Листаю старые, пожелтевшие от времени, истрёпанные по краям блокноты, общие тетради, записные книжки. Их целая стопа. В них десятки фамилий, наскоро написанные в заводском цехе, на полевом стане, на животноводческой ферме, на военном полигоне, за кулисами театра, в локомотивном депо — да мало ли куда спешил журналист в погоне за материалом для очерка или за важной информацией! Среди людей самых разнообразных должностей и профессий ищу тех, перед кем все мы до сих пор в неоплатном долгу — участников Великой Отечественной войны. Большинство моих записей о героях битвы с фашизмом в виде зарисовок, очерков и рассказов опубликованы в газетах и журналах, но хорошо помню, что для некоторых записей не нашлось времени, чтобы обработать их, дать в газету хотя бы простенькую заметку о человеке, самоотверженно сражавшемся с врагом. Припоминаю лица бывших фронтовиков, родственников погибших, встречи с ними, их взволнованные, со слезами на глазах, рассказы о пережитом, мои обещания «дать интересный очерк» в газету и… Всего лишь эти замусоленные страницы дневников… Чувство вины перед незаслуженно забытыми мною людьми, коих давно нет в живых, снедало меня, когда читал я записи о них. Сорок лет не вспоминал о них, и вот, накануне 75-летия Великой Победы предстали они передо мной, строгие, молчаливо вопрошающие: «Обманул? Время у нас отнял, души разбередил, и ни строчки…» Признаюсь: стыдно… Но «лучше поздно, чем никогда», — гласит народная мудрость. Примите мои запоздалые, но искренние извинения и уверение, что на сей раз о ваших подвигах узнают многие люди.
«Никто не забыт, и ничто не забыто!»
Вечная память и слава солдатам Великой Отечественной! Мы все в неоплатном долгу перед ними.
Имя на обелиске
(Запись в блокноте об открытии 9 мая 1975 года памятника погибшим воинам. Село Новотроицкое Анучинского района Приморского края. Совхоз «Синегорье». Колхозный счетовод Андрей Иванович Кобец. Погиб в боях за Сталинград. Его имя первое на обелиске.)
Сорок пять лет назад, когда вся страна отмечала тридцатилетие со дня Победы над германским фашизмом, на широкой улице села Новотроицкое, что в Анучинском районе Приморского края, собрались ветераны минувшей войны, пионеры, родные и близкие тех, кто не вернулся с полей сражений. Собрались для того, чтобы открыть обелиск павшим в боях односельчанам.
Сегодня здесь, на месте прежнего пустыря, зеленеют стройные ели, высоко вознёсшие островерхие вершины, в густой листве клёнов щебечут птицы. В тиши парка, в окружении клумб, пламенеющих алыми геранями, высится обелиск — скромный монумент, олицетворяющий великую благодарность тем, кто не пощадил себя во имя Победы.
Двадцать восемь фамилий на обелиске, двадцать восемь горьких судеб, рано оборванных жизней. И первым среди них значится имя бывшего колхозного счетовода Андрея Ивановича Кобца. Скупые строки в блокноте хранят память о встрече с его сыном Романом Андреевичем Кобцом, в семидесятые годы — директором совхоза «Синегорье». Припоминаю, как мы отошли в сторонку после короткого митинга, и я попросил его рассказать об отце.
— Я был слишком мал, когда отец ушёл на фронт, — сказал Роман Андреевич. — И что знаю — всё со слов моей матери Прасковьи Герасимовны. Она многое могла бы рассказать, но её уже нет с нами…
…Свадьбу гуляли всем селом. Столы ломились от разнообразных деревенских блюд, и гости дружно, с задором пели:
Гремя огнём, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин
И первый маршал в бой нас поведёт!..
Молодым были преподнесены хорошие подарки: лошадь с упряжью новой, сани резные. Скоро в Новотроицком стал создаваться колхоз, Андрей Кобец записался в него одним из первых, свёз туда весь свой полевой инвентарь, отдал и скотину, на счетовода выучился, сам стал в том колхозе учёт вести всему хозяйству.
