Знакомство
Ясное с утра небо вдруг затянуло плотными тучами, и зарядил нескончаемый осенний дождь. Феликсу надоело бегать из подворотни в подворотню, прячась от дождя, который, словно издеваясь, припускал именно тогда, когда он выходил из очередного укрытия.
Попавшаяся по пути уличная кофейня под тентом предоставляла удобное убежище.
Пока бармен колдовал над кофемашиной, он занял свободный столик, куда не долетали капли дождя и принялся разглядывать окружающих.
У самой стены сидел молодой человек в светлом костюме. Сняв обувь, он положил ноги на соседнее плетеное кресло, и, казалось, с интересом изучал раскраску тента, нервно теребя незажженную сигарету. Пальцы второй руки тихонько отбивали на столе замысловатый ритм.
Соседний столик занимала миниатюрная старушка в невообразимой шляпке, с приколотыми к ней искусственными цветами. Глаза ее, вооруженные очками с толстыми линзами, были устремлены в книжку. Судя по обложке, это был любовный роман. На картинке молодая женщина страстно прижималась к полосатому мужскому костюму, над которым нависала надвинутая на лоб шляпа. Хозяин пиджака смотрел внутрь книжки, так что виден был лишь его голый затылок. На столике стоял высокий, сильно расширяющийся кверху бокал с разноцветной, свешивающейся через края пеной. Старушка вонзила ложку в пену, да так и застыла, поглощенная чтением.
За ближайшим к нему столиком молодая женщина громко разговаривала по телефону и, жадно затягиваясь, курила тонкие сигареты.
— Он измучил меня своей идеальностью. Он как римская статуя. Можно восхищаться, можно даже потрогать, но жить с ним невозможно! — она закурила новую сигарету, хотя предыдущая, не выкуренная и до половины, дымилась у нее в пепельнице.
Рядом с ней сидела девочка лет шести-семи, лениво ковырявшая ложкой в куске торта, пышно украшенного кремом. Она попыталась обратить на себя внимание женщины, но дождалась только окрика: «Ты что, не видишь, что я разговариваю?!»
— Да заводила я кота. Только он раньше меня не выдержал, удрал. — Женщина отложила сигарету, ловко извлекла из недр своей сумочки помаду, перенесла руку с телефоном прямо перед собой и, глядя на экран как в зеркало, быстро подкрасила губы.
Девочка отложила ложку, воткнула в крем палец и, согнув его крючком, понесла добытый таким образом крем в рот. Облизав палец и взглянув на мать, не обращавшую на нее никакого внимания, девочка запустила в крем всю пятерню, но облизывать извлеченную руку не стала. Она внимательно рассмотрела каждый палец, а затем вдруг резким движением размазала весь крем по лицу.
— Я же тебе объясняю, а ты все время о каком-то терпении! У меня уже фантазии не хватает. Нельзя же каждый вечер головную боль изображать.
И после паузы: «Мама, тебе, в самом деле, нужно рассказывать, куда именно я раньше смотрела?»
Женщина лихорадочно шарила свободной рукой по столу, стараясь нащупать пачку с сигаретами.
Бармен двигался к Феликсу с чашкой кофе и стаканом воды на подносе.
Девочка сползла под стол, встретилась с Феликсом взглядом, состроила смешную рожицу, вылезла на четвереньках из-под стола и направилась таким же манером к его столику.
Из-за стойки вышел кот с огромной мордой и маленькими круглыми ушами. Гордо задрав хвост, он важно двигался наперерез девочке.
Когда их пути пересеклись, кот вдруг повалился на бок, выбросив все четыре лапы. При этом он так вывернул голову, что у Феликса тут же заболели плечи, при виде его позы.
Молодой человек оторвался от созерцания потолка, отложил измученную сигарету и начал наблюдать за происходящим.
Бармен поставил на стол кофе и воду.
Не сворачивая с намеченного пути, девочка аккуратно перебралась через кота.
Оказавшись рядом с Феликсом, она встала на ноги.
— Меня Ника зовут! Это бабушка мне такое имя придумала. А тебя как? — Она попыталась ткнуть в него грязным пальцем.
Он перехватил руку, взял со стола салфетку, намочил ее и сказал, что его зовут Феликсом.
— Давай сначала вытрем руки и лицо, а потом продолжим знакомство. Ты не против?
— Фелик? — в ее голосе звучало недоверие.
— Не Фелик, а Феликс. Там в конце еще букву «эс» поставить нужно, чтобы «кыс» получилось. Поняла?
— Таких имен не бывает, — заявила она не допускающим возражений тоном.
— Почему?
— Потому что я так своего кота звала — кыс-кыс-кыс. Ты же не кот?
С этим утверждением пришлось согласиться. Ника смотрела на него победительницей.
Зеленый край пены отвалился, наконец, от края бокала и упал на подставку. Увлеченная чтением старушка не обратила на это внимания.
— Нет, отцу я звонить не буду! Когда приеду к вам, тогда и расскажу, — снова услышал он обрывок телефонного разговора.
Появилась уборщица со шваброй, при виде которой кот утратил вальяжность, вскочил и, прижав уши, убежал за стойку.
Старушка оторвалась от чтения из-за скрежета кресел, задетых шваброй. Молодой человек поднял с пола туфли, ожидая, когда под ними вытрут пол.
