ПРОСТАК
Открою всем: ты мой чудесный маг!
И потому кричу я, как простак.
И потому не вру тут ни на волос —
умен на диво твой прекрасный голос!
Когда случится: проглотил аршин,
увидев, как скромна и как тиха,
то для меня ты выше всех вершин,
и так бедны алмазы и меха.
Я пред тобою низок, что трава.
Слова теряю. Вот уж голова
свое теряет место на плечах.
Всё, что осталось, всё мое — впотьмах.
УТРО НА ВОЛГЕ
Сидит у каменки бабуся.
Бросает щепочки в огонь.
«Да ты, сынок, уже обулся,
Вот, побалуйся-ка иргой».
Хоть за окном туман синеет,
но солнце вскорости взойдет —
прогреет речку посильнее
и все опушки обойдет.
Тут красота кругом такая —
другой не сыщется вовек…
«Что дверь тихонько так толкаешь?
Послушай, свищет соловей!»
Я вышел из дому. Светало.
И соловей распелся так —
что наш народный. Дела мало
ему до шороха в кустах.
Свисти, соловушка, погромче.
Пускай на память крепче ляжет
куст дикий с чернотой укромной
и лучше петь меня обяжет.
Пусть горсть вот этих сладких ягод
умножит певческую ярость
твою, соловушка. Пока!
Я тронул ягодку слегка.
-----------------------------------
Сидит у каменки бабуся.
Бросает щепочки в огонь.
«Да ты, сынок, никак вернулся?»
Вернулся, бабушка, с иргой!
УМИРАЮЩИЙ
Memento mori
Дубовый лист нашел приют
и отдых долгожданно-сладкий
под снегом. Слышит, как поют,
скрипят по декабрю салазки.
И видит мартовские сны
с подснежниками на лужайке.
Ведь ждет пришествия весны.
Вот почему его так жалко.
Он верит: соки молодые
вновь побегут по жилкам дряблым.
Во сне что шепчется латынью?
Отжившие всё ж будут рады?
...Пусть верит каждый, кто захочет,
что возрождаются из почек
умершие листы дубов.
Да сбудется цветенье снов!
СЕЗОН ОХОТЫ
Вот и небо закуталось в тучи.
Горизонт непрогляден и сер.
Называя декабрь неминучим,
в хмурь предзимья глядит Селигер.
Окуньков легкоперая стая —
из глубин юрким блёснам посылка —
встала в круг и, лукаво играя,
то замрет, то заплещется пылко.
Он был поднят озерною волей,
тот журавушка по-над болотом,
что помчался прибрежьем — не полем,
где с берданкой охотился кто-то.
Не стрельнуло ружье: он родной,
Селигер Селигерыч, хоть рыбкам,
хоть журавушке, да хоть какой
здесь душе на лодчоночке зыбкой.
ТВЕРСКАЯ ОКРАИНА
Поднимаются ели упорно
по ступеням от берега в гору.
Там ветла толстокорая, черная
по-над грядками высится гордо.
Огород наш у дома несмело
из-под дерева смотрится в воду.
Та журчит — огородному делу
запевает хвалебную оду:
здесь высокий укроп мил и строен,
тут петрушка мила и душиста,
а честнок столь душист, что все трое
по душе мне, прозрачной и чистой.
По душе мне, и милой, и честной,
и любимой поречным народом.
Завсегдашней приязнью известной
к честнякам затверечного рода.
-----------------------------------
О достоинствах волжской Твери
ты, водичка, давай говори!
БЛИКИ
По-над Волгою широкой
быстро, прямо, по фарватеру,
чайка жмет, а много проку ли
в том, что жмет вослед за катером?
Согласимся, нет нам надобы
кувыркаться в небе зыбком.
И летунья — точно! — рада бы
подхватить из речки рыбку.
Не откажется от булки.
Хлебной крошкой не побрезгует.
Ухватить готова, будто
крошки — это рыбки резвые.
По реке, по русской — искры,
блики, солнца переливы.
Быть реке сегодня чистой,
коли чаек крик — счастливый.
Всё, кажись, в стремнине съели
птицы, реку потревожив.
Съели чайки? В самом деле?
Или ждут подарков всё же?
Думу думаю себе.
Волга, в нашей ты судьбе!
Здесь на блики нет охоты
и на булку нет зевоты.
ДАЛЬ
В той далекой дали, где кончается небо,
где кончается небо и гаснет звезда,
в той далекой дали, где ни разу я не был,
голубые летят провода.
Это я их протягивал. Выше и выше.
Торопился к тебе. Сам не зная куда.
Посмотри, как стартуют от крыши,
голубые летят провода...
Ты живешь далеко, так пускай навсегда
в ту далекую даль, где нет слова привета,
где нет встреч и бесед, нет дождя и рассвета,
голубые летят провода.
ДЕВОЧКА
Катит громкий поезд
по Земному шару —
по крутой дуге
идет с югов на север.
