1
Плавзавод «Всеволод Сибирцев» сиплыми гудками давал о себе знать в сотне миль западнее Броутона, небольшого острова в Южной группе Курил. За кормой океанского монстра в страдные дни путины тянется неровная цепочка сейнеров, ожидающих выгрузки рыбы на плавбазу. Крошечные, тёмные силуэты рыболовных судов, с полными трюмами сельди осевших в воду по самую ватерлинию, чуть видимые издали, напоминают глупышей, топорков, бакланов, бултыхающихся в волнах. Случалось, не одни сутки простояв в очереди на сдачу сельди, минтая, камбалы, сайры, морского окуня, наваги, сейнеры вываливали протухшую рыбу за борт и спешили вернуться в район промысла за новым уловом. После успешного траления, удачной заводки кошелькового невода или постановки сетей капитаны, наперекор штормовой погоде, стремились кратчайшим путём прийти к плавбазе, к причалу рыбокомбината. Это сравнимо с полевой жатвой, когда водители грузовиков, наполнив кузова зерном из бункеров комбайнов, торопятся на хлебоприёмные пункты, невзирая на бездорожье и осеннюю распутицу.
Промозглой апрельской ночью, захваченные тайфуном «Шерли», мы идём проливом Уруп к плавбазе с трюмом, что называется, «под завязку», набитым рыбой. Наш пузатый СРТ — средний рыболовный траулер, неуклюже переваливаясь с борта на борт, то зарывается тупым форштевнем в пенящиеся волны, то с невероятным трудом, словно взмыленная лошадь, везущая в гору тяжёлый воз, взбирается на штормовой вал, чтобы снова ринуться в кипящее море. Огромные волны с шумом перекатываются через палубу, к радости боцмана, отмывая её от рыбьей чешуи, с грохотом ударяются в фальшборты, сотрясают облезлый за шесть месяцев путины корпус.
На тысячи миль вокруг непроглядная ночь с моросящим, вперемежку со снегом, дождём, с завывающим в снастях встречным, дующим с Охотского моря ветром. Вода течёт с капюшона, прикрывающего мокрое лицо, струится по складкам прорезиненной армейской плащ-палатки, купленной мною на базаре в Курильске. Мои руки, держащие штурвал, немеют от холода. В ожидании конца «собачьей» вахты я всё чаще подношу к глазам часы, всматриваюсь в светящийся циферблат. Утомительно долго тянется время вахты, и нескончаемыми представляются дни, недели, месяцы промысловой путины.
В рассеянном дождевой пеленой луче прожектора изредка мельтешат чайки. Ничего не вижу перед собой, кроме заливаемого волнами полубака и вздымающейся палубы, освещённой тусклым светом топовых огней. Я неотрывно смотрю на картушку компаса, волны швыряют судно, сбивают с курса. Лёгким подворотом штурвала удерживаю непослушную картушку, а значит, и судно, на отметке 270 градусов. Справа по курсу, всего в десяти милях от нашего штормующего «рыбака», во мраке ночи притаились скалистые утёсы Чёрных Братьев — двух вулканических островов с остроконечными семисотметровыми вершинами, окутанными клубами ядовитого дыма. Сколько парусных ботов, шхун, кочей, шлюпов разбилось на предательских камнях Чёрных Братьев, не видимых в ночи!.. Ни на миг не расслабляясь, не забывая о невидимых во тьме островах, ещё крепче сжимаю рукоятки штурвала. Пристальное внимание к дрожащей картушке компаса во время такой дикой качки сродни быстрой езде на автомобиле: задремал на секунду за рулём, и авария неизбежна.
Я стою «собачью» вахту вместе с опытным штурманом Петром Петровичем Мельниковым, бывшим капитаном траулера, затонувшего зимой в Олюторском заливе Камчатки. Обледеневший сейнер с трюмом, вот как у нас сейчас, полным сельди, опрокинул ураганный шторм. Команде удалось спустить на воду надувные плоты и спастись на них. Портовое начальство признало Мельникова виновным в гибели судна. «Не выбросил за борт груз… Не сколол намерзающий глыбами лёд… Не принял во внимание метеосводку… Не обеспечил…» — гласили строки приказа о лишении Мельникова капитанского диплома.
