В 1990 году нас пригласили в удивительное и совсем неожиданное (по тем бедным временам) морское путешествие — по странам Средиземноморья. Но до этого должно быть речное — на Соловки. Главной приманкой был, конечно, Запад, где большинство из нас не было. После десятилетий оторванности от мира нам предстояло восстановить утраченные связи, прерванный диалог, разговаривать с миром на его языке. Нашу поездку назвали «миссией». Страны, в которых мы должны были побывать, как известно, стали колыбелью европейской цивилизации, ее истоками. Такое же название получила и миссия, и наш журнал, который должен был издаваться в пути.
Но все оказалось не так просто.
Испытание стихией
Однажды у меня раздался звонок — звонил знакомый главный редактор одной из газет:
— Не хочешь ли поплавать по России, от Москвы до Соловков, а дальше по Средиземному морю — по восьми странам Европы? Предложили мне, не могу по работе. Только надо собрать редакцию. Человек 6-8. Оторвешь людей от работы.
Из дальнейшего разговора выяснились некоторые подробности. Создано некое общество — «Личность», смысл его названия таков: возвращение к тому, что у нас было отнято, попрано, уничтожено — личностные человеческие ценности, общечеловеческая мораль, вековые нравственные представления о добре и зле. Общество — в числе прочих новых институтов, созданных перестройкой — призвано вернуть «моральный кодекс» человечности. Для этого оно организует собственную миссию, у которой свое и тоже знаковое название: «Истоки». Ее участникам дадут возможность прикоснуться к истокам европейской культуры, колыбели цивилизации, святыням, от которых мы были оторваны много десятков лет, ну, а кроме того, представить европейцам — политикам, общественности, деятелям культуры, идеи нашего нового государства, нового Союза. Пусть на все вопросы ответят одни из самых авторитетных людей нашей страны.
Причем здесь журналисты? У них тоже важная задача: мы должны будем описывать все виденное и слышанное, рассказывать о дискуссиях, спорах с политической и культурной элитой стран, вести как бы дневник путешествия. Журнал будет выходить каждую неделю. Уже есть договоренность с зарубежными типографиями — нас будут ждать на каждой стоянке. Написали, напечатали, в следующем порту — следующем городе Европы — мы получаем готовый журнал и раздаем его всем желающим.
— Согласен? — еще раз уточнил мой знакомый. — Тогда я позвоню председателю правления общества Валерию Кузьмину. Не слышал? Еще услышишь. Раньше, кстати, он работал в КГБ. Не смущает?
Нет, не смущает. Это было даже модно — в Комитете, значит, были свои люди. Умные, знающие, широко мыслящие, заглядывающие вперед, они понимали неизбежность краха системы, и по-своему способствовали этому. Имя Калугина, ответственного работника КГБ, ставшего заметным демократическим деятелем, было у всех на устах. Говорили даже, что работники КГБ помогали свергать памятник Дзержинскому и подсказывали здания, где лучше расставить прожектора для трансляции по телевизору — так, чтобы весь мир убедился в наших переменах.
Мой приятель добавил еще одну существеннейшую и приятную деталь: поездка для всех участников миссии будет бесплатной. Ведь на нас возложена государственная задача: в дискуссии с политиками, деятелями культуры донести правдивую информацию о перестройке. Ведь на Западе ходят разные слухи. Как знать? Журнал могут заметить в других странах, возможны перепечатки. О том, что происходит в нашей стране, узнает весь мир — из уст известных и видных деятелей нашей страны.
Предложение казалось волшебным. Мы не очень-то вникали в финансовые подробности предстоящего плаванья. Общество называется благотворительным, у него есть поступления от своих хозрасчетных филиалов, внешнеторговых операций, есть, видимо, и добровольные взносы. Вот эти средства и решили потратить на гуманитарные цели. Все это казалось вполне естественным.
Но прежде предстояла встреча с руководством. Кузьмин понравился сразу. Человек умный, доброжелательный, эрудированный. Его способность обращаться к каждой группе на их языке была поразительна. С философами — это мы услышали позже, когда началось плаванье по Средиземному морю — он говорил как философ, с артистами был артистом, своего человека в нем видели художники и депутаты. И это — при его невзрачной, очень простой, ничем не примечательной внешности. Но, может, такие люди и были нужны в его конторе?
Мы встретились. Вкратце обрисовав задачи миссии, Кузьмин заключил: «Набирайте редакцию». Ни о чем не спрашивая и не выражая никаких сомнений, Валерий Митрофанович мельком взглянул на перечень фамилий и сразу подписал его. При этом не потребовалось никаких анкет (которые мы не заполняли разве что в библиотеках). Не говорил он и о личных встречах. Не скрою: я был польщен такой доверительностью.
