Квартирная хозяйка приходила собирать дань по первым числам. Не забыла и в этот раз, притащилась в седьмом часу, невзирая на февральский мороз и темноту за окнами. Дверной звонок по обыкновению откликнулся на прикосновение ее пальца резким пронзительным звуком, от какого на долю мгновения неприятно ёкает в области диафрагмы, хотя причин для беспокойства вроде бы и нет.
Грузно, как командор, она прошагала по квартире, внимательно осмотрела небогатые свои владения, полная предвкушения, выискивая хоть малейший намек на бардак. Возможно, и был в этом свой резон – всякое случалось, за примером не надо далеко ходить: на прошлой квартире Анюта расколотила раковину, на которую неловко облокотилась (никто не поверил, что в хозяйственных целях и на трезвую голову, и правильно не поверил). Сегодня везде царил порядок, честный, без заталкивания лишнего под диван. Но в присутствии хозяйки все же ощущалась неловкость, как будто она была хозяйкой не только квартиры.
- Ну что, девочки, учитесь? – привычно спросила она, хотя из девочек дома была одна Вера.
- Учимся, АнМихална.
- Света много, смотрю, жжете.… И там горит, и тут.
Она благосклонно приняла конверт, прищурившись, пересчитала купюры, улыбнулась, пряча их в своей котомке. Ее лицо ненадолго стало почти приятным. Она еще раз оглядела все вокруг, недоверчиво покосилась на стопку словарей на столе, погладила пианино, занимающее своей глянцевой чернотой треть и без того небольшой комнаты, взглянула на кончики пальцев – нет ли пыли. Затем по-хозяйски прошла на кухню, где уронила тяжелый взгляд на плиту, которую после прошлых квартирантов невозможно было отмыть, как ни старайся, и спросила:
- А где твоя беленькая подружка? Все гуляет по ночам?
- Она еще в универе. Еще же и восьми нет, время детское.
Вера посмотрела на часы и забеспокоилась: не опоздать бы. Назначая встречу на вечер, совсем забыла про первое число и вспомнила, лишь когда хозяйка позвонила в дверь.
- Да в окно-то посмотрите. Ночь и есть ночь…, - она тяжело выдохнула свое нежелание идти по темной улице домой и нравоучительно продолжила. - Это самое, вы мне сюда гостей, главное, не водите.
- Да, конечно, мы же обещали, - как обычно, сказала Вера.
- Вот и не водите, знаю я ваши обещания, все равно соседи мне расскажут.
Вере захотелось выскочить на пару секунд на балкон, впустить в себя живительную порцию сладкого, от мороза колкого воздуха, сжать ладонью снежок.
На город со всей дури навалился постылый и стылый февраль. С утра до ночи окна, будто сломанный телевизор, показывали одну и ту же унылую картину – истосковавшиеся по теплу палки берез в маленьком сквере, грязную белизну снега и серые сырые подштанники неба.
Эта квартира еще не успела стать почти своей, как это было с прошлым жилищем (всего-то четыре месяца как снята, Вера до сих пор натыкалась ночью на мебель, если не включала свет), но запах, не аромат, посторонней женщины в квартире уже был ощутим и казался ей чужеродным.
Хозяйка наконец-то ушла, прищемив дверью свой густой шлейф усталости. Вера открыла форточку нараспашку и, глядя на грязные следы, оставшиеся от сапог хозяйки в прихожей, подавила в себе желание, обычно ей не свойственное - позвонить маме и слегка пожаловаться на жизнь. Вместо этого она стала поспешно собираться на первый урок с семиклассницей Кариной.
Сегодняшний день начался отлично. Стоило утром Вере выскочить на остановку, как сразу пришел троллейбус, полупустой и с подогревом. Вера сидела у окна, задумчиво поглядывая в дырочку, которую продышал кто-то словно специально для нее. Троллейбус медленно, словно батискаф, спускался с горы и погружался в центральные улицы города. Воздух по ту сторону от холода казался стеклянным и седым. Прохожие одинаковыми жестами прикрывали варежками насморочные носы и занемевшие губы.
В глубине сумки зазвенел телефон.
- Вас зовут Вера? – едва слышно уточнил незнакомый мужской голос.
- Да.
- Вы - репетитор по английскому?
- Да, - ответила Вера, - английский и французский для школьников.
- Я видел ваше объявление в газете. Знаете, вот у меня дочь, седьмой класс. Плавает.
- Плавает? – переспросила Вера.
- С английским плохо. Сильно отстала от класса. Скажите, сколько вы берете в час?
Вера назвала цену. За уроки она брала скромно, меньше, чем было принято у студентов. Голос в трубке, не раздумывая, предложил встретиться вечером, после восьми. Назвал адрес – дом, к большой радости Веры, оказался соседним. Его дочь звали Карина, а самого владельца голоса – Олег Павлович.
Весь день Вера думала о предстоящей вечерней встрече и своей новой ученице. Было не то чтобы страшно, но волнительно, как бывает, когда особенно нужно себя показать. Продемонстрировать. Понравиться.
Дверь ей открыла сама семиклассница Карина.
Короткой пикировки взглядами было достаточно, чтобы взаимно обнаружить друг в друге несимпатичные, даже отталкивающие черты.
- Отца нет, он на работе, - буркнула Карина, разглядывая Веру из-под накрашенных ресниц.
Вера ожидала увидеть девочку-школьницу, но не предполагала, что эта девочка будет смотреть на нее свысока. В буквальном смысле свысока – Карина была чуть выше Веры ростом и гораздо фигуристее ее, хотя родилась восемью годами позже. Когда у девочки так рано появляется грудь, подумала Вера (которая еще кукол в том возрасте обшивала), немудрено, что интерес к учебе пропорционально сдувается, уступая место совсем другим мыслям.
«Откажусь», - сразу решила Вера, но для приличия спросила:
- А мама дома?
- Она здесь не живет. А вы к нам вообще зачем? – спросила она, уже закрыв наполовину перед Вериным лицом железную дверь.
- Я по поводу английского, - начала объяснять Вера.
Карина недовольно перебила:
- Из школы, что ли?
- Нет, - Вера сглотнула и попыталась объяснить, пока дверь не закрылась. - Ваш отец звонил мне насчет репетиторства. Сказал, что есть проблемы с языком. Он скоро будет? Он попросил меня прийти к семи, обещал быть дома…
- С языком у меня проблем нет, - сказала Карина и не удержалась, хихикнула. – Только не с языком.
Утратив интерес к разговору, Карина захлопнула дверь.
Вера постояла минуту под дверью, зачем-то прислушиваясь к скрежету замка и к наступившей тишине, и ушла домой. Ловить здесь было нечего.
Вернувшись от Карины, Вера разложила диван и забралась под одеяло с учебником. Хозяйка не позволила купить обогреватель, опасаясь пожара, поэтому из-за холода и гуляющих сквозняков удавалось уснуть только в носках и теплой пижаме.
Когда спали вдвоем, было теплее и спокойнее. Но Аня редко ночевала дома. Еще в конце первого курса у предприимчивой подруги завелся мужчина, совсем обычный Леша, зато с квартирой. Познакомились они в магазине во время рекламной акции, когда Аня, наряженная во фривольный костюмчик, предлагала всем желающим попробовать новый клубничный йогурт. Закрутился роман.
Теперь Аня постоянно возвращалась под утро, переодевалась, долго красила глаза, комично разделяя иголкой слипшиеся ресницы, вливала в себя кружку растворимого сладкого кофе, и они с Верой ехали на пары. Бывало и так, что на занятия уходила одна Вера, а Аня отсыпалась после утомительного ночного загула, развалившись по диагонали разложенного дивана, растолкать ее не удавалось. В последнее же время Аня могла не появляться дома несколько дней: половина ее гардероба незаметно переместилась к Леше, и Вера понимала, что скоро там окажутся и оставшиеся Анины вещи заодно со своей владелицей.
Иногда Вера скучала по прежним временам: ведь с десятого класса были они с Анюткой подругами не разлей вода, так прикипели друг к другу, что им удалось пережить даже первую любовь к одному и тому же мальчику. Мальчик, как и полагается по законам жанра, об этом не знал. Правда, не догадывалась и Аня.
В соседних квартирах звучала бурная жизнь. У соседей слева играла музыка, громко и глухо одновременно: слов не разобрать, от басов пульсировало в ушах. У соседей справа плакал, требуя внимания, ребенок. Эти звуки не мешали, стали привычным вечерним фоном.
Было еще не поздно, но холод действовал усыпляюще. Страница учебника поделена на две колонки: справа английские слова, слева – русские. Вера смотрела на эту страницу до тех пор, пока все слова не лишились своего смысла и не принялись плавно покачиваться у нее перед глазами.