Женщина начала озираться по сторонам, увидела Нику и быстро подошла к ней.
— Ника! Почему я должна тебя всегда искать? Неужели трудно было посидеть немного на месте? — и, обращаясь уже к нему, — извините, надеюсь, она вам не очень докучала?
— Господи! На кого ты похожа! Нет, мама, это я не тебе. Дождь, кажется, успокоился, и мы с Никой уже уходим, — продолжала она в телефон. — Я потом позвоню тебе.
Взяв девочку за руку, она повела ее к выходу. Ника все оглядывалась и уже у выхода крикнула: «До свидания, Феликыс!»
История про любовь
Есть у меня приятель. Валерой звать. Неисправимый оптимист — до сих пор свою лысину средствами от выпадения волос мажет.
Вообще-то он инженер по образованию. В молодости даже премию какую-то получил за свои разработки. Потом решил, что губит свою жизнь в НИИ, на заработки на север уехал, КРАЗы водил. Чем только после этого не занимался…
Года два назад вернулся. Рассказывал, что женился наконец, доволен, только сомнения его одолевают, любит ли она его или так… Уж слишком молода для него.
Приходит ко мне недавно Валера и говорит, что хочет историю про любовь рассказать.
Раз такое дело, достал я оставшиеся полбутылки водки, закуску какую-никакую сообразил, а пока на стол тарелки и рюмки выставлял, Валера сосредоточенно дымил в открытое окно.
Разлили, выпили, закусили.
Пересказываю.
Встретился он на днях со своим знакомым. Несколько лет не виделись. Разговорились. Знакомый его к себе в гости пригласил, благо жена уехала, и он один в квартире остался. Выпили, как водится. За добавкой не раз в «Вечный зов» бегали. Утром решили пивком себя в порядок привести. Тут и выяснилось, что денег у них не осталось.
Вышли в соседний скверик, на лавочку сели. Красота кругом, птицы на все голоса поют, шмели над распустившимися цветами жужжат. Солнце уже высоко поднялось, припекать начало. А в таком состоянии солнце — последнее дело. Сидят, думают, к кому бы зайти денег занять. Но в таком виде кому ж покажешься…
И тут видит Валера, что прямо к ним человек направляется. Странный такой — бородка жиденькая, патлы до плеч, словно год не стригся, одет даже не из сэкондхенда, лохмотья сплошные, а на плече котомка холщовая висит. Идет, напевает: «Я другой такой страны не знаю…»
— Здравствуйте, — говорит, подойдя к ним, — я вернулся!
— И давно тебя не было? — спрашивает Валера, с трудом поднимая тяжелую голову.
— Давненько! — с улыбочкой такой противной говорит.
— Оно и видно! К таким, как мы, только полиция и подходит, — отвечает ему Валера. — В другой раз мы б тебя угостили, но не сейчас. Проваливай! И без тебя тошно.
А тот будто не слышит.
— Я вернулся, — говорит. — Меня Иисусом зовут. Вы не узнали меня?
— Не припоминаю что-то. А по батюшке-то как? — спрашивает Валера. — Нехорошо незнакомого человека вот так, просто по имени звать.
— Иосифовичем можно, — в задумчивости отвечает мужичок.
— Еврей что ли? — вступил в беседу Валерин собутыльник, скривив презрительно губы.
— Это как посмотреть, — задумчиво говорит тот.
— А по мне как не смотри, все равно еврей — закипел грубый собутыльник. — Я таких, как ощипанных знаю.
Зло сказал и загнул тут так, что любой нормальный человек за благо счел бы ноги унести, а этот стоит и лыбится, гад, нагло.
Валера, как более образованный, решил с другой стороны подойти и спровадить-таки незваного гостя.
— Ты, Иосифович, только по хлебам специалист? — спрашивает, — или можешь и по бутылке пива устроить?
Не успел он вопрос свой до конца произнести, как пришелец котомку с плеча снимает и каждому из них по бутылке холодного пива оттуда достает. Хотел Валера тост — с возвращением! — сказать, еле глаза от бутылки оторвал, а мужичок уже далеко ушел. Только и слышно.
Валера свою бутылку не всю выпил, домой принес, в холодильник поставил, и спать завалился. Когда проснулся, слышит: жена в кухне посудой звенит, и пахнет оттуда божественно. Первым делом в холодильник полез и глазам своим не поверил — бутылка полная стоит.
— С тех пор, — рассказывал Валера, — всегда немножко в бутылке оставляю. А когда надо она меня полная дожидается.
— А где же здесь про любовь? — спросил я, ошарашенный рассказом.
— Ты меня совсем не понимаешь! — возмутился Валера. — Ясно же! Если я почти все пиво выпиваю, а потом бутылка полная, значит, кто-то пиво туда наливает снова. А кто?
— Думаю, Иисус ваш таким «неразменным пятаком» тебя наградил.
— Нет, — отрицательно помотал головой Валера. — Не тот персонаж. Это как в классический еврейский анекдот вместо раввина какого-нибудь иерея подставить. Что получится? То-то же!
Глядя на меня, он усомнился, видимо, в доступности созданного образа.
— Я тебе сейчас объясню, чтобы тебе понятней было. Нельзя вместо генерала от артиллерии взять, например, генерала от кавалерии лишь на том основании, что оба они генералы. Мало ли Иисусов на свете!