Точные сроки отплытия известны не были, я находился все время на связи с Кузьминым. Намечался апрель, но вот май, июнь… Журналисты, которые ждали моих звонков, до конца не верили, что им выпало такой невероятный шанс. Некоторые дальше Болгарии никуда не выезжали. Честно признаться, я уже тоже начал сомневаться: уж не розыгрыш ли все это? И поверил только тогда, когда на Речном вокзале мы поднялись на борт катера — это был уже июль — который должен был доставить нас в Соловки.
Ордена из жести
Наша журналистская работа должна была начаться в море, но и в волжском плаваньи впечатлений было столько, что решили: уже начнем работать. Дискуссии о будущем России начались уже на Волге, как не написать об этом? Расскажем о соловецком лагере. О задачах миссии, обществе «Личность» напишет сам Кузьмин. Но кто нас напечатает? Разговор шел о загранице. Но вот — пофартило. Среди участников речной поездки нашелся директор одной из приволжских типографий, мы узнали об этом невзначай, когда плыли уже по Волго-Дону. Собеседник понял нас с полуслова, и все организовал. Журнал получился неплохой. В Одессе, где собралась основная часть миссии мы –уже на корабле — раздавали журнал ее участникам, услышали много одобрительных слов. Тогда еще не подозревали, что он станет единственным, который мы издадим. Но об этом позже.
Пока же мне хочется рассказать об одной встрече, которая была у нас на пути в Соловки, с казаками, о чем мы не написали в журнале, он не укладывался в концепцию будущего страны, о которой мы хотели поведать миру. Каким-то образом казаки узнали о нашей миссии, и в одном из городов (не помню, в каком) несколько бородатых людей ждали нас на берегу.
Казаки… В первые перестроечные годы, кажется, не было темы важнее, чем их судьбы. Сами они называли себя «сословием». В многочисленных статьях и передачах сообщалось о том, как собирались казачьи дружины, как они выбирали своих атаманов, а главное — какую важную и ответственную работу им поручит новое государство. В общем, самая главная проблема перестройки.
И вот — встреча с самими казаками. Они были одеты в белые рубахи, черные кафтаны до колен, газыри, многочисленные царские ордена и медали, сапоги до колен, кнут за голенищем. Глубокий вырез кафтана открывал белоснежную рубаху. Это их нарядная одежда. Но кто их наградил? Откуда ордена? При ближайшем рассмотрении те оказывались мишурой, нарезанной из консервных банок. Говорю это без насмешки и иронии. Какой же казак без наград? Но где их было взять? В царское время они защищали границы России. Но кому они сейчас нужны в этом качестве? Спустя много времени, прошлым летом услышал по радио: казаки вместе с ОМОНом будут разгонять оппозицию. Искали им работу, значит, все 30 лет. Но во время известных московских митингов я не услышал ни разу слова «казак». Бог спас…
А тогда, во время остановки теплохода, мы слушали с интересом их рассуждения. Любимой темой были мечты об особом пути России, отличном от прежнего. Они хотели вернуться к идее старого дореволюционного государства, царскому наследственному правлению. Знаменитая триада Уварова, оказывается, никогда не покидала страну. Только представился случай — и о ней немедленно вспомнили. Мы не спорили, вежливо отвечали: время покажет, а вернувшись на корабль, вертели пальцем у виска. Говорили мы и о быте. В семье, услышали мы, должно быть что-то похожее на Домострой. Кто-то вспомнил: не зря же за голенищем они держали кнут…
Итак, мы направлялись в Соловки, где должны были возвести целое сооружение, поставить семиметровый крест (он был заказан заранее) — как память о погибших, раскаяние оставшихся — по сути, всей страны, допустившей эту гибель.
…Соловки — как и всё на Севере — поразили чистотой несмешанных красок. Черные, коричневые, серые валуны, обильно покрытые ржавчиной — такого цвета лишайник, и неожиданно, когда уже входишь в монастырь, ослепительно-белые стены соборов в ярко-красных пятнах оголенного кирпича. Он кое-где был оставлен как маяк для выявления трещин, где-то оказалась нестойкой побелка. Красное на белом, кровь на белом, кровь на святом.
Самое высокое место острова — гора Секирная. Узкая деревянная лестница, извиваясь, ведет к подножью. Говорят, что поэты пророки, но монахи, давшие имя горе — тоже… Заключенного привязывали к бревну, бросали лицом вниз на обледенелые ступени, и сталкивали к подножью. Тем, кто стоял там, оставалось только развязывать веревки, да счищать ото льда куски окровавленной одежды. Человека уже не было.
