(продолжение. Начало в №1/2019 и сл.)
Семья
В конце года я завершил работу над тремя разными проектами, Гили уехала, и наступила передышка. Я отправился в интернет, нашел подходящий билет в Торонто недели через две и начал спокойно, без суеты готовиться к отъезду.
Однако спокойствие было недолгим. В течение нескольких дней мама, потеряв равновесие, упала два раза. А первый раз – за полгода до этого в автобусе. Русскоязычная средних лет «метапелет»[1] умудрилась занять себе место вместо того, чтобы усадить сначала маму. Автобус резко дернулся, и мама упала.
Второй раз мама упала в квартире, когда метапелет сидела на стуле. Ситуация начала принимать неприятный оборот. Врачи и социальные работники говорили, что необходимо решать вопрос кардинально, так как одной из причин является развивающийся склероз.
Я попросил оставить ее в больнице хотя бы на несколько дней пока не пойму, что делать дальше. Если бы не Фаня с Полей, я бы не улетел. Они настаивали, пообещав, что будут навещать маму, которая сказала после моего возвращения, что даже и не думала, что они будут так часто приходить к ней после смерти отца.
Кроме того, Лия выросла у них на глазах, дружила с Полиной дочкой – тоже Лией, и все они были рады за нее и за прибавление в семействе. С младшей, Полей, у нас были особенно теплые отношения, возможно, в память о том, как мы «дрались», когда я, возвращаясь из института, пытался позаниматься математикой, а у нее как раз в это время проявлялся интерес к тому, чтобы помузицировать на пианино.
Со средней сводной сестрой Кларой, которая после смерти мужа уехала в Америку к сыну Игорю, у нас были свои особые отношения. Она тоже была в отказе долгие годы, когда уехали сестры и наши родители.
После окончания университета она работала переводчицей в Интуристе. Затем, когда уехала старшая, Фаня, ее, естественно, оттуда уволили, и она перешла в Молдтабакпром, который выпускал Marlboro и в котором работали американские специалисты.
У нее была уйма историй по работе, и мы часто болтали с ней по-английски. Однажды зашли даже в гостиницу Интурист, где ее хорошо знали, и прекрасно пообедали, так как меня приняли за иностранца.
А еще она была в одной из групп по изучению иврита у Лени Вольвовского. В один из дней мы даже удирали от погони, когда решили поменять место проведения урока и отправились на Сережиной машине к ним домой.
Короче, добрые отношения с тремя дочками отчима сохранились на долгие годы. Мы всегда вместе ходим на кладбище на «азкару на йурцайт»[2], где я читаю поминальную молитву КАДИШ у могилы Иосифа Давидовича (пока писал мемуары, прибавилась и мамина), а Фанин сын Леня, музыкант — у могилы своего отца Илюши. Впрочем, встречаемся мы и в других местах в праздничной обстановке.
Возвращаясь к разговору о маме. Оказалось, что существует такое место Бейт Ривка, где можно пройти реабилитацию. Перевели туда маму буквально за несколько часов до вылета, так что до последнего момента я не знал, улечу ли. С трудом успел собрать вещи и спал уже в самолете. Навестили маму также племянница Элла с мужем и несколько раз солдат Мики, которому я оставил деньги на такси, чтобы он мог приезжать по субботам. Мама «не пострадала», поток гостей явно превзошел обычно-рутинный.
В Торонто раньше я не бывал. Разве что в аэропорту по дороге из Нью-Йорка в Виннипег. Ехал на такси по какой-то длиннющей авеню около получаса, а когда подъехали, мы вместе с таксистом произнесли: «Огого!» Это был новый 24-хэтажный дом с роскошным фасадом. Как выяснилось впоследствии, с тренажерным залом, бассейном, сауной и фонтаном в холле.
В дверях столкнулся с Вовой, который убегал на работу, А Лия уже возилась с Евой. Грудных детей на руках давно не держал. Ощущение особое – сначала немного страшновато, а затем улыбка не сходит с лица. До тех пор, пока не начинает плакать. Ева была шумная с характером, вся в маму. Я уже позабыл, что это такое, тем более что младший сын Мики в этом возрасте был просто ангелом.
Мы с Евой ежедневно подолгу гуляли по снегу и свежему морозному воздуху. Звучит, как музыка, особенно когда у нас жара и влага. А в Израиле так почти всегда. Моя физическая форма не пострадала, особенно с учетом всяческих приспособлений в доме.
С внучкой Евой в Торонто (девять лет спустя)
Иногда я уходил на полдня в «город». Посетил несколько музеев, концертов и дважды оперу. Город большой с разноцветным населением, половина которого пришельцы из разных стран мира. Лия сразу меня предупредила, чтобы я не переживал, если что-то не пойму. Проблема не в моем английском, а в привычке или точнее ее отсутствии к такой широкой гамме произношений.
По вечерам мы обычно садились поужинать втроем и знакомились поближе. Необычайно забавляло меня, когда Вова смотрел различные израильские передачи, включая футбольные матчи типа «Маккаби» Петах-Тиква против «Хапоэль» Кирьят-Шмона. На мой вопрос, а что обычно передают по местным каналам, последовал ответ – хоккей и погоду.
Впрочем, мне «посчастливилось». Я увидел в прямом эфире передачу из Далласа, где проходил экономический форум, когда премьер-министр Турции Реджеп Эрдоган обвинил лауреата Нобелевской премии мира, президента Израиля Шимона Переса в соучастии в убийстве палестинских младенцев.
По сути, он сделал тогда заявление, которое послужило началом новой политики дружественной в прошлом Турции в отношениях со стратегическим партнером Израилем, политики, которая, к сожалению, не очень-то изменилась за последние годы.
Эрдоган стал президентом, способствовал нескольким вражески настроенным по отношению к Израилю флотилиям и другим провокациям, и никакие уговоры Америки, не заинтересованной в конфликте между нашими странами, пока не возымели действия.
