(продолжение. Начало в №4/2017 и сл.)
11. Живые фигуры
И с бессмысленной улыбкой
Вспять глядишь, жесток и слаб,
Словно зверь, когда-то гибкий,
На следы своих же лап.
(«Век»)
12 декабря 1925 года берлинский еженедельник «Das Tage-Buch» напечатал анонимную статью, в которой затрагивались историко-географические аспекты развития шахматной культуры:
«Весьма интересно установить <…> в какой последовательности отдельные народы достигали шахматной гегемонии. Первой следует назвать средневековую школу арабского Востока, где царил орнаментально-математический разум. Одновременно с ним развивался дух талмудического остроумия — по сегодняшний день преобладающий элемент любого шахматного сообщества (значительная доля евреев). Ведь шахматы отображают не столько войну, сколько диспут. В новые времена долго удерживать шахматное первенство удавалось немцам. Их школа была точным отражением систематической немецкой философской мысли, четкого анализа причин и следствий, „ход за ходом“ воспроизводящего мировое шахматное здание, как организацию возможностей. „Нация мыслителей“ систематизировала шахматы до механического предела. Немецкие шахматы развивались вместе с немецким народом: от „поэтов и мыслителей“ к техникам и коммерсантам, людям „практического склада“. Теперь Россия становится новым претендентом на шахматный престол. Русские просто созданы для этой игры, они „по Достоевскому“ — народ ночных дискуссий. Шахматы для них — просто иной способ ее ведения. После советского переворота их дискуссии обрели солидную идеологическую базу и, таким образом, доселе невиданную целеустремленность. С другой стороны, в ходе ленинской „перековки“ возобладала тенденция к переоценке древних и неприкосновенных шахматных ценностей, чему способствовало неприятие порядка и схематизма. Нет ничего удивительного в том, что пальма первенства переходит к Москве и России, где шахматы возведены государством в ранг искусства. Между тем, в Германии на смену великому старику Ласкеру никого не появляется.»[1]
22 декабря во Франции Сергей Прокофьев записал в дневник:
«Выехал рано утром, с тем же поездом, что и Пташка. Случайно в мой вагон сел Алёхин, с которым проразговаривали всю дорогу, главным образом о только что закончившемся московском турнире, на который Алёхин не решился поехать: побоялся большевиков. Б.Н., встретив Алёхина в Париже, занял у него сто франков, а затем упорно сманивал его в клуб, где, по мнению Алёхина, он получает за привод игроков. Это произвело на Алёхина очень неприятное впечатление. В Париже Алёхина встретила его жена, очень накрашенная женщина, лет на десять-пятнадцать старше его.»[2]
Из дневника Мариэтты Шагинян за 11 января 1926 года:
«Письмо от Коли Тихонова по поводу самоубийства Есенина. Написала длинное письмо своим и ему тоже, отправила оба письма. Была в библиотеке, поменяла книги, взяла три номера «Красной нови», руководство по шахматной игре, учебник статистики и продолжение Казановы.»[3]
Мариэтта Шагинян, в юности писавшая стихи, считается одной из основательниц советской журналистики. То же самое можно сказать о Ларисе Рейснер, которая умерла в Москве 9 февраля. Её очерк «Лето 1919 года» содержит запоминающиеся шахматные метафоры. В письме Ларисы Рейснер к Алексею Лозина-Лозинскому 1914 года были такие слова:
«Головокружительные вершины человеческой лжи, человеческого страдания и низости — это драма, какой никогда не создать одному человеку. Это <…> чудовищная игра в шахматы, игра, в которой никогда нет последнего хода <…>.»[4]
В ночь с 24 на 25 января Гольденвейзер записал в дневник:
«Около 7-ми часов я пошел к Крыленко (зам. прокурора республики) играть турнирную партию. Выиграл (он неважно играет) и вернулся около 10-ти домой.»[5]
19 февраля в дневнике Мариэтты Шагинян появилась запись:
«Вечером была на отвратительных двух постановках Межрабпома-Руси: «Кирпичиках» и «Шахматной горячке», с участием Капабланки. Обе халтурного типа, и в них совершенно отсутствует та чистота творческая, когда все идет «своим ходом», — а в них все искусственно, надуманно, тяжело, манерно и никоим ходом не идет, а протаскивается надписями в воображение.»[6]
«Шахматная горячка» названа в справочнике Боба Басаллы самой шахматной кинокомедией и наиболее комичным произведением из приблизительно 2000 фильмов с шахматными сценами. (Basalla, B. Chess in the Movies. Davenport, 2005. С. 72.) По мнению Анны Изакар, в съемках фильма, проходивших в Берлине, участвовал Владимир Набоков.[7]
28 февраля в письме из Ленинграда в Ялту Мандельштам рассказал жене о том, что его отец, отправившись в гости на Пурим, был задержан ГПУ и «просидел с 9 вечера до 2½ дня с множеством разных случайных людей. Страшно волновался и, бедненький, ссылался на то, что он «отец писателя Мандельштама». С ним обошлись бережно и его не обидели».[8]
2 марта в Эривани Мариэтта Шагинян записала в дневник:
«Нынче продолжала заниматься шахматами с Адамьяном, с которым со вчерашнего дня усиленно общаюсь на шахматной почве (он хороший игрок). <…> Сегодня весь день пропащий, валялась, ничего не сделано, кроме двух партий в шахматы, проигранных Адамьяну. Я пристрастилась к этой игре, как к алкоголю, — она безусловно воспитывает характер».[9]
9 марта 35-летний Мандельштам писал жене в Ялту:
«Вчера меня затащили на заседание в Зуб[овский] Институт. Читал Тихонов. Меня встретили, как Сологуба, молодежь уступала мне стулья, как Франс Энгру <…>.»[10]
Зубовским поэт назвал Государственный институт истории искусств, основатель которого Валентин Зубов покинул СССР ещё в июле 1925 года. Сравнение «как Франс Энгру» основано на воспоминаниях Анатоля Франса о его встрече с Жаном-Огюстом Энгром, который был на 64 года старше.[11] Знаменитый художник, родившийся в 1780 году в Монтобане, оказал заметное «ориенталистское» влияние на Матисса. На заседании Мандельштам одобрил цикл стихов Николая Тихонова «Юг», но подверг критике его ленинскую поэму «Лицом к лицу».[12]
28 марта в дневнике Мариэтты Шагинян, сотрудницы тифлисской газеты «Заря Востока», появилась запись:
«Утром в редакции, играла в шахматы, получила 2 мата <…> Вечером дала Мише 4 мата.»[13]
Во второй половине апреля Надежда Мандельштам писала из Ялты свёкру:
«Милый деда! Слава богу, кончается мое крымское изгнание, и скоро мы будем в Петербурге. Я очень по вас соскучилась. С кем вы теперь разговариваете? С кем играете в шахматы? <…>»[14]
По дороге в Ленинград супруги ненадолго остановились в Киеве, очевидно у родителей Надежды Яковлевны. Киев начала мая 1926 года запечатлен в нескольких мандельштамовских очерках. Первый из них, «Березiль» (об одноимённом театре), содержит следующее описание:
«Скелетообразность конструкции и цветущая пышность живописи — вот два полюса режиссуры «Березиля». Среди конструкций постоянно движутся разряженные цветные шахматы — действующие лица; в отвлеченной клетке мечутся живые фигуры, сошедшие то с украинского лубка, то со стилизованной западной гравюры, то с английской карикатуры.»[15]
Движущиеся «цветные шахматы», «живые фигуры» «в отвлеченной клетке» — всё это появилось в театре «Березiль» не случайно. Еше в июле 1925 года журнал «64» сообщил:
«Шахматная жизнь в Киеве развивается. Уже два раза устраивались „живые шахматы“. Первый раз, 3 мая на Красном Стадионе это интересное зрелище собрало многотысячную толпу зрителей.»[16]