Итак, крест. Выбрали место — на берегу залива. Самыми устремленными, кто вызывался провести эту работу, были казаки, прежде нас приехавшие на Соловки. Работа была тяжелая. Надо было вырыть в каменистой земле четырехметровую яму, поставить в нее крест, забросать яму камнями и залить бетонным раствором.
Крест торжественно пронесли по всему острову. Мужчины взялись рьяно, сбрасывали с себя куртки, такая жарко было рыть землю и носить камни. Но вот подул легкий ветер, потемнело небо, упали тяжелые капли. Начался грозный, не виданный нами прежде шквал. Он мог сбить человека с ног. Ливень, обрушившийся на остров, темная вода моря, наступавшая на него — все слилось в единый поток, обрушившийся на людей. Один казак бросил лом, побежал в укрытие, за ним другой… Самые рьяные трудяги оказались первыми, кого разбушевавшаяся стихия загнала в убежище. В конце концов, у ямы осталось только четверо, в том числе автор этих строк. Камни носили вдвоем, а то и втроем. Пронзительный и пугающий вой заглушал наши голоса. Только убедившись, что громадное сооружение прочно стоит в своей бетонной лунке, мы покинули место сражения.
Шторм смолк только к утру. Солнце светило безмятежно, как будто не было никакой бури, будто такая солнечная и благостная погода стояла здесь всегда. И берег был столь же пустынен, как прежде. Только среди валунов, на камнях мы увидели установленный нами крест. Он беспечно и бесполезно лежал на земле, тихий и никому не нужный, как использованная спичка. Никому не пришла в голову идея возобновить работу. Мы оставили поверженный символ на берегу и отправились дальше. Нас ждали автобусы в Архангельск. Больше о нем никто не вспоминал.
Весь тираж журнала (сцена несения креста была вынесена на его обложку) привезли в Одессу, куда мы прилетели, и где к участникам миссии присоединилась еще одна, более значительная группа, но уже вип-персон. Многие были известны, их лица были известны по экранам телевизоров. Это были — как бы сейчас сказали — главная «фишка» нашей миссии. Мы каждый раз поражались, слыша имена. Сергей Аверинцев, Вячеслав Иванов, Алесь Адамович, половина академического института философии, историк Владлен Сироткин, человек удивительной эрудиции, досконально знавший всё не только о каждом маленьком поселке на Волге, но и о странах, которые еще предстояло посетить, депутаты разных уровней, фамилии которых сейчас не назову, но тогда эти люди были всем известны. Из артистов — Тамара Гвердцители, Алла Иошпе и Стахан Рахимов, фольклорные ансамбли, большое число художников, историков, искусствоведов, лингвистов. Некоторые из них много писали о Западе, но его так и не видели. Был и священник, организовавший на судне походную церковь. Ну и казаки, куда без них? Приглашен был Николай Каретников, тогда уже известный композитор модернового толка, космонавт Александр Серебров, бард Александр Дольский…
Впрочем, были и другие группы, с которыми я познакомился лишь в конце путешествия. Всех ведь не узнаешь, даже за полтора месяца — 600 человек! В Стамбуле, последней нашей остановке, когда многие ушли в город, я немного задержался, и неожиданно стал свидетелем необычного и странного марша. По трапу спустилось несколько десятков молодых людей, они выстроились по четверо прямо на причале, у носа корабля. Видимо, кто-то дал отмашку, и они строем направились в город, через каждые 5-7 минут выкрикивая: «Константинополь! Отдавай наш Константинополь!». Видимо, оргкомитету миссии было дано указание: представить все слои общества, и они поработали на славу. Я постоял еще несколько минут, пока не затихли их голоса, а сами они не скрылись на улицах родного Стамбула, и отправился в город. Вспомнил начало поездки. Раннее утро, но уже какие-то люди бегали по коридорам и кричали: «Наконец-то! Правда победила!». Я высунулся из каюты: о ком это? Все новости о родине мы узнавали по единственному приемнику, находившемуся в рубке капитана. Что они узнали? «Мень убит! Убит!!» — возбужденно ответили мне.
Наш маршрут был таков: Греция, Италия, включая Сицилию, Мальта, Египет, Израиль, Кипр, Турция, и снова Одесса. Возникла, правда, некоторая паника. Дело в том, что в Одессе мы должны были получить заграничные паспорта, а также разменять валюту. Получили по 30 долларов на каждого, на все полтора месяца, оргкомитету разменяли 50 — поощрив, видимо, его работу. Многие видели валюту впервые, и не представляли, много это или мало. Но кто тогда об этом задумывался? Нас ждал недоступный прежде Запад.
В Одессе возникла некоторая паника, видимо, не все паспорта успели оформить, и те, кто их не получил, не могли пройти на судно. Они стояли потрясенные, растерянные, понимая, что никто им не поможет. Отсутствие паспорта — приговор. Мы тоже начали волноваться Нас-то не забыли? Нет, с редакцией было все в порядке, и мы заняли свои места в каютах теплохода, а на утро он отправился в путь.
