Ленин и Сталин против интеллигенции (продолжение)0

(окончание. Начало в №2/2019 и сл.)

Часть 10 

Августовская сессия ВАСХНИЛ 1948 года

25 ноября 1947 года Сталин разослал записку Лысенко всем членам Политбюро и секретарям ЦК, двум министрам правительства, а также академику Цицину, которого видимо считал сторонником Лысенко, с таким письмом:

«№П44. 25 ноября 1947 года.

Членам и кандидатам в члены политбюро ЦК ВКП(б): тт. Андрееву, Берия, Вознесенскому, Ворошилову, Жданову, Кагановичу, Маленкову, Микояну, Молотову, Сталину, Хрущеву, Булганину, Косыгину, Швернику. Секретарям ЦК ВКП(б): тт. Кузнецову, Попову, Суслову, тт. Бенедиктову, Скворцову, Цицину.

Ввиду принципиальной важности и актуальности затронутых в нем вопросов рассылается членам и кандидатам в члены Политбюро настоящая записка академика Лысенко от 27.Х.47 г. для ознакомления. В свое время поставленные в записке вопросы будут обсуждаться в Политбюро.

И. Сталин» (364).

Тем не менее через несколько месяцев Лысенко ждал новый и сильный удар. Незадолго до того назначенный начальником  Отдела науки ЦК партии и сын секретаря ЦК партии А.А. Жданова Юрий Андреевич Жданов решился на беспрецедентно смелый шаг. Одной из форм оповещения партийных функционеров на местах о внутрипартийных изменениях служили так называемые партийные активы и семинары лекторов обкомов и крайкомов партии. Разъехавшись по местам, слушатели партактивов и семинаров разносили сообщенную им информацию как руководство к действию. Именно такой семинар состоялся в Москве в Политехническом музее 10 апреля 1948 года. На нем с лекцией о состоянии дел в биологии выступил Ю.А. Жданов, посвятившией всю её антинаучному поведению Лысенко.

Как говорил мне не раз при встречах и разговорах по телефону в 1987-2003 гг. Ю.А. Жданов, Сталин с вниманием и симпатией следил за его учебой на химфаке МГУ и за становлением его взглядов (сведения об этом хранились и в Центральном Политическом Архиве Института Маркса Ленина /365/, см. также воспоминания Ю.А. Жданова 1993 года /366/). Юрий Андреевич вообще был близок к семье Сталина, поэтому вскоре стал его зятем, женившись на сталинской дочери Светлане.

Поэтому высказывания Юрия Андреевича имели особенно важное значение. К лекции он был хорошо подготовлен. Смелость ему могла придать позиция отца, относившегося к Лысенко, как вспоминал Юрий Андреевич в разговоре со мной в 1987 году, «более, чем скептически». В 1993 году в опубликованных воспоминаниях Юрий Андреевич писал, что его отец «после мимолетных встреч с Лысенко говорил о его низкой внутренней культуре». Молодой партаппаратчик мог опираться также на высказанное ему с глазу на глаз лично Сталиным недовольство Трофимом Лысенко. Поэтому Жданов упоминал в лекции, что во время одной из бесед со Сталиным тот так отозвался о Лысенко:

«Лысенко — эмпирик, он плохо ладит с теорией. В этом его слабая сторона. Я ему говорю: какой Вы организатор, если Вы, будучи президентом Сельскохозяйственной академии, не можете организовать за собой большинство» (я привожу выдержки из этой лекции по её тексту, переданному мне Юрием Андреевичем во время первой встречи с ним у меня дома в Москве в конце 1987 года /367/).

Однако, поступок будущего зятя возмутил Сталина. Он сохранял веру в спасение страны великолепной ветвистой пшеницей. Хоть он и говорил не раз, что пусть Лысенко ошибается и в пять раз урожайность пшениц не обеспечит, но то, что ветвистая спасет не оставляла его. “Нам и пятидесяти процентов хватит”, — повторял он, как рассказал мне в 1988 г. бывший секретарь ЦК партии Д.Т. Шепилов. Поэтому, узнав о лекции Жданова против Лысенко, Сталин взъярился, собрал срочно Политбюро и потребовал наказать за якобы ошибочное и вредное выступление будущего зятя. От Ю.А. Жданова он потребовал дать объяснение в Горком партии Москвы, а затем начал проводить в Политбюро линию на полный запрет генетики в СССР.

На следовавших одно за другим заседаниях Политбюро были приняты решения о закрытии лабораторий в научных институтах страны, прекращении преподавания генетики в институтах и об увольнении многих ведущих ученых (детали всех заседаний и решений описаны в 4-м издании моей книги “Власть и наука” /2012/). Сталин приказал готовить специальную сессию ВАСХНИЛ. В саму академию он собственным приказом (как предсовмина СССР) ввел большое число сторонников Лысенко, чтобы превратить его критиков в ничтожную по составу группку. После заседания Политбюро ЦК 15 июля 1948 г. было опубликовано в “Правде” следующее решение:

«В связи с неправильным, не отражающим позиции ЦК ВКП(б) докладом Ю. Жданова по вопросам советской биологической науки принять предложение Министерства сельского хозяйства СССР, Министерства совхозов и ВАСХНИЛ об обсуждении на июльской сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В.И.Ленина доклада академика Т.Д. Лысенко «О положении в советской биологической науке», имея в виду опубликование этого доклада в печати» (368).

Лысенко со-товарищи срочно начали готовить доклад на этой сессии, а Сталин потребовал прислать ему текст будущего доклада и уселся за его редактирование. Из текста на 49 страницах он выбросил полностью один из 10 разделов, носивший название «Основы буржуазной биологии ложны», сохранив из него лишь один абзац с критикой высказываний Нобелевского лауреата физика Э. Шредингера о наследственности и написав против него на полях: «ЭТО В ДРУГОМ МЕСТЕ». Сталин подчеркнул фразу «Любая наука — классовая» — и пометил на полях: «ХА-ХА-ХА… А МАТЕМАТИКА? А ДАРВИНИЗМ?», убрал самые одиозные благоглупости вроде слов «драгоценные руководящие указания… в работах товарища Сталина», заставил вставить в текст фамилию Вейсмана (которого он не любил особо), после чего Лысенко внес 12 абзацев с разносом взглядов этого великого ученого.  Сделав много сходных замечаний и исправлений, Сталин лично дописал некоторые абзацы. Например, он вычеркнул отдельные слова (поставлены в прямые скобки) или вписал слова и целый абзац (напечатаны заглавными буквами):

«Во-первых, те ИЗВЕСТНЫЕ положения ламаркизма, которыми признается активная роль условий внешней среды в формировании живого тела и НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ ПРИОБРЕТЕННЫХ СВОЙСТВ в противоположность метафизике неодарвинизма (вейсманизма), — отнюдь не порочны, а, наоборот, совершенно верны И ВПОЛНЕ НАУЧНЫ.

