(окончание. Начало в №2-3/2018 и сл.)
Часть шестая
На зов Земли Обетованной
Азы сионизма бессарабские евреи постигали по-разному, в основном нелегально. Несмотря на царский манифест от 17 октября 1905 года, провозгласивший свободу слова, собраний, печати и т. д., пропаганда сионизма, так же как и революционных идей, была запрещена. В России действовало «высочайше утвержденное» «Положение о государственной охране» от 14 августа 1881 года, запрещавшее всякое инакомыслие. За состоянием, в частности, политической благонадежности населения империи строго следили сотрудники охранных отделений и жандармских управлений.
Вообще говоря, унтер-офицеры так называемого «дополнительного штата» Бессарабского губернского жандармского управления, несшие службу в ключевых пунктах края (Кишиневе, Бельцах, Хотине, Аккермане), не говоря уже о негласных сотрудниках — так называемых «филерах», или осведомителях, не сидели сложа руки. Так, только в декабре 1911-го — начале 1912 года унтер-офицеры на пунктах своего «сидения» получили циркулярные секретные предписания от кишиневского руководства об организации наблюдения за «иностранными поданными», подозреваемыми в «шпионаже», которые могли появиться на подведомственных унтер-офицерам территориях. В частности в предписаниях под грифом «секретно» речь шла о некоем «японском подданном Оно», «австрийских артистах», «лицах, путешествующих с фотографическими аппаратами», «об активизации австрийского военно-разведывательного бюро» и т. п.
Впрочем, подобные установки, непрерывно исходившие от начальства, о необходимости неусыпного наблюдения за виртуальными «шпионами» утомляли даже жандармов — и они были рады заняться «живой» работой. Такой случай представился, в частности, унтер-офицеру Аккерманского пункта губернского жандармского управления Василию Ротарю. 29 февраля 1912 года он заметил в городе «неизвестного еврея», который вместе с одесским мещанином Шмулем-Ицко Пейсиховичем Вильдерманом, 48-ми лет, ходили по городу и собирали «какие-то незаконные пожертвования». При этом «неизвестный» раздавал горожанам «какие-то воззвания» вроде квитанций и что-то записывал в имеющуюся у него книжку». Почти весь день жандарм следил за перемещениями по городу «незнакомца» и сопровождавшего его попутчика и «по приближении подозреваемых к полиции» попросил дежурного их задержать.
При обыске у «незнакомца» было обнаружено и изъято «много заметок, адресов и квитанций», а также немалая сумма денег. «Неизвестный оказался мещанином г. Брест-Литовска Гродненской губернии Янкелем-Хаимом Йоилевичем Эпельбаумом. При обыске на квартире у его «напарника» Вильдермана ничего предосудительного не обнаружили. Выяснилось, что роль «напарника» заключалась в том, что он, как местный житель, указывал Эпельбауму, к кому из евреев можно обратиться за пожертвованиями.
«Неизвестный», ставший известным, заявил, что собирает пожертвования в пользу существующего в Иерусалиме училища («ешибота») «Огел-Моше» («Дома Моисеева), учрежденного главным раввином Иерусалима Исааком Е. Дискиным. Янкель Эпельбаум представил полиции официальный документ, подтверждающий право сбора пожертвований, подписанный учредителем и скрепленный его личной печатью. Здесь же указывалось (видимо, с намеком на солидность учреждения), что при ешиботе «Огел-Моше» существует «Торговый дом райских яблок из Палестины». Правда, представленный документ был адресован духовному раввину Хаиму Соловейчику для «Огел-Моше» в Брест-Литовске.
Другой документ, тоже переведенный с иврита, представлял собой свод правил для сведения жертвователей. Частота молений в Иерусалимском ешиботе напрямую зависела от величины пожертвованных сумм. Наиболее щедрым жертвователям (от 250 до 500 рублей) гарантировались и особые религиозные действия (ежедневные моления, чтение Мишнота, совершение панихиды и отправление тризны после возможной смерти жертвователя и т. д.). Разумеется, все обстоятельства обнаружения, задержания сборщика пожертвований и сопровождающего его лица, оригиналы изъятых документов жандармский унтер-офицер Василий Ротарь представил вместе с секретным донесением на имя начальника губернского жандармского управления полковника Нордберга.
К сожалению, сведений о непосредственной реакции жандармского начальства на этот счет обнаружить в архиве не удалось. Но, по всей вероятности, с учетом наличия у сборщика пожертвований разрешительного документа, строгой фиксации пожертвованных сумм в специальной книге и выдачи соответствующих квитанций жертвователям, можно предположить, что препятствий для продолжения сбора средств в помощь ешибота «Огел-Моше» в Иерусалиме в дальнейшем не чинилось. В Российской империи строго преследовалось именно незаконное собирание пожертвований.
Другие, в свое время рассекреченные, архивные документы Бессарабского жандармского управления также свидетельствуют о подобных случаях сбора пожертвований посланцами из Палестины в городах и местечках края. Так, милосердные, по своей сути, благотворительные акции напоминали бессарабским евреям о вечном зове Земли Обетованной.
