Посвящается моему отцу — Френклаху Борису Григорьевичу (1919 —1985), чьи рассказы я помню с детства, но записал только сейчас, спустя десятки лет.
Григорий Френклах
*****
Полторы недели идёт война. Немцы уже на окраине городка , где я работаю учителем в школе после педагогического техникума.
Некоторые соседи говорят, что немцы — культурные люди, и что не надо верить тому, что говорят по радио, но я верю. Оставаться нельзя.
Беру бутылку воды, полбуханки хлеба, выхожу из дома и иду в сторону железнодорожной станции. Нужно успеть на, возможно, последний поезд.
На улице солдаты. Они бегут пригнувшись и прячутся за стенами домов.
Слышу какой-то свист и вижу фонтанчики земли рядом…
С недоумением спрашиваю у одного из прижавшихся к стене дома солдат:
— Что это такое?
— Пригнись дурак! Это пули! Беги скорей отсюда… твою мать!
Так пригнувшись добежал до железнодорожной станции и успел на последний поезд. Он идёт в сторону Москвы.
…
В Москву поезда не пускают — останавливают на кольцевой дороге и через несколько дней отправляют дальше на восток.
Встретился со старшим братом, Он работает в Москве на военном заводе — собирает самолёты. Удалось ему сообщить,что я рядом, и он приехал. Привёз еды на дорогу…
Брат тоже не знает, что с мамой и нашими младшими сестрой и братом.
Надеюсь, они успели эвакуироваться.
…
Встретил своего ученика — закончил школу в этом году. Он совсем один и тоже не знает, что с его родными.
Иногда плачет — совсем ещё мальчик. Дальше поедет вместе со мной…
Наконец тронулись! Поезд идёт в тёплые края — в Узбекистан.
*****
Небольшой городок около Бухары.
Живём вместе с моим бывшим учеником, которого я взял с собой в каком-то бараке для эвакуированных. Комната большая, но и народа много…
Надо найти работу и, потом, снять комнату…
Городок просто набит эвакуированными. Много детей. Вот-вот начнётся учебный год. Наверняка нужны учителя в школы.
Отец Френклах Борис Григорьевич
Прихожу в школу и встречаюсь с директором. Ему нужны учителя. Он вынужден брать на работу девчонок без опыта, окончивших несколько курсов. Я для него — подарок судьбы, и он хочет взять меня «за штаны» завучем.
— Пишите заявление, но подпишите у начальника эвакопункта — он должен написать, что не возражает.
…
Прихожу в эвакопункт. Там полно народа. Начальник эвакопункта — царь и Бог. Он казнит и милует…
Через несколько часов подходит моя очередь. Захожу в кабинет. Начальник не обращает на меня никакого внимания и что-то пишет.
Стою, злюсь, молчу и смотрю…
— Чего смотришь?! — поднимает глаза начальник.
— Красивый — вот и смотрю! — злюсь я.
— Что надо?!
— Я написал заявление о приёме на работу в школу — напишите, что не возражаете и подпишите…
— А я возражаю!
— Тогда напишите, что возражаете…
Начальник пишет «возражаю» через весь лист, ставит число и дату. Затем достаёт печать и, подышав на неё и глядя мне прямо в глаза ставит её на свою подпись.
Беру заявление… Чернила почему-то зелёные. Вдруг замечаю, что «возражаю» написано с маленькой буквы! Безграмотный…
…
Возвращаюсь в «свой» батрак и спрашиваю у соседей по комнате, можно ли подобрать такой же цвет чернил и добавить «Не» с большой буквы.
Через час моё заявление о приёме на работу с надписью «Не возражаю» с подписью и печатью у директора школы.
Завтра начинаю работать…
…
Снимаю комнату. Мой бывший ученик по-прежнему живёт со мной. Ему некуда идти…
Коллеги в школе считают меня «юродивым» — кормлю в такое время «чужого» человека…
…
Парню плохо. Он тоскует по родителям и хочет поехать в Бухару. Надеется там что-то разузнать об их судьбе… Отпускаю…
…
Мой ученик отсутствует уже целую неделю. Я беспокоюсь… Вдруг ко мне приезжают мама и младшие сестра с братом.
Живы!!!
Оказывается мой бывший ученик случайно в Бухаре встретил своих родителей и… моих родных. Он и дал маме мой адрес.
*****
Городок около Бухары. Зима.
Я завуч школы. В классах очень много эвакуированных детей. Школа трещит по швам.
Голодно… На работающего по карточкам шестьсот грамм хлеба в день. На иждивенца — двести.
Нас четверо — я, мама и младшие брат и сестра. Работаю пока я один. Сестра учится в пед.вузе и только в следующем учебном году, после окончания второго курса сможет начать работать учителем.
…
Устраиваю мать в нашу школу… техничкой. Теперь у нас «целых» четыреста граммов хлеба в день на человека.
Мама — дочь и жена «лишенцев» (лишённых прав) боится, что меня посадят за то, что я взял на работу именно её.
«Успокаиваю» её — шучу, что в тюрьме буду получать те же четыреста грамм хлеба плюс баланду.
…
Вокруг народ умирает, но не от недоедания, о потому, что от голода ест всякую дрянь вроде жмыхов.
Сооружаю самодельные рычажные весы.
Делим дневную порцию хлеба на три части — завтрак, обед и ужин. Устанавливаю железный режим. Едим по часам.
Зная маму поручаю сестре и брату следить за тем, чтобы она съедала свою порцию хлеба полностью…
…
Мама в больнице. Крайнее истощение. Оказывается она отдавала часть своего хлеба младшему брату Он «маленький» — всего шестнадцать лет….
Спрашиваю у брата:
— Как ты мог брать у мамы хлеб!?
Очень хотелось есть… Прости…
…
Наконец наступает весна. Поспевает урюк. В этом году его больше, чем обычно. Он падает с деревьев и покрывает землю, как ковром.
Сестра собирает упавший с деревьев урюк в тазик и приносит домой. Отъедаемся… Сестра больше не кожа да кости. Покруглела, похорошела — просто красавица!
…
Приближается осень. Сестра начинает в этом учебном году работать учителем в школе.
Самое страшное позади, и все живы!
…
Иду в военкомат записываться добровольцем на фронт. Меня не хотят брать из-за сильнейшей близорукости, но я настаиваю…
Мама плачет. Она как-то сразу постарела:
— Ты же плохо видишь. Тебя убьют!
— Мама, я хоть наемся досыта перед смертью — шучу я, но маме не до шуток…
…
Позади тяжёлое расставание с родными. Я в поезде, Еду на фронт.
*****
Запасной полк. Кормят хреново. Это ещё один стимул скорее попасть на фронт и, наконец, поесть досыта…
Возвращаемся в в расположение части. Дорога, поле с редкими деревьями.
Рядом со строем шагает командир. Он уже «бывалый» — успел нюхнуть пороху.
— Воздух!
Строй рассыпается. Разбегаемся в разные стороны и падаем на землю лицом вниз.
Та-та-та-та-та-та — это пулемёт. Пули царапают землю вокруг нас.
Вдруг откуда со стороны спокойный и слегка презрительный голос нашего «бывалого» командира:
— Что вы жопы, как пушки, в небо выставили? Перевернуться на спину! Смотреть вверх! Огонь! Да не цельтесь — всё равно хрен попадёте. Просто стреляйте!
«Бывалый», который присел на корточки около дерева продолжил «лекцию»:
— Когда стреляют, фриц опасается опускаться ниже и мажет.