Я немного полежу с закрытыми глазами, подумала Вера, а потом обязательно дочитаю.
Свернувшись в позе эмбриона, заложив нужную страницу в учебнике пальцем вместо закладки, Вера погрузилась в полудрему, наполненную отголосками панк-рока из-за стены и шелестом запертых в учебнике иностранных слов. Проснулась в середине ночи, спихнула с дивана ненужный учебник и проспала до утреннего звонка будильника.
***
Следующим вечером, несмотря на данный себе зарок, Вера снова стояла у дверей этой квартиры.
Весь недолгий путь она подгоняла себя и бранила за слабость характера и неумение вовремя произнести такое простое и короткое слово «нет». Лучше бы открыто сказала «нет», когда сегодня утром ей позвонил отец Карины с ворохом извинений: задержался на работе, виноват, должен был предупредить, но совсем замотался, перенесем на сегодняшний вечер, хорошо?
На сей раз дома не оказалось Карины.
- Усвистала, - развел руками ее отец.
- Вчера мне показалось, что я ей не понравилась, - предупредила Вера.
- Да ей никто поначалу не нравится! Возраст такой, противный! Все не по ней! Рановато фокусы начались, я-то думал, года через два это время придет. Новое поколение, куда деваться. Я сам в пятнадцать лет из дома убегал, эта уже в одиннадцать начала хвостом крутить.
Он был заметно раздосадован, хотя пытался отвлечься и скрыть это за мелкими хлопотами: достать чашки, поставить чайник на плиту, поколдовать над чаем, насыпать конфеты в вазочку.
– Или вы хотите кофе, Вера? Я даже вас не спросил.
- Спасибо, я люблю чай, - она обхватила ладонями чашку, приятно горячую после уличного холода, наклонила лицо поближе к жасминному пару.
- Вот я и все думаю, когда эти морозы наконец закончатся! Берите конфеты, Вера.
На кухне неожиданно оказалось так по-домашнему, так хорошо. Пахло зеленым чаем и лимонной цедрой. Взамен привычной лампы под потолком по периметру кухонных стен были закреплены три небольших бра, и от их мягкого света вечерняя темнота, плотно приставшая к окну, казалась бархатной, а не ледяной.
- Где ее носит? Каждый день нервы мне мотает. Так и хочется иногда по шее дать! – разошелся он. - Подождите, сейчас я вам тетради ее покажу. Сами увидите это безобразие.
- Может, не надо, - стало неловко, как если бы это ее тетради показывали постороннему человеку. – Придет, сама покажет. Это все-таки личное.
- Да не покажет она! Раскричится только. Вот, - он протянул тетрадь, - эта как раз по-английскому.
Вера отметила красивый почерк Карины и ее увлеченность цветными гелиевыми ручками. Карина любила выделять заголовки и рисовать на полях абстрактные каракули. С английским и правда была беда: ни одно упражнение Карина не закончила до конца, а некоторые записи состояли только из даты.
- Мне кажется, ей просто скучно на уроках, - предположила Вера.
- Ей скучно, а мне стыдно в школе появляться. Учителя жалуются, уже домой звонят. А с английским в этом году совсем плохо: из двоек не вылезает. Я-то сам немецкий в школе учил, не могу ни помочь, ни подсказать, даже проверить и то не могу толком.
Из тетради спланировал ей на колени листок, с обеих сторон исписан аккуратными, буква к букве, разноцветными предложениями: «Е.В. – дура». Карина нашла себе развлечение на скучных уроках! Вера сделала вид, что ничего не заметила, и потихоньку вернула листок на место в тетрадь.
Этим вечером она так и не дождалась Карину. Допила чай, вежливо отказалась от второй чашки, и распрощалась до субботы. Для начала решили проводить занятия один раз в неделю, в выходные, когда Олег Павлович дома.
Вернувшись к себе, Вера обнаружила в квартире веселую Аню и пиво. Вечер закончился женскими посиделками, что означало грызть копченую рыбку и внимать увлеченным рассказам о Леше. Урвав минутку, Вера коротко рассказала Ане про Карину и ее отца. Аня назвала Карину малолеткой и легко посоветовала не обращать на нее внимания, а Олег Павлович заинтересовал ее куда больше.
- Он симпатичный?
- Спокойный, приветливый дядька, - честно ответила Вера. – Такой приятный, умеет к себе расположить. Живет вроде как вдвоем с дочерью.
- Отец-одиночка?
- Не знаю, - Вера пожала плечами. – Это совсем не мое дело.
- Ну мало ли что… Не старый? – игриво намекнула Аня.
- Под сороковник, совсем не мой типаж.
- Вера-Вера, ты подумай, тебе же его не варить…
Смутившись, Вера поспешно свернула разговор на безопасную тему Леши.
Перед сном, укрывшись от холода под двумя одеялами, Вера по привычке вспоминала все хорошее, что случилось за день: звонок отца из дома, похвалу от преподавателя за последний перевод, интересную книгу Ремарка, которую она читала между парами….
Засыпалось ей медленно, с трудом – Аня вырубилась, как только оказалась в постели, но беспокойно пиналась во сне, поэтому Вера успела мысленно пережить заново чаепитие в уютной квартире Олега Павловича, так похожей на нормальный человеческий дом.
***
После первого занятия с Кариной Вера почти плакала. По дороге домой она с переменным успехом пыталась размеренным дыханием и счетом от ста до одного сдержать подступившие совсем близко слезы. Несколько раз останавливалась и разглядывала хитрое сплетение ветвей на белом небе, так похожих иероглифы. Всем известно, если запрокинуть голову и сделать глубокий вдох, слезы сами собой вольются внутрь.
Весь бесконечный час урока Карина сидела к ней почти спиной, на грани вежливости, и по ее спине ясно, как буквы «Ш» и «Б» на плакате окулиста, читались неприязнь и усталость, вплоть до невысказанного «Чего приперлась?». Под конец Вера с трудом напрягала лицевые мышцы, дабы удержать-таки маску безразличия и не сменить ее на искреннее выражение обиды.
Не зная, что еще можно придумать с такой ученицей, Вера взяла учебник и принялась без выражения читать последние заданные тексты: предложение на английском, перевод на русском, чувствуя, как непрофессионально и даже глупо выглядит она сейчас со стороны.
Карина выразительно, талантливо молчала и не спешила с ответом, когда Вера прерывалась и спрашивала, все ли ей понятно. Она едва кивала Вере, когда ее отец из кресла, где он устроился с детективом, направлял в ее сторону строгий взгляд.
С каждой минутой, проведенной в одной комнате с Кариной, Вере становилось все сложнее поддерживать свой дружелюбный тон. Настроение ее быстро скисало, как молоко, оставленное в тепле.
Под конец Карина жалобно протянула: «Па-а, у нее такое произношение отвратительное, я вообще не понимаю, чего она говорит». Вера, растерявшись, начала спотыкаться на самых простых словах, через пень-колоду дочитала незамысловатый текст про дружную американскую семью и решила, что в эту квартиру она больше ни ногой.
- Ну вот видите, - сказала она на пороге Олегу Павловичу.
- Ничего, Вера, все хорошо будет. Первый блин. Не вы первая, - проговорился он.
- И не я последняя.
Это был намек.
- Не расстраивайтесь, Вера. Нет причин для огорчения.
От этих слов, сказанных с такой непринужденной добротой в голосе, у Веры перехватило дыхание. Конверт она взяла, уже не глядя на Олега Павловича и слабо осознавая, что берет деньги, шепотом попрощалась и скорее сбежала по лестнице, но успела услышать нарочито громкие слова Карины за закрытой дверью: «Па-а, а ты видел ее туфли? Правда, как у старушки?»
Деньги, всунутые Вере в руку, казались ей незаслуженными, неуместными. Ноги сами устремились в сторону магазина, где Вера легко избавилась от всей суммы, кидая в корзину для покупок первую попавшуюся шоколадку, йогурт, пачку чая, крем для обуви, еще какую-то мелочевку. Как только выбросила в урну опустошенный и скомканный конверт, из-под денег, почувствовала небольшое, но облегчение.
По дороге к дому она неожиданно увидела в сквере Олега Павловича. Он прогуливался, засунув руки в карманы, издали похожий на крупную нахохлившуюся птицу. И настроения говорить с ним не было, и просто обогнать нельзя – невежливо. В замешательстве Вера закашлялась.
- А, Вера! – он обернулся. Показалось, что с радостью. – Я тут вышел проветриться, ноги размять.
- Я тоже, - сказала Вера.
Он медленно шел в сторону дома. Вера постаралась пристроиться рядом, хотя было неудобно – она то и дело отступала с недостаточно широкой тропы и едва не проваливалась ногой в сугроб. Олег Павлович заметил и пропустил ее вперед.
