по себе. Я закрыл на защелки деревянные ставни, лег на диван и попытался уснуть. Меня разбудил громкий стук в окно. Посмотрел на часы, было три часа ночи. Какое-то время соображал, что я должен делать — в окно продолжали стучать. Пришлось открыть ставни и посмотреть, что происходит. При свете уличного фонаря я увидел пожилого мужчину. Увидев меня, он закричал: «Доктор, помогите, моей жене совсем плохо! Я из Калараша. Доктор, только вы можете помочь». Мне стоило большого труда объяснить ему, что доктора здесь нет. После этого инцидента я уже практически не спал, а часов с шести началось цоканье женских каблучков по асфальту, и тут уж было не до сна.
Подробно о своем дяде пишет Альберт в книге «Два века еврейской семьи из Бессарабии». Я хочу поместить здесь две сохранившиеся у меня фотографии и комментарий к одной из них из воспоминаний Альберта.
«Была у него невеста, его двоюродная сестра, Роза Вильдерман. Её семья считалась богатой, она принадлежала к ренийской (город Рени, торговый центр на берегу Дуная) ветви семьи. Предполагалось, что они после свадьбы поселятся в одном из больших городов Румынии. Но произошло событие, изменившее все планы Исаака. Он влюбился в красивую женщину, Ольгу Филипповну Вишницкую. Для его отца это был удар. Дело в том, что с его точки зрения у нее была „небезупречная“ репутация. Она работала сестрой милосердия в госпитале, в Киеве, когда в нее влюбился её первый муж, тоже еврей, и привез её в Аккерман. Вскоре у них возникли ссоры, и он распространял о ней крайне нелестные слухи. Были и другие аккерманцы, знавшие её в эти годы, и они вроде бы подтверждали эти слухи. Но главное огорчение для отца Исаака состояло в разрыве отношений с его племянницей Розой, что привело к длительному семейному конфликту. Однако остановить Исаака было невозможно, и он женился на Ольге Филипповне. Вместе с тем, сменить вероисповедание, а тем более порвать с семьей он не был готов. В Румынии ещё не был введён гражданский брак, а без религиозного бракосочетания, проведенного одной из действующих в стране конфессий, не представлялось возможным „узаконить“ их брак. Как выйти из этого положения? Как женится на русской и вместе с тем остаться евреем? Было найдено „соломоново решение“. Православный священник не имеет права на проведение бракосочетания православного с лицом другой веры. Однако, таким правом обладает лютеранский пастор, при условии, что один из вступающих в брак является лютеранином. Ольга Филипповна перешла в лютеранскую веру — это была „незначительная“ формальность, на обратной стороне метрики была сделана соответствующая запись. Таким образом, пастор выдал „Акт о бракосочетании“, а на основе этого была сделана отметка в паспорте. Ольга Филипповна „приобрела“ фамилию мужа, а Исаак остался евреем».
Альберт Вильдерман — дядя Алик
Альберт Моисеевич Вильдерман, двоюродный брат моего отца, дядя Алик, — так мы его звали в нашей семье, — был очень близким нам человеком. Я помню его визиты к нам с мамой на Каляевскую улицу. Он тогда работал в Молдавском туберкулезном санатории «Ворничены» и часто приезжал в Москву в отпуск, набраться свежих идей в медицине и приобщиться к театральной жизни столицы. Он приходил к нам всегда тщательно одетый, в костюме с обязательным галстуком, часто приносил маме какую-нибудь книгу. Я помню несколько книг: «Лотта в Веймаре», «Признания авантюриста Феликса Круля» Томаса Манна на русском языке, или толстый том того же автора на немецком языке, — из магазина стран народной демократии на улице Горького. Приключения Феликса Круля меня заинтересовали, и я прочел книгу, будучи школьником; а вот «Лотту в Веймаре» я удосужился прочитать уже когда существенно повзрослел.
