Памяти коллег из экипажа атомной
подводной лодки «Курск», трагически
погибшей в августе 2000 года
Подводный ракетоносец с поэтичным именем «Белогорье» после многих напряжённых миль боевой службы подходил к родной базе. Борта атомохода многие дни ласкали воды океана и многих морей. Целых два месяца моряки не дышали настоящим воздухом, а искусственный кислород — это не морской воздух со специфическим запахом, которым дышат романтики моря.
Атомоход был уже в надводном положении, и на ходовом мостике кроме вахтенного офицера и сигнальщика перекуривали командир Геннадий Ляхов, его заместитель по воспитательной работе Алексей Тулупов и «дед», старший механик со звучной фамилией Шпагин. Старпом правил службу внизу, сражаясь с бородатыми офицерами, где уговорами, а где приказами заставляя их принять приличный вид. У подводников уже стало традицией в длительных походах, автономках, отращивать бороды, усы, бакенбарды, но на берегу все представали в интеллигентном виде, и это было заслугой старших помощников командиров.
— Ну что, Садов, тебе скажет жена, когда ты, такой дикобраз, заявишься домой?
— Да знаю, товарищ капитан 2 ранга, — отвечает капитан-лейтенант, — скажет, что, мол, целовать не буду. Но я только покажусь ей и детям, и сразу в ванную бриться.
— А давай мы тебя сфотографируем на память, но домой ты явишься чистый, яко младенец, — уговаривает старпом.
Но капитан-лейтенант Садов не поддаётся на уговоры, ему хочется похвастать перед женой своей роскошной бородой, которая заняла на корабельном конкурсе бород второе место. Ведь в этом случае в семейных воспоминаниях борода станет легендой, а что фотография? Это уже не то.
Тогда раздосадованный старпом прибегает к угрозам, обещая задержать Алексея на корабле ещё дня два-три после подхода лодки к причалу. Эти обстоятельства заставляют пойти на мировую и довольствоваться фотографией.
Внизу, кроме воспитательной работы, идёт и другая — большая приборка. Старпом и помощник не только борются с бородачами, но особенно тщательно проверяют и качество приборки. К приходу в базу корабль должен блестеть, как яйца Фаберже. Таков закон моря.
А наверху свои разговоры. Командир Ляхов в одной из радиограмм разглядел намёк, что его ожидает большая награда за успешно выполненный поход. В это верилось с трудом. Обращаясь к Тулупову, он в раздумье говорит:
— Алексей, что является лучшей наградой после нашей работы? Чтобы не наказали. Для этого причин всегда предостаточно.
— Не наказали — значит, поощрили, — вторит ему Тулупов.
— Но главное не в этом, — говорит командир. — Надо провести ревизию механизмов и необходимый ремонт. Чует моё сердце, что отдохнуть по полной схеме нам не дадут. И основная работа ложится на тебя, Юрий Борисович, — обращается он к Шпагину.
Атомоход стал втягиваться в узкий проход, ведущий к базовым причалам. Вниз последовала команда: «Швартовым командам приготовиться к выходу наверх!».
На пирсе гремел духовой оркестр, были выстроены экипажи других субмарин. Швартовы принимали офицеры штаба дивизии. Членов семей на пирс не допустили, и они толпились за воротами пропускного пункта.
Рапорт от Ляхова принял первый заместитель командующего флотом, что говорило о значимости похода. После принятия рапорта, в котором Ляхов сделал упор на том, что подлодка готова к выполнению новых задач, он крепко пожал руку Геннадию и сказал:
— А это очень важно, командир, что вы готовы к новым задачам. Ну что ж, пару деньков отдохнёте, а дальше комдив всё объяснит.
На этих словах в груди Ляхова что-то ёкнуло, и он подумал: «Кто-то вспоминает. Только бы не плохо…».
Старпому даны были указания по сходу личного состава на берег. Стармех занимался своим хозяйством, готовясь к расхолаживанию реакторов. Он ждал указаний от командира, чтобы окончательно отработать расписание смен управленцев и киповцев. Сегодня все рвались домой, но кто-то должен был остаться, ведь реактор не дизель — остановил, и всё, — расхолаживание реактора работа не одного дня. Но командир почему-то медлил с приказанием, и это нервировало. А командир сам был в недоумении, услышав при рапорте реплику от комдива: «Не спеши выводить реактор!» Кончилась радость официальной встречи, начинались базовые будни. Они тягостнее морских дней, где быт отлажен, и ты хозяин на корабле — первый перед Богом и людьми. А в базе над тобой и экипажем висят любые неожиданности сверху….
