Новелла №1. И умерли в один день
Известный искусствовед застойной поры, предпочитавший «свободное плаванье», но вынужденный преподавать студентам эстетику, науку - ныне прочно забытую, выскочил из своего номера в тихом отчаянии. Приступ немотивированной паники застал его в чужом, хоть и приветливом, прибалтийском городке, в гостинице, где проходила общесоюзная «летняя школа» музейных работников, в которой он принимал самое непосредственное участие - руководил семинаром по эстетике.
В раннем детстве что-то с ним случилось пугающее; кажется, проснувшись, не то утром, не то вечером, он стал звать маму, но она «на минутку» куда-то отлучилась. Скорее всего, выскочила за хлебом или солью. Он подумал, что она не придет никогда, она его покинула, убежала, и теперь он один в целом мире. Впрочем, возможно, он все это сам впоследствии придумал, пытаясь объяснить необъяснимое.
Те детские страхи время от времени возобновлялись и во взрослом состоянии, в особенности, когда что-то в жизни не ладилось и нервы были напряжены. А поскольку он был из «непослушных», с ним вечно случались какие-либо истории, вечно его прорабатывали на Ученом совете, вызывали «на ковер» к начальству, не печатали книги и вынимали статьи из уже подготовленных сборников. Все это не могло не отразиться на его душевном состоянии, редко когда спокойном и благодушном. Но он старался держать себя в узде и мог показаться со стороны вполне себе веселым и даже несколько самонадеянным.
Он старался, как некогда Лев Толстой с его «арзамасским» страхом, никуда не уезжать без сопровождения кого-то из близких - жены, сына или даже двоюродной сестры Адюни, которая охотно его сопровождала, в особенности, когда он оплачивал ей билет на поезд и номер в гостинице. Все близкие, в особенности жена, с удовольствием демонстрировавшая свое житейское превосходство , в деловых поездках его невероятно раздражали, но делать было нечего - он был бессилен перед тем «бессознательным», которое его с головой накрывало. Однако на этот раз никто из них поехать не смог. Он с присущей ему легкостью понадеялся на обычное российское «авось», и вот на третий день его «накрыло».
Куда бежать? Что делать? Один, один – в целом мире! И позвонить некому - никого он тут не знает. А для звонка домой нужно отыскать неведомую почту и часами ждать соединения с абонентом (дело происходило в 70-е годы и чудеса сотовой связи были еще впереди).
В небольшом по-литовски холодновато-стильном холле стояла у окна в кадке грустно поникшая пальма, которую он по рассеянности все эти дни принимал за живую, а сейчас просто не заметил, и сидела на сереньком кожаном диванчике, кутаясь во что-то такое же серое, какая-то девушка. Ее он тоже бы не заметил, но она привстала и сделала движение к нему.
- Ксаверий Константинович! - протяжно, с какой-то испуганной, но и радостно-звенящей ноткой в голосе, позвала она.
Он приостановился и, все еще задыхаясь от ужаса, понял, что это одна из участниц его семинара, беспросветная провинциалка не то из Саратова, не то из Твери, непроходимо тупая. Не знала, чем отличается этика от эстетики, вызвав бурный взрыв смеха у участников семинара. Как же ее, ее, ее, о боже, зовут? О чем это он?
- Я так рада, так рада, - лепетала она.
Чему это она рада? Бывают же счастливицы! Он сделал над собой усилие и внимательнее в нее вгляделся. Вид ужасный. Видимо, ревела несколько часов. Лицо красное, глаза опухли.
- Что-то случилось?
Он зацепился за эту возможность мимолетного общения, отдалявшего его от непереборимого и непонятного ужаса. Она снова сделала импульсивное движение к нему, но потом отвернулась и разрыдалась.
- Простите, пожалуйста, что я… Мне тут так неловко, так непривычно. Я прежде никуда не выезжала, только в деревню под Саратовом. А тут мне так одиноко, все чужие. Не могу дождаться вашего семинара. У вас весело и хорошо. Все смеются. И вы на меня действуете прямо, как моя бабушка, успокаивающе.
- Польщен этим сравнением, - он отреагировал только на «бабушку», сильно его задевшую. - Ну, заходите, что ли. Чаю попьем, раз пожаловали.