О Томасе Манне они с мамой могли говорить часами. Мне было лет тринадцать, — точно не помню, но точно помню, что это было первого мая, — это был день рождения Алика. Он пришел к нам утром, и мы отправились с ним в Московский Художественный Театр на спектакль «Синяя птица». Мы шли пешком от Каляевской до Проезда Художественного театра, по улице Чехова через площадь Пушкина, при этом миновали несколько цепей оцепления. Мы предъявляли офицеру билеты на спектакль и нас пропускали дальше. Тем же путем я с мальчишками каждый праздник обходил оцепление проходными дворами, стремясь продвинуться как можно дальше к центру.
В годы учебы в институте (1959—1964) я часто проводил летние каникулы в гостях у Алика и его мамы Раисы Борисовны в молдавском туберкулезном санатории «Ворничены», где Алик тогда работал заведующим лечебным отделением. Санаторий находился в живописном месте, среди виноградников, в полутора километрах от села Ворничены и в сорока километрах от Кишинева. О своей работе в санатории Алик подробно рассказал в книге «Мой путь в медицине», которая вышла в свет в Израиле в 2013 году, через год после того, как Алика не стало.
Мои воспоминания касаются того, как я проводил время в санатории. Дома сотрудников находились в стороне от лечебных корпусов. Алик с мамой занимали две комнаты в домике, в котором еще жила семья Финнов — Эммануил Рувимович, заместитель главного врача по лечебной работе, его жена Софья Ефимовна — врач-терапевт, и их дети Ромик и Лизочка. И была еще общая большая терраса.
Утром Алик обычно завтракал один, и завтрак его состоял из «болтушки» — яйца всмятку с кусочками помидора, и чая. После ухода Алика на работу завтракали мы с Раисой Борисовной. Наш завтрак был более разнообразным и плотным и включал в себя и творог или омлет, и салат из замечательных молдавских овощей и, как правило, икру из «синеньких». Днем я читал, — у Алика были свежие, модные тогда толстые журналы, которые он брал в библиотеке санатория, — или слушал классическую музыку. У нас с мамой не было современного проигрывателя, и в «Ворниченах» я наслаждался хорошим звуком качественного проигрывателя.
По вечерам на веранде собирались молодые врачи (ну, скажем так — относительно молодые), коллеги Алика. Пили чай с вкуснейшими печеньями или пирожными, которые пекла Раиса Борисовна, обсуждали последние литературные новинки. А перед сном все вместе гуляли по окрестностям санатория.
Как-то Раиса Борисовна прервала мое чтение: «Я просила Софью Захаровну (главного бухгалтера санатория) прислать к нам Раечку, она красивая девочка, и тебе с ней будет интересно». Надо сказать, что Раиса Борисовна много лет работала заведующей клинической лабораторией. В то время она была уже на пенсии, но по-прежнему пользовалась непререкаемым авторитетом у сотрудников санатория. Как мне впоследствии рассказывала моя жена: «Мама пришла и сказала, что Раиса Борисовна просила меня зайти к ним познакомиться с её родственником. Мне очень не хотелось идти, но мама сказала, что Раисе Борисовне нельзя отказать». И вот ближе к вечеру, когда мы с Раисой Борисовной пили чай на террасе, появилась у нас Софья Захаровна с дочерью. Не помню, о чем мы тогда говорили, но отчетливо помню расцветку Раиного платья, плотно облегающего её ладную фигуру. Может быть, мы не были в полном восторге друг от друга, но и отрицательных эмоций у нас не возникло. Во всяком случае, после этого вечера мы много времени проводили вместе, гуляя по цветущим полям и покрытым лесом холмам Молдавии.
В 1992 году Алик вместе с двоюродной сестрой Ирой Гвирцман репатриировались в Израиль, куда за пару месяцев до этого репатриировался и я с семьей. Последние несколько лет Алик провел в доме престарелых в Петах-Тикве. Тут я представляю мой очерк о тех днях.
«На даче» у дяди Алика
воюродному брату моего отца, дяде Алику, — восемьдесят восьмой год. Он видит только контуры окружающих его предметов и передвигается с помощью ходунка. Живет дядя Алик в доме престарелых. Я (единственный близкий родственник) навещаю его несколько раз в неделю, и мы проводим час-два в парке вблизи его корпуса, «на даче», как дядя Алик называет небольшую площадку со скамейками в тени крон старых развесистых деревьев.