После долгих морозов наконец-то потеплело настолько, что уже можно было дышать не через шарф. Соседских мальчишек выпустили гулять, и они увлеченно лепили в сквере что-то вроде снежной баррикады вокруг торчащей из сугроба спинки скамейки.
- Вера, вы на каком курсе, на четвертом? – спросил Олег Павлович.
- На третьем еще.
- А работаете давно?
- С первого курса. Мы квартиру снимаем, поэтому приходится вот, - объяснила Вера.
- С парнем снимаете?
- Нет, с подругой.
- Ну и как, уживаетесь? – вежливо спрашивал он.
- Пока да. Аня редко ночует дома, поэтому ссориться мы просто не успеваем.
Мимо рысью пробежал молодой мужчина, запряженный в сани, на которых взвизгивал от восторга мальчишка. На втором круге мужчина перешел на галоп.
- Никого из соседей еще толком не знаю, - снова заговорил Олег Павлович – Мы всего месяц назад сюда переехали. Непривычно еще. Вера, вы по дому не скучаете?
- Скучаю, конечно. Обязательно поеду в следующие выходные, месяц там не была. Пока морозы стояли, не ездила.
- А разве вы к нам в следующую субботу не придете?
Вдох-выдох. Самое удачное время. Скажи ему сейчас, Вера, это просто, скажи, и все закончится.
- Вы же там были, Олег Павлович. Думаете, в следующую субботу что-нибудь изменится?
- Вера… Если откровенно, я уверен, что ничего не изменится. Но послушайте меня!
Он остановился и открыто заглянул ей в лицо:
- Это же временно! Я ничуть не сомневаюсь, что вы обязательно найдете к ней подход. Вы же так молоды, вы ненамного старше Карины! Вы должны помнить себя в ее возрасте, вам гораздо проще понять ее, чем мне. Поэтому я и говорю вам, что все у нас получится!
«У нас», - отметила Вера. Он так искренне верил во все, что сказал. Собирая разбежавшиеся мысли, она попыталась спорить:
- Я же репетитор по английскому, не психолог. Вам нужен, наверное, опытный педагог. Не я.… Знаете, я никогда не была такой в ее возрасте. Я не скажу, что была лучше, не скажу, что родителям со мной было проще, но я не могу узнать себя в Карине, - и добавила: - Она же не хочет заниматься. Толку не будет. И потом, я ей не нравлюсь.
- Но ведь и она вам не нравится.
Ловко он отбил пас.
- Я от вас не жду немедленного решения, подумайте.
Вера в задумчивости обвела глазами стальной прямоугольник неба, аккуратно обрезанный со всех сторон заметенными крышами домов. Каркнув очень похоже на кашель, взвилась с дерева и устремилась в небо ворона. Вера провожала ее взглядом, пока та не превратилась в жирную точку на небе.
- Я могу платить вам в два раза больше, - сказал Олег Павлович.
- Дело-то не в этом.
- Карина сообразительная. Раньше отличницей была. Ей бы сейчас только пробелы восполнить да стимул дать на будущее. А так-то она не дурочка. Я думаю, ей будет полезно пообщаться с такой красивой, серьезной, скромной девушкой, как вы. Хороший пример для подражания.
- Я-то ей никакой не пример, - объяснила польщенная Вера. – У нее уж точно совсем другие авторитеты. Лучше скажите ей, что если она будет хорошо знать английский, то выйдет замуж за американца, уедет жить в Калифорнию, все ее бывшие одноклассницы лопнут от зависти, а парни будут жалеть, что такую девчонку упустили.
- Дельный совет, - он довольно засмеялся. – Так я позвоню вам на следующей неделе. Решим, что делать дальше.
Всю следующую неделю, проходя мимо соседнего дома, Вера всякий раз невзначай поглядывала на окна Олега Павловича – есть ли свет. Каждый вечер окна обманчиво мерцали оранжевым светом, от которого Вера ощущала мимолетное прикосновение к душе чего-то легчайшего и теплого.
В среду Вера случайно увидела Карину. Та ждала кого-то у входа в магазин с подругой. У обеих девочек был одинаковый фуксийный цвет помады. Подруга, на вид не старше Карины, курила, Карина рядом переминалась с ноги на ногу в нетерпении, как жеребенок. На долю секунды Вера и Карина столкнулись взглядами, неприятными для обеих: Вера отвернулась и ускорила шаг, Карина от неожиданности рассмеялась так громко, что Вера вздрогнула и в очередной раз твердо решила отказаться от этих нелепых занятий.
А Олега Павловича она в пятницу увидела в театре!
Сама Вера оказалась там совершенно случайно – подруга отдала ей лишний билет буквально за час до спектакля. Олег Павлович был без Карины, стоял в фойе в большой компании мужчин и женщин. Вера, никак не ожидавшая встретить его здесь, не сразу сообразила, что это именно он. А когда она обернулась, его уже не было видно. Людей всасывал в себя зрительный зал.
Хотя ее место было на балконе, она спустилась в партер (как делала, впрочем, всегда) и заняла первое попавшееся свободное кресло. Спектакль был по Бернарду Шоу, неплох, но большую его часть, как и весь антракт, глаза Веры обыскивали зал в поисках знакомого лица или затылка. Она хотела посмотреть, с кем он пришел, какая она – его женщина, красива ли, как одета.
Жгучее женское любопытство так и осталось неудовлетворенным – Вера так и не смогла его найти. Как сквозь землю провалился.
В субботу она долго собиралась с духом, успела за час передумать трижды, за пять минут до выхода переоделась в домашнее и вытащила учебник из сумки. Но все же пришла.
Олег Павлович ей обрадовался, чего нельзя сказать о Карине. На сей раз Вера дала ей письменное задание, и та неприязненно, но покорно исписала два листа бумаги на смеси английского, русского и тарабарского под прицельно-строгим отцовским взглядом.
Вера Андреевна могла бы поспорить, что следующий скучный урок Карина посвятит старательному выписыванию фраз «В.А. – дура».
***
Каждый раз, когда Вера приезжала домой, на нее наваливалась и захватывала в плен странная усталость, сковывающая движения и отбивающая все нормальные человеческие желания: поесть, принять душ, попить кофе, позвонить кому-нибудь из старых приятелей – все это прекрасно, но не в первые сутки, которые своенравно прибирал к рукам сон. Едва присев на свою старую кровать и прислонив голову к подушке, Вера засыпала; мир, в котором она обитала, отступал на безопасное расстояние и становился совсем неважным. Сон на собственной кровати скрадывал досадные заусенцы обид и сомнений, стирал болезненные неудачи, привезенные автобусом. На второй день Вера выходила из сумрака, чувствуя себя отдохнувшей, легкой и здоровой.
Хотя она очень любила на несколько дней приезжать в родной город, но меньше всего ей хотелось бы вернуться сюда жить. Как она мечтала в старших классах уехать отсюда! Еще тогда этот город казался ей мелким, больше ей не по размеру, и каким-то безнадежно устаревшим, застрявшим во времени – примерно в конце восьмидесятых.
Когда она с замиранием сердца нашла свою фамилию в списке поступивших, радости ее не было предела, а каждое августовское утро начиналось с торжественного зачеркивания в календаре еще одного дня. Это был в ее жизни единственный год, когда Вера с нетерпением ждала окончания лета.
Единственное, чего по-настоящему недоставало Вере в ее новой жизни – так это ощущения дома как места, где можно всегда надежно укрыться.
Пообедав с родителями, в красках расписав им все хорошее и скрыв неурядицы, не стоящие упоминания, Вера ушла прогуляться в город. Несмотря на воскресный день, на улицах было мало людей и еще меньше машин. Ноги несли ее сами. Вера перебежала через дорогу в неположенном месте и, продолжив привычный маршрут дворами, пролезла в дыру школьной ограды. Здесь она училась десять лет. Мало что изменилось. Даже в дыру в заборе она проникла без лишних усилий.
Вера быстрым шагом, будто гнался за ней кто-то, шла через заснеженный стадион с покосившимися воротами,
мимо полосы препятствий (вспомнила, как в третьей классе они с подругой Ритой сидели в подземном тоннеле и боялись атомной бомбы, до того себя накручивали, что сами верили – из всей школы остались в живых только они),
мимо перевернутых и заметенных снегом бадей, в которых мыли уличную обувь те несчастные, кто забыл сменку,
мимо крыльца, с которого на праздничных линейках вещали когда-то о Ленине и Родине, причем так торжественно, что хотелось смеяться,
мимо турника, с которого на физре упал Вадик и сломал ключицу, а его матушка примчалась в школу и пыталась отходить физрука скакалкой,
мимо школьной теплицы с разбитыми стеклами, где их с Ритой впервые угостили сигаретами, Рита пристрастилась, а Вера на всю жизнь пропиталась отвращением к куреву.