Он подумал, что и с ней случилось нечто, напоминающее его состояние. А вдруг они смогут друг другу помочь? И он покажет ей, какая он «бабушка», - настоящий серый волк! Может, этого серого хищника она и хотела встретить, поджидая его в холле?
Войдя следом за ней в номер, он тут же закрыл его на задвижку. Покажет ей, какая он бабушка! Но она ничуть его не боялась, смотрела с тупой, детской доверчивостью. Лет двадцать пять, должно быть, хотя выглядит гораздо моложе, вероятно из-за непроходимой тупости. Лицо грубоватое, но на щеках нежный пушок, и голос довольно приятный. И хоть бы оделась поэлегантней, все же шла не к бабушке!
Но «серого волка» из него не получилось. Он даже не дал ей снять ее нелепую одежду, хотя она рвалась. Ее присутствие его как-то расслабило, вселило забытые чувства жалости и нежности. Он погладил ее по мокрой от слез щеке, коснулся горячих пальцев, поцеловал куда-то в шею. Она дрожала все сильнее, но уже не плакала и все его осторожные ласки принимала с огромной радостью.
- Как стало хорошо! - лепетала она. И ему тоже стало хорошо - поразительно, как его волновало малейшее прикосновение к этой девочке. Незнакомой, некрасивой, провинциальной. Все страхи куда-то испарились.
Случайно он взглянул на часы. Ого! Давно нужно было идти в ресторан, где обедали все участники «летней школы». А после обеда начинались занятия семинаров. Открыв ей дверь, проговорил: - Маленькая подробность,- имя?
Она взглянула непонимающими глазами, была где-то далеко. Потом встряхнулась и что-то пробормотала. Он не разобрал.
- Решено. Буду звать вас «внучкой», - сказал с присущей ему в нормальном состоянии шутливостью. Но голос дрогнул от каких-то непонятных и неуместных чувств.
Она приподнялась на цыпочки и прикоснулась губами к его щеке. - Обожаю... Я вас обожаю. Теперь мне здесь будет всегда хорошо.
- Угу, - деловито проговорил он, просматривая глазами в общей тетрадке план сегодняшнего семинара. Не успел толком подготовиться.
Однако семинар провел легко и весело, как всегда. Задавал вопросы, ловил быстрые ответы, вышучивал попытки использовать важную «научную» риторику в разговоре о простых и вечных вещах, таких, как жизнь, смерть… Он запнулся, подыскивая слово. - Любовь! - подсказали ему с передней парты. Он взглянул на подсказавшую с таким удивлением, словно впервые это слово слышал. «Внучка» на семинар не пришла. Он ее внутренне то хвалил, то ругал. А вдруг опять рыдает? Еще до занятий он отыскал ее в списке участников семинара: Гвоздикина Зинаида. Саратовский областной художественный музей. Младший лаборант. Разве в музеях существует такая должность? Двадцать восемь лет. И возраст его удивил. Он дал бы ей двадцать, хотя и так она была вдвое его младше.
Вечером он увидел Зинаиду Гвоздикину на пляже, куда любил приходить ближе к вечеру. Молодые участники семинара, назагоравшись и еще немного приблизившись по цвету кожи к африканским стандартам, к этому времени уже разбредались по номерам. Видимо, она знала о его вечерних прогулках. Она шла по рассыпчатому желтому песку в простеньком отдельном голубом купальнике. На ногах - синие кеды, не огромные, а небольшие, ладно обхватывающие ступню. Оказалось, что она была стройной и быстрой, почти летела, как античная крылатая богиня. Он шел за ней в отдалении. Он был в светлом парусиновом костюме, чувствуя себя в нем молодым, полным сил, элегантным. Зинаида Гвоздикина оглянулась и замедлила шаг. Он в несколько прыжков ее нагнал и взял за руку. Она на удивление крепко сжала его ладонь и повернула к нему лицо, блеснувшее в закатных лучах. Он оторопел - «внучка» оказалась красавицей. Лицо сияло таким счастьем, что ему захотелось зажмуриться. Пожилая полная еврейка, складывая коврик, чтобы уйти с пляжа, сочувственно бросила им вслед: - Подкормили бы женушку, профессор. Совсем она у вас худышка.
