(продолжение. Начало в №9/2019 и сл.)
Часть 3-я
Уолтер Лакёр о фашизме
Лев Лосев 10.07.2007
«Фашизм напоминает порнографию в том отношении, что его трудно, почти невозможно определить в юридически точных терминах, но на вид распознать — порнография или не порнография, фашизм или не фашизм — нетрудно», — так пишет в своей книге «Фашизм: его прошлое, настоящее и будущее» Уолтер Лакёр, известный политолог [Walter Laqueur Fascism: Past, Present, Future, Oxford UP].
И все же, хотя Лакёр и отказывается давать точную дефиницию фашизма, он достаточно точно обрисовывает исторические обстоятельства, в которых возникает фашистское движение. В Италии, Германии, Венгрии после Первой мировой войны, так же как позднее в некоторых других странах, сложились благоприятные условия для возникновения фашизма. Дело не просто в последствиях войны — разрухе, массовом обнищании, несбывшихся социальных надеждах. Это имело место и в других странах. Как ни парадоксально, по Лакёру обязательным условием возникновения фашистского движения является демократическая общественно-политическая система. Фашизм возникает как аутентичное массовое движение и завоевывает свои позиции, используя поначалу демократические институты.
Только в условиях демократии возможно объединение тех общественных сил, которые являются первоначальными составными всякого фашистского движения. Это политически активные ветераны. Они пережили горечь военного поражения и послевоенного равнодушия к ним отечества, пославшего их проливать кровь. Это профсоюзы и антибуржуазно настроенная националистическая интеллигенция.
Фашизм приходит к власти в демократическом обществе более или менее легитимно, и — по крайней мере на первых порах — в фашистском государстве имеет место некий динамический баланс борющихся за свои интересы групп: собственно партии с ее лидером (фюрером, дуче), армии, государственной бюрократии и традиционных элит, таких, как церковь и индустриалисты. Поэтому-то Лакёр скептически относится к распространенному уравнению фашизма со сталинизмом. Ибо сталинизм представляет собой значительно более тотальную форму диктатуры, полный контроль партии над обществом.
Балансируя, чтобы сохранить власть, фашисты прилагают усилия к тому, чтобы затуманить, сделать как можно более неясным, кому же в обществе польза от нового режима. Тактика здесь одна: неустанно переключать внимание населения с экономических и политических проблем на единство нации, ее военную мощь, и в особенности на всевозможные массовые ритуалы. Происходит то, что Вальтер Беньямин назвал «эстетизацией политики».
Рассматривая фашизм как историческое явление, Лакёр демонстрирует три варианта развития фашистских режимов. Там, где баланс власти решительно нарушается в пользу партии (что произошло в Германии и, в меньшей степени в Италии), происходит ускоренная радикализация режима. Он становится на путь оголтелого милитаризма во внешней политике. Во внутренней осуществляет «социальную гигиену», перестройку общества все более жестокими и кровавыми методами: кастрация и умерщвление душевнобольных, концлагеря для инакомыслящих, газовые камеры для евреев и цыган. Там, где фашистская элита пытается сохранить верность исконной романтике, синдикалистским и антибуржуазным идеалам, ей приходится рано или поздно уйти со сцены (как салашистам в Венгрии). Там же, где баланс общественных сил продолжает поддерживаться, — армия, церковь, традиционные правящие классы, — фашизм перестает быть фашизмом, становится авторитарным режимом, подавляющим демократические свободы, но далеким от жестокостей социальной гигиены гитлеровского масштаба: режим Франко в Испании, Салазара в Португалии, петэновская Франция, Венгрия Хорти.
Возможен ли фашизм в наше время? Лакёр считает, что нечто напоминающее исторический фашизм, хотя и не абсолютно совпадающее с ним (функциональные эквиваленты фашизма, как он это называет), может повториться. Такой потенциал имеют движения, основанные на принципе диктатуры и стремящиеся к выполнению функций традиционного фашизма, а именно: очистка, объединение и оживление нации, находящейся в состоянии упадка.
Основа для такого объединения, по мнению Лакёра, может быть религиозная. Итальянский и германский фашизм были враждебны религии, в первую очередь потому, что церковь в этих странах была слишком укоренена в старой общественной системе. И вообще, по мнению Лакёра, даже фундаменталистская церковь по своей природе скорее склонна поддерживать авторитарный режим, чем фашистский. Однако там, где церковь исторически ослаблена, мракобесные элементы в ней могут «идеологически обслужить» новый фашизм. Такую потенцию Лакёр видит и в исламе, и в православии, русском и сербском. Он прямо говорит, что трудности, которые испытывает становление демократии и рыночной экономики в бывшем Советском Союзе, создают самые благоприятные после 1945 года условия для процветания «функциональных эквивалентов фашизма».
Хотелось бы думать, что он ошибается. Но слышишь о таких событиях, как зверское убийство фашистскими поганцами девятилетней таджички в Петербурге, и думаешь: а вдруг он и прав?
«Миф о разумном избирателе» Брайана Каплана
Лев Лосев 17.07.2007
Предвыборный лозунг «Голосуй, а то проиграешь!» был в ходу в России, но та же идея пропагандируется в предвыборную пору и в США, и в других демократических странах. Считается, что чем больше избирателей участвует в выборах, тем лучше для общества. «Тем хуже!» — утверждает в своей книге «Миф о разумном избирателе»экономист Брайан Каплан [Brian Caplan The Myth of the Rational Voter, Princeton UP]. В предвыборную пору журналисты и политики обычно сетуют на то, что избиратели плохо осведомлены о политических и экономических проблемах. «Беда не в том, что избиратели не интересуются этими делами или знают о них слишком мало, а в том, что они думают, что интересуются и что знают, но на самом деле ничего не понимают», — пишет Каплан.
Опросы, показывающие невежество избирателей, публикуются то и дело. Выясняется, что более 50% американцев не помнят, кто представляет их округ в конгрессе, а 40% не могут назвать ни одного из двух сенаторов от своего штата. Большинство полагает, что на помощь иностранным государствам расходуется примерно 25% национального бюджета, тогда как на самом деле около 1%. И т.д., и т.п.