Ляхов поделился своими сомнениями с замом.
Тулупов его успокоил:
— Что, не знаешь наших перестраховщиков? Ждут указаний сверху. Выжидают, уточняют, как бы не ошибиться.
Но логические рассуждения друга не принесли успокоения душе. В голову лезли воспоминания из опыта богатой службы на подводных лодках. Ляхову вспомнился случай, когда он был ещё минёром на дизельной подводной лодке, к слову, ракетной. Было это под октябрьские праздники. Лодка, на которой он служил, закончив размагничивание в полигоне, поздно вечером возвращалась домой. Туман, дождь, темень делали переход в базу медленным и напряжённым. Около полуночи ошвартовались у родного причала. Все поспешили домой в предпраздничном настроении. Ляхов торопился с особым чувством — дома его ждала любимая мама, которую он накануне встретил из Питера.
Дома не спали, ждали. На столе красовалась бутылка армянского коньяка, действительно царский подарок из Ленинграда, а мама поддерживала тепло в «титане» — был такой прибор для принятия душа в ванной. Но насладиться тогда «райской» обстановкой не удалось. Только помылся, звонок от оперативного дежурного:
— Старик, дуй на шестой причал, там ждут тебя на лодке Преображенского. Выход в море, там сам разберёшься.
— Что случилось, у них же есть свой минёр Вася Батон?
— Ничего не знаю, приказ комдива. Ты сам знаешь, что Голота всегда берёт тебя на выходы.
Пришлось опять натягивать мокрую канадку и сапоги и бежать в ночь к шестому причалу. Там его уже давно ждали. Подъехал комдив Голота, который извинился за столь неожиданный вызов.
Вася Батон, как более опытный подводник, «приболел», видимо, предчувствовал — лодка после заводского ремонта шла на глубоководное погружение, а они не всегда заканчивались благополучно. Лодку быстрее нужно было вводить в линию, вот и этот срочный выход перед праздником….
Предчувствия тогда не обманули капитана 3 ранга Васю Батона. У лодки Преображенского тогда на глубине 220 метров рванул забортный клапан в торпедном отсеке. Всё померкло в тумане, но Ляхов не растерялся. Его грамотные действия не привели к пагубным последствиям, но стресс был приличным. Лодка при аварийном продувании, словно пробка из шампанского, вылетела на поверхность. Тогда комдив одобрил действия Ляхова, но запретил распространяться об этом случае.
Дома Ляхов узнал, что маму мучили плохие предчувствия, и она всё время, пока он был в море, молила Бога о благополучном возвращении сына. Её уже нет в живых…
Нечто подобное предчувствовал Ляхов сейчас, но уже не только по отношению к себе, а ко всему экипажу.
Собрав командиров боевых частей и начальников служб, Ляхов поставил им задачу по подготовке лодки к передаче второму экипажу. Главное было — ревизия оружия, возможно, замена, возможно, выгрузка перед доком. Заместитель напомнил о бытовых заботах. Два дня ни о чём не думать, отдыхать, а там начиналась непредсказуемая базовая жизнь.
На третий день Ляхов явился в штаб дивизии на обычный ежедневный доклад командиров. Радостное общение с коллегами, смешные истории, намёки на достойную награду за поход… Появление комдива прервало радостное общение. Короткое, сухое совещание было посвящено скорому флотскому учению. Как понял Ляхов, одна из лодок, включённая в план учений, не успевала с подготовкой в срок. Её командир Шахов отличался многими доблестями, только не по морской части. А для лодки были запланированы две огневые задачи. Кто мог её заменить?
После совещания адмирал попросил Ляхова задержаться:
— Ну, как у тебя дела, Геннадий Петрович? Наверное, уже слышал кое-что, но это не то, бери выше. Представления готовятся. Сам президент интересовался твоим походом.
Слова комдива не успокоили Ляхова. Что-то не договаривал адмирал, хитрил. Начал с пряника, а что дальше.