Днем мы часто разъезжали с Лией и Евой по городу. А однажды вечером даже поужинали с Лией в ресторане на одной из самых высоких телебашен мира CN Tower, которая совершает полный оборот примерно за час, так что можно насладиться красотой ночного города. Вова остался дома с Евой. К ним часто приезжали зарубежные гости, и он уже устал от ужина в этом ресторане.
Иногда перед сном, когда все стихало, я читал, на ночь глядя. Ну, и, конечно же, не удержался и продолжил общение с Гили по скайпу, когда в кабинете никого не было. Если Лия неожиданно тоже заходила туда же, легкая улыбка не сходила с ее лица. Я поделился с ней своими переживаниями, и она догадывалась, с кем я веду столь длительные разговоры. Ее единственная просьба в таких случаях всегда произносилась с иронией – только не моложе меня.
Послесловие к романтической истории
Мы продолжили общение и после моего возвращения из Торонто. Но аура уже была не та. Гили начала читать книги об истории сионизма и войнах Израиля. Нет, нет, не Шимона Дубнова и не Менахема Бегина, а совсем других авторов. Она заговорила о бедных палестинцах и о том, что никогда не станет сионисткой.
Последняя попытка поддерживать контакт и встречаться при случае была профессиональная. Гили прислала мне свою биографию, я ее обработал и попытался устроить ей концерты в Израиле. Однако длительное общение только по электронной связи никоим образом не способствовало укреплению отношений, и примерно через полгода они прервались. Католическая свадьба не состоялась.
Прошло еще полтора года, и я начал забывать всю эту историю, как вдруг раздался звонок, и я услышал знакомый голос. Поговорили о том, о сем, о погоде и детях, а затем последовал вопрос: «А что ты делаешь на Новый год?». А за ним, не встретишь ли меня, если я случайно окажусь в аэропорту в Тель-Авиве. Нет, не просто встретишь, а привезешь ли в город. Примешь ли у себя на время зимних каникул, и так далее после каждого положительного ответа на предыдущий вопрос. Оказывается большая предновогодняя скидка, стоит заказать билет, однако надо уточнить подробности в музыкальной академии.
— Окей, — говорю, — на все вопросы я уже ответил, узнавай на работе.
Прошло несколько дней, молчание. Звоню и спрашиваю, встречать ли. Нет, не получается. У них был вирус, то ли птичий грипп, то ли еще что-то. Дети пропустили много уроков, а посему каникулы отменили.
Занавес.
И на память — подаренная ею книга «Мужчины не ее жизни» Джона Ирвинга.
Русский портрет Израиля
Свое отношение к Израилю я сформулировал кратко и четко в интервью Хаве Тор в ее рубрике:
Русский портрет Израиля. Двадцать пятый
Автор: Хава ТОР. Великая Эпоха (The Epoch Times, Израиль) | 29.06.2012
Последнее обновление: 20.02.2015 16:54
Продолжаем нашу рубрику «Русский портрет Израиля». Опрашивая представителей русскоговорящей интеллигенции страны, мы задавали им всё тот же, как оказалось, не совсем простой вопрос: «Чем для вас была Россия, и что для вас теперь Израиль?»
Сегодня о своём отношении к Советскому Союзу и к Израилю могу сказать образно. Бывает так, что живешь с женщиной, которая тебе, казалось бы, подходит, но ты её почему-то не любишь, а бывает, что живешь с женщиной, которая тебе, вроде бы, не подходит, но ты ее почему-то любишь. Бывает еще хуже: и не подходит, и не любишь, но живёшь в силу обстоятельств – так у меня было с Советским Союзом.
А Израиль я люблю.
Аарон Мунблит, директор Конгресса русскоязычных журналистов и деятелей культуры Израиля. Фото: Хава Тор/Великая Эпоха (The Epoch Times)
Ассоциация ученых, специалистов и изобретателей
Какой еврей в Союзе, да и во всем мире, не относится хотя бы к одной из этих категорий?!
В 2007 году спросил меня профессор Сергей Поляк, не слишком ли я занят в своем «Конгрессе» и не соглашусь ли стать гендиректором и руководителем проекта в их Ассоциации. Получив мое согласие, он позвонил сопредседателю Леониду Диневичу и сказал, что нашел подходящего кандидата для написания, подготовки и реализации проекта.
– Вообще-то он известен, как борец за мир, – намекнул на Аводу Поляк, – но в остальном – хороший парень и профессиональный директор.
Последнее сыграло решающую роль. Со временем выяснилось, что основная масса членов амуты и участников мероприятий симпатизируют А. Либерману. Впрочем, он ведь тоже за мир…
Я поговорил с представителями тель-авивского муниципалитета, через который должен был пройти бюджет. А затем написал проект, привел в порядок запущенную документацию организации, разобрался с адвокатом и «Рашам Хаамутот»[3], подал документы на получение «Нихуль такин»[4], запустил амуту и с ней – предназначенный для ученых в возрасте 45+ проект.
Участники оказались значительно старше, но в любом случае вполне попадали под определение. У всех вторая-третья степень (магистры и доктора). Работать с ними было приятно. Новыми разработками там не занимались, в основном были пенсионеры, и я постарался сделать так, чтобы им было интересно.
Кроме лекций и научных семинаров были еще выступления журналистов и писателей, актеров и музыкантов. Прошло много лет, но когда я встречаю кого-нибудь из тех, кто посещал мероприятия, всегда комплименты, улыбки и теплые воспоминания.
Из услышанного мне запомнилась лекция ученого Диневича о перелетных птицах. Изучением маршрутов их передвижения занималась специальная группа работников Тель-Авивского университета и Таасии Авирит, так как попадание птиц в двигатель самолета может привести к его аварии и падению.
Как известно, перелетные птицы отправляются на зиму в теплые края, но не остаются там, а возвращаются домой, в тот же город, на ту же улицу.