Рита, любимая с первого класса и верная подруга Рита. К седьмому классу ее будто подменили. Рита стремительно превращалась в кривляку (правда, сама она думала, что в очаровательную кокетку).
Бывают девочки, которые, минуя этап робкого девичества, сразу превращаются в женщин (иногда и вовсе – в теток). Это читается во взгляде – несомненное осознание себя женщиной, даже если женщине всего тринадцать лет. Зачастую добавляется неуместный в юном возрасте цинизм, выросший не от рубцов собственного разочарования в любви, а скопированный у взрослых. Такой женщиной к восьмому классу стала Маргарита и с головой погрузилась во взрослые отношения с парнями не из школы. Все меньше и меньше общего оставалось у нее с Верой.
В девятом классе в Рите вдобавок проснулось что-то злое, она пристрастилась забавы ради травить двух невзрачных девочек из них класса, которые провинились тем, что «еще не», а одна была к тому же толстушкой. После этого Рита стала почти противна Вере, и дружба прекратилась вслед за уважением. Точка была поставлена в день, когда Вера услышала, как Рита с новыми подругами посмеивается над ней за ее спиной. После этого дня она больше ни слова не сказала Рите, разве что «привет». Ей стало незачем разговаривать с ней. Незачем держать такого человека рядом даже в роли приятельницы.
Сейчас Вере подумалось, что ей так неприятна Карина, потому что она очень похожа на тогдашнюю Риту. Дружба прекратилась совсем не безболезненно, долго не отпускали разочарование и ощущение ее, Вериной, душевной неполноты: как будто потерялась одна важная деталь из мозаики, без которой картинка не складывается. Вера в школу шла одна, домой одна, сидела за партой с толстушкой Анютой, с которой села из чувства противоречия (тогда Аня еще была полной и не успела стать подругой), а по вечерам ей часто звонила Ритина мама и спрашивала, не у Веры ли в гостях задержалась ее дочь. Во всем этом была огромная неправильность, тоска такая, что первое время возвращалась из школы домой, ложилась и плакала в щель дивана.
На обратном пути, сидя в автобусе, скучающая Вера вдруг поймала себя на желании поговорить с Олегом Павловичем. О Карине, об уроках английского или просто поболтать о неважном. Она постаралась отогнать от себя это неразумное желание, явно выпирающее за обычные рамки отношений «репетитор-родитель», для этого позвонила Ане и потратила все деньги на телефоне на незначительный разговор. Но все же ей было чуточку грустно понимать, что до следующей субботы еще целых пять дней.
***
В понедельник Олег Павлович сам позвонил ей и радостно сообщил, что Карина получила четверку по английскому за тот текст, по которому в прошлый раз занималась с ней Вера. Предупредил, чтобы Вера не пугалась при следующей встрече: Карина ничтоже сумняшеся выкрасила челку в розовый цвет и уверяет, что теперь она наконец-то стала красивой и не как все. Вера посмеялась и рассказала, как в этом же возрасте она копила деньги на ринопластику, но к счастью, так и не накопила.
По вторникам Вера посещала Лидию Ивановну, разведенную медсестру чуть за сорок, которая вела переписку с иностранцами. Таковых было пока четверо: два американца, один другого толще, швед, так и не приславший фотографию (на него возлагались особые надежды), и дедушка-грек, который уверял, что для своих лет здоров и крепок. Лидия Ивановна твердо вознамерилась выйти замуж за одного из кандидатов. На фотографии, выставленной на сайте знакомств, красовалась Лидия Ивановна минус двадцать лет и один муж. Вера переводила письма женихов и под диктовку строчила однотипные ответы. При сочинении ответных писем лицо Лидии Ивановны было таким одухотворенным и по-настоящему женским, что Вера порой завидовала ей и чувствовала себя ответственной за чужое счастье.
В среду Вера занималась с двумя братьями-близнецами. Ребята были забавные и смышленые, еще не ходили в школу, но родители решили учить их языку как можно раньше. Мальчишки, недетсадовские и еще не вымуштрованные «учительницей первой моей», никак не могли усидеть на месте, комната вместе с ними ходила ходуном. Вера про себя называла их Чук и Гек. После того как Вере удавалось отловить кого-нибудь из них (иногда одного и того же дважды) и услышать несколько английских слов с произношением, достойным срочного посещения логопеда, мама мальчиков звала ее на кухню почаевничать и во всех красках расписывала, какая это мука – близнецы, они галдят так, что у нее не перестает болеть голова, Вера, никогда не рожайте двойню, пожалейте себя. Папу мальчиков Вера ни разу не видела. Похоже, что он предпочитал прятаться от семьи на работе, где вкалывал, как папа Карло.
Четверг был для Веры самым нелюбимым днем. Во-первых, требовалось рано встать и непременно присутствовать на всех четырех парах в институте. Во-вторых, по четвергам Вера давала уроки девочке Ирочке. Сама Ира была понятливой и послушной, но вот поладить с ее мамой и бабушкой было нелегко.
Они относились к породе людей, вечно недовольных всем и вся и без всякого стеснения выражающих свое неудовольствие. Если мама Ирочки еще могла выдавить приветливую, пусть и неестественную улыбку, то на бабушкином лице пережитые в постоянном недовольстве годы закрепили несмываемое выражение с нахмуренной переносицей и тонкими поджатыми губами. Бабушка не так давно открыла для себя радость от написания многостраничных жалоб власть имущим и увлеченно строчила свои манускрипты, в ожидании похвалы и поддержки зачитывая их всем, кто попался под руку.
При общении с этой семьей Вера никак не могла избавиться от перманентного чувства вины: на две минуты опоздала, пришла на пять минут раньше (Ирочка не успела допить кефир), пришла в слишком короткой юбке (ладонь выше колена) – плохой пример для Ирочки, с помадой на губах – пример еще хуже, наконец, берет за занятия плату, да как она вообще посмела. Даже когда ей ничего не говорили вслух, Вера все равно чувствовала себя виноватой – молчаливые упреки были едва ли не заметнее высказанных вслух. Особенно было неприятно, когда ее без единого слова оглядывали с ног до головы, словно проверяли вещь перед покупкой на наличие дефектов.
Наконец, это была единственная семья, которая считала нормальным не предупреждать Веру об отмене урока, и не раз случалось такое, что Вера, приехав с другого конца города, упиралась в запертую и безответную дверь. Вера давно бы отказалась от этих уроков, но люди были не с улицы, за них просила Верина мама.
В четверг Вера услышала с порога этой квартиры:
- Верочка, вы ничего не хотите нам сказать?
Вера не хотела. Вера вообще хотела оказаться сейчас дома, не видеть и не слышать Ирочкину маму, а лучше и совсем ее не знать. Но она ответила со всей вежливостью, на которую была способна:
- Я не понимаю, что вы имеете в виду.
- Как же, не понимаете. Я о том, что случилось на прошлой неделе, - Ирочкина мама с поджатыми губами вопросительно уставилась на нее.
«Гусыня в помаде», - с тоской подумала Вера.
- Елена Петровна, о чем вы говорите?
- О чем это я? Верочка, я о кошельке, который в прошлый четверг после вашего визита исчез из моей сумки. Странно, что вы об этом не помните.
- Конечно, не помнит! Конечно, не брала! А ты думала, она признается? – театрально воскликнула Ирочкина бабушка. Она оказалась в своей стихии и была практически счастлива.
Все дальнейшее Вера запомнила очень сумбурно. Она не плакала, хотя ее глаза стали болезненно сухими, и почти не оправдывалась, потому что никакие слова, кроме глупого детского «Честное слово, это не я», не шли ей на ум. Ее трясло так, что поднять голову и посмотреть в наглые, обвиняющие ее глаза было невозможно. Никогда еще о ней не говорили ничего подобного. Мысли путались, она едва сдерживала тошноту.
Они сулили ей все возможные кары: позвонить ее маме, написать жалобу в институт и письмо в газету, обратиться в милицию, если завтра кошелек с деньгами не будет возвращен. Вера, оглушенная, даже не поняла, сколько денег было в злополучном кошельке, - под конец она перестала слышать. Но стоять под давящим молчанием было так же тяжело, как и быть мишенью для жалящих слов. Вера поняла, что ее выгоняют, только после недвусмысленного толчка в спину в сторону открытой двери.
Позднее Вера вспоминала этот четверг как постоянный бег и бесконечный стыд. Она не запомнила, как добралась до дома, троллейбусом или пешком. Скорее, пешком, потому что позднее, разуваясь, она увидела, что ее сапоги полны снега. В висках пульсировала алая боль, стыдом горело лицо, через пальто пекло то место на спине, где до нее дотронулась старуха, толкая ее к двери. Она потеряла перчатки и не сразу это заметила. А вокруг по-прежнему стояла такая тишина, как будто не было вокруг ни души. Хотя вечерний час пик и улицы должны быть полны народу.