— Знаешь, сейчас решается вопрос заменить лодку Шахова твоей лодкой. Понимаю — устали. Если есть больные — заменим. Но сам понимаешь, всего пару недель, не больше. Экипаж вполне боеспособен, да и лодка у тебя, надеюсь, в полном порядке. А там награды и заслуженный отдых…
Эти уговоры звучали как непререкаемый приказ, и Ляхову оставалось только всё концентрировать в голове. Возражения не принимались.
— Да, чуть не забыл, — продолжал адмирал, — вам, товарищ Ляхов, приказано готовить доклад о походе президенту страны, возможно, придётся докладывать лично. А подготовкой лодки к учениям займётся мой заместитель Багров Виталий Трифонович, так что твои орлы будут под бдительным присмотром. А ты давай, подай всё в лучшем виде, как говорится — «не ударь в грязь лицом!».
Ляхов был поражён. Он никак не ожидал, что придётся ещё участвовать в учениях. Да, случалось, и нередко, когда лодки, возвращающиеся из походов, были задействованы в отдельных эпизодах учений, но всё это ещё до захода в базу. А здесь, когда настрой экипажа изменился — это совсем другое дело. Но что сделаешь, когда за тебя всё решили и слушать твоё мнение никто не хочет. Давно известно, что русские офицеры боятся своего начальства больше, чем врага.
«Единственно правильное решение, — подумал Ляхов, — выполнять приказы и не возмущаться».
А приказ был один для него, а для лодки другой: командиру — готовить доклад о походе для президента, а лодке — в короткий срок подготовиться к учениям. Кроме проверки механизмов, надо было заменить одну боевую торпеду практической, то же сделать и с ракетой. Весь боезапас оставался на борту, выгрузка планировалась после учений. Работа ответственная. И командира волновало, что лодку будут готовить другие, а стрелять ему.
Через три дня Ляхова действительно вызвали с докладом в Москву. Когда он прибыл в Главный штаб, его доклад проштудировали в Оперативном управлении, а с ним побеседовал Главком ВМФ. Подготовили к встрече с Президентом в лучшем виде.
— Отдохните, посмотрите Москву. Вас вызовут, когда последует указание сверху, — закончил главком.
— А как с лодкой?
— Об этом не беспокойтесь, там всё идёт по плану.
Ляхов представил, как трудно приходится вертеться там старпому Сергею Лудко. Всякие назначенные ответственные «варяги» — это так, ширма. Всю работу выполняют штатные офицеры. Это всегда было и есть на флоте. На сердце у Ляхова было неспокойно.
На третий день пребывания в Москве Ляхова пригласили в администрацию президента, где ещё раз разъяснили, как вести себя при встрече с главой страны, и назначили время на завтра.
Ночь прошла в размышлениях. Геннадий Петрович знал, что президент не раз посещал субмарины, даже был посвящён в подводники, и, видимо, неплохо разбирался в подводных делах. Говорить ему то, что он наслушался на всяких инструктажах, большой грех. Волновать правдой о флоте — тоже рискованно. Остановившись на том, что обстановка подскажет стиль поведения, он крепко заснул.
Встреча с президентом прошла замечательно.
Приветливо встретив командира, президент пригласил его садиться и сказал:
— Доклад положите на стол, пусть специалисты разбираются. Вы лучше расскажите мне о наших моряках и лодках. Какие возможности наших подводных крейсеров-ракетоносцев?
— Корабль наш вообще, можно сказать, уникальный, имеющий перед лодками других стран целый ряд преимуществ…
Беседа затянулась на полтора часа. Главным итогом её была констатация того, что Россия не утратила возможности в целях собственной безопасности и защиты национальных интересов обеспечивать своё активное военное присутствие во всех точках мирового океана, и по-прежнему её атомный флот является надёжным ракетно-ядерным щитом.
Окрылённый заверениями первого лица государства, что флот не будет забыт, а главное, хорошей оценкой экипажа «Белогорья», Ляхов без задержки убыл на флот. Хотелось побыстрее сбросить с плеч обузу общения с большими людьми и заняться делом. Хорошая оценка выполненной работы, конечно, вдохновляла, но, если честно, у него болела душа о том, как идут дела на лодке. Хороший командир прежде думает о людях и делах, а потом о себе.