– Как же им удается? – спросил один из слушателей.
– А людям как? – ответил лектор и добавил, что у птиц свои методы и, что не менее важно, они моногамны и преданны, и что людям есть чему у них поучиться.
Очень понравилась мне лекция профессора Димитрова, жившего и работавшего когда-то в научном городке под Новосибирском. Это был образованнейший человек и блестящий оратор. Я потом добавил ему еще три лекции, и все прошли на ура. В Израиле люди обращаются друг к другу по имени. Но его ласково называли Василий Иванович, и все вокруг улыбались. Бывают же такие совпадения.
Димитров приходил обычно с женой-еврейкой, которая в перерывах заводила со мной разные беседы. Как-то она упомянула, что родом он из Кишинева, и у него там родная сестра, проработавшая много лет в Министерстве образования и дошедшая до самых верхов. Когда она назвала ее имя, у меня что-то закрутилось в голове, я добавил фамилию брата, и получилось Лидия Ивановна Димитрова. Я спросил, не армянка ли она. Оказалось, что да, по матери, а отец болгарин, потому у них и фамилия такая. И я ее вспомнил.
У моего деда Мойше Кальницкого было шесть братьев и сестра, так что у моей мамы были десятки двоюродных братьев и сестер. Семья была не из бедных, и дети тех, кого не сослали в Сибирь, получили высшее образование за границей Румынии и Союза. Был там один авиаконструктор. Но большинство, включая супругов, были врачи – терапевты, гинекологи и даже один ветеринар.
Когда меня исключили из комсомола и собирались исключить из института, жена одного из маминых двоюродных братьев Рая Кальницкая взялась помочь. Оказалось, что она очень хорошо знакома с куратором по ВУЗам. Лидия Ивановна вмешалась в дело, меня оставили в покое и позволили присоединиться к уже уехавшим в колхоз сокурсникам на уборку винограда даже притом что я уже не комсомолец… А когда дело дошло до защиты дипломного проекта, ректор решил еще раз напомнить, что не зря меня исключили из комсомола. Меня завалили дважды, и, если бы не куратор, третьего захода и диплома, скорее всего, не было бы.
Мы подружились с Василием, и я даже попросил номер телефона его сестры, если она, конечно же, не возражает. И я позвонил ей, и поблагодарил за все, что она тогда сделала. Лидия Ивановна помнила не только Раю, но и мою маму. Спросила, как они. Пришлось сказать, что Раи уже, к сожалению, нет в живых, а мама с различными проблемами, но держится.
Она мне поведала о своих новостях, давно уже на пенсии, многое изменилось в стране, но она осталась по убеждениям коммунистом. Мы с ней очень тепло поговорили, и на прощание она сказала: «Я за всю свою жизнь помогла очень многим, но вы единственный, кто позвонил мне спустя столько много лет. И это очень приятно, и большое вам спасибо за звонок». Дай ей Б-г здоровья.
FES
Однако вернемся к Конгрессу журналистов. Отношения с Фондом имени Фридриха Эберта FES начались с подачи журналистки и активного члена нашей организации Виктории Долинской. Мы познакомились с директором, представителем фонда в Израиле, доктором Вейтом, который сразу же выделил нам бюджет на три мероприятия.
А в конце 2003 года приехал новый директор, и фонд устроил Круглый стол в рамках своего клуба Political Club. У лифта я столкнулся с импозантным мужчиной, который вежливо предложил мне пройти первым. После реверансов с обеих сторон мы как-то попали в него вместе, и там выяснилось, что нам на один и тот же 18-ый этаж. И еще выяснилось, что это новый директор.
Я вспомнил о рекомендациях в различных учебниках, как объяснить самое главное в течение 30 секунд, если вы оказались случайно с нужным человеком в нужном месте. К последнему этажу я уже получил приглашение на беседу в офис.
Hermann Bünz оказался человеком разносторонним. В разговоре мы затронули весьма широкий диапазон тем. И мои истории, и проделанная организацией работа, и возможность сотрудничества с журналистами его заинтересовали, и он согласился нас поддержать.
Правда, Герман поставил условие. Бюджет будет выделен на изучение структуры и деятельности Европейского союза. Не могу сказать, что я очень обрадовался. Это был еще тот исторический период, когда было принято считать США нашим большим другом и старшим братом. Отношение к ЕС было куда более прохладным, особенно в среде русскоязычных. Я решил рискнуть и не пожалел.
Еще целых шесть лет FES нас поддерживал. Причем первые пять лет ни один Круглый стол не назначался в период отсутствия в Израиле самого директора. Герман принимал активное участие практически во всех мероприятиях в качестве сопредседателя. Роль ведущего он довольно быстро уступил мне.
Большинство выступавших на Круглом столе – англоязычные, в связи с чем у нас появились постоянные переводчики. Это была Сима Векслер с Ритой Шнайдер или с кем-либо еще из ее партнеров, которыми обычно все были довольны.
Слева направо: Посол Израиля во Франции Эли Барнави, посол Германии в Израиле Сирил Нун и Аарон Мунблит
Диапазон тем и участников был разнообразным. Были тут послы (порой вторые лица в посольстве или атташе по культуре) ЕС, РФ, Франции, Германии, Белоруссии и Молдовы в Израиле, израильские – в европейских странах, депутаты Кнессета и министры, Президент ПЕН-клуба Германии, специалисты в области вооружения, террора, культуры и социальных проблем. Желающих выступить или просто быть приглашенными было предостаточно. Мероприятия стали популярными, рейтинг рос, так что высокопоставленные лица давали согласие на участие довольно быстро. Особо запомнилась история с французским послом.
ЕС надумал выработать и принять единую конституцию. В каждой стране-участнице союза проводился референдум. Все было хорошо, пока не добрались до Франции. В одно прекрасное утро проснулись, и выяснилось, что референдум провалился – французы не захотели единой конституции и проголосовали против.