Рашен-побирашен
…Белый большой теплоход «Леонид Собинов», над которым почему-то развевался мальтийский флаг… Отплытие было торжественным. Была разбита традиционная бутылка шампанского, загружены трюмы, обратили внимание — среди груза было большое количество деревянных контейнеров. Потом мы узнали, что в них были памятные медали, которые мы должны были вручать за рубежом — не говоря об участниках дискуссий, всем посетителям судна. На них были изображены великие люди Советского Союза за всю его историю, из наших современников: Гагарин, Сахаров, Лихачев, а также достопримечательности каждой из республик. Медали специально заказывали известным скульпторам, отчеканили их на Монетном дворе. Почти все пассажиры вышли на палубу. Плывем…
Но что-то было не так. Греция — первая наша останова. Однако нас никто не встречал и похоже не ждал. Где будет дискуссия (предполагалось в Афинах), и будет ли вообще? Кузьмин, к которому направилась делегация философов (они так готовились!) возмущался вместе со всеми.. Да, так получилось — к сожалению, расстроено объяснял он. Такая вот накладка, не всё сумели организовать, не все в его команде оказались на высоте. Ведь именно своим заместителям он поручил организацию дискуссий с элитой Запада. Может, наше судно ждут вовсе не там, куда мы прибыли. Пусть это будет первым и важным уроком Европы: она должна научить нас новому образу деловых отношений — четкости, организованности, ответственности. Сорвалась первая встреча, но будут другие.
Удивительное, однако, дело: не только в Греции, во всех других намеченных странах нас никто не встречал, никуда не приглашал. Не было никаких дискуссий и симпозиумов. Помощники Кузьмина, видимо, сыграли с ним злую шутку. Никто не жаждал встречи с нашими интеллектуалами, поспорить с ними, рассказать, какие плюсы и минусы нас ждут. Никто не хотел послушать наших певцов и полюбоваться нашим новым искусством. Кажется, наша перестройка, о которой мы думали, что нет события в мире важнее ее, не очень-то волновала вообще Запад, они жили своими проблемами и заботами. Единственно, кто нас посещал, едва мы становились на якорь, это консулы советских посольств. Видимо, их извещали: едут в большом количестве какие-то неофиты. Нет, не туристы. Кто — не знаем. Знаем только, что собираются даже выступать там. Не опозориться бы… И потому консулы считали своим долгом учить нас, как вести себя за рубежом. Помнится, что особенно нас стращали в Египте: только не пейте! «Вы знаете, что даже в кефире есть градусы? Поймают, оставят на неделю, будете мостить дороги. Или получите удары бамбуком по пяткам. Чтобы запомнилось». В этот день стаканы с йогуртом на столах оказались нетронутыми. В тот же день нас ждала экскурсия к пирамидам. Первые слова на приличном русском языке, которые мы услышали от египтян, во множестве толкущихся у них, были: «Водка есть?»
Корабль плыл, предоставленный самому себе, и мы держались только надеждой: вот в следующем городе, следующем… Но в следующем ждало очередное разочарование. Отчаявшись получить зал, фольклорная группа подготовила костюмную сцену из древнерусской истории — сражение русских с половцами — и устроила представление прямо на улице Палермо. На древних мостовых мелькали кольчуги, щиты, мечи, раздавались воинственные клики. Прохожие в страхе шарахались: в городе высадился какой-то десант дикарей.
Всех нас разрывали слухи, недовольство, возмущение. Зачем эта миссия? В чем наша роль? Где наши слушатели? Уже витало слово «авантюра», но такого масштаба? И главное: с какой целью? Предположения строились самые фантастические. Более-менее вразумительный ответ пытались найти в Израиле: не пробный ли мы камень перед возобновлением дипломатических отношений с этой страной? Но кому мы нужны в Хайфе? Помнится, в книжном магазине здешнего «Арбата» я два часа просидел, читая «бумажного» Лимонова. Раньше мы были знакомы только с перепечаткой.
Надо сказать, что этот главный, самый жгучий вопрос: «Какова цель нашего плаванья?» вообще-то волновал нас недолго. «Повезло, ну и ладно. Надо на всю катушку использовать, что нам подарили: первое знакомство с Западом». Так решило большинство. И мучающие вопросы отошли на второй план. Мы ходили по улицам городов, удивляясь, как бережно здесь относятся к старым постройкам, и как новая архитектура ничуть не заслоняет их, а удивительно с ними соседствует.
Но не всех это интересовало. Кроме неофитов были и эрудиты, хорошо знающие Запад, бывавшие здесь не раз. Их-то для чего взяли? Им-то что делать в этой бесполезной и непонятной поездке?