Брайан Каплан — ученый-экономист. В экономике есть такое понятие — «требование иррациональности». Если я правильно понимаю, оно означает, что в экономическом прогнозировании надо учитывать фактор бессмысленных запросов потребителя, который готов пожертвовать таким-то количеством выгоды ради реализации такого-то количества своих нелепых представлений. Перенося свой экономический подход на оценку демократического электората, Каплан предупреждает: «Голосование порядочно отличается от приобретения товаров: у покупателя есть стимул действовать рационально, у избирателя — нет».
Опять же как экономист Каплан полагает, что за выборной политикой всегда маячат экономические проблемы. И, верный своему призванию разоблачать невежество избирателей, он называет четыре предрассудка относительно экономики, распространенные среди тех, кто голосует.
Прежде всего средний избиратель будто бы не понимает механизм рыночной экономики и поэтому, в отличие от специалиста, склонен к государственному регулированию в этой области и с некоторым подозрением относиться к тем, кто извлекает прибыль. Во-вторых, он недолюбливает иностранцев и потому склонен поддерживать протекционистскую политику. В-третьих, он всегда связывает общее процветание прежде всего с уменьшением безработицы, и в результате переоценивает важность сохранения существующих рабочих мест. Наконец, ему всегда кажется, что положение ухудшается — что опять-таки порождает требование государственного вмешательства в экономику.
Специалисты, пишет Каплан, понимают, что все это чепуха, что средний гражданин выигрывает от рыночной конкуренции, поскольку получает лучший продукт по низшей цене, что свободная торговля с другими странами также приводит к снижению цен, что развитие технологий должно перераспределять занятость — от менее продуктивных к более продуктивным производствам.
С точки зрения Каплана иррациональное в поведении избирателей связано не только с их экономическим невежеством, но и с их альтруизмом. Да-да, вопреки распространенному представлению о том, что люди голосуют кошельком или желудком, выясняется, что для большинства рядовых избирателей огромную роль играют их представления о справедливости. Вот, например, парадокс, обнаруженный недавними опросами общественного мнения. Большинство фабричных рабочих — против налога на наследство. Имущественный уровень этих людей таков, что им налог на наследство так или иначе не грозит. Это налог на богатых. Деньги, изъятые путем этого налога у миллионеров, идут в общую казну и, в конечном счете, на социальные программы, которыми могли бы пользоваться эти самые фабричные рабочие. Но нет! Они считают, что отнимать часть нажитого предками у богатых наследников несправедливо, и голосуют против.
Общий вывод Каплана прост: ничего хорошего в том, что такие невежественные люди голосуют и, таким образом, определяют политический курс нации, нет. Хорошо бы, считает он, чтобы к голосованию допускали только после сдачи экзамена на экономическую грамотность. Ну, а если такое невозможно, то не надо особенно зазывать народ на выборы. Пусть голосуют те, кто посознательнее.
Наблюдения Брайана Каплана любопытны, но выводы его вызывающе односторонни. Никогда и нигде, кроме, может быть, бредовых снов Карла Маркса, поведение людей не определялось одной лишь экономикой. Альтруизм, может быть, бессмыслен с точки зрения кассового аппарата, но необходим для самоуважения человека и общества.
Об этом я собираюсь написать своему конгрессмену. Вот только никак не могу вспомнить его фамилию.
«Баблит»
Лев Лосев 24.07.2007
Я хочу поговорить сегодня не об отдельной книге, а о литературном жанре, но испытываю лингвистическое затруднение. Жанр этот расцвел за последние несколько лет в Америке и получил название «chicklit». Как и всякое сленговое выражение, «chicklit» перевести нелегко. Что касается «lit», то тут все просто — «lit» и по-русски «лит», «литература». Но «chick» здесь не в значении «курица», а в сленговом значении — «молодая женщина». «Большой англо-русский словарь» предлагает перевод «цыпочка», но это как-то несовременно, попахивает Федором Павловичем Карамазовым. Современное «телка» имеет более вульгарные коннотации, чем «chick». Придется остановиться на «бабе». Ведь это слово по-русски тоже употребляется и в смысле объекта мужских сексуальных притязаний, и в фамильярно-дружеском стиле: «она — славная баба». Итак, «баблит».
«Баблит» — это не то же самое, что «женские романы» («romances»), которые можно увидеть не столько в книжных магазинах, сколько в супермаркетах и дешевых универмагах. На обложках женских романов, как правило, изображается страстное объятие пышногрудой красотки и мускулистого самца. Обложки «баблита» — разные, чаще всего без сексуальных мотивов, нередко — юмористического характера. «Баблит» рассчитан на женскую аудиторию, но более специфическую: образованных молодых женщин, с достаточно высоким уровнем литературных требований. Это легкое, развлекательное чтение, форма культурного эскапизма. В «баблите» сочетаются элементы комедии нравов, классического романа воспитания чувств и презренного «женского романа», но последние даны в ироническом, пародийном ключе.
«Баблиту» немногим более десяти лет. Критики отсчитывают его историю от 1996 года, когда неожиданными бестселлерами стали сразу две книги, положившие начало жанру: книга Элен Филдинг «Дневник Бриджет Джонс» и «Секс в большом городе» Кендас Бушнелл. Успех этих книг и последовавших фильмов и телевизионных сериалов был велик. В 2002 году (последний год, по которому я нашел статистику) «баблита» было продано на 71 миллион долларов.
Среди популярных авторов нового жанра оказалось сразу три выпускницы Мичиганского университета, моей докторантской alma mater. Не знаю уж почему наш университет оказался особо благоприятным для этого литературного стиля. Видимо, я что-то интересное упустил в годы своего в нем учения.
«Баблитский» роман моей со-выпускницы (1982 года) Линн Айсенберг — характерный представитель жанра. В недавнем интервью она так объясняет интерес женщин к «баблиту»: «Мы пытаемся разобраться в своей жизни, читая про хаос в жизни других». Роман Айсенберг называется «Моя жизнь без покрова» [Lynn Isenberg My Life Uncovered]. Героиня Лора Тейлор мечтает стать настоящим голливудским сценаристом. Но ее первые попытки терпят неудачу, наступает безденежье, и по нужде она берется за малопочтенную работу — писать порносценарии. Ей это противно, она надеется на то, что это будет только временным подспорьем, пока она пробьется в большое кино, но неожиданно для себя она достигает большого успеха на грязном поприще. По мнению критиков, в романе Айсенберг привлекательны и юмор ситуаций, и галерея комически изображенных голливудских типов.