Налог «в коробку»
В «старой» Бессарабии налогов, которыми облагались жители края, было хоть отбавляй. Кроме обязательных податей для всего населения, конкретно для евреев существовали особые налоги. Один из них именовался коробочным сбором («взнос в коробку или в кружку»)…
Уже с 1823 года царские чиновники, озабоченные необходимостью реформирования еврейского быта, стали в подробностях изучать вопрос о введении коробочного сбора как о «добровольном самообложении евреев». Как всякий противоречивый документ, закон о коробочном сборе, одобренный самим императором, несколько десятилетий кряду дополнялся новыми статьями и уточнениями.
В конце концов, только на исходе 30-40-х годов XIX столетия было выработано более или менее «твердое постановление» о коробочном сборе. Ни один еврей, местный или приезжий, не мог быть избавлен от платежа в кружку. И не дай Б-г, если данный сбор мог бы «прямым или косвенным образом упасть на христиан». Забота об этом возлагалась на местную власть. Так или иначе, всё, что было связано с коробочным сбором, вошло в плоть и кровь повседневной еврейской жизни вплоть до Февральской революции 1917 года в России.
Как работал «механизм» коробочного сбора? Естественно, бессарабское начальство зорко следило за ходом его осуществления. Так, одно из предписаний Бессарабского областного правления от 5 июня 1848 года обязывало городские думы и ратуши «провести соответствующую работу по подготовке отдачи в откуп на новое четырехлетие с 1 января 1849 года коробочного сбора в городах Кишиневе, Оргееве, Сороках, Бендерах и Хотине, а также в местечках Теленешты, Фалешты, Скуляны, Атаки, Липканы, Новоселица, Бричаны и Леово».
Коробочный сбор обычно отдавался в откуп с публичных торгов в руки местных купцов или зажиточных мещан, обладающих определенным имущественным цензом. Принадлежавшая откупщикам недвижимость служила как бы залогом. Поскольку откуп был выгоден для откупщиков, публичные торги проходили в условиях повышенной конкуренции.
Суммы коробочных сборов, естественно, зависели от численного состава местных еврейских обществ, потребителей продуктов питания. Налог взимали специальные сборщики, избираемые на собраниях местных еврейских обществ. Откупщики же сдавали деньги в городские думы или в ближайшее казначейство.
Определенно, сбором в коробку облагались самые ходовые статьи массового потребления: продажа скота, кошерной говядины и баранины, а также на «зарез» (убой) разного скота и домашней птицы. Практически именно данные статьи повсеместно облагались специальным сбором в общинах.
Размер «еврейской таксы» незначительно отличался в разных местностях края, поскольку жестко контролировался властными структурами. Например, по кондициям (правилам) коробочного сбора в Оргеевской общине за убой или «зарез» с «каждой штуки скота» взималось: за «взрослую» особь — тридцать, с «молодняка» — пятнадцать копеек; за овцу и козу — пять; с продажи кошерной говядины и баранины — шесть копеек (от каждых трех фунтов веса).
За убой птиц «на кашир» требовалось уплатить с каждой проданной «штуки» гуся или индейки по десять, с индюка пятнадцать, с курицы или утки по три копейки. Такая же такса существовала, кроме города Оргеева, и в местечках Теленешты, Резены, Криуляны, Фалешты, Скуляны (кстати, эти населенные пункты курировала Кишиневская городская дума). Собранные суммы коробочного сбора в целом были весьма значительными и главным образом зависели от числа еврейских семейств, проживающих в том или ином населенном пункте.
К примеру, по данным за 1848 год, в Оргееве проживало шестьсот еврейских семейств и по предварительно составленному «табелю предполагаемых доходов с учетом количества употребляемого каждой семьей мяса скота и птицы», а также установленной «таксы» ежегодная сумма коробочного сбора составила 3223 рублей серебром. В среднем еврейские семьи были довольно многочисленными, а, значит, и потребление мяса было соответствующим.
Лидерство в размерах откупных коробочных сумм, разумеется, принадлежало Кишиневу — самому крупному городу края, более половины жителей которого составляли евреи. Много скромнее были размеры сумм в других населенных пунктах. Для сравнения привожу их (по данным на 1877 г.): в Оргееве — 3685, в Теленештах — 1118, Тузорах — 911, Криулянах — 364, Резине — 299 рублей серебром.
В 20-30-х годах XIX века средства коробочных сборов расходовались на содержание духовных лиц, синагог, кагалов, общественных еврейских бань и «купален», на жалованье резникам, лекарям при еврейских больницах, на приобретение медикаментов, на пособия сиротам и вдовам, погребение бедных, на исполнение повинностей («нарядов»), которые должны были нести еврейские общества, как, например, «исправление дорог», на наем помещений для полиции и для воинских команд и т. д. Правда, в определенных случаях средства коробочного сбора расходовались на преодоление чрезвычайных ситуаций. Например, Бендерская городская управа в течение 1881, 1885, 1892 и 1893 годов израсходовала «из остатков сумм Бендерского и Каушанского коробочных сборов 19102 рубля 97 копеек на принятие мер против холеры, а также и на текущие надобности ввиду совершенного не поступления сборов по случаю неурожая».
Между тем, из-за напряженного состояния еврейских обществ, расходы из коробочных сумм практически повсеместно превышали собранные средства. Там, где все же образовывались остатки, местные общества были обязаны переводить их в одно из кредитных организаций «для приращения процентами», как правило, в Кишиневское Отделение Государственного Банка. Использование средств «из коробки» не по назначению строго запрещалось. Никакие займы или текущие расходы сверх назначенных сметами не допускались без особого на то разрешения самого министра внутренних дел (!), на что требовалось довольно значительное время.