Всецело полагаясь на верный компас, я мечтаю о тёплой каюте, о горячем чае, о шерстяном одеяле, под которое, приняв душ, заберусь и под дробный стук дизеля с нервным дребезжанием переборок провалюсь в глубокий сон, пока громыхающие на трапе сапоги матроса, идущего будить смену, не возвестят о начале новой вахты. В который раз я думаю о мужественных мореплавателях, ходивших этим проливом под парусами, без грохочущего дизеля, без радиолокатора и навигатора, без точных морских карт. Наяву ощущая, как в дикой качке палуба уходит из-под ног, я могу без труда представить бедственное положение тех моряков, застигнутых штормом. Ночь… Ураганный ветер, треплющий, рвущий в клочья паруса… Неуправляемый корабль, относимый волнами на скалы… Прибой, с оглушительным гулом перекатывающий камни, разбивающий деревянное судно в щепки… Но более всего я мечтаю, чтобы прекратился свирепый шторм, чтобы утихомирилось море, стало гладким, как в тропических широтах, и тихим. Когда я вслух выразил эту мысль, штурман усмехнулся:
— Если бы в море была тишь да гладь, тогда бы здесь одни лодыри плавали и прочие хитрованы, любители прохлаждаться на лёгкой работе. Это про них сказано: «Кто в море не бывал, тот горя не видал».
За семь путин по добыче рыбы я так и не привык к качке. Морская болезнь изматывает тошнотой. Всякий раз бросаясь к обрезу — жестяной банке из-под галет, с позывами рвоты, проклинаю день и час, когда поступил матросом на сейнер. В такие минуты уверяю себя, что всё, последний рейс и больше никогда не поднимусь на палубу, пропахшую рыбой. В глубине души знаю: вернёмся в порт, поброжу по твёрдой земле, широко расставляя ноги, и тоска по морю вновь приведёт на причал, заставит взойти на борт, встать к штурвалу траулера, где нет выходных и праздничных дней, где все работают, как одержимые, где нет места боли, усталости, унынию, страху, отчаянию.
Я с затаённой завистью смотрю на вахтенного помощника капитана, не подверженного морской болезни. Со спокойным видом, словно и нет ревущего шторма, Мельников развалился в кресле, привинченном к полу. Прикрывая лицо полой плаща, штурман поглядывает на репитер компаса и, скорее по привычке, чем по необходимости, бросает короткое:
— Не рыскать на руле!
— Есть не рыскать! — отвечаю, хотя и так изо всех сил стараюсь держать надоевшие мне 270 градусов на верхней отметке компаса.
Мельников спускается в штурманскую рубку, уточняет координаты, сверяется с картой, просматривает окружающее нас мрачное пространство на экране локатора. Вернувшись на мостик, усаживается в кресло, строгим голосом предупреждает:
— Точнее на руле. На траверзе остров Брат Чирпоев. Семь миль до Чёрного Брата… Черти с квасом съели бы этого родственничка и не подавились!
— Петрович, — чтобы отвлечься от дурноты морской болезни, спросил я. — Кто и почему назвал эти острова Чёрными Братьями?
Мельников молчит. То ли задремал штурман, то ли говорить громко, перекрывая шум ветра, не хочет. Но вот он пристально посмотрел на репитер компаса, потом на меня и, не найдя причин сделать рулевому замечание, сказал, вернее прокричал:
— Василий Головнин на шлюпах «Диана» и «Камчатка» в начале девятнадцатого века исследовал Курильские острова… Вероятнее всего, он Чёрными окрестил Чирпоя и Брата Чирпоева... Брат Чирпоев, мимо которого сейчас идём, пять километров в длину и почти столько же в ширину. А другой Чирпой и того меньше: чуть больше трёх километров в ширину и в длину. По три семисотметровых вулкана на каждом. Пресной воды на них нет. Узкий пролив Сноу разделяет зловредных братков — ширина его всего чуть больше мили. Да ещё в нём островок Морской Выдры и несколько скал, торчащих из воды, на которые легко напороться… В общем, ничего, кроме неприятностей, Чёрные Братья морякам не сулят. Голые камни, застывшая лава… Вечно курятся. Издали всегда чёрными видятся… К слову сказать, находились смельчаки, ходившие проливом Сноу…
— Сноу? Это кто? Мореплаватель?
— Генри Сноу? Хозяин зверобойной шхуны. Лет сто назад или больше этот предприимчивый англичанин промышлял в проливе морских котиков. Лежбища у этих ушастых тюленей здесь… Мех у них очень ценится. Байка есть, что якобы именно Сноу послужил прообразом капитана Ларсена в романе Джека Лондона «Морской волк». Так ли это, не могу утверждать… Во всяком случае, смелый моряк был Сноу… Были и другие смельчаки, кто, сокращая путь до плавбазы, ходил между Чёрными Братьями… Один такой сорвиголова на Итурупе живёт… Илью Муромца видел?
— Богатыря на картине Васнецова?