В штабе Ляхова встретили с распростёртыми объятиями. Известно, что штабисты всегда с охотой примазываются к чужим трудам. Багров, курирующий подготовку лодки к учениям, именно курирующий, а не занимающийся работой непосредственно, сообщил, что «Белогорье» к учениям готов.
— А все подробности тебе доложит Лудко, — сказал он и добавил: — хороший у тебя старпом, пора его двигать дальше.
Ляхов и сам давно думал об этом. Негоже грамотного и опытного офицера держать в шкуре «вечного старпома». Рвение таких офицеров при длительном исполнении этой должности, «несовместимой с длительным пребыванием на берегу», начинает затухать, они перегорают, и флот теряет действительно хороших командиров.
На лодке Ляхов почувствовал себя как дома. Кругом знакомые лица. При встрече с ним моряки светились радостью с выжидательным интересом: «Командир, что ты нам скажешь?..»
Старпом доложил обстановку. Его доклад успокоил Геннадия Петровича. Но вопрос старпома: «Правда ли, что после учений и отдыха, опять будим готовиться в автономку?» — застал его врасплох. О таком он слышал впервые. А ведь «сарафанное радио» на флоте редко подводило.
— Не слышал, — ответил он. — Нам сейчас нужно думать о сегодняшнем. Как практические ракета и торпеда?
— С ними всё в порядке. Проверяли и загружали под пристальным присмотром флагманских специалистов. Они сами идут с нами. Думаю, что не зря.
— Мне уже сказали, что едва не весь штаб дивизии собирается с нами. Чуют награды. Ну, ты же сам знаешь, Сергей Васильевич, что лучше без них. Присказки про «адмиральский эффект» не выдумки…
— Да уж! — согласился старпом. — Но приказ есть приказ. Остаётся ждать сигнала на учения. Задание в пакете получено. Что там наколдовали в штабе флота, узнаем уже в море.
Сигнал «Море» прозвучал под утро. Все спешили на корабли, следовали доклады о готовности к выходу, оперативные дежурные запрашивали «Добро на выход» у оперативного флота. «Белогорье» отошел от своего последнего причала. Суеты не было, всё отработано, рядовой выход….
Вскрыли пакет, изучили задание. Штурман нанёс задание на карту. Капитан-лейтенант Михаил Архипов, ас штурманского дела, обратил внимание Ляхова на глубины в районе на заключительном этапе учения, которые не соответствовали правилам плавания субмарин класса «Белогорье».
— Кто там разрабатывает задания? — спросил он командира.
— Конечно, офицеры, — ответил Ляхов. — Но, Михаил, знаешь сам, какие офицеры служат сегодня в штабах. Сколько времени мы будим находиться в этом районе?
— Приблизительно около десяти часов в поисках ОБК. Это район для выполнения торпедной стрельбы.
— Ну что ж, уже ничего не сделать. Будем надеяться на Посейдона и своё мастерство, — резюмировал Ляхов.
Всё шло по плану. Ничто не предвещало неожиданностей. Но на то она и неожиданность, что возникает как гром среди ясного неба….
Прошло несколько дней. Успешно выполнена ракетная стрельба. Осталось выпустить торпеду — и домой…
Мичман Парамошкин внимательно слушал горизонт, цель нельзя было пропустить, от этого зависело — выполнят ли они задачу. Главный боцман Александр Рублёв как по ниточке держал заданную глубину, командир Геннадий Петрович держал руку на всём, уже переборов в душе желание подвсплыть и «мазнуть» локацией горизонт. Привычка старых командиров. Из первого отсека уже доложили о готовности торпедного аппарата. Осталось только открыть переднюю крышку и нажать пистолет. На это уходят секунды….
Раздался доклад мичмана Парамошкина: «Странный шум по корме справа. Пытаюсь классифицировать!»
Ляхов вздрогнул. В голове невольно мелькнула мысль — «Неужели супостат?». Но сейчас не «холодная война», хотя наши «стратегические друзья» продолжают заявлять, что «пока русский медведь плавает, за ним нужно следить». Вспомнилось, когда он ещё был помощником командира атомохода, ему пришлось пережить столкновение с «супостатом», иностранной подводной лодкой, на глубине 60 метров. Тогда обошлось без жертв, но повреждения были.