Строгие меры принимались к пополнению недоимок по коробочному сбору со стороны губернатора и областного (затем, губернского) правления. Согласно царскому указу, Департамент духовных дел иностранных исповеданий требовал ежегодно высылать в Санкт-Петербург 304 рубля серебром на содержание так называемой Раввинской Комиссии. Сумма эта распределялась пропорционально собранным средствам коробочного сбора среди всех без исключения еврейских обществ Бессарабской губернии.
Хотя откуп коробочного сбора в целом, как уже отмечалось выше, и пользовался повышенным вниманием деловых людей, тем не менее, не всегда и не везде удавалось даже после нескольких «переторжках» (публичных торгов) найти желающих, которых бы удовлетворяли условия откупа. В таких случаях, с разрешения администрации, участковым заседателям уездных судов предоставлялось право учреждать на местах так называемое хозяйственное управление коробочным сбором. В состав подобных управлений в местных еврейских обществах избирались два уполномоченных и три авторитетных члена общества. Им выдавалась специальная зашнурованная «книга» для записей сумм сборов «на приход и расход». Такое хозяйственное управление было осуществлено, к примеру, в 1849 году в городе Оргееве, где сбор взносов в коробку был предоставлен местному купцу Янкелю Вайгбергу, мещанину Илье Табаннику, домохозяевам Анушу Кэцэну, Лейбе Мушиху и Мееру Швардману.
При сборе взносов в коробку случались и злоупотребления. В основном такое происходило из-за недобросовестности некоторых сборщиков, время от времени просто присваивавших собранные суммы или всячески затягивающих сдачу денег в казначейство. В конечном счете, подобные преступные действия не оставались безнаказанными. Не обходилось и без более крупных злоупотреблений, которые происходили, очевидно, не без соучастия начальства. Так Высшая правительственная комиссия, проверявшая использование средств коробочных сборов в империи, зафиксировала вопиющее для своего времени нецелевое выделение тридцати пяти тысяч (!) рублей из средств коробочного сбора. Эти средства планировалось израсходовать на покупку здания под гимназию в городе Кишиневе. Этот факт упоминается даже в «старой» Еврейской энциклопедии (т. IX, стр. 768).
В целом же, при всех его плюсах, коробочный сбор ложился тяжелым бременем на бедную еврейскую массу и был выгодным делом, прежде всего, для казны и откупщиков. По существу, сбор в коробку являлся налогом на само существование еврейского населения. Не случайно в разные годы многочисленные губернские и раввинские комиссии, а также отдельные царские сановники и администраторы (например, министр внутренних дел граф Д.Н.Блудов (1832-38 гг.), высказывались за отмену коробочного сбора, однако их голоса, к сожалению, не были услышаны самодержавной властью.
Переполох на улице Золотой
В небольшом, по временам шестидесятых годов XIX столетия, Кишиневе, где, кажется, каждый его житель знал друг друга в лицо, это происшествие, особенно среди евреев, произвело большой переполох. Событие это было, пожалуй, одной из немногих попыток, когда отношения между людьми пытались выяснить с помощью херема (с иврита — проклятие). О случившемся даже доложили лично Новороссийскому и Бессарабскому генерал-губернатору, а расследование дела поручили, состоявшему при Бессарабском губернаторе чиновнику особых поручений, коллежскому советнику Дабиже…
В самом начале апреля 1864 года, незадолго до еврейской Пасхи, на одной из самых оживленных и деловых улиц Кишинева — Золотой (ныне ул. Александру чел Бун), жителей не могли не взволновать размещенные в разных местах проклятия, призывающие местных евреев не отдавать своих детей «на воспитание в школу Исаака Цукера». Написанные от руки проклятия красовались и в другой еврейской школе на улице Золотой, в синагоге и в купеческой школе, вызывая, у одних евреев, как это часто бывает, негодование и сожаление, а у других — простое любопытство.
Первыми, кто обратил внимание на проклятие, были пришедшие поутру на моление в школу на улице Золотой приятели-купцы Иосиф Хинкис и Иосиф Фрадис. Прочитав проклятие, Иосиф Хинкис снял его со стены, свернул в трубочку и положил на скамейку, находившуюся рядом.
— Фрадис, ты желаешь знать, кто участвовал в составлении этого проклятия? Замечай, Иося, что участвовало то лицо, которое этот листок первым возьмет со скамейки и обратно прилепит к стене…
Однако «виновника» происшествия обнаружить не удалось, хотя подозрение падало на очень уж активного, недавно прибывшего откуда-то молодого еврея, которого тут называли «Литвак».
Когда же моление закончилось, купцы увидели проклятие опять прикрепленным на прежнее место. В тот же день о появившемся в городе проклятии областной раввин Блуменфельд проинформировал духовного раввина Менделя, который объявил ему, что «проклятие это противно распоряжениям правительства», потребовал «уничтожить» его и написать «на тот херем опровержение».
Несколько дней спустя, уже во время Песаха, составители херема, узнав о намерении раввинов, подготовили другое проклятие — уже на самих раввинов, в котором предупредили их, что они ни под каким предлогом не вправе «уничтожать» херем. Проклятие распространялось и на родителей, отдавших своих детей на воспитание Цукеру. Переписанные от руки экземпляры херема опять были прикреплены в разных местах — в еврейской школе и на лавке купчихи Бродской на улице Золотой, и даже на фонарном столбе у дома знатного дворянина Катаржи (по улице Каушанской).