Она была почти у своего дома, когда с разбега неожиданно уткнулась лицом прямо в черное пальто Олега Павловича.
- Вера, что случилось? – испугался он.
Не отрывая лица от его пальто, Вера задохнулась, захлебнулась коротким рыданием и затихла, потому что все случившееся невозможно было описать простыми человеческими словами.
- Вера, у вас кто-то умер?
- Я, - только и смогла произнести Вера.
Не говоря ни слова, он под локоть привел ее к себе домой, помог снять пальто и сапоги, сам размотал ее шарф. Карины, к счастью, не было дома – гуляла с подружками. Вера забилась в угол кухни и сквозь туманную пелену в глазах наблюдала, как Олег Павлович варит в турке кофе и достает из шкафа бутылку коньяка.
- Я не пью такое крепкое, - тихо сказала она, - не надо.
- Сегодня – надо. Я в кофе добавлю, немного. Выпейте.
Зажмурившись, Вера послушно сделала большой глоток крепкого, обжигающего язык напитка. Еще один глоток. Кофе, породнившись с несколькими ложками коньяка, приятным жаром обволакивал горло и грудь.
- Ты мне расскажешь?
Она заговорила быстро-быстро, чтобы только не расплакаться на середине своей истории. Оттаявшие слова выскакивали в беспорядке, скомканные и совсем не те, но Олег Павлович, не дослушав, все прекрасно понял и выронил одно-единственное, но тяжелое слово:
- Сука.
- Да я же правда не…
- Я знаю, что ты не. Это очевидно.
Вера молчала, растирала ледяные, покрасневшие руки и никак не могла решиться и посмотреть на него. Ее мир сузился до размера кухонного стола. Она разглядывала трещинки на дереве, блюдце, чуть отбитое с краю, сахарницу с символикой Новгорода, банку джема и прислоненную к ней чайную ложку с остатками джема – судя по цвету, из смородины.
Она еще не осознавала, что этот человек, почти ее не знающий, так вот просто ей поверил, но кофе с алкогольным привкусом и кухонное тепло постепенно позволяли ей вспомнить правду: она на самом деле не брала кошелек. И не взяла бы никогда. Вдох-выдох. Постепенно уходило изматывающее чувство стыда. Становилось проще дышать.
- Скажи мне их телефон, - попросил Олег Павлович.
Вера испугалась:
- Да не надо звонить, это такие люди, не надо…
- И все-таки я позвоню.
Она нашла номер в памяти своего телефона. Два гудка спустя на другом конце города Ирочкина мама неблагоразумно сняла трубку и услышала чересчур громкий мужской голос, отдающий ледяным металлом:
- Милейшая, вы оскорбили мою подругу…
Слушая его суровую речь, Вера впервые за последние несколько часов смогла поднять глаза и улыбнуться. Он был такой надежный, такой – на ум пришло слово – монолитный…
***
Наутро Вера проснулась полностью разбитой и весь день провалялась в постели. Она не поехала на пары, пропустила и день рождения однокурсницы. Тупо щелкала пультом, переключая каналы со скучного на очень скучный и заставляла себя не думать, не думать, не думать.
Странно, как в нашей памяти растягиваются события, которые на самом деле происходили всего несколько секунд. Наверное, в такие моменты время идет не вперед, а вглубь. Похоже на фантастический сюжет, когда герой попадает в другой мир, полный сражений и приключений, хотя в реальном мире никто не замечает его отсутствия.
Когда ее вчера швырнуло к Олегу Павловичу, у нее не то чтобы брони не было, она не уверена, что у нее осталась кожа, настолько чувствительным было прикосновение. И это прикосновение теперь казалось ей бесконечным, хотя в действительности оно длилось не больше полминуты.
Нежданно-негаданно позвонила Ирочкина мама и пропела, что кошелек нашелся, его взяла поиграть Ирочкина подруга и что в следующий четверг они ждут ее на очередной урок. Вера молча выключила телефон. У нее не было сил возражать, но и соглашаться она не будет. Она все скажет, но потом.
К вечеру у нее заболело горло и поднялась температура. Вере казалось, что она погружается в плотный горячий туман и медленно плывет в нем по течению. Мимо домов, мимо дорог, мимо универа, мимо библиотеки, мимо родного дома и своей старой школы, через подземный туннель, в котором они с Ритой прятались от ядерного взрыва, мимо лагеря, где она провела два месяца после пятого класса, и дальше, дальше, дальше. Ей было спокойно и не хотелось выплывать наружу.
Когда туман начал твердеть и превращаться в очертания мебели, Вера проснулась в скомканной постели, ощущая противную сухость во рту и на губах. Она осторожно дошла до кухни (ноги вели себя так, словно забыли, как нужно ходить) и сделала пару глотков воды прямо из носика чайника, неосторожно – вода потекла по майке.
Было совсем рано, судя по темноте окон и отсутствием за ними звуков жизни. Так и есть, пять утра. Суббота. Ну и что, раз суббота? Она послала Олегу Павловичу сообщение о том, что болеет и не сможет прийти. То-то радость для Карины!
Сквозь новый сумбурный сон Вера услышала звонок и по инерции схватила телефон. Телефон молчал, а звонили в дверь. Завернувшись в одеяло, Вера босиком прошлепала в прихожую (злилась, опять Анька забыла ключи), повернула ручку замка, и кровь ударила ей в голову.
На лестничной площадке стоял Олег Павлович, весь навьюченный пакетами.
- Где же Карина? – спросонок пробормотала Вера.
- А что, без Карины ты меня не примешь?
Вера посторонилась, пропуская его в квартиру.
- Ты чего скачешь, давай скорее ложись! Вид у тебя больной…
- Да я уже нормально. Горло вот только. Пройдет через пару дней, зачем вы так беспокоитесь, - Вера суетилась, торопилась расправить скомканные простыни на диване, незаметно сдернуть лифчик со спинки стула. – Вы уж извините, Олег Павлович, здесь не прибрано…
- А подружка твоя где?
- У парня своего. Я ей пока не звонила, - хриплым голосом сказала Вера, только сейчас отметив неожиданный переход на «ты». – А вы как номер квартиры узнали?
- Вычислил. Плевое дело, когда знаешь подъезд и этаж.
- Ага, понятно, - тяжесть в голове так и клонила ее обратно в постель.
- Тебя эта дура больше не донимает?
- Она мне сегодня позвонила. Кошелек-то ведь нашелся, дети заиграли! Вам еще раз спасибо за помощь, здорово было, как вы ее на место поставили.
- Она хоть извинилась?
- Нет. Я думаю, что она не умеет извиняться. Я к ним больше не пойду.
- Надо все-таки начинать учиться самой себя защищать.
- Вы правы, - она запрокинула голову на спинку дивана и прикрыла глаза, не желая продолжать этот разговор. Хотела, чтобы он ушел. Хотела, чтобы он никогда не уходил.
Он положил руку ей на лоб. Рука была прохладная и шершавая, как у отца. От него просто восхитительно пахло. Тонкой смесью зимнего холода, снега, туалетной воды с нотками сандала и табака.
- Мне кажется, у тебя температура,- он принес из прихожей пакеты. – Я все предусмотрел. Смотри, вот это от головы, этим сбивать жар, это пшикалка для горла, лимоны, апельсины, в общем, витамины… Ты выпей лекарство сейчас же, а я чайник поставлю.
- У нас есть только чай в пакетиках.
- Ничего страшного.
- Раньше, когда денег не было, - вдруг вспомнила она, - мы с Аней могли по два дня пить чай из одного пакетика.
- Мы тоже так с ребятами на первом курсе в общаге пили, - он кивнул. – Давно дело было…
Ушел кипятить чайник.
Вера проглотила таблетку от жара и вдруг увидела свое отражение в стеклянном зеркале комода. Она удивилась так, что замерла на месте и даже рукой провела по лицу, глядя на свое отражение, немедленно повторившее это движение. И правда – она.
Дело было не в мешках под глазами, не в покрасневших веках, не в губах, потрескавшихся от мороза, и ничего, что неприбранные волосы свисали, как им заблагорассудилось. Несмотря на болезненный вид, мышиный цвет волос, нос с горбинкой, от которой она всегда мечтала избавиться, Вера была красивой.
Ощущение красоты зарождается в душе. Оно никак не связано с навязанными шаблонами или чужими взглядами. Она красива. Все остальное – неправда. И мамино любимое слово «страшилка», и тот случай, когда бывшая подруга Рита однажды на перемене при всех сострила о том, как хорошо было бы отдать Веру на выставку «Катастрофы человеческих ног», и все засмеялись – все это пустое.