Я тут же позвонил во французское посольство и пригласил посла выступить у нас. Мне предложили написать официальное письмо, что я и сделал, приложив перечень проведенных нашей организацией мероприятий и их участников. На следующее утро был получен положительный ответ: «He is coming»[5]. У меня к тому времени накопился немалый опыт общения с бюрократией, так что скорость ответа показалась мне просто феноменальной.
Monsieur Gerard Araud, ставшего впоследствии послом Франции в США, как и принято, я встретил у входа в гостиницу и рассказал ему о нашем Конгрессе и его деятельности. Затем к нам присоединился Герман Бюнз, мы мирно побеседовали втроем, сели за стол, я взял в руки микрофон, и тут посол меня поразил, попросив предупредить участников, что он будет говорить “off the record”[6]. Я чуть было не потерял дар речи, но успел объяснить ситуацию.
Слева направо: Hermann Bünz, Gerard Araud & Aharon Moonblit
В зале обычно не менее 30-ти журналистов, которые приходят не только выпить, закусить и послушать высоких гостей, но и передать затем услышанное миллионной русскоязычной общине с помощью СМИ. Именно в этом задача организации, именно на это нам выделяют бюджет.
Не знаю, пошутил ли посол, говорил ли то, что собирался сказать, или откорректировал свое выступление, но главное – мероприятие, как и многие другие, было интересным и прошло успешно.
Рано или поздно всему приходит конец. Раз в пять лет директор–представитель фонда в Израиле заканчивает свою каденцию. На прощальный вечер были приглашены руководители сотрудничавших с FES организаций. Формально он был посвящен социал-демократии и деятельности фонда, но при этом все присутствующие отметили важную роль Германа Бюнза. С уверенностью могу сказать, что теплые слова всех выступавших и мои в частности в его адрес были совершенно искренними.
Перед отъездом Герман написал рекомендательное письмо, в котором дал положительную оценку проделанной Конгрессом работе и его гендиректору. Я нередко с гордостью предъявлял его, когда должен был представлять организацию.
Не то, чтобы это всегда помогало. Не помогло и в случае с новым директором. Взаимной симпатии с Dr. Ralf Hexel не возникло. Ко всему в отношения вмешалась еще и некая дама, которая на каждом углу рассказывала о своей причастности к крайне левым организациям. Не будучи ни журналистом, ни деятелем культуры, она, тем не менее, активно рвалась на наши мероприятия, даже когда ее не приглашали.
Дошло до того, что сотрудники фонда звонили мне и сообщали, что у него, фонда, тоже есть право пригласить некоторое количество гостей, а посему дама будет приглашена вне зависимости от того, нравится ли это журналистам и мне или не нравится. И требовали внести ее в списки. Как выяснилось, после нескольких лет посещения наших мероприятий она уже нашла «черный ход» в фонд, нашла общий язык с директором и проводила мероприятия у них в офисе.
Это был период, когда уже закончили изучать деятельность ЕС и перешли к обсуждению проблем израильского общества и русскоязычной общины. Религия и государство, образование, неонацизм, мультикультура и многие другие темы вошли в наш репертуар.
Мы с Инной Шейхатович часто говорили о том, что, к сожалению, многие представители нашей общины не очень-то жалуют израильские театры и предпочитают валом валить на гастролеров из России.
Будучи в хороших отношениях со многими труппами, включая оперный театр, а также с оркестрами и критиками, Инна взялась за подготовку Круглого стола, задачей которого было знакомство с израильской культурой. Как уже было сказано, все это предназначалось не только журналистам, но и тем, кому они обычно передавали информацию по роду своей деятельности после мероприятия.
Когда была проделана немалая подготовительная работа, со стороны фонда стали поступать странные сигналы. Обычно связь шла через руководителя программ фонда Мики Дрилла, с которым у меня были давние приятельские и деловые взаимоотношения еще со времен Гистадрута. Оказывается, так решили в фонде, говорить надо не об израильской культуре, а о новых репатриантах в ней.
Мои доводы о том, что это совершенно другая тема, не имеющая ничего общего с нашим желанием приобщить русскоязычных к культуре страны проживания, не возымели действия. Не вдаваясь в подробности, могу отметить, что у меня в компьютере сохранилось семь откорректированных программ.
Инна утверждала, что она не в состоянии объяснять уже приглашенным выступающим причуды фонда. Не говоря уже о том, чтобы искать новых выступающих. Моя проблема заключалась в том, что и мне это казалось нелепым, с той лишь разницей, что я лучше понимал к чему идет дело.
– Ну не убьют же нас, – повторяла Инна.
– Нет, не убьют, – вторил ей я, – но это не аргумент. Главное, что бюджета больше не будет.
Я даже сказал Мики, что все это давление на нас с бесконечной никому не нужной коррекцией темы вызывает во мне, не дай Б-г, «необоснованное» ощущение того, что сотрудничество наше подошло к концу.
В начале следующего года я, как обычно, по инерции написал новое предложение с темами и бюджетом. Меня пригласили на встречу, где Ральф объяснил, со сдержанной улыбкой, что не хотел отправлять письменный отказ, а предпочел сказать об этом решении мне в лицо. Какая, однако, природная галантность.
Причина, конечно же, в сокращении бюджета. При этом Ральф не забыл упомянуть то, о чем я уже давно догадывался, ссылаясь на мой разговор с Мики. А я со своей стороны поинтересовался, уж не связано ли их решение с той самой дамой, идеями и структурами, которые они представляют.
Нелишне будет упомянуть, что получали мы деньги только на мероприятия, без General Support[7], и что это была капля в море их весьма внушительного бюджета. Не говоря уже о том, что, например, одна арабская общественная организация построила для себя многоэтажный дом на деньги, полученные от нескольких аналогичных фондов.