Во-вторых, мичуринское направление отнюдь НЕЛЬЗЯ НАЗВАТЬ НИ НЕО-ламаркистским [не является], а являет собой творческий советский дарвинизм, ОТВЕРГАЮЩИЙ ОШИБКИ ТОГО И ДРУГОГО И СВОБОДНЫЙ ОТ ОШИБОК ТЕОРИИ ДАРВИНА В ЧАСТИ, КАСАЮЩЕЙСЯ ПРИНЯТОЙ ДАРВИНЫМ СХЕМЫ МАЛЬТУСА.

НЕЛЬЗЯ ОТРИЦАТЬ ТОГО, ЧТО В СПОРЕ, РАЗГОРЕВШЕМСЯ В НАЧАЛЕ XX ВЕКА МЕЖДУ ВЕЙСМАНИСТАМИ И ЛАМАРКИСТАМИ, ПОСЛЕДНИЕ БЫЛИ БЛИЖЕ К ИСТИНЕ, ИБО ОНИ ОТСТАИВАЛИ ИНТЕРЕСЫ НАУКИ, ТОГДА КАК ВЕЙСМАНИСТЫ УДАРИЛИСЬ В МИСТИКУ И ПОРЫВАЛИ С НАУКОЙ.» (369).

Он также заменил некоторые выражения (так, вместо «буржуазное мировоззрение» появилось «идеалистическое мировоззрение», «буржуазная генетика» была заменена на «реакционная генетика» и т.д.). (Подробный анализ того, как Сталин изменил текст лысенковского доклада был дан Есаковым и др. /370/ и Россияновым /371/). Лысенко прочел в первый день сессии ВАСХНИЛ доклад по тексту, отредактированному и измененному Сталиным. В “Правде” за день до окончания Августвовской сессии ВАСХНИЛ 1948 г. было напечатано покаянное письмо Ю.А. Жданова в городской комитет партии Москвы, названное письмом к Сталину (о том, что он никогда не направлял такое письмо лично Сталину, Жданов говорил мне дважды при личных с ним встречах).

Выступление Т. Д. Лысенко на сессии ВАСХНИЛ в 1948 г.

Генетика в СССР оказалась с тех пор целиком запрещенной. Таких волевых действий ни один диктатор за всю историю человечества не предпринимал.

А Лысенко оказался более глубоким психологом и актером, чем Сталин. Кое-что об этом я знал, это основывалось на моем собственном опыте нескольких продолжительных общений с ним. Я познакомился с Лысенко в 1956 году, когда учился на третьем курсе Тимирязевской Академии и решил посещать его лекции, которые он читал раз в неделю для небольшой группы студентов старшекурсников. В США в нашем университете запрещено посещать лекции тем, кто не записался на любой курс и не уплатил положенную сумму долларов за посещение данного курса, а в СССР можно было свободно зайти в лекционную аудиторию и сесть на пустующее место, что я и стал делать. Он знал всех своих студентов в лицо (их было немного — человек 15 или что-то около этого), быстро распознал чужака среди “своих”, узнал у секретаря кафедры, кто я и чем интересуюсь. Поэтому он никогда не задавал мне вопросов, но остальных студентов всегда тыкал пальцем, заставлял встать и ответить на тот или иной вопрос. Зато я сам после заключительной лекции в конце декабря 1956 г. обратился к нему с вопросом, он схватил меня за руку повыше локтя и почти насильно повел в свой маленький, неказистый кабинетик на первом этаже. Мы проговорили первый раз очень долго, больше трех часов. Я в тот момент хорошо усвоил, прочтя статью Уотсона и Крика, как составные части гигантской молекулы ДНК формируют её строение, узнал про гипотезы о том, что собой представляют отрезки этой длинной молекулы, составляющие гены, познакомился с предположениями относительно синтеза молекул РНК на нитях двухцепочечной ДНК. Тогда это в основном были еще только гипотезы, неподтвержденные прочно экспериментально, но вся совокупность гипотез была столь изящной и притягивающей интерес тех, кто с ними знакомился, что я решился рассказать академику о своих знаниях. Лысенко признался, что он слышит впервые об этих гипотезах, слушал внимательно и следил за тем, что я рисую на листке бумаги. Потом он встал из-за стола, за которым сидел напротив меня, прошел к своему письменному столу, сел в кресло, поставил локти на стол, а голову положил на растопыренные слегка ладони. Как мне показалось, он закрыл глаза и погрузился в молчание. Через продолжительное время (почти вечность для меня) он оторвал голову от ладоней, поднял её, вперил взгляд в меня и сказал протяжным голосом: “Не-е-т, всё, что вы рассказали, не имеет отношения к жизни клеток. Это химия, а не биология. У жизни свои законы. Не химические”.

Через неделю ко мне в комнату общежития прибежал студент с их кафедры и, запыхавшись, сказал что Трофим Денисович зовет меня к нему. В тот день я не мог пойти, мы встретились через неделю, его интересовало, что я думаю о вегетативной гибридизации. Когда я сказал, что ядра клеток при прививках могут слиться, липидные мембраны их ядер могут легко входить во взаимодействие друг с другом, и это может повести к вегетативной гибридизации. Он стал возражать, укоряя меня в том, что я придаю слишком большое значение ядрам, а не клеткам в целом как таковым, разговор был интересным, но то, что я говорил, противоречило его взглядам. Потом было еще несколько бесед и, в конце концов, он предложил мне по окончании Академии поступить к нему в аспирантуру. Но в тот момент уже шли во всю переговоры о моем переходе из Тимирязевки на учебу на кафедру биофизики физического факультета МГУ (переговоры вел академик Игорь Евгеньевич Тамм, будущий Нобелевский лауреат по физике, который сначала экзаменовал меня во время нескольких разговоров у него дома, а потом написал письмо ректору МГУ И.Г. Петровскому), и я сказал Лысенко, что у меня другие планы на жизнь.