Дженнифер Кобурн, автор романа «Жена Райли» [Jennifer Coburn The Wife of Reilly], говорит: «А я горжусь званием «баблитератора». Оно очень точно в отношении читателя, для которого я пишу: молодые или еще не старые современные женщины, которые ищут забавного, легкого чтения о жизни и любви». Завязка ее романа имеет место прямо на нашем кампусе. Преуспевающая на поприще финансов в Нью-Йорке выпускница Мичиганского университета Прюденс Малоун приезжает на встречу однокашников, влюбляется в одного из них, и тут же у них происходит помолвка. Есть только одна загвоздка в этом безмятежном начале романа: Прюденс уже замужем и очень хорошо относится к своему мужу. И вот с помощью группы университетских друзей она решает подыскать своему мужу новую жену, с которой он был бы так же счастлив, как она с новым мужем. «Читать «баблит», — говорит Кобурн, — это все равно как поболтать со старой подругой».
В романе Франчески Дельбанко «Спрашивай меня обо всем» [Francesca Delbanco Ask Me Anything] разговор автора с читателем легко перескакивает с обсуждения драмы Эсхила на качество педикюра или качество случайного секса. Дельбанко — совсем молодой автор, ей еще нет и тридцати. Она кончила Мичиганский университет всего четыре года назад. «Спрашивай меня обо всем» вышел в престижном издательстве Norton, которое вообще-то «баблит» не выпускает, с похвальными отзывами от самых серьезных американских писателей.
И правильно. Дело не в жанре, а в том, чтобы написано было хорошо.
Позднее признание Гюнтера Грасса
Лев Лосев 01.08.2007
Представьте себе город на берегу Балтийского моря. Представьте себе, что страна, в которой находится этот город, живет под тоталитарной властью. Представьте себе подростка, который живет в этой стране, в этом городе, в убогой квартире с коммунальной уборной. Дома бедность, вонь, теснота, а в кино, по радио, в книгах — другое. Там лучшие сыны отчизны, рыцари без страха и упрека, могучие и непобедимые, совершают чудесные подвиги.
Паренек хочет стать одним из них. Он отправляется туда, где по его представлениям вербуют в герои. Ему говорят: «Подрасти еще маленько, поучись». Но проходит не так уж много времени — и о нем вспоминают. Он становится одним из избранных.
Потом проходит много лет. Тоталитарный строй с треском развалился. Орден строгих рыцарей оказался шайкой палачей и садистов. А бывший подросток стал взрослым и знаменитым.
До этого места мой рассказ мог относиться как к лауреату Нобелевской премии, немецкому писателю Гюнтеру Грассу, так и к президенту России Владимиру Путину. Гюнтер Грасс подрастал в 40-е годы в Гданьске (который тогда назывался Данцигом), а Путин на четверть века позже в Петербурге (который тогда назывался Ленинградом). Шестнадцатилетнегo Грасса в конце войны направили служить в Waffen-SS. Правда, не в концлагерь за газовыми камерами присматривать, а в противотанковое подразделение. Путина после окончания университета взяли служить в КГБ. Правда, не за академиком Сахаровым шпионить, а сидеть в конторе в Дрездене.
Наверное, я бы мог найти сходство с биографией Гюнтера Грасса в биографиях еще сотен и тысяч немцев и россиян. Согласно известной присказке, «время было такое». Почему же, когда Грасс рассказал об этом эпизоде из своей юности в автобиографической книжке «Очищая луковицу» [Gunter Grass Peeling the Onion, Harcourt], разразился колоссальный скандал?
Мировая печать, и в первую очередь немецкая, обрушилась на популярного автора «Жестяного барабана» с обвинениями в лицемерии и расчетливой лжи. Расчет, по мнению обвинителей, состоял в том, что шведские академики никогда бы не присудили Нобелевскую премию человеку, носившему форму SS, пусть даже и всего несколько месяцев в несмышленой юности. Поэтому-де Грасс скрывал неприятный факт. А раскрыл его сейчас, приближаясь к восьмидесятилетию, как рекламный трюк, чтобы привлечь угасающее внимание к себе и к своей новой книге.
Сам Грасс объясняет это, конечно, по-другому. «В течение десятилетий, — пишет он, — я отказывался произнести самому себе это слово, эти две буквы [SS]. То, что я воспринимал в юности с глупой гордостью, мне хотелось после войны спрятать из-за растущего чувства стыда. Но тяжесть оставалась, и ничто не могло ее облегчить. Правда, когда меня обучали противотанковой артиллерии, я и слыхом не слыхивал о тех военных преступлениях, которые позднее стали общеизвестны. Но незнанием нельзя зачеркнуть факта, что я был частицей системы, которая планировала, организовывала и приводила в исполнение уничтожение миллионов людей. Если меня даже и можно оправдать по обвинению в соучастии, то до сего дня остается осадок того, что обычно называют коллективной ответственностью [Mitverantwortung]. И я, конечно, буду жить с ним до конца моих дней».
Меня не убеждают предположения о расчетливости Гюнтера Грасса, и я был бы склонен принять его объяснение, вернее, признание, если бы только он пошел в этом признании до конца. Многие годы — собственно, всю свою взрослую жизнь — Гюнтер Грасс был беспощадным, яростным критиком германского и всего западного политического истеблишмента. Причем своих соотечественников он корил именно за то, что они не расстались вполне с нацистским прошлым. Он даже страстно протестовал против объединения Германии — на том основании, что в прежние времена объединенная Германия породила Освенцим. Когда во время визита в Западную Германию в 1985 году президент США Рейган вместе с канцлером Колем возложил венки на военном кладбище, где среди тысяч солдат были похоронены и сорок девять эсэсовцев (из них двадцать пять таких же юнцов, каким был Грасс во время службы в SS), Грасс обрушился на Коля и Рейгана с гневной отповедью. Вот это, сдается мне, вопиющее лицемерие, если не клинический случай.
