Объяснительная
Есть прошлое и прошлое. Одно из них точно обозначено в немецком языке — plusquamperfect, давно прошедшее, где многое призрачно, как, скажем, кафтан или топор палача. Есть и недавнее, где верстовыми столбами торчат ветераны и трактуемые по-своему обильные факты. На сломе времен оба они перемешаны, и микс либо ядовит, либо исцеляет, действие его, в отличие от лекарства, не в содержании, но в оценке. Но — не станем растекаться мыслью по древу.
«Мир — театр», библейской глубины мысль, да вот жанровое разнообразие с тех пор скукожилось: комедия как отсвет радости бытия измельчала до водевиля, трагедия, где катарсис приводил к очищению души, погрузилась в безвыходное страдание.
Мир, где мы живем, перегружен иронией, не той, что царила в XVIII веке, острой, сметающей прошлое снисходительно к отживающему. Новая ирония — с начала ХХ века — тяжела, уныла, тащит в пустоту и безнадежность. И дело не в том, что вершителями судеб всего мира стали казанский присяжный поверенный, тифлисский грабитель банков и австрийский ефрейтор. Ирония, начав тяготеть к трагедии, достаточно вспомнить процессы 1930-х годов, где подсудимых пытками принуждали стать актерами, — обернулась, согласно Марксу, фарсом, как, скажем, суд над реальным актером Устиновым. Новая ирония исчерпала себя, породив странный катарсис, — безумное количество дров, что смог наломать офицер ГБ, кривоногий карлик со змеиными глазками под тщательно зализанными редкими, один к одному, волосиками? Ирония исчерпала себя, ведя на излете к безразличию и апатии.
Время, как всегда, бежит, подпрыгивая каждую секунду, жизнь же тащится вразвалочку.
В начале творения было Слово, а творение можно толковать и как созидание, и как крушение. Все истинно новое рождается в муках трудно, завоевывает место, путаясь и ошибаясь, но двигаясь вперед постоянно. Разрушение останавливает движение, уничтожает и дурное, и лучшее. Слово же универсально, оно служит беспристрастно и добру, и злу. Слово в начале всего. Но смыслы его различны и разны.
Слова можно обессмыслить, и тогда обессмысливание безмерно усиливает их власть, их повсеместное влияние на всё, оно родит новые мифы, скажем, о благородстве садиста Че Гевары или человеколюбии эгоистки принцессы Дианы.
Что есть ложь? Один из важнейших вопросов бытия, не нашедший своей формулы. Вранье, неправда, обман, выдумка, вымысел, даже коварство не синонимы лжи, это самодостаточные понятия. Классик, обмолвившийся, что сказка, иначе говоря, добрая выдумка, ложь, ошибался. Ложь в чистом виде, это мировоззрение, воплощенное в жизнь, неисправляемое устройство мозга, не заблуждение, но преступное убеждение. И главное, что надо сделать, расставить слова по местам — слово «ложь» в первую очередь.
Ложь — категория истории, категория устройства общества, его трагических поворотов и сломов. Слово «ложь» применимо только в глобальном масштабе. Супружеская измена и тому подобные тяжелые неурядицы никоим образом не ложь, есть более подходящие слова.
Ложь — осознанная попытка сместить стрелку на рельсах прогресса, иначе говоря, величайшая ложь человечества скрыта в определении революции.
Революцией принято обозначать рубеж формаций. Уходит одна, начавшая тормозить развитие, является новая, меняющая устои. Община порождает рабов, рабство уступает место феодалам, капитал вытесняет абсолютизм, их смена нетороплива и естественна, это не восстание, восстание — Спартака ли, Жакерия, Болотникова — всегда рывок к свободе, другой вопрос как понимаемой.
Революция как явление социальное в самой основе своей лжива до корней. Массы, вопреки внедряемой теории, никогда не были творцом истории, они почва, которая сама готовит себя для воплощения авантюр. Честолюбию же авантюристов нет преград, их гонит нетерпение, иссушающая жажда власти, но стать Робеспьером или Лениным дано только гипертрофированно волевым личностям.