У меня осталось убеждение, что Лысенко имел по многим вопросам своё собственное мнение о сути биологических процессов и не допускал и мысли о том, что противоречило его собственным убеждениям. Он предпочитал оставаться в своем привычном мире, был готов услышать иное мнение, но искал всеми силами контраргументы, коими бы мог опровергнуть иное понимание процессов, отличное от собственного. Тем не менее мне показалось, что он хотел бы расширить кругозор, но все вокруг него просто поддакивали ему и даже были готовы пойти на обман. Он сказал мне во время одной из бесед: “Все мои ученики — либо проходимцы, либо дураки” (я назвал этой фразой главу 21 в моей книге “Сталин и мошенники в науке”, М., 2016, посвященную встречам с Лысенко, стр. 261-266).

Сталин поддерживает Лепешинскую

Вмешательство Сталина в научные исследования биологов не ограничилось запрещением генетики. Через год после Августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года он приказал Сектору науки ЦК партии созвать объединенную сессию Академии наук и Академии медицинских наук СССР, на которой, одна из старейших большевичек, 79-летняя Ольга Борисовна Лепешинская, объявила о возможности образования клеток из бесструктурного материала, которое она обозвала “живым веществом”. За несколько месяцев до этого самые известные ученые в области клеточной биологии резко отвергли безумные и ничем не подтвержденные притязания Лепешинской на якобы совершенную ею революцию в их науке. Она после этого оказалась отправленной на пенсию, но нашла путь к незаконному признанию. Она сумела каким-то образом «протолкнуть» к Сталину свои рукописи. Тот посмотрел их, проникся доверием к «революционерке» и вмешался теперь в клеточную биологию, как это он уже неоднократно делал в других науках (372). Лепешинская заявляла, вспоминая о помощи, пришедшей от Сталина:

«В самый разгар войны, целиком поглощенный решением важнейших государственных вопросов, Иосиф Виссарионович нашел время познакомиться с моими работами еще в рукописи и поговорить со мной о них» (373).

Позже она добавила, что Сталин сообщил ей свое мнение по телефону (374). Лепешинская была знакома с самим Лениным, у нее дома в прихожей висела увеличенная до громадных размеров записка Ленина о необходимости срочного лечения её мужа — соратника Ленина, и она отлично понимала, где она живет и сколь высока цена даже одного слова Сталина. Обходя все установленные правила обсуждений научных открытий специалистами, пренебрегая нормами научной этики, а лишь спекулируя на факте поддержки её Сталиным («Внимание товарища Сталина… влило в меня неиссякаемую энергию и бесстрашие в борьбе с идеалистами всех мастей, со всеми трудностями и препятствиями, которые они ставили на пути моей научной работы»), она сумела напечатать пухлый том безграмотных измышлений в Издательстве Академии наук. Её поддержал Лысенко, подписавший предисловие к тому (375). Он даже попытался убедить Комитет по Сталинским премиям, где занимал ведущую позицию, присудить премию Лепешинской, но в тот момент ничего не вышло: все члены комитета, кроме него самого, эти притязания отвергли. Теперь же, год спустя, час триумфа Лепешинской пробил.

Нашлось немало вполне образованных приспособленцев к “линии партии” (даже академиков и профессоров), пропевших на объединенной сессии двух академий в 1950 г. осанну безумной интриганке (подробное описание выступлений на сессии приведено в моей книге “Красная биология. Псевдонаука в СССР”, изданной на русском языке в Москве, 1998, Изд. Флинта, 254 стр,, и на чешском языке Ruda Biologie, Pseudoveda v SSSR в Брно, изд-во Stilus, 352 стр.).

Президиум АМН СССР после сессии принял постановление, в котором содержался такой пункт:

«Освободить проф. А.Г. Гурвича от обязанностей директора Института экспериментальной биологии и проф. Л.Я. Бляхера от заведования лабораторией того же института… Пересмотреть структуру и направления научной деятельности Института экспериментальной биологии с позиций мичуринского учения…» (376).

Были уволены и другие выдающиеся ученые: профессор (в будущем академик АМН СССР) Георгий Францевич Гаузе, академик Лина Соломоновна Штерн (позже арестованная вместе с другими членами Еврейского Антифашистского Комитета, дожившая до смерти Сталина и выпущенная на волю), и многие другие.

А чтобы всем стало окончательно понятно, в каком направлении будет теперь двигаться советская биологическая наука, Сталин преподнес в тот год Лепешинской еще один щедрый подарок: Сталинскую премию первой степени в размере 200 тысяч рублей! Сделано это было необычным способом. Сталин всегда внимательно следил за процессом присвоения премий имени себя, учрежденных им в 1939 году в пику Нобелевским и рассматривавшихся в стране как более весомые научные награды. Он лично просматривал списки кандидатов, вносил фамилии тех, кого считал достойными. Но лишь однажды он распорядился наградить премией не группу, а только одного человека и не в обычный срок. 20 сентября 1950 года, в газетах было опубликовано письмо, присланное якобы в правительство от имени комитета по Сталинским премиям, в котором была выражена просьба к Совету Министров СССР присудить Лепешинской Сталинскую премию вне очереди за «выдающиеся научные исследования неклеточных форм жизни и происхождения клеток». Ждать решения Правительства долго не пришлось. На следующий день те же газеты сообщили, что Совет Министров СССР удовлетворил просьбу и присудил ей Сталинскую премию 1-й степени за 1949 год по разделу биологических наук. Председателем Совета Министров СССР в это время был Сталин. Этот факт говорил об исключительности отношения Сталина к Лепешинской. Она сама и её дочка «не стеснялись» объяснять всем встречным и поперечным, что решение было принято лично Сталиным. Получалось, что его собственные взгляды были созвучны антинаучным идеям Лепешинской.

Вскоре стало ясно, почему не только Сталин (не веривший в существование генов однако, веривший в чудеса), но и Лысенко поддержал Лепешинскую. Заявления о превращении неживого в живое очень ему понадобились. Он еще в августе 1948 года заявил, что дополнил дарвинизм своим открытием, сформулировав «закон», согласно которому «новые виды зарождаются в недрах старых видов»: «…рожь может порождаться пшеницей, причем разные виды пшеницы могут порождать рожь. Те же самые виды пшеницы могут порождать ячмень. Рожь может также порождать пшеницу. Овес может порождать овсюг и т. д. Все зависит от условий, в которых развиваются данные растения» (377). К той же категории беспочвенных иллюзий относились уверения Лысенко, что пеночки порождают кукушек. Ученые отвергали эти заявления как безумные.