…
— Прекратить огонь! Мать-перемать! Он уже улетел! Построиться! Все живы? Напра-во! Шагом марш!
*****
У меня сильная близорукость, а я потерял очки. Утонули во время переправы через какую—то речушку.
Без них я полуслепой — всё плывёт.
Завтра нас из запасного полка отправляют на фронт. Как же я воевать буду…
— Строиться!
Построение перед отправкой на фронт.
Майор (две шпалы) произносит речь. Мотивирует. Он говорит несколько минут и затем обращается к строю:
— Вопросы, пожелания…
Я выхожу из строя;
— Товарищ майор, я свои очки потерял во время последнего марш-броска. У меня сильная близорукость. Без очков я очень плохо вижу — мне бы перед отправкой на фронт очки получить.
Майор подходит ко мне поближе, смотрит на меня с лёгким презрением и подносит указательный палец к моему носу:
— Видишь палец?
— Вижу.
— А фриц больше пальца — увидишь!
Строй гогочет.
Я отправился на фронт без очков и до самого конца войны искал очки в каждом полуразрушенном или пустующем доме. Иногда находил. Менее подходящие заменял теми, что лучше подходили. Очки с подходящими линзами у меня появились только, когда мы вошли в Германию.
*****
Первые дни на фронте. Я необстрелянный.
Вдруг начинается бомбёжка. Всё вокруг грохочет. Сердце как будто кто-то сжал в кулак и не отпускает…
Бегу и даже не вижу куда — ноги сами несут.
— Солдатик, тебе котелок пробило — выводит меня из состояния смертельного ужаса насмешливый голос.
Заставляю себя остановиться.
Около блиндажа сидит «бывалый» фронтовик и намазывает на ломоть хлеба тушёнку из банки. Собирается есть и его, кажется, мало волнует весь этот грохот вокруг.
Поворачиваюсь и иду назад. Проходя мимо «бывалого» спрашиваю:
— Ничего не течёт?
— Вроде нет — ухмыляется «бывалый», глядя мне чуть пониже живота.
— Вот и хорошо…
Сердце из пяток постепенно возвращается на своё место.
*****
Зима сорок второго…
Я второй номер противотанкового ружья.
Дерьмо редкое — большое тяжёлое и почти бесполезное.
Мой первый номер — двухметровый сибиряк. Во мне метр шестьдесят.
Наверное, забавно смотреть как мы идём друг за другом с ружьём на плечах — ходячая зенитка.
Мой первый номер мужик жадный. Никогда не делится едой, которую ему иногда удаётся раздобыть, обшаривая погреба покинутых домов, даже если попросить.
Ответ всегда один: — Самому мало — и продолжает, не обращая внимания на мой голодный взгляд, единолично уплетать всё, что нашёл. .
Я больше и не прошу. Решаю сам найти что-нибудь и с ним не делиться. Пусть у него слюнки текут…
Нахожу в погребе какого-то полуразрушенного дома кувшинчик деревенской сметаны и, в отместку жадине, сам всё съедаю. У него на глазах!
…
Как меня несёт!
Сметана отличная, но мой желудок, не успевший отвыкнуть от скудной пищи, не выдерживает встречи с таким количеством и качеством…
*****
Зима сорок третьего. Холод собачий!
Стою на посту в ушанке с опущенными ушами, рукавицах, овчинном тулупе и валенках.
Охраняю какой-то сарай.
Линия фронта в нескольких сотнях метров. Оттуда периодически доносятся автоматные очереди…
Рядом с моим постом в тридцати метрах протоптанная в снегу тропинка.
Холодно даже в тулупе…
…
По тропинке, слегка пошатываясь, в хромовых сапожках, в дублёном полушубке и кубанке, сдвинутой на затылок проходит какой-то щёголь. Скорее всего разведчик.
Он останавливается, смотрит на меня и с презрением произносит:
— Что, Абрам, холодно тебе? Это тебе не Ташкент!
Мне кровь ударила в голову, я передёргиваю затвор автомата и кричу щёголю:
— Ложись!
Он смеётся — не верит, что я буду стрелять…
Очередь из автомата над головой заставляет его упасть в снег.
— Да я тебя сейчас пристрелю, мать-перемать!
Он, лёжа, достаёт из кобуры пистолет и приподнимается…
Ещё одна очередь из автомата заставляет его снова вжаться в снег.
— Лежи или пристрелю. Я на посту, а ты мне оружием угрожаешь?!
…
Лежать в снегу холодно, и щёголь начинает пьяно извиняться:
— Ну извини, Абрам, я не хотел тебя обидеть. Холодно ведь…
Я неумолим. Щёголь замолкает.
…
Через полчаса приходит смена. Щёголь молча лежит в снегу. Сдаю пост и ухожу…
*****
Тишина…
Вдруг начинается артобстрел.
Прыгаю в окоп, прижимаюсь к стенке. В окоп летят комья вспоротой взрывами земли.
Страшно. Как будто кто-то сжал сердце в кулак.
И вдруг:
— Мать Пресвятая Богородица, пронеси! Мать Пресвятая Богородица, помилуй!
Я не один. Молоденький лейтенант в другом конце окопа стоит на коленях, истово крестится:
— Мать Пресвятая Богородица, пронеси! Мать Пресвятая Богородица, помилуй!
Мне уже почти не страшно. Я добираюсь до него, дотрагиваюсь до плеча:
— Ты же комсомолец, офицер — как тебе не стыдно!
— Отойди! Отойди от меня, нехристь! Мать Пресвятая Богородица, пронеси! Мать Пресвятая Богородица, помилуй!…
Снова тихо — так, что звенит в ушах. Лейтенант подходит ко мне:
— Только никому не рассказывай.
— Не расскажу…
*****
«За Родину! За Сталина! Мать-перемать! Вперёд!»
Атакуем немецкие позиции у какой-то высоты.
И тут боль в ноге и сразу же резкая боль в животе.
Неужели это всё? Ранение в живот — это верная смерть!
И на ногу не наступить.
Остановился.
Хочется лечь и закрыть глаза, но мороз. Санинструкторы найдут только мой замёрзший труп.
Опёрся на автомат и еле передвигая ноги поковылял назад.
Еле добрался до наших окопов.
Подскочила девушка-сан.инструктор:
— Куда ранили?
— В живот… и, кажется, ногу…
Осмотрела…
— Ну на животе царапина. Сто лет жить будешь, а на ногу ещё недели две не наступишь. Как же ты обратно дошёл-то, миленький?
*****
После ранения лежу в госпитале…
— Тут до тебя на этой же койке лежал в ногу раненный — помер — подбадривает меня сосед по палате.
— Почему?
— Не хотел возвращаться на фронт. Сыпал на рану всякий мусор. Надеялся на гангрену. Думал ногу отрежут — домой вернётся. Без ноги, но живой. Отрезали, но он всё равно помер. Теперь без ноги, но в могиле — смеётся сосед.
…
Заканчивается вторая неделя. Могу ходить! Через несколько дней пора возвращаться в часть, но кто—то должен сопровождать тяжело раненных в тыл. Это несколько дней — как раз успею до конца выздороветь.
На поезде сопроводил их до места назначения.
«Приёмщик» измеряет всем температуру — ну и мне градусник суёт — так на всякий случай.
У меня температура под сорок. Знобит…
Думал, что простыл, но нет — сыпняк (сыпной тиф).
Две недели был был между жизнью и смертью, но к концу третьей недели оклемался.
Построение перед отправкой на фронт.
— Все с образованием два класса и выше — два шага вперёд — командует старшина.