В последующие дни, по мере того как херемы снимались и препровождались местными евреями самому Цукеру для ознакомления, на видных местах появлялись новые херемы аналогичного содержания. Так что пасхальные праздники на этот раз, как никогда, были весьма напряженными.
Подключившийся к расследованию дела о херемах судебный пристав Унтилов, хорошо знавший большинство проживающих на подведомственном участке и их взаимоотношения, предоставил чиновнику особых поручений Дабиже любопытную, на его взгляд, информацию, а также очертил круг лиц, которые, по его мнению, могут быть причастны к написанию и распространению проклятий. Как выяснилось позже, его догадки в основном подтвердились.
Тем временем, коллежский советник Дабижа, руководивший следствием, проводил тщательный допрос свидетелей, в первую очередь, среди подозреваемых. Всего же за время следствия было опрошено свыше сорока человек, некоторые «за присягою». Сам же содержатель еврейской школы Исаак Цукер на запрос следователя о том, «кого он подозревает в составлении херема на его заведение и какие он имеет на то доказательства», отозвался, что «не имеет доказательств, дающих ему право с точностью показать на кого-либо». Впрочем, большинство допрошенных также не называли конкретных лиц, отвечали уклончиво. Что наталкивало следователя на мысль о существующем заговоре молчания. Многие добытые при допросе сведения были противоречивы.
Следствие затянулось. Некоторые проясняющие ситуацию детали удалось получить при перекрестных допросах. На очных ставках купцы Иосиф Хинкис и Абрам Гринберг уличили «молодого еврея», называемого «Литваком», в ложных наговорах. Купец второй гильдии Иосиф Махлин признался, что «молодой еврей» «несколько месяцев назад доставил ему письмо от его племянника из Бердичева». Следователю показалось странным, что купец не мог назвать «имя и прозвание» «молодого еврея», хотя он доверил ему «преподавать его детям уроки чистописания, занимаясь по одному часу в день»…
Несколько допросов мелькавшего во многих показаниях разных лиц «молодого еврея» показали, что он вовсе не какой-то там «Литвак», а является «мещанином Минской губернии, Игуменского уезда, местечка Синилевичи Вольфом Рубиновичем Гондманом». В Кишинев он прибыл в апреле из г. Бердичева по «билету» (документу, удостоверяющему личность), выданному ему по месту жительства в ноябре 1863 года и утерянному им (как раз во время расследования дела о херемах!) 28 апреля в Кишиневе. После приезда он остановился в еврейской школе на улице Золотой, действительно передал письмо купцу Махлину от племянника Гершена. Две недели он ночевал в этой же школе, а днем занимался преподаванием уроков чистописания детям Лейбы Менделя и Иосифа Махлина. Затем, по его словам, он поселился в доме у Ицика Златкиса. Предъявленный ему самый первый херем он признал, что это именно тот, который появился в канун Пасхи в прихожей школы, и что его приклеил к стене «какой-то молодой еврей», которого он не знает. Скорее всего, по его словам, «херем составлен фанатумом». А об остальных херемах он только слышал.
Поскольку собранных свидетельств для выявления истинных виновников появления херемов и соучастников их распространения все-таки оказалось явно недостаточно, чиновник Дабижа вынужден был прибегнуть к почерковедческой экспертизе. Судебным приставом были «сняты» образцы живших на том участке учителей-евреев. К сличению почерков в качестве экспертов привлекли группу авторитетных учителей во главе с областным раввином Блуменфелдом. Сличение почерков продвинуло дело. Содержатель еврейского девичьего пансиона Янкель Шейнфельд на допросе неожиданно обнаружил сходство почерка на нескольких херемах с почерком некоего называющего себя Хаимом Гондманом, написавшего в свое время объявление о том, что «он может в скорое время выучить детей чистописанию». Это, как оказалось, стало одним из бесспорных доказательств причастности к херемам Вольфа Гондмана, которого многие местные евреи знали как «Литвака», или «молодого еврея». Эксперты это сходство почерка затем подтвердили.
Когда следствие подходило к концу, выяснились факты публичных чтений херемов Гондманом в молитвенном доме и в школе на улице Золотой. Замечен он был и во время распространения херемов в разных местах. Мещанин Иосиф Шейнфельд вспомнил, что застал как-то в молитвенном доме «молодого еврея с тремя бумагами на еврейском языке». На его вопрос, что это за бумаги, тот ответил, что «эти бумаги дал ему Цукерман приклеить здесь и за это обещал ему купить сюртук». А содержатель шинка Сруль Зисман «за присягою» показал, что знает «молодого еврея» потому, что тот «в течение восьми дней приходил к нему пить водку и закусывать», однако умолчал, что «молодой еврей» несколько дней ночевал в его квартире, что потом было выявлено при очной ставке.
К сожалению своему, следователю Дабиже и судебному приставу Унтилову не удалось раскрыть непосредственное участие меламедов Мордко Маламуда и Симхи Дортмана, которые, по упорным слухам, «во время распространения херема ходили по домам евреев, уверяя их, что херем они должны исполнять в точности». Зато удалось убедиться, что отдельные херемы были написаны рукою учителя чистописания в школе Исаака Цукера и «живописца» Хаима Гурланда, перешедшего из иудаизма в лютеранскую веру и уехавшего вскоре после пасхи в Берлин. По сведениям, собранным судебным приставом Унтиловым, на этой почве между Цукером и Гурландом возник конфликт, приведший к увольнению последнего из школы, что якобы и послужило причиной для ответной мести. Выяснилось также, что на квартире, где проживал Гурланд, часто собирались хорошо ему знакомые учителя из других школ и он распускал слух о недостойном поведении Исаака Цукера в период его пребывания в Бухаресте. Кроме того, в этой квартире часто бывал и «молодой еврей», он же Вольф Гондман.