Тема наметилась обширная, а в бутылке осталось разве что по рюмке, да и развязку истории хотелось скорее услышать.
— Так кто же, по-твоему, бутылку доливает?
— А жена моя Мария Петровна и доливает, так чтобы я не видел. Любит, значит!
Вдруг Валера напрягся весь, побледнел и уголки рта опустил. Со двора сквозь многоголосье детских игр пробился мягкий баритон, радостно выводивший: «И никто на свете не умеет…»
Общепит
Он проснулся от собственного крика. Держась за грудь, и тяжело дыша, сел на кровати, нащупал ногами тапочки, вдел в них ноги и пошел на кухню за сердечными каплями.
Приснилась мама. Она разговаривала с домашним любимцем — котом Васькой.
— Разве можно, — говорила она, — целую неделю, черт знает где шляться! Посмотри на себя! Морда вся исцарапана. Снова лечить тебя, а ты потом опять на гульки уйдешь.
Угрызений совести Васька не испытывал. Он терся о мамины ноги и хрипло мяукал, в надежде получить кусок жареной рыбы, запахом которой была наполнена комната.
Мама вздыхала и, глядя на отца, добавляла: «А мы совсем уже гулять перестали».
Гостившая у них тогда тетка, привыкшая комментировать все происходящее, всплеснула руками и громко высморкалась.
— Что ты такое говоришь! Ты же не хочешь, чтобы у моего брата было такое же лицо, как у этого кота.
То ли мамин голос, звучавший у него в ушах так, будто это было вчера, а не более полувека назад, то ли яркая цветная почти осязаемая картинка стали причиной, но сердце попыталось выпрыгнуть из груди. Он накапал корвалол в дежурную рюмку, запил минералкой, сел на табурет и неподвижно уставился на стену.
Когда сердце перестало стучаться о ребра как смирившийся со своей судьбой узник, он полез в буфет за спрятанной от самого себя бутылкой коньяка. Руки плохо слушались и задели стопку тарелок. Одна из них выскользнула за пределы полки, соскочила на пол и с глухим стоном раскололась надвое.
Старая, с истершейся до шероховатости глазурью, с надписью «Общепит» на ободе, пережившая неоднократные переезды и семейные скандалы с битьем посуды, тарелка давно перестала использоваться по назначению.
После того, как Васька в очередной раз исчез и уже больше не вернулся, мама стала приводить с улицы увечных кошек и собак. Лечила их и откармливала, но глядя на выхоженного ею очередного зверя, тяжело вздыхала о Ваське.
Видно чувствовали животные что-то, недолго оставались. Отъевшись, уходили в свою, оставленную на время уличную жизнь.
Однажды мама принесла домой вполне здорового котенка. Семейный совет решил, что котенок женского пола. На общем сером фоне ее шерсти выделялись два темных надбровных треугольника, образующих растопыренную букву «эм» как на обозначениях метро. Котенку дали имя Маруся.
Маруська выросла в охотницу и воришку. Она где-то отыскивала полевок, и победно звуча, притаскивала их на порог, складывая иногда по несколько штук в рядок. От нее страдали зазевавшиеся птицы и соседи, опрометчиво оставлявшие еду без присмотра.
Летом она, делая вид, что спит, наблюдала за суетой скворцов на склонившемся над крышей дереве. Однажды совсем потерявший бдительность скворец решил дразнить Маруську, подражая крикам мартовских котов. Продолжалось это всего несколько дней. Маруся в невероятном прыжке достала обидчика.
Однажды она притащила в зубах газетный сверток, стеклянно звякнувший об пол. В свертке оказалась тарелка с холодцом. После короткого препирательства решено было половину холодца отдать кошке, а остальное съесть самим.
На следующий день в доме появилась женщина в белом переднике из столовой, находящейся через дорогу точно напротив дома. Женщина конусообразно расширялась снизу вверх, достигая своего максимального — не менее 64-го — размера. Сверху к этому конусу была приставлена маленькая головка в белом чепчике.
Глядя на тарелку, предательски выставившую болотного цвета надпись «Общепит» на ободе, она поведала, что в столовой стала пропадать еда, а бдительные сотрудники обратили внимание на кошку, регулярно наведывавшуюся на кухню.
Маруся меланхолично выслушав эту тираду, начала усиленно заниматься своим туалетом, тщательно вылизывая на себе все, что можно.
Женщина переводила взгляд с тарелки на кошку.
— Вы бы поговорили с ней, — сказала она, глядя на кошку — нельзя же так, в самом деле, люди работают, стараются, а она…
С трудом сдерживая смех, мама твердо пообещала, что обязательно сурово поговорит с Маруськой.
Тарелка осталась в доме, по наследству перешла к нему, и прожила долгую жизнь в качестве любимого столового прибора.
Он выбросил осколки в мусорное ведро, налил себе коньяка, закурил, долго потом сидел бездумно, посмотрел на часы, и, решив, что можно еще успеть выспаться, снова лег в кровать.
Ему приснилась незнакомая комната, посреди которой в облезлом кресле сидела спиной к нему странная сгорбленная фигура в мамином халате. Ему никак не удавалось разглядеть лицо, пока фигура не обернулась, и он увидел поседевшую Маруську.