— Да нет… Водопад на Итурупе, самый высокий в России. Высота — сто сорок метров, ныряет прямо в океан. Грохот от него далеко слышен, за то и назвали его именем русского богатыря. Увидеть его можно только со стороны моря. Ну, а сорвиголова, о котором я говорил, летом у подножия горы в бамбуковой хижине живёт — бывший капитан сейнера, а ныне пенсионер Геннадий Дмитриевич Савельев. Митричем его зовут на Итурупе. От корреспондентов, от туристов у Митрича отбоя нет. На своём катере возит любителей экзотики к Илье Муромцу… Сувениры из бамбука им продаёт: циновки, корзинки, панно, засушенных крабов и морских ежей. Пограничникам, браконьерам, перекупщикам рыбы, кальмара, крабов он лучший друг. Японцы, айны есть на острове, не всех выселили после войны… Общаясь с ними, Митрич так поднаторел в японском, что на их языке договаривается о сбыте японцам лосося, икры, креветки, крабов. А уж те своим передают условия договора — и всем навар, все в барыше… Квартира у Митрича в посёлке Буревестник, только дома его застать непросто, мотается он по всему острову на своём джипе — дела свои авторитетные проворачивает. А авторитет у Митрича — будь здоров. Многое на нем держится и многим он помог. Например, в прошлом году в августе мы зашли на Итуруп заправиться пресной водой, солярой. Смотрим, у пирса в посёлке Рейдово на швартовых поскрипывает канатами сейнер… без капитана! Сбежал капитан, и это в разгар сайровой путины. А ведь до Шикотана рукой подать. Для рыбаков там самый денежный сенокос в это время года, а «Кальмар» — без капитана. Забавная история вышла, и, как ты, наверное, уже понял, она и подтвердила еще раз авторитет Митрича. Потому что для того, чтобы вернуть с помощью пяти слов подгулявшего моряка, нужно быть или волшебным джином, или таким, как наш Митрич. А теперь слушай, так и быть, сейчас тебе все расскажу…
2
В августе на Южных Курилах установилась обычная в этом месяце ясная солнечная погода. Прохладный ветерок с Охотского моря освежал западную часть Итурупа. На восточном побережье острова, покрытом тропическим бамбуком, напротив, чувствовалось тёплое дыхание Тихого океана. Синие зубцы островерхих вулканических гор окаймляют горизонт на севере. Где-то там, вдали, среди скалистых утёсов, низвергаются водопады и в разноголосых птичьих базарах тонет грохот прибоя. В один из таких благодатных дней по кривой и пыльной улочке посёлка Китовый шёл человек в форме капитана морского флота. После длительного плавания в штормовом море его ноги ещё не отвыкли от постоянной качки, и моряк шагал не торопясь, вразвалочку, широко ступая по твёрдой земле. Был он средних лет, подтянут, русоволос, коротко стрижен, гладко выбрит, в наутюженных брюках, в кителе с шевронами. Начищенные до зеркального блеска туфли, белоснежная сорочка и чёрный галстук с золотой заколкой-якорьком дополняли опрятный вид моряка, для которого морская честь превыше всего. В одной руке капитан нёс ящик-«разноску» с плотницким инструментом, в другой держал «мицу» — фуражку с «крабом», которой обмахивал потное лицо. У крайнего домика, напоминавшего старый амбар, огороженного почерневшим от дождей штакетником, сохранившим кое-где следы зелёной краски, моряк остановился, поставил ящик у расхлябанной калитки. Узкая тропинка, натоптанная между грядками моркови, свёклы, лука, картофеля и капусты, вела к дощатой двери домика. Фанерная вывеска, неровно обрезанная по краям, прибитая над входом, гласила: «Царство Иеговы». Здесь по воскресеньям читались проповеди, проводились молебны, богослужения, собрания секты исследователей Библии, «свидетелей Иеговы». По огороду слонялись молчаливые члены общины. Грязные оборванцы лениво рвали траву, выбрасывали охапки сорняков через изгородь. Белокурая девица в спортивном костюме, перегнувшись в поясе, склонилась над морковной грядкой.
— «Спортсменка» очень даже симпатичная, — тихо проговорил капитан. — Но, как и все безропотные свидетели Иеговы, изнуряет себя непосильным трудом в наказание за содеянные грехи. Приобщимся же и мы к богоугодному делу.