— Эх, и заживём теперь мы, Паша, — обнимая жену и троих ребятишек, говорил Андрей. — Хлеба в доме полон ларь, есть у нас мясо, масло, сало, молоко, крупы разные… Даже мёд выдали на трудодни. Одеть, обуть себя и детей в обновы можем…
Не предполагал тогда Андрей, (да и кто предполагал?!), что придётся встать грудью на защиту родной земли, за счастье детей заплатить самой высокой ценой — своей жизнью.
Эту страшную весть принёс дед Пророка, прозванный так за способность первым сообщать новости. Босой, с растрёпанной бородой, он спешил к конторе. В недобром предчувствии останавливались люди, в раздумье шли за ним.
— Война! Германцы напали на нас, — коротко сказал дед, и сразу притихли собравшиеся у конторы сельчане, вмиг забыв казавшиеся важными доселе споры.
На следующий день Андрей Иванович Кобец вернулся из Анучина хмурый и молчаливый. Он ездил в военкомат с просьбой отправить на фронт, но там получил отказ.
«Пока не сделаете учёт всему хозяйству, не передадите дела, никуда мы вас не пошлём», — объяснили ему.
— И то, слава Богу, дома остался, — утирая платком глаза, встретила мужа Прасковья.
Повестку принесли в марте. Перед отъездом на фронт Андрей сходил на скотный двор колхозной фермы, заглянул в мастерскую. Везде работали одни женщины. Им и старикам предстояло в этом году вести весенний сев.
— Мы вернёмся, поднимем свой колхоз, — попытался он ободрить женщин, возившихся у трактора, словно оправдываясь за то, что покидает их в трудное время.
Вместе с Андреем Кобцом в тот слякотный день на фронт уходили его дядя Степан Кобец, братья Иван и Фёдор Обрашко, отец и сын Николай Петрович и Михаил Крупенюки, Григорий Автушенко, братья Сергей и Егор Волковы. По широкой улице села, обустроенной новыми домами, они прошли с песней под аккомпанемент звонкой гармони.
Пусть помнит враг, укрывшийся в засаде,
Мы начеку, мы за врагом следим,
Чужой земли не надо нам не пяди,
Но и своей вершка не отдадим!
Они уходили в Анучино пешком по раскисшей от половодий дороге, верили в скорую победу, надеялись вернуться в родные края. Матери, жёны, сёстры, дети долго стояли, смотрели им вслед, пока за околицей не скрылись их фигуры. Навсегда. Никто из жителей Новотроицкого, ушедших на войну, не вернулся. И нет в этом селе семьи, которую война обошла бы стороной.
— Всего одно письмо мать получила, — сказал во время той, теперь уже далёкой встречи Роман Андреевич. — Отец писал в нём, что воюет под Сталинградом… Попал во взвод батальонной разведки. Мало писал о себе… Больше колхозными делами интересовался. Упоминал, что несколько раз принимался за письмо, мешали снаряды и бомбы… Сообщил, что погиб земляк Антон Булах. «Немцам никогда не взять Сталинград… Скоро погоним их обратно в логово», — такими словами заканчивалось письмо, которое мы храним в семье, как самую дорогую реликвию. Потом пришло извещение из военкомата: «Андрей Иванович Кобец пал смертью храбрых, защищая Сталинград, город на Волге, ставший неодолимой крепостью на пути гитлеровских полчищ».
Семьдесят пять лет минуло со дня капитуляции фашистской Германии. И ещё пройдут годы, десятилетия… Потускнели уже буквы в именах на обелиске в далёком приморском селе Новотроицком, поблекнут от времени надписи на других многочисленных памятниках, но никогда… Слышите?! Никогда! Не будет забыт великий подвиг нашего народа, выстоявшего в нелёгкой борьбе с фашизмом, потому что священная память о павших героях бессмертна.
За день до победы
(Село Шекляево. Анучинский район, Приморский край. 8 апреля 1985 года. Трофим Антонович Васильчук, инвалид войны, механизатор совхоза «Жемчужный». Награды: ордена Отечественной войны первой и второй степени, Красной Звезды, медали «За оборону Сталинграда», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», «За победу над Германией».)