Я не большой поклонник Гюнтера Грасса как писателя. Мне всегда был более по душе другой немецкий нобелевский лауреат, с опытом войны и жизни при нацистах, — Генрих Бёлль. Бёлль называл тех, кто подвергся очарованию нацистского зла, «принявшими причастие буйвола». Как бы я ни относился к романам Гюнтера Грассa, несомненно одно: Грасс горько сожалеет о том, что в юности он принял причастие буйвола.
Так что, возвращаясь к началу, кроме ранней биографии, никакого сходства между российским президентом и немецким писателем нет. Ну, разве то, что оба умеют говорить по-немецки. Но Грасс все-таки, наверное, лучше.
Почему Ким Чен Ира величают «дорогим»
Лев Лосев 07.08.2007
Как-то я видел по московскому телевидению беседу с генералом Пуликовским, который тогда был представителем президента по Дальневосточному региону. Генералу выпала честь сопровождать Дорогого Вождя Корейской Народно-Демократической Республики товарища Ким Чен Ира во время его визита в Россию.
Генерал отметил, что Дорогому Вождю очень полюбилась русская кухня, в особенности селянка мясная сборная. С тех пор я всегда стремился узнать побольше о вкусах Дорогого Вождя, чтобы строго следовать его указаниям в вопросах питания. К сожалению, империалистическая пресса пыталась злобно скрыть от трудящихся, что кушает Дорогой Вождь, и некоторое время мне пришлось питаться одной селянкой.
Помогла мне книга его личного повара, откуда я почерпнул много ценой информации. Повар — японец, Кендзи Фудзимото. Книга называется с японской простотой — «Повар Ким Чен Ира». По-японски я не знаю, прочел отрывки, появившиеся в ежемесячном журнале «Атлантик».
Фудзимото приехал в Пхеньян по найму в 1982 году. Его пригласили работать в суши-ресторане, который посещали товарищи из партийного руководства. Бывал там и Дорогой Вождь. Стряпня Фудзимото пришлась Дорогому Вождю по душе, и с 1988-го года Фудзимото стал его личным поваром. На этой должности он оставался тринадцать лет.
«Вкус у Ким Чен Ира замечательно тонкий, — рассказывает Фудзимото. — Однажды я подавал ему суши в банкетном зале №8. Внезапно Ким Чен Ир сказал мне: «Фудзимото, сегодня вкус суши немного необычный». Перед едой в этот вечер он много выпил, и я предположил, что, может быть, ему из-за этого кажется, что вкус суши изменился. «Может быть…» — сказал он задумчиво, но видно было, что он сомневается. Я вернулся на кухню и проверил приправы. И что же? Оказалось, что в этот вечер было использовано на десять граммов меньше сахара, чем обычно. Только Ким Чен Ир это заметил! Я был поражен».
Не менее поразительными находит Фудзимото и эстетические требования, предъявляемые Дорогим Вождем к поедаемой пище. «Относительно риса. Перед тем, как варить, двое служащих — официант и представитель кухонной команды — инспектируют рис по рисинке. Рисовые зерна даже с малозаметными зазубринками отбраковываются, на стол подаются только рисовые зерна абсолютно совершенной формы».
Фудзимото регулярно посылали в командировки закупать продукты для Дорогого Вождя. Среди прочих он упоминает в своей книге путешествия в Таиланд и Малайзию за фруктами — дурьяном, папайей и манго. Но за виноградом и дынями он всегда летал в северо-западный Китай, в Урумчи. В Чехословакию — за бочковым пивом. Свинину Дорогой Вождь ел только датскую. За зернистой икрой Фудзимото летал в Иран и, как ни странно, он пишет — в Узбекистан. Наверное, перепутал с Казахстаном. Или Туркменистаном.
По части вин и крепких напитков у Дорогого Вождя были другие специалисты. Дорогой Вождь иногда демократично приглашал своего повара посидеть за рюмочкой в винном подвале. В подвале хранилось тысяч десять бутылок крепких напитков. Сколько вина, Фудзимото не пишет. Когда он там бывал, они вина не пили. Пили виски Johnnie Walker Swing и коньяк Hennessy XO (экстра-старый). В подвале было весело. Там стояло пианино, караоке. «Помню, — пишет Фудзимото, — мы часто пели японскую песню «Невеста из Сето»».
Еще веселее было однажды в банкетном зале №8. Туда Дорогой Вождь прибыл со своей командой «развлекательного сопровождения». Девушки из «развлекательного сопровождения» исполняли элегантные диско-танцы под громкую музыку с разноцветной подсветкой. Внезапно Дорогой Вождь дал команду: «Всем раздеться!» Девушки удивились, но выполнили указание Дорогого Вождя. Потом Дорогой Вождь обратился к сопровождавшим его членам правительства и приказал: «И вы, ребята, с ними танцуйте!» И всем присутствующим дал команду танцевать, в том числе танцевал и Фудзимото. Но Дорогой Вождь также дал указание: «Танцуйте с девушками, но не трогайте! Кто тронет, тот — вор!».
Несмотря на такую веселую жизнь, Фудзимото в какой-то момент затосковал по родине. Свалить он решил таким манером. Иногда они вместе Ким Чен Иром смотрели видеозаписи кулинарных шоу японского телевидения, для возбуждения аппетита. И вот он подобрал шоу, где показывали приготовление исключительно аппетитных морских ежей. Он знал, что таких Дорогой Вождь еще не пробовал. Расчет оправдался — Фудзимото тут же был послан в командировку за морскими ежами. Из этой командировки он не вернулся.
В другом номере того же «Атлантика» я читал, что голод в Северной Корее такой, что даже солдаты Народной Армии из-за недокорма в среднем не выше 160 сантиметров, и хотя они питаются лучше, чем штатское население, поголовно страдают от истощения. Вышеупомянутый коньяк продается в среднем по 200 долларов за бутылку, виски — по сто. Простые рисовые лепешечки, которые Ким Чен Ир тоже однажды увидел по телевизору, привезенные на самолете из Японии, обошлись 14 долларов за лепешку. Даже морскому ежу ясно, почему Дорогого Вождя называют «дорогим».