Он нёс командирскую вахту. Всё случилось неожиданно. Лодка от удара встала «на дыбы», но отработанными до автоматизма действиями удалось ее удержать и всплыть на поверхность. Всё было сделано правильно. Первым возгласом появившегося в центральном посту командира был: «Мина!». Ляхов тогда ему возразил: «Товарищ командир! Если бы мина, то нас бы уже не было!»
Воспоминания Ляхова прервал доклад акустика: «Шум пропал. Возможно, косяк рыбы».
На центральном посту все успокоились, настраиваясь на торпедную атаку. Про торпедные атаки существует много баек. Одну из них припомнил заместитель командира Алексей Алексеевич Тулупов, сам в прошлом минёр-торпедист. Чтобы отвлечь командира от тягостных мыслей, а всех остальных подбодрить, он начал так:
— Знаете, мужики, расскажу-ка я вам про «торпедную атаку века»…
— Да знаем почти всё про Мариненка, — раздались голоса.
— Нет, это совсем другой случай, — невозмутимо продолжил Тулупов, — уже из послевоенного времени. Я этот рассказ услышал ещё в училище. И рассказал его нам, курсантам, преподаватель, уважаемый нами капитан 2 ранга с богатым опытом службы на подводных лодках. Было это в начале шестидесятых годов. Об атомоходах тогда ещё даже и не мечтали. «Дизелюшке» Северного флота по итогам боевой подготовки выпала честь участвовать в торпедной стрельбе на приз командующего Северным флотом. Приз — серебряный кубок в два-три тульских самовара. Стрельба должна быть глубоководной, бесперископной, по целеуказаниям шумопеленгаторной станции (по тем временам такая атака — почти новинка).
В носовые торпедные аппараты загрузили четыре практические торпеды и по боевой тревоге вышли в море. «Супостата» изображал отряд боевых кораблей в составе крейсера, пяти миноносцев и танкера. Лодка в нарезанном участке моря на глубине 125 метров ведёт поиск «противника». В отсеках режим тишины, скорость малошумная, около четырёх узлов. Нервы у всех на пределе. Правда, уверенный в себе командир приказал коку готовить обед по расширенной программе. Кок старался, ведь до службы после «кулинарного техникума» он воевал с кастрюлями в одном из ресторанов Сочи.
На одном из галсов акустик обнаружил шум винтов кораблей охранения, а затем и крейсера. Отряд шёл противолодочным зигзагом. Командир лодки ввёл в электромеханический аппарат управления торпедной стрельбой (ТАС), электроники тогда не было, элементы движения целей, сравнил с данными штурмана и рассчитал торпедный треугольник. После этого стал осторожно выводить лодку в точку залпа, одновременно анализируя поведение кораблей охранения, чтобы определиться, обнаружена лодка или нет, и не меняет ли галс отряд кораблей.
В первый отсек отдана команда «1, 2, 3 и 4-й торпедные аппараты приготовить к выстрелу!» Получен доклад об их готовности. Командир субмарины даёт команду: «Торпедные аппараты — товсь!». Минёр и старшина команды торпедистов в первом отсеке взялись в четыре руки за рукоятки стрельбовых «пистолетов», чтобы по команде «Пли!» поочерёдно рвануть за них, и тогда воздух под давлением 160 атмосфер вытолкнет двухтонные торпеды из аппаратов.
На этих лодках приказы командира по трансляции репетовал механик. Громкоговорящая связь тогда выполнялась на радиолампах, поэтому при её включении нужно было какие-то секунды подождать, пока прогреются лампы и загорится индикатор «Готово». Но при торпедной атаке секунды, бывает, решают всё, поэтому механик заранее включил МКТУ и зажал микрофон меховой рукавицей. Над микрофоном расположены раструбы переговорных труб «нос — корма». В этот напряжённый момент командир обнаружил поворот кораблей охранения на другой галс, поэтому задержал команду «Пли!», разбираясь в обстановке. Вдруг кок по переговорной трубе с восторгом заорал: «Центральный! Обед готов!». Перчик, которым он в тот момент сдабривал закуску, выдуло вентилятором из переговорной трубы прямо механику в нос. Подёргавшись в конвульсиях, механик громогласно чихнул.