…3-я гвардейская дивизия неделю сдерживала натиск попавшего в окружение противника, пытавшегося вырваться из него у деревни Бузиновка. После жестоких боёв за Сталинград изрядно поредевшая дивизия пополнилась бойцами-дальневосточниками, в числе которых прибыли сюда и друзья-земляки Трофим Васильчук и Николай Кулаковский. Оба до войны работали трактористами, вместе, закончив весенний сев, пошли на фронт.
В утренних сумерках они прибыли на позиции и ещё не успели обустроиться в окопе, как командир взвода крикнул:
— Наша задача, ребята, уничтожить танки. Подпускайте их поближе, не бойтесь… Они только с виду железные, страшные, а горят не хуже деревянных. — И лейтенант, придерживая на груди бинокль, побежал в другой окоп. Вдали заклубилась пыль, немцы начинали новую атаку.
Трофим с волнением и затаённым страхом всматривался в приближающиеся грохочущие чудовища. То и дело по брустверу цокали пули, земля вокруг содрогалась от тяжёлых разрывов. Вот уже отчётливо видны белые кресты на броне, язычки пламени непрерывно бьющих пулемётов. На левом фланге кто-то, не выдержав, метнул гранату и тотчас упал, срезанный пулемётной очередью. Трофим видел, как танк, легко преодолев воронку, образовавшуюся от разорвавшейся впереди гранаты, наехал на окоп, завертелся на месте, смешивая с землёй автоматчиков.
Он размахнулся, вложив в бросок противотанковой гранаты всю злость на врагов и боль за погибших на его глазах товарищей. Над танком поднялся высокий столб дыма и огня. Из него, в охваченных пламенем комбинезонах, выскочил экипаж.
А невдалеке уже лязгали гусеницы другого танка. Солдат нырнул в боковой проход, танк двинулся дальше. Трофим пропустил его немного вперёд и сзади метнул на броню одну за другой две бутылки с горючей смесью. Громадина вспыхнула ярким костром посреди перепаханного снарядами колхозного поля. Ещё один танк грохотал перед окопами; прикрываясь его бронёй, бежали за ним гитлеровцы. Николай Кулаковский, поднявшись во весь рост, бросил гранату. Оглушительно рванули снаряды внутри танка, и от этого взрыва погиб друг Трофима. Оставив на поле боя двенадцать искорёженных машин, десятки убитых солдат и офицеров, фашисты откатились назад. За мужество и героизм, проявленные при отражении танковой атаки, Трофим Васильчук был награждён орденом Отечественной войны второй степени.
Вскоре смелый боец был зачислен во взвод разведки четвёртого артиллерийского корпуса 1-го Белорусского фронта. Многих «языков» взял Трофим Васильчук, за что был награждён орденом Отечественной войны первой степени. До Берлина дошёл бывалый солдат Трофим Васильчук, но отпраздновать победу в логове врага не пришлось: за день до капитуляции фашистской Германии по грузовику, в котором ехали разведчики его взвода, выстрелил «фаустник». Что было дальше, не помнил. Лишь потом узнал, что прежде, чем его нашли засыпанного землёй и отправили в госпиталь, штабной писарь уже успел отправить ему домой «похоронку».
Врачи долго боролись за жизнь Трофима, спасли от смерти, но правую руку из опасения заражения пришлось отнять.
Поздно осенью, засунув пустой рукав гимнастёрки за ремень, вернулся солдат в родное Шекляево. С грустью смотрел на работающие в поле трактора, хотелось, как прежде, сесть за рычаги, пахать землю. С этой мыслью и пришёл в правление колхоза.
— Ты что, Трофим, в своём уме? С одной рукой! Ты подумал, как работать на тракторе? — запротестовал председатель колхоза. — Мне вот заведующий зерновым складом нужен… Самое подходящее для тебя дело.