Согласно «Истории Киева», представление «живых» шахмат состоялось ещё при открытии Красного стадиона в 1923 году.[17] В очерке «Киев» Мандельштам упомянул приятеля своей юности «Гришеньку Рабиновича, биллиардного мазчика из петербургского кафе Рейтер, которому довелось на мгновение стать начальником уголовного розыска и милиции».[18]
Григорий Рабинович, по воспоминаниям Евгения Мандельштама, «довольно непутевый юноша», дружил со средним братом — Александром, который примерно в 1905 году был переведён из Тенишевского училища в 1-ю гимназию.[19] В английской версии мемуаров Евгения Мандельштама причиной неуспеваемости Александра названо его страстное увлечение шахматами и ипподромом.[20]
Кафе Рейтера, где шахматы соседствовали с бильярдом, не раз упоминалось в первой части данной работы. Из книги Дуз-Хотимирского можно узнать о том, что Алехин, «приезжая в Петербург, часто посещал кафе «Рейтер» на углу Невского проспекта и Садовой улицы, где теплилась шахматная жизнь города. Игра там велась исключительно на денежные ставки».[21]
О дальнейшей жизни Григория Рабиновича известно лишь то, что оказавшись в Аргентине, он опубликовал небольшую заметку о шуточных экспромтах Мандельштама в «Бродячей собаке».[22] Сильным шахматистом был другой Григорий Рабинович, который, по сведениям Савелия Дудакова, погиб в 1920 году при захвате поляками Вильно.[23] Ещё один Григорий Рабинович, впоследствии профессор Ленинградского финансово-экономического института, был другом юности Михаила Ботвинника.[24] В очерке «Киев» фигурирует и некий однофамилец самого известного советского шахматиста:
«Здесь шепчут с суеверным страхом: «Эта швея делает квартирную политику — за ней ухаживает сам Ботвинник!»[25]
По мнению Андрея Пучкова, речь здесь могла идти о герое Гражданской войны, будущем генерал-майоре Ароне Ботвиннике (1898 — 1970).[26] Как справедливо замечает Пучков, Миша Ботвинник в свои неполные 15 лет едва ли мог ухаживать за киевской швеей. Однако, в немецком переводе очерка Ральфом Дутли, упорно присутствует «Schachmeister Botwinnik».[27]
В мае 1926 года Ботвинник впервые выступил за сборную Ленинграда. Несмотря на это, москвичам снова удалось победить своих извечных соперников. На первой доске Абрам Рабинович (1878 — 1943, старший брат погибшего Григория) одолел Петра Романовского. Матч Москва — Ленинград, состоявшийся 22-23 мая, был примечателен ещё и тем, что в нем дебютировали шахматистки.
28 мая в Москве Рогнеда Городецкая, по словам Надежды Мандельштам, «славная, недалекая женщина, обожавшая отца»[28] обвенчалась с Рихардом Рети. Шахматист познакомился с дочерью Сергея Городецкого 27 ноября 1925 года во время Первого Московского международного турнира.[29]
29 мая Мариэтта Шагинян сделала запись о путешествии по Волге на пароходе «Воронеж»:
«Едем третий день, сейчас подъезжаем к Самаре. Я ни с кем не знакомлюсь, играла только в шахматы.»[30]
30 июня в финскую Куоккалу приехали художники из России с целью склонить Репина к возвращению на родину. В Пенатах Репин спросил гостей о судьбе Виктора Васнецова. Прибывшие заверили, что, несмотря на слухи о его расстреле, «Васнецов жив и здоров».
Васнецов, как известно, не принял Советскую власть и умер в Москве 23 июля 1926 года. Ещё в начале 1870-х годов он проиллюстрировал «Солдатскую азбуку», в которой на букву Ш был помещён рисунок «Штабные офицеры играют в шахматы».[31] На сайте www.vasnecov.ru/ утверждается, что знаменитый художник поразил почитателей своего таланта «Натюрмортом с шахматной доской», — работой, которую в 1926-27 годах создал его дальний родственник Юрий Васнецов.
Финляндия оказалась одной из первых стран, признавших Советское государство. Несмотря на сложности, связанные с территориальными притязаниями, культурные связи с бывшей метрополией не прерывались. Журнал «64» за август 1926 года сообщал:
«В конце июля группа ленинградских шахматистов (Ильин-Женевский, Левенфиш и Я. Рохлин) ездили в Гельсингфорс (Финляндия), где дали ряд сеансов одноврем. игры в рабочих шахматных организациях с результатом +80 –5 =11. Нынешний „чемпион Финляндии“, русский белогвардеец Чепурнов (игрок посредственной 1-ой кат.), разумеется, уклонился от встречи с советскими шахматистами».[32]
15-22 августа в Воронеже состоялось шахматное первенство Центрально-Черноземной области. В журнал «64» попала фотография участников турнира, в том числе Карла Шваба, показавшего 50-процентный результат.[33] На следующей странице того же номера журнал информировал о чемпионате Нижнего Новгорода, в котором 4 место занял Аполлон Вяхирев.
Однако, согласно другой корреспонденции «64», единственным событием в шахматной жизни летнего Воронежа были сеансы одновременной игры, причем среди трёх сеансеров снова упоминался Карл Шваб. Там же сообщалось, что открывшийся в Киеве «центральный показательный кружок» получил имя чемпиона СССР Боголюбова.[34]
В начале октября Мандельштам был на 3 часа задержан сотрудниками ГПУ, случайно попав в облаву.[35] К этому времени вместо умершего 20 июля Дзержинского «компетентные органы» возглавлял уже Вячеслав Менжинский, не чуждый как литературного творчества, так и шахмат.[36]
21 октября в Париже умер Пётр Потёмкин. Остался незавершённым и, вероятно, пропал его роман из жизни шахматистов. Как вспоминал Николай Оцуп, «без Петербурга и того воздуха меланхолический беженец-парижанин играл в шахматы, писал стихи, пьесы, газетные статьи, но увядал неудержимо.»[37] В апреле 1927 года успешный парижский адвокат Осип Бернштейн дал благотворительный сеанс одновременной игры на 56 досках в пользу семьи умершего поэта Петра Потёмкина.[38]
В начале ноября Михаил Ботвинник в составе сборной Ленинграда отправился в свою первую заграничную поездку. В программе были сеансы одновременной игры в Хельсинки и матч со сборной Стокгольма. В последнюю редакцию воспоминаний Ботвинника вошёл эпизод, в котором Ильин-Женевский перед советской таможней обмотал себя и его дамскими чулками, так как провозить их в СССР мужчинам запрещалось.[39] По мнению гроссмейстера Гулько, Ботвинник «видимо, всю жизнь возвращался к мысли, правильно ли он сделал, что вернулся в Ленинград.»[40]
28 ноября в московском клубе «Динамо» имени Дзержинского открылся массовый турнир молодых шахматистов, в который записалось более 900 человек. «Руководителя советским шахдвижением тов. Крыленко присутствовавшие встретили дружной и долгой овацией. <…> По окончании приветствий поэт Безыменский с большим под‘емом прочел поэму „Шахматы“.»[41]
6 декабря Ефим Боголюбов уведомил Шахсекцию СССР о своём намерении отказаться от советского гражданства ввиду сложностей с получением заграничных виз. Это нашло отражение в «Юмористическом календаре шахматиста», где под заголовком «Дебют Боголюбова или „Мещанская партия“ (с примечаниями тов. Романовского)» было опубликовано следующее:
1-й ход.
Надеясь попасть на Меранский турнир,
Гроссмейстер Ефим Боголюбов
Мечтал, как получит он тысячу лир,
Как дружно воскликнет весь шахматный мир:
«Опять победил Боголюбов!..».
Попасть в Меран не прочь и я,
Скажу открыто вам, друзья.(Ром.)
2-й ход.
Склонившись над пивом в Bier-Halle „Caput»
С супругой Амалией-Гретой,
Ефим Боголюбов, mit Ruhe und Mut,
Прочавкал: „Мне визы в Меран не дают.