Вера еще раз погладила взглядом свое отражение, любуясь. Даже сейчас, находясь под градусом высокой температуры, она догадывалась, что нужно накрепко запомнить это ощущение собственной красоты, которое уже через минуту может запросто ускользнуть от нее....
- Я посижу с тобой немного, - сказал Олег Павлович, расставляя чашки на столе. Он даже салфетки где-то нашел. – Можем телевизор посмотреть.
- Тут только черно-белый.
- Ничего страшного, - снова сказал он. – Пей свой чай и ложись. Бери лимон!
По первому каналу шло какое-то черно-белое кино (скорее черное), по второму – черно-белые новости (скорее белые), по третьему – диснеевский мультфильм. Другие каналы допотопной антенне были недоступны.
- Давай оставим мультик. Карина любила «Белоснежку» в детстве.
- А я – «Снежную королеву».
Олег Павлович все в этой квартире делал такими простыми и естественными жестами, как будто повторял их именно здесь изо дня в день. Включал телевизор, вертел антенну, ставил чайник, перекладывал подушки на диване, вешал пиджак на спинку стула, резал лимон. Даже на стуле покачивался непринужденно. На долю секунды на Веру сошло наваждение, что она не одна, а дома, в семье. От присутствия второго человека рядом было тепло. Очень хорошо, без внутренней горячки, по-домашнему тепло.
- А вы чем занимаетесь? – спросила она. - Я же про вас совсем ничего не знаю.
- Кручусь понемногу. У одних покупаю, другим продаю.
- Бизнес?
- Так, пара точек. Обувь из Китая. Если что-нибудь понадобится, обращайся, подберем. И подружке своей скажи.
Допив чай, Вера перебралась от стола на диван. Олег Павлович подвинул стул ближе к ней и лениво смотрел на экран, где весело маршировали под музыку черно-белые гномы. Вере вдруг захотелось, чтобы он снова положил руку ей на лоб.
- Кажется, у меня больше нет температуры, - сказала она.
Он коснулся ее лба тыльной стороной ладони. Прикосновение вновь было прохладным и приятным.
- Да, вроде бы получше, - сказал он и потянулся за телефоном, жужжащим в кармане брюк.
Карина, сразу поняла Вера.
- Да… да, это я.
Из его лица ушла мягкость. Появилось удивление. Плохое удивление, прочитала Вера. Вдруг что-то оборвалось в его взгляде, и он сказал неестественно спокойно: «Сейчас приду».
***
Следующим вечером он снова пришел к ней с апельсинами и рассказал, что произошло. Как и думала Вера, все дело было в Карине.
- Ей мальчик один очень понравился. Она почему-то вбила себе в голову, что если ей кто-то нравится, значит, он обязан быть с ней, возражения не принимаются. А мальчик тот еще с начальной школы с другой девочкой дружит, они вместе ходят на музыку. Скромный такой мальчик, я удивлен, как это Карина в него влюбилась, и девочка тоже хорошая, Даша, в нашем доме живет. Карина просто места себе не находила, все разговоры только о том, какая та овечка и что слишком много возомнила о себе. На Валентинов день ждала, что он признается ей в любви, но ничего подобного, естественно, не случилось. Карина два дня плакала, все твердила, что ее никто не любит…
Вера, обрадованная его визитом, слушала, кивала, чистила апельсины - воздух на кухне немедленно сделался таким же вкусным, как в детстве в зимние праздники.
- Ну, влюбилась девочка, - сказала она. – С кем не бывает? Это даже здорово.
- Здорово? – он горько усмехнулся. – Вера, это не все. Закончилось тем, что ее подруги втроем подстерегли Дашу в подъезде и побили ее, довольно-таки сильно побили. И унизительно с ней поступили, я не хочу вам рассказывать подробности.
Она не знала, что можно сказать на такое. Подобная ситуация была для нее настолько немыслима, словно речь шла не о девочках тринадцати лет, а о каких-то неведомых ей существах, живущих по другим законам природы. Она читала о таких случаях, видела в новостях, но это был для нее почти параллельный мир. Она не понимала, что творится в мыслях и душе человека, который может так поступить, и ей представлялось, что там что-то ущербно, что-то повреждено.
В ее школе девочки вели себя вполне предсказуемо - обзывались, громко обсуждали за спиной, пускали сплетни, могли спрятать вещи, нарочито хихикать вслед, когда идешь по коридору, поржать над платьем на дискотеке, сочинить любовную записку от имени мальчика – обычные пакости подрастающих женщин, которые не так уж сложно научиться игнорировать. Своеобразная инициация, позволяющая стать сильнее, найти свое место среди людей. Но не такое…
Апельсин выскользнул из Вериных рук и покатился по полу. Вера зачем-то следила за ним взглядом, пока тот не остановился, ударившись о холодильник.
- Я все понимаю, - растерянно продолжал Олег Павлович, - мы тоже дрались в детстве, мне однажды нос сломали, но мы-то парни, это раз, один на один, это два, и без унижений, честная драка. Женская драка – это само по себе что-то противоестественное. А они к тому же все сняли на телефон и выложили в интернет. Зачем? Мы бы точно до такого не додумались. Ничего не понимаю, откуда это взялось?
Вера видела, что он злится скорее не на Карину, а на самого себя, который где-то ошибся, не уследил, не достучался, вовремя не обратил внимания, не попытался понять. Беспомощное ощущение вины долго копилось в его душе, и теперь кипело, бурлило и вырывалось наружу в сбивчивых словах. Но еще сильнее злости было отчаяние от того, какая по его вине с единственным и любимым его ребенком случилась беда.
- До милиции дошло, Дашины родители в тот же день написали заявление. Девчонки сразу все свалили на Карину. Сказали – она науськивала, якобы Даша парня у нее увела и они решили помочь подруге. Она-то, конечно, теперь твердит, что ни о чем таком никого не просила. Я ей не верю. По-моему, ей даже Дашу не жалко. Непробиваемая просто. Я сразу сказал, что помогать ей ее не буду! Сама виновата. Пусть выпутывается, как хочет. Видеть ее не могу! Это не ошибка, не шалость, это злой поступок. Запланированный злой поступок. Восемнадцать лет исполнится, сразу выгоню, пусть шагает на все четыре стороны!
Что она могла сказать ему? «Мне очень жаль»? Трудно представить более банальную, отдающую вежливым безразличием фразу.
- У меня есть коньяк, - тихо сказала Вера, - мне недавно подарили.
- Тащите его сюда.
Вера принесла непочатую бутылку, подаренную кем-то из родителей ее учеников на прошедший женский день, и, за неимением стопок, две чайные чашки.
- Вы выпьете со мной?
Она присмотрелась и поняла, что он уже выпил перед визитом к ней.
- Только немного, - согласилась Вера.
Она надеялась, что алкоголь поможет ей найти нужные слова. Вера всегда ненавидела в себе это качество – неумение словесно выразить сочувствие, поддержку, боязнь неуместными или банальными словами потревожить в человеке самое живое и чувствительное.
Залпом выпив свои несколько капель, она начала говорить банальности - нельзя судить Карину по правилам для взрослых людей, это еще ребенок, а дети жестоки:
- Мы с подругой в детстве дразнили соседа, некрасивого парня – кричали ему через весь двор: «Мальчик-обезьянка!». Он дружил со старшим братом подруги и не знал, куда от нас деться, - вспоминала она. - А еще в нашем дворе жил мальчик по прозвищу Скелетон – очень худой, просто жуть, мы и над ним тоже смеялись….
Она попыталась вспомнить, как больно взрослеть: сидишь в своей тесной оболочке и чувствуешь, как меняешься, как что-то пока непонятное из тебя прорастает и как тебе становится необходимо прорваться наружу – в не самый-то дружелюбный мир. Непривычны свои новые черты и лица и формы тела, непросто приспособиться к ним. А когда человеку больно и страшно, не каждому удается пережить эти эмоции внутри себя или выплескивать их так осторожно, чтобы не задеть окружающих.
- Мне кажется, - сказала Вера, - что лет через десять Карине будет очень стыдно за свой поступок.
Замолчала. На самом деле она так не думала. Скорее, наоборот. Выросшая Карина представлялась ей неприятной женщиной: самоуверенное выражение лица, походка «женщина на охоте», ленивая учеба, взрослые мужчины, отсутствие близких подруг, два аборта к двадцати годам, если не будет осторожна, глупый брак на первом курсе, глупый развод на третьем курсе. Все как у Риты. До сих пор Вере было немного грустно вспоминать об их с Ритой дружбе.
Вера напряженно сплетала пальцы, липкие от сочного апельсина.
- Давайте еще выпьем, - сказала она, чтобы убить молчание.