Интересно — кому такие «образованные» понадобились и для чего. Может не выходить? Опасно — вдруг проверят… Выхожу из строя.
Старшина по очереди подзывает «грамотеев» даёт прочитать вслух несколько предложений из газеты. Некоторые с читают по слогам — их возвращают в строй.
Доходит очередь и до меня.
— Есть два класса образования?
— Есть
— Кем работал до войны?
— Учителем.
— Значит образованный — старшина разрешает мне не читать газету.
Оказывается это набор в школу сан.инструкторов. В часть вернусь нескоро…
*****
Весна сорок третьего…
Я, переболевший после ранения сыпняком (сыпным тифом) и выздоровевший, еду в школу саниструкторов.
Поезд идёт медленно, останавливается у каждого столба…
…
Я в наряде по кухне.
Повар — здоровенный мужик за метр девяносто с пренебрежительной ухмылкой смотрит на меня — мол прислали какого—то доходягу…
Я действительно выгляжу не очень.
Повар приказывает мне нарубить дров, чтобы пригот-вить обед на весь поезд. Беру топор и пытаюсь расколоть полено.
Первая попытка… вторая… третья…
Повар скорбно наблюдает. Наконец ему надоедает, он забирает у меня топор и в течение нескольких минут играючи колет дрова. Потом
посылает меня принести воды.
…
Возвращаюсь. Повар выливает воду в котёл и поворачивается ко мне: — Пользы на кухне от тебя, как с козла молока, но вы евреи умный народ — может поможешь мне в другом… У меня всё время не хватает порций. Я уже делаю с запасом, а бойцы то в одном вагоне, то в другом остаются голодными…
Налаживаю учёт и контроль. Выясняю сколько человек по списку едет в каждом вагоне, кто дежурный и т.д.
Завожу журнал учёта порций…
…
Приходят дежурные по вагонам за едой. Все врут, завышая количество «голодных ртов», но отпускаю им количество порций строго по списку…
Из некоторых вагонов приходят дважды. Заглянув в тетрадку, говорю:
— Ваш вагон уже получил. Вот подпись дежурного.
— Тебе что — больше всех надо?
— Больше! Следующий…
Остаётся несколько десятков лишних порций. Повар приготовил больше на случай нехватки…
…
Повар счастлив — просто сияет!
— Дорогой мой человек! Я договорюсь, чтобы ты постоянно был при кухне пока не доедем. Что я не найду того, кто дров наколет и воды принесёт?!
А сейчас поешь, поешь, еврейчик ты мой дорогой. Тебе сил после госпиталя набираться надо — вона, как исхудал…
…
Поезд едет до места ещё неделю. Я под крылышком у повара, катаюсь, как сыр в масле. — поправился. Я снова похож на человека, хоть всё ещё худой.
…
Доехали до места. Повар не хочет со мной расставаться, а я с ним. Прощаемся, обнимаемся…
Зима сорок четвёртого. Польша.
Сопровождаем полковника. Осматриваем только что отбитый у немцев район города. Ищем место для штаба. С нами идёт связист и тянет телефонный провод.
Сплошные развалины, а нам нужен уцелевший дом.
Фронт где-то в километре…
Вдруг начинается обстрел нашего района. Характерный звук… По нам бьют наши катюши!
Бежим прятаться в подвал ближайшего полуразрушенного дома.
По дороге мне что-то несильно бьёт по голове через шапку, но не обращаю внимание и продолжаю бежать.
Забегаем в подвал и падаем на спину.
Полковник лежит неподвижно и смотрит в потолок, не мигая. Папаха в полуметре…
Связист звонит и матом объясняет кому-то, что катюши бьют по своим.
…
Артобстрел заканчивается. Поднимаемся, отряхиваемся. Я смотрю на шапку и вижу разрез до подкладки.
— Вот гады! Испортили казённое обмундирование! — шучу я.
— Свечку поставь Пресвятой Богородице! — серьёзно говорит «старик» лет сорока.
— Так я же нехристь.
— Тьфу!…
*****
Зима сорок пятого. Небольшой городок на восточном берегу Вислы.
Я старший сержант медицинской службы и ординарец командира полка.
Вот-вот начнётся наступление, и мы выйдем к границе Германии.
Мне в руки попадает наша листовка на немецком языке — из тех, что сбрасывают наши самолёты с призывом к немецким солдатам сдаваться.
Я учил немецкий — пробую прочитать…
Понимаю почти всё! О значении незнакомых слов догадываюсь по смыслу.
Перечитываю листовку несколько раз. Когда войдём в Германию — немецкий мне пригодится…
…
Через пару дней нахожу ещё одну нашу листовку на немецком. Читаю и снова понимаю почти всё, что там написано!
Ради развлечения читаю и перевожу листовку своим товарищам. Им интересно…
Мимо проходит майор из штаба соседнего полка. Услышав немецкий, подозрительно смотрит на меня и спрашивает:
— Кто такой? Что читаешь?
— Ординарец командира такого-то полка, старший сержант такой-то. Перевожу текст листовки, товарищ майор! — отвечаю я.
— Немецкая листовка? — всё ещё с подозрением спрашивает майор.
— Никак нет! Наша.
— С листа?! Ну и переводчик!
Майор меняет курс и идёт к штабу нашего полка…
…
Меня вызывает командир полка.
— Мне тут майор на хвосте принёс, что ты немецкий знаешь. Сказал, что ему бы не помешал переводчик. Я ему ответил, что мне и самому не помешает.
Сходи-ка ты в расположение штаба дивизии. Там сейчас как раз переводчица допрашивает «языка». Вернёшься —расскажешь, какие сведения он сообщил.
Хочу знать заранее — до совещания у командира дивизии…
…
Успеваю вовремя.
Переводчица — голубоглазая, русоволосая красавица, затянутая в рюмочку ремнём на ушитой по великолепной фигуре гимнастёрке только начала допрос. Располагаюсь неподалёку и записываю, вопросы девушки и ответы «языка».
Я не остаюсь незамеченным.
— Кто вы такой и что записываете? — красавица смотрит на меня в упор голубыми «льдинками».
— Ординарец командира такого—то полка. Записываю то, что сказал «язык».
— А что он сказал?
Я отвечаю.
«Льдинки» тают, и красавица улыбается. Как рублём одарила!
…
Через пару дней командир полка снова посылает меня в штаб дивизии послушать допрос.
Переводчица, завидев меня, улыбается и показывает на стул рядом. Оказывается она его приготовила специально для меня.
…
Проходит почти месяц. Я регулярно хожу на допросы в штаб дивизии и сообщаю сведения командиру полка.
Командир дивизии на совещаниях ставит его в пример. В отличие от других «тугодумов» на вопросы начальника штаба дивизии у него сразу готовы дельные предложения.
«Тугодумы» ревнуют и вскоре выясняют про мои походы в штаб дивизии и присутствие на допросах «языков».
Они «докладывают», что ординарец Жидовозова (прежняя фамилия моего командира полка, которую он сменил на более «пристойную») оказывается переводчик. И что те сведения, с которыми начальник штаба дивизии знакомит «тугодумов» на совещании известны командиру нашего полка заранее и тот успевает подготовиться…
Командир дивизии злится, что его провели — личный переводчик командиру полка не положен!
…
Меня забирают из нашего полка переводчиком дивизионного отдела СМЕРШ.
******
Польша. Зима сорок пятого.
Наступая, приближаемся к границе Германии.
Всё время донимают (бельевые) вши.