— Лётчик Маресьев без ног на самолёте летал, а у меня только одной руки нет… Я смогу, — уверенно заявил Трофим.
До пенсии трудился герой на полях совхоза «Жемчужный», пахал землю, сеял рис, управлял комбайном во время жатвы. И уже никто из односельчан не удивлялся однорукому механизатору.
…Тридцать четыре года прошло со дня беседы с Трофимом Антоновичем Васильчуком на рисовом чеке совхоза «Жемчужный». Он сидел на подножке комбайна; левой рукой, помогая зубами, оторвал от газеты клочок бумаги, всыпал в него щепоть махорки, скрутил цигарку, достал из кармана спичечный коробок, зажал между колен и ловко чиркнул об него спичкой. Прикурил, неторопливо проговорил:
— Фронтовая привычка, знаете ли… Не курю сигареты, папиросы. Ненастоящий табак в них. Просите рассказать, как воевали мы… От Сталинграда до Берлина дошёл… Много чего было. Вспоминать не хочется. Кровь, грязь, стоны раненых, гибель товарищей… К тому же день сегодня солнечный, а пора страдная. Каждая минута простоя совхозу дорого обходится… Коротким будет мой рассказ…
Сегодня, по прошествии многих лет, с грустью и болью в душе вспоминаю ветеранов, таких как Трофим Антонович Васильчук, которых нет в живых. Но я счастлив, что мне довелось не только видеть их с орденскими планками на лацканах пиджаков во время праздничных шествий или в школах, но и беседовать с ними в простой рабочей обстановке. Они, свидетели ужасов жестокой войны, её участники, проявляя мужество, героизм, отвагу и величайшее терпение, ценой своих жизней спасли нашу страну от коричневой чумы двадцатого века — фашизма. Мы всегда будем чтить память о них, и мы ещё долго будем в долгу перед ними, потому как ничем нельзя оплатить принесённые ими жертвы во имя Великой Победы.
Слава тебе, русский солдат Трофим Васильчук!
«Последний бой, он трудный самый»
(17 марта 1987 г., Арсеньев, Приморский край, завод «Аскольд», Пётр Лукич Москаленко, бригадир слесарей-сборщиков цеха 3, орден Красной Звезды, медаль «За отвагу», его рассказ о последнем бое в немецкой усадьбе в окрестностях Бранденбурга.)
В обеденный перерыв остановились станки, и в непривычной для цеха тишине громко стучали по столу костяшки домино. Я и Пётр Лукич Москаленко, бригадир слесарей-сборщиков, сидели в сторонке от шумной компании, и я обратился к нему с вопросом, который чаще всего задавал всем фронтовикам:
— За что вы получили медаль «За отвагу»?
Пётр Лукич не ответил: к нему неожиданно подошёл начальник цеха с чертежом нового изделия.
— Вот, ознакомься… Срочный заказ. Чтобы выполнить, придётся вашей бригаде трудиться сверхурочно… Трудновато будет.
— Не беспокойтесь… Если надо срочно — сделаем.
Уверенные эти слова, пожалуй, более всего раскрывают характер Петра Лукича, одного из старейших работников «Аскольда», участника Великой Отечественной войны, бывшего связиста стрелкового полка.
— За что получил медаль «За отвагу»? — переспросил он, когда начальник ушёл. — Но только коротко… Мне ещё к технологам забежать, посоветоваться, — сказал он, сворачивая чертёж. — Ну так вот…
Приглаживая белые как снег волосы, он помолчал, и глядя на меня голубыми, не утратившими блеска глазами, сказал:
— Сколько лет прошло, а всё не могу забыть товарищей, погибших в тот день… 1 мая сорок пятого.
…На переправе, забитой грузовиками, танками, пушками, взвод связистов отстал от своего стрелкового полка, уже вступившего в бой на другом берегу, и нужно было как можно быстрее наладить связь с батальонами, ушедшими далеко вперёд. Всю ночь связисты шли под моросящим весенним дождём. Наконец, под утро, стали видны очертания большой усадьбы. Подошли ближе. В окружении набиравшего цвет яблоневого сада белел роскошный особняк. Тихо было вокруг, и тишину нарушало лишь весёлое щебетанье птиц. До сих пор приходилось видеть разрушенные города, и бойцы восхищённо рассматривали богатое строение.