Дядя Алик, Альберт Вильдерман — доктор медицины, профессор, родился в 1923 году в г. Аккерман. Репатриировался в Израиль в 1992 году из Кишинева, где занимал должность заместителя директора по научной работе Республиканского института туберкулеза.
Альберт — автор более 200 научных работ и двух монографий. Дядя Алик (так его звали близкие родственники) не похож на типичного репатрианта массовой алии 90-х годов. В семьдесят лет он практически с нуля за три года овладел ивритом до такой степени, что мог преподавать основы иврита вновь прибывшим репатриантам. Сколько мы знаем людей, репатриировавшихся в его возрасте и так и не научившихся читать вывески на магазинах! Дядя Алик же стал ходячим словарем иврита. Не найдя в солидном возрасте работы по специальности, бывший главный пульмонолог Молдовы, профессор-фтизиатр всё свое умение и желание работать применил для изучения иврита. В сборнике «Идемте же отстроим стены Йерушалаима» (редактор-составитель Юлия Систер) помещен очерк Альберта Вильдермана «Почему и как я изучаю иврит». Он написал воспоминания о своей жизни, в которых дал исторический очерк о Бессарабии и укладе жизни бессарабских евреев. И самое главное — он написал всё это не на родном русском языке, а на иврите. И написанное оказалось — по отзывам не знающих русского языка наших родственников — вполне читабельным и очень интересным. Чтобы выполнить задуманное в реальные сроки, ему пришлось освоить современную технику, то есть познать азы работы на компьютере.
В Израиль дядя Алик приехал с четкой политической и гражданской позицией. Он прекрасно знал и историю Государства Израиль, и историю политических партий в Израиле. Истоки интереса дяди Алика к истории и политике (кроме природной любознательности) кроются в обстоятельствах его жизни в юношеские годы. Юность его прошла в Аккермане, который до присоединения Бессарабии к СССР в 1940 году был румынским городом. Альберт рос в интеллигентной еврейской семье, в которой живо обсуждались политические события в мире. Он с детства знал, что существуют разные политические партии, сионистское движение, знал, кто такие были Герцль, Жаботинский, Дубнов.
А что мог знать типичный репатриант обо всем этом, если, например, он провел детство в московской или ленинградской коммунальной квартире, где даже в своей комнате за закрытой дверью родители не решались обсуждать при детях политические события? А про партии было известно, что есть только одна из них, и она должна направлять и руководить. И слушать вражеские голоса было опасно, да и глушили их грамотно.
А дядя Алик слушал их регулярно. У него был «ВЭФ», и ему удавалось на нем ловить «голоса». В Молдавии их не смогли заглушить полностью. Кроме того, он слушал новости на румынском и французском языках, которые не глушились. И был он всегда в курсе того, что происходит в мире и в Израиле. В курсе мировых событий он и сейчас, несмотря на свои 88 лет и почти полную слепоту.
Обычно наше общение начинается с того, что Алик рассказывает, что у него нового, о своих достижениях — как он например, научился сдабривать суп молочным порошком или использовать анчоусовую пасту для придания вкуса вторым блюдам. Рассказывает о своих знакомых по корпусу. Обычно это невеселые истории болезней очень пожилых людей, истории, которыми старики делятся с дядей как с врачом. Разговоры на эти темы Алик сворачивает довольно быстро и переходит к рассказу о тех передачах по радио и телевидению, которые он прослушал за время, прошедшее с момента нашей предыдущей встречи. При этом он комментирует рассказ своими личными наблюдениями и воспоминаниями. Дядя Алик не вел никогда никаких дневниковых записей, все сведения о странах и народах далекого и не очень далекого прошлого он черпает из закоулков своей необъятной памяти.