Не дожидаясь ответа, щедро плеснула коньяк по чашкам. Ей начинал нравиться горячий вкус этого напитка. Там, где Олег Павлович бросил пиджак, теперь призывно и назойливо гудел телефон, но на него никто не обращал внимания.
- Я могу сварить сосиски, - предложила Вера, - чтобы не на голодный желудок.
Он безразлично дернул плечом: что хотите, то и делайте.
Вера набрала из-под крана воды, бросила сосиски, но забыла включить газ, и много позже, утром, она с удивлением нашла их в кастрюле, холодных и безучастных.
- Не стойте на сквозняке, - услышала она, и только после этих слов ощутила позвоночником, как сифонит ей в спину изо всех оконных щелей. Олег Павлович подошел и легко коснулся ее предплечья:
– Вера, да у вас уже руки холодные.
От неожиданности она вздрогнула. Ей показалось, что рука его задержалась на ее руке на долю секунды дольше, чем полагается у почти посторонних людей.
- Пойду надену кофту, - сказала Вера, оставив его на кухне одного.
Она оторопело перебирала свои вещи и не могла разобраться, хочет ли она, чтобы он попрощался и ушел наконец в свою жизнь, или совсем наоборот, она мечтает остановить время.
- Куда же вы пропали? – Олег Павлович вышел в комнату и, ссутулившись, сел на диван. – Давайте хотя бы телевизор посмотрим. Я вам не мешаю? – спросил он, заметив ее растерянность. – Вы никого не ждете? Я могу уйти, только скажите.
Вера молча включила телевизор и села в углу дивана, подтянув колени к груди. Они сидели вдруг от друга на расстоянии чуть дальше вытянутой руки, и это было правильно.
Она глядела в экран и не до конца понимала, что ей показывают. Олег Павлович сказал: «Хороший фильм, давно хотел пересмотреть», - но ей никак не удавалось уследить за сюжетом. Кажется, у нее снова поднималась температура, потому что медленно, но верно по телу расползалась жаркая слабость. Или это все алкоголь. Или что-то еще.
- У меня все в голове не укладывается. Как же такое случилось? – спросил он, не глядя на нее.
Ее тело само пододвинулось ближе к нему, ее рука сама погладила его ладонь. В следующее мгновение для Веры все перевернулось: одним движением он уложил ее так, что ее голова оказалась у него на коленях. Стало очень тихо, словно в другом пространстве.
Он медленно погладил ладонями ее лицо, провел рукой по волосам. Вера чувствовала, как пропадает почти все, кроме телесного. Под мягкими прикосновениями его рук стирались все ее принципы и правила, и даже куда более стойкие сомнения и страхи. Эта нежность была лучшим, что она чувствовала когда-либо рядом с мужчиной.
Вера как человек разумный просто исчезала, растворялась, еще чуть-чуть – и от нее останется только молодое голодное тело.
Все прекратилось так же внезапно, как и началось. Он сказал, словно очнулся:
- Дай мне встать.
Вера послушно сползла головой на подушку и, не понимая, наблюдала, как он поднимается с дивана, зачем-то отряхивает джинсы, поправляет ремень и рубашку, постепенно принимает не просто чужой, но отсутствующий вид, проверяет пропущенные звонки в телефоне.
- Меня уже, наверное, ждут, - просто объяснил он.
- Понятно, - ответила Вера, разглядывая свои пальцы.
В том уголке души, где пару минут назад было столько нежности, начала просыпаться досада. Но одновременно – и облегчение. Трудно измерить, какое чувство сильнее.
Он смотрел на нее так, будто в чем-то сомневался. После всплеска нежности это было невыносимо. Вера старательно избегала его взгляда, найдя избавление в экране телевизора. Сделала вид, что ей очень интересен фильм.
- Пойдем, закроешь за мной, - наконец сказал он.
И потом, уже с порога:
- Что-то мы не то делаем с вами, Веруш, совсем не то!
Через день они столкнулись в молочном отделе магазина. Олег Павлович разговаривал с ней так скупо и серо, что Вера ощутила себя совершенно лишней рядом с ним даже здесь, перед лицом простокваши. Расплатившись за свой кефир, она сказала, что сегодня ей в другую сторону, и ушла к остановке, помахивая бутылкой, в ожидании, когда он зайдет в свой подъезд.
А потом снова настала суббота. Вера проснулась в шесть утра и не смогла уснуть. Полистала учебник английского для седьмого класса, выбрала текст для перевода. Она решила выглядеть спокойной и дружелюбной, хотя от волнения все утро крутило живот.
Уже закрывая входную дверь, она вернулась в квартиру и спешно накрасила ресницы: теперь она была полностью готова к встрече.
- Драсьте, Вер Андреевна, - открыла дверь Карина.
Как обычно, Вера попросила ее говорить с ней на английском:
- Good morning, Karina, speak English, please.
Снимая куртку, она краем глаза с сожалением отметила, что черного пальто Олега Павловича на вешалке нет. Она присела, расшнуровывая ботинки, и не сразу увидела, что ей навстречу вышла женщина - стройная, холеная, со светлыми волосами, стянутыми в тугой хвост, и почти американской улыбкой.
Вера сидела на корточках и смотрела на нее снизу вверх, уже зная правильный ответ на мучительные вопросы последних дней, но по инерции вежливо ей улыбаясь:
- Это моя мама, - гордо сказала Карина.
***
На очередные выходные Вера уехала домой и вернулась воскресным вечером. Поднимаясь по лестнице, она случайно увидела в почтовом ящике белеющий конверт. Ящик давно разломали юные вандалы, и было странно, что письмо ждало ее на своем месте, а не на грязном полу подъезда. Прямо там, у ящиков, Вера прочитала письмо.
Оно было от хозяйки квартиры и строго сообщало Вере и Анне о необходимости освобождения квартиры до первого апреля.
Вера поднялась в квартиру. Сумка сделалась почти неподъемной. Вера шире открыла форточку, впуская в комнату весенний воздух, и внимательно перечитала хозяйкино письмо, спотыкаясь глазами на каждой неверно поставленной запятой.
Не то чтобы она была расстроена, скорее, озадачена – и чем больше она думала о предстоящем переезде, мысленно прикидывая план действий, тем больше вопросов оставалось без ответов и наваливалось ей на спину, вплоть до взаправдашнего ощущения физической тяжести.
На следующий день она купила газету с объявлениями, но никак не могла заставить себя позвонить хотя бы по одному из них. Все, что предлагалось, было не то, не так, Вера понимала это даже по коротким строкам объявлений.
Страшил и грядущий сбор вещей. Вера всегда думала, что она не захламляет квартиру и вообще сторонник минимализма, к тому же с ее деньгами не разгуляешься. Но всякий раз, когда дело доходило до сборов, потревоженные вещи выползали из всех углов, напоминали о себе давным-давно забытые и потерянные заколки, носки, чужие конспекты…
Так прошла одна неделя из двух, милостиво отведенных на переезд. Всю эту неделю Вера не видела Олега Павловича. По привычке поглядывала в сторону его окон – не горит ли свет, косилась и на его машину, стоящую у подъезда.
Всю неделю Вера вставала рано, догуливала до института, не торопясь, самой длинной дорогой, пешком. Надевала наушники – и вперед. Всю неделю в плеере играл сборник аргентинского танго, действующий магически: гордый взгляд, подбородок вверх, спину прямо, шаг от бедра, вперед, собирать документы для работы за границей по программе для студентов.
В этом же ритме по городу шествовал март. Теплый, терпкий воздух был на вкус почему-то чуть яблочный, а снег выглядел совсем как подтаявшее мороженое. Аня наконец переехала к Леше. Мама Чука и Гека стала чаще улыбаться, а их отец купил новую машину. Медсестра Лидия Михайловна готовилась к свиданию со шведом, который уже взял билет, и сделала химическую завивку. Счастье привалило даже Ирочкиной бабушке – она попала со своим вопросом на «горячую линию» с президентом.
Все к лучшему, старалась думать Вера. Все к лучшему, иначе и быть не может. Она обязательно переедет на другой конец города и под этим предлогом откажется от тягостных уроков с Кариной. Постепенно забудется тот горючий вечер, когда ее обвинили в краже, затрется в памяти странный, пугающий момент, когда ее к Олегу Павловичу так и бросило, притянуло, словно магнитом, само собой, как будто это было правильно. Забудется та неуверенная нежность, заполонившая душу.
И тем более – субботнее утро, когда с ней приветливо поздоровалась его красавица-жена, а сердце немедленно метнулось, словно перепуганная ласточка – знает ли? точно ли не знает?
Все эти события однажды превратятся в эпизоды с героями второго плана, которые время услужливо вырежет из памяти монтажными ножницами. Или, если нельзя забыть, присыплет сахарной пудрой и украсит марципанами – чтобы вспоминалось без горечи.