— Видать, какой-то немецкий барон жил… Аллеи… Водоём с лилиями и дорожки песочком посыпаны, — сказал командир взвода. — Вот здесь и сделаем привал…
Лейтенант не успел договорить. Вместе с лучом солнца, радостно выглянувшего из-за высокой тростниковой крыши сарая, почти в упор ударила свинцовая пулемётная струя. Лейтенант медленно, будто не веря в случившееся, свалился в прозрачную воду бассейна. Упали ещё несколько бойцов. Остальные быстро перекинулись через массивную чугунную ограду и открыли ответную стрельбу.
Пётр Москаленко, отдышавшись, сбросил с плеч ставшую невыносимо тяжёлой телефонную катушку. В дикой ярости захлёбывался пулемёт, жёлтое пламя от его выстрелов вылетало из узкого оконца на верхнем этаже сарая. Примостившись, Пётр дал по нему несколько очередей из автомата. Пулемёт на минуту умолк, но вдруг с новой силой ударил из другого оконца. Короткими перебежками, прячась за стволы яблонь, солдат подобрался к сараю, но железная дверь была заперта изнутри. Спрятавшись за угол, Петр швырнул под неё гранату. Раздался взрыв, но дверь осталась цела. На крыльцо особняка вышел толстый человек в жилетке, по его выразительным жестам можно было понять, что немец не хочет, чтобы русские ломали ему сарай.
— Тогда скажи им, пусть выйдут! — крикнул Пётр. Немец ушёл, а пулемёт продолжал стрелять.
За сараем Пётр увидел бочку с керосином.
«Выкурить фрицев огнём… Но как?», — подумал солдат.
Стены высокие, до крыши не достанешь. Под ногами валялся длинный шест. Пётр стянул с себя ватник, ремнём привязал к шесту, опрокинул бочку и вылил на него весь керосин. Чиркнул зажигалкой и с трудом поднял над головой огромный факел. Тростниковая крыша вспыхнула большим жарким костром. Загремел изнутри засов. Дверь открылась, Пётр швырнул в сарай последнюю гранату и открыл стрельбу по сбегающим вниз немцам. Рухнула крыша, и всё стихло. Чёрный дым стлался над усадьбой барона, напоминая о том, что война ещё не окончена. В глубокой скорби стояли солдаты над свежими могилами своих товарищей, с которыми вместе отступали в 41-м, вместе шли от Москвы до этого неизвестного им немецкого местечка под Бранденбургом. Набежавший ветерок шевелил непокрытые волосы, доносил запах гари.
— Взвод, слушай мою команду, — тихо сказал рядовой Москаленко, взваливая на спину телефонную катушку. — Наша задача — догнать полк и наладить связь с батальонами.
— Ребята, а ведь сегодня 1 мая, — вспомнил пожилой боец. — И наверно это был наш последний, самый трудный бой.
…Пётр Лукич прервал свой рассказ, ладонью смахнул с глаз набежавшую слезу:
— Вместе с ними я прошёл почти всю войну, и потому так тяжело было потерять их за несколько дней до победы… Прощайте.
Я хотел окликнуть его вопросом: «Так это за первомайский бой вас наградили медалью “За отвагу”»? Но я промедлил, он ушёл, а передо мной словно воочию стояли холмики свежей земли, под которыми навсегда остались лежать простые наши парни, погибшие в самом конце войны.
Опалённая молодость
(Арсеньев, Приморский край, городской отдел внутренних дел, водитель машины патрульно-постовой службы старшина милиции Чумаков Иван Павлович, 20 апреля 1981 г. Десантник, гвардеец, полный кавалер орденов Славы, орден Красной Звезды, медали «За отвагу», «За взятие Будапешта», «За победу над Германией», «За победу над Японией», «50 лет советской милиции», «За безупречную службу по охране общественного порядка». Служил на лидере «Ташкент», после потопления которого в Новороссийске немецкими бомбардировщиками был зачислен в полк морской пехоты».)