«Краткая история биографии» Найджела Гамилтона
Лев Лосев 14.08.2007
Англичанин Найджел Гамилтон — автор книг о жизни фельдмаршала Монтгомери и ранних годах Джона Кеннеди, а также многотомного жизнеописания Билла Клинтона (пока вышли два первых тома), к тому же он был какое-то время директором Британского биографического института. Поэтому вполне естественно, что он написал книжку об этом популярном жанре и назвал ее просто: «Краткая история биографии» [Nigel Hamilton Biography: A Brief History, Harvard UP].
Книжка как книжка. Основная идея проста: мы лучше понимаем самих себя, читая о других людях. Поэтому все так любят читать жизнеописания. Поэтому биография должна как можно более откровенно, без утайки рассказывать о жизни замечательного человека.
Конечно, то же самое можно сказать и по-дpугому: люди любопытны, обожают сплетни и им нравится судить других. Если уж настаивать на полной откровенности, то второй вариант, на мой взгляд, честнее.
Давайте даже оставим в стороне книжки про звезд шоу-бизнеса и членов британской королевской семьи. Возьмем биографии знаменитых писателей, ученых, общественных деятелей, написанные серьезными авторами с учеными степенями. Из какого материала они строятся? Меньше всего из трудов и публичных высказываний героев. Прежде всего — из частной переписки, личных дневников, интимных воспоминаний близких герою людей. Биографы ищут скрытые факты, высказывания, зачастую противоречащие установившемуся образу их героя, его публичным высказываниям. Предполагается, что таким образом восстанавливается истинный характер, что таким образом углубляется наше понимание созданного великим человеком.
Вот, к примеру, только одно предложение из книги Найджела Гамилтона. В нем говорится об Альбере Камю и его самом известном романе «Чужой»:
«Изображенный с беспощадной откровенностью как экзистенциональный, совершенно ординарный и прямолинейный тип в мире, лишенном достоверного Бога, антиромантический антигерой Камю принес автору известность, Нобелевскую премию, целую коллекцию красивых любовниц и раннюю смерть в автомобильной катастрофе по дороге в Париж на встречу с тремя из них».
В этом предложении, как в капле воды, отражается все, что, на мой взгляд, проблематично в биографическом жанре. Вроде бы получается трагично и изящно: мир вне Бога и морали, красивые любовницы, внезапная смерть… Но на самом деле здесь ничего не сказано ни о писателе, ни о том, что и как он написал. Ведь по несколько миловидных подружек имели в 1960 году многие французы. И наверняка кто-то из них попал в ДТП. Но написал «Чужого» только Камю.
Не только скандальные или нескандальные обстоятельства личной жизни (и смерти) не имеют pешающeго значения для понимания личности, но и предпочтение, отдаваемое скрытым высказываниям, — в письмах, дневниках, дружеских беседах, — весьма сомнительно. Даже знаменитые люди не всегда пишут правду в письмах. Даже великие личности иногда дают в дневнике волю раздражению и усталости.
Вспоминается полемика, разгоревшаяся в эмигрантской прессе лет двадцать тому назад. Израильский журнал «22» опубликовал письмо Александра Ивановича Куприна яро антисемитского содержания. Разбушевавшись в связи с каким-то эпизодом тогдашней литературной жизни, писатель излил поток брани на своих коллег еврейского происхождения, а заодно и на весь еврейский народ. Что важнее для биографа Куприна — это личное письмо или классический рассказ «Гамбринус», написанный с любовью к герою-еврею и с омерзением к погромщикам? Почему мы должны считать, что то, что писатель старается скрыть или забыть, важнее, чем то, в чем его мысль и талант выразились с наибольшей полнотой?
Для меня все это не академические вопросы. В прошлом году я выпустил литературную биографию Иосифа Бродского. Когда я ее писал, я полагал, что цель и оправдание этой книги — помочь читателю глубже, полнее понять созданное поэтом. Я не могу жаловаться, книга в основном была принята хорошо. Но в некоторых рецензиях звучала и нотка разочарования: мало рассказано о перипетиях семейной жизни моего героя, о его поведении в быту. Меня даже упрекали, что я намеренно скрываю что-то. Одна тетка озаглавила свою рецензию: «Знаю, но не скажу»…
О, это неистребимое, отмеченное Пушкиным желание доказать, что великий человек «мал, как мы, мерзок, как мы»… На что Пушкин, как известно,: «Врете, подлецы!..»
Виктор Клемперер о языке Третьего рейха и жизни в ГДР
Лев Лосев 22.08.2007
Как-то мне для работы над литературной биографией Иосифа Бродского понадобилось порыться в старых газетах, посмотреть, как реагировала советская пресса на Нобелевскую премию, которую поэт получил в 1987 году. Решение Нобелевского комитета было объявлено 10 октября, а первое упоминание о том, что русский поэт был удостоен самой высокой награды в мире в «Литературной (литературной!) газете» появилось только 18 ноября. Да и не все читатели его, наверное, сразу заметили. На девятой странице, посередке, была втиснута заметка о лауреате Нобелевской премии мира за тот год, президенте Коста-Рики Ариасе. Небольшая такая заметочка петитом. И где-то в тексте заметки говорилось «Другие лауреаты этого года…» — и следовал список, который завершался словами: «Иосиф Бродский (США)». Хорошо еще, что не «Джозеф»!
Кончался 1987 год. В стране уже вовсю кричали о перестройке и гласности. Но идеологическая полиция еще действовала, и советская печать еще играла по старым правилам. Через неделю на той же, международной, странице «Литературки», примерно на том же месте появилась заметка о международной конференции деятелей культуры в Париже. Темой конференции была борьба с тоталитаризмом, и поэтому заметка была написана в сатирическом зубоскальном тоне. Собкор «Литературки» старался изобразить ее как жалкое сборище никому не нужных антисоветчиков. Мелькнула в тексте такая фраза: «Заявленные в программе нобелевские лауреаты Чеслав Милош и Иосиф Бродский в Париже не появились».