В конечном счете, расследование дела о херемах не выявило однозначной причины появления проклятия на школу, которой заведовал Исаак Цукер. Не исключено, что негативную роль в этой истории, как выяснилось во время следствия, сыграли неприязненные отношения между отдельными «действующими» лицами. Возможно, прибывший из Бердичева Вольф Гондман стал удобной жертвой конкурентной борьбы между соперничающими школами. Нельзя исключать и более глубинный фактор напряженных отношений, а именно — соперничества между существующими направлениями в еврейском образовании — религиозным и светским. Вспомним слова духовного раввина Менделя, сказанные областному раввину Блуменфельду о том, что «проклятие это противно распоряжениям правительства». Ведь известно, что царизм, под лозунгом преобразования религиозно-общинного быта евреев, всячески пытался ограничить самостоятельность еврейских обществ, сделать их более открытыми, более светскими, в том числе путём расширения сети общеобразовательных школ для еврейских детей.
Финал рассказанной истории о херемах достаточно прозаичен. «Гость» из г. Бердичева, а точнее, из Минской губернии, Вольф Гондман, как «наиболее обвиняющийся» из всех подозреваемых лиц, «в отсутствии против него доказательств уголовного характера», после ареста, в сопровождении полицейского, по распоряжению местного и с согласия Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора, был «немедленно отослан на родину, с уведомлением тамошнего начальства об образе жизни и поведении его в Кишиневе и необходимости учреждения над ним полицейского надзора по месту жительства». С остальных восьми подозреваемых в этом деле лиц, после строгого внушения, «в особенности меламедам, о недопущении впредь подобного рода попыток», была взята «подписка» с предупреждением — в случае повторения подобного их ждет немедленная высылка из Кишинева.
В заключение уместно подчеркнуть, что касается практики использования херемов (проклятия), то в талмудической литературе, в частности, указывается, что, в принципе, еврейская этика («высшая нравственность») порицает всякое проклятие.
Фальшивомонетчики
(документальный очерк)
Вначале были деньги. От них пошли фальшивомонетчики. Тоже древнейшая профессия, которую законы всех стран считают уголовной. Наказание ее представители несли самые строгие: виселица, гильотина, камера-одиночка, каторга… Однако, несмотря ни на что, преступное ремесло живет и сейчас. Не случайно национальные банки многих стран постоянно совершенствуют защиту купюр. Но и современные фальшивомонетчики, что называется, не дремлют. Впрочем, и в «старой» Бессарабии такие «мастера» не переводились…
1. «Кайзеры» и «бубновые короли»
Для начала сошлюсь на записки известного бессарабского следователя конца XIX — начала XX века Евгения Колтовского, поднаторевшего в расследовании многих судебных дел о фальшивомонетчиках. «Еще в 1880 году, — пишет он в своих «Записках следователя», — в Кишиневе были задержаны при сбыте фальшивых кредитных билетов Симха Ройтман и Сруль Глейзер. Дело о них разбиралось мировым судьей седьмого участка г. Кишинева, который, не найдя достаточных улик к обвинению в умышленном сбыте, оправдал их».
Прошло лет пять… И вот уездные казначейства забили тревогу: в денежном обращении появляется все больше фальшивых бумажных ассигнаций разного достоинства. А вообще-то деньги эти были своеобразным симбиозом негодного с фальшивым. Дело в том, что одному фальшивомонетчику пришла в голову «гениальная» мысль попросту разрывать официальные государственные кредитные билеты на две части. Одна из этих частей — пригодная к обмену в государственном банке — доклеивалась специальной (чаще всего газетной) бумагой, на которую самодеятельными «художниками» наводился характерный рисунок денежного знака с нужными подписями. Чтобы придать таким «банкнотам» вид подержанных денег, их как следует, обтирали, мяли, прежде чем пускать в дело. Для большей осторожности самодельные «кредитки» сбытчики попросту обертывали в обыкновенную бумагу, которая притом еще и скрывала от обывателей приклеенную часть фальшивки. Называли их «деньги в халатиках».
Интересная судьба ожидала вторые, настоящие, половинки разорванных официальных ассигнаций. Их сдавали в отделения госбанка за номинальную цену (по существующему положению, взамен их выдавались целые кредитные билеты). Именно такие половинки, годные к обмену, буквально потоком хлынули в кишиневские, одесские и даже киевские государственные банки. Для полиции и банковских работников вскоре стало очевидным, что орудует целая шайка фальшивомонетчиков, избравшая весьма оригинальный способ обогащения. Обнаружить злоумышленников, естественно, было нелегко.
Но недаром говорится в народе: «Земля слухом полнится». Поговаривали, и в Хотинском уезде, особенно, что ложные кредитки «творил» некий Шмуль Тетельман, мещанин из местечка Бричаны (отчего их прозвали в народе «шмульками»). Впоследствии же выявилась тесная связь Тетельмана со Срулем Ханцисом и ранее задержанным в Кишиневе самозваным Срулем Глейзером (на самом деле — Хаим Бельдерман), которые и были его компаньонами в фальшивомонетном деле. Эту далеко не святую троицу в народе назвали еще «кайзерами», или королями, подчеркивая тем самым их действительное влияние в преступном мире.