Небольшой рассказ о Чумакове Иване Павловиче, отпечатанный на машинке, я нашёл среди других неопубликованных рукописей. Судя по дате, отмеченной на пожелтевшей странице, в те предмайские дни, помнится, я слёг в больницу и, видимо, по этой причине не сдал рукопись ответственному секретарю редакции, но рассказ о герое не остался в забвении и сегодня предстаёт читателю журнала в том виде, в каком был написан тридцать восемь лет назад.
…Под ногами раскачивалась земля. С каждой секундой она неотвратимо приближалась. В предрассветных сумерках трудно было разглядеть что-либо внизу. Опытным взглядом парашютиста-десантника Чумаков определил, что длинная полоса тумана и есть та самая река, на правый берег которой была сброшена группа. Подтянув стропы, гвардии старшина заскользил вниз.
«Только бы никто не угодил в воду», — успел подумать он, на какой-то миг увидев в стороне несколько бледных куполов. Неожиданно перед ним тёмной громадой встала земля. Толчок…
Пропахав на боку добрых двадцать метров, Чумаков вскочил на ноги, огляделся. Слева и справа приземлялись товарищи. Вот здесь, на этом крутом берегу им предстоит стоять насмерть, ожидая подхода полка морских пехотинцев.
Обнаружив в своём тылу советский десант, немцы не заставили себя долго ждать. Ещё не взошло солнце, когда они, словно пауки, полезли на высотку. Атаки фашистов следовали одна за другой. На исходе были боеприпасы. В солдатских фляжках давно кончилась вода, и бойцы изнывали от жажды. Внизу, всего в каких-нибудь ста метрах, тихо плескалась река, но подобраться к ней было невозможно. Немцы почти непрерывно обстреливали высотку и берег, а вода была нужна, просто необходима пулемёту, людям. И когда стемнело, к реке бросился старшина Чумаков. Фашисты, очевидно, не ожидали такой смелости. Они открыли по смельчаку беспорядочную стрельбу, но внизу, под прикрытием обрыва, он был недосягаем для пуль. Чумаков напился, наполнил несколько связанных вместе фляжек. Уже на обратном пути старшина почувствовал, как вдруг обожгло ноги. Он свалился в окоп, протянул товарищам связку влажных фляг, потерял сознание и уже не видел, как жадно припали к ним губами морпехи. Товарищи, напоенные им, выстояли, удержали высотку, чем обеспечили успех наступления полка морской пехоты.
После госпиталя гвардии старшина Иван Чумаков простился с родным десантным полком. Он сел за руль грузовика. И потянулись перед ним дороги. Грязные, разбитые дороги войны, но старшина знал: они ведут к победе над заклятым врагом. Нередко между разрывами бомб, снарядов и мин подвозил бесстрашный водитель боеприпасы на позиции артиллеристов. С боями прошёл солдат через всю Украину, Венгрию и в Германии услышал долгожданную весть о победе. Но в те радостные дни не закончилась война для Ивана. Полк мотопехоты перебросили на Дальний восток, где он принял участие в войне с империалистической Японией.
Тридцать восемь лет прошло со дня нашей встречи с полным кавалером орденов Славы Иваном Павловичем Чумаковым, многое забылось, но ордена, сверкающие на парадном кителе старшины милиции, бережно хранимые в семье героя, напоминают его внукам о суровых днях опалённой молодости их отважного деда.
Светлая тебе память, гвардеец Иван Чумаков!
Военрук Фролов
(Арсеньев Приморского края, школа № 9, преподаватель военного дела майор запаса Василий Никифорович Фролов, на фронте был с первого дня войны до последнего, артиллерист, командир батареи. Ордена Отечественной войны первой и второй степени, два ордена Красной Звезды, медали «За боевые заслуги», «За взятие Вены», «За победу над Германией». 7 ноября 1978 г. Запись на праздничной демонстрации.)