У меня остались буквально записанные слова Сергея Сергеевича Аверинцева, человека крайне деликатного и даже застенчивого — когда вместо обещанной встречи в Александрии нас привезли в третьесортный музей древностей малозначительного учебного заведения. Аверинцев был в бешенстве. Я стоял рядом и просто не мог не записать его слов — с таким волнением он говорил их:
Я не хочу, чтобы меня куда-то брали, но я хочу, чтобы надо мной не издевались. Мне уже шестой десяток, для меня это невозможная история. Я наивный человек, я должен был бы привыкнуть, но я понадеялся в очередной раз. Я оставил дома работу, депутатские обязанности. Мне никто ничем не обязан, но я не хочу, чтобы мною распоряжались.
Будем справедливы: иногда для нас все же устраивались поездки к местным достопримечательностям, что-то организовывали («Мало ли кто послал это судно?»). Но делали это по самому низшему, самому дешевому разряду. Помнится, в Риме нам дали в экскурсоводы домохозяйку — видимо, в здешних турбюро держали и такой резерв на случай неожиданно большого наплыва туристов. Ее познания в римской истории не превышали уровня знаний наших четвероклассников. Мы возмутились и пошли в Колизей сами, благо, вход был бесплатным. Те ничтожные деньги, которые нам разменяли, берегли на самый чрезвычайный случай, а еще — святое! — подарки родным. И так, садясь за стол и видя обильные и заманчивые блюда (кулинаров пригласили из-за рубежа), мы чувствовали себя виноватыми. Знали, что оставили Москву, где витрины продуктовых магазинов были заполнены лишь пирамидами баночек с морской капустой.
Разве что в Неаполе потратились на Помпею — электричка, как сейчас помню — стоила семь долларов! И пожалели. Главные экспонаты были собраны в музее, который был нам не по карману. В открытых для всех древних развалинах оставили лишь единичные невыразительные свидетельства страшного извержения. Больше такой роскоши позволить себе не могли, берегли валюту до Турции, там, говорили, самые дешевые вещи.
Искусство, культура Запада, которую так мечтали увидеть (а не только улицы) была для нас недоступна. Но, как известно, «голь» и «выдумка» — понятия близкие. Помнится, в Неаполе несколько человек, среди которых были не только отчаянные молодые люди, но вполне солидные ученые мужи, не имея возможности купить билет, изобрели такой экзотический способ: собрались плотной кучей и и вихрем промчались мимо контролера, отведя минуту-две на каждый зал, чтобы хоть на мгновение, хоть краешком глаза увидеть, что такое современное искусство. Их немедленно выставили, но своего добились, что-то осталось в памяти. Будет о чем рассказать.
Запомнился еще один эпизод — о нем не могу не вспомнить. Моим спутником был мой старший товарищ — Саша, прошедший последние два года войны и мечтавший стать архитектором (стал журналистом). Марсель — а наше судно остановилось у дальнего самого дешевого причала — был знаменит каким-то необыкновенным зданием Корбюзье, первым в его проекте «Города солнца», его и хотел он увидеть. Но здание находилось на окраине города. Не доберешься! Моей же мечтой было посмотреть на замок Иф, существующий до сих пор, и знаменитый тем, что там томился граф Монте-Кристо. Он находился далеко от берега, и перед глазами представал лишь неясный и бесформенный холм. Саша посмотрел наверх, и решительно сказал: «Пойдем!». Дело в том, что на вершине горы, возвышавшейся над Марселем, стояла церковь, посвященная всем погибшим морякам. Он догадался: там не может не быть смотровой обзорной площадки, а значит, должны быть подзорные трубы-телескопы, предназначенные для туристов. Рискнем? На вершину вела витая тропинка, мы поднимались по ней не меньше получаса (фуникулер не для нас), дошли. Саша оказался прав. Там были обзорные трубы, все занятые туристами. Прежде, правда, зашли в церковь. Здесь — кроме культовых предметов — увидели множество макетов погибших судов, обломки корабельной оснастки, спасательные круги, и это тоже было интересно. Мекка для спасшихся моряков и осиротевших родных, непривычная для наших церквей.
Какой был план моего товарища? В телескоп надо было бросить какую-то монетку, черная диафрагма поднималась, открывался обзор. Те, кто пришел посмотреть Корбюзье, особо не любопытничали, и отходили от телескопа, когда тот был еще открыт. В оставшиеся немногие секунды, Саша, как коршун, бросался к окуляру, и в считанные мгновения любовался великим творением. Он был счастлив. А я удручен. Ведь он воевал! А теперь он самый униженный, самый последний человек. Угнетающее чувство оскорбленности, с которым мы сталкивались на каждом шагу, на этот раз было особенно остро. Мне же повезло меньше: на замок Иф смотрели до конца («даже крошки со стола подбирают!» — злился я.), так что я его так и не увидел.