Полицейские сыщики сумели-таки выследить фальшивомонетчиков и сбытчиков их «продукции». Сыщики утверждали на суде, что им удалось даже видеть сам процесс приготовления склеенных кредитных билетов на квартире одного из обвиняемых. Однако поспешность в действиях не позволила им собрать более веские доказательства и улики. В результате суд присяжных заседателей признал обвиняемых лишь в мошенничестве (притом на сумму менее трехсот рублей). Поэтому каждого из компаньонов приговорили только к четырем месяцам тюрьмы.
После непродолжительной отсидки «кайзеры» вернулись домой. Мало-помалу Ханцис и Бельдерман приобщились к контрабандной торговле русским чаем, за что несколько раз привлекались к ответственности. В этот период за ними закрепилась кличка «бубновых королей».
Как показали дальнейшие события, бывшие «кайзеры», балуясь контрабандой, исподволь готовили очередной сюрприз на валютном рынке. Это возвращение на круги своя оказалось для властей неожиданным и весьма неприятным. Судебный процесс по делу о шайке «бубновых королей», состоявшийся в девяностых годах XIX столетия в Кишиневе, наделал много шуму в южных краях России. Суд убедился, что фальшивомонетчики не теряли времени даром и значительно усовершенствовали технологию изготовления фальшивых банкнот.
Первую из таких подделок — кредитку трехрублевого достоинства обнаружили чиновники Кишиневского отделения государственного банка. Какой-то отставной солдат принес для размена весьма подозрительную банкноту. От кого и когда ее получил, он сказать не мог. Затем подобные же «ассигнации» под одним и тем литером (номером) появились в разных уездах Бессарабии, в соседних с ней губерниях — Подольской и Волынской, а также в городе Одессе. В основном фальшивки оказались на руках у крестьян, которые по всей вероятности получили их при продаже или покупке товаров на базарах и ярмарках. Как и от кого попали к ним эти банкноты, они, разумеется, не знали. Между тем объем фальшивой денежной массы возрастал. Власти растерялись, полиция засуетилась.
В один из базарных дней в местечке Волонтировка жертвой фальшивомонетчиков, вернее, сбытчиков, чуть-чуть не стал местный поселянин Колышкин. При размене своей сторублевой ассигнации ему показались подозрительными трехрублевые банкноты, которые отсчитывали ему двое незнакомцев. Он буквально вырвал из рук одного из них свою сторублевку и схватил за руку одного из сбытчиков. К тому же в руках бдительного поселянина оказалось около двух десятков трехрублевых фальшивок, которые вместе с задержанным (второй сбытчик успел скрыться) были переданы становому приставу.
Примерно при таких же обстоятельствах в разных местах губернии были задержаны еще несколько сбытчиков фальшивых кредиток. Но дальше этого выяснение обстоятельств дела не продвигалось: изготовителей самодельных трехрублевок выявить не удавалось. Задержанные же сбытчики «проглатывали» свои языки или сами притворялись жертвами обмана. Полиция и судебные органы все больше убеждались в необходимости принятия серьезных мер по выявлению «фальшивомонетного двора» и его хозяев.
2. «Паутина» следователя Колтовского
Губернское судебное начальство поручило возглавить следствие по фальшивомонетным делам следователю Евгению Колтовскому. Это был человек примечательный во многих отношениях. Более двадцати лет следственной практики, из которых пятнадцать прошли в Бессарабии, позволили ему великолепно изучить преступный мир края. Его отличал высоко профессиональный и одновременно нетрадиционный подход к анализу преступных деяний вообще и к рассмотрению конкретных судебных разбирательств в частности.
Он имел обыкновение вести по судебным делам подробные заметки оставлять на память о них разные предметы и документы: копии актов и протоколов, не нужные для ведения дела вещественные доказательства (к примеру, пули, извлеченные из трупов самоубийц, планы, фотографии рисунки с мест преступлений и преступников, подложные документы и т. д.). Все это составляло у него обширную коллекцию. К тому же Е.Колтовский довольно часто публиковал в местных газетах материалы о судебных процессах, которые впоследствии составили две книжки его очерков.
При обдумывании сложившейся непростой ситуации, связанной с изготовлением и распространением в крае фальшивых денег, следователю пришла спасительная мысль систематически наносить на особую карту уездов Бессарабии и Подольской губернии все пункты, в которых обращались фальшивые кредитные билеты; места, где были задержаны их сбытчики, села и местечки, в которых они жили, а также места, где они сбывали фальшивки.
К этой карте прилагалась особая таблица, в которую следователь Е. Колтовский помесячно заносил каждый случай обнаружения в губернии ложных денег. Таблица эта показывала явную тенденцию увеличения потока их у населения. Карта же, в свою очередь, свидетельствовала, что наибольшее распространение фальшивки получили в «северном» уезде Бессарабской губернии — Хотинском, а больше всего случаев сбыта самодельных кредиток приходилось на местечко Бричаны. За Хотинским следовали ближайшие к нему уезды Бессарабской и Подольской губерний. В остальных же уездах случаи обращения фальшивых денег были довольно редки. Наконец, из карты было видно, что задержанные сбытчики фальшивок имели различные сношения с Хотинским уездом, и главным образом с местечком Бричаны. Как правило, они промышляли и попадались в руки полиции не по месту своего жительства, а в более отдаленных населенных пунктах.