Были, конечно, и казусы, когда мы с ведущим одного из Круглых столов Романом Полонским стаскивали с трибуны любимого публикой разбушевавшегося журналиста, а во время другого Круглого стола известный художник и поэт обозвал двух его участников докторов наук колбасной алией.
Были и другие высказывания, которые могли быть не по вкусу директору фонда. Но подобное имело место и ранее на протяжении многих лет. В конце концов, журналисты не пиарщики. У каждого свои взгляды, не говоря уже о политике издания, в котором они трудятся. И останутся журналисты и деятели культуры в памяти народной, благодаря своему творчеству, а не политкорректности. И, вообще, как у нас в Mission Statement, так и у фондов провозглашены ценности демократии и плюрализма.
Впрочем, по большому счету, была проделана огромная и полезная работа. И, конечно же, нельзя недооценивать ту роль, которую сыграл FES за долгие и плодотворные годы нашего сотрудничества, за что ему, фонду, и предыдущим двум директорам особая благодарность.
Левая, правая где сторона?
Исторической справедливости ради и во избежание неверного толкования описанного выше следует подчеркнуть следующее. На протяжении многих лет я в той или иной форме сотрудничал с левоцентристским движением Авода в качестве наемного работника или фрилансера, не будучи при этом членом партии, и, соответственно, не выдвигая себя в какие бы то ни было избирательные списки. Это давало мне определенную свободу поведения, без которой я всегда испытывал дискомфорт.
Я был знаком со многими лидерами Аводы, а также с некоторыми лидерами левого крыла израильской политической арены, к которым весьма уважительно относился. Особенно это можно было бы сказать про Шуламит Алони, о которой кто-то написал: «Давид Бен-Гурион создал Государство Израиль, а Шуламит Алони – гражданское общество в нем», и с которой мне посчастливилось общаться не только во время мероприятий, но и вне их рамок.
В 2006 году она выступила у нас с темой «Международный статус прав человека после Второй мировой войны». Говорила неформально и интересно как по теме, так и об Израиле. Лекция, включавшая в себя много забавных историй, понравилась большинству вне зависимости от политической ориентации.
Иногда я звонил ей посоветоваться или просто спросить, как она. Однажды, услышав в трубке чьи-то голоса, поинтересовался, не отвлекаю ли ее, а она, – не страшно. И далее: אני רואה בטלוויזיה את שני המצחיקים המזדקנים האלה[8].
Нетрудно было догадаться, что это Ярон Лондон и Моти Киршенбаум, чьи передачи я пропускаю крайне редко. Каждый из них интересен по своему, а вместе они – театр. Оба интеллектуалы, говорить могут почти обо всем на высоком уровне и главное – с юмором. У Лондона одна проблема – он не любит спорт и ничего в нем не понимает, что только добавляет перца, когда заходит об этом речь.
К сожалению Шуламит Алони уже нет с нами. А буквально несколько дней тому назад не стало и Моти Киршенбаума. Поколение уходит. Очень грустно. Да будет благословенна их память.
Впрочем, общался я и с представителями других политических партий и взглядов на наших мероприятиях и при иных обстоятельствах. И относился к ним с неменьшим уважением. Прежде всего я ценил личность. Всегда рад был Дану Меридору, с которым мы познакомились на Герцелийской конференции, а затем пересекались на многих других и даже в театре. Очень жаль, что таких, как он, в политике мало, а если и есть, то ненадолго.
Мое сотрудничество с представителями левоцентристского лагеря случилось в силу целого ряда событий на раннем этапе пребывания в стране, которые я уже упоминал. Этим я, пожалуй, отличался от многих старых знакомых отказников и русскоязычных журналистов, предпочитавших в то или иное время Нетаниягу, Щаранского, Эдельштейна или Либермана. Это повлияло в немалой степени на возможность построения деловых отношений с различными структурами и организациями как в Израиле, так и вне.
Порой дело доходило до того, что в некоторых газетах даже запрещали упоминать мою фамилию, Конгресс и название фонда Эберта, при поддержке которого проводились мероприятия, либо вовсе публиковать статьи, несмотря на то, что информация могла представлять интерес для русскоязычного читателя.
Партийную карьеру я делать не собирался. Мешали пережитки социализма, псевдо-аристократизм, псевдо-интеллигентность и старые анекдоты о том, кто куда вступил. Я понимал, что неправ, что в свободном мире это совсем не то, что было в Союзе, но ничего не мог поделать с собой.
Впрочем, безоглядно преданным «ленинцем» я не был никогда, что создавало проблемы как в продвижении по службе, так и в дальнейшем поиске бюджета для амуты уже не только справа, но и слева. Все говорили про демократию, но хотели при этом чего-то еще. А у меня всегда было свое мнение, которое не обязательно совпадало с мнением окружающих. Проявилось это еще в ранней молодости, так что, когда приходилось страдать, я обычно знал за что.
Запомнился эпизод из разговора с бывшим журналистом, а затем директором Нового израильского фонда NIF, поддерживавшего нашу организацию на раннем этапе ее существования, фонда, который помог нам стать на ноги.
Пересеклись мы с ним на одной из конференций через несколько лет после того, как NIF прекратил сотрудничать с некоторыми организациями русскоязычных из-за того, что была закрыта так называемая касса репатриантов (קופת עולים). Разговорились о том, о сем. Рассказал я ему про наши успехи и про десятки мероприятий с американским посольством и FES и предложил встретиться для более подробного разговора с возможным возобновлением сотрудничества.
Где-то спустя месяц я был приглашен в офис фонда в Иерусалиме, однако мои робкие надежды на положительный результат исчезли с первых же минут. Директор вышел к доске и начал что-то рисовать. Мела было много, и доска засияла радугой. Не вдаваясь в подробности, упомяну лишь о том, что мне «вменялось в вину». Не сумел полностью на все 100% переориентировать журналистов и общину в направлении плюрализма. Ни больше, ни меньше.