Сказав так, пришелец повесил на забор китель и галстук, водрузил на покосившийся столбик фуражку. Еще раз окинув взглядом ловеласа стройную фигурку девицы, капитан мысленно приобнял её за талию, но тотчас, спохватившись, пробормотал:
— Господи, прости…
Утерев лицо носовым платком, надушенным дорогой туалетной водой, моряк произнёс нечто, напоминающее молитву, взял из ящика молоток, несколько гвоздей и глубокомысленно, словно требовалось решить сложную техническую задачу, уставился на обветшалый забор. Горластый петух взлетел на прогнившую прожилину в том месте, где недоставало нескольких штакетин, захлопал крыльями, отчего забор зашатался, и прокричал своё неизменное «кукареку». Не лучшим образом выглядел и домик «Царства Иеговы», глядевший на залив парой небольших окон с разбитыми стёклами. Крыша «царства» прогнулась, у стен валялись обломки шифера с бугорками застарелого мха.
— Н-да-а… — покачал головой капитан, обозрев «царство» глазами человека, привыкшего видеть во всём безупречный флотский порядок. — Не блещут дела в общине… Требуются немалые материальные затраты, чтобы обрести здесь душевный покой и смирение.
Подняв оторванную штакетину, валявшуюся неподалёку, капитан приложил её на прежнее место в заборе. Прежде чем вогнать в неё гвоздь, порылся в карманах висевшего кителя в поисках пачки сигарет «Bond» и зажигалки. Вспомнив, что бросил курить, тихо ругнулся, попытался приладить штакетину к прожилине, однако та не прилегала — мешал торчавший ржавый гвоздь. Капитан достал из ящика гвоздодёр, подцепил им гвоздь, нажал, но выдернуть не смог. Капитан выругался сильнее, поняв, что гвоздь не поддаётся, забил его, часто промахиваясь по шляпке. От трухлявой прожилины в разные стороны разлетались щепки. Наконец, старая штакетина прилегла, как нужно, капитан воткнул в неё новый гвоздь, ударил по нему молотком. Гвоздь стрельнул в траву. Капитан выдал по этому случаю целую тираду терминов на морском сленге, произносимую им прежде с мостика сейнера на нерасторопных матросов. Он наживил в штакетину другой гвоздь, ударил по нему, но опять не совсем удачно. Воткнувшись немного в доску, гвоздь загнулся, и сколько ни бился моряк над ним, пытаясь выправить, упрямый гвоздь никак не желал подчиниться.
— Да и чёрт с вами… — сплюнул капитан, как попало всаживая в штакетину один за другим ещё несколько загнувшихся гвоздей. К сказанному он хотел добавить солёную морскую поговорку, однако данный «свидетелям Иеговы» обет не сквернословить не позволил выразиться непристойно. Капитан с состраданием к самому себе и с сожалением посмотрел на фанерную вывеску «царства Иеговы». Таким же образом — неумело, но с одушевлением — он ударял молотком до тех пор, пока, разгорячившись, не саданул по большому пальцу левой руки.
— Чёрт бы побрал этот забор и всех иеговых свидетелей вместе с ним! — глядя на «царство», вскричал взбешённый капитан, зажимая в ладони ушибленный палец. На сей раз он не сдержал переполнявшие его эмоции и «выпустил на волю» сборище лохматых, бородатых, рогатых и прочих парнокопытных из преисподней. Приколотив ещё пару штакетин, капитан решил, что для спасения души в этот благостный день сделано им немало. Он устало присел на скамейку возле калитки. Рука потянулась за сигаретой, но тотчас безвольно упала: китель висел на заборе. К тому же капитан знал: в кармане, куда так хотелось запустить пальцы за пачкой «Bond», было пусто. Мысли, одна мрачнее другой, навеяли щемящую тоску.
«Всего лишь три дня прошло, а как будто вечность не курил, — подумал капитан. — Не выпил ни одной кружки пива… Не ел мяса. Смирись, брат Кирилл, ибо теперь ты стал братом “свидетелей Иеговы”. Пиво и сигареты — еще куда ни шло, но и об официантках из ресторана “Утес” тоже придется забыть. Будут тебе вместо официанток салаты из огурцов, помидоров, капусты, редиски с укропом и петрушкой, политые постным маслом. А чем плохи гречневые, овсяные, рисовые каши? Опять же морковный сок, варёная свекла, винегрет, глазунья… Нет. Яйца нельзя… Употреблять животную пищу — грех. Да… Кок Федя, бывало, запечёт в духовке картошечку с ломтиками колбасы и под майонезом, яиц набьёт в неё, зарумянит и горяченькую, с пылу, с жару, подаст прямо на противне. А к ней хрустящих солёных огурчиков, груздочков, графинчик с холодной водочкой… О, Господи! Опять я о греховном…»
Капитан оттянул ворот сорочки, оголяя шею прохладному ветерку, дующему с моря. Сквозь тонкую белую ткань сорочки виднелись тёмно-синие полоски тельняшки, обтягивающей крепкую грудь моряка.