Как быть мне, mein Schatz, — посоветуй!..».
И пиво также пить не прочь
В пивной с Ефимом день и ночь.(Ром.)
3-й ход.
„Mein Iieber Ефим!» — отвечала жена,
Глотая сосиску с капустой: —
„Тебе откровенно признаться должна:
Виною всему твой советский страна,
Чтоб было ей, noch einmal, пусто!..
Сосиски в общем хороши,
Когда берут за них гроши.(Ром.)
4-й ход
„…Меня экономнее женщины нет.
Sieh mal — как я скромно одета.
Но маленький Мориц сидит без конфет,
А ты только талер даешь на обед —
На что же похоже всё это?..».
Но если рубль в кармане есть
Обед за трёх готов я съесть.(Ром.)
5-й ход.
Взгрустнулось гросcмейстеру после речей
Его экономной супруги,
И долго — в течение ряда ночей,
Лежал он, как ёрш, не смыкая очей,
Взволнован словами подруги.
После обеда дома спать
Порой сплошная благодать !,.(Ром.)
6-й ход.
Обдумав вариантов пятнадцать письма
Писал он в Шахсекцию скромно:
«В Германии жизнь вздорожала весьма:
Пять пфенигов стоит простая тесьма,
А Грета моя — экономна!..»
Коли сослался на «режим»,
Наверно скажет: «побежим!..».(Ром.)
7-й ход.
«.. На жизнь не хватает — вот в этом беда,
И мне самому хоть не любо —
Покинуть Вас Грета велит навсегда!..
Готовый за плату к услугам всегда
Grossmeister Efim Bogoljuboff».
Я угадал: он был и… сплыл …
А жаль — я матом бы покрыл!..(Ром.)[42]
В действительности Пётр Романовский писал о Боголюбове так:
«Каждому честному человеку понятно, каков удельный и моральный вес суб‘екта, продающего свое подданство за несколько сот фашистских лир.
<…> Трудящиеся массы СССР, узнав, кто был их шахматным чемпионом, облегченно вздохнут, и с огромным удовлетворением прочтут короткое, но решительное постановление Исполкома Шахсекции ВСФК, об исключении гр. Боголюбова из советских шахматных организаций.
Воздух действительно станет чище. Скатертью дорога!»[43]
Примерно то же самое, хотя и в более дипломатичной форме, можно было прочитать в передовице Семёна Левмана «Измена Боголюбова» из предновогоднего номера «64».
В декабре 1926 года вышла книга погибшего в Первой мировой войне Луи Перго «Рассказы о животных» с предисловием Мандельштама. Несмотря на то, что редактором книги был шахматный композитор Даниил Горфинкель, или наоборот, как раз поэтому, в окончательную редакцию предисловия не вошёл следующий абзац:
«Каждый рассказ Перго взят как шахматная задача: <как поступил бы человек на месте того или иного зверя… Именно так ставит вопрос этот блестящий художник-натуралист>[44] зверь не подменивается человеком, но человек, поставленный на место зверя, обремененный теми же условными рефлексами, делает за него выбор, намечает линию его поведения в соответствии с обстановкой.»[45]
12. Перед большим экраном
Какая горькая нелепость:
Цель не оправдывает средства!
(«Кинематограф»)
15 января во Франции умер ровесник Эмануэля Ласкера, претендент на мировое первенство 1910 года Давид Яновский. Ему, как и Боголюбову, было отказано в получении итальянской визы для участия в меранском турнире, что «роковым образом ускорило развитие его болезни».[46]
В начале 1927 года Сергей Прокофьев впервые приехал на гастроли в СССР. Композитор остановился в столичной гостинице «Метрополь». В его дневнике можно найти запись от 24 января о встрече с Гольденвейзером, «с которым, впрочем, несколько фраз не о музыке, а о шахматах».[47]
10 февраля после спектакля Сергея Радлова «Любовь к трем апельсинам» в Мариинском театре Прокофьев записал:
«Я ошеломлён и в восторге от изобретательной и необычайно оживлённой постановки Радлова и обнимаю моего старого шахматного партнёра. <…> Появляются шахматы, но крокодилы не играют, то есть я, Радлов — не стоит, голова не тем занята, а пробуют сразиться Пташка с женой Асафьева, причём неизвестно, кто из них играет хуже. Радлов вспоминает Чудовского, который уже несколько лет, как в ссылке в связи с каким-то политическим делом, с которым он по существу не имеет никакого отношения.»[48]
Из дневника Прокофьева за 12 февраля:
«У Радлова отличная квартира и отлично сервирован чай с закусками. Там же встречаю профессора Смирнова, шахматиста, и поэта Кузмина. <…> Ленинград обыграл Москву в смысле успеха.»[49]
В феврале-марте в Нью-Йорке соревновались шесть выдающихся гроссмейстеров (1. Капабланка 2. Алехин 3. Нимцович 4. Видмар 5. Шпильман 6. Маршалл). В предисловии к сборнику партий турнира Тартаковер назвал его «наравне с Петербургским 1895 года самым с е р ь е з н ы м состязанием во всей шахматной истории». Рецензируя этот сборник, Александр Смирнов отметил:
«Настоящая книга является не только одной из лучших работ Тартаковера, но и бесспорно, одной из лучших обработок турнирного материала, какие знает шахматная литература. <…> Эта первая крупная работа Тартаковера, не переведенная на русский язык с немецкого, а написанная им сразу по-русски, обнаруживает с его стороны такое виртуозное владение нашей речью, что остается лишь пожелать, чтобы и дальнейшие труды его появлялись у нас впредь в авторском „переводе“ (или „оригинале“ ?).»[50]
Читатели книги Тартаковера, неравнодушные к поэзии, должны были обратить внимание на следующий отрывок из предисловия:
«<…> Выясняется, что быть атакующим игроком (как Шпильман) — красиво и благородно, но далеко еще не значит проникнуть в суть, а также во все случайные и психологические нюансы атаки; что упорная борьба за инициативу (Видмар) часто таит в себе бессилие совладать с трудной зашитой, каковым искусством в особенности обладает Ласкер; что, наконец, создание остроумных комбинаций (Маршалль) вовсе не использует еще дарованного нам шахматной богиней «комбинационного чуда». („Дано мне чудо, что мне делать с ним, с таким далеким и таким моим?” — можно было бы сказать, варьируя известные стихи поэта).»[51]
Историк Савелий Дудаков (1939 — 2017), один из таких читателей, вспоминал:
«<…> Тартаковер был первый знаток русской литературы, благодаря которому я познакомился со стихами запретного поэта — Осипа Мандельштама. И было это в 1951 году, когда с удивлением и восторгом прочел в предисловии к сборнику партий Нью-Йоркского международного турнира знаменитые ныне стихи, без упоминания автора и в немного измененной редакции: «Дано мне чудо. Что мне делать с ним, с таким далеким и таким моим?». Обратившись за разъяснением к своему шахматному ментору, получил чуть замедленный ответ: Осип Мандельштам. И я уже разыскал «Камень».[52]
3 марта на турнире в Нью-Йорке был выходной день. После 9 туров впереди шли Капабланка и Нимцович. Вопреки распространенному мнению соревнование не носило отборочного характера, поэтому, независимо от его результатов, Нимцович мог претендовать на матч с Капабланкой, лишь обеспечив необходимый призовой фонд. Это неразрешимое для Нимцовича препятствие удалось преодолеть Алехину с помощью правительства Аргентины.
В тот же день 3 марта в Москве Сергей Прокофьев записал:
«Гольденвейзер сидел рядом со мной за партитурой, про Квинтет не говорил, но спрашивал, когда же мы наконец сыграем в шахматы. Однако голова моя была занята другими вещами, проигрывать же Гольденвейзеру я не хотел, потому я уклонялся от сражения.»[53]
Как следует из других дневниковых записей Прокофьева, в то время он прилагал усилия к освобождению своего двоюродного брата Александра Раевского (1885 — 1942), который был арестован еще в 1925 году вместе с другими бывшими лицеистами. Эти хлопоты не увенчались успехом.