Мои попытки объяснить, что мероприятия и обсуждаемые темы пользуются большой популярностью, широко и объективно освещаются в СМИ, принося тем самым немалую пользу русскоязычной общине, а также то, что работать надо непрерывно и не с таким смешным бюджетом, как у нас, не помогали.
Когда же стало понятно, что никакие мои аргументы не будут услышаны, я задал простой риторический вопрос:
– А такая организация, как «Шалом Ахшав» (Мир сейчас), со своим многомиллионным бюджетом на протяжении десятилетий уже принесла полный 100-процентный мир в наш регион? Ей кто-то вменяет отсутствие оного в вину? И главное – ей уже перестали выделять бюджет?
А про себя подумал, вот вступит в действие подписанное соглашение шестерки с Ираном, и наступит мир во всем мире, «о необходимости которого так долго говорили большевики».
Фонды могут позволить себе многое: поддерживать или не поддерживать, аргументировать так или иначе. Они лучше знают, в чем их предназначение. Короче, либо ты свой в доску левый, либо свой в доску правый, либо – религиозный, либо – атеист. Но журналисты то разные. Шибко умные, мыслящие, толерантные и самостоятельные не котируются.
О боже, я так долго искал свободу слова. И наконец, ее нашел. Моей первой работой в Израиле был монтаж оборудования на строящейся электростанции. Не успел я там появиться, вижу, как какой-то монтажник в каске бежит по песку на берегу моря и кричит: «Арончииик!» Каково же было мое удивление, когда я узнал в нем инженера Авика, с которым мы когда-то работали вместе в заводском КБ и который знал немало о моих приключениях и непростых взаимоотношениях с властями в период отказа. Именно с этого предприятия меня как-то увезли на черной «Волге» в КГБ, о чем быстро стало известно всем сотрудникам.
– Этих проблем у тебя здесь не будет, – сказал он, улыбаясь, – можешь говорить сколько угодно. В тюрьму не посадят, но без хлеба оставить могут.
До сих пор помню. Кстати о хлебе, всем нам рано или поздно в той или иной ситуации приходится заполнять анкеты и отвечать на разные странные вопросы. Ну, к примеру: «Кем из великих людей вы хотели бы быть?» Я обычно отвечаю примерно так: «Никем, но от титула и наследства барона Мюнхгаузена я бы не отказался».
У Леонида Лиходеева был такой рассказ (близко к тексту). Ученики 7б класса Фрунзенского района города Мухо***нска на уроке географии единогласно проголосовали за то, чтобы заклеить Америку на карте мира, так как ничего хорошего она, Америка, миру не принесла.
В последнее время добывать бюджет все сложнее и сложнее. То ли сексапильность пропала, то ли сексориентация изменилась, то ли проголосовали за то, чтобы заклеить нас на карте, так как ничего хорошего в направлении плюрализма мы не принесли.
Вот и решил я написать пока свои мемуары. Не знаю, будут ли они опубликованы, заинтересуют ли тех, кто еще читает книги, но как минимум навести небольшой порядок в голове и подвести «Предварительные итоги», как у Юрия Трифонова, совсем нелишне.
Порой меня упрекают в нонконформизме. Ну, это все равно, как упрекать в том, что я родился рыжим с таким же характером.
А помните, как у Печорина: «Мне стало грустно. И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не пошел ко дну!» Пока.
А на кого он работает?
Подошел ко мне на одной Израильской мирной конференции в гостинице Давид Интерконтиненталь журналист и предложил побеседовать. На мой вопрос, откуда он, последовал ответ, что из Америки. Я согласился.
— Почему Израиль так любит войну? — мирно начал он.
— Вовсе не любит, но, если приходится, воюет, — не менее дружелюбно парировал я.
— Отчего бы вам не сесть за стол переговоров и не решить все проблемы мирным путем?
— Во-первых, садимся время от времени. А во-вторых, как принято говорить, для танго нужны двое.
— Верите ли Вы в возможность мира?
— Верю ли я в возможность мирного разрешения арабо-израильского конфликта? Есть в этом нечто мистическое. Кто верил в 60-70-е годы, что не станет Советского Союза, железного занавеса, и что миллион евреев приедет в Израиль? А Варшавский договор, блок социалистических государств и Берлинская стена? Мало кто верил, но были люди, которые жили так, как считали нужным, и своей жизнью, действиями, поведением способствовали историческим переменам. Мне казалось, что можно провести аналогию. И если там произошли столь невероятные перемены, так почему бы им не произойти и в нашем регионе?
– Вы посмотрите, — настаивал он, — сколько Израиль убивает.
— На войне и в борьбе с террором обычно убивают.
— Но потери несравнимы.
— Так война ведь несимметричная. Вам было бы легче, если было бы убито гораздо больше еврейских женщин, детей и стариков? – спросил я, почувствовав в интонации и выражении лица негативный настрой собеседника.
— Но в Израиле апартеид, — настаивал журналист.
— Неужели?
— Ну да, посмотрите, что происходит в аэропорту. Какую проверку проходят евреи израильтяне и все остальные.
— Что поделаешь, речь идет о безопасности и предотвращении терактов.
— Но ведь это же происходит и в европейских городах, не только в Израиле, – настаивал он.
— Ну да, — парировал я, — террористы, угнавшие самолет компании «Эйр Франс» в Энтеббе и разделившие там евреев и нееврев (кстати, о сегрегации), поднялись на борт в Афинах. А как проходит проверка в США после 11 сентября?
— Полицейское государство, — отреагировал журналист и добавил, — А еще вы разделяете еду.
— Это тоже апартеид?
— Конечно, это же разделение (separation).
Почувствовал, что мой «собеседник» слишком уж загибает и пытается причислить кашрут к нарушению прав человека, я поинтересовался для баланса его мнением о положении женщин в арабских и мусульманских странах.