— Как ты мог! — воскликнула кошка. — Это же раритет был. Я так старалась, а ты! Хотела бы я посмотреть, как бы ты дотащил в зубах такую тяжесть.
— Я склею, — начал он торопливо оправдываться, — обязательно склею. Вот увидишь, будет как новенькая.
Зазвонивший будильник вырвал его из тяжелого сна.
К вечеру склеенная тарелка заняла место на полке над письменным столом. Болотного цвета надпись «Общепит» оказалась не поврежденной. Рядом располагалась старая фотография. Под цветущим абрикосом, на фоне скособоченного, облезлого, вросшего в землю мергельного дома, стоял юноша с кошкой на плече. Он смотрел на кошку, а она терлась мордой о его подбородок
Шляпа
Алексей пришел минут за десять до начала рабочего дня. Все-таки с сегодняшнего дня он начальник отдела. Правда, временно, до конкурса.
В пятницу его вызвал директор и после длинного вступления о важной роли их института для народного хозяйства сказал, что после ухода на пенсию профессора Дементьева, отдел не может долго оставаться без руководителя. Поэтому он, директор, принял решение — с понедельника руководить отделом будет Алексей. Попытки отнекаться и ссылки на более достойных приняты не были, а вызвали только понижение регистра голоса и суровое выражение лица. Как известно, «с царями плохо вздорить». Решение было принято, а потому обсуждению не подлежало.
Димка надулся, а Верочка Борисовна кусала губы, стараясь не разреветься.
После окончания университета Димка как краснодипломник сразу попал в этот отдел. Дважды съездил в заграничные командировки, защитил кандидатскую и был уверен, что эта должность достанется либо Вере Борисовне, либо ему, а уж никак не безродному Лешке.
Только мама была искренне рада и тут же начала строить планы, узнав о его назначении.
— Пиджак себе новый купишь, — говорила она. — А этот выбросим. Смотри, подкладка истерлась вся. Ты его уже лет десять после отца носишь?
Просидев полчаса в кабинете и прислушиваясь к обычным шуточкам и смеху в соседней комнате, он открыл дверь кабинета и вышел. Все замолчали.
— Значит, так. Раз уж меня сделали начальником, издаю первый указ. Это событие мы будем праздновать по окончании первого дня, первой недели, первого месяца и так до тех пор, пока меня с треском не выгонят из кабинета. Сегодня после работы прошу всех ко мне.
Указ был воспринят радостным шумом. Женщины сразу начали обсуждать список необходимых покупок. Кто-то требовал поднять руки желающих гульнуть на халяву.
— Поднимайте, поднимайте, — командовал Димка, — нужно же знать, поместимся ли мы в его конуру.
Алексей подошел к столу Веры Борисовны и плюхнулся прямо на разложенные там бумаги.
— Слушайте, — начал голосом диктора из «Спокойной ночи малыши». — Американец, француз и русский попадают в плен к людоедам…
— Леша! Не пошел бы ты… сам знаешь, куда!
— Не могу, Вера Борисовна. При всем желании не могу.
В комнате стало тихо.
— Еще как сможешь!
— Тогда вы должны указать точный адрес. Мне куда идти?
— Иди ты…, а лучше помоги. Мне поручили подготовить к печати труды Дементьева в юбилейный сборник, а я никак разобраться не могу, что он тут насочинял.
Когда все разошлись, Алексей с тоской посмотрел на гору грязной посуды в кухне, подумал, что уберет все потом, снял с вешалки в прихожей ковбойскую шляпу и кобуру с игрушечной копией Colt Python, привезенные Димкой из первой командировки. Надел шляпу, подцепил кобуру на пояс, подошел к зеркалу и картинно выхватил револьвер из кобуры.
— Нам подойдет этот парень со шрамами? — сказал не своим голосом и, еще раз, изменив голос, — нет, нам подойдет тот, кто эти шрамы ему наставил!
Наморщил лоб, как ковбой во время игры в покер, засмеялся деланным смехом, пошел в комнату, сел на диван и уснул.
Всю неделю он помогал Вере Борисовне, после работы бежал к маме, закупая по пути все, что попадалось вкусненького. В очередной раз уговаривал ее обменять две квартиры на одну и жить вместе. Она ни в какую не соглашалась, говоря, что не хочет мешать его личной жизни.
— Какая там личная жизнь в сорок два года? Страсти уже летами в ослабление пришли, — цитировал он полюбившийся оборот из трактата князя Щербатова.
В пятницу решили праздновать окончание первой недели у Димки, в его большой квартире — всего несколько остановок от института.
Кроме своих, в компании оказались несколько человек из соседнего отдела. Расходились поздно. Алексею досталось проводить молодую женщину из соседнего отдела. На улице ветер, холодина жуткая — конец октября. Туфли и пиджачок на ней были такие, что он понял: без такси живьем не доберется. Ехать-то на другой конец города. Только вот беда — все деньги ушли на вечеринку. Алексей сказал, что незачем пропадать зазря, что у него две комнаты, и она спокойно может переночевать у него. Благо, тут рядом, минут двадцать ходу.
Даже этих минут хватило, чтобы она замерзла. Под носом висела капля, ее заметно била дрожь, а руки стали синими.