Передовые методы воровства
Но переоценка западного быта, уверенность в более высоком уровне цивилизации — от этого было не уйти, эта уверенность была как бы задана нам западной литературой. Мы нарочито иронично говорили: «Аборигены, дикари!», когда видели, что оставляя машину на улице, с нее не снимают зеркальце, «дворники». У нас, отойди шофер на минуту, вмиг бы раздели машину — такое было время. И вот высокий, пока не освоенный нами уровень воровства — как уровень цивилизации — именно он убедил нас: мы были правы. Случилось это в Сицилии. Мы шли большой группой по улице города, всю в археологических раскопках. Вдруг мимо нас промчался на бешеной скорости мотоцикл, виртуозно объезжая ямы. Парень — одно мгновенное движение — выхватил из рук женщины сумочку и скрылся из глаз. Та долго бежала за ним и плача кричала: «Паспорт! Паспорт!». Какой там! Искусного воришку уже не было видно. К нам этот метод мелкого хищения пришел только через год, но, кажется, не прижился. Не та квалификация.
Нищета преследовала нас. Мы останавливались в самых дальних, безлюдных местах, у самых дешевых причалов, в нескольких километрах от городов, кто-то добирался, кто-то нет. Приподнятое настроение царило при подходе к Мальте, шутили: «Возвращаемся на родину!» Но судно пришвартовалось у самого заброшенного и безлюдного причала, по другую сторону Ла-Валетты, столицы островного государства. Пустынные развалины средневекового замка — вот и все наши впечатления. От города нас отделял широкий залив, обходить который не было никакой возможности: путь был многокилометровый, к тому же желтый известняк мостовых прожигал кожу даже через подметки. Была страшная жара. Потратиться же на автобус мы не могли — доллар! Наиболее смелые брали в одну руку одежду, и так переплывали залив. Среди них была тоненькая и хрупкая Гвердцители, которую на судне прозвали Ркацители. Мы завистливо переглянулись, когда увидели, как легко она вошла в воду, держа платье в поднятой руке, собираясь вплавь добраться до противоположного берега. Многие так и остались на сутки в останках полуразрушенного замка— до отхода нашего судна — с завистью слушая наших более удачливых соседей, к рассказываюших, какие красоты они видели в столице Мальты.
«Рашен побирашен» — такая поговорка ходила на судне. По-моему, ее нам подарили остроумные философы.
Так или иначе, но атмосфера становилась все более тяжкой, невыносимой, начались склоки, раздоры. Так бывает всегда, когда энергия людей не находит выхода, когда первоначально благородные помыслы начинают подгнивать как застоявшаяся вода. Находиться на корабле стало неприятно, к любым заграничным картинкам мы относились уже равнодушно. Часть пассажиров — видимо, у них была валюта — вылетели из Неаполя в Москву — настолько все стало мерзко и и чуждо. Полезное дело находилось лишь у экипажа: после каждой остановки корма все больше заполнялась подержанными машинами: в каждой стране они знали адреса, исчезали на час-два, возвращались уже в машине.
Но самое обидное: нас перестали интересовать творческая жизнь на самом судне, а она была. В отсутствие зарубежных оппонентов и слушателей накопленные мысли, творческая энергия требовали выхода. Задуманные, но несостоявшиеся не утихали на самом корабле. На палубу вынесли несколько столиков, за каждым сидели философы, и рассуждали о будущем страны. Но никто не присел за столик, проходили мимо, философы — а среди них были ученые с мировыми именами — слушали сами себя. Аверинцев со своей прекрасной религиозной поэзией выступал в почти пустом концертном зале — там было кресел двести, а собиралось пять-шесть человек. Тамара Гвердцители на полуфразе обрывала романс — слушатели расходились.
Наше скромное мнение
Но вот, кто был при деле — это сам Кузьмин. В каждом порту его ждала машина, мы гадали: налаживает связи с отцами города и общественностью? Нас все-таки где-то ждут? Нет, ничего такого не было. Шла и другая, непонятная нам жизнь. Полуночники рассказывали, что приезжали какие-то крытые грузовики, на них грузили знакомые нам ящики с медалями, и те исчезали в темноте. В таких условиях вновь возникла тема, которая всех нас волновала, но на время оставленная, как бы забытая — о целях нашего плаванья. Мы понимали: что деньги были потрачены невероятные, но не ради же благотворительности — показать нам Запад, у нашего путешествия была и какая-то другая цель. Какая? Мы уже освободились от всех иллюзий, фантастические предположения мигом отбрасывались, и в конце концов осталось одно, которое широко обсуждалось на родине, но мы, вдали от нее, не могли все же поверить, что оказались причастными к авантюре. Аверинцев, Адамович подались на фальшивку?! Космонавта, эстрадную звезду замешали в грязной игре? Такого не может быть. Сначала высказывали ее робко, а потом все уверенней, убежденнее как единственно возможное: денег в России нет, они за рубежом. Мы развозили золото партии — вот единственно, что не вызывало споров. Кто-то вспомнил, что еще до нашего отъезда в газетах появилось сообщение: в Шереметьево доставлялись запечатанные контейнеры, к ним прилагалась строжайшая директива, обращенная к таможенникам: «Не досматривать!». Адреса были зарубежные.