— Эх, сейчас бы стаканчик водки пропустить. Кстати, известное дело: пиво без водки — деньги на ветер, — вслух мечтательно произнёс капитан, заново и с болью в душе осознавая своё решение вступить в общину «свидетелей». Перед его глазами снова возникло видение: летящие в воду бутылки с водкой, с коньяком и плававшие на волнах пачки сигарет, в отчаянном порыве выброшенные за борт с кормы сейнера. Ещё ему вспомнились смазливые личики хорошеньких официанток в ресторане «Утёс».
— Господи! — вскочил со скамейки капитан, срывая с ограды китель, блеснувший на солнце золотом нарукавных нашивок. Он похлопал по нему с тайной надеждой отыскать завалящую, смятую сигарету и, поняв, что поиски тщетны, воззрился на фанерную вывеску с надписью «Царство Иеговы». — Господи! — ещё громче крикнул капитан, обратив на себя внимание «свидетелей», работавших в огороде. — Не устою! За что ниспослал Ты мне такие кары небесные?! Нет сил стерпеть столь бесчеловечные муки!
3
Скрипучая дверь «царства» распахнулась, выпуская на свет божий обрюзгшего, неряшливо одетого мужчину в потрёпанном пиджаке, в продранных на коленях джинсах, с рыжеватой щетиной на одутловатом лице. Мятая, засаленная шляпа с обвислыми полями прикрывала его лысеющую голову с торчащими на висках седыми волосами. Шкрябая стоптанными кроссовками по тропинке, выходец из «царства» воздел руки к небу. Он увидел стоящего у распахнутой калитки моряка с молотком в руке, издали приветственно помахал ему. Сложив ладони вместе, обратив взор к небу, настоятель секты иеговистов воскликнул:
— Свидетели «Царства Иеговы» приветствуют тебя, любезный брат Кирилл! — изобразив пухлыми губами умильную радость, воскликнул он. — Наконец-то ты, отринув все греховные дела и плотские утехи, занялся богоугодным трудом. В Писании сказано: «В поте лица своего будешь есть хлеб твой». Бог возблагодарит тебя, дорогой брат Кирилл, за бескорыстный труд на пользу общине…
— Не ищу от Всевышнего наград… По вашему совету, брат Авессалом, я сегодня поработал бесплатно для очищения дурных помыслов. Однако, должен заметить, брат Авессалом, прожилины в заборе трухлявые. Пора их заменить новыми… Штакетник тоже непригоден. Заборов деревянных сейчас не ставят, а всё больше из цветного металлопрофиля.
Ревностный служитель «Царства Иеговы» оставил слова капитана о заборе без внимания. Растянув в притворной улыбке сальные губы, блестевшие после съеденной свиной грудинки, Авессалом отёр лоснящиеся щёки рукавом рубахи, доверительно понизил голос:
— Жизнь верою в Господа даст тебе, сердечный брат Кирилл, возможность всё более полагаться на Бога, доверяться Ему во всех помыслах и поступках… Открывай в молитве Богу все свои сомнения, трудности, радости, заботы и мечты… Твори добрые дела с любовью и верой. Свидетельствуй людям о Боге, приводи неверующих в нашу общину «Царства Иеговы»… Костёр хорошо горит, когда поленья собраны вместе. По отдельности они быстро погаснут. Так происходит и с верующими. Праведный верою жив будет.
— Добро, брат Авессалом. Завтра снова приду чинить забор с любовью и верой…
С лица Авессалома сошла вежливо-угодническая улыбка и оно приняло хмурый, недовольный вид.
— Чинить забор — это хорошо. Но для обустройства нашей общины нужно что-то более значимое. Сотворить доброе дело — это сделать жертвоприношение «Царству Иеговы» с любовью и верой, а главное, не сожалея о движимом и недвижимом имуществе, о денежных средствах, переведённых на счёт общины. Твоя разгульная жизнь, беспутный брат Кирилл, теперь в прошлом. Освободись от накоплений, от сейнера и берегового жилища своего и воспари душой к небесам…
— Да, надо бы воспарить, — вздохнув, кивнул капитан, мечтая о холодном пиве и солёных креветках, о солянке с копчёностями, о наваристом борще с кусками жирной телятины.
— Вот это правильно! — оживился Авессалом. — Продай сейнер, щедрый брат Кирилл, а вырученные за рыболовное судно деньги положи на счёт общины «свидетелей Иеговы». Ты войдёшь в семью божьих детей… Бог простит все твои грехи. Ты обретёшь вечную жизнь, начнёшь путь к великой цели, ради которой Господь сотворил тебя.