После знакомства с Ю.А. Ждановым я не раз ему задавал вопрос о том, почему он не использовал свою семейную близость к Сталину, чтобы постараться объяснить, что собой представляют нелепые выдумки безграмотной Лепешинской, впрочем, как и неграмотного Лысенко? Ведь они не отличались от сказок о живой воде. Юрий Андреевич сказал, что просил ученых передать в ЦК партии большевиков результаты тщательно выполненных научных работ, опровергающих выводы Л.Лепешинской, но никто этого не сделал. Никому не хотелось тратить драгоценное время на откровенную бредятину. А вот директор Института морфологии животных им. А.Н. Северцова Г.К. Хрущов, то ли доподлинно узнав окольными путями об интересе Сталина к идее Лепешинской, то ли просто учуяв, что такой интерес существует, согласился подтвердить правоту «новаторши» и дал поручение своим ученикам представить гистологические препараты, кои бы свидетельствовали о превращении неживого в живое. Однажды он даже привел фамилии своих учеников, предоставивших ему такой материал (назвав Ю.С. Ченцова и В.П. Гилева). Без намеренной фальсификации изготовить такие препараты было невозможно, что молодые «исследователи», не испытывая душевных мук, с легкостью проделали. Они и сыграли главную роль в «научном обосновании» правоты Лепешинской (правильнее сказать, научном обмане относительно её правоты). Подстать им был и аспирант Хрущова А.А. Нейфах, пошедший на откровенный подлог при съемке кинофильма об открытии Лепешинской. Как Нейфах рассказывал у нас дома в Москве в конце 1980-х, он подделал съемки в микроскопе, так что даже Хрущов в изумлении спросил его: «Саша! Как это у вас получилось. Это же настоящие чудеса?»). А Саша ответил шефу: «Рассказать не могу. Это научный секрет!».

Конечно, нашлось немало мошенников на научной ниве, которые воспользовались обстоятельствами и заявили о своих «эпохальных достижениях». М.М. Невядомский утверждал, что будто бы обнаружил, как из вируса саркомы образуются лимфоцитоподобные клетки (378). К.А. Лавров якобы отчетливо различил клетки, сформировавшиеся внутри других клеток (379). Ближайший лысенковский сотрудник Н.И. Нуждин обрадовал своим сенсационным наблюдением. Ему будто бы удалось рассмотреть живое вещество, о котором даже сама Лепешинская говорила довольно невнятно. Подстать был Н.М. Сисакян. Вместе с сотрудниками ему, видите ли, посчастливилось «воссоздать из осколков белковые тела, обладающие рядом жизненных функций». Он при этом делил науку на «нашу — пролетарскую» и «чуждую нам — буржуйскую», которой просто невыгодно делать подобные «открытия». Липовые подтверждения правоты Лепешинской были сделаны тогда еще доцентом Ленинградского университета К.М. Завадским (380), профессором из Рязани Л.С. Сутуловым (381), одесским профессором, заслуженным деятелем науки РСФСР В.В. Авербургом, членом-корреспондентом АМН СССР Н.И. Зазыбиным из Днепропетровского мединститута и многими другими (382). Удивительное псевдооткрытие опубликовал Г.А. Мелконян из Еревана в журнале Академии наук СССР «Успехи современной биологии» (383). Благодаря этой и схожим публикациям тех лет ученые между собой именовали этот журнал «Потехами современной биологии». В музее в медицинском институте в Ереване, где Мелконян работал, хранили образец эхинококка, извлеченный из большеберцовой кости человека и помещенный в стеклянный сосуд с формалином (ядовитой для всех живых клеток смеси формальдегида и метилового спирта, смеси, используемой для предотвращения роста случайно просочившихся из воздуха клеток бактерий или грибов). Мелконян сообщил, что обнаружил, как после многолетнего пребывания эхинококка в сосуде с формалином в нем развились, в полном соответствии с законом Лепешинской о переходе неживого в живое, живые, растущие кости. Из червя — кость! Да еще и живая! Да еще в формалине!

«Факты — упрямая вещь, — писал Мелконян, повторяя известную фразу Сталина, так популярную в те годы, — и с ними нельзя не считаться и игнорировать их, иначе и прогресса в науке не может быть…».

Не менее захватывающее дух открытие сделала доцент Ростовского университета Ф.Н. Кучерова, заведовавшая кафедрой гистологии. Она растирала — что бы вы думали? — ПЕРЛАМУТРОВЫЕ пуговицы. Порошок вводила в организм животных. И сообщила, что пронаблюдала как из порошка ВОЗНИКАЛО ЖИВОЕ ВЕЩЕСТВО.

— А что особенного? — объясняла доцент Кучерова. — Перламутр-то из раковин добывают, а раковины ведь раньше живыми были! Вот они и сохранили свойство живого.  И защитила на этом материале Кучерова кандидатскую диссертацию (384), а позже стала доктором наук.

А иркутский «биолог» В.Г. Шипачев, которого высоко ценили и в Москве (он состоял членом Ученого Совета Министерства здравоохранения РСФСР и обладал высоким титулом Заслуженного деятеля науки) издал книгу под будоражащим ум материалистическим названием «Об исторически сложившемся эволюционном пути развития животной клетки в свете новой диалектико-материалистической клеточной теории» (385), в которой повествовал об особенно неправдоподобных «открытиях». Предисловие к книге написала Лепешинская.

Не менее дикими были заявления Г.М. Бошьяна в книге об обнаруженном им превращении субмикроскопических вирусов в бактерии, в «видимую под микроскопом микробную форму» и об обратном переходе — из бактерий в вирусы (386). Надо заметить без всякой иронии, что если бы любому ученому посчастливилось сделать в жизни хотя бы одно из перечисленных ниже открытий Бошьяна, то его имя осталось бы навсегда прославленным в мире науки. Весь же набор его «открытий» был настолько уникален, что, без сомнения, эта книга должна была рассматриваться как самая выдающаяся за всю историю человеческих знаний. Достаточно назвать экстраординарные открытия Бошьяна. Он якобы доказал: «Микробная клетка состоит из тысяч вирусных частиц, каждая из которых может дать начало новой микробной клетке… Добиться превращения вирусов в микроорганизмы далеко нелегко, для этого необходимо постепенное «приручение» вирусов к данной питательной среде». Он также заявил, что вирусы могут развиваться не только в присутствии живых клеток, а и на искусственных питательных средах, что аллергены — это живые микробные культуры; что «представление д’Эрреля о бактериофаге как о самостоятельном ультрамикроскопическом паразите бактерий оказалось ошибочным»; что «современное представление о мертвой природе антибиотических веществ ошибочно и научно не обосновано», антибиотики есть «не что иное, как фильтрующиеся формы тех микроорганизмов, из которых они получены»; что раковые клетки — это переродившиеся микробные клетки; что из стерильных препаратов можно выделить живые микробные клетки. Надо отдать ему должное: делая такие заявления, он не ходил кругами, не юлил и не отягощал себя сомнениями, а четко, по-военному рапортовал о своих выдающихся успехах. Однако все до одного его открытия были плодом нездоровой и глупой фантазии.