— Иди в комнату, а я заварю чай. — Он зажег свет в комнате, а сам пошел в кухню.
Когда чай был заварен и на столе стояли рюмки для недопитого когда-то коньяка, он пошел звать гостью к столу и застал ее все там же, в прихожей у зеркала. Она была в ковбойской шляпе с кольтом в руках.
— Вот это да! — сказала она с восхищением, увидев в зеркале Алексея. — Лошадь бы еще!
— А ты умеешь ездить на лошади?
— Посещала в юности конноспортивную школу.
Что тут нашло на него, неясно, но он притянул ее к себе и поцеловал. Получилось глупо и неловко — шляпа мешала.
— Алексей Михайлович! Вы же не хотите, чтобы я отпихивала вас и причитала, как дворовая девка — пусти, барин, пусти! не то как закричу!
Алексей пытался загладить неловкость и рассказывал анекдоты. Потом пили на кухне чай и коньяк. Он достал чистое белье и полотенце и отправил гостью спать в кабинет, а сам остался на диване в комнате.
Разбудил его звук работающей кофемолки. За окном только-только начинало сереть. Он быстро натянул брюки и рубашку, убрал в шкаф постель и пошел в ванную умываться.
Приведя себя в порядок, он зашел в кухню, откуда зазывно пахло только что сваренным кофе, и остолбенел. Она была в ковбойской шляпе. Тихо напевая что-то, разливала кофе по чашкам. Маленькая, с алым румянцем во все щеки, налитая как яблоко, — совсем не в его вкусе. И что на него нашло вчера…
После завтрака она спросила разрешения позвонить маме в другой город. Он стал свидетелем вопросов о Васечке, не болеет ли, как ест и сильно ли скучает без нее.
— Ты замужем? — спросил он.
— Нет.
Алексей удивленно посмотрел на нее.
— Да! Ребенок есть, а мужа нет! Что непонятно?
— Да, все понятно! Непорочное зачатие! Уже две тысячи лет — обычное дело. Просто на каждом шагу.
Он ожидал взрыва, успел подумать, что это хорошо, что так быстро и просто все закончится, но она ловко выхватила из лежавшей на диване кобуры кольт и наставила на Алексея.
— Вы… Ты, — она покраснела и спрятала глаза, — оскорбил меня и ответишь за это. На кладбище полно таких — слишком молодых и слишком гордых.
Алексей ухмыльнулся и опустил руку вроде бы к ножнам.
— Он сказал, что ты сказала, а я говорю, что ты врешь! А что ты скажешь? — произнес он, подражая Джеймсу Коберну в «Великолепной семерке».
— Я скажу, что мы опоздаем на работу.
К весне Аня с полуторагодовалым Васечкой, можно считать, поселились у Алексея.
Летом она стала жаловаться на здоровье.
— У тебя часом не непорочное зачатие снова? — подсмеивался над ней Алексей. — Сходила бы к врачу узнать.
Был поход к врачу. Потом еще и еще. Осенью Аню положили в институт гематологии.
Времени ни на что не хватало. На работе Алексей появлялся всего на несколько часов. Затем бежал к Ане, сдавал кровь — у него оказалась та же группа крови, гулял с ней по петровскому парку. Потом — к маме, забирал Васечку, гулял с ним, рассказывал сказки, укладывал спать и пел единственную застрявшую в памяти со времен туристического прошлого, колыбельную.
Тятька на войне убит,
Мамка с новым дядькой спит.
Не суди, сынок, её —
Это дело не твоё.
Этот дядька обещал
Твоей мамке матерьял.
Он обманет мать твою…
Баю, баюшки, баю
Текст слегка смущал, но другой колыбельной он не знал.
Димка прикрывал тылы. Вера Борисовна самоотверженно набирала одним пальцем отчет, почти уткнувшись носом в клавиши пишущей машинки.
Алексей настоял на регистрации брака. Аню на день отпустили из больницы. Устроили даже вечеринку, на которой был весь отдел, а на следующий день Алексей увидел многих из них в очереди сдавать кровь. Хотел сказать, что это его забота, но Вера Борисовна взяла его под локоть и увела в сторону.
— Понимаешь, Лешенька, — шептала так тихо, что ему пришлось наклониться, — в такой ситуации нельзя отбирать у людей возможность помочь хоть чем-то.
Подготовить документы на конкурс он просто не успевал. Его вызвал директор, говорил что-то очень правильное, Алексей согласно кивал, но не слышал его. Он думал, что впустую тратит время вместо того, чтобы быть с Аней. На следующий день он подал заявление на расчет. Конкурс выиграл Димка. Вера Борисовна ушла из отдела.
Ранней сырой весной Ани не стало.
— Па, а па, — тормошил Васечка задремавшего на диване Алексея. — Ты в порядке?
— Да. А ты чего в парадном виде? Уходишь?
— Мы с группой сегодня решили отметить окончание сессии.
— Шляпу не забудь снять, — сказал Алексей уже в спину уходящему сыну.
Белый теплоход
Первый раз я была замужем всего три дня. Потом собрала свои вещи и ушла к маме, не оставив даже записки. После этого начался кошмар — слезы, крики, уговоры… Мама смотрела на меня как на обреченно больную. Приходили родители мужа, о чем-то долго совещались с мамой, грозились вызвать милицию и написать в парторганизацию института, в который я с трудом поступила с третьего раза. Свекровь расхаживала по комнате и трагически повторяла: «Какой стыд! Какой позор!».