У Веры всегда непросто складывалось с мужчинами. Она шутила, что напрасно Купидона изображают в виде трогательного пухлого шалуна, на самом деле это вредное создание, явно любящее выпить и покурить траву, с изощренной фантазией и иногда жестоким юмором.
На первых курсах Вера пережила несколько коротких несерьезных романов и быстро поняла, что далеко не с каждым человеком может быть так же спокойно, хорошо и интересно, как наедине с собой. Рядом с «не тем» человеком было просто-напросто никак – ощущение потерянного времени, вплоть до острого желания развернуться и уйти. Но иногда она завидовала Аниной легкости на подъем и ее любви к ненапряжному флирту.
В одиннадцатом классе Анюта начала встречаться с парнем, в которого давно была тайно влюблена Вера, да не просто влюблена – потоком света нахлынуло, поглотило, едва не снесло, до такого доходило, что рядом с ним она забывала, как дышать и говорить. Вера старалась ничем себя не выдать, а мальчика – избегать, Анины восторги по поводу ее первого раза выслушивала, закрывшись изнутри и не впуская смысла слов: сидела, кивала, даже улыбалась, чередовала «ничего себе!», «а ты?» и «а он?». Дружбу с Аней она ставила куда выше, чем иллюзорный шанс на взаимность, а после поступления и переезда новая жизнь затянула, общение с парнем прекратилось само по себе – он никуда не поступил, ждал повестку. Аня не захотела отношений на расстоянии. Отболело и у Веры. И сейчас отболит. Иначе нельзя.
***
- Вера, у меня есть на примете одна квартира, можете там поселиться. Хотите посмотреть? Давайте проедем прямо сейчас. Здесь недалеко.
Они стояли в сквере, где снова случайно встретились.
Однажды она подумала, что сама их встреча и есть большая случайность. Ее объявление в той бесплатной газете было одним из полусотни – далеко не единственным. Человек, который стоит сейчас рядом с ней и ждет ответа, наверняка просто-напросто ткнул пальцем в первое попавшееся объявление среди многих одинаковых предложений репетиторства. Попади он на полсантиметра выше, вышла бы совсем другая история.
- Дорого просят? – спросила Вера о квартире.
- Бесплатно. Но ненадолго, только до лета, потом хозяин вернется. Это мой приятель, сейчас живет за границей, он не будет против. А потом что-нибудь подберем, я все устрою.
- Понимаете, я уже нашла…. Я только что ездила смотреть квартиру, - меня там почти все устраивает. Думаю согласиться.
Выдохнула и призналась:
- Да не могу же я жить бесплатно!
- Но ведь вы тоже мне поможете. Вы будете поливать там цветы. Сейчас это делает Карина, но меня, честно говоря, терзают смутные сомнения, что цветы близки к гибели.
Вера смотрела под ноги, рассеянно разглядывала носки обуви – почти чистые ботинки Олега Павловича (видно, что он на машине) и свои – заляпанные грязью после целого дня бега. Неожиданно ей стало очень жаль себя - прежде всего из-за того, что она боялась принять решение.
Рядом стоял человек, который хотел позаботиться о ней, мог решить ее проблемы. От него исходило ощущение настоящей, ничуть не грубой, мужской силы. Хотелось ему довериться, снова упасть ему на грудь, впечататься в него, обнять так крепко, чтобы хотя бы ненадолго стать с ним единым целым. И пусть это желание заперто в ней глубоко внутри, за семью запретами, но так рвется наружу, что страшно смотреть в глаза – прочтет ведь, как пить дать прочтет.
- Вера, даже не сомневайтесь, ничего такого нет, я просто хочу вам помочь. Соглашайтесь!
Она почти сдалась:
- Хорошо, давайте посмотрим.
Квартира с порога поразила ее чистыми белыми стенами, встроенными шкафами и огромной кроватью в половину комнаты (на ней могли бы спать с комфортом не меньше четырех человек). Как и предсказал Олег Павлович, растения в кадках больше походили на икебану и требовали срочной реанимации. Вид из окна седьмого этажа открывался красивый – на реку.
Вере понравилось здесь, но не для жизни, а по-музейному. Она не могла представить себя живущей в этой квартире. Не могла представить даже гостьей - только посетителем. Ей казалось, что здесь невозможно привольно сбрасывать вещи, идти голой из душа, оставляя на полу влажные следы, ставить на стол чашку с горячим кофе. Она обязательно что-нибудь испачкает, что-нибудь сдвинет с места, помнет кровать. Все представлялось ей чужим настолько, что консьержка в подъезде наверняка не захочет впустить ее в этот дом.
- Мне подумать надо, - сказала она.
На обратном пути они угодили в пробку. Машины скучковались вокруг сложного перекрестка, проедешь пять метров – и опять тебе алеет светофор. В воздухе витало такое ощущение коллективной нервозности, что оно проникало и вовнутрь. Вера поймала себя на том, что ей почти радостно сидеть рядом с Олегом Павловичем и раздражаться тем же самым, что и он. И одновременно ее одолевала грусть – если она скажет ему все правильные слова, то уже больше никогда она не сможет так сидеть с ним в машине и смотреть на его сосредоточенный профиль, наслаждаясь ощущением невесомости в грудной клетке.
Он включил магнитолу. Вера сразу же убавила звук и сказала неожиданно для себя самой:
- Я видела вашу жену, когда приходила в прошлую субботу. Она красивая, - и отвернулась, стыдясь себя за сказанное.
- Да. Она красивая. Вы ей тоже понравились.
- Я раньше ее не видела.
- Мы долго жили в разных местах. Многое случилось. Но хватит уже.
Вера настолько не хотела обсуждать его брак, что в ее горле что-то сжалось, словно резиновый мяч, мешая говорить. Но было все понятно и без лишних слов.
«Многое» - много ссор, много обидного непонимания, много злости друг на друга, много гордости, много … любви?
«Хватит уже» - хватит этих разговоров? Или хватит им с женой быть порознь?
А до нее, Веры, он не дотронулся сегодня даже случайно.
А пальто его черное почти неуловимо пахло духами его жены.
Вылезая из машины у своего подъезда, Вера еще раз сказала, что подумает насчет квартиры, зная уже наверняка, что откажется от нее. Завтра. По телефону, так проще.
- Хорошо, созвонимся завтра.
Он медленно дал задний ход. Вера сквозь легкую пелену слез обернулась и увидела Карину. Та стояла невдалеке с батоном в руке и еще непонимающе, но уже расстроено смотрела на нее так, как будто увидела кого-то совершенно другого.
***
Следующим утром, еще спозаранку, Вера проснулась от звонка в дверь. Прошлепала в полусне в прихожую и открыла, как оказалось, соседке.
- Вы видели? Видели? – в радостном возбуждении спросила та.
- Что?
- Там, в подъезде. Про вас написано.
Вера как была, в пижаме и тапочках вышла на лестничную площадку. На стене рядом с ее квартирой красовалась выведенная черным маркером надпись, гласящая, что в квартире номер тридцать все желающие могут получить интимные услуги за плату. Точнее, там было написано по-другому. Куда более коротко и грубо. Почерк был ей прекрасно знаком по школьным тетрадям.
«Это все», - пронеслось в голове у Веры.
Не говоря ни слова любопытной соседке, она вернулась в квартиру, заперла дверь и сползла по ней на пол. Ей казалось, что на нее со страшной скоростью летит потолок, а линолеум был таким родным, поцарапанным, надежным.
Когда она поднялась, с трудом отыскав себя среди обрывков эмоций, в ее голове сам собой сложился четкий план побега.
Вера позвонила женщине, к которой ездила смотреть квартиру, и сказала, что согласна и готова вселиться хоть сегодня. Ей повезло, квартиру еще не сняли. Вера отвезла плату за три месяца вперед и забрала ключи. На обратном пути она поменяла номер на мобильном и заскочила в хозяйственный, где по совету продавца приобрела известку и валик для побелки. Денег у нее осталось тридцать рублей, но это было неважно.
Собрала неупакованные вещи, позвонила теперь уже прежней хозяйке и договорилась, что вечером завезет ей ключи. Наконец, собралась с силами, набрала домашний номер Олега Павловича и, дождавшись в трубке мелодичное «Алло!» его жены, лихо соврала ей, что на несколько месяцев уезжает работать в Америку и не может продолжать давать уроки, выслушала вежливые поздравления и аккуратно разрезала старую сим-карту на четыре части.
Осталось сделать только одно – побелить подъезд.
Дешевая известка никак не могла справиться с едким маркером. Черные буквы продолжали издевательски просвечивать из-под третьего белесого слоя. Ничего. Еще раз. От запаха побелки щипало в носу.
Вера упрямо сжимала валик, представляя себе, что слой за слоем она закрашивает в своей жизни все лишнее, несбывшееся, чужое.
