«Трах гут в зайн гут — думай хорошо и будет —хорошо» — мудрость этого хасидского изречения мне недавно, в полной мере, пришлось испытать на себе. Несколько месяцев назад я перенесла тяжелую травму, от которой не так легко оправиться и сегодня. Возможно, ее можно было бы и избежать, если бы я вняла тогда этому мудрому наставлению — не только слова, но и отрицательные мысли могут воплощаться в реальность. Так произошло и со мной — едва успев оплатить отдых в иешиве «Керен бэ Явне», как я тут же пожалела об этом. Не знаю почему, но не лежала душа к этому месту. Хотя, у этой иешивы, превращенной в праздничные дни в место отдыха, для меня, несомненно, были свои преимущества: она расположена в получасе езды от Реховота, где живу я и мои дети. Конечно, можно было найти немало других мест для отдыха, но одна мысль ехать на машине куда-то далеко и нервничать на забитых в праздничные дни дорогах, пугала меня. Поэтому нам с сестрой, а мы всегда отдыхаем вместе, пришлось примириться с мыслью, что на этот раз условия будут ниже стандарта, к которому привыкли. Нет, мы не гнались за фешенебельными отелями, мы просто искали место, где можно было совместить духовный отдых — лекции, экскурсии с приятным для глаз интерьером. Но реальность оказалась намного хуже. Старые, выгоревшие от солнца занавески, две простенькие кровати, стол с двумя стульями и узенький шкафчик с несколькими вешалками — вот и все убранство этой типичной обители учащегося иешивы.
Для них, проводивших большую часть дня в занятиях, возможно, большего и не требовалось. Но для нас это оказалось — ударом. В первые минуты, подавленные, сидели мы в молчании, а потом я, чувствуя личную ответственность за избранное место, расплакалась от огорчения за испорченный отдых. Но как показали дальнейшие события, я плакала тогда напрасно — ведь всего через несколько дней у меня будут настоящие причины для слез. А эти минуты еще и сегодня прокручиваются в моей памяти — обед, я несу пластмассовые тарелочки к нашему столу, и, поскользнувшись, лечу на скользкие, от разлитого кем-то супа, плиты столовой. По нестерпимой боли понимаю, что это перелом. И вот уже с характерной «завывающей» сиреной, «распугивающей» машины, скорая помощь беспрепятственно несется к ближайшей больнице Каплан. Надо же — ведь совсем недавно и я, заслышав звук этой сирены, быстро съезжала на соседнюю полосу дороги, мысленно переживая за того, кто внутри. Сегодня же я оказалась в этой роли и изо всех сил, вцепившись в носилки, стараюсь сдерживать боль — ведь рядом склонилось побледневшее от переживания и сострадания, лицо сестры.
После рентгена поставлен окончательный диагноз: перелом шейки бедра. Словно с корабля на бал я попадаю на операционный стол. И в этой невеселой ситуации мне все-таки повезло: как стало известно, меня будет оперировать сам заведующий ортопедическим отделением профессор Йона Кусашвили. Удивительно обаятельный человек. Своей улыбкой и теплым отношением он, в мгновение, растопил волнение и страх.
«Ну, — спросил он меня по-русски, с небольшим грузинским акцентом, — приходилось ли вам проходить раньше операции?» «Только одну, — чужим голосом выдавила я, — там — в России». «Ну вот, а теперь, надеюсь, будет еще одна небольшая в Израиле, — главное — добавил он с улыбкой, — не бояться, все будет хорошо». И, действительно, как он и обещал, операция прошла успешно. Проснувшись после наркоза, я ощутила заботу не только детей, это и понятно, но и обслуживающего персонала. Слова «Дай Бог, все будет хорошо», — все время сопровождали меня. Когда я шла на очередную проверку дежурные медсестры желали мне, чтобы я вернулась с хорошим результатом. И я, сердцем чувствовала: люди искренне желали тебе добра. Не раз слышала я жалобы людей, побывавших в больнице, на равнодушие и черствость медперсонала. Я же за свое пребывание в больнице Каплан и в физиотерапевтическом центре Неве Амит — а это заняло более полутора месяца — чувствовала по отношению к себе неподдельное сострадание и доброжелательность. И это тепло согревало меня и, несомненно, помогло и помогает вернуться к обычной жизни. И еще, побывав в больнице, я совсем в другом свете увидела и оценила нелегкий и благородный труд нянечек, к сожалению, так низко оплачиваемый. Именно тогда, когда ты прикован к постели, беспомощный, зависишь от других, так важно отношение к тебе не только лечащего врача, но и не менее, обслуживающего персонала.
И сейчас я невольно сравнивала недавно перенесенную операцию, с «единственной незабываемой» — в той чужой стране, в той примитивной больнице. Как сейчас помню, хотя прошло с тех пор около полувека: с утра с правой стороны, там, где аппендикс, начались боли, они то стихали, то нарастали. Мы с мужем поехали в местную больницу. Тест показал, что начинается воспаление и я должна остаться для дальнейшего наблюдения. Я отказалась, так как назавтра начинался самый тяжелый день еврейского календаря — «Йом Кипур», и проводить его в больнице никак не входило в мои планы. Но к вечеру мое состояние настолько ухудшилось, я уже не только не могла ходить, но и с трудом к ночи доползла до больницы. Увидев меня, обслуживающий персонал «разгневался»: «Что, к ночи-то выспалась», — так они «приветствовали» мое появление. Я-то их хорошо понимала — сорвался их «кейф» — сладко поспать на ночном дежурстве, к которому они уже и подготовились. Наскоро проделав местную анестезию и привязав мои руки и ноги кожаными ремнями к операционному столу, дежурный врач начал «священнодействовать». Я успела оглядеться вокруг — и с первой же минуты вся окружающая меня обстановка: ни полутёмная операционная, ни оперирующий врач не внушили мне доверие. В дальнейшем я убедилась в правильности своей оценки: ситуация, в которой я оказалась, напомнила мне чеховские рассказы о земских лекарях в дешевых больницах столетней давности, но нет, события происходили в наше время, в городской больнице номер 17 города Ташкента. Никогда не забыть мне ту боль, которую я испытала в первые же минуты операции — ну просто режут по живому, чувствую, как хирург выворачивает мои внутренности. Это и понятно: стараясь поскорей закончить операцию, они даже не проверили насколько подействовала на меня анестезия.