Плохо помню, что еще было. Помню только, что лежала в своей кровати, укрывшись с головой одеялом, и твердила непрерывно: «Нет, нет, ни за что!»
Под одеялом жизнь не проживешь. Пришлось выбираться, идти в суд разводиться. Господи! До сих пор вспоминать страшно. Они меня там вопросами пытали и добили окончательно, спросив, зачем же я замуж выходила. Разве можно такие вопросы задавать…
Сессию, конечно, завалила, и из института меня выгнали. Год, наверное, прошел, пока я в себя приходила, сидя в регистратуре в маминой поликлинике.
Потом восстановилась в институте, и все как-то наладилось. После окончания института вышла замуж за своего руководителя дипломной работы. Переехала к мужу в его маленькую «двушку». Через год у нас родилась дочка, Дашенька. Весной это было, в апреле. А в ноябре муж погиб в автомобильной катастрофе. Ужасно все получилось. Все тогда живы остались. Кто с рукой поломанной, кто с ребрами… а муж погиб. Поплакала я, поубивалась, но жить-то нужно, дочку кормить-одевать кто будет.
Друзья одолевать стали предложениями то с одним, то с другим познакомить. Я и не отказывалась, но все не получалось как-то. Нам с дочкой тогда сильно помогал лучший друг погибшего мужа Михаил Матвеевич. Он кафедрой заведовал, на которой они работали. Бывал у нас часто, с Дашенькой сидел, когда та болела, да и деньги иногда оставлял. Привыкла я постепенно и стала приглядываться к нему совсем уже по-другому. А когда предложила ему однажды остаться, не уходить больше, он срочно засобирался по неотложной надобности. Через некоторое время он взял меня к себе на кафедру работать сначала лаборантом, а потом в ассистенты перевел.
От страха умирала каждый день. Заходила в аудиторию, смотрела на студентов, и внутри холодно становилось. Все казалось, что кто-нибудь из них сейчас встанет и скажет, что никакой я не преподаватель. Что сама недавно выучилась слова умные без запинки произносить, а туда же — других учить. Целыми днями готовилась, а на занятиях все норовила в бумажку подсмотреть. Потом стало все само собой получаться, и оказалось, что у меня уйма свободного времени образовалась.
Я начала ходить на выставки и в концерты, когда у мамы в больнице не было дежурств, и она могла посидеть вечер с внучкой.
Однажды попала на выставку модного художника. Его имя во всех газетах склоняли. Хожу от картины к картине, киплю благородным гневом. Дура была полная, воспитанная в духе соцреализма. Так получилось, что все время рядом со мной какой-то мужчина оказывался, тоже картины разглядывал. Вот на него-то я все накипевшее и выплеснула, когда мы оказались рядом возле очередной картины «Обнаженная с кувшином». Я слюной от негодования брызжу, а он стоит, ухмыляется, и чем больше я распаляюсь, тем шире ухмылка.
— Где он таких женщин видел? — спрашиваю. — Здесь у женщин мышц быть не должно. Мне казалось, что знаний, полученных в художественной школе, вполне достаточно, чтобы судить о любой живописи. А мужчина от смеха корчится и говорит, что художник, наверное, таких женщин, как я, и не встречал никогда.
Вот так я познакомилась со скандально знаменитым художником Женей. Сначала на улице встречались, один раз он меня в ресторан пригласил, а потом уже к себе в мастерскую, с друзьями знакомить. Я таких людей не встречала раньше, все в рот им заглядывала, понять пыталась. Многому они меня научили.
Ну, да не об том речь. Стала я вечеров ждать, чтобы скорее к нему в мастерскую пойти, а когда он предложил мне позировать ему, с легкостью согласилась. Первый раз я вот так под яркой лампочкой перед мужчиной раздевалась. О чем думала, освобождая от одежд свое тело? Стою я перед ним голышом. Час стою, второй… Одна дрожь прошла, другая — от холода — началась, а он совершенно равнодушно рассматривает меня и на холсте что-то рисует. В конце концов, спрашиваю, долго ли уже голая женщина ждать должна. А он возьми и скажи таким спокойным голосом, будто обыденное рассказывает, что его женщины не интересуют. Это теперь к таким вещам спокойно относятся, а тогда я не нашлась, что и сказать, только почувствовала, как умерла в одиночестве едва появившаяся надежда.
Мы не перестали встречаться после этого вечера, хотя перерывы между встречами становились все продолжительнее. Через несколько лет Женя позвонил и сказал, что нужно срочно встретиться. Это было перед новым годом. Хорошо помню потому, что простояла перед этим в длиннющей очереди за курами, которых «выбросили» в гастрономе к Новому году. Под ногами чавкал подтаявший снег, и сапоги сразу промокли. Снова выходить на улицу совсем не хотелось, но Женя настаивал на встрече. Он выглядел затравленно, сказал, что у него крупные неприятности, и попросил подержать у себя некоторые его картины.
— Понимаешь, — сказал он, опустив глаза, — друзей моих точно трясти будут, а до тебя вряд ли доберутся.