Сегодня жарко, тридцать два градуса в тени, но на «даче», в тени деревьев и при слабом ветерке, почему-то всегда гуляющем на этом возвышенном месте, вполне сносно. Дядя Алик, чисто выбритый, в свежей, василькового цвета рубашке и бейсболке на стриженой под ежик голове, поскрипывая ходунком, медленно приближается к скамейке. Он видит, что на скамейке кто-то сидит, но различить, кто именно, не может.
— Да, Алик, это я, — подаю я голос.
Дядя Алик садится.
— Сегодня, конечно, жарко, но не так, как было вчера. Кстати, я уже несколько дней могу регулировать температуру в комнате. Иосиф не любил пользоваться кондиционером, и у нас было жарко. Очень жалко Иосифа, он очень хороший человек. Но я действительно сейчас в какой-то степени отдыхаю, знаешь, все-таки мне было не просто находиться последние пару недель в одном помещении со столь тяжело больным человеком. Главное, что я ничем не мог ему помочь.
Иосифа, соседа дяди Алика по комнате, несколько дней назад родственники поместили в специализированное отделение больницы.
— Я просил нашего социального работника, чтобы мне, по возможности, подселили ивритоговорящего соседа.
— А русскоговорящий тебе не подходит?
— Ты зря иронизируешь, — обиделся Алик. — Мне в моем положении необходимо постоянное общение на иврите, иначе я перестану понимать передачи на иврите, которые я постоянно слушаю, да и с персоналом я должен объясняться на приличном иврите.
Тут надо заметить, что иврит дядя Алик начал учить в 1992 году, когда в возрасте семидесяти лет репатриировался в Израиль. Профессор-медик, крупнейший ученый в области фтизиатрии, он весь свой выработанный годами навык постоянной умственной работы направил на изучение иврита. Его, как он выражается, дипломной работой по ивриту стала опубликованная на иврите книга воспоминаний.
— Но русские передачи ты все-таки смотришь.
— Смотрю, конечно, одно другому не мешает. На русском языке я смотрю передачи по истории, искусству, научно-популярные. Очень люблю слушать Басовскую в цикле «Эхо истории». Правда, не все её передачи для меня одинаково интересны, на прошлой неделе была передача о Талейране, так я не узнал для себя ничего нового. А вчера я слушал какую-то, не помню фамилию, ученую даму в передаче «Именем Сталина». Она рассказывала о том, почему население стран Восточной Европы в массе позитивно восприняло приход к власти коммунистических режимов. В основном, дама сделала упор на то, что бедные люди, крестьяне, рабочие получили в этих странах возможность продвижения по службе, а их дети получили доступ к образованию. И это, конечно, правильно. Идея социального равенства ранее неимущих и униженных, безусловно, привлекала людей. А ведь было еще одно обстоятельство, которое примиряло на каком-то этапе жителей стран Восточной Европы с зависимостью от Советского Союза — чувство защищенности от германского реваншизма. Но об этом в передаче говорилось вскользь и только в связи с Польшей, а ведь, по существу, после войны была перекроена вся карта Восточной Европы, и новые границы нужно было защищать.
— Я плохо представляю себе довоенную карту Европы.
— Если хочешь, я мог бы тебе кое-что рассказать по этому поводу.
— Хочу, конечно!
— Начнем с событий, произошедших в конце войны. К концу войны, в 1944 году, все страны Восточной и Центральной Европы стремились улучшить отношения с Советским Союзом. Им было уже ясно, что ждать помощи от англо-американцев невозможно. Англичане и американцы провалились в Италии. Если бы в 1943 году они дошли до Австрии, вся история Второй мировой войны и, тем более, ее исход были бы совершенно другими, но, к сожалению, они застряли в середине Италии и не сумели сделать то, что потом сделала советская армия в Румынии. Итак, за несколько месяцев, за полгода до окончания войны страны-сателлиты — Венгрия, Румыния, Болгария, Словакия — понимали, что поражение Германии неминуемо и пытались как-то решить свои проблемы. Венгрия, в которой всем заправлял регент Хорти, первая начала вести переговоры с Западом. Хорти в какой-то мере был связан с западным миром. Хотя он вынужден был пойти с Германией, он не был национал-социалистом, и пока Хорти находился у власти, евреев, кстати, не трогали. Когда Гитлеру стало известно, что Хорти ведет переговоры с Западом, он его сменил на Салаши. Салаши был обыкновенным фашистом, руководителем венгерской фашистской партии. Он сослал евреев на последнем этапе войны, и из семисот тысяч сто двадцать тысяч поэтому уцелело, и, кроме того, он вел войну до конца.