Я прочел это — и с пыльных страниц старой подшивки на меня пахнуло давним, подзабытым искусством чтения советских газет. О том, что Милош и Бродский не приняли участия в конференции, говорилось в ряду перечисления других провалов незадачливых ее организаторов. То есть получалось, что если бы Милош и Бродский приехали, то статус конференции бы поднялся. То есть «Литератyрная газета» признает Милоша и Бродского действительно авторитетными фигурами. По сравнению с тем, что говорил о Бродском главный редактор «Литературки» Чаковский — «Бродский то, что у нас называется подонок, обыкновенный подонок…» — по сравнению с этим опытный советский читатель мог констатировать несомненный прогресс.
Как говорили в старину: душа отравляется через ухо. Шекспир материализовал эту метафору в «Гамлете», где Клавдий убивает старого короля, вливая ему в ухо яд. Советский агитпроп заливал уши миллионов ядом двадцать четыре часа в сутки. У нас начали появляться работы о том, как это делалось, но классическое исследование на эту тему — книга Виктора Клемперера «О языке Третьего рейха» [Victor Klemperer The Language of the Third Reich : LTI, Lingua Tertii Imperii : a philologist’s notebook].
Напомню, Виктор Клемперер — профессор-филолог из Дрездена (у него было два более знаменитых двоюродных брата: один — прославленный дирижер, другой — светило медицины, приезжавший, между прочим, в советскую Россию лечить Ленина). Виктор Клемперер — еврей, который не только сумел выжить в годы нацизма, но и создал два бесценных документа эпохи. Во-первых, все эти страшные годы он вел дневник, уникальный источник сведений о повседневной жизни евреев и неевреев при Гитлере. Во-вторых, он собрал материал о языке и приемах нацистской пропаганды и блестяще проанализировал его в специальной монографии. После войны книга Клемперера была переведена на многие языки, в том числе и на русский. Он писал, в частности, об искусстве чтения нацистских газет. Сообщения с фронта всегда победоносные, но если тон не крикливо-триумфальный, а спокойно-повествовательный — значит, дела у немцев идут очень плохо. Это и вспомнилось мне при чтении старой «Литгазеты».
В ГДР Клемперер остался после войны по принципиальным соображениям. После пережитого при Гитлере он полагал, что только коммунисты смогут гарантировать, что нацизм не вернется. Судя по всему, он и до конца жизни сохранил веру в некий идеальный социализм. Но прожил он последние пятнадцать лет при социализме советского типа явно с раздвоенным сознанием. Многолетние навыки ученого-филолога и социального критика оставались при нем. И вот, едва ли не вопреки самому себе, он начал работать над книгой «Язык Четвертого Рейха». Его записки гэдээровских лет вышли по-английски под названием «Меньшее зло» [Victor Klemperer The Lesser Evil]. Клемперер умер в 1960 году. Так что ГДР после возведения Берлинской стены он не увидел. Но увидеть — вернее, услышать и зафиксировать в своей последней книге — успел немало.
Писал он — что при нацистах, что при коммунистах — на удивление смело. Попадись его рукопись тем или другим, ему бы одинаково не поздоровилось, тем более, что про гэдээровские органы госбезопасности он пишет, что они не отличаются от гестапо. Но больше всего его ужасает то, как новый режим отравляет сознание детей. Он выписывает из газеты: «Товарищ Шуберт, воспитательница детского сада № 12, заявила: во время обеда дети под нашим наблюдением осваивают искусство руководства массами. Мы стараемся учить наших рабоче-крестьянских детей, как руководить…». Клемперер комментирует: «Чистой воды нацизм, только немецкий язык еще хуже».
В свое время на разных фестивалях нахватал призов немецкий фильм «Гудбай, Ленин!». Фильм прекрасно снят, и актеры недурны, но не без подловатой ноты: есть в нем ностальгия по «чистоте», «идеализму», которые будто бы царили в ГДР. И книги Виктора Клемперера — хорошее противоядие этому остаточному яду.
Майкл Эрард об оговорках
Лев Лосев 28.08.2007
В далекие студенческие годы я и мои друзья раздобывали запрещенные книжки Фрейда. Фрейд способен производить сильное впечатление на неокрепшие умы. Но в нашем случае от чрезмерного увлечения фрейдовскими фантазиями спасала общая страсть к пародированию и вообще дурачеству. Так однажды, когда разговор зашел о фрейдовской теории оговорок, кто-то сказал: «А почему, собственно, только оговорки? Не меньшее значение должны иметь и ослышки». «И оглядки», — тут же добавил другой. Естественно, тут же были предложены «онюшки», «овкуски» и почему-то «осюзки», хотя правильно было бы «осязки». Но говорящий оговорился, и мы сочли, что в данном случае оговорка должна быть закреплена. Слово «осюзка» в жаргоне нашей компании постепенно расширило свое значение и произносилось как признание любой ошибки вообще.
Oб «oсюзкаx», т.е. оговоркаx, Майкл Эрард написал книгу под названием «Гм…» [Michael Erard Um…, Pantheon Books]. Название короткое, но книга солидная, почти триста страниц. Фрейдизмом в книге Эрарда не пахнет. В нем нет нужды, поскольку автор исходит из куда более здравого объяснения природа оговорок. Оговорки неизбежны ввиду одного фундаментального свойства языка — его линеарности. Человеческая речь — это акт, протекающий во времени, слова могут только следовать одно за другим, и поэтому то, как мы, говорящие, на этом пути застреваем, запинаемся, возвращаемся и начинаем сначала, стоит наблюдать. Таким путем мы сможем понять, как мысль приобретает звуковую форму. Запинки и оговорки показывают, как мы извлекаем нужное слово из запасов памяти, как мы планируем высказывание, как объединяем смысл с интонацией и даже, может быть, как вообще учимся говорить.
Интересу к оговоркам уже более тысячи лет. Арабский ученый IX века аль-Кисали написал трактат «Ошибки среди населения». В наше время этой темой интересуются многие психолингвисты. Например, Эрард цитирует недавнее исследование Энн Катлер из института психолингвистики имени Макса Планка и Дэвида Фэя из лабораторий телефонной компании Verizon. Катлер и Фэй доказали, что обычно, когда одно слово произносится по ошибке вместо другого, например, «тамбурин» вместо «трамплин», то перепутанные слова не только сходны фонетически, но и принадлежат к одной грамматической категории (существительные мужского рода в единственном числе).