Конечно, я согласилась, хотя его фраза сильно обидела. Снятые с подрамников и скрученные в трубочку, они занимали совсем немного места. Дома я засунула их в пылящийся на верху шкафа рулон ватмана с плакатами, оставшимися после защиты дипломной работы.
Весной меня вызвали в отдел кадров. Тихий алкаш кадровик сказал, что со мной хотят поговорить, и указал на интеллигентного вида молодого мужчину, сидящего в углу комнаты, оказавшегося, как позже выяснилось, майором госбезопасности. От него я узнала, что Женя уехал в Америку. Изматывающие душу беседы с этим майором преследовали меня в течение года. Однажды он даже в гости напросился. Пришел с тортом, рассказывал Дашке что-то заговорщицки, пока я к чаю все готовила. За чаем снова начал говорить о долге перед родиной, о людях, которые не ценят того, что им дала родина, и при любой возможности изменяют ей, и что мне как женщине это должно быть очень понятно.
От этих разговоров муторно становилось, но вступать с ним в открытый спор я боялась. Он долго рассматривал книги на полках. Вытащил томик Шекспира, который я недавно в букинистическом купила, полистал, захлопнул книгу и начал читать наизусть сонеты, а затем вдруг спросил: «А что это там за сверток у вас на шкафу?»
— Мои старые плакаты, — равнодушно сказала я. — Если интересно, посмотрите, только там очень пыльно. Никак не решусь выбросить этот хлам.
— Что вы! Я просто так спросил, — хотя видно было, как он борется с желанием залезть на стул и посмотреть все же, что там за сверток.
Прощаясь, майор оставил свой номер телефона и порекомендовал позвонить, если возникнут какие-нибудь проблемы. Проблем было много, но желания позвонить этому майору не возникло.
Потом я диссертацию писала, все, как в кино, виделось. Был у меня тогда мужчина. Колей звали. Всюду гвозди забивал, отбивая себе пальцы. Приговаривал, что сразу видно, что нет в доме мужской руки. Дашка умудрялась разговаривать с ним, ни разу никак к нему не обратившись, а мама снова смотрела на меня врачебным взглядом и, не ожидая ответа, спрашивала: «Когда же ты станешь женщиной, а не как обычно?»
Откуда я этого Колю взяла, как с ним рассталась…. Ничего не осталось в памяти. А вот гвозди я еще долго из самых неожиданных мест извлекала.
В тридцать пять я решила, что время на исходе, Дашка растет без мужского воспитания и необходимо предпринимать меры. Меры были приняты немедленно. Я позвонила своей подруге и сказала, что срочно требуется не столько мужчина, сколько будущий муж. На следующий день моя верная школьная подруга пришла ко мне в гости и, заикаясь и извиняясь через слово, рассказала, что ее старший брат Сеня, которого я должна помнить, тоже до сих пор не женат. Что человек он замечательный, а обо мне еще со школы помнит и часто спрашивает, как у меня жизнь сложилась.
Никакого брата я, конечно, не помнила, но сразу согласилась встретиться с ним в любом удобном для него месте. Он оказался всего на семь лет старше меня, старомодно галантен, безукоризненно предупредителен и энциклопедически образован.
Несколько месяцев подряд он дарил мне цветы, целовал руки, тяжело вздыхал, смотрел на меня преданным собачьим взглядом, но даже не попытался обнять и поцеловать. На гусарские усики при сильно проступавшей лысине я решила пока не обращать внимания. С усиками можно будет разобраться потом. Неизменный черный пиджак при августовской духоте раздражал, но с этим тоже можно было повременить.
Была еще одна, раздражавшая меня сторона — стеснительность. Показная, что ли, стеснительность. Если ему нужно было в туалет во время наших прогулок, это превращалось в спектакль. Он начинал лихорадочно шарить глазами вокруг в поисках городского туалета, а завидев его, густо краснея, пускался в путаные объяснения причин, требующих его временной отлучки. Эту тему требовалось обговорить, но я откладывала на потом. Сначала другое. Я быстро поняла, что инициативу придется брать в свои руки.
Очень кстати пришлась затеянная на кафедре в начале октября поездка на пикник на речном трамвайчике, гордо именовавшимся белым теплоходом. Поводом для этой затеи послужил случившийся недавно юбилей нашей кафедры — двадцать лет как-никак.
Трамвайчик курсировал от речного вокзала до поселка с загадочным названием «Самсоновы острова». Какие острова, да еще и Самсоновы, на нашей усыхающей речке? Знатоки местной природы уверяли, что острова и в самом деле были еще до недавнего времени, а уж почему они Самсоновы, мнения знатоков расходились. Острова, так острова, решила я и объявила, что поеду со своим другом.
Я продумала все до мелочей. Тонкое шелковое платье в мелкий цветочек, облегавшее еще вполне стройную фигуру, тончайшее нижнее белье и распущенные каштановые волосы, свободно спадающие на плечи из-под широкополой шляпы, которую я украсила пестрыми осенними цветами.
То ли замечательная осенняя природа и теплое еще солнце, то ли белый теплоход изменили Семена Марковича до неузнаваемости. Краснея, он попросил разрешения взять гитару, оказавшуюся у кого-то из наших молодых сотрудников. Красивым глубоким басом пел про поднимающую паруса бригантину, а когда непонятно откуда взявшийся массовик объявил о начале игр, отложил гитару и обнял меня за талию.