Как только останавливаемся даже на короткое время — разводим костёр, снимаем гимнастёрки и держим их над огнём, с наслаждением слушая, как эти твари щёлкают, взрываясь от температуры.
…
От вшей избавляемся только в Германии.
Начало весны сорок пятого. Мы входим в Германию.
Сразу же начинаются грабежи, убийства и изнасилования.
Немок не просто насилуют прямо на улицах — им отрезают груди. Особенно свирепствуют бывшие штрафники из уголовников, «искупившие кровью».
Начальство почему-то считает, что воры — это прирождённые разведчики. Поэтому многие из них служат в разведке.
На самом деле они трусоваты, жестоки и ненадёжны, а жизнью готовы рисковать только ради трофеев.
Многие из них сейчас среди тех, кто мстит Германии за кровь и слёзы, не забывая и себя.
Им подражают многие мои товарищи.
Я в этом не участвую, но и не вмешиваюсь. Я — еврей и меня, наверное, можно понять.
…
Всё это продолжается достаточно долго, пока не выходит приказ сверху.
Нескольких человек, пойманных последними, собираются расстрелять прямо перед строем. Это не бывшие штрафники-уголовники, а самые обычные солдаты…
Одного я хорошо знаю. У него текут слёзы. Он их размазывает по лицу и ревёт, что у него друг в танке живьём сгорел под Курском.
Приговор приводят в исполнение…
Я смотрю и думаю: «Ребятам просто не повезло — их поймали последними. Они не большие злодеи, чем те, кто стоит сейчас рядом со мной в строю.»
…
Грабежи, убийства и изнасилования быстро прекращаются.
*****
Германия. Весна сорок пятого
Останавливаемся на ночлег в сельском доме. Хозяева сбежали.
Нас встречают несколько работников среди, которых наш соотечественник, угнанный на работу с оккупированной территории Советского Союза.
По сравнению с остальными он выглядит доходягой.
Поужинали…
Спрашиваю доходягу, почему он так выглядит — сбежавший хозяин издевался над ним и не кормил из—за того, что он из СССР?
— Нет — отвечает доходяга — я сам виноват.
— ?
— Первый раз мне дали такую же порцию, как и остальным. Я из вежливости оставил в тарелке ложку похлёбки.
Немцы — бережливый народ и в следующий раз, наливая мне черпак, хозяин убрал из него одну ложку.
Я посмеялся над немецкой скупостью и снова оставил в тарелке последнюю ложку.
В следующий раз немец перед тем, как налить мне похлёбки убрал из черпака уже две ложки.
И так далее…
Кончилось это тем, что я получал чуть больше половины порции, вылизывал тарелку, всё равно оставался голодным, но хозяин мне больше не давал. А работать приходилось не меньше, чем другим.
— А попросить вернуть всё, как было не пробовал?
— Пробовал. Бесполезно…
…
На следующее утро прощаемся с повеселевшим, наверное, впервые за долгое время поевшим досыта доходягой. Нужно двигаться дальше — фронт успел уйти на запад на десяток километров.
*****
Германия. Начало апреля.
Я старший сержант медицинской службы и… ординарец командира полка.
Он мужик предусмотрительный и не просто так взял в ординарцы санинструктора.
Постоянные артобстрелы, бомбёжки, пули… Если ранили, а рядом не оказалось того кто вовремя окажет медицинскую помощь — могут не успеть довезти живым до медсанбатa. А тут медик всегда под рукой и сумка санинструктора при нём…
И поговорить есть с кем…
…
Подполковник возит меня с собой везде, оправдывая свою прежнюю фамилию — Жидовозов. Он её сменил на более звучную, но в полку всё равно узнали и с тех пор между собой иначе его не называют.
…
Меня зачем-то вызывают в СМЕРШ…
Капитан встречает меня, улыбается, как будто потерянное счастье нашёл, жмёт руку и приглашает сесть.
Хвалит меня за то, что я хорошо воюю, говорит о том, что я, как кандидат в члены партии просто обязан помочь выявлять тех, кто не желает нашей победы и даже помогает врагу, распуская слухи, подрывающие боевой дух…
Мне не по себе… Отвечаю, что готов помочь и если что-нибудь подобное услышу — обязательно проинформирую товарища капитана.
Капитан снова улыбается и говорит, что он мне доверяет, но порядок есть порядок — я должен подписать бумажку о своей готовности сообщать о фактах подрыва боевого духа и вообще держать его в курсе. Такая бумажка у него уже готова…
Ладно… подпишу, но стучать не буду…
…
Меня снова вызывает капитан. На этот раз он ведёт себя иначе…
—Ты что — в штрафную захотел, сучёнок, мать твою перемать?! В присутствии такого-то, такого-то командир твоего полка сказал, что немцы — сильный противник и мы ещё кровью умоемся пока одержим победу. Почему ты меня не проинформировал?
—Товарищ капитан, я не думал, что это подрывает боевой дух, наоборот — это борьба с шапкозакидательскими настроениями…
—А ты не думай — ты докладывай, а я сам решу, что это… Это было первое и последнее предупреждение.
…
Положение аховое. Я не хочу стучать на командира полка и не не хочу в штрафную роту…
На следующий день капитан попадает под артобстрел и погибает…
У меня есть время, пока его не заменят…
Через пару недель меня забирают у командира полка в… СМЕРШ дивизии переводчиком.
Запрашиваю дела погибшего капитана (ему пока не прислали замену), связанные с нашим артиллерийским полком.
Нахожу ту самую бумажку и уничтожаю…
Свободен!!!
*****
Небольшой чистенький городок в Германии. Рядом с ним старинный замок.
Останавливаемся там на ночлег. Хозяев нет.
Располагаемся на ужин за огромным столом в роскошной гостиной с камином.
Выпиваем, закусываем…
Водка быстро заканчивается. Спирт, который я, как санинструктор выделил из своих запасов — тоже.
Хочется добавить…
Спускаемся по лестнице вниз и попадаем в винный погреб. Батареи покрытых пылью бутылок.
Берём столько сколько можем унести и возвращаемся к столу.
Рассматриваю бутылки — им десятки, если не сотня лет.
Открываем и пьём…
Вино слабое с лёгкой кислинкой.
— Это не вино — это сок — с презрением говорит один из сидящих за столом и вливает в себя бутылку
— Ни в голове ни в жопе — поддерживают его остальные.
…
«Сок» быстро заканчивается. Надо снова спускаться в погреб.
Пытаюсь встать и не могу — ноги не держат, но голова ясная…
Остальные тоже пытаются, но не могут встать.
— Вино отравлено! — с круглыми от ужаса глазами кричит один. Другие тоже напуганы.
— Нет!— отвечаю — так действует старое хорошее вино.
— Откуда ты это знаешь? — уже спокойнее спрашивает «отравленный»
— В книжках читал, но сам такого никогда не пил. Пройдёт
…
Через некоторое время ноги снова начинают нас слушаться, и мы спускаемся в винный погреб за бутылками с «соком».
*****
Весна. Германия. Вот-вот закончится война.
Мы сидим с полковым писарем и пишем представление на начальника связи.
На войне часто от связистов зависит жить или умереть. Наш начальник связи человек ответственный и исполнительный.
Связь полка под его руководством работает, как часы.
Это тянет на медаль за Боевые Заслуги, а командир полка хочет представить его к ордену Красной Звезды.