Минёры, находившиеся в этот момент в состоянии транса, понимая грандиозность доверия, приняли «Ап-чхи!» за команду «Пли!» и дружно налегли на рукоятки. Торпеды пошли на «супостата». Лодка, потеряв восемь тонн массы, рвётся вверх, механик вопит команды на удержание, но громче всех кричит командир: «Не пли, не пли!». Это глас вопиющего в пустыне — торпеды ушли. Услышав из первого отсека радостный доклад «Торпеды вышли!», командир, нарушив флотский этикет центрального поста подводной лодки, тихо выдал «боцманский трёхэтажный», пнул сапогом аппарат управления торпедной стрельбой и бизоном ушёл во второй отсек в каюту.
Ну, а потом старпом выполняет послезалповое маневрирование и выводит лодку в точку всплытия. Из второго отсека мрачнее тучи выползает командир, поднимает перископ и не механику, а прямо трюмному старшине бросает: «Продуть среднюю». Лодка всплыла в позиционное положение, командир и сигнальщик поднялись на мостик, а в лодке запустили дизель на продувание цистерн главного балласта отработанными газами дизеля. Механик, хотя и хорохорится, но понимает, что вскоре командир, получив данные о сорвавшейся атаке, «воткнёт ему перо в хвост». Продули балласт, и с мостика через рубочный люк командир как-то мягко бросает: «Механик приглашается на мостик». «Маслопуп», подумав, что вот и он, момент истины, полез наверх. Доложился. Командир протягивает ему золотой портсигар и говорит: «Закуривай». Механик мычит: «Не курю». Командир берёт у боцмана пластиковый блокнот для записи «семафоров», молча передаёт его механику. Там коряво написано — «Командиру ПЛ. Благодарю за отлично выполненную атаку. Три торпеды прошли под крейсером! Комфлот». Вот так и воевали!
— Тогда весь курс отработки задач завершался четырехторпедным залпом, торпед не жалели, — отозвался Ляхов. — А сейчас хотя бы одну выцыганить. Недаром на флоте появилась поговорка: «Торпеда дура, а пузырь молодец!».
— Времена меняются, — вздохнул старпом.
Послышался голос акустика. Все на центральном посту насторожились.
— Шум винтов торпеды с правого….
Акустик не успел закончить доклад, раздался щелчок в районе первого отсека, как будто кто-то резанул бичом по корпусу, в последующий миг уже не существовало людей, а лодка уткнулась в дно раскуроченным нутром. Уже не было ни первого, ни второго отсеков…
Всё происходит неожиданно. Ещё Иван Ризнич, подводник-первопроходец, в своей книге «Подводные лодки в морской войне» (1913) писал: «Служба на подводных лодках, соответственно, гораздо опаснее в мирное время, чем в военное….». И это правда. Остатки «Белогорья», как поверженный, стальной кит без головы, безмолвно лежали на дне. Был ли кто в живых в поверженном железе?
Ещё Михаил Тьедер на заре подводного плавания писал в своих публикациях (он сам попадал не раз в передряги на подводных лодках): «Мурашки, признаться, пробежали по телу… Быть заживо погребенным и не иметь возможности даже дать о себе знать — нет, конечно, ничего ужаснее. На этот случай каждый из нас имел одно спасение — револьвер». У членов экипажа «Белогорья» и этого средства не было.
Подводную лодку «Скат» Михаила Тьедера тогда спасли, и люди вновь увидели солнце. Спасут ли людей, оставшихся живыми в отсеках «Белогорья», покажет время!
Р.S. Я хочу сказать, что тайна, вернее, первопричина трагедии «Курска» надолго останется нераскрытой. Как говорят и пишут умные люди, «её мы узнаем, если только узнаем, лет через 50, не ранее, когда всех нынешних политиков не будет на свете». Я с этими словами согласен, потому что с самого первого момента, когда услышал 14 августа 2000 года сообщение, что «атомная подводная лодка “Курск” в ходе учений легла на грунт», как-то сразу понял: произошло подводное столкновение двух субмарин, одной из которых крупно не повезло. Потом версии гибели множились и вырисовывались более определённо.
Но я остаюсь при своём мнении — в трагедии «Курска» есть след и подводных лодок США «Мемфис» и «Толедо»!