«Больно», — взревела я и вырвала руки из поручней. Медсестры схватили меня за руки, тогда я, — а борьба за жизнь придала мне невероятные силы, — ногами сбросила инструменты на пол. «Держите ее крепче, — закричал хирург, — да что она себе позволяет».
«Стыдись, — вторил другой голос, — ты что мужик, те вот не могут терпеть, а ты? Ты что не рожала, нет у тебя детей, потерпеть немножко не можешь?» Такая злость и такая неприкрытая враждебность исходили от них. Не помню уже подробностей, когда и как закончилась операция, но, обессилев от боли и борьбы, а может быть они усыпили меня уколом, только проснулась я ночью одна-одинёшенька в палате — мужу остаться не разрешили. Но самое удивительное, что после такой операции — я осталась жива. Назавтра меня перевели в общую палату, и там мне быстро напомнили, кто я и где я. Шел 1973 год, «Йом Кипурская» война в Израиле.
Все мои мысли были устремлены туда — там мама и брат, там мои родственники. А в палате больные бурно обсуждают новости — однобокие, лживые, антисемитские. Среди этой группы безликих лиц, одна, грубая, с прокуренным голосом особенно запомнилась мне — она захлебывалась в своей ненависти более других. — «Ну и молодцы арабы, бьют жидов, мало, взорвать их всех там надо». При этом она выразительно смотрела в мою сторону. Другие — молчали, но я чувствовала, как они с ней солидарны. Много душевных сил потребовалось мне тогда, чтобы не быть втянутой в эту хулиганскую вакханалию. Так и «запеклись» в моем сознании эта дикая враждебность и ненависть, которую даже годы не смогли сгладить.
Память сохранила их до мельчайших подробностей. Я не раз задавала себе вопрос — откуда эта душевная черствость? Пыталась найти причины этой общей озлобленности. Возможно, искала я оправдание, эти качества кроются в нелегкой истории народа. Но тогда как же еврейский народ: вечно гонимый, без отечества, без крова, — именно он должен был не только озлобиться, но и «озвереть» от всех выпавших на его долю испытаний. Думается мне, что именно горькая судьба народа-изгоя воспитала в нем чувства жалости и сострадания к ближнему и, во многом, эти качества помогли нашему народу выстоять.
Вспомнился мне рассказ нашего дальнего родственника. Родом из Литвы, тогда еще ребенок, он унёс в памяти всё, что с ними происходило. Вся его семья, как богатые предприниматели, была репрессирована и сослана в Сибирь. Среди евреев оказалось немало литовцев, сосланных за те же «прегрешения». «И они, — вспоминал он, — умирали, как мухи. Евреи выжили, помогая и заботясь друг о друге». «Так, — добавил он, — мне даже общими усилиями отметили бар-мицву».
Испокон веков помощь сиротам, беднякам и нуждающимся — являлась основной заповедью нашего народа. Даже в самые тяжёлые времена еврей не забывал поддерживать бедняка из своего народа, воплощая в жизнь заповедь «Люби ближнего, как самого себя». Стало обычным явлением обращаться через сети массовой информации к народу — с просьбой молиться за раненых, больных, и люди моментально откликаются на людское горе…
Вспоминаю, рассказ моей свекрови о спасённом еврейском мальчике. Сирота, эвакуированный из Польши, он был очень слаб. Однажды, зайдя в палату, она не нашла его. «Где ребёнок?» — встревоженно спросила она.
«Умер и мы его спустили вниз…» — ответили ей.
«Я хочу убедиться в этом сама» — её сердце запротестовало, что-то мешало ей принять этот ответ.
«Иди и убеждайся», —ответили ей.
Она нашла его среди мёртвых, но мальчик был жив. Конечно же, его вернули в палату…
Не иссякает родник милосердия и сегодня.
Сколько мы можем найти тому примеров…
А известная во всем мире «ЗАКА» с гордостью представляет нашу маленькую страну, готовую в любой момент протянуть руку помощи пострадавшим. Недаром же нас называют нас — рахманим — бней рахманим — ведь жалость и сострадание — это в нашей крови, это наша суть — это суть еврейского народа И полное подтверждение этому я получила в нашей израильской больнице, где я, по-настоящему, ощутила людское тепло, почувствовала себя среди своих, у себя дома. И, сквозь пепел ушедшей войны, слышался мне голос одного из мучеников Варшавского гетто Кальмана Клонимуса Шапиро из польского городка Пьясецна:
«Киндерлах, таере киндерлах, дети, дорогие мои дети, — завещает он нам, — не забывайте — главное в жизни — лаасот това ле мишеху ахер — делать добро другому».
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2020/nomer1/lejbzon/