— Очень даже им хорошо. О них заботятся в доме, у них все есть, их холят и лелеют.
— А Вы бы хотели для своей дочери, чтоб ее так холили и лелеяли?
— У меня нет дочери. У меня однополый брак.
— Ну, Вы могли бы удочерить.
— Нет у меня таких намерений, — сказал журналист и дал команду оператору заканчивать съемку.
Я вручил ему свою визитку, попросил его визитку и спросил, где можно будет увидеть интервью. Не получив взамен ничего, поинтересовался у ивритоязычного оператора, будет ли это на израильском или американском канале.
— Он из Германии, — последовал ответ, и мы разошлись.
А на кого он работает? – подумал я и пошел пить кофе.
Авода
Мои контакты с Аводой прервались, и с 2000-го года я занимался амутой. Да и поколения стали меняться. Многие из тех, с кем я был знаком лично еще в 90-е, ушли: кто влево в МЕРЕЦ, кто в правоцентристскую Кадиму, а кто и вовсе из политики. Одним из немногих, с кем я так или иначе пересекался, был Ицхак Бужи Герцог.
В период проживания в Герцлии Питуах и некоторое время спустя я ходил на праздники в местную синагогу. Там я встречал жившего неподалеку Шмулика Эльграбли, которому всегда был рад, и некоторых представителей легендарной лондонской женской организации «35», активно поддерживавших Еврейское движение в Союзе. Там я познакомился с Rita Eker, приезжавшей иногда из Лондона навестить своих родных и друзей. Там жила Doreen Gainsford, с которой мы познакомились еще в начале 1987 года. Она даже пыталась несколько раз помочь мне в разных вопросах в первые годы после приезда в страну.
В один из таких праздников мы встретились с Дорин в синагоге в холле, разговорились, и она представила меня Оре Герцог, красивой и величественной вдове шестого Президента Израиля Хаима Герцога и матери Ицхака, которого, по слухам, именно она назвала ласково Бужи, вероятно, от слова драгоценный.
Спустя полчаса появился Бужи, который изрядно удивился, увидев меня там. После короткой беседы он тоже захотел представить меня своей маме. Когда она сказала, что уже знакома со мной, он удивился еще больше.
Впрочем, бывали попытки поговорить и при более серьезных обстоятельствах. Позвонила мне как-то помощница Бужи и сказала, что у него появилось окно на следующий день утром, и нет необходимости ждать встречи два месяца, как предполагалось ранее. Время было самое что ни на есть неподходящее, но я решил, что надо воспользоваться возможностью и не затягивать.
Рано утром ни свет, ни заря, оставив теплую постель, я встал, принял контрастный душ, выпил кофе и поехал в Иерусалим из Тель-Авива. Встреча состоялась в Кнессете. Бужи был вежлив, как всегда, вышел навстречу, протянул руку, предложил сесть и спросил, что буду пить. Мы успели обменяться несколькими фразами, как раздался звонок.
Бужи попросил прощения, ответил, и выражение его лица стало меняться. И так было примерно полчаса или час. Только мы возвращались к разговору – звонок. Стало ясно, что день неподходящий, ему было уже явно не до меня.
По дороге домой я, как обычно, слушал радио. Сообщили о кризисе в коалиции, о том, что будет перераспределение портфелей и о том, что председатель партии Авода Амир Перец предложил и даже потребовал от Герцога оставить пост Министра туризма и стать Министром труда и социального обеспечения.
По этому поводу впоследствии говорили кратко – Бар Рафаэли, и все улыбались, понимая без лишних слов, о чем идет речь. Эта топ-модель международного уровня «пиарила» тогда Министерство туризма, представляла Израиль на разных форумах, разъезжала по свету, фотографировалась с президентом страны и министром, и, как говорили шутники, уходить от этого к слабо-защищенным слоям населениям было делом малопривлекательным. И в такой день я должен был бросить все, что было в тот момент дорого, и лететь на встречу?! Шлимазл[9] да и только.
Следующий этап – в конце 2012 года. Встреча назначена в его офисе в Рамат-Гане. За день до того получаю сообщение от помощника Бужи о переносе ее на улицу Хамасгер в Тель-Авиве. Председателем партии была Шели Ехимович, а вторым номером – Герцог, в связи с чем он стал руководителем предвыборного штаба, в помещении которого и должна была состояться встреча.
Я догадывался, что обстановка едва ли будет располагать к спокойной беседе, но что поделаешь, именно в этот день он перебрался на новое место. Встретил меня помощник, провел к кабинету и попросил подождать, сообщив, что совещание закончится минут через десять, как раз к назначенному времени встречи. Сижу, обмениваюсь короткими фразами с помощником.
Открывается дверь, выходит Бужи, а в руке мобильник, не предвещающий ничего хорошего. Здоровается со мной, просит подождать, скоро освободится. Заходит в кабинет, выходит и все время разговаривает по телефону. Затем подходит ко мне, просит прощения, что не может нормально поговорить со мной, так как совещание еще не закончилось, и вдруг спрашивает:
— Ты знаком с Шулэмом (который то ли главный руководитель предвыборной кампании, то ли главный советник – А. М.), идем, познакомлю, побеседуй с ним.
Только двинулись по направлению к Шулэму, а он как раз выходит из своего кабинета.
— Познакомься, это Арон, он давно с нами работал, поговори, – обращается к нему Бужи.
А Шулэм, не дождавшись конца предложения, в ответ руководителю штаба:
— У меня нет времени.
У Бужи, кажется, телефон чуть не выпал из рук. А я, повидавший уже многое в своей многострадальной жизни, через несколько минут направился к парковке, а оттуда домой. Грешным делом, я решил, что с меня хватит. При всем уважении к Бужи и его чисто человеческим качествам, нам не судьба.