Он был безмерно горд, что ее назвали не дочкой, не внучкой, а женушкой, женой. Вероятно, и его лицо сияло счастьем, как у молодожена. Оставшуюся неделю он провел в каких-то сонных грезах. Панические приступы отступили. Он знал, что в случае чего, у него есть сильное и безотказно действующее лекарство. Но свои порывы он сдерживал. Ему казалось, что несколько раз ночью она скреблась в его дверь. Он не открывал, боясь убедиться, что это ему только кажется. При этом он понимал, что такого взлета чувств у них уже не будет. В тот раз оба были так разогреты своей паникой, что встреча обрела статус «потусторонней», произошедшей в раю, уже после земной жизни. Так стоит ли мельчить эмоции? Но ночами он изнывал и мысленно призывал «внучку» к себе.
И только вечерами, при почти непредставимом в Москве пылании ярко-красного заката, они бродили по еще теплому, прелестному бело-желтому песку побережья, всем напоказ взявшись за руки. Кое-кто из «летней школы» не без удивления их углядел. Поползли слухи о романе блистательного Ксаверия Абрамсона и дурнушки Зинки Гвоздикиной из провинциального саратовского музея. Жене Абрамсона все было обстоятельнейшим образом доложено в письме от общей знакомой. Правда, оставалось не вполне ясным, ограничивался ли их роман этим эпатажным «хождением за руку» («Совсем как дети!» - возмущались и восхищались участники «летней школы»). Или же это было нечто, угрожающее семейной стабильности. За «Зинкой» следили в оба глаза, но она по ночам из своего номера, где были еще три «музейщицы» из Саратова и Ростова, никуда не отлучалась, и спала на редкость долго и сладко, просыпаясь всегда со счастливой улыбкой на лице. Странной она была девицей. Говорили, что сирота, что воспитывалась деревенской бабкой, что заканчивала вечернее отделение какого-то заштатного педагогического института, где получила еще и справку о прохождении курса по истории искусства и что может преподавать этот предмет в школьном кружке. В музей ее взяли из жалости на какую-то ничтожную должность. А тут вдруг стала навязываться самому Абрамсону, как будто она ему пара.
При закрытии «летней школы» был организован банкет в ресторане на двенадцатом этаже гостиницы. Потом прощались. «Музейщицы» плотно обступили Ксаверия Константиновича, выражая ему свою признательность и восхищение. Зину Гвоздикину в этой толпе зрелых и модно одетых красавиц трудно было отыскать. Она стояла в сторонке, поодаль от самых ярких и шумных, прятала от всех пылающее лицо, словно у нее был жар и она на ногах переносила грипп. Одета была во что-то темное, безобразно портящее ее стройную фигуру, как будто ей пристала лишь пляжная полуобнаженность. Абрамсон не смотрел в ее сторону, но краем глаза не упускал из вида, думал о ней и был полон юношескими, восхитительными по своему накалу эмоциями. Спускались вниз на скоростном лифте, тогда еще редкой новинке, летели, как с горки. Он галантно пропустил «музейщиц» вперед и быстро взглянул на идущую позади всех «внучку», еще более ее задержав. Вниз ехали вдвоем, задохнувшись в безумном поцелуе, которого оба ждали, о котором мечтали. Внизу он нажал кнопку верхнего этажа и потом почти вынес «внучку» из лифта, так у нее закружилась голова…
Жена закатила Ксаверию Константиновичу грандиозный скандал. Но доказательств у нее никаких не было. Все прошло как «детские» шалости седеющего профессора. Сам Абрамсон рвался в Саратов к милой «внучке», но дал себе зарок, что поедет, когда его прижмет по полной программе, когда никаких сил продолжать эту гнусную жизнь - с постоянной борьбой за свободное высказывание в глухом, неподатливом общественном пространстве, лежащими в издательствах неизданными книгами о художниках-эмигрантах, полным непониманием близких - уже не останется. Да почти и не осталось. Саратов представлялся каким-то запредельным, райским местом, как отъезд за границу для последующих поколений россиян. Он будет там в институте заведовать какой-нибудь кафедрой. Любой. Только для того, чтобы дураки им не командовали. В провинции ведь с его «пунктом», кажется, иногда берут? Ну, в порядке исключения? Или пойдет в музей, в местную газету, в библиотеку, куда угодно! Ведь у него будет самое главное, то, что в молодости ему не было дано, - глубокое и постоянно разгорающееся чувство. Он ждал встречи как награды и освобождения.