Начало восхвалениям мошенника было положено М.Б. Митиным. В «Литературной газете» перед статьей самого Бошьяна было напечатано заявление «От редакции» (387), в котором Митин от имени редколлегии расхвалил книгу Бошьяна.

Сама Лепешинская готовила новую сенсацию. Ей не давал покоя немаловажный для людей её возраста вопрос, как избежать старости? Она заявила серьезно, что для спасения от старости нужно просто принимать содовые ванны! (388). Затем она призвала применять соду для лечения разных болезней.

Заключения Лепешинской отвергали многие ученые. Но нечего говорить, что сама Ольга Борисовна до смерти (в октябре 1963 года, когда ей шел 93-й год) ни с чем не смирилась и ни от чего не отказалась. В последние годы жизни, числясь уже сотрудником Института биофизики, она увлеклась новой идеей: на огромной даче в Подмосковье они вместе с дочерью собирали птичий помет, прокаливали его на железном листе, затем поджигали, образовавшуюся золу всыпали в прокипяченную воду, затыкали колбу пробкой и оставляли в тепле. Поскольку им не удавалось добиться полной стерильности (микробиологи из них были аховые), недели через две в колбах появлялся бактериальный или грибной пророст. Мать и дочь были убеждены, что в полном соответствии с их «теорией», из неживого вещества прокаленного помета, но ранее несомненно прошедшего стадию ЖИВОГО вещества, зарождались клетки. Отчеты об этих «открытиях» нигде не печатали, однако и дочь, и мать не переставали надеяться, что час их нового взлета еще придет. На одной из конференций в 1970-е годы дочь встала во время прений и, волнуясь, рассказала об «эпохальных экспериментах». Когда же кто-то с места внятно отреагировал,  и все в зале услышали реплику, что ушло то время, когда в правоту подобных «доказательств» верили на слово, она прокричала в запальчивости:

— Развитие нашей науки подобно мутным волнам: сегодня на гребне вы, а завтра снова будем мы.

Во время этого выступления произошел еще один забавный казус. Она обмолвилась, что живое вещество нельзя убить и при минус 1000° Цельсия.

— Помилуйте, — возразили ей, — такой температуры быть не может, так как ниже минус 273 °С её опустить нельзя, это уже абсолютный нуль.

— Плохо вы учили диалектику, — парировала Ольга Пантелеймоновна, — раз есть плюс тысяча градусов, значит, обязательно должна быть и температура минус тысяча градусов (389).

Такими были псевдоученые биологи и врачи, поддержанные Сталиным.

Сталин использует имя академика И.П. Павлова для своих верований

А вера в немедленное изменение наследственности живых организмов при изменении внешней среды продолжала доминировать в мыслях Сталина. После запрета генетики и поддержки шарлатанов в клеточной биологии он не хотел останавливаться. Ему нужно было развить «успех» в новой области — наследовании поведенческих реакций, ведущих к формированию «личности советского гражданина». Привитые человеку навыки, стиль поведения и мышления, воспитанные советской жизнью, не могли, по его убеждению, улетучиваться со смертью человека, а должны были сохраняться у потомков.

Наиболее известным исследователем изменения навыков (а, значит, и сознания, мышления) у высших животных под влиянием среды считали Ивана Петровича Павлова (1849-1936). Он изучал (используя подопытных собак) процессы возникновения новых привычек (условных рефлексов) у животных при повторении однотипных раздражений. Каждый день в одно и то же время собакам подавали сигнал — звонок или вспышку света, а затем пищу, и собаки запоминали эти сигналы, выучивались реагировать на них: пищу еще не принесли, но сигнал прозвучал, и у них начинала выделяться слюна, необходимая для переваривания пищи. Так Павлов и его ученики разработали экспериментальные способы регистрации ответа сознания собак на внешние стимулы. Учение об условных рефлексах стало важной частью новых представлений о формировании сознания. В 1904 году Павлова удостоили Нобелевской премии. В решении Нобелевского Комитета было сказано: «За работу по изучению пищеварения», а в мире утвердилось определение «условные рефлексы Павлова».

В 1949 году подошел срок отпраздновать столетие со дня рождения Павлова. Сталин решил воспользоваться этим поводом и объявить советским ученым на специально созванной «Павловской сессии», что возникающие под влиянием изменений условий жизни навыки наследуются. Имя Павлова было притянуто за уши к проблеме, волновавшей Сталина, ведь Павлов не мог возразить против неверного толкования его взглядов, так как скончался за 13 лет до этого. Кстати, по ходу дела не могу не поделиться поразившим меня рассказом одного из видных физиологов, профессора Ильи Аркадьевича Аршавского (1903-1996), включенном им в воспоминания о «Павловской сессии». Данный сюжет из рассказа Аршавского, хотя и не относится к той сессии, важен для характеристики порядков в сталинской империи:

«В 1936 г. Павлов как гражданин и патриот мог откровенно сказать то, что смогло бы помешать [Сталину] в 1937 г. Поэтому перед 37-м годом не стало ни Павлова, ни Горького. Я знаю, что от начала до конца болезни Павлова при нем находился В. Галкин, который считал себя как учеником Павлова, так и учеником Сперанского. В 1937 или 1938 г. Сперанский рассказал мне, ссылаясь на Галкина, о том, что при лечении Павлова, который хотя и был болен, но уже выздоравливал (вообще он был «скроен» не менее, чем на 100 лет), были заменены все врачи. Павлов сделал свое дело и был убран, а его учение должно [было] быть сохранено. Всю физиологию надо было мобилизовать на разработку того, чем занимался Павлов, на «стимул —реакцию», с использованием тех же павловских методов» (390).

Вот как определил в 1994 году И.А. Аршавский, почему Сталин назвал сессию «Павловской»:

«Думаю, что Сталина устраивала в учении Павлова формула «стимул -реакция», позволяющая рассматривать человека как простой автомат, поведением которого можно легко управлять. Если бы Сталин не считал, что павловское учение дает возможность научно обосновать ту рабскую психологию, которая была ему необходима, никакой Павловской сессии не состоялось бы. Конечно, сам Павлов не понимал, что его учение может быть использовано в политических целях. Но сам Павлов не нужен был Сталину. Я бывал на так называемых павловских средах… Павлов был гражданин и патриот в самом высоком смысле слова. … Сталину нужно было обоснование психологии автомата (« чего изволите)» (391).