— Мы хотели поговорить с тобой о положении стран Восточной Европы после окончания войны.
— Я перейду к этому, но если не сказать о том, что было в конце войны, будет непонятно, что происходило в дальнейшем. Итак, Венгрии не удалось ничего сделать. Между тем, Венгрия был заинтересована в разрыве союза с Гитлером, потому что она стремилась сохранить южную Словакию, прикарпатскую Украину (Мукачево и Ужгород) и северную Трансильванию — территории, которые она получила в результате Венского арбитража. Румыния, напротив, во что бы то ни стало хотела возвратить себе северную Трансильванию, так как там была колыбель румынской нации, там сохранялась румынская культура, и румыны составляли больше половины населения. Кроме того, Румыния хотела получить южную Добруджу, но это было уже не так важно. Румынскому королю Михаю удалось сделать то, что не удалось сделать Хорти. Он смог это сделать из-за того, что советские войска были уже в районе Ясс и Бельц в результате Ясско-Кишиневской операции. Румыния перешла на сторону Советского Союза, благодаря чему румынская армия быстро отвоевала у венгров северную Трансильванию, и кроме того, советская армия спустя пару недель была уже и в Болгарии, и в Югославии. После этого у всех стран остались те или иные проблемы. Польша потеряла свои восточные области, но получила часть восточной Пруссии с городом Данциг и получила выход к морю.
— Но у них и раньше был знаменитый Данцигский коридор.
— Да, коридор, который отделял Восточную Пруссию от Германии. Сам Данциг имел статус вольного города, в котором большую часть населения составляли немцы. Теперь же они получили и Данциг, и часть восточной Пруссии, но уже без немцев. На другой части восточной Пруссии Советский Союз создал Калининградскую область.
— Кто изгонял немцев? Русские, поляки?
— Я скажу, скажу об этом. Польша, кроме того, получила порт Щецин, и её новая западная граница была установлена по Одеру-Нейсе. Таким образом, Польша получила полную компенсацию, сохранив ту площадь, которую она имела до войны, примерно триста тысяч квадратных километров. На вновь присоединенных территориях жило много немцев — миллионов десять, вообще было семнадцать миллионов беженцев, но часть из них была из Судетской области, часть из Калининградской области, поэтому точную цифру назвать не могу, но не менее десяти миллионов. Как случилось, что они ушли? С одной стороны, гитлеровская пропаганда распространяла сведения о тех зверствах, которые творят русские на занятых территориях, о насилиях над местным населением, и надо сказать, это во многом соответствовало действительности. Об этом, кстати, писал в письме Солженицын, за что впоследствии и пострадал. И, конечно, это была политика и русских, и просоветского Войска Польского — помочь немцам поскорее убраться с этих земель. Мне рассказывала женщина, которая приехала в один из оставленных немцами городков спустя примерно пару недель. Ей сказали: занимайте любую квартиру, которая вам понравится. В квартире, в которую она вошла, все говорило о том, что хозяева покинули её в страшной спешке, в шкафчиках можно было обнаружить какие-то продукты, банки с чаем, кофе, сахаром, на столе стояли невымытые чашки.
Итак, поляки получили территории без немцев. Какая часть ушла добровольно, а какой «помогли» уйти, я сказать не могу, но большинство, по-видимому, вынуждено было уйти.
Еще сложнее было в Чехии. Немцы из Судетской области не хотели уезжать, и тут Бенеш, великий демократ Бенеш, договорился со Сталиным, и два с половиной миллиона немцев просто депортировали из Судет. Чехия получила промышленно развитую и богатую полезными ископаемыми область без немецкого населения.