9-10 апреля в Москве состоялась встреча шахматных команд ленинградских и московских металлистов. Понятие «металлист» уже тогда трактовалось достаточно широко: ленинградцев возглавлял Ботвинник, на 5-й доске играл один из братьев Горфинкелей, на 14-й — Николай Зноско-Боровский, заведовавший расчетным отделом завода «Светлана».[54]
25 мая в Ташкенте умер Алексей Новиков, «историк, поэт, критик и переводчик, кандидат математических и доктор медицинских наук».[55] Новиков был учителем детей и шахматным партнером Толстого (см. главу 1 первой части данной работы.) О способности Новикова к игре вслепую, проявившейся ещё в гимназии, вспоминал его более известный однокашник Викентий Вересаев.[56]
В ночь на 10 июня, в качестве возмездия за убийство полпреда Петра Войкова, были расстреляны 20 представителей русского дворянства, среди них князь Павел Долгоруков.
Он был арестован ещё 13 июля 1926 года вскоре после того, как нелегально перешел советскую границу. Место захоронения политического деятеля и шахматного энтузиаста неизвестно.
Как сообщил июньский номер журнала «64», Карл Шваб разделил второе место в чемпионате Воронежа, Валериан Чудовский занял второе место в тагильском окружном турнире, а Владимир Крыжановский победил в соревновании лучших шахматистов Башкирии.[57] Доктор Крыжановский (1868 — 1932), упоминавшийся в главе 4 первой части данной работы, не раз проводил сеансы одновременной игры в Уфе.
21 июня журнал «Советский экран» опубликовал очерк Мандельштама «Я пишу сценарий». В нем был приведен возможный вариант киносценария «из быта пожарных»:
«<…> Пожарные сидят на койках и читают газеты, или можно еще углубить бытовой уклон: скажем, пожарные созывают какое-нибудь совещание для выбора делегатов или борьбы с чем-нибудь. Тут же играют в шахматы… и вдруг приходит чья-то жена, жена какого-нибудь пожарного, и начинается… коллизия.»[58]
Очерк открывает шуточное проклятие в адрес Виктора Шкловского, посоветовавшего Мандельштаму работать для кино. Критик Абрам Лежнев писал в 1926 году, что «Виктору Шкловскому искусство представляется чем-то вроде шахматной игры, где число квадратов и фигур ограничено и ходы неизбежно повторяются.»[59] В 1928 году по сценарию Шкловского был снят фильм «Два броневика», в одном из эпизодов которого в шахматы играл Александр Керенский.[60]
Интерес Мандельштама к кинематографу (стихотворение с таким названием появилось ещё в 1913 году) получил развитие в его откликах на фильмы «Генеральская» (1923), «Песнь на камне» (1926), «Кукла с миллионами» (1928) и «Знакомое лицо» (1929, одно из других названий: «Приключения Шпигунова»; режиссер этой картины Николай Шпиковский ранее снял совместно с Всеволодом Пудовкиным «Шахматную горячку»). В своей последней рецензии Мандельштам писал:
«История, могучая хроника, глушит органические сюжетные ростки. Оттого все сценарии выходят похожи один на другого. Получается какой-то общесоветский Пудовкин — мать всех российских фильмов.»[61]
Общественное признание кино шло настолько медленно, что в 1927 году Зноско-Боровский выступил в его защиту (от нападок Владислава Ходасевича), опубликовав в пражском журнале «Воля России» (№ 7) статью «Искусство кинематографа».
Через пять лет в том же журнале «Воля России» (№ 4-6 за 1932 год) он утверждал:
«Судьба кинематографа не только катастрофична, она поистине трагична. Его механика все время опережает его искусство.»[62]
Известно, что разносторонний Пётр Потёмкин в 1925 году снимался в Венеции в фильме «Казанова».[63] По информации Рашита Янгирова, в 1927 году нью-йоркский журнал «Зарница» (№ 18, оказавшийся последним) опубликовал статью А. Алехина «Спасайте детей» с призывом «остановить распространение кинематографа ввиду его опасности для детской нравственности.»[64] В одной из книг Рихарда Рети автором «многих кинематографических сценариев» назван Савелий Тартаковер.[65]
20 июля 1927 года, вскоре после возвращения во Францию, Сергей Прокофьев записал:
«Вечером догонял дневник и проигрывал партии матча Ласкер — Капабланка. Книжку матча мне подарил несколько лет назад Капабланка с надписью по-испански: «Моему другу Прокофьеву». В Эттале мы их прочитывали с Б.Н., поражаясь их величественной сухостью.»[66]
29 июля в Лондоне Вера Менчик стала первой в истории чемпионкой мира по шахматам. Это звание она сохраняла до своей трагической гибели в 1944 году. Не имея серьезных соперниц, Вера Менчик приняла участие более, чем в 50 мужских соревнованиях.
21 августа в дневнике Александра Гольденвейзера, отдыхавшего в Крыму, появилась запись:
«Вчера перед вечером ходил в Гаспру. <…> Играл с Чаплыгиным в шахматы. Неприятный осадок. Выиграл три партии. Старик рассердился, что я сказал, что всякую ошибку брать назад нужно или обоим или, лучше, никому… Если бы он играл вроде здешних, а то ведь не новичок и высокого мнения о своей игре.»[67]
16 сентября в Буэнос-Айресе началось грандиозное сражение за шахматную корону. Из очерка «Капабланка или Алехин?» Александра Изюмова:
«Матч Капабланка — Алехин явится совершенно исключительным событием шахматной жизни. В нем встретятся две высокоодаренные личности, которые разными путями, но в одинаковой мере счастливо дошли до наивысших вершин шахматного мастерства. Оба они находятся в расцвете сил, в возрасте, когда подлинный талант в состоянии дать максимум: Капабланке — 38 лет, Алехину — 34 года».[68]
В октябре 1927 года 36-летний Мандельштам сдал в печать поэтический сборник «Стихотворения», оказавшийся для него последним. Сохранилась записка сотрудника Ленотгиза Измаила Лихницкого от 5 ноября:
«В настоящее время автор находится в Сухуме в очень тяжелом материальном положении и обратился к нам с просьбой о выдаче ему <…> рб. 150.»[69]
Из дневника Сергей Прокофьева за 13 октября:
«Алёхин выиграл вторую партию у Капабланки. Я ошеломлён. Ну и развился Александр Александрович! К началу матча я, право, не знал, на чьей стороне будут мои симпатии. Я дружил с обоими. Но теперь они бурно на стороне Алёхина. Вечером с Пташкой разбирали эту партию».[70]
3 ноября в Ленинграде Павел Лукницкий записал о Николае Пунине:
«Он увлекается шахматами и тратит на это бесполезное занятие очень много времени.»[71]
Упоминания о Пунине как о шахматисте и далее встречаются в дневнике Лукницкого (например, в записях от 8 ноября и 1 декабря). Художник Пётр Львов запечатлел поединок между Николаем Пуниным и Львом Бруни в Фонтанном доме в конце 1927 года.[72]
20 ноября в Париже Сергей Прокофьев принял участие в сеансе Осипа Бернштейна по случаю открытия шахматного кружка имени Евгения Зноско-Боровского. Партия, которую композитор играл вместе с женой Зноско-Боровского закончилась победой Бернштейна.[73]
29 ноября Капабланка отправил Алехину письмо, в котором сообщил, что он сдаёт матч и поздравляет нового чемпиона. Эта новость вызвала ликование среди российских эмигрантов. Известны слова Павла Милюкова:
«Победа Алехина обнаруживает в новом поколении русского общества ту черту, которой всегда недоставало русскому гению: выдержку, умение бороться и достигать не только вдохновением и интуицией, но и упорным трудом над собой».[74]
Реакция в СССР была, напротив, сдержанной. Ильин-Женевский писал в книге, вышедшей вскоре после исторического единоборства:
«Известие о победе Алехина советские шахматисты встретили с двояким чувством. С одной стороны, большинство советских шахматистов во все время матча с сочувствием следило за успехами Алехина. Это и понятно. Мы все хорошо знаем и помним Алехина. А кроме того уж слишком высокомерно держал себя Капабланка в течение всей своей блестящей карьеры. Этим он многих вооружил против себя. Но, с другой стороны, известие о победе Алехина вызвало некоторую горечь. То, что Алехин, бывший когда-то целиком и полностью нашим, ушел от нас, не может быть так легко забыто. С нами он или не с нами? От этого зависит то или иное отношение к нему советских шахматистов.»[75]
5 декабря в Ленинграде умер Фёдор Сологуб, творчество которого высоко ценил Мандельштам. В январском номере журнала «Шахматы» за 1928 год, была напечатана статья памяти Сологуба — выдающийся писатель увлекался шахматами на протяжении всей жизни. Литератор и бывший революционер Виктор Серж, близкий знакомый Мандельштама, вспоминал:
«Ветхая и бедная обстановка, казалось, пронизана тишиной. Андрей Белый и Федор Сологуб играли в шахматы. Сологуб, прозаик, автор «Мелкого беса», на последнем шестьдесят пятом году своей жизни, был невысоким, поразительно бледным, с правильными чертами овального лица, высоким лбом, ясными глазами, застенчивым и замкнутым. После самоубийства жены он искал в математике доказательств абстрактного бессмертия.»[76]
8 декабря во французском Руане, в результате несчастного случая на вокзале, погиб Семён Лурье. В этот день в Ленинграде Павел Лукницкий записал об Анне Ахматовой:
«<…> Сегодня трехлетие со дня нашего знакомства, принес груш, маслин — она их любит. Пробыл у нее до 12. Дома никого не было. Пунин — играет у брата в шахматы <…>».[77]
В конце 1927 года в Бежецке сын Ахматовой, 15-летний Лев Гумилёв, посвятил своему школьному учителю Александру Переслегину стихотворение «Шахматная партия (атака)»:
Благословенная Каисса,
Меня спасает твой приход:
Я на доске, хитрей Улисса,
Себе выискиваю ход.