Для такого представления нужно придумать начальнику связи соответствующий награде подвиг…
…
«В наступательной операции во время переправы через реку такую-то, в полосе действия таких-то дивизий, обеспечивая связь с передовыми наступающими частями под сильным артиллерийским огнём противника, начальник связи полка тов. такой—то заметил, что провод был порван прямым попаданием снаряда. Тов. такой—то бросился в воду, нырнул, нашёл разорванные концы провода, зажал их зубами и, борясь с течением реки, восстановил связь.»
…
Дело серьёзное, но мы с писарем умираем со смеху…
*****
Германия. Весна сорок пятого.
Меня приглашают выпить пока затишье перед очередным наступлением, но мне не хочется.
…
Вдруг меня срочно вызывают, чтобы оказать первую медицинскую помощь.
Прибегаю и вижу страшную картину четыре моих товарища — те, что звали меня выпить неподвижно лежат вокруг разложенной на земле закуски и наполовину выпитой бутылки.
На бутылке надпись на немецком. Это древесный спирт!!!
Одному из моих товарищей ещё можно помочь…
Срочно везу его в медсанбат.
Врач говорит, что выживет, но скорей всего ослепнет…
…
Возвращаюсь обратно. Там уже привели немку, в доме которой и принесли бутылку. Её хотят расстрелять за то, что отравила советских солдат. Немка плачет.
Как единственный, кто говорит на немецком языке провожу «расследование». Опрашиваю соседей.
Те говорят, что женщина пыталась забрать у моих товарищей бутылку, бежала за ними, кричала, что это нельзя пить. что в бутылке яд, но её оттолкнули и она упала.
Несколько наших солдат тоже это видели. Они сказали, что один из отравленных открыл бутылку, понюхал, загоготал и крикнул немке:
— Пшла нах**, бл**ь немецкая. Я русский — в моём желудке долото сгниёт!
…
Надо отпустить немку — она невиновна в отравлении, но её всё равно хотят расстрелять «на всякий случай»
Я настаиваю. Со мной не спорят — меня уже неделю как забрали из санинструкторов в переводчики СМЕРШ.
Немке повезло — останется жива.
*****
Германия. Городок на берегу Эльбы.
Конец мая. Поздний вечер…
Не могу заснуть в этой тишине и выхожу прогуляться вдоль реки.
Двое моих товарищей выходят вместе со мной. Я переводчик и они часто меня сопровождают на подобные прогулки в надежде познакомиться с симпатичными немками.
Почти ночь, но светло. Медленно идём вдоль реки. Подходим к мосту. На входе на мост очередь из немцев с вещами, желающих перейти в американскую зону оккупации.
Смотрю — рядом с мостом сидит три очень миловидных немки — две блондинки и брюнетка.
Брюнетка лет двадцати пяти — красавица. Блондинки очень похожи друг на друга, наверное сёстры — одна лет восемнадцати-двадцати, а другая около тридцати.
Подходим. Девушки напряглись, что неудивительно, зная что творилось, когда мы вошли в Германию.
Мы исключительно дружелюбны. Я здороваюсь, спрашиваю, откуда они и почему сидят в сторонке.
Услышав немецкий и не чувствуя угрозы, девушки успокаиваются. Отвечают, что из этого городка — у брюнетки тут даже есть маленькая квартира.
Они хотят перейти на другую сторону реки. Ждут своей очереди, а переход через мост то открывают, то снова закрывают…
— Вам придётся здесь сидеть до завтрашнего дня — «успокаиваю» я девушек…
— А что вы можете предложить?
— Не знаю устроит ли это вас, но могу предложить сытный ужин и ночлег, а завтра вернётесь и перейдёте в американскую зону…
Девушки колеблются, но недолго. Мы с моими молчаливыми, но дружелюбно улыбающимися товарищами не вызываем у них подозрений, и они соглашаются.
…
Через полчаса мы сидим вокруг стола и ужинаем. Немки очень голодны. Угощаем их хорошим вином. Сами пьём водку.
Мои товарищи выходят “покурить”. Выхожу вместе с ними и инструктирую, как себя вести с немками:
— Если девушки добровольно сюда пришли — значит готовы пойти с вами в постель. Никакого принуждения! Скажите «»Фрау шляфен» — и вас поймут.
…
Возвращаемся в комнату и «делим» немок. Мне достаётся младшая из блондинок. Кажется, я ей тоже нравлюсь…
…
Утром предлагаем девушкам проводить их к мосту, но провожаем только «мою» блондинку. Брюнетка решила остаться и вернуться в свою квартиру, а старшая из блондинок задержаться ещё на пару недель в городе.
…
Прощаюсь со «своей» блондинкой. Мы обнимаемся, и она переходит по мосту на другую сторону реки. Наверное, я всё таки понравился ей меньше чем мне показалось…
Возвращаюсь. Меня ждёт брюнетка и предлагает продолжить знакомство, но уже в её квартире…
…
Старшую из блондинок через пару недель мы срочно везём к врачу — оказывается она на последних сроках беременности и вот-вот родит.
Как мы этого сразу не заметили…
Брюнетку я навещаю в её квартире пока нас не перебрасывают в другое место.
*****
На приём к доктору выстроилась очередь из молодых и очень миловидных немок. Идёт набор официанток в офицерскую столовую.
У меня «лучшее место» — рядом с доктором.
Девушки заходят, полностью раздеваются, разводят ноги, доктор их осматривает, задаёт вопросы, а я перевожу.
Немки меня совершенно не стесняются…
Один из вопросов, который я задаю — это замужем или не замужем, но я спрашиваю короче: мидел/фрау (девушка/женщина)
И тут появляется Она — высокая, стройная, светловолосая, голубоглазая. Наверное, так по представлениям нацистов должны были выглядеть арийки.
Она разделась, села в кресло и развела ноги. Я со своего «лучшего места» вижу, что девственница, но всё равно задаю вопрос:
— Мидел/фрау?
— А вы сами не видите? — вопросом на вопрос отвечает с лёгкой улыбкой, встретившись со мной глазами красавица.
Я чувствую, что краснею…
*****
Закончилась война, но я всё ещё в Германии.
Переводчики с немецкого на вес золота, и я уже пару месяцев переводчик в СМЕРШ.
Меня вызывают к начальнику отдела. Майор даёт мне важное «задание» — найти любовницу для нач.штаба дивизии:
— Изголодался мужик. ППЖ пару недель назад демобилизовали. Ты уж постарайся — не ударь в грязь лицом…
Иду выполнять задание. Дело непростое — это ведь не шлюха на одну ночь.
Обращаюсь за помощью к любовнице самого майора начальника СМЕРШ, которую я нашёл месяцем ранее:
— Полковнику такому-то нужна постоянная любовница — среди твоих знакомых женщин есть те, которые заинтересованы?
— Есть. А какие женщины нравятся господину полковнику — блондинки, брюнетки, пухленькие, худые, высокие…?
— Выясню…
…
Проходит пару дней и меня снова вызывают к начальнику отдела…
— Ну? Нашёл бабу для нач.штаба?
Я киваю головой и говорю с улыбкой:
— Блондинки, брюнетки, полные, худые…
— Ну чего ты х@@ню городишь — прерывает меня майор — просто бабу ему надо. Бабу! Ну симпатичную, конечно…
Снова иду на поклон к любовнице майора…
— Узнал какие женщины нравятся господину полковнику?
— Я целиком полагаюсь на ваш вкус, фрау…. Уверен, что вы найдёте что-нибудь подходящее.
…
Через несколько дней я знакомлю нач.штаба с вдовой майора Люфтваффе. Миловидная блондинка чуть старше тридцати лет. Почти без косметики. Одета со вкусом. Глубокий вырез… Судя по приставке «фон» — дворянка.