Когда следователь Е. Колтовский соединил на своей карте прямыми тонкими линиями все нанесенные на нее пункты с местечком Бричаны, то получилась довольно густая сеть линий, похожая на путину, захватившую собою всю Бессарабскую и большую часть Подольской губернии. Центром образовавшейся паутины оказалось местечко Бричаны, а в некоторых ее местах, ближе к краям, — сбытчики фальшивых кредитных билетов, вроде пауков, бегающих по нитям этой паутины.
Таким образом, следователь пришел к мысли, что фальшивые деньги распространяются из «северного» уезда, в центре которого, в Бричанах, была разоблачена когда-то упомянутая нами группа Шмуля Тетельмана. Однако карта не могла ответить на главный вопрос: где именно находится монетный «двор» или «фабрика», и кто изготовляет фальшивки.
В высоких судебных и полицейских инстанциях, с учетом рекомендаций следователя Е. Колтовского, решено было направить «полицейские розыски» в Хотинский уезд и «атаковать его систематически».
3. Когда сыщики нетерпеливы…
Сначала в «разведку» командировали только двух сыщиков. Инструктаж был четок: стараться главным образом обнаружить место подделки денег, ничего самовольно не предпринимать, и о каждом шаге немедленно доносить по службе.
На «дело» выехали два сыщика: профессионал из Одессы — Сруль Купершмидт и Копель Хотинский из Кишинева. О втором сыщике следует сказать особо. Он был, что называется, перебежчик из «армии преступников», судимый в свое время за мошенничество и известный в преступном мире аферист. С прежней своей привязанностью — преступным миром воевал энергично и небезуспешно, за что поплатился впоследствии жизнью.
Поиски велись в двух направлениях. Первая «рыбка» клюнула у Купершмидта. По пути в Подолию, на станции Кодыма, он встретил своего знакомого шорника Мошку Киблицкого. Разговорились. Знакомый по просьбе Купершмидта обещал купить в городе Балта в виде образца четыре фальшивых кредитных билета трехрублевого достоинства. Позже он признался, что купил эти фальшивки у некого Сруля Рудного, обещавшего ему достать «целую партию» таких ассигнаций, если найдется надежный покупатель. «Покупателями» стали приглашенные в помощь сыщику пристав и околоточный надзиратель, которые вместе с Купершмидтом и его знакомым Мошкой Киблицким выезжают в Подольскую губернию по месту жительства продавца фальшивых денег Сруля Рудного и покупают у того сорок самодельных, опять-таки трехрублевых банкнот. Продавца их, естественно, немедленно арестовывают и ведут дознание.
Позднее одесские сыщики «открыли» главный штаб сбытчиков фальшивых кредиток, расположенный в городе Могилеве Подольской губернии. Один из арестованных, состоявший в родстве с «кайзером» Ханцисом, признался, что фальшивые трехрублевки фабриковались в селе Белявинцы — вблизи бессарабского местечка Бричаны. Так что расчет следователя Е. Колтовского в целом оправдался. При обысках в домах бывших «кайзеров» и арестованных сбытчиков была обнаружена обильная переписка, убедительно свидетельствующая о существовании хорошо организованной шайки преступников, состоявших в тесном знакомстве и даже в близком родстве. Во время судебного разбирательства стало также известно о далеко идущих планах главарей шайки фальшивомонетчиков. На их «фабрике» со дня на день уже готовились перейти к изготовлению новой фальшивой банкноты достоинством в пять рублей. Об этом говорилось в одном из обнаруженных писем.
Как же шли дела у другого сыщика — Копеля Хотинского? Приехав в местечко Атаки, он разыскал старого знакомого (или бывшего компаньона) Арона Брофмана. От него он узнаёт, что тот может достать большую партию фальшивых кредитных билетов. Хотинский тут же соглашается купить для «образца» и осторожного сбыта десять фальшивых трехрублевок по рублю и десять копеек за штуку.
О своей находке сыщик немедленно телеграфирует по службе и получает подкрепление в лице пристава Дунского из Кишинева и переодетого и загримированного «под покупателя» местного околоточного надзирателя, представившегося «купцом из Николаева»,
В условленном ранее трактире происходит встреча с продавцом фальшивых билетов Ароном Брофманом, на которой «купец из Николаева» изъявляет желание приобрести значительную партию фальшивых кредиток, которые ему очень понравились. Польщенный продавец в ответ заявляет, что может достать большую партию денег у одного знакомого в местечке Бричаны, но надо склонить к этому родственника — некоего Сруля Магальника, живущего в местечке Секуряны. Сыщики смекнули, что сама удача идет им прямо в руки. В тот же день продавец и «покупатель» выезжают в Секуряны, находят Магальника и, заручившись его согласием достать с Брофманом пятьсот трехрублевых банкнот по рублю каждая, на другой же день едут в Бричаны.
Посредники направляются разыскивать продавца, а Копель Хотинский со знакомым «купцом» остаются ожидать в гостинице постоялого двора. Вскоре Брофман приносит пятьдесят совершенно новых фальшивых кредиток, на которых была «вполне еще свежа краска». При этом Брофман объяснил, что больше пока достать не может, но спустя «несколько часов можно будет достать еще несколько сотен».