То, что такое исследование финансируется одной из крупнейших телефонных корпораций, не случайно. В наше время голосовые команды, отдаваемые машинам, разговор человека с компьютером приобретает все большее распространение. Уж я-то знаю! Как я недавно намучился, заказывая железнодорожный билет по телефону! Видимо, из-за моего русского акцента проклятый компьютер упорно старался продать мне билет не туда, куда мне было нужно.
Еще более важная проблема, связанная с запинанием и оговорками, — чисто психологическая. Люди страдают от того, что не умеют говорить красно и гладко, «как по писаному». Вообще обучать публичной речи стоит. Каждому может пригодится. Когда-то в начале своей преподавательской карьеры я пару месяцев ходил на такие занятия, и мне они очень помогли. Научился, как держать руки, куда смотреть, как отвечать на вопросы (кратко, главное, кратко!). В результате и говорить стал свободнее.
С другой стороны, Эрард цитирует психиатра, который пишет: «Меканье «Э-э-э…» раздражает, затягивает беседу, заставляет собеседника томительно ждать; это [меканье] всегда так или иначе связано с неврозом».
Может быть, но один из самых блестящих мастеров русского языка среди всех, кого я знал, в том числе и гениальный «разговорщик», — Иосиф Бродский нередко запинался в разгоне монолога и тянул «Э-э-э…», пока выискивалось нужное слово. Слово всегда поражало точностью и часто неожиданностью, но и «Э-э-э…» не раздражало, а наоборот, как бы верифицировало подлинность речи. Видно было, что собеседник приглашает вас присутствовать при рождении мысли, а не проигрывает старую пластинку.
Не обошлась книга Эрарда и без знаменитых «бушизмов». Нынешний президент США и сам подсмеивается над своими нередкими оговорками типа «перенедооценить». Но кто из нас, как герой Толстого, не «пелестрадал»?..
Энтони Бивор о падении Берлина
Лев Лосев 04.09.2007
Карл Маркс сказал: «Тот, кто владеет Берлином, владеет Германией. Тот, кто владеет Германией, распоряжается в Европе». Думаю, однако, что не слепая вера во все изреченное Марксом, а забота о следующем этапе расширения своей власти руководила Сталиным в 1945 году, когда он приказал своим маршалам во что бы то ни стало опередить западных союзников и захватить германскую столицу.
В январе сорок пятого на Германию с востока наступали Второй Белорусский фронт под командованием Рокоссовского — через Восточную Пруссию, Первый Белорусский Жукова — по центральному направлению, через центральную Польшу, а южнее, через Силезию, — Первый Украинский Конева. К этому моменту Красная армия превосходила противостоящие ей силы в одиннадцать раз численностью пехоты, в семь раз по количеству танков и в двадцать раз по числу самолетов и в артиллерийской мощи.
Начальник генштаба вермахта Гейнц Гудериан просил у Гитлера разрешения перебросить на восток несколько дивизий с западного фронта, но фюрер к этому времени уже смутно соображал и не доверял своим генералам. На укрепление восточного фронта были мобилизованы люди пожилого возраста и подростки из гитлерюгенд. Этим паренькам, выдрессированным в фанатичной преданности фюреру, выдали по велосипеду и по два противотанковых фаустпатрона. В общем-то они были камикадзе. И в какой-то мере они свою задачу выполнили — подбили некоторое количество советских танков. Но исход войны был предрешен. Неясным оставалось только, кто возьмет Берлин и какою ценой.
Энтони Бивор признан лучшим историком Второй Мировой войны. Его книга о Сталинградской битве переведена на восемнадцать языков и отмечена престижными премиями. Она считается образцовой с точки зрения широты использования документальных источников, объективности анализа и ясности изложения. «1945-й: падение Берлина»[Anthony Beevor The Fall of Berlin 1945, Penguin] является ее продолжением.
Главное достоинство истории, которую пишет Бивор, — в том, что она многопланова. Историк анализирует стратегию полководцев, но война для него — это не «Die erste Kolonne marschiert… Die zweite Kolonne marschiert…», но и политика воюющих государств, и умонастроение тех, кто живет и умирает на войне.
Что касается политической игры, развязавшейся в последние месяцы войны вокруг Берлина, то в ней столкнулись три стороны (если не считать, конечно, обреченных правителей Третьего Рейха). Сталин и Черчилль стремились перехватить друг у друга Берлин в уже начавшейся борьбе за послевоенное господство в Европе. Однако у командующего войсками союзников американского генерала Эйзенхауэра была другая забота: как можно скорее и с наименьшими потерями закончить европейскую войну и переключиться на разгром Японии. Для этого ему был нужен не конфликт, а продолжение союза с русскими. Пусть они берут Берлин.
На счету у маршала Жукова были блестящие победы в таких решающих битвах Великой Отечественной войны, как оборона Москвы, разгром немцев под Сталинградом, прорыв ленинградской блокады. Но он также был ответствен за проваленную «Операцию Марс» в сорок втором, когда погибло по разным подсчетам от 200 до 400 тысяч советских солдат и офицеров.
Взятие Берлина, пишет Бивор, «безусловно не было звездным часом Жукова». Чтобы войти в Берлин, его войска должны были преодолеть Зееловские высоты, где находились наиболее укрепленные позиции немцев. Жуков начал с беспрецедентной по массированности огня артподготовки, которая, однако, не причинила особого вреда хорошо укрытому противнику, но превратила пропитанную весенней водой почву в почти непроходимое для танков и самоходной артиллерии болото. Из-за стремления опередить Рокоссовского и Конева на пути в Берлин операция была недостаточно спланирована, и сплошь и рядом артиллерия и авиация били по своим. В результате Жуков прорвался первым к Берлину, но ценой еще тридцати тысяч жизней русских солдат и офицеров. Немцев на Зееловских высотах погибло почти в три раза меньше — и это при подавляющем превосходстве Красной Армии в живой силе и технике.