Душу капитана вдруг тронуло сомнение.
— До сегодняшнего дня у меня была одна цель — поймать много рыбы и того, что плавает рядом с ней. Разве не угодным Богу трудом я был занят?
— Э, нет, заблудший брат Кирилл… Ты работал за деньги, чтобы насытить чрево своё неуёмное, потратить их без пользы, — возразил капитану Авессалом, присаживаясь с ним рядом на скамью. От иеговиста мерзко пахнуло нестиранной одеждой, давно не мытым телом. Моряк с отвращением отвернулся, но служитель «царства» расценил это как нежелание вникнуть в смысл проповеди, которую намерен был донести до глухих ушей нечестивца. — Зря, грешный брат Кирилл, не хочешь слушать.
— Я слушаю, — прикрывая рот и нос надушенным платком, прогудел капитан. — Да, я работал за деньги… Как все нормальные люди. Прилично зарабатывал.
— И тратил деньги на греховные развлечения…
— А разве и не греховные бывают?
— …вместо того, чтобы отдать их нашему братству, — не обращая внимания на последнюю реплику капитана, продолжил «брат». — Сегодня ты трудился бесплатно для очищения дурных помыслов и для укрепления духа. А скоро осознаешь, что деньги, полученные за выловленную рыбу, тебе не нужны… И сейнер лучше всего продать, а вырученные за него средства передать в нашу общину на общее благо. Готов ли ты искупить свою вину перед Господом за прошлую распутную жизнь и сделать достойное тебя жертвоприношение?
«Брат» незаметно поглядывал на сосредоточенно-задумчивого моряка. Сорочка на спине капитана повлажнела от пота.
— Я не один на судне, — глухо проговорил капитан. — Это я бобыль… Ни жены у меня, ни детей. А у всех членов команды семьи, которые надо содержать… Со мной они хорошие деньги имели. Куда им идти с «Кальмара»?
— Понимаю… Смущается твой дух. Но не сомневайся, благородный брат Кирилл, Божья благодать вытеснит плесень сатанинских похотей. Бескорыстно трудясь в общине нашего братства, ты сочтёшь за великое благо перечислить деньги за сейнер «Царству Иеговы». И возрадуешься своему чистосердечному жертвоприношению, совершённому во имя Господа…
— Да… И возрадуюсь, — машинально повторил капитан, не отрывая взгляда от стройной девицы-«спортсменки», распрямившейся во весь рост, чтобы поправить сбившийся на голове платок. — Кто эта красотка, брат Авессалом, столь старательно рвущая сорную траву?
— Дарья… Сестра наша. Одинокая женщина… Муж и сын погибли у неё в автокатастрофе. Работала поваром в ресторане «Золотой рог» во Владивостоке. Продала свою квартиру, деньги нам в общину перечислила.
— А те три мужика, на бомжей похожие? Они кто?
— Бывшие предприниматели. Все накопления от бизнеса «Царству Иеговы» перевели. Последуй же и ты, славный брат Кирилл, примеру истинных христиан, «свидетелей Иеговы». Неправедным курсом ходил ты на «Кальмаре». Продай сейнер другим грешникам, очисти душу от скверны и обретёшь счастье в Раю. «Брат» вынул из-за пазухи замусоленную тощую книжицу с устрашающим названием «Башня Стражи». Похлопал по ней грязной ладонью холёной руки.
— «Башню Стражи» мы получаем от издателей бесплатно, — Авессалом молитвенно сложил ладони: — Да возблагодарит их Господь за столь щедрый дар! В номере найдёшь ответ на извечный вопрос: «Что делать с денежными накоплениями?» Прочти, уважаемый брат Кирилл, — вкрадчиво-вразумляющим голосом, каким торговцы на базаре хвалят перезрелые овощи и недоспелые фрукты, наставительно произнёс Авессалом. — Узнаешь, как счастливо живут братья-иеговисты в Штатах и в других странах… Отринув от себя богатства в пользу общества исследователей Библии, они обрели духовную свободу. Перечислив все сбережения общине, «свидетели Иеговы» работают на общину, а та, в свою очередь, заботится об их благе, об отпущении им грехов…
— Откупиться деньгами… Как в средневековье, понимаешь! — снова усомнился капитан. — Купил индульгенцию, и всё… безгрешен.