В Германии голодно, но стол ломится от еды и выпивки. Бутылки с вином десятилетиями или даже столетиями хранились в погребах немецких замков.
Полковник выглядит угрюмым — наливает себе стаканчик водки и залпом выпивает.
Я должен переводить, но за столом гнетущая тишина…
Полковник наливает ещё один стаканчик и буркает, обращаясь ко мне:
— Спроси у неё что-нибудь!
— Что сказал господин полковник? — обращается ко мне немка.
— Господин полковник заметил, что такая аристократичная женщина, как вы наверняка повидала Мир.
— О, да! Мы с моим покойным мужем объездили всю Европу, но больше всего мне понравился Париж. Ах, Париж — как бы мне хотелось там жить!
— Что она говорит? — спрашивает полковник
— Она говорит, что объездила всю Европу, но ей больше всего понравился Париж…
— Ну и бл@@ь! — угрюмо буркает полковник.
— Что сказал господин полковник? — беспокоится блондинка
— Господин полковник сказал, что если бы не Москва он бы и сам хотел жить в Париже.
— Но господин полковник сказал всего пару слов, а вы перевели целое предложение — недоумевает немка.
— Дело в том, что русский язык очень сжат и несколькими словами можно передать суть — выкручиваюсь я
В такой беседе проходит ещё полчаса…
Смотрю — захмелевший полковник облапил блондинку и целует её взасос…
— Товарищ полковник, я вам больше не нужен?
Полковник, не отрывая губ от немки машет рукой — уходи мол…
— Товарищ полковник, я могу взять пару бутылок вина?
Полковник, всё ещё не отрывая губ от блондинки кивает головой и снова нетерпеливо машет рукой…
Я беру пару бутылок лучшего вина, закуску и отправляюсь к своей немке, которая ничуть не хуже блондинки полковника…
*****
Белоруссия, вторая половина сороковых годов.
Война для меня всё ещё не закончилась — я переводчик в лагере военнопленных немцев.
Одновременно заочно учусь в московском институте иностранных языков и на историческом факультете пед.института в Гомеле.
Наш оперуполномоченный уходит на повышение и я сначала временно, а потом и постоянно выполняю его обязанности.
Мне «в наследство» достались информаторы (стукачи) среди немцев и лагерной обслуги.
Регулярно встречаюсь и с теми и с другими и меня информируют о том, что происходит в лагере.
…
На работу в лагерь военнопленных устроиться тяжело. В стране голодно, но лагерная обслуга получает хороший паёк. А те кто повыше, включая меня, могут использовать немцев «в хозяйстве».
…
Из соседнего лагеря военнопленных поступает «сигнал». Оказывается, одна женщина из обслуги нашего лагеря вступила в связь с немцем. Странно, что «мои» стукачи из военнопленных меня об этом не проинформировали. Проболтался немец которого перевели из нашего лагеря в соседний.
Надо принимать меры…
…
Вызываю к себе немецкого «Дон Жуана»…
А у женщины неплохой вкус — немец действительно хорош! Он не отпирается и подробно рассказывает, где и как.
Решаю перевести его в соседний лагерь военнопленных. Едем на полуторке. Я в кабине, а конвойный с немцем — в кузове. Вдруг у переднего колеса ломается ось.
Водитель идёт в лесок около дороги, срубает берёзку и выстругивает из неё ось.
— Доберёмся как-нибудь — подмигивает он мне.
Вижу — немец совсем грустный.
— В чём дело? — спрашиваю — Не на расстрел везём — в том лагере не хуже, чем в нашем.
— Вот из-за этого мы проиграли войну — немецкий водитель бы не стал делать ось для колеса из срубленного дерева.
…
Возвращаюсь. Вызываю машинистку, чтобы напечатать показания «Дон Жуана».
Девушка садится за машинку, смотрит на меня и ждёт, когда я начну диктовать.
Диктую показания немца со всеми интимными подробностями.
Машинистка, печатая, подпрыгивает на стуле и возбуждённо сопит, с трудом попадая по кнопкам печатной машинки.
…
На следующий день вызываю возлюбленную немца.
Красивая…
Даю ей прочитать показания «Дон Жуана». Она плачет. Говорю ей, что самое большее, что могу для неё сделать — это дать ей самой уволиться.
Женщина улыбается сквозь слёзы — она ожидала худшего.
…
Военнопленных отправляют домой. Мне предлагают на выбор — продолжение службы в органах МВД или увольнение.
Выбираю второе.
Через несколько месяцев я уже работаю преподавателем немецкого языка в лётном училище.
Война закончилась!
Открытки с войны
22.02.45 года
Здравствуйте, дорогие!
Хочу обратить ваше внимание на городок на обороте. В нём я провёл десять дней. Он стоит на самом берегу Вислы (восточном). Отсюда мы совершили бросок до Одера.
Смотрите на этот городок и вспоминайте меня.
С приветом – Борис
(На открытке вид на Казимеж—Дольны)
1.03.45 г. Привет из Германии!
Здравствуйте, дорогие мои!
Весна! У нас давно, а у вас только начинается.
Посылаю вам свой первый весенний привет.
Откуда?
На обороте написано откуда! Прочтите и узнаете!
У меня всё по-старому. А у вас?
Пишите о себе.
Привет Гисе и Шолому.
С приветом — Борис
(на обороте Франкфурт=на-Одере)
13.04.45 года Привет из Германии!
Здравствуйте дорогие мои!
Только что получил ваше письмо от 23.3.45 года.
10.4.45 г. получил от Марка письмо от27.3.
Как вы думаете, почему из Казани письма быстрее доходят (чем из Белоруссии —Г.Ф.)? Разве Казань ближе?
О себе пока ничего нового прибавить не могу. Чувствую, что скоро у меня будут новости. Завтра напишу вам подробное письмо.
Кстати, посылаю вам вид на Ровно.
С приветом — Борис
Привет Гисе и дяде Шолому
(на обороте вид на Ровно)
20.4.1945 года.
Здравствуйте, дорогие!
Посылаю вам вид на Берлин в знак того, что уже начато наступление против этого города.
А это залог того, что скоро-скоро кончится война и вернусь к вам.
Ну, пока.
Целую — Ваш Борис
(на обороте вид на Берлин)
27.04.45 года.
Здравствуйте, дорогие!
Давно не писал вам, не было времени.
Сейчас на ходу, ночью пишу несколько строк.
Я жив здоров, немного устал, но зато я уверен, что скоро=скоро кончится эта война.
Служу там же, но теперь я — разведчик.
Ну, пока! С приветом,
Ваш Борис
(на обороте фото симпатичной брюнетки в клетчатой рубашке)
28.04.45 г.
Угадываю заранее вопрос: «Кто это?»
Отвечаю. Это хозяйка дома в Шторкове, где мы провели несколько часов под сильным арт.обстрелом. Поскольку о ней осталось у меня хорошее воспоминание, решил послать вам её фотографию.
В основном теперь моя жизнь протекает довольно весело, хоть и очень опасно.
Ну пока!
Обнимаю и целую Ваш — Борис
Извините, что редко стал писать нет возможности отсылать
(на обороте художественное фото молодой женщины в платье с открытыми плечами)
28.04.45 г.
Здравствуйте, дорогие!
Вчера я целый день шатался по Шторкову.
К вечеру фронт уже отодвинулся от городка км на пять.
Познакомьтесь на обороте с этим городком. У меня о нём осталась память в виде посылки, которую на днях вышлю вам.