Между тем, приехавшие из Саратова на московскую конференцию две сотрудницы художественного музея - бывшие участницы его прибалтийского семинара, случайно встретив Абрамсона на лестнице, наперебой, с каким-то странным восторженным ожесточением, стали рассказывать ему о Гвоздикиной - помните, была такая на вашем семинаре в «летней школе»? Ужасно дикая, некрасивая! - так вот, она совсем спивается и музейное начальство сделало ей последнее предупреждение…
…Есть две версии завершения этой овеянной мифами истории. По одной, Зинаида Гвоздикина через некоторое время переехала в Москву и поселилась у какой-то дальней родственницы в не менее дальних Люберцах. Одно из столичных художественных издательств по рекомендации Абрамсона взяло ее в штат младшим редактором. Но об их романе уже не шушукались. Казалось, что все сошло на нет. Да и встречаться им было негде и некогда. Время бодро двигалось к перестройке, и Ксаверий Константинович с головой ушел в работу, публиковал острые и злободневные статьи об искусстве в самых массовых изданиях, вроде «Огонька» и «Работницы». «Дикая» Зина с трудом осваивалась в Москве. В издательстве злословили, что она боится пешеходных переходов и на службу добирается двумя автобусами, игнорируя метро. В кругу искусствоведов считалось, что Абрамсон сделал для нее все, что мог, и даже сверх того.
Вторая версия, впрочем, не версия, а глухой слушок, просочилась в Москве из-за невнятного рассказа одного из непутевых, так и не защитившихся аспирантов Ксаверия Константиновича, в конце 80-х случайно встретившего Абрамсона в рижском театре вместе с молодой дамой, восхитительно живой и привлекательной. К тому же невероятно стильной с этой ее задорной стрижкой-каре и в узком, «змеином» платье с пышными рукавами. В антракте (играли брехтовский «Кавказский меловой круг») аспирант к ним подошел. Даму звали Зинаидой Николаевной (совсем как вторую жену Пастернака, отбитую им у Нейгауза), и аспирант тут же в нее влюбился. Абрамсон с увлечением ему рассказывал о своей недавней поездке в Париж. «Так вот откуда такое классное платье!» - некстати пронеслось в голове у аспиранта. Но поговорить с Зинаидой, Зиночкой ему не привелось. Абрамсон, кинув на аспиранта ястребиный взгляд, проворно увел ее в буфет.
Приехав в Москву, аспирант кое-кому рассказал об этой встрече. Но слушали его с большим недоверием. Да и ему самому постепенно стало казаться, что все это ему приснилось, в особенности Зинаида Николаевна, Зиночка, которая исчезла, как Золушка с бала, но не оставила на память даже хрустального башмачка…
Новелла №2. Лора и садовник
Эту пару многие молодые искусствоведы Института культурологии надолго запомнили. Оба были колоритны, талантливы и выделялись своей контрастностью. Она была редкостно моложава, возраст скрывала, и «нашей Лорочке», как ее любовно называли в институте, можно было дать от двадцати пяти до пятидесяти лет. За ней была закреплена серьезнейшая научная тема «Искусство эпохи тоталитаризма», а она, как назло, любила шутить, хохотала в полный голос даже над не очень смешными анекдотами и производила впечатление несерьезной и несколько легкомысленной особы, хотя и без пяти минут доктора искусствоведения.
Зато муж был серьезен, глядел строгим взглядом сквозь очки, причем совершенно одинаковым - что на лягушку в траве, что на новую книгу по современному искусству, что на прогуливающегося с хозяином по парку щенка, еще даже без ошейника по причине беззубости. Лора, завидев щенка хохотала, а муж оставался строг и невозмутим. О таких говорят - «сухарь», хотя этот сухарь довольно успешно занимался искусством и защитил уже докторскую, в отличие от жены.