Однако года через полтора встречаю в опере в антракте старого знакомого, с которым работал когда-то и сохранил нормальные отношения. После короткого обмена впечатлениями о происходящем на сцене заговорили о положении в стране, и он рассказал о том, что собирается группа русскоязычных, которая со временем превратится в штаб. И как раз в этой связи он вспоминал обо мне.
А заодно предложил поговорить с предполагаемым руководителем штаба, бывшим послом и достойным человеком. У нас с ним было шапочное знакомство и короткие беседы на конференциях, но я знал в первом приближении, чем он занимался в жизни, и принял предложение о тройственной встрече без особых колебаний.
Так я начал посещать создаваемую группу. На первом же собрании некоторые участники заговорили о том, как выбрать представителя «русских» на предполагаемое забронированное в партийном списке место в Кнессет. Однако руководитель сразу же сообщил, что этим мы заниматься не будем, он сам не намерен выдвигать свою кандидатуру, а те, кто хотят в парламент, могут решать этот вопрос в соответствующих структурах партии.
Меня такая постановка вопроса вполне устраивала, так как я, не будучи членом партии, ни в какие списки себя не выдвигал, а искал форум для приложения сил и профессиональной реализации, тем более что постоянного бюджета в амуте в то время уже не было, и проведение мероприятий было делом случая по спецзаказам.
Вначале все складывалось хорошо, группа сузилась, с моим мнением считались. Началась кампания по бюджету страны, к которой хотели привлечь и нас на добровольных началах. Довольно быстро выяснилось, что денег для русского штаба пока нет, но, тем не менее, предложили набросать план и бюджет, что я и сделал, передал по инстанциям и с трепетом ждал ответа.
На одно из заседаний пришла девушка высокого роста и сообщила, что она личный советник Бужи и будет отныне заниматься всеми вопросами на «русской улице». Мои робкие попытки узнать, чем же будет заниматься штаб на общественных началах, не увенчались успехом.
Позволю себе упустить подробности происходившего и различных переписок. Ну, разве что историю со страницей Бужи на Фейсбуке. Она открыта для широкого круга и видна по сей день. По просьбе координатора каждый должен был выразить свое мнение о ней, а также приобщить к этому своих фрэндов на ФБ.
Когда я принес несколько толковых отзывов на хорошем русском языке и зачитал вслух, все опустили глаза от неловкости. За кого им было стыдно – не знаю. То ли за личного советника лидера партии, ответственного за страницу, то ли за того, кто принял ее на работу, то ли за меня с моими странными претензиями к таким мелочам, как русский язык и стиль, когда речь идет о судьбе страны.
Забегая вперед, отмечу, до сих пор, когда мне попадается эта страница, ощущение, что перевод с иврита выглядит, как сделанный с помощью сайта Google Translate.
Между прочим, задаю сам себе риторический вопрос: а что важнее, сделать комплимент девушке, будь то секретарь либо пресс-секретарь, или позаботиться о том, как будет выглядеть лидер партии? В мои-то годы можно было бы уже ответить с закрытыми глазами. А я натыкаюсь на одни и те же грабли.
Прошло еще недели две, ответа на предложенный мною план и бюджет не последовало, и я подумал: «О боже, чем я тут занимаюсь?» И покинул общественный совет, похоже, в этот раз навсегда. Старым большевиком, писавшим с Лениным в одном туалете, я себя никогда не считал.
А от Бужи у меня осталась книга о его отце, шестом Президенте Израиля, которому я когда-то в наши боевые годы передавал по телефону поздравления отказников с Днем независимости, книга «Хаим Герцог. Жизненный путь» с дарственной надписью.
***
В последнее время ходят слухи, что Бужи станет Председателем правления Еврейского агентства Сохнут. Желаю ему успеха на новом поприще и толковых работников.
Марш безумия
Идеалом Платона, красивым и недостижимым, был правитель-философ. «Когда цари философствуют, а философы царствуют – мир благоденствует». А «доколе философы не будут царствовать, или цари не станут философами, не будет спасения – ни государству, ни роду человеческому». И так оно и было, – пишет дважды лауреат Пулитцеровской премии Барбара Такман в своей книге «Марш безумия» или «Ода политической глупости. От Трои до Вьетнама».
От верного или неверного решения политиков зависит слишком многое. Что же заставляет их снова и снова совершать роковые ошибки, имеющие зачастую чудовищные последствия? Глупость? Некомпетентность? Злой умысел? Чрезмерные амбиции?
Вспоминая и описывая прожитое, я прихожу к выводу, что, если мог бы прочесть, понять и принять к сведению нечто подобное в юности, моя жизнь могла бы сложиться совсем иначе. А поскольку этого не произошло, название вполне могло бы подойти и к данной книге. Впрочем, к чему повторять?
Один приятель-режиссер порекомендовал переназвать: «Рыжие записки» или «Из записок «Рыжего». Всё-таки, тема жён и женщин в большей части текста отражена не слишком, а «рыжесть» присутствует «красной нитью» всюду.
Было бы забавно с учетом публикации в журнале «Заметки по еврейской истории». Но мое уже прозвучало и тоже вполне уместно. А к женщинам мы еще вернемся, несмотря на то что раскрывать эту тему в мемуарах гораздо сложнее, чем в романе.
(продолжение следует)
Примечания
[1] Женщина для ухода за престарелыми, детьми или больными (ивр).
[2] Поминовение в годовщину смерти (ивр, иди).
[3] Отдел Министерства юстиции, в котором регистрируют амуту (ивр).
[4] Документ, удостоверяющий существование и функционирование амуты в рамках закона (ивр).
[5] Он придет (анг).
[6] Не подлежит оглашению (анг).
[7] Общая поддержка организации (анг).
[8] Я смотрю по телевизору передачу с двумя стареющими шутниками (ивр).
[9] Недотепа, человек, которому хронически не везёт (иди).
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2020/nomer2_3/munblit/