За окном пылают
в лад заре пожаром
зелень молодая,
строчечки посевов.
Чайная бренчит
в пустом стакане ложка.
Иногда учуешь
паровозный дым.
Мне шестнадцать,
я заносчивый немножко:
нет желанья быть здесь
слишком молодым.
Мне пора проведать
о волненьях сердца...
В память, понимаю,
поспешит, войдет
взгляд ее смущенный:
жгучим черным перцем
он попал мне в душу —
не в открытый рот.
По Земному шару
катит с юга поезд.
Тянутся вагоны,
словно Шара пояс.
Может быть, в запале,
может быть, в угаре,
я забыл про ужин.
И — гляжу в окно.
Девочку на круглом,
на зеленом Шаре
навсегда отныне
видеть мне дано.
ТРОСТНИКИ
Дом тот старый, где пропало слово,
гвоздь забытый в глиняной стене,
ветра свист — мне это всё не ново:
пыль годов в тех стенах и во мне.
Хутор пуст. Сирень в саду зачахла.
Нет в колодце серебра воды.
Нет цветов, но было время — ах, как
тут искал я девичьи следы!
Слова нет и не осталось дела.
Тростникам нетрудно забывать:
в реку девушка зашла несмело,
прыгать смело не велела мать.
-----------------------------------
Вот и помни деву ту извечно:
там, на тростниковом берегу,
на морском, сказал ей друг сердечный,
прошептал — тебя я сберегу!
Миновали годы... Каспий помнит,
как ушла за парнем персиянка.
Той любви что может быть огромней,
коль прослыла девушка беглянкой?!
Струи шелестят. На тростники,
дали захоперские, гляжу.
Знаешь, пра-пра-бабка, у реки
порицать тебя я погожу.
ГОЛОС
У зарянки грудь красна.
Трясогузка — длиннохвоста.
В свежей зелени — весна.
Осень — в желтом. Всё тут просто.
Это просто: щебетанье
благодарное услышать,
если ты, ничуть не тайно
сбросив снег зимою с крыши,
не забыл семян насыпать
на дорожке у крыльца.
Вот подарок, птички, сытный
вам от брата и отца!
Лето слишком было жарким —
поуменьшились подарки.
Нынче очень много снега,
слишком долго сыпал с неба.
Гул машинный ох как громок
в сосняке и возле дома!
У забора и вдали!
Нет неправды ни на волос
в том, что слышу тихий голос,
в том, что жжёт страданья голос
бедной Матушки Земли.
ТЁМНЫЕ ОКНА
И дождик сеет,
как из сита.
И вишня воду пьет
досыта.
И окна темные
мрачнеют.
И под окном стоит Он.
С Нею.
Не замечают
тучи хмурой.
Смеясь,
ненастью строят куры.
Им весело...
Что ж, мир хорош
для них двоих,
хоть солнца грош
навряд согреет
пальцы им.
Навряд…
но хорошо двоим.
РАССТАВАНИЕ
Родная? Что же? Уезжаешь?
И мне забыть твою безжалостность?
И мне теперь пристало, жадине,
одно лишь помнить — взгляд короткий
из металлической коробки?
И нет уже надежды робкой
на встречу? Чтобы расставание
через любые расстояния
вдруг мне сверкнуло достоянием
конца твоей грозы?
СВАДЬБА В ПРЕДГОРЬЯХ
…А на свадьбе
брату
подарю лопату.
Вот держи!
И рощу —
не святые мощи —
ты оставишь брат
на земле.
И — сад.
Встанет
теплый дом.
Сын родится в нём.
Будет в роще топать
и шуметь, как тополь.
Из деревьев ровные
ты получишь бревна,
чтобы сын твой тоже
ставил
дом пригожий.
ЧАСЫ ПОЭЗИИ
Водопровод — исчадье прозы.
Часы поэзии ворует.
Ты с ним — какие туберозы? —
вступаешь в сложную игру.
Коль всё течет, бежишь к трубе.
Ты подчинен уже судьбе
играющего водотока.
А току нет конца и срока.
Не время есть тут белый хлеб
твоих, поэзия, судеб.
Раз трудно поддаются гайки,
нажми! Ключами поиграй-ка!
ВОСТОЧНЫЙ ЧАЙ
Поклонник звонкого битья,
посуды враг, враг бытия
уютного, как отчий дом,
ты здесь, конечно, ни при чём.
Но всё ж послушай. Кайтарма
отнюдь не просто кутерьма
дедов за праздником еды.
Она — отсутствие беды.
Спокойно раза три льешь чай
(с умом, но как бы невзначай)
в красивый чайник заварной.
Достаточно трех раз, родной.
Повторов в чём большой секрет?
Большого, в общем-то, и нет.
Дарует жизни бытиё
всем нам трехкратное битьё.
Поскольку битый стоит двух
небитых. Тех, кто к бедам глух.
Такая вот ведь кайтарма,
дедов за чаем кутерьма!