Я грозно пешек надвигаю.
Оплот надежный им слоны.
Конем умелым упреждаю
Атаку с правой стороны.
Не помогает рокировка.
И ферзь конями снесена.
Ведя атаку пешкой ловко,
Ее меняю на слона.
Ферзь надвигается счастливо,
Одобрен пешечной гурьбой,
Король не прячется стыдливо.
А выдвигается на бой.
Ферзем я пешек истребляю.
Но безопасно для себя
Ладьею шах я объявляю.
Коня противника губя.
«Шах»! — и смятенью нет предела,
Конец атаки… шах и мат.
Теперь проиграно все дело.
И невозможен даже пат.
Конец. Но снова, с новым рвеньем
Хотим мы партию начать:
Мое безмерно увлеченье.
А он реванш желает взять.[78]
19 декабря в Ростове-на-Дону арестовали начинающего литератора Юрия Казарновского (1904 г. р.). После полугодового следствия и приговора (пять лет исправительно-трудовых работ) он попал в Соловецкий лагерь, о котором в 1927-28 годах снимали «документальный» фильм. Как вспоминал Франтишек Олехнович, «командиры ходили по камерам, выбирая заключенных, которые выглядели наиболее пристойно, и посылали их в скверик. Там уже установили столы, за которые усаживали соловчан, делавших вид, что читают газеты или играют в шахматы.»[79] В июле 1928 года Казарновский отправил приехавшему незадолго до этого в СССР Горькому письмо с просьбой о помощи в освобождении.[80]
13. Культура и страх
В полном отрыве от будущего и
прошлого настоящее спрягается,
как чистый страх, как опасность
(«Разговор о Данте»)
Лауреатом Нобелевской премии по литературе за 1927 год стал (с седьмой попытки!) философ Анри Бергсон, причем среди номинантов были Максим Горький и Томас Манн.
Критический анализ идей Бергсона дал Эмануэль Ласкер в своей работе «Философия в опасности»:
«Школа Бергсона проводит ценностное различие между понятиями интеллекта и интуиции. <…>
Метод Бергсона не обладает дедуктивной силой, но его индуктивная сила вполне достаточна. Учёный не представил доказательств антидетерминизма, но столь настойчиво его защищал, что вновь возникла проблема свободы воли, хотя философия и наука уже успели ее отвергнуть. Бергсон не разграничил интуицию и интеллект (это и невозможно, ведь интеллекта без интуиции не бывает), его понятиям не хватает четкости, но он постиг суть вопроса и развенчал традиционную логику, к примеру, аристотелевскую.»[81]
9 января 1928 года, выступая в берлинском институте иудаики с докладом «Мироутверждение как философская и религиозная проблема», Ласкер говорил:
«Первым философом, который боролся против предопределенности в развитии событий, был Бергсон. Его предшественники, хотя и говорили о царстве свободы, но не обнаружили такового. Основная идея Бергсона, которая даётся и подвергается здесь критике в сокращенном и сведённом к самой сути виде, это evolution créatrice — творческое развитие. Автомат не может творить. Он может пройти замкнутый цикл, если после ряда операций он возвратится в исходное состояние, как прокрутившееся колесо. Живое существо не проходит замкнутый цикл, оно помнит о произошедших с ним изменениях. Так, все, что имеет память, кардинально отличается от автомата способностью создавать новое. Это новое возникает с помощью интуиции, когда существо вживается в задачу и решает её, поняв её особенность.<…> Если память является творческой, то есть поэтической, она имеет своенравный характер, который делает выбор на основе переживаний, абстрагируясь от них, перерабатывая и воссоздавая их, произвольно отбрасывая некоторые из них, сообразно собственным интересам».[82]
Далее Ласкер переходит от философии Бергсона к своему любимому детищу — концепции борьбы:
«Борьба за права часто представляется нам в виде шахматного поединка с сатаной. К сожалению, слишком часто. Данному представлению мы обязаны бесчисленными страданиями. Достаточно ознакомиться лишь с историей сжигания ведьм и еретиков. Целые гетакомбы жертв были принесены сатане честными поборниками веры. Эти жертвоприношения продолжаются и сегодня, хотя и в другой форме.»[83]
17 января был выслан в Алма-Ату некогда всесильный Лев Троцкий. В начале марта он писал Григорию Сокольникову:
«Между европейскими и казахскими коммунистами — стена. Живут совершенно раздельно. Даже в шахматы не играют совместно.»[84]
В январе — марте 1928 года Анри Матисс создал 5 произведений, на которых изобразил одалисок и черно-белые доски для настольных игр (от 7х7 до 10х10). Одалиски в шахматном контексте упоминались ещё в юмористическом алфавите Андрея Ашарина.[85] Но ориенталистские картины Матисса следует отнести к шашечной субкультуре. Мотив игры в шашки возникал в творчестве художника уже в 1911 и 1924 годах. Вообще, шашки во Франции были едва ли не популярнее шахмат. Первыми чемпионами мира по международным шашкам (10х10) становились французы Вейс, Бизо и с 1926 года художник Мариус Фабр.
В России, как впрочем и в Германии, традиционно играли в шашки на 64-клеточной доске. В отличие от шахмат, эта игра не пользовалась популярностью в кругу Мандельштама. Единственным известным исключением был Владимир Пяст. В 1928 году он под псевдонимом Рустикус опубликовал в ленинградском издательстве «Прибой» шашечное руководство.