В то лето, о котором кое-кто из институтских слышал от «нашей Лорочки» уморительный рассказ, оставшийся в незаписанных анналах институтской истории недостоверной легендой, они отдыхали на даче своих «богатеньких» родственников. Те укатили за рубеж, а им оставили «за бесплатно» все хлопоты по даче. Но «хлопоты» парочка тут же единодушно отмела. Дачей занимались только в момент острой необходимости, если уж крыльцо безнадежно рушилось или пробки перегорели. Муж и тут безвылазно сидел за компьютером, отвлекаясь только на вечернюю прогулку, а Лора… О, Лора ощутила себя маленькой бездельницей, какой была в детстве, и с огромной радостью целыми дням гуляла по окрестным лугам, загорала на заросшем травой берегу местного, грязноватого водоема в соседстве с утками и привязанными к деревьям молоденькими бычками (поблизости располагалась деревенька) и ездила на автобусе за продуктами в местный универсам. Это тоже было вроде развлечения. Дорога в один конец занимала примерно полчаса.
Однажды она вышла из универсама с тяжелой сумкой, набитой продуктами. Не успела выйти, как хлынул дождь. Зонта она не захватила. Отважно побежала к остановке - автобус должен был вот-вот прийти. Вся вымокла, рыжеватые курчавые волосы хоть выжми, по белой футболке с «молодежным» изображением морды затаившегося тигра тоже стекала вода. Сумка с продуктами оттягивала руку. Лора поставила ее на мокрую скамейку возле остановки. Навеса никакого не было, хотя, вероятно, он тут полагался. И автобуса не было, хотя по расписанию уже должен был прийти. Проезжавший мимо велосипедист внезапно, жестом фокусника, поднял обе руки вверх и громко крикнул, что автобуса не будет. Водитель ушел в запой.
- Как в запой? - крикнула в ответ Лора, в смятении схватив со скамейки промокшую сумку, - Он же нас сюда привез! Человек пять было!
- Ипотека достала, - издалека донесся голос велосипедиста. - В ближайший месяц не ждите.
Как же так? Что же делать? Мокрая Лора с мокрой сумкой в руке стояла на остановке в полной растерянности. Мимо проезжал грузовик. Молодой парень притормозил, высунулся из кабинки и весело ее окликнул:
- Что пригорюнилась, красавица? Может, подвезти?
- Ой, подвезите, подвезите, пожалуйста, до Дубцов! Это рядом! - вскричала Лора и с некоторым трудом вскарабкалась на место рядом с шофером. Он, перегнувшись, забрал из ее рук сумку и положил вглубь кабины.
- Где же так промокла?
- Как где?- Лора с возмущенным удивлением взглянула на парня, - только сейчас прошел дождь!
- Да он шел всего пару минут!
- Мне хватило, - раздосадованно заметила Лора. Потом хмыкнула. Потом они вместе рассмеялись.
- Невезучая, значит? - отсмеявшись, спросил парень.
- Да вроде того!
Она вынула из кармана брюк оставшийся сухим желтенький кружевной платочек и стала вытирать лицо и шею. В шоферском зеркальце случайно себя увидела - вся красная, возбужденная, глаза лихорадочно блестят - прямо комсомолка 20-х годов кисти какого-нибудь Ряжского!
- А в личной жизни? - спросил шофер, неотрывно глядя на почти пустую дорогу.
- Да тоже, знаете, не очень, - внезапно для себя разоткровенничалась Лора, чувствуя интерес и симпатию шофера. - Попался сухой, холодный человек. Вроде, любит. Да точно любит! Но ни словечка ласкового не дождешься!
Шофер даже подскочил на своем сиденье.
- Я бы с такой пылинки сдувал, честное слово! Ты не смотри, что я за баранкой. Саженцы везу с рынка для дома отдыха. Сегодня же и посадим с помощником. Заканчивал-то я агротехникум. Все делаю по науке, но и по народным поверьям, как без них? Я и с деревьями ласковый, лишнюю ветку боюсь отпилить, а с тобой… Сразу тебя приметил на остановке, как ты на меня карим глазом зыркнула, словно поманила.
Большой ладонью он коснулся мокрой, с рыжеватыми, уныло повисшими завитками, Лориной прически. Седина, слава Богу, была еще не слишком видна. Рука и в самом деле оказалась легкой и ласковой. Парень немного осмелел и продолжил более уверенным голосом.
- Я работящий. Денег платят не так чтобы много. Но могу и подработать где-нибудь у частников. Мать недавно умерла. Живу один во флигеле при доме отдыха. Соглашайся!