Мы развозим золото партии! Мощная интеллектуальная и творческая элита была лишь прикрытием, ширмой этому темному, криминальному делу. Но свою роль она сыграла.
Здесь — небольшое отступление. Некоторое время назад у журналистов было в моде: в конце каждой статьи писать — ИМХО. Не все понимали, что это значит, но расшифровка простая: это первые буквы английской фразы — в переводе: «по моему скромному мнению». Иными словами, то, о чем написал журналист, это не истина в последней инстанции, а его личный взгляд. Сейчас эта мода ушла: Все равно попадешь под суд. Не за «личное мнение», а, скажем, за экстремизм. Так вот, никто из нас не был свидетелем передачи больших ценностей из рук в руки, что не видели — то не видели. И лишь косвенные факты убеждают: такой процесс был. Это наша собственная догадка. Но она осталась единственной, когда мы перебрали се другие объяснения, все они были неубедительны. В тоже время случайные наблюдения, которым мы раньше не придавали значения, собранные вместе, приобретали другой, не замеченный нами смысл, и он сводился к единственному выводу: развозили золото.
Последующие события только подтверждали это. После путча 91-года управляющие делами КПСС, действующий на то время, и бывший, в руках которых находились все расписки, все адреса, свидетельствующие о том, на что и как партия тратит свои деньги, один за другим покончили с собой, притом странно одинаковым способом: выбросились из окна. Документов после них не осталось, сейфы оказались пусты. Тайну унесли с собой. Может, одна из них именно та, которая была связана с нашей поездкой. Ведь так просто большие ценности не перемещаются. Так или иначе следы остаются.
Философы рассуждали более конкретно. Совместные предприятия. Их были тысячи. Цель: научить наших производственников западным методам ведения хозяйства, и в конце концов, возможность выпускать общую продукцию. Совместные предприятия были модны, о них много писали, по ним защищались кандидатские и докторские диссертации. А потом вдруг те разом исчезли. а? Рассказывают, что одна голландская компания, славящаяся своей качественной электротехникой, задумала выпускать вместе с Александровском (где собирали одни из лучших цветных телевизоров — «Рекорд») общую продукцию. Построила за свой счет производственные помещения. Но очень скоро оставила эту затею, безвозмездно оставив недавним партнерам все свои сооружения. Бесполезное и явно убыточное дело.
Кто был инициатором исчезновения других совместных предприятий? Трудно сказать. Но, что касается советской стороны, они свою роль выполнили. Наши сотрудники — возможно, не все — работавшие на таких предприятиях за рубежом, там и продолжали оставаться. «Был ли с ними знаком Кузьмин? И не с ними ли встречался в своих поездках? Вполне возможно. Ведь он сам писал в том единственно журнале, который мы издали: «Общество «Личность» реализует свои программы совместно с другими государствами на их территории».
Где спрятать лист?
Постепенно зрел бунт. Единственными, кто восстал, оказались артисты. Им обещали зарубежные гастроли, где они? Они хотели привести домой валюту — их обманули. Артисты устраивали шумные митинги, направляли к Кузьмину делегации, и он, надо сказать, разделил с ними их взволнованность, пошел им навстречу. Предпоследним портом перед возвращением в Одессу (последний — Стамбул) была кипрская Ларнака. Поднявшийся на борт очередной консул, в задачу которого входило учить нас жить, предостерегал: «На песке лежат и загорают девушки топлесс. Так что, подходя к морю, не оглядывайтесь по сторонам». В Ларнаке невостребованные и редкостные медали, изваянные, как нам сказали, лучшими скульпторами страны, были проданы, как металлолом, и на эти деньги закупили японскую радиотехнику — телевизоры, магнитофоны, видики. Каждому артисту вручили по коробке — накал был снят, возмущение поутихло.
Можно предположить: вот: где находилось золото, которое мы везли! В одном из своих рассказов автор детективных произведений Честертон спрашивает: «Где лучше всего спрятать лист?» И отвечает: «В лесу». Вот и ответ на вопрос: как провозили золото? Ответ ясен: одни произведения искусства скрывали другие, пусть и более ценные. Но скрывали надежно — это главное.