4 февраля в редакции парижской газеты «Иллюстрированная Россия» состоялось чествование нового чемпиона мира по шахматам. Алехина пришли поздравить Куприн, Алданов, Милюков, а также Бернштейн и Зноско-Боровский, которые общались с ним чаще других шахматистов.[86]
В феврале 1928 года на Сухаревской площади был арестован переводчик греческого посольства, бывший тенишевец Олег Волков. В своих мемуарах, вспоминая о четырех месяцах, проведённых в Бутырской тюрьме, он писал:
«Мимолетное раздражение и досада на счастливца, умеющего заполнить свое время, перерастает в зависть. А она непременно ведет за собой целый хоровод «добрых» чувств: озлобление, желание травить отгородившегося, карать за попытку выделиться из стада. И вспыхивают перебранки и ссоры, дикие выходки с вырыванием книги, расшвыриванием фигур с шахматной доски, а то и драки.»[87]
В начале апреля 1928 года Ефим Боголюбов был задержан полицией Амстердама по подозрению в том, что он является известным аферистом Либерманом. Это не помешало шахматному профессионалу вскоре одолеть в матче преподавателя математики Эйве и стать первым чемпионом ФИДЕ.
В журнал «Читатель и писатель» (№ 15 от 14 апреля) появилась фотография «Рояль, шахматы и беседа». На снимке, воспроизведенном в «64», были запечатлены писатели в комнате отдыха Дома Герцена. В этом же номере сообщалось, что «в большинстве крупных московских кино заведены шахматные игры для посетителей, ожидающих в фойе начала сеанса.»[88]
14 апреля в Москве семи финансовым работникам был вынесен смертный приговор по делу Общества взаимного кредита. Мандельштам случайно узнал об этом от переводчика Исая Мандельштама. Из побуждения сохранить жизнь незнакомым ему людям, поэт обратился к Бухарину. Как вспоминала Надежда Мандельштам, «вопреки правилу не вмешиваться в чужие дела О. М. перевернул Москву и спас стариков.»[89] 18-м мая он датировал предназначенный Бухарину экземпляр своего последнего поэтического сборника «Стихотворения». Примерное содержание дарственной надписи на этом экземпляре было таким:
«В этой книге все протестует против того, что Вы хотите сделать.»[90]
В мае 1928 года журнал «Звезда» опубликовал повесть «Египетская марка» — главное прозаическое произведение поэта. Отдельным изданием книга вышла в августе в издательстве «Прибой», которое за год до этого напечатало «Историю шахматной игры в России» Михаила Когана, а ещё годом раньше — роман Альберта Даудистеля «Жертва» в переводе Мандельштама.
В «Египетской марке» поэт возвращается в Петроград 1917 года, в революционное время, свидетелем которого ему довелось быть. Главного героя повести Мандельштам характеризует следующим образом:
«Ведь есть же на свете люди, которые никогда не хворали опаснее инфлюэнцы и к современности пристегнуты как-то сбоку, в роде котильонного значка. Такие люди никогда себя не почувствуют взрослыми и в тридцать лет еще на кого-то обижаются, с кого-то взыскивают. Никто их никогда особенно не баловал, но они развращены, будто весь век получали академический паек с сардинками и шоколадом. Это путаники, знающие одни шахматные ходы, но все-таки лезущие в игру, чтоб посмотреть, как оно выйдет.»[91]
Авторы комментариев к «Египетской марке» видят в данном описании Владимира Пяста, «одного из лучших шахматистов среди русских поэтов 1910-х гг.»[92] Другим прототипом главного героя не без оснований считается Валентин Парнах (который, в отличие от Пяста, воспринял это как личное оскорбление).
Словосочетание «шахматный ход» зачастую используется и в немецкой, и в русской литературной традиции во внешахматном контексте для обозначения хитроумной комбинации, ловкого маневра. Таковым является, например, «шахматный ход на трибуне» в поэме Ильи Сельвинского «Улялаевшина» (1924). Но у Мандельштама персонаж, «знающий одни шахматные ходы» — это, в первую очередь, далекий от реальной жизни человек. Шахматы находятся в повести «за кадром», присутствуют в неперсонифицированном виде, но, при этом играют существенную роль.
Ключевой эпизод «Египетской марки» — сцена доставки мелкого мошенника (или случайного прохожего, попавшего под горячую руку) к месту расправы:
«По Гороховой улице с молитвенным шорохом двигалась толпа. По середине ее сохранилось свободное место в виде карре. Но в этой отдушине, сквозь которую просвечивались шахматы торцов, был свой порядок, своя система: там выступали пять-шесть человек, как бы распорядители всего шествия. Они шли походкой адъютантов. Между ними — чьи-то ватные плечи и перхотный воротник. Маткой этого странного улья был тот, кого бережно подталкивали, осторожно направляли, охраняли, как жемчужину, адъютанты.»[93]
У Марины Цветаевой в уже цитировавшейся «Поэме конца» можно найти строчки:
…По сим тротуарам в шашку
Прямая дорога — в ров <…>[94]
В книге комментариев к «Египетской марке» происхождение метафоры «шахматы торцов» объясняется так:
«Торец — шестигранный брусок поперечно разрезанного бревна, употребляемый для мощения улиц, а по форме напоминающий основание шахматной фигуры. На Гороховой улице, в доме №8, при «писательском» ресторане «Вена» с 1884 г. существовал «Новый шахматный клуб».[95]
Ресторан «Вена» на углу Мойки и Гороховой часто посещали Максим Горький, Алексей Толстой, Сергей Городецкий, Пётр Потёмкин… Среди членов «Нового шахматного клуба» известны Николай Холодковский, Владимир Крыжановский и Михаил Зельманов. (См. главу 11 первой части данной работы.)
Прототипом антигероя «Египетской марки» ротмистра Кржижановского был, по версии Димитрия Сегала, архитектор, вокалист и первый начальник городской милиции Петрограда Дмитрий Крыжановский (1871 — 1942).[96]
Мотивы шахмат и улья, причем с недвусмысленно негативной коннотацией, появились у Мандельштама уже в очерке «Сухаревка». Метафора «шахматы», дополненная метафорой «улей», служит, по мнению Анны Бонола, для обозначения механического порядка в массовом обществе, в котором допускается лишь альтернатива «черное — белое», то есть, «человек массы — аутсайдер».[97]
О студенческо-шахматной реминисценции в «Египетской марке» уже говорилось в первой части данной работы (см. главу «Гейдельбергские люди»). Наконец, существует невключённый в повесть черновой фрагмент, в котором германская составляющая петербургской культуры характеризуется сочетанием военного и игрового начал:
«Соленый ветер стратегической игры, ветер Иены и Аустерлица взвил его [Парнока], как отклеившуюся от письма египетскую марку и закружил по лампасам Дворцовой площади.»[98]
Использование шахматных образов в «Египетской марке» не было случайным, это — характерная примета времени и пространства, в котором творил Мандельштам. Кроме его ближайшего окружения (прежде всего, жены, отца и брата Александра) не могла не оказать влияние «шахматная горячка», охватившая СССР в середине 20-х годов.
В начале 1926 года Илья Сельвинский читал в московском Доме печати свои «Записки поэта»:
Стихи мои стали отныне лишь отраженьем
Того, что уже написано было другими.
И это не скудость фантазии. О, напротив!
