Такой обаятельный кофе торопить не получится. Он сам задает темп. Великий художник Ян Яффанский знал в своем Яффо всё. Он не случайно пригласил меня в это обволакивающее место. Здесь можно было уговорить кого угодно и на что угодно вплоть до убийства. Мы с ним почти растворились здесь, и тогда он приступил к соблазну:
— Помнишь ли ты на моем вернисаже молодую художницу…? — спросил Ян.
-…которая так и не представилась? — я улыбнулся: да, пожалуй, для Яна она молода. Не заметить ее я не мог. Она мягко, но отчетливо выделялась. Смотрела на происходящее издалека, без вызова или высокомерия, и все–таки с едва уловимым удаленным превосходством.
— Но зато ты видел ее работы. Ты ведь их видел?
Неужели я обману великого Яна? Ее звали Аснат. Да, я побывал в ее мастерской. Но она не стала бы рассказывать Яну все подробности. И что с того, что он и сам догадался.
— А что, неплохая художница, не хуже Гитлера. Думаешь, на сей раз обойдется?
— Не мог ли бы ты дать о ней статью, например, в Гаарец? — спросил Ян и улыбнулся моей шутке. Я промолчал целую терцию.
— Запросто! — только теперь я оценил тонкий маневр с ее появлением на вернисаже рядом с Яном, анонимную скромность и, наконец, моё появление в её мастерской, — Поговори с кем надо, уточни объем статьи, фотки…
Мы обсудили некоторые детали, чтобы похвала не была нарочитой. Ян подсказал, кого не следует задевать. И, о «халва-аллах», перешли к десерту. Ян настроит мое зрение, поможет увидеть пропущенное мною в мастерской Аснат. Я никогда не мог угадать, что расскажет Ян. И так же ни разу я не был разочарован. Он одаривал уроками магии, нужно было только предаться его рассказу.
Наша группа туристов собиралась у входа в национальный парк. Возращались мы сюда по длинной расселине, точнее, по пересохшему еще в древности руслу зимней реки. Оно пролегало между высоких карминовых скал, каждую из которых хотелось сохранить в памяти.
Сегодня мы уже встретили туманный рассвет в Лунной Долине, в багровой пустыне Вади Рам. А сейчас мы завершали утомительный поход к набатейской Петре.
В числе первых туристов остановился и я, ожидая остальных. Метрах в семи-десяти от нас арабские проводники приводили в порядок лошадей, на которых только что привезли группу пожилых американцев.
Арабы держались прямо. Это были стройные, а то и худые молодые люди. В своих коричневых кандурах с длинными рукавами они казались выше своего среднего роста. При безветрии их запылившиеся облегающие халаты беспомощно висели на них, как на вешалках. Несомненно это были хашимиты. Правящая королевская династия не допустила бы к работе в этом престижном и доходном месте левантинцев, сирийцев, иракцев или других своих сограждан-беженцев. Хлопот и без них хватает.
Каждый хашимит знает, что он происходит из хамулы Banū Hāshim. Эта некогда захудалая небольшая семья, одна из хамул племени курейшитов, хранителей Каабы, исчезла бы, как и многие другие, в песках Аравии, если бы не сирота-пастушок по имени Мухаммед. Это он поднял умму, народ ислама, и с нею свой не особенно приветливый к нему клан. В Заиорданьи кочевники хашимиты осели, благодаря интригам Лоуренса Аравийского, после распада Османской империи.
Один из проводников заметил мой внимательный взгляд. Он уже начал чистить своего жеребчика, но чуть помедлил, дождался порыва ветра и тогда провел широкой щеткой по ребрам своего конька. Ветер подхватил счищенную им пыль и помел ее в нашу сторону. Дуновение было слабым и жест был скорее символический. Мои попутчики не обратили на это внимание и отвернулись, я же прикрыл лицо рукой, хотя и без необходимости. Мы смотрели друг на друга, понимая, что ничего больше не произойдет. Не отводя глаз, я пошарил рукой в кармане, улыбнулся и швырнул ему под ноги квотер за спектакль. Он не шелохнулся. Я повернулся к своим. Тогда он поднял монету и, разгибаясь, наткнулся на мой безразличный взгляд сквозь него.
Курейшиты, доверившиеся Мухаммеду, были им уничтожены. Мы помним этот урок. Помним и о том, что уныние для еврея — это грех. Иногда, очевидно, смертный.
Я очнулся в кафе, Яна рядом не было. От него остался аромат кофе в тени под высоким сводом. Наваждение от его рассказа было таким, будто я вчера вернулся из тура по Иордании.
Пытаясь осмыслить «десерт», я брел по Яффо к машине на парковку в стороне от блошиного рынка и продавца ножей. Все это отодвинулось в оптике пережитых мною миражей.
Я вспомнил полотна Аснат, о которых мне предстояло писать. И вот они погрузились в багровый простор Лунной Долины. Здесь они родились, здесь их любило само пространство. Как я мог не заметить в них ожидания пыльной бури. Тенями по улицам и интерьерам Аснат катилась умма. Вспомнил я и свои хвастливые намеки Яну на нашу с ней близость. Мне стало неловко, язык интонаций и мимики у Яна был родным. Теперь я видел разлитый по ее полотнам свет, в котором только и заметна тень, сильный веселый взгляд и брошенную для уммы монетку.
Остается непостижимым, в какой момент и как Ян заметил, что именно мне суждено написать о ней статью? Он подтолкнул ко мне уже произошедшее, наступившее предстоящее.