Краем глаза я видела, что наша секретарша Нюся положила глаз на Семена Марковича и при первом удобном случае состроила Нюсе такое лицо, что та старалась обходить меня стороной, хоть это было и сложно сделать на нашем теплоходе. Затеянные массовиком игры быстро всем надоели, и потому, когда теплоход причалил, наконец, к пристани «Самсоновых островов», все с облегчением быстро пошли к виднеющемуся невдалеке лесу. Вслед неслось предупреждение не опаздывать на обратный рейс. Теплоход стоял у причала всего пять часов.
На первой удобной поляне была разложена еда и выпивка. Выпили за всех сотрудников и после обязательных тостов, как это обычно бывает, разбились на маленькие группки и пили уже без тостов. Я дождалась, когда первые парочки начали уходить от общего стола, взяла Семена Марковича под руку и предложила выяснить, где же тут могли быть острова.
Мы гуляли по лесу, болтая обо всем подряд, нашли романтический шалаш, спрятанный от любопытных глаз, и я услышала от него, что замечательно было бы провести вместе хоть несколько дней в таком шалаше. Все время думала, что полностью контролирую затеянную мною игру, но тут вдруг расслабилась, поддалась обаянию осеннего леса и спохватилась, лишь случайно взглянув на часы.
На пристань вбежали, когда теплоход уже отчаливал. Из динамиков громко звучала популярная тогда песня про белый теплоход. Нам махали руками и кричали, чтобы мы быстрее бежали. Свесившись через борт, громче всех кричала Нюся: «Семен Маркович, Семен Маркович! Как же мы без вас?» Обойдетесь — злорадно подумала я, вспомнив о романтическом шалаше.
Огромный закатный диск солнца завис над темной полосой леса, громко трещала какая-то птица, и я понимала, что вот сейчас уплывет теплоход, мы останемся вдвоем и случится то, от чего уже никуда не деться. Белый теплоход, набирая скорость, проплывал мимо нас, мелькали иллюминаторы, в которых уже горел свет. Я торопила — скорее, скорее. Вот еще два иллюминатора осталось, один…
На уровне наших глаз проплывал последний открытый иллюминатор. Только это был иллюминатор гальюна, в котором красовалась огромная голая женская задница. Я обернулась к Семену Марковичу и увидела, как густо он покраснел, как отводит глаза, стараясь не смотреть на этот иллюминатор, и не сумела подавить возникшее раздражение.
Обаяние вчера было разрушено. Солнце нестерпимо било в глаза, все звуки перекрывало тарахтение трактора, какой-то мужик пьяно икал, стоя посреди причала, а вокруг вились комары, пикировавшие с мерзким писком мне на лицо.
Затея с поиском мужа сразу же стала казаться никчемной, убогой, и в придачу еще и нечестной.
Почти не разговаривая, мы быстро пошли к трассе, поймали попутную машину и поехали в город. Прощаясь, Семен Маркович предложил встретиться через несколько дней. Я согласилась, но понимала, что это мне уже не нужно.
Еще раз мы все-таки встретились. Через неделю, наверное, после поездки он пригласил меня в гости к своим друзьям. Рассказывал, какие они все умные и талантливые и что мне будет интересно в их компании.
Я соорудила с помощью Дашки какую-то невообразимую прическу и раскрасила лицо только начавшей появляться в магазинах импортной косметикой. За прошедшую неделю резко похолодало, и мои голые сизые ноги в босоножках, торчавшие из-под короткого платья, дополняли вид одиночки в возрасте последнего шанса.
Встретили меня сдержанно вежливо, хотя и не ускользнули от меня ядовито-насмешливые взгляды женщин и удивленное разглядывание меня мужчинами. Мало-помалу первая неловкость от присутствия чужого человека прошла. После нескольких выпитых рюмок все расслабились, и разговор перешел на обсуждение литературных новинок. Все поглядывали на меня.
Не знаю, что на меня тогда накатило. Закатив глаза и глубоко вдохнув, я начала говорить, что тоже одну книжку читала. Там этот… как его… Над ним еще опыты ставили. И он после этого умным стал. Как мышка. А когда опыты прекратили, он снова дураком сделался. Только кто книжку написал, не помню, шумно выдохнув, заключила я. Все затихли, переваривая услышанное, а Семен Маркович окаменел и не поднимал взгляда от тарелки.
Одна из женщин, ничуть не усомнившись в моем кретинизме, мстительно сообщила, что его звали Элджернон.
Я промолчала, не хотелось разрушать созданный образ, и, сославшись на головную боль, вскоре собралась уходить. Семен Маркович пошел провожать меня, хотя я и просила его оставаться с друзьями. По дороге домой извинилась за устроенное представление и, стараясь не обидеть, убеждала, что нам не нужно больше встречаться. Он и не позвонил после этого ни разу.
У меня замечательный друг, с которым мы уже много лет вместе. Недавно похоронила маму. Дашка выросла, стала архитектором, вышла замуж и родила сына. Так что я теперь бабушка.
Да! Вот еще … Недавно столкнулась с Семеном Марковичем нос к носу в магазине, поздоровались, а я потом долго соображала, с кем же поздоровалась. Только усики и напомнили.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2019/nomer12/taraschansky/