Чужая поэма — шахматы для меня:
Я играл ее образами, как великий гроссмейстер,
Не желая уйти за квадрат ее бреда — в Быт.[99]
Ещё более явно представлена у Сельвинского тема шахмат в его романе в стихах «Пушторг», опубликованном в майском номере «Красной нови» за 1928 год. Главный герой характеризуется следующим образом:
Плывя по теченью рабочего дня,
Он ходит по комнате «ходом коня»,
И, говоря о сибирской ласке,
Всенепременно обмолвится: «Ласкер».[100]
После Московского турнира 1925 года Эмануэль Ласкер не участвовал в официальных соревнованиях. Он открыл в Берлине академию настольных игр, отнюдь не ограничиваясь одними лишь шахматами. В 1928 году придуманную им ещё до войны игру «ласка» можно было приобрести в Европе и США. При этом экс-чемпион мира считал себя прежде всего литератором. Его цитировавшийся выше сборник статей «Культура в опасности» (1928) завершался такими словами:
«Европа, которая снова поверит в культуру, создаст наряду с непрекращающейся культурой также и благосостояние. Но если Европа заменит эту веру знанием, силу — насилием, этику — моралью, чувство сопричастности — законами и договорами, бесконечное — конечным, она, несмотря на гарантии материального благополучия и своей власти, к которым она стремится, падет как дерево с поражённой сердцевиной. Ибо всё конечное смертно, и в ходе истории неизбежно должен восторжествовать этос.»[101]
22 мая 1928 года Александр Алехин и Осип Бернштейн прошли обряд посвящения в парижской масонской ложе «Астрея».[102]
В середине года журнал «64» опубликовал письмо Алексея Алехина, в котором он, фактически отрекаясь от своего родного брата, писал:
-
Касаясь шахматного движения в СССР, Александр Алехин между прочим сказал, что с периодом политического угнетения одни ищут в шахматах забвения от повседневного произвола и насилия, а другие черпают в них силы для новой борьбы и закаляют волю“. Как известно, первую часть фразы, „об угнетении, и забвении и проч.“, он относит к шахматному движению в СССР. Не нужно затрудняться, чтобы опровергнуть абсурдность этого заявления, ибо шахматы в СССР являются одним из орудий культурного подъема трудящихся и достигли за годы пролетарской революции невиданного нигде в мире расцвета. <…> Что же касается „забвения“, то я полностью предоставляю это тем, кто находится в эмиграции, ибо действительно оторванным от созидательной работы на пользу рабоче-крестьянской общественности делать ничего иного не остается.
2. Я осуждаю всякое антисоветское выступление от кого бы оно не исходило, будь то, как в данном случае, брат мой, или кто-либо иной.
3. С тех пор как Александр Алехин покинул в 1921 г. пределы СССР я никакой связи с ним не поддерживал и не поддерживаю. <…>»[103]
В 1928 году в ленинградском издательстве «Academia» вышла книга воспоминаний Михаила Чехова. Описывая революционное время, актер рассказал о своём единственном занятии той поры — изготовлении шахматных фигур, в частности, о комплекте, попавшем к Александру Гольденвейзеру.[104] Из последующих изданий мемуаров Чехова можно узнать о его шахматных поединках с Рыковым и Ягодой, благодаря которым летом 1928 года ему удалось избежать ареста и получить разрешение на выезд за границу.
Из альманаха «Воздушные пути» (Книга III. Нью-Йорк, 1963.)
В июне издательство «Academia» напечатала единственный прижизненный сборник статей Мандельштама. В небольшую книжку вошла статья «О собеседнике», опубликованная ещё в 1913 году в журнале «Аполлон», в которой были слова:
«Страх перед конкретным собеседником, слушателем „эпохи“, тем самым „другом в поколении“, настойчиво преследовал поэтов во все времена. Чем гениальнее был поэт, тем в более острой форме болел он этим страхом. Отсюда пресловутая враждебность художника и общества.»[105]
30 июля 1928 года близкий знакомый Мандельштама, переводчик Давид Выгодский записал:
«Ко всему — всё больше и больше растет во мне ужас перед Россией. Больше всего, чисто эмоционально, на меня действует пьянство — поголовное, хулиганство — тоже поголовное, воровство — тоже, беспринципность, безответственность, полная моральная разнузданность. И еще — духовная тюрьма, в которой нас держат, умственное убожество, в котором нас хотят удерживать, из которого не дают выйти»[106]
Конец второй части
Комментарии
[1] Das Tage-Buch. Berlin, 1925. № 50. С. 1841-1842. Перевод автора.
[2] Прокофьев, С. Дневник 1919 — 1933. Paris, 2002. С. 360. Здесь и в дальнейших цитатах из этого издания написание фамилии Алехина: «Алёхин». Пташкой Прокофьев называл свою жену Каролину Кодина (1897 — 1989). Б.Н. — Борис Башкиров. Гражданская жена Алехина — Надежда Васильева (1873 — 1937).
[3] Шагинян, М. Дневники. Москва, 1932. С. 154.
[4] Нева. Ленинград, 1985. № 3. С. 197.
[5] Гольденвейзер, А. Дневник. Тетради вторая-шестая: 1905 — 1929. Москва, 1997. С. 47.
[6] Шагинян, М. Дневники. Москва, 1932. С. 157-158.
[7] http://nabokov-lit.ru/nabokov/bio/izakar-nabokov-shahmaty-kino.htm/
[8] Новый мир. Москва, 1995. № 10. С. 169.
[9] Шагинян, М. Дневники. Москва, 1932. С. 166-167. Ср. там же С. 135: запись от 17 января о знакомстве с изобретателем Адамяном. Ованес Адамян (1879 — 1932), согласно информации на сайте https://vstrokax.net/istoriya/izobretatel-tsvetnogo-televideniya/ встречался за доской с Капабланкой и Дуз-Хотимирским.
[10] Мандельштам, О. Собрание сочинений. Т. 3. New York, 1969. С. 235.
[11] Франс, А. «Жизнь в цвету» // Собрание сочинений. Т. 7. Москва, 1959. С. 509.
[12] Мандельштам, О. Полное собрание сочинений и писем. Т. 3. Москва, 2011. С. 781.
[13] Шагинян, М. Дневники. Москва, 1932. С. 186.
[14] Паперный, З. и др. (Ред.) Слово и судьба: Осип Мандельштам, исследования и материалы. Mосква, 1991. С. 67.
[15] Мандельштам, О. Собрание сочинений. Т. 3. New York, 1969. С. 104.
[16] 64. Шахматы и шашки в рабочем клубе. Москва, 1925. № 14. С. 7.
[17] Касименко, О. История Киева. Т. 2. Киев, 1964. С. 164.
[18] Мандельштам, О. Собрание сочинений. Т. 3. New York, 1969. С. 5.
[19] Новый мир. Москва, 1995. № 10. С. 128.
[20] Glas. New Russian Writing. Moscow, 1993. № 4. С. 167.
[21] Дуз-Хотимирский, Ф. Избранные партии. Москва, 1953. С. 21.
[22] См. Воздушные пути. Альманах III. Нью-Йорк, 1963. С. 24-25.
[23] Дудаков, С. Каисса и Вотан. Иерусалим — Москва, 2009. С. 152.
[24] Ботвинник, М. К достижению цели. Москва, 1978. С. 24.
[25] Мандельштам, О. Собрание сочинений. Т. 3. New York, 1969. С. 6.
[26] Пучков, А. «Киев» Осипа Мандельштама в интонациях, пояснениях, картинках. Киев, 2015. С. 66 и 77.
[27] Mandelstam, O. Das Rauschen der Zeit. Zürich, 1985. С. 173 и 290. Ср. последующие переиздания, включая: Mandelstam, O. Das Gesamtwerk: 10 Bände in einem E-Book. Frankfurt/M., 2016.
[28] Мандельштам, Н. Вторая книга. Paris, 1983. С. 43.
[29] Мацукевич, А. Рихард Рети. Москва, 2005. С. 29-33.
[30] Шагинян, М. Дневники. Москва, 1932. С. 194.
[31] Бахревский, В. Виктор Васнецов. (ЖЗЛ) Москва, 1989. С. 69.
[32] 64. Шахматы и шашки в рабочем клубе. Москва, 1926. № 15-16. С. 12.
[33] 64. Шахматы и шашки в рабочем клубе. Москва, 1926. № 18. С. 8.
[34] 64. Шахматы и шашки в рабочем клубе. Москва, 1926. № 22. С. 11.
[35] Мандельштам, О. Полное собрание сочинений и писем. Т. 3. Москва, 2011. С. 446.
[36] О шахматном столике Менжинского см.: Шигин, В. Загадки золотых конвоев. Москва, 2016. С. 45.
[37] Оцуп, Н. Современники. Нью-Йорк, 1986. С. 114.
[38] Шахматный листок. Ленинград, 1927. № 10. С. 157.
[39] Ботвинник, М. Шах ХХ веку. Москва, 2010. С. 34.