И как самую большую приманку добавил: - У меня и собака есть, щенок, рыжий, как ты!
И ведь угадал. Лора просто обожала собак. Они ей даже во сне снились. Но муж был против.
- Старовата я для вас, - сказала с веселым отчаянием в голосе. Такие кульбиты были не для нее. Не хватало смелости и глупости. А вдруг он пьяница? Или какой-нибудь маньяк, завлекающий женщин в свое логово? Но чутье, отточенное искусствоведческими исследованиями, ей говорило, что нет, не пьяница, и уж точно не маньяк! Хороший, замечательный мальчишка!
- Ты старовата? Да ведь мне уже тридцать второй годок пошел! А тебе сколько? Лет двадцать пять-тридцать? Ведь не больше? А если и больше - не беда. Детей сейчас в пробирке изготовляют. Слыхала, как Галкин с Пугачевой живут? У них тут замок недалеко. Живут, как бароны в прежние времена. И у нас будет не хуже!
Грузовик между тем подъехал к Дубцам, почти к самой даче.
- Стойте, тут остановите! - скомандовала Лора и оттерла кружевным платочком неожиданные слезы. Какие видения блаженной, «пасторальной» любви пронеслись у нее перед глазами, пока он ее убеждал! И сам он был, ну точно молодой садовник с картины Кипренского - высокий, ладный, с загорелым веселым лицом, одетый в рабочий зеленый комбинезон, ему невероятно идущий. Какой-то хороший дизайнер придумал эту простую одежду.
Шофер остановил грузовик, вышел и помог ей спуститься с ее дурацкой, все еще мокрой сумкой, набитой продуктами.
- Денег у меня почти не осталось. Только вот сорок рублей на автобус…
- Да не надо, - отмахнулся он. - Здесь значит отдыхаете, в Дубцах?
- Здесь, - сказала Лора немного испуганно. А вдруг он будет ее преследовать?
- Да не бойся, нет-так нет, - он ловил ее мысли. - А жаль. Вот и сама расплакалась, я видел. Мужа, должно быть, боишься. Своего сухаря несъедобного!
- Никого я не боюсь. Все со мной в порядке.
Из дома, словно вызванный волшебными силами, внезапно вышел муж и остановился в изумлении. Лора, отбросив сумку в траву и привстав на цыпочки, целовалась с рослым парнем-шофером, который потом ее поднял и несколько раз покрутил вокруг себя. А она радостно повизгивала, как щенок. Шофер поставил ее на дорожку и увидел ожидающего у ворот мужа.
- Вот. Доставил в сохранности, - сказал с достоинством.
- Володя, у меня не было денег, и я расплатилась, как в одной романтической испанской балладе - поцелуем, - сказала Лора задорно и немного смущенно.
Муж пожал плечами и вернулся в дом.
Вера Исааковна Чайковская - прозаик, художественный критик, историк искусства. Окончила филологический факультет МГПИ им. Ленина и аспирантуру Всесоюзного института искусствознания. Кандидат философских наук. Член МСХ и Академии художественной критики. Автор трех книг прозы: «Божественные злокозненности», «Мания встречи» и «Анекдоты из пушкинских времен и другие новеллы». А также книг по искусству 19-20 веков: сборника эссе «Удивить Париж», книги-альбома «Светлый путь», монографии «Три лика русского искусства 20 века: Роберт Фальк, Кузьма Петров-Водкин. Александр Самохвалов», книги для юношества «Тропинка в картину (новеллы о русском искусстве)». В 2010 г. - книга «Тышлер. Непослушный взрослый», в 2011 г. - «К истории русского искусства. Еврейская нота». В 2015 - книга «Карл Брюллов. Споры с судьбой», в 2019 - «Дух подлинности. Соцреализм и окрестности».
Первая премия за прозу ( новелла «Гвидо и англичанка») на международном литературном конкурсе в Италии ( г. Анкона) в 1997 году. Лауреат премии им.Катаева за повесть «Уроки философии» в журнале «Юность» за 2013. Диплом Академии художеств за книгу «Три лика русского искусства 20 века. Роберт Фальк, Кузьма Петров-Водкин, Александр Самохвалов»,М. 2006. Постоянный автор Литературной газеты и Независимой газеты»(Ex-libris). Родилась и живет в Москве.