Авессалом вскочил, нервно теребя подол замызганной рубахи, однако желание опутать капитана сектантской сетью охладило его пыл. — Великодушный брат Кирилл… Ты пока далёк от сущности иеговистского учения. Убедить тебя в необходимости избавиться от бремени частной собственности и вступить в общину на равных правах с братьями совсем непросто, как показалось мне при нашей первой беседе на берегу моря. Там, в компании приятелей-рыбаков, ты пил водку и громко пел: «В дальних причалах чужие огни, ищут кого-то лучи маяка, солёные волны, холодные дни, а в небе горит, горит, горит звезда рыбака…»
— О! Вы знаете, эту песню, брат Авессалом? Всю душу она мне переворачивает… Как жить мне без моря? Что я своим ребятам скажу? Мол, всё, «Кальмара» продаю, а вы гуляйте на все тридцать два румба? Они спросят, а что это за секта такая? А я и сам не знаю…
— Американец Чарльз Гейз Рассел ещё в 1870 году основал «Кружок исследователей Библии». Позже в Пенсильвании появилось «Общество Сторожевой Башни, Библии и трактатов». Потом течение оформилось как «Свидетели Иеговы». В воскресенье в «Царстве Иеговы» состоится собрание исследователей Библии… На этом празднике души мы продолжим нашу беседу.
— В этой развалюхе? — усмехнулся капитан, кивая на домик.
Сектант сделал вид, что не заметил иронии моряка.
— Исследуя Библию, отказавшись от приобретений, личной собственности и денежных накоплений, наши прихожане не считают зазорным молиться в столь бедном помещении… Скромность бытия приближает к Богу… Но я должен покинуть тебя, добрый брат Кирилл. Паства ждёт моей проповеди, — избегая дальнейших каверзных вопросов капитана, прервал беседу Авессалом. Не поднимая ног, шаркая подошвами по пыльной тропинке, сектант удалился в «царство», захлопнув за собой проскрипевшую на ржавых петлях дверь.
4
Капитан, задумчивым взглядом проводив сектанта, раскрыл «Башню Стражи», отпечатанную в Бруклине на качественной бумаге в цветном исполнении на высоком полиграфическом уровне. Каждую страницу религиозной брошюры украшало фото счастливых «свидетелей Иеговы». Вот на фоне богато меблированной комнаты негритянская семья пьёт чай… Вот, обнявшись, стоят на палубе яхты молодожёны… Вот с сияющими лицами скачут на породистых жеребцах довольные всем муж и жена… Вот пожилые мужчина и женщина на собственной вилле пьют чай на веранде, уставленной вазами с розами… Вот члены общины на зелёной лужайке играют в гольф. На всех фотографиях «Башни Стражи» безмерно радостные иеговисты, наслаждающиеся роскошью, богатством беззаботной жизни.
«Как же понимать слова Авессалома о скромности бытия, приближающей к Богу?» — листая брошюру, думал капитан.
Покачав головой, он заткнул «Башню Стражи» между штакетинами, повязал галстук, надел тужурку и фуражку, по давней привычке ребром ладони, приставленной к носу, убедился, что «краб» «прямо по курсу», и поднял разноску с инструментом. Прежде чем уйти, вперился глазами в молодую женщину, надеясь, что она почувствует его пристальный взгляд. И действительно, «свидетельница» распрямилась, посмотрела в его сторону и, как показалось капитану, одарила улыбкой.
По мобильному телефону капитан вызвал такси и, садясь в машину, коротко бросил водителю:
— В Рейдово!
Подъезжая к пирсу, он ещё издали увидел группу рыбаков у борта «Кальмара». Размахивая руками, они горячо что-то обсуждали. По их взволнованным лицам нетрудно было догадаться, что речь шла о судьбе сейнера, а значит, об их собственной. Моряки стояли у входа на трап и пройти мимо них в свою каюту не представлялось возможным.
— Не спешите, капитан, народ хочет знать… — выступил вперёд моторист Павел Сычёв, комкая в руках лоскут промасленной ветоши. — Вы продаёте «Кальмара»?
Капитан молча кивнул.
— А как же мы? — выкрикнул боцман Белоусов. — Куда нам теперь? Все суда в море ушли…
— Проваливайте ко всем чертям собачьим! — вдруг взорвался капитан — На что похож наш сейнер?! На судно рыболовное? Нет! Скорее на корыто, на калошу, на лохань! Сколько раз говорил я тебе, Белоусов, что надо выкрасить «Кальмара». Но твои забулдыги, боцман, я имею в виду этих двоих парней, считающих себя матросами, загнали две бочки белил местным огородникам. Деньги, разумеется, пропили… В клюзы вас! Во все шпигаты! Гальюны вам драить на барже, а не в море ходить! — распаляясь всё больше, вскричал капитан, не терявший самообладания даже во время жесточайшего шторма. — А ты, Сычёв! — подступил он к мотористу. — В машине чёрт ногу сломит! Поёлы закисли от грязи… В трюмных выгородках вода плещется, мазут плавает… Тебе, Сафонов, надо десять раз напомнить, что в моей каюте розетка искрит, — резко обернулся капитан к электрику. — Но моё ли это дело тыкать вас свинячьими рылами в ваше дерьмо? Я вас спрашиваю, уважаемые помощники… старпом и стармех!