Слушая рассказы военрука Василия Никифоровича Фролова, школьники с затаённой завистью посматривали на его орденские планки. Немногие из них знали, что уже в первый день войны его полк оказался в окружении. Топкими болотами, прорвав окружение, бойцы вышли в расположение советских войск. А вскоре они уже вгрызались в промёрзшую подмосковную землю, чтобы стоять насмерть.
Утром, проснувшись от глухо сотрясавшихся стен окопа, Василий стряхнул с себя комья мёрзлой глины, закоченевшими пальцами свернул самокрутку. Стараясь согреться, затянулся крепкой махоркой.
— Рядовой Фролов, к командиру батареи! — услышал он команду.
Через несколько минут Василий уже сидел на вершине большого дерева и, спрятавшись за ствол, вёл наблюдение за передней линией противника. Отсюда, с холма, в предутренней дымке слабо просматривались очертания немецких окопов. Где-то там спрятаны блиндажи, огневые точки. Но вот в бинокль наблюдатель заметил, что в лощинке появилось несколько лишних кустов. Сосредоточив на них внимание, солдат убедился, что это были замаскированные блиндажи.
— «Волга», «Волга»! Я — «Орёл»! В квадрате пятнадцать вижу блиндажи, — сообщил Фролов на командный пункт.
Тотчас на той стороне взметнулись брёвна, камни, и эхо донесло грохот разрывов. В лучах скупого ноябрьского солнца было видно, как, завихряясь на ветру, полетел пух. Очевидно, в блиндажи фашисты натаскали награбленные в деревнях перины, и теперь содержимое их белым облачком витало над чёрной взрыхлённой землёй.
— Ай да Фролов! — услышал он в телефонной трубке голос комбата. — Молодец! Весь комфорт фрицам испортил.
Ночью в тесной землянке при свете коптилки ему вручили комплект новенького обмундирования.
— Быстро переодевайся и бегом к машине. Там, позади окопов дожидайся бойцов… Ты один с нашей батареи едешь.
— Не понял, товарищ капитан…
— Так ведь завтра седьмое ноября, праздник! Парад будет на Красной площади! А это значит, что скоро пойдём в наступление! Запомни этот день, Вася.
Да, он запомнил этот день на всю жизнь. Исторический парад на Красной площади. В чётком строю промаршировал по тогдашней брусчатке, сжимая винтовку занемевшими от холода пальцами, испытывая волнение от переполнявшей его радости скорого наступления. И всё сделал для того, чтобы собравшиеся 7 ноября 1978 года за праздничным столом его дети и внуки были счастливы. Они не знают войны. Они по-настоящему счастливы потому, что ради них не щадили своей жизни миллионы советских людей, таких как Василий Никифорович Фролов.
Солдатская память
(Халхин-Гол — Прага — Халхин-Гол — боевой путь участника войны с немецкими фашистами и японскими милитаристами Петра Григорьевича Литвинова. Сержант, водитель грузовика, два ордена Славы второй и третьей степени, орден Отечественной Войны второй степени, медали «За освобождение Праги», «За отвагу», «За победу над Германией», «За победу над Японией» Механизатор совхоза «Корниловский», Анучинский район, село Корниловка, Приморский край. 3 мая 1975 г.)
На порыжелой фотографии, потёртой по краям и потрескавшейся, но хранимой в семье Литвиновых как великая память о самом незабываемом дне, они рядом: муж и жена. Медали на вылинявших гимнастёрках, на плечах — сержантские погоны. Головы в пилотках наклонены друг к другу. На лицах — улыбки, в глазах — безмерное счастье. Наискось, на уголке фотографии подпись: «9 мая 1945 года».
И свадьба в день Победы, и фотография — всё это будет потом, они ещё не знали, что судьбе угодно познакомить их одетыми в солдатские шинели. И первые цветы, которые подарит сержант Пётр Литвинов скромной, застенчивой Ане — сержанту хозвзвода, он соберёт на перепаханной снарядами лесной опушке в далёкой Манчжурии.