Сталин вызвал к себе Ю.А. Жданова — своего тогдашнего зятя и начальника Отдела науки ЦК партии и объяснил задачу: использовать предлог — празднование столетия со дня рождения Павлова — и наказать тех, кто ведет науку в неверном направлении, не признвая влияния среды на наследственность, или другими словами, отвергая наследование условных рефлексов. Жданову пришлось приступить к сбору наветов на лучших ученых и поиску тех, кто согласится выступить с обвинениями крупных ученых в том, что они «отошли от Павловского учения».

Собрание ученых надлежало провести столь же помпезно, как сессию ВАСХНИЛ в 1948-м году — непокорившихся нужно было публично ославить, осмеять и запугать, а послушных и податливых заставить выступить с речами, позорящими «отступников от правильной линии партии». Выполняя сталинское поручение, Ю. А. Жданов отправил 28 сентября 1949 года, накануне 100-летия со дня рождения И.П. Павлова, тестю письмо о сессии, посвященной этому событию, а через неделю Сталин ответил Жданову, разослав копии своего письма членам Политбюро (грузина Бериташвили он именовал на русский манер Беритовым):

«Товарищу Жданову Ю. А.

Получил Ваше письмо об академике Павлове и его научном наследстве.

Я рад, что Вы взялись за дело академика Павлова. У меня нет разногласий с Вами ни по одному из вопросов, возбужденных в Вашем письме. Ваша оценка теории великого русского ученого, как и оценка его противников, — совершенно правильны.

По-моему, наибольший вред нанес учению академика Павлова академик Орбели, который фарисейски именуя себя главным учеником Павлова, сделал все возможное и невозможное для того, чтобы своими оговорками и двусмысленностями, бесчестным замалчиванием Павлова и трусливо замаскированными вылазками против него развенчать Павлова и оклеветать его. Чем скорее будет разоблачен Орбели и чем основательнее будет ликвидирована его монополия, — тем лучше.

Беритов и Штерн не так опасны, так как они выступают против Павлова открыто и тем облегчают расправу науки с этими кустарями от науки.

Наиболее верным и толковым последователем Павлова следует считать академика Быкова. Правда, он, кажется, несколько робок и не любит «лезть в драку». Но его надо всемерно поддержать и, если у него хватит мужества, нужно устроить дело так, чтобы он полез в драку, объяснив ему, что без генеральной драки нельзя отстоять великое дело Павлова.

Я согласен с Вашими выводами и даже готов возвести их в куб.

Теперь кое-что о тактике борьбы с противниками теории академика Павлова. Нужно сначала собрать втихомолку сторонников академика Павлова, организовать их, распределить роли и только после этого собрать то самое совещание физиологов, о котором Вы говорите, и где нужно будет дать противникам генеральный бой. Без этого можно провалить дело. Помните: противника нужно бить наверняка с расчетом на полный успех.

Хорошо было бы заручиться поддержкой Вавилова и других академиков.

Также хорошо было бы иметь на своей стороне министра здравоохранения Смирнова. Недели две тому назад я имел беседу со Смирновым, и мне кажется, что он поддержит это дело.

6 октября 1949 г.
Привет (И. Сталин)» (392).

Своим письмом Сталин доказал еще раз, каким он был незаурядным мастером широкомасштабных интриг и политических провокаций. Пусть он писал не кому-то, а новому члену его собственной семьи и стесняться было не к чему, но ведь как ярко писал. Даже язык его поучений молодому политическому начальнику был чрезвычайно откровенным: «собрать втихомолку соратников», «распределить роли», «бить противника наверняка», а не «робко» и тому подобное. Мне вспомнилось, как он учил Митина и прочих в декабре 1930-го г., и готов повторить еще раз, что в моих глазах такой язык представляется блатным языком пахана бандитской стаи, хотя могут найтись люди, которые скажут, что паханы говорят более грубым и просто матерным языком. Но для главы страны, человека, любящего представлять себя утонченным интеллигентом, якобы читающим в день по 250-300 страниц разных книг, завсегдатая оперы и театральных представлений, друга Пастернака, и прочая и прочая — такой язык говорил о том, что он лишь «косил под рафинированного интеллигента», а был на деле простым бандитом-уголовником, всецело следовавшем правилам бандитской этики (нравственно лишь то, что полезно моему клану, а все живущие по другим «понятиям» — враги). Не напрасно в сталинское время М. Горькому приписывали определение «Кто не с нами — тот против нас» и прославляли такое дихотомичное деление всех людей: лишь на две группы.

То, что Сталин вытворял в советской науке, когда он отвергал выводы, сделанные выдающимися мыслителями в физике, химии, биологии, медицине, агрономии, его вторжения в экономику, социологию, языкознание и другие дисциплины, было описано во многих книгах, а те примеры, которые я привел в этой работе, показывают общую его направленность против интеллектуалов в целом. Повторив негативное отношение Ленина к интеллигенции, он усугубил ту пропасть между лучшими людьми образованного слоя и правящими страной большевиками, которую углублял его учитель. Ленин, который, возможно, начал к концу жизни осознавать пагубность его политики в отношении интеллектуалов, но Сталин, удерживавший власть в своих руках четверть века, оставался гонителем людей мыслящих. Ему  было важным поддерживать в основном то, что работало на военную мощь страны или отвечало его убеждениям. Огромен вред, который нанесла стране его подозрительность, желание предстать в глазах людей мудрее, чем он был на самом деле, его запредельные мстительность и кровожадность.

Заключение

И Ленину, и Сталину в равной степени было присуще не просто неуважение к интеллигенции, воспитанной и обученной в царское время, а даже болезненно негативное отношение к ней, хотя именно интеллигенты в большинстве своем ждали конца царского правления, составляли ядро тех, кто мечтал о демократическом развитии России, поддерживал связи с коллегами по всему миру и воспитывал новые кадры образованных людей. Заинтересованное взаимодействие с такими людьми, всемерная помощь сохранению высокого уровня гимназического и высшего образования, поддержка науки и культуры в бурно развивавшейся во второй половине 19-го иначале 20 веков России, могли сыграть феноменально важную роль в процветании страны, в выстраивании заинтересованно позитивных отношений с интеллектуалами в Европе, а, спустя пару десятилетий, и с бурно развивавшимся научно-культурным социумом на американском континенте. Несомненно, что для руководителей любых государств установление взаимно уважительных отношений со всеми слоями общества выступает на первый план, если руководители хотят стабильности в обществе, если они не вовлечены в клановую политику. Изоляционизм и категорическое ограничение контактов с людьми “не из своего круга” присуще криминальным структурам, исповедующим законы мафиозного сообщества, а успешные политики всегда ищут и находят контакты с самыми разными слоями общества.