Здесь заметим: нет такого отдельного, обособленного понятия «золото партии». Золото — только символ. На практике «золото партии» — это и сама валюта, и антиквариат, картины старых мастеров (не все найдены после войны), русский авангард, ценнейшие средневековые золотые безделушки, драгоценные камни. В принципе — произведения искусства. Под работами, которые тоже можно отнести к произведениям искусству, и скрывали то, что хотели скрыть.
Можно понять
Но вот вопрос: почему о нашей тайне за тридцать лет ничего не появилось в печати (которая так любит сенсации)? Ведь на борту находились и журналисты, и философы, люди пишущие. Они-то могли поведать о бесплодном и дорогом плаванье. Одно из объяснений — благородное.
Полуторамесячное неоплаченное путешествие по Средиземному морю, первая для многих вылазка в закрытый мир, масса впечатлений, которые мы все же привезли — как можно кусать руку, которая протянула нам столь щедрый, невероятный для тех бедных, голодных лет подарок? И как бы ни относиться к Кузьмину, закладывать его, возмущаться, жаловаться — это было не совсем порядочно. Понятие чести тогда еще не до конца исчезло.
Другая версия — более жесткая, а откровенно говоря, просто трусливая: боялись. После того, как мы вернулись в Москву, тему предлагали разным изданиям, приводили свои аргументы: либеральной в то время «Литературной газете», смелым «Московским новостям». Но известные журналисты, с которыми мы говорили, качали головой: «КГБ? Лучше не связываться». Комитету госбезопасности приписывали в то время невероятную могущественную власть, Скорей всего, так и было. И потому наших коллег можно было понять.
Забытый юбилей
В России осталось много неразрешенных загадок. Не найдена библиотека Ивана Грозного, янтарная комната, «царское золото», которое вывезли из Петербурга в Сибирь из опасения, что бывшую столицу России могут занять германские войска. Тогда его прятали по всей стране, все дальше на Восток, и вдруг оно пропало, словно в воду кануло — возможно, в буквальном смысле: его ищут даже на дне Байкала. Теперь к этим загадкам прибавилась еще одна «золото партии». С одной лишь разницей: прежние потери ищут до сих пор, а о золоте партии забыли. Не было, и нет. Партия жила на взносы своих членов — какие у нее деньги?
Больше того. Владелец (КПСС) исчез, а его преемник (нынешняя компартия) не признана ни одним международным судом, стало быть, заявлений в Интерпол не поступало. Вполне возможно, что все названные ценности существуют до сих пор — они же никем не востребованы.
Почему же вспомнилась история 30-летней давности? Почему никто не вспомнил о своеобразном юбилее? Наша не столько о деньгах и авантюре (привыкли к миллионам и миллиардам, а что касается авантюр — дня не проходит, чтобы нас не кормили ими), сколько о методах работы Конторы Глубокого Бурения, в сущности — нашей истории. Если в Средневековье власть была, в основном, религиозной, то уже в наше время, в Советском Союзе место религии заняла безопасность, защита власти — в том числе от собственного народа. Реальным и активным воплощением этой идеи и был КГБ. Распущенный через год (декабрь 1991-го), Комитет даже в последний период своего существования обладал неограниченным влиянием. Владимир Войнович в сатирическом романе «Москва 2042» назвал эту силовую организацию правящей партией страны. Что стоит одна лишь операция, о которой рассказано в статье? Комитет смог вывезти за рубеж несметные суммы, прикрыв это преступление — это же деньги страны! — авторитетнейшим щитом состав которого вряд можно повторить. Прямых доказательств нет — вновь обозначим свою осторожность. Но зададимся все же невинным вопросом: есть ли другие оправдания нашего непонятного и неоправданно-щедрого плаванья? Какую цель оно преследовало? Отступает самая изощренная фантазия. Громадные деньги, потраченные на нее, могли быть оправданы только еще большими деньгами, которые надо было спасти, а их обладателем могла быть только партия, охраняемая Комитетом. В ее подчинении были все финансовые институты страны: Минфин, Госбанк, резервный фонд Центрального банка, экспортная выручка. Игорь Бунич, экономист и политолог, приводил такую цифру: за последние 10 лет существования КПСС только братским партиям была роздано 100 млрд. долларов — сумму, которая могла бы значительно поднять уровень жизни нашей страны. Кузьмин — по возвращении в Москву — даже не счел нужным объясниться с членами «миссии». Задачи, поставленные партией и правительством (как сказали бы раньше), проникнутые духом госбезопасности, успешно выполнены, дело сделано — ИМХО — зачем понапрасну тратить слова?
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2020/nomer1/glan/