Бивор сильно описывает последние дни Берлина. Последние отряды СС, вместо того чтобы сражаться с противником, рыскали по городу и, заметив белый флаг, вывешенный на доме, выволакивали жильцов на улицу и тут же расстреливали. Между тем Гитлер с Евой Браун покончили с собой, и их трупы были, согласно инструкции, облиты бензином и подожжены. Один из охранников Гитлера, сильно пьяный, позвонил по еще действующему внутреннему телефону приятелю: «Хочешь поглядеть, как шеф горит? Приходи».
Поведение советских солдат в поверженном Берлине для Бивора — это смесь подлинного героизма и средневекового погрома. Грабили всех подряд и как-то мелочно: отнимали ручные часы, одежду. На одной из фотографий красноармеец отнимает у немки дамский велосипед — он тянет к себе, она к себе.
Самая гнусная часть этой истории — волна изнасилований. В Берлине было изнасиловано, иногда садистически, советскими солдатами примерно сто тысяч женщин и девочек. Когда группа женщин пришла к советскому коменданту с просьбой о защите, славный предшественник полковника Буданова посмеялся: «С вас не убудет, а солдаты у нас здоровые, венерическими не болеют». Последнее, как вскоре выяснили берлинские врачи, оказалось неверным.
На грабежи и насилия смотрели сквозь пальцы, а вот тех, кто думал, что кровь, пролитая за отечество, позволяет им хотя бы высказываться откровенно, ждала беда. В победном году резко возросла активность карательных органов в советской армии. Дальновидный товарищ Сталин уже думал о будущем. Более 135 тысяч человек из числа победителей были осуждены в сорок пятом военными трибуналами за «антисоветские разговоры». Как писал поэт: «Смело входили в чужие столицы, но возвращались в страхе в свою».
Алан Вайсман о Земле без нас
Лев Лосев 11.09.2007
Глобальное потепление, эпидемия СПИДа, исламские экстремисты, курение сигарет, поедание жирной пищи сделали свое дело, и человечество перестало существовать. Что дальше? На этот вопрос пытается ответить Алан Вайсман в своей занимательной книжке «Мир без нас» [Alan Weisman The World Without Us, Martin’s Press].
Подготовился Вайсман к своему описанию безлюдного мира основательно: путешествовал, интервьюировал специалистов. Начал с инженеров в городском хозяйстве Нью-Йорка. «Ну, прежде всего, — сказали инженеры, — туннели метро заполнятся водой. На это понадобится всего два дня, если оставить насосные станции без присмотра». Остальные разрушения пойдут медленнее. Лет за двадцать под действием стихий повалятся, как прогнившие деревья, небоскребы. Лексингтон-авеню превратится в реку, протоку Ист-ривер.
Без присмотра ныне терпеть по ее (Земли) меркам не так уж долго — примерно сто тысяч лет. За это время состав атмосферы вернется к дочеловеческой норме. Коровы станут дикими животными, куры — дикими птицами, а морковь — диким растением. Асфальт мостовых и автомобильных паркингов растворится глубоко в почве лесов и степей.
А через миллион лет после исчезновения человечества? Если через миллион лет инопланетяне посетят Землю, найдут ли они какие-либо следы нашего пребывания на этой планете? О да! Им придется гадать о происхождении туннеля между европейским континентом и тем, что мы называем Англией. О странном содержимом банковских сейфов. О письменах на обелисках, охраняющих захоронения радиоактивных отходов.
Но прежде всего через миллион лет их озадачат миллионы пластиковых бутылок и мешков, плавающих в земных океанах, а на микроскопическом уровне — пластиковая крошка, которая уже сейчас в шесть раз превышает объем планктона в океане и совершает бесконечный круговорот сквозь организмы морских животных. Пластик не разлагается микроорганизмами, он практически вечен.
Ну, а от тех, кто запакостил планету этим добром, что-нибудь останется? Не исключено, что окаменелые человеческие останки сохранятся кое-где, только инопланетным палеонтологам будет нелегко отличить их от так же сохранившихся кукол Барби.
Алан Вайсман пишет, что увидел это будущее наяву, посетив запретную зону вокруг Чернобыля. Увидел и неожиданно для себя обнаружил там странную поэзию. Леса, где бродят радиоактивные лоси и олени, где по их следам крадутся радиоактивные рыси. Сквозь прозрачную маску защитного костюма глядя на чернобыльский саркофаг, он наблюдал чертящих воздух ласточек. «Хочется, чтобы они улетели отсюда как можно скорей и дальше, — пишет он, — но в то же время есть что-то завораживающее в том, что они остаются здесь. Это выглядит так нормально, словно бы апокалипсис оказался в конце концов не так уж страшен. Худшее произошло, но жизнь продолжается».
Поэзия поэзией, но автор спохватывается и напоминает нам, что исчезновение человечества практически невероятно. Подсчитано, что, если бы немыслимо смертельный вирус убил 99,99% людей на земле, потомство оставшейся 0,01%, т.е. примерно полумиллиона человек, расплодилось бы до нынешнего уровня народонаселения (около шести миллиардов) всего за пятьдесят тысяч лет.
Тотальной экстерминации человечества можно было бы достичь и без помощи ужасного вируса и тому подобных гадостей. Вайсман интервьюирует для своей книги некоего Леса Найта, основателя движения за добровольное уничтожение человечества. Найт и его последователи не пропагандируют самоубийство. Нет, просто тотальный отказ от размножения. «Как решительно стала бы улучшаться жизнь на Земле по мере уменьшения числа людей, — мечтательно говорит Найт. — Ни тебе борьбы за ресурсы, ни войн. Последние люди мирно наблюдали бы последние закаты, зная, что оставляют планету почти такой же, какой она предстала Адаму и Еве».
И вот в этой фантазии есть рациональное зерно. Вовсе не нужно отказываться от продолжения рода. Просто не нужно плодиться, как кролики. Если бы каждая супружеская пара ограничилась только одним ребенком, то уже к концу этого столетия население Земли уменьшилось бы до 1,6 миллиарда, т.е. уровня XIX века. И, учитывая достижения науки и медицины, как славно было бы жить на такой не перенаселенной Земле, где всем бы всего было вдоволь.
(продолжение следует)
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2019/nomer12/losev/