Но первые же действия большевиков, непомерно широко развернутые ими преследования инакомыслящих, преступный разгул Чрезвычайки и публичные высказывания Ленина, а позже и Сталина с оскорблениями интеллектуалов учили последних, что нужно держаться подальше от новой власти. Демагогические рассуждения советских вождей о желательности демократии, об особой — советской модели демократизма могли обмануть только простолюдина, а практика беззакония, в которую страна была погружена, учила людей думающих соответственному поведению.

Россия на этом очень много потеряла. Самые талантливые и востребованные интеллектуалы в первые годы после захвата большевиками власти покидали Россию массово, бегство миллионов самых передовых граждан обескровило страну, а в ней ширились аресты и казни. Ленин даже решил, что надо приравнять к расстрелам введенную им новую уголовную меру — лишения критиков родины и высылки их из страны навечно. Позже этим же методом воспользовался Сталин в отношении главного его критика на высшем уровне — Льва Троцкого.

Такое враждебно-криминальное отношение к интеллигенции немедленно сказалось на эффективности всех отраслей экономики страны, отбросило Россию назад на многие десятилетия. Резко понизился уровень образования, затормозилось развитие науки, культура в целом понесла непоправимые потери. Конечно, мировая цивилизация много получила от вклада русских эмигрантов в самые разные сферы науки и культуры, но родная страна, лишившаяся этих гигантов, неимоверно много потеряла.

Я не касаюсь здесь самого, возможно, страшного преступления как Ленина, так и Сталина — незаконного истребления критиков режима, личных врагов и недругов. Сталинские казни нескольких миллионов людей изучены обществом «Мемориал», однако до сих пор в России родственники тех, кто был вовлечен в эту преступную практику чекистов, энкаведешников и кагебешников, преследуют и отправляют за решётку тех, кто пытается исследовать страшную практику сталинских времен.

Массовое продвижение огромного числа «красных специалистов» на командные посты в стране — часто неучей с партбилетами — нанесло также непоправимый вред. Среди этих «партийных и беспартийных большевиков» было немало проходимцев, лишь бивших себя в грудь и готовых «поклясться на красном знамени”, но жаждавших лишь использования постов и званий для своих мелких целей и часто затравливавших знающих коллег.

Столь же непродуктивным был повсеместный выбор на административные должности людей с взглядами, непременно совпадающими с курсом партийной политики лидеров большевиков, но глухих к иным взглядам. Высказывание каких-угодно (даже самых мягких и порой завуалированных) критических суждений в адрес большевистских властей и их политики несло авторам подобных высказываний тюремные сроки. Феномен критицизма исчез из жизни общества, что говорило о его несомненной слабости и порочности, ведь умение прислушаться к критике и внести коррективы в курс действий всегда присущ здоровому и процветающему обществу.

Однопартийная система и основанный на ней механизм отбора любых кадров на всевозможных уровнях погубил окончательно всю государственную машину.

Нередко утверждалось, что ленинизм и сталинизм отличаются друг от друга, и действия Сталина противопоставляли активности Ленина. Иногда говорят о трансформации Сталиным ленинизма, преступного извращения им взглядов Ленина. Однако их идеологические принципы и каноны поведения совпадали, как отмечали Абдурахман Г. Авторханов в книгах «Технология власти» и «Происхождение партократии» и Милослав Джилас в книгах «Новый класс» и “Разговоры со Сталиным».

В частности, в отношении к интеллигенции (проблеме, рассмотренной в этой работе) оба большевистских вождя всегда проводили одинаковую политику. Для обоснования этого положения мне как автору было важно привести их высказывания, сделанные на протяжении всей их политической карьеры. Цитирование, как мне кажется, позволило уйти от обвинений в предвзятости автора и ставших модными разговоров о неправомерном изображении Сталина «козлом отпущения”, якобы извратившим “мудрого Ленина». Сталин ничего своего не выдумал в отношении к интеллектуальной свободе, деятельности людей с образованием, к интеллектуалам как социальной группе в целом и следовал императивам «нашего учителя, нашего вождя» (слова самого Сталина).

Как уже сказано, взаимоотношение власти со средой интеллектуалов центрально для стабильности и прогресса страны. Педагоги всех уровней, ученые, деятели культуры и искусства определяют векторы развития государства.

Мне хочется завершить книгу словами великого российского революционера Г.В. Плеханова, сказанными в его Политическом завещании незадолго до кончины в 1918 году, когда он провидчески сказал:

“Большевистская Россия окажется в политико-экономической изоляции и неизбежно превратится в военный лагерь, где граждан будут пугать империализмом и кормить обещаниями. Но рано или поздно придет время, когда ошибочность ленинских идей станет для всех очевидной, — и тогда большевистский социализм рухнет, как карточный домик” (393).

Прогноз Плеханова оказался правильным. И не только политико-экономические, политико-полицейские и управленческо-порочные методы руководства страной сыграли роль в том, что в относительно короткий исторический срок — 70 лет — советская страна не выдержала большевистского зла и соревнования с передовыми западными странами. Закрытая, неэффективная и недемократическая советская система не смогла противостоять распаду, а гонка вооружений, начатая Сталиным, усугубила истощение экономических ресурсов. Заметный вклад в формирование этой порочной системы правления и в гибель СССР внесло нежелание высших руководителей страны выстраивать плодотворные отношения с интеллигенцией, что в большой степени предопределило будущий крах Советского Союза.

Несмотря на все изощренные усилия Ленина и Сталина, так же как и последующих руководителей большевистского (позже названного коммунистическим) государства, подавить интеллектуалов, воспитанных в разное время, и заменить их послушными «красными спецами», завершилось неудачей. Если в первые сталинские годы немалая часть вновь взращенных спецов с якобы высшим образованием, шла за сталинскими призывами безропотно, позже ситуация сменилась на обратную. Получение людьми полноценного высшего образования меняло их жизненные позиции. Подавляющее большинство людей, составлявших интеллигенцию страны, пришло к пониманию необходимости изменения основ государственной политики, переходу от контролируемой сверху «плановой» экономики к принципам рыночной экономики, к отмене однопартийной системы, к введению принципов демократического правления на всех уровнях. Не осознавать этого могут только люди, не желающие обернуться назад и проанализировать исторический путь страны.