Капитану было больно. Он словно боялся чего-то непонятного и жуткого, что должно было вот-вот произойти помимо его воли… А его воля была уже где-то там — далеко-далеко… У Черных братьев.
— А на камбузе что творится?! Плиты, кастрюли чёрные от нагаров и копоти… Противни, посуда грязнее, чем у Федоры в сказке Корнея Чуковского! Кстати, где этот стряпчий, возомнивший себя непревзойденным кулинаром?
— Ушёл на другое судно… Простите, капитан, но кок назвал вас круглым идиотом, которого могут вытерпеть только такие же идиоты. Сказал, что у вас надстройку… то есть башку снесло, а с тем, что от башки осталось, вы опять-таки не дружите… Ну, и всё в таком духе.
— Так и сказал?
— Да! Да! — в один голос подтвердили остальные члены команды.
— Только, мол, ненормальный, продаёт судно, когда сайра так и прёт, — осмелев, продолжал моторист. — Спутался, говорил он, наш капитан, с аферистами…
— С кем, с кем?
— Ну, этими… С иеговистами.
— Огузок куриный! Огрызок! Лушпайка! Ну, и пусть катится вместе со своей колбасой ливерной!
— Пока вас не было, из Курильска приезжал Митрич, — вступил в разговор старший механик. — Он договорился с япошками по хорошей цене сбыть сайру, которую мы выловим. А как узнал, что вы… того… ударились в сектантство, сильно ругался. Говорил, что обязательно физиономию вам начешет, как только найдет.
Народ и капитан немного помолчали, словно осознавая тайный смысл сказанного авторитетным Митричем.
— Что ещё он говорил? — хмуро спросил капитан.
Моряки переглянулись, переминаясь с ноги на ногу, стыдливо опуская глаза.
— Ну?! Что молчите?
— Да уж не знаем, как сказать… Обидно слышать было от него, что наш капитан… Будто бы вы трусите в море выходить. Что никогда вам в шторм не пройти с полным трюмом проливом Сноу между Чёрными Братьями…
— Я — трус?! Не пройду в шторм между Чирпоями?! Ну, погоди, старая швабра!.. Плетёнщик корзин и циновок.
Забористо ругаясь, капитан вернулся к ожидавшей его «Тойоте», сел в такси, громко хлопнув дверцей, и машина запылила обратно в посёлок Китовый.
— И куды его понесло?! — глядя вслед столбу пыли, недоумённо пожал плечами моторист.
— Куды, куды? На Кудыкину гору! В Китовый… К этим… К чёрным братьям, — ответил боцман, снял фуражку, затылок поскрёб. — Красить или не красить судно? А ну, как впрямь не вернётся…
Вечером в кают-компании сейнера собралась команда на скудный ужин. С унылым видом моряки взрезали банки с надоевшей камбалой в томатном соусе. Неожиданно в дверном проходе появился сияющий капитан, пропустивший вперед себя привлекательную женщину.
— Вот вам новый кок… Как обещал. Из ресторана «Золотой рог»… Дарья Шуваева. Прошу любить и жаловать… Идёт с нами в путину. А сейчас, Даша, пройдите на камбуз и займитесь своим делом.
Капитан обвёл рыбаков торжествующе-пристальным и властным взглядом.
— А вы думали, что я на берегу ерундой занимался, а не делом?! — рявкнул он. — Для вас же, дураков, старался. Вы же без меня не рыбу с коньяком, а водоросли с морской водой трескать будете. Вы же… Э-э-э, да что там говорить! — капитан махнул рукой. — Короче, через час по местам стоять! Время пошло. Отдаём швартовы и берём курс на Шикотан. С Чёрными Братьями потом разберёмся… Ну, Митрич, ну, замолол! Не пройти мне в шторм проливом Сноу с полным трюмом!.. Да чтоб ты шершавым крабом подавился, трепач!..
…Мельников поднялся с кресла, запахнулся в плащ.
— Вот такая забавная история приключилась на сейнере «Кальмар», — закончил рассказ штурман, поднимая к глазам бинокль. — Ладно… Пойду в радиорубку, запрошу, каким бортом будем подходить.
Вдали мерцали огни плавбазы.