С приветом — Борис.
(на обороте улица в Шторкове)
9 мая 1945 года.
Здравствуйте, дорогие!
Победа! Снова мир! Война позади! Это для всех нас огромное счастье!
Нелегко нам досталась победа. Нет! Ничего не забудем и не простим Германии! За слёзы, кровь и муки наши нам ответит она!
С ужасом будут немцы вспоминать 1945 год.
Для нас и всего человечества этот год станет бессмертной славой!
Снова за мирный труд. Каждый из нас уже в мыслях дома, среди родных и близких.
Ждите меня, мои дорогие!
Теперь уже недолго!
С приветом – Борис
(на обороте вид на оперный театр (Театр Вельки) в Варшаве)
15 июня 1945 года
Текста нет — только адрес.
(на обороте вид на горы Гарц в Нижней Саксонии. Самая высокая гора Гарца, считается «местом встречи ведьм» в Европе — её описал Гёте в Фаусте)
Думаю, отец не мог тогда написать про место, где он служит, но намекнул открыткой. На одной из фотографий того времени написано: «Бург близь Магдебург». Рядом Эльба, где встретились советские и американские войска.
21-го июля 1945 г.
Здравствуйте дорогие мои!
На обороте вы увидите город в котором я жил последние дни.
Сейчас я уже на новом месте.
С приветом Борис
(на обороте вид на Йютербог)
Рассказы отца от первого лица — продолжение
*****
Конец пятьдесят второго. Я работаю под Гомелем — в школе механизации. Преподаю Основы Конституции будущим трактористам.
В Правде выходит статья, где обо мне всего несколько слов: «В гомельской школе механизации подвизается такой-то, сеющий путаницу в умах учащихся»
Меня вызывает директор школы:
— Извините… После статьи в Правде я должен вас уволить, но… напишете заявление по собственному желанию.
…
Собираюсь ехать в Москву в редакцию Правды «искать правду».
Друзья отговаривают.
— Ты с ума сошёл?! Тебя посадят! Сиди тихо! Если нет денег — одолжим!
…
Наступает зима. Начинается Дело Врачей…
В поликлиниках люди требуют чтобы их отправили на приём к русским — врач-еврей «уморит».
…
Умирает Сталин. Дело Врачей прекращают. Ещё через некоторое время начинаются реабилитации…
— Вот теперь едь в Москву — говорят друзья.
Еду. Останавливаюсь у старшего брата.
…
В редакции Правды выстаиваю огромную очередь. Наконец, захожу в кабинет. Из-за стола поднимается и идёт мне навстречу с открытой улыбкой человек с очень значительным и одухотворённым лицом. Пожимает мне руку, приглашает сесть…
Сажусь рассказываю ему свою историю. Он внимательно меня слушает, улыбается, кивает…
Вдруг замечаю, что он… ничего не записывает…
Наши с братом занимающие высокие руководящие посты тётушки, снисходят:
— Ну ты же умный человек, дорогой племянник (так тебя вежливо обзывают дураком) — неужели ты думаешь, что газета Правда похожа на унтер-офицерскую вдову, которая сама себя высекла? Тебе нужно обращаться в ЦК КПСС.
Прислушиваюсь…
…
Записываюсь на приём в ЦК, подготовив письмо на имя Хрущёва.
Работник ЦК с которым я встречаюсь, выслушав меня, обещает, что в течение пары недель мой вопрос будет рассмотрен. Принимает письмо, но увидев на чьё имя оно написано, просит запечатать в специальный конверт для «секретной корреспонденции».
…
Жду. Гуляю по Москве. Не проходит и двух недель, как я получаю заказное письмо из ЦК (копия в гомельский обком партии) о том, что меня необходимо трудоустроить по специальности.
…
Возвращаюсь в Гомель. Иду в обком. Там меня уже ждут и предлагают на выбор два места: средняя школа или кооперативный техникум. Место в техникуме больше подходит для моей жены. Что ж — попробую трудоустроить и её.
…
Встречаюсь с директором кооперативного техникума. Он ярый антисемит и явно не желает брать меня на работу, но… распоряжение обкома партии.
На следующий день после нашей встречи жена звонит ему по телефону. Фамилия у неё самая что ни на есть «арийская» и директор, даже не встретившись с ней, отправляет её в отдел кадров. Потом звонит в обком и говорит, что (к сожалению) уже взял человека и даже выделил ему комнату для проживания с семьёй в здании техникума
…
Через некоторое время увидев меня, гуляющего во дворе с маленькой дочкой, директор техникума всё понимает, но сделать уже ничего не может…
…
Устраиваюсь учителем истории в среднюю школу. Я снова, как и до войны, буду учить детей!
*****
Лето шестьдесят первого года. Я начальник пионерского лагеря в Грабовке. Лагерь расположен в прекрасном сосновом лесу
За обслугой в пионерском лагере нужен глаз да глаз. Воруют, не меньше, чем воровала обслуга в лагере военнопленных немцев, где я был оперуполномоченным. Мой предыдущий «лагерный» опыт как раз к месту.…
В лагере родительский день. Родители навезли всякой снеди. Многие давно меня знают — их дети не первый год проводят лето в моём лагере. Приглашают к столу. Отказываться неудобно…
…
Вечер. Родители разъехались. Меня мутит. Наверное съел что-то не то. Вспоминаю, что один из хлебосольных родителей угостил меня чайной колбасой.
Вызываю старшую пионервожатую и посылаю её проверить всё ли в порядке с его ребёнком.
…
Пионервожатая возвращается — с ребёнком всё в порядке.
А мне хуже. Меня рвёт. Я не могу поднять голову. В глазах какие-то «хвостатые морды».
Как будто издали слышу, как вожатая вызывает скорую помощь.
…
Приезжает скорая. В комнату заходит бабища в белом халате. Вижу всё это, как в тумане…
— Помрёт — говорит бабища пионервожатой, толком даже не осмотрев меня.
Та плачет. Они с бабищей выходят из комнаты. Сквозь шум в ушах слышу, как бабища говорит:
— Чего ты плачешь? Ну одним жидом меньше будет!
Скорая уезжает…
Вожатая возвращается в комнату, говорит, что едет в Гомель за моей женой и уходит.
…
Злость от слов бабищи придаёт мне силы. Сажусь на кровати. Хочется пить, но в комнате только бутылки с ситро, которые притащили родители.
Открываю и пью. Меня рвёт. Снова пью и снова рвёт. И так почти всю ночь.
Засыпаю только под утро совершенно обессилевший.
…
Утром меня будит старшая пионервожатая.
— Вы живы!? … А я была у вас дома, встретилась с вашей женой… У вас чудесный сынок…
В комнату влетает перепуганная жена. Она приехала вместе с пионервожатой, оставив сына на тёщу. Наверное та сказала жене, что я умираю… Обнимаемся.
Ещё поживу…
*****
Конец семьдесят шестого. Работаю в средней школе учителем истории. Перед началом уроков захожу в учительскую…
— Вы слышали — Леонида Ильича наградили третьей звездой!
— При его скромности он скоро будет четырежды героем — не подумав, отвечаю я…
…
Проходит пару недель. Меня вызывают к заведующему РАЙОНО…
Захожу в кабинет. Здороваюсь. Мы с заведующим хорошо знакомы, он не раз был на моих уроках. Но в этот раз он старается не встречаться со мной глазами.
Знаком приглашает сесть.