Способствовала в немалой степени коллапсу СССР деятельность так называемого прораба перестройки А.Н. Яковлева — учившегося в Ярославском Государственном Педагогическом институте им. К.Д. Ушинского, вышедшего в 1991 г. из партии коммунистов, и М.С. Горбачева — выпускника Московского Государственного университета им. М.В. Ломоносова, а переход к рыночной экономике и более демократическому стилю правления в РФ был очуществлен под руководством Б.Н. Ельцина, также получившего высшее образование. Их политика позволила избежать гражданской войны в период перехода от СССР к Российской Федерации.

В целом, откровенное пренебрежение к интеллектуальной сфере, науке и образованию со стороны властей СССР и позднее РФ (особенно в последние 20 -30 лет) привело к невиданной, многомиллионной эмиграции видных представителей интеллектуального мира, особенно молодых специалистов, недавно закончивших университеты в России.

За 6 лет удержания власти в своих руках Ленин заложил основы порочного отношения к интеллигенции. С упорством и хитростью «мелкого восточного деспота» (так назвал его однажды Н.И. Бухарин) росла год от года тяга Сталина к самовозвеличению. Хронология его масштабных вмешательств в развитие различных научных дисциплин говорит лучше, чем что-либо другое, о его безостановочном, до известной степени болезненном, стремлении вторгаться в интеллектуальные, в том числе научные сферы, в коих он мало что понимал.

Литература и примечания

РГАСП, ф. 17, оп. 125, д. 548, л. 98. Жданов Ю.А. Во мгле противоречий, Журнал «Вопросы философии», № 7, 1993, стр. 65-82, см. стр. стр. 74. 3. ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 125, д. 619, л. 21. Жданов Ю.А. Спорные вопросы современного дарвинизма. Стенограмма лекции, прочитанной 10 апреля 1948 года на семинаре лекторов обкомов и горкомов ВКП(б) на 46 страницах. Отрывки из лекции цитированы по экземпляру стенограммы, любезно подаренной мне Ю.А. Ждановым в 1987 году. Архив АН, ф. 1521, оп. 1, д. 114, л. 18-18 об, Цитировано по: К.О. Россиянов. Сталин как редактор Лысенко (К предыстории августовской (1948 г.) сессии ВАСХНИЛ). Машинописный препринт Института естествознания и техники РАН. 1991. ЦПА ИМЛ, ф. 77, оп. 3, д. 177, л. 30; позже РЦХИДНИ, ф. 77, on. 3, д. 177, л. 30; см. также: В. Есаков, С. Иванова и Е. Левина. Из истории борьбы с лысенковщиной, журнал «Известия ЦК КПСС», №7, 1991, стр. 111. Россиянов ссылается на: РЦХИДНИ, ф. 77, on. 3, д. 177, л. 31 об. Лепешинская О.Б. Происхождение клеток из живого вещества. М., Изд. ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», 1951, стр. 3. Лепешинская О.Б. Развитие живого вещества и происхождение клеток. В кн.: «Учение Павлова в теоретической и практической медицине». М., 1953, вып. 2, стр. 36. Лепешинская О.Б. Мои воспоминания. Литературная запись Г.П. Эйсуровича. Абакан, Хакасский научно-исследовательский институт языка, литературы и истории, Хакасское книжное издательство, 1957, стр. 3. Лепешинская О.Б. Происхождение клеток из живого вещества и роль живого вещества. С предисловием Т.Д. Лысенко, М., Изд. АН СССР, 1945. Постановление расширенного заседания Президиума Академии медицинских наук СССР по докладу академика-секретаря отделения медико-биологических наук И.П. Разенкова «Вопросы медицинской науки в свете решений сессии ВАСХНИЛ по докладу Т.Д. Лысенко». Газета «Медицинский работник», 15 сентября 1948 г., №39(797), стр. 1. Лысенко. Т.Д. Новое в науке о биологическом виде. М., Сельхозгиз, 1952, 28 стр. Стенографический отчет о совещании по проблеме живого вещества и развитии клеток 22-24 мая 1950 г., М., Изд. АН СССР, 1951, стр. 163. Там же, стр. 120. Доц. К.М. Завадский. О новообразовании меристематических клеток при вегетативном размножении растений листьями. В книге: Новые данные по проблеме развития клеточных и неклеточных форм живого вещества. Труды конференции по проблеме развития клеточных и неклеточных форм живого вещества в свете теории О.Б. Лепешинской. Изд. АМН СССР, серия «Проблемы медицины», 1954., стр. 37-48. Сутулов Л.С. Новые материалы к теории О.Б. Лепешинской о новообразовании клеток из живого вещества. См. «Новые данные по проблеме…», стр. 80-81. Описаны в моей книге «Красная биология. Псевдонаука в ССССР», изданной в Москве, переведена на чешский язык). Мелконян Г.А. О возможности остеогенеза вне организма после анабиоза костных клеток. Журнал «Успехи современной биологии», 1951, т. 30, вып. 2 (5), стр. 309-311. Кучерова Ф.Н.. Автореферат кандидатской диссертации; см. также её статью «Управление эмбриональным развитием животных путем воздействий через материнский организм». Журнал «Успехи современной биологии», 1950, т. 28, вып. 1, стр. 145-160. Шипачев В.Г. Об исторически сложившемся эволюционном пути развития животной клетки в свете новой диалектико-материалистической клеточной теории. Иркутск, Иркутское областное издательство, 1954. Бошьян. Г.М. О природе вирусов и микробов. М., Медгиз, 1949. От редакции. К статье Г.М. Бошьяна “О природе вирусов и микробов”. «Литературная 38. газета», 20 апреля 1950 г., № 16 (880), стр. 3. Лепешинская О.Б. О жизни, старости и долголетии. М., Знание, серия III, 1953, № 1, стр. 46. Личное сообщение профессора В.Л. Леменева, 1985. Москва. Аршавский М.А. О сессии «двух академий. В кн.: Репрессированная наука. СПб., Изд. «Наука», 1994. Вып. 2, стр. 239. Там же. Письма Ю.А. Жданова И. В. Сталину и ответное письмо Сталина Ю.А. Жданову от 6 октября 1949 года помещены в полном собрании сочинений Сталина И.В. том 18 (Сост. тома: М.Н. Грачев и др.), 2005. См. прим. (43).

 

Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2019/nomer12/sojfer/