Революция — это созревший момент, до дна исчерпанный авантюрным азартом, цель революции — узурпация власти, корысть не ее двигатель, она всего лишь логичное следствие. Наживаться на бедах можно по-разному. Одни, подобно капитану Батлеру из «Унесенных ветром» и вполне реальных дельцов, цинично используют войну для личного обогащения, это проходимцы. Но есть выдающиеся авантюристы, им и нужна революция как воплощенная ложь. Удавшаяся авантюра основана и на азарте желания, и на прекрасно уловленном пульсе времени, на чутье кобры, чей рывок быстр и точен, на интуиции, подсказывающей — пора, можно схватить Бога за бороду, точнее, историю за хвост, историю, как лошадь-тяжеловоз, равномерно и упорно тянущую груз перемен вперед.
Революционное движение началось с момента изобретения колеса, и уже не может быть остановлено ничем, процесс этот не имеет конца и перерывов. Не личность волею своей, тем более не массы двигают прогресс. Управляют средства производства, наука, технологии, творчество как таковое, их обновление, неизбежное и нарастающее, самим своим появлением они свергают любую общественную формацию, творят историю воистину. Только наука и техника, воплощенные в средства производства, сметают в бездну старый строй, открывают светлые, ясные перспективы. Единственно в этой области уместно применение слова «революция», ибо это не взрыв, но процесс.
Революция как ложь нужна властолюбцам, они обоготворяют ее, подкупая незрелые мозги. Являются символы, клубятся мифы лжи, заманчивые и сладкие, чтобы, как пчел на сахар, привлечь миллионные толпы. Человек как таковой стирается отовсюду, расчет идет только на массы как единое целое, как песок, сцементированный в бетон, в идеале на армию.
Революционные атрибуты разрабатываются невероятно тщательно, и они столь обширны, практически без границ, что затрагивают самые глубины сердца и души, казалось бы, и не имеющие к революции прямого отношения, прежде всего, однако, самые низменные инстинкты.
На первом месте в революции всегда казнь, это самый очевидный, самый действенный атрибут, казнь Людовика XIV и его жены и Николая II со всей семьей символическое оправдание главенства топора в политике.
Не следует полагать, что французская и русская — Февральская — революции так уж разнятся между собой. У французов Наполеон, очутившись на гребне волны, оседлал ее и, используя старые атрибуты, двинул Францию вперед, к развитию и росту. Ленин, можно сказать, по-своему повторил его маневр, но сменив кардинально все атрибуты, вернул Россию в феодализм, где бесконтрольным барином стало государство, а народ его бесправным рабом. Террор и единомыслие накрыли страну как ночь и не собираются исчезать.
Ложь революций замедляет, отсрочивает ход перемен, заменяя их симулякрами. Затеянная кучкой авантюристов революция тотчас обрастает толпами, сонмом людей бесчестных, неумелых, чуждых труду, неспособных в нормальной жизни, фанатиков лозунга «грабь награбленное». Государственный террор становится нормой всего, и даже быта, а первое, что делают победители, дорвавшиеся до власти, уничтожают друг друга.
Старое, устоявшееся естественно сопротивляется, но время не на его стороне, время становится нетерпеливо. Революции политиков, как свежий ветер, отринув нормальный, логичный ход жизни, врываются в нее, но — на штыках. В конечном счете, насилие ничего не может — и не хочет — ускорить, более того, оно резко замедляет все, как плотина на пути потока, начинается неизбежный дележ наследства, победителей обуревает страх за свою безопасность, смешанный со страхом перемен.
Крупнейшим за всю историю мистификатором, лжецом, сумевшим, уподобившись Христу, но быстрее, повести за собой миллионы, безусловно, был Маркс, Карл Маркс. Грела ли его мысль о новом Моисее, неизвестно, но его Завет вел в Землю обетованную весь мир тех, кто обеспечивает себя трудом. Однако марксизм религией все же не стал, не мог по определению, хотя для того был приложен максимум усилий. Религии нравственны, проповедуют только добро и сострадание, иное дело практика их духовных вождей. Марксизм же, даже искусственно скрещенный с христианством, однобоко злобен, лишен этики, бездуховен, он не опора, но оружие.