При виде «свежеиспеченных» банкнот у сыщиков «в зобу дыханье сперло», они не в меру засуетились. Этого было достаточно, чтобы опытный аферист Брофман почувствовал недоброе и попытался незаметно выскользнуть из комнаты, но мнимый купец из Николаева стремглав бросился наперерез и грубо загородил ему дорогу. Делать было нечего. Брофмана пришлось арестовать. Лишь на третий день из него удалось вытянуть имя хозяина фальшивых билетов. Это был Хаим Бельдерман из Бричан, известный местным жителям как «кайзер», а судебным органам — как Сруль Глейзер.
Дело было вконец испорчено: воспользовавшись «подарком» сыщиков, Бельдерман и Магальник сумели скрыться. Сбежал и другой «кайзер» — Сруль Ханцис, друг и единомышленник Бельдермана. Спустя некоторое время стало известно, что местные жители видели их на подводах, спешащих по дороге к железнодорожной станции Новоселица.
Через несколько месяцев на имя жены Бельдермана пришло письмо из далекого Нью-Йорка, подписанное, конечно же, вымышленным именем. Но смысл письма ни на минуту не вызывал сомнений, что оно написано Бельдерманом. В послании сообщалось, что беглецы благополучно пересекли океан, устроились на работу, и думают в скором времени выписать своих родных… Просьба российских судебных инстанций к американскому правительству о выдаче фальшивомонетчиков была отклонена… Вскоре семьи беглецов действительно выехали в Америку.
Губернское полицейское начальство расценило операцию по поиску «фальшивомонетной фабрики» как провал. Правда, после происшедших событий распространение поддельных ассигнаций, а тем более их изготовление резко пошло на убыль. После того как из обращения было изъято несколько тысяч фальшивых трехрублевок, поток их совсем иссяк.
4. Покаяние сыщика Копеля Хотинского
Кто-кто, а Копель Хотинский долго не мог успокоиться, сконфуженный неудачной миссией в Бричанах и бегством главарей фальшивомонетчиков. Как знамение с неба воспринял он известие, полученное в сыскной полиции, о появлении в Кишиневе и Белецком уезде фальшивых медных пятаков. В Хотинском заговорили честолюбие и профессиональная гордость. Желая реабилитировать себя в глазах начальства, он сам вызвался обнаружить злоумышленников.
На базаре в местечке Калараш сыщик знакомится с неким Шимоном Милерманом, доверительно сообщившим ему, что собирается с семьей в Америку, а потому распродает свое имущество и желает «между прочим, продать машинку для чеканки фальшивых монет». На этот раз сыщик действовал весьма обдуманно. Он согласился сам купить предлагаемую «машинку» за сто пятьдесят рублей, дал задаток и условился с продавцом приехать за ней в Бельцы, где она находилась. Хотинский приезжает в условленный день в Бельцы и дает знать о себе Милерману. Едва тот приносит свое детище в гостиничный номер, как его арестовывают. Затем пристав немедленно производит обыск в том доме, из которого продавец вынес свой агрегат.
И какая удача! В доме обнаруживают потайной ход на чердак, где изготовлялись самодельные пятаки, там же находят многие принадлежности для их подделки: куски из листовой меди, разные инструменты и т. д. Словом, налицо была блестящая работа сыщика.
Очередное разоблачение фальшивомонетчиков, как было замечено ранее, стоило Копелю Хотинскому жизни. В местечке Калараш ему удалось выследить, а затем организовать «красивый арест» лиц, занимающихся подделкой серебряных пятидесяти — и двадцати пятикопеечных монет нового образца, отливавшихся из олова шорником Нутой Вайсманом и кузнецом Мошкой Оларём. Чтобы выйти на след преступников, Хотинский применил несколько не свойственных ему приемов сыска. Впрочем, это, скорее всего, диктовала сложившаяся обстановка. Сам ехать в Калараш он до поры до времени не решался: многие в местечке его уже знали. Он уговорил заняться поисками фальшивомонетчиков своего давнишнего знакомого, в прошлом мыловара, затем афериста, а ныне ищущего работу некого Шлизмана.
Тому удалось-таки втереться в доверие к фальшивомонетчикам и устроить будто бы выгодную продажу имеющихся у них трех «машинок» в городе Бендеры (так было условлено с Хотинским). Покупателем оказался сам Копель Хотинский. Уловка удалась на славу. Когда в гостиничном номере из «машинок» извлекли образцы только что отлитых из олова «серебряных» монет, нагрянула полиция и взяла фальшивомонетчиков с поличным. Арест их наделал много шуму. Собралась большая толпа любопытных обывателей. Когда был составлен протокол, и полицейские с богатой добычей покидали постоялый двор, из толпы неожиданно выбежал человек и с криком «Вот тебе, доносчик!» нанес Хотинскому сильный удар в бок каким-то твердым предметом и, пользуясь темнотой и переполохом, скрылся.
После нападения сыщика стала мучить боль в боку. Он потерял аппетит, начал быстро худеть, наконец, слег в больницу и через две недели умер. Так неожиданно закончилась жизнь известного бессарабского сыщика с «темным» прошлым, не дававшего преступному миру фальшивомонетчиков «делать», как говаривал один из них, «такую маленькую, но сносную жизнь».
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2020/nomer2_3/anikin/