— На вас поступило несколько «сигналов»…
— Каких «сигналов»? — спрашиваю я, хотя всё уже понял. Как человек с моим опытом работы в органах мог быть так неосторожен!
— Неужели не догадываетесь — спрашивает кто-то сзади.
Поворачиваю голову и вижу в углу кабинета серого невзрачного человека.
Сразу понимаю, что он тут главный…
— Я перед вами с «открытым забралом» — обращаюсь я к «серому» — Не могли бы и вы представиться?
«Серый» представляется. Его имя мне ничего не говорит. Кто он и откуда и так понятно, но я заработал несколько драгоценных секунд, чтобы справиться с собой.
…
— Вы на уроках неуважительно отзываетесь о великих русских писателях и поэтах, например, об их семейной жизни — начинает беседу «серый».
Вспоминаю… Действительно однажды на вопрос учеников о том сколько раз был женат Сергей Есенин — ответил, что трижды, не считая связей, которые не закончились браком…
— О семейной жизни Сергея Есенина мне во время урока задали вопрос мои ученики. Я не мог не ответить на их вопрос или сказать неправду.
«Серый» задаёт ещё несколько вопросов по другим похожим «сигналам». Отвечаю.
Но ведь меня вызвали не для этого…
— Скажите, а почему вы в присутствии такого-то, такого-то и такой-то саркастически отозвались о скромности Леонида Ильича Брежнева после получения им высокой награды?
Вот и главный вопрос! «Сигнализировали», конечно, не те, кого назвал “серый”.
— Сам не понимаю, как у меня такое могло вырваться — я всегда очень уважительно отзывался о Леониде Ильиче, а тут вдруг решил пошутить…
— Понимаю… В следующий раз перед тем, как так «пошутить» — думайте. Беседа окончена. Кстати, вам привет от моего «коллеги по работе» — вашего бывшего ученика. Вы, оказывается его любимый учитель…
…
Я понимаю, что легко отделался. За такие шутки учителю истории могут приклеить ярлык «не заслуживает политического доверия» и потом только в дворники…
Всю эту историю надо бы забыть, но меня душит злость на доносчиков.
…
Используя свой предыдущий опыт, довольно легко выявляю «информаторов» и делаю так, чтобы о них узнали в нашем учительском коллективе.
Они снова «сигнализируют» — жалуются, что я им создал невыносимые условия для «плодотворной работы»…
…
Меня снова вызывают, но уже не в РАЙОНО… На этот раз «серый» разговаривает жёстче:
— Я вижу вы не поняли смысл нашей предыдущей профилактической беседы. Вы, используя свой предыдущий опыт работы в органах, раскрыли наших «информаторов». Вы хотите положить на стол партбилет? Потерять работу?…
Кажется, я серьёзно влип…
…
К счастью, делу не дают ход. На внеочередном партийном собрании мне объявляют строгий выговор… без занесения в личное дело.
Метла пока подождёт!
Рассказы отца о семье — вместо послесловия
Дед
Отец рассказывал, что мой дед Гирш Меерович Френклах был глубоко религиозным евреем. Он закончил иешиву в Вильно и стал резником.
Дед воевал в Первую Мировую. Он снайперски стрелял и даже стал Георгиевским кавалером. Потом попал в немецкий плен.
После того как он вернулся с войны, родился отец.
Дед очень любил рассказывать о войне. Некоторые члены еврейской общины этим пользовались. Когда приходило время платить за работу по кошерному забою скота или птицы его просили его рассказать о войне и дед забывал про всё на свете.
Так продолжалось раз за разом до тех пор пока к ним не наведывалась бабушка. Её не просили ни о чём рассказывать — сразу платили. Бабушка — дочь купца твёрдо стояла обеими ногами на земле и была в отличие от деда по-житейски мудрой.
Как служитель культа дед был лишенцем (лишённым прав). Мой отец поступил в еврейский педагогический техникум в Витебске, скрыв этот факт. Через некоторое время сокурсники про это узнали, и кто-то из них донёс. Отца должны были исключить, но ему повезло — в декабре тридцать пятого года на совещании передовых комбайнеров Сталин сказал : «Сын за отца не отвечает».
Так отец закончил техникум и стал учителем.
Сестра деда Сара
Сестра деда Сара Мееровна, чтобы снять с себя «клеймо лишенки» два года проработала дворниками. Потом она закончила ВУЗ и сделала великолепную карьеру, став начальником главка в каком-то из очень важных министерств.
Отец рассказывал, что когда она приезжала проверять тот или иной завод министерства, к ней с сияющим лицом выбегал льстиво поздороваться директор :
— Здравствуйте, Сара Мироновна!
— Мееровна — жёстко поправляла Сара.
Муж Сары — Семён воевал в Первой Конной у Будённого. У него на ноге даже был шрам от удара казачьей шашкой. Отец рассказывал, что Семён утверждал, что он этого казачка «срубил».
И Сара, и Семён были идейными коммунистами. Они всю жизнь так и прожили в однокомнатной квартирке в Москве.
Сестра деда Инна
Другая сестра отца Инна Мееровна пошла в науку. Она руководила отделом какого-то супер-дупер НИИ в Москве. Под её началом работало много докторов и кандидатов наук. Потом от руководителей отделов и даже старших научных сотрудников стали требовать наличия научной степени. Инна вела многие научные направления, написала множество статей, но… так и не нашла времени (совсем, как Зубр из одноимённого романа Даниила Гранина — Г.Ф), чтобы защитить диссертацию. Её перевели в младшие научные сотрудники.
Инна всю жизнь прожила в комнате московской коммунальной квартиры, уступая свою очередь на улучшение жилищных условий тем, кто по её мнению больше нуждался.
Прадед Копель и дядя Зимель (Зиман)
Мой прадед Копель — отец бабушки по отцу до революции был купцом. Продавал скобяные изделия — замки, засовы и т.д.
Отец рассказывал, что во время голода начала тридцатых годов он с моим дядей Зимелем (Зиманом) зарабатывали починкой замков.
У дяди, несмотря на то, что ему тогда не было и десяти лет, были золотые руки — он мог починить замок любой сложности.
С просьбой починить замок обращались к Копелю. Если он когда-то продавал замки — значит Копель понимает в этом деле.
Отец говорил, что руки у моего прадеда «росли из задницы», но он умел «держать фасон».
Копель приходил выполнять заказ вместе с дядей, садился пить чай и вёл неторопливую беседу с хозяевами, а дядя Зимель в это время чинил замок.
— Что ты делаешь, Копель? — удивлялись хозяева — Ведь он совсем ребёнок! Как ты можешь ему доверить такое важное дело?
— Не беспокойтесь — отвечал Копель — Я всё время слежу, чтобы он всё сделал правильно.
После успешной починки, прадед брал плату за работу и они с дядей Зимелем отправлялись выполнять следующий заказ
Дядя Марк
Отец говорил, что у его старшего и, думаю, любимого брата Марка была не только светлая голова, но и золотые руки. Это Марк в детстве приучил отца к чтению. Он мог бы стать выдающимся учёным или инженером, но Марку было лень учиться.
Кроме того ему голову задурили тётушки — Сара и Инна, говоря что нужно идти в рабочие, поскольку пролетариат — гегемон.
Слесарем дядя Марк стал выдающимся (как главный герой фильма «Москва слезам не верит — Г.Ф.), а потом вырос до начальника отделения сборочного цеха, авиационного завода.
На заводе Марка называли «Главпаника». Его бросали на самые тяжёлые участки, когда надо было спасать ситуацию.
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2020/nomer1/frenklah/