Певец и кормчий угнетенных масс, иждивенец на шее успешного капиталиста и сам не образец чистоплотности, Маркс, как на гербарии, объяснял устройство общества некими «классами», капиталом, хоронящим сам себя, и так далее. Вершиной стало учение о смене формаций — от рабовладения до коммунизма. Утопия возвела себя в науку — не раскрывая подробностей, «учение» звучало ярко, оглушающе заманчиво. Пролетариат, класс гегемон, вершитель прогресса, силой свергнув прогнивший и уже бессильный капитализм, построит для всех, кто трудится, нечто подобное раю — от каждого по способностям, каждому по потребностям. Прежде необходим промежуточный, подготовительный, этап — социализм, также силой внедряющий процветание исключительно для трудящихся.
Морковкой, подвешенной перед носом осла, можно вести его, пока не упадет от истощения.
Собственно, Маркс мифотворец типа Гомера, но с более ограниченным воображением. Его миф сужен — о сказочном чудище короле, вытягивающем все соки из лучезарного принца, пашущего на короля подобно Золушке, где принц знает тайну счастья и тем ненавистен королю. Как их борьба, так и победа принца, предопределены судьбой. В борьбе за средства производства монстр-эксплуататор обречен на уничтожение юношей Гераклом-пролетариатом. Угнетенный да восстанет на угнетателя, ибо победит.
Воображение Маркса было настолько сильно, что потащило в бездну чуть не весь мир, и надолго. Вершиной, шедевром его теории стал совместный с вечным кормильцем Энгельсом «Манифест», Нагорная проповедь коммунизма, но не абстрактно обобщенная, а с прямыми и конкретными указаниями к действию по захвату власти во всех странах, что и обрело плоть сразу после узурпации большевиками власти и расцвело после Второй мировой войны.
Обретя подлинную родину в России, где Ленин не только возвел марксизм в непогрешимую доктрину, но и развил его, «открыв» империализм как высшую стадию капитализма и, соответственно, его могильщика, не поняв, быть может, лукаво, что это период саморазвития, во многом жестокая погоня за необходимыми ресурсами. Сняв словесную шелуху, очевидно, что сам голый коммунизм и есть империализм, насаждающий себя и мытьем, и катаньем там, где хоть какая слабина, — агрессивный экспорт «революций». Вслед за Лениным, отодвинувшим догму Маркса и узаконившим победу социализма в одной стране, Сталин, тоже в угоду личным целям, пошел дальше, закрепив палаческую практику теорией усиления классовой борьбы в канун ее торжества.
Слово «революция» неприменимо там, где речь идет о смене общественных формаций, это не бомба террориста под отжившим, по его убеждению, строем, не стрижка голов, как травы на газоне, революция действенна только на едином — планетарном — сломе. Слово, стоявшее в начале творения, означало исключительно созидание, столбовую дорогу человечества к совершенству.
Возможности мозга безграничны, но выявляются они постепенно, век за веком, это биологический закон. Как следствие, и истинные революции постепенны, они протяженны. Когда человек от ручного труда перешел к машинам, это революция. Когда кибернетика, а за ней цифра вошли в жизнь, это вновь революция. Мир медленно, но, похоже, твердо начал осознавать, что только ровная и мирная смена форм производства — от ручных через машинные к интеллектуальным — и есть единственная возможность достичь процветания и роста.
Сравнения условны, но если историю уподобить реке с ее водоворотами, изгибами, скоростью течения и т. д., тогда человечество можно соотнести с водопадом, где все зависит от рельефа склона, с которого низвергается поток, — величина потока, скорость и размер струй, их сила. Рельеф — причина, он неизменен. Поток следствие — расы, нации, народы, очень разные, но единые изначально и внешне схожие. Другими словами, Земля единый и единственный дом человечества.
Искусственные, для смены власти, для угнетения масс, во имя амбиций, катаклизмы — ложь. Естественные, в науке, технике, производстве, революции и есть краеугольный камень этого здания, залог его устойчивости и долголетия.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer1/kotler/