Весной сорок первого года Петра Литвинова, как одного из лучших бойцов погранзаставы, участника боёв на Халхин-Голе, командование направило в военное училище. Уже в июле он получил каким-то чудом дошедшее письмо от старшей сестры Евдокии. «Мужайся, Пётр. Погибли наши братки Миша и Ваня. А в наш дом ворвался фашист, стал грабить. Отец не сдержался и хватил немца обухом по башке. Скрываемся теперь в лесах. Отомсти, брат!» С этим письмом и пришёл к начальнику училища с просьбой отправить его на фронт.
И вот он в составе 208-го автобатальона уже отсчитывает километры, оставшиеся до линии фронта. Первый бой… Как и последний, он всегда самый трудный, но обстрелянный на Халхин-Голе сержант Литвинов не почувствовал себя новичком: как-никак, в армии с 37-года, успел пороху понюхать в боях с японскими самураями. И всё же тот день, когда он прибыл в распоряжение артполка, остался в памяти солдата на всю жизнь.
В полдень немцы начали усиленную артподготовку и после массированной атаки потеснили позиции наших артиллеристов. Казалось, не будет конца оглушительному грохоту, визгу осколков и тяжёлому уханью взрывов. Артиллеристы то и дело меняли позиции, и старенькому «Зису» доставало работы. С рассвета до глубокой ночи таскал он пушки, походные кухни, перевозил снаряды и раненых.
— Давай, жми на станцию, браток! Снаряды на исходе, — приказал Литвинову командир батареи.
Дорогу на станцию, обстреливаемую противником, он миновал удачно, если не брать в счёт несколько осколков, расколотивших борт кузова. Но вот наконец станция. Повсюду следы недавней бомбёжки, запах гари, марево дыма от горящих вагонов и шпал. Сбросив мокрую, седую от пыли и копоти гимнастёрку, Пётр грузил снаряды, ящик за ящиком. Глухие раскаты взрывов здесь были менее слышны, но шофёр знал: там идёт бой, жестокий, изнурительный. Знал и то, что комбат с нетерпением поглядывает на часы, ожидая его возвращения со снарядами.
Закончив погрузку, сержант похлопал ладонью по капоту машины:
— Не подведи, дружище.
И снова туда, на передовую, где чёрный смерч тянется к небу. Лавируя между глубокими воронками, он вёл грузовик на бешеной скорости. Неожиданно впереди на выжженном огнём ржаном поле увидел Литвинов зловещую тень. На мгновение глянул вверх и тотчас резко затормозил. Фашистский стервятник, не ожидавший его остановки, с рёвом пронёсся над машиной. Запоздало сброшенные бомбы сотрясли землю, качнули автомобиль со смертоносным грузом. Пока самолёт делал разворот, Пётр рванул машину вперёд, выглядывая из кабины и наблюдая за самолётом. Брызнули на обочине фонтанчики пыли, взбитые пулями, заскрипели от сильного нажатия тормоза. Бомбы упали левее от дороги, но в тот же миг отлетела дверца кабины, осколком перебило ногу. Неизвестно, чем бы кончился этот неравный поединок, но через выбитые ветровые стёкла шофёр увидел пару наших истребителей. Вскоре снаряды, привезённые им, уже били по врагу.
После ранения Пётр Литвинов не вернулся в свою часть. Его определили механиком в танковый полк, который был переброшен на Дальний Восток. Здесь солдат встретил долгожданную Победу над фашистской Германией. В этот радостный день Пётр и Анна сыграли свадьбу, если так можно назвать скромную вечеринку в солдатской палатке в кругу боевых друзей. Тогда и сфотографировались. Вместе молодожёны участвовали в боях с японцами на сопках Манчжурии, вместе возвратились в полюбившееся им Приморье, стали рисоводами в совхозе «Корниловский». Они с честью выдержали все испытания, выпавшие на их долю во время двух войн, и жизнь этих героических людей лучший пример самоотверженного выполнения долга перед Родиной.
А мы, нынешнее поколение, будем хранить священную память о тех, кто жертвовал жизнью во имя Победы.