[40] Гулько, Б. и др. КГБ играет в шахматы. Москва, 2009. С. 124.
[41] Шахматный листок. Ленинград, 1926. № 23. С. 365-366.
[42] Инцертус и Олегри (Сост.) Юмористический календарь шахматиста. Ленинград, 1927. Под замысловатыми псевдонимами скрывались Александр Изюмов и Олег Рисс. Цит. по:
http://vzglyadov.net/index.php/chtivo/kopilka-yumora/79-yumoristicheskij-kalendar-shakhmatista/
[43] Шахматный листок № 24. Ленинград, 25 декабря 1926.
[44] Паперный, З. и др. (Ред.) Слово и судьба: Осип Мандельштам, исследования и материалы. Mосква, 1991. C. 26.
[45] Мандельштам, О. Собрание сочинений. Т. 3. New York, 1969. С. 94.
[46] Воронков, С., Плисецкий, Д. Давид Яновский. Москва, 1987. С. 407.
[47] Прокофьев, С. Дневник 1919 — 1933. Paris, 2002. С. 474.
[48] Прокофьев, С. Дневник 1919 — 1933. Paris, 2002. С. 504.
[49] Прокофьев, С. Дневник 1919 — 1933. Paris, 2002. С. 507.
[50] Шахматный листок. Ленинград, 1927. № 10. С. 158.
[51] Тартаковер, С. Нью-Йоркский матч-турнир 1927 г. Ленинград, 1927. С. 8.
[52] Дудаков, С. Каисса и Вотан. Иерусалим — Москва, 2009. С. 175. Ментором Савелий Дудаков называл Михаила Ноаха. В книге гроссмейстера Годеса «Мелодии любимого мозга» (Иерусалим, 2004, С. 6.) опубликовано стихотворение «И дан мне мозг — что делать с ним…», написанное по мотивам мандельштамовского «Дано мне тело…»)
[53] Прокофьев, С. Дневник 1919 — 1933. Paris, 2002. С. 535.
[54] Шахматный листок. Ленинград, 1927. № 8. С. 121.
[55] Климин, В. (Ред.) Здравоохранение Свердловской области. Екатеринбург, 2009. С. 10.
[56] Вересаев, В. Воспоминания. Москва — Ленинград, 1946. С. 146.
[57] 64. Шахматы и шашки в рабочем клубе. Москва, 1927. № 11. С. 6–7.
[58] Советский экран. Москва, 1927. № 25. С. 4.
[59] Лежнев, А. Литературные будни. Mосква, 1929. C. 58.
[60] Сибирские огни. Новосибирск, 1928. № 5.
[61] Мандельштам, О. Собрание сочинений. Т. IV. Paris, 1981. С. 106.
[62] Нусинова, Н. Когда мы в Россию вернемся… Москва, 2003. С. 321.
[63] Шелохаев, В. Русское зарубежье. Золотая книга эмиграции. Москва, 1997. С. 512.
[64] Москович, В. (Ред.) Евреи России — Иммигранты Франции. Москва, 2000. С. 237.
[65] Рети, Р. Современный учебник шахматной игры. Москва, 1981. С. 129.
[66] Прокофьев, С. Дневник 1919 — 1933. Paris, 2002. С. 575.
[67] Гольденвейзер, А. Дневник. Тетради вторая-шестая: 1905 — 1929. Москва, 1997. C. 170.
[68] Изюмов, А. Капабланка или Алехин? К предстоящему матчу на первенство мира. Ленинград, 1927. С. 10-11.
[69] Мец, А. и др. (Сост.) Осип Мандельштам. Полное собрание сочинений и писем. Летопись жизни и творчества. Москва, 2014. С. 323.
[70] Прокофьев, С. Дневник 1919 — 1933. Paris, 2002. С. 597.
[71] Лукницкий, П. Acumiana: встречи с Анной Ахматовой. Т. 2. 1926 — 1927. Париж — Москва, 1997. С. 305.
[72] Сарабьянов, А. Жизнеописание художника Льва Бруни. Москва, 2009. С. 109.
[73] Прокофьев, С. Дневник 1919 — 1933. Paris, 2002. С. 606.
[74] Вместе с Россией. Информационно-литературный альманах. № 11. Минск, 2017. С. 13.
[75] Ильин-Женевский, А. Матч Алехин — Капабланка. Ленинград, 1927. С. 31-32.
[76] Серж, В. От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера. Москва, 2001. С. 328.
[77] Лукницкий, П. Acumiana: встречи с Анной Ахматовой. Т. 2. 1926 — 1927. Париж –
Москва, 1997. С. 324.
[78] Лукницкая, B. Любовник. Рыцарь. Летописец (Еще три сенсации из Серебряного века). С.-Петербург, 2005. С. 132.
[79] Бродский, Ю. Соловки. 20 лет особого назначения. Москва, 2002. С. 258.
[80] http://pkk.memo.ru/letters_pdf/000594.pdf/
[81] Lasker, E. Die Kultur in Gefahr. Berlin, 1928. C. 17. Перевод автора.
[82] Lasker, E. Die Kultur in Gefahr. Berlin, 1928. C. 37. Перевод автора.
[83] Lasker, E. Die Kultur in Gefahr. Berlin, 1928. C. 49. Перевод автора. Здесь единственное упоминание Ласкером шахмат в сборнике философских статей «Культура в опасности».
[84] Фельштинский, Ю. Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР 1923 — 1927. Т. 2. Москва, 1990. С. 197.
[85] Ascharin, A. Schach-Humoresken. Riga, 1894. С. 196.
[86] Иллюстрированная Россия. Paris, 1925. № 144. С. 2.
[87] Волков, О. Век надежд и крушений. Mосква, 1989. C. 20.
[88] 64. Шахматы и шашки в рабочем клубе. Москва, 1928. № 12. С. 10.
[89] Мандельштам, Н. Воспоминания. Нью-Йорк, 1970. С. 29.
[90] Делекторская, И. и др. «Сохрани мою речь…». Вып. 4. Ч. 1. Москва, 2008. C. 180.
[91] Мандельштам, О. Египетская марка. Ленинград, 1928. С. 22.
[92] Лекманов, О. и др. Египетская марка. Пояснения для читателя. Москва, 2012. С. 164.
[93] Мандельштам, О. Египетская марка. Ленинград, 1928. С. 28.
[94] Булгаков, В. (Ред.) Ковчег. Сборник Союза русских писателей в Чехословакии. Т. 1. Прага, 1926. С. 19.
[95] Лекманов, О. и др. Египетская марка. Пояснения для читателя. Москва 2012. С. 193.
[96] Сегал, Д. Литература как охранная грамота. Москва, 2006. С. 465.
[97] Bonola, А. Osip Mandelstams „Egipetskaja Marka“. Eine Rekonstruktion der Motivsemantik. München, 1995. С. 238.
[98] Мандельштам, О. Собрание сочинений. Т. 2. Москва, 1993. С. 571.
[99] Сельвинский, И. Собрание сочинений. Т. 2. Москва, 1971. С. 168.
[100] Сельвинский, И. Пушторг. Москва — Ленинград, 1931. С. 17. По правилам немецкого языка, фамилия Lasker произносится: «Ласка».
[101] Lasker, E. Die Kultur in Gefahr. Berlin, 1928. C. 64. Перевод автора.
[102] Шабуров, Ю. Алехин. (Серия ЖЗЛ). Москва, 2001. С. 146.
[103] 64. Шахматы и шашки в рабочем клубе. Москва, 1928. № 12. С. 13.
[104] Чехов, М. Путь актера. Ленинград, 1928. С. 101
[105] Мандельштам, О. О поэзии. Ленинград, 1928. С. 21-22.
[106] Мец, А. и др. (Сост.) Осип Мандельштам. Полное собрание сочинений и писем. Летопись жизни и творчества. Москва, 2014. С. 330.
© Dmitry Gorodin 2019
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer2/gorodin/