Выиграла, конечно, и Литва. С одной стороны, она стала частью Советского Союза, но с другой — Советский Союз подарил ей Вильно, где до этого жили только поляки и евреи. Причем, тоже город был без жителей. Поляки удрали, евреи или погибли или эвакуировались, и очень немногие вернулись после войны. В Вильно переехали литовцы, и он стал столицей Литовской республики. Но это еще не все. Литва получила выход к морю. Она, правда, и раньше имела Палангу на морском побережье, но в Паланге не было порта, а теперь она получила порт Мемель-Клайпеду. Мемель — немецкий город, он был в составе Восточной Пруссии, но после Первой мировой войны там сделали свободный город, такой же, как и Данциг. Литва имела возможность вывозить товары, получать товары через этот порт, но он не был в составе Литвы. Теперь Литва получила этот город и переименовала его в Клайпеду. В придачу она получила часть знаменитой Куршской косы, раньше продолжающуюся до Восточной Пруссии, а теперь ведущую в Калининградскую область России — удивительной красоты место и важное с экономической точки зрения.
Я уже сказал, что Румыния получила Трансильванию. А вот Болгария сохранила часть южной Добруджии. Болгария не объявляла войны Советскому Союзу, болгарские войска не воевали с Красной Армией, и болгары встретили советских воинов как освободителей. Дружба победила, и Болгарии оставили небольшую часть Добруджии. Главное — Румыния имела Констанцу со всеми окружающими её местами — Мамайя и другими, но порт Балчик как перешел к Болгарии, так за ней и остался.
Таким образом, у всех этих стран были стратегические интересы, связанные с Советским Союзом, они должны были удержать эти территории, они очень опасались немецкого и венгерского реваншизма. После Первой мировой войны именно для защиты границ было создано два пакта: Малая Антанта (Чехословакия, Румыния и Югославия), которая была направлена прямо против венгерского и частично австрийского реваншизма, и Балканское Согласие, в которое входили Румыния Югославия и Греция, но сюда не входила Болгария, так как она воевала на стороне Германии. Значит, они все опасались реваншизма.
— Когда это происходило?
— После Первой мировой войны. Я очень хорошо помню это дело.
— Как ты можешь это помнить, если ты родился в 1923 году?
— Что тебе сказать? Я уже лет в четырнадцать-пятнадцать был в курсе всех политических событий, происходящих в Европе. Меня это интересовало, а кроме того, не забывай, в каких условиях мы жили — на небольшом пятачке, на краю тяготеющей к фашизму Румынии и под боком трудно предсказуемой Страны Советов. Так на чем мы остановились?
— На ситуации, сложившейся после Первой мировой войны.
— Ну, вот, тем более, балканские страны опасались венгерского и немецкого реваншизма после Второй мировой войны.
— Немецкого-то почему опасались? Ведь германский милитаризм был уничтожен.
— Немецкий милитаризм был разгромлен, но идеи реваншизма не исчезли. Хорошо было известно, что произошло после Первой мировой войны, когда немцы ни на одну минуту не смирились с тем, что они потеряли Эльзас и Лотарингию. Реваншизм был тогда очень силен, и он мог возродиться и теперь, тем более, что союзники очень скоро начали вооружать Западную Германию. И чем опаснее было положение для этих стран, тем больше они должны были опираться на Советский Союз и советскую армию. Вот так-то.
Ну, мне пора собираться на обед. У меня к тебе просьба. В следующий раз, когда ты придешь, принеси, пожалуйста, несколько газет, можно даже не очень свежих. Я все-таки попытаюсь с помощью увеличивающего аппарата хотя бы час в день что-то читать.
Я помог дяде Алику подняться, и он, опираясь обеими руками на ходунок, неуверенно перебирая ногами, медленно побрел к своему корпусу.
Книга с воспоминаниями В. Шапиро вышла в свет в тель-авивском «Издательском доме Хелен Лимоновой»
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2019/nomer10_12/vshapiro/
