Перевод с немецкого статьи из газеты «Die Welt» Леонида Комиссаренко
Предисловие
Что переживает еврей, проходя в эти дни через Эрфурт под кипой? Самотестирование с десятью остановками Зеева Авраами — с иранским сторонником AfD (АдГ), робким раввином и отчаявшимся президентом службы защиты конституции, который думает об эмиграции.
***
Присоединяйтесь к нам в нашем путешествии. Оно длится два часа и ведет через две Вселенные. Начинается оно на центральном железнодорожном вокзале Берлина, первый путь, поезд 503 в направлении Мюнхена. Отъезд во вторник, 6:30. Висящие на платформе плакаты. Плакаты, посвященные 30-летию падения Стены. Мирная революция. Менее чем через два часа мчавшийся со скоростью 250 километров в час поезд теперь медленно пробирается к станции Эрфурт. Седьмой путь.
Здесь нас встречают плакаты другого рода, остатки жаркой избирательной кампании. «Верните свою страну себе», «Мы — Народ», на одном из плакатов изображены три женщины в хиджабах и лозунг «Свобода мысли, 30 лет спустя».
ПЕРВАЯ ОСТАНОВКА
От железнодорожного вокзала до Анжера, как бы сборного пункта всех трамваев Эрфурта, дорога занимает всего несколько минут. Это красивый город, смесь барокко и неоготики. Каждые несколько шагов — церковь. Город, как и все крупные города в Восточной Германии, был полностью перестроен за счет западногерманских налогоплательщиков, — цена за падение Стены. Старый город выглядит как голливудские кулисы. Я спрашиваю местного фотографа, почему все смотрят на нас, и он говорит, что это, вероятно, из-за кипы на моей голове, он и сам никогда не видел еврея и ни с кем из них не разговаривал, пока ему не исполнилось 18 лет. Не смотри на меня, говорю я и прошу его открыть глаза и искать скинхеда с татуировками, пирсингом и розоволосыми подругами, потому что именно для этого мы и приехали сюда — найти всех избирателей фашистской партии. В течение 14-и часов мы по этому описанию и будем искать этих духов.
Мы спрашиваем молодую пару, где могли бы поговорить с мусульманами здесь, в этом районе, они неуверенно показывают направление и говорят: «В мусульманском квартале». Когда мы добираемся туда, то обнаруживаем, что территория крошечная, полторы грязные улицы, есть парикмахерские, халяльная бойня, продуктовые магазины и ресторан, в котором также есть и сладости. Двое мужчин стоят перед парикмахерской в Вайсфрауэн переулке. Я заговариваю с ними на иврите и арабском языке, они нас оскорбляют. Идем дальше.
Фотограф просит меня остановиться перед мясной лавкой — есть хороший мотив. Мясник с десятисантиметровым ножом в руке подходит к двери и зовет кого-то через улицу. Прибегает молодой человек и требует, чтобы мы прекратили фотографировать и удалили все сделанные нами фотографии.
Конечно, мы отказываемся. Ему 29 лет, всего пять лет назад прибыл из Сирии, и уже владеет рестораном и магазином пахлавы. «После выборов мы живем в абсолютном страхе, — говорит он, — теперь они вторая по величине партия, они поставили ногу в дверях. Сидят в доме на диване, а кто в доме, тот и решает, кому разрешено в нем оставаться».
Страх родился в Дрездене (он имеет в виду Галле), говорит он. «Если это случилось с евреями, у которых есть защита, это случится и с нами. Мы и евреи должны объединить усилия. Если они будут преследовать нас, они также будут преследовать евреев. Мы и евреи должны осознать, что AfD ни для кого, это против всех». Я спрашиваю его, как его зовут. Махмуд Дарвиш, говорит он, как и известного палестинского писателя.
У мусульманской общины в Эрфурте всего несколько небольших молитвенных домов, поэтому сейчас они строят огромную мечеть в промзоне на окраине города. Чтобы остановить строительство, активисты AfD неоднократно ранним воскресным утром включали на полную мощность громкоговоритель и озвучивали призыв муэдзина, чтобы соседи почувствовали, как их жизнь будет звучать в будущем. Когда мы проезжаем мимо строительной площадки, там никто не работал — из-за споров. Некоторые говорят, что стоимость мечети в итоге составит 20 миллионов евро.
ВТОРАЯ ОСТАНОВКА
«Как это возможно, что община из 300 человек может позволить себе мечеть за 20 миллионов евро?» — спрашивает 66-летний Эфраим Литбер, как и пятьдесят процентов израильских жителей Эрфурта. Он приехали из-за любви и остался после того, как она давно поблекла: «Когда я приехал сюда в 2003 году, уровень безработицы составлял 22 процента, а сейчас — 4-5 процентов». Поэтому он не считает, что экстремизм имеет экономические основы.
«Это ментальная проблема. Люди здесь чувствуют себя обделенными. Это правда, что их пенсии и зарплаты ниже, чем на Западе, но, прежде всего, дело в том, что стена в их головах никогда не падала, стена, которую нельзя разрушить молотом. Они не хотят глобализации, никакого технического прогресса, международного мира без границ. Для них тот, кто живет здесь только 25 лет, является пришельцем. Им нужен авторитет, тот, кто точно скажет им, что делать, как и когда делать».
Кризис беженцев еще более усилил страх, говорит он.
«Люди приходят в социальную службу или центр занятости и видят мусульман, у которых уже есть квартира и медицинская страховка, холодильник и сотовый телефон, они слышат, лозунг Западной Германии «Беженцы, добро пожаловать», в то время как их все еще называют Оссис и обращаются как с неудачниками». Они не чувствуют себя гражданами второго сорта, они чувствуют себя чужими в своей стране».
Он считает, что недавние выборы были только началом. Он уже посоветовал своим двум детям искать другую страну. Он останется здесь. Он не может позволить себе больше ничего со своей пенсией. Он с тревогой говорит о нацистских маршах в городе, о том, какие люди действительно стоят за мечетью и каковы их истинные намерения. Это может произойти снова, говорит он, — убивают своих собственных граждан, как это сделала Германия восемьдесят лет назад. «Ты боишься?» —спрашиваю я его. «В 1973 году с Ариэлем Шароном я форсировал Суэцкий канал, — ответил он, — там и утонули все мои страхи».
ТРЕТЬЯ ОСТАНОВКА
Менее чем в ста метрах от центра есть еще одна достопримечательность: бесконечные ряды уродливых серых многоэтажек. Старики стоят у окон, в пижамах, непрерывно курят. Вы не встретите здесь туристов. В этом районе стоит новая синагога. Мы осматриваем ее дверь. Это такая же дверь, как и в Галле. На эту дверь я бы не продал страховку. Но дверь в Галле не сломалась по другой причине — этот неудачник не смог ее сломать.
Нас принимает 35-летний раввин Александр Начама. Родился во Франкфурте, вырос в Берлине, в течение шести лет занимал соответствующую должность в Дрездене, прежде чем год назад приехать сюда. До 1989 года община насчитывала всего 26 членов, сейчас, после иммиграции из России, во всей Тюрингии насчитывается 800 человек. Когда я позвонил ему, он сказал, что лучше не гулять по городу в кипе.
«Нападение в Галле было очень пугающим, — говорит он.— Там точно так же, как здесь, а не как в Берлине или Мюнхене — мы не получаем никакой защиты, поэтому страх остался. Вначале полиция была здесь, но теперь все вернулось к старому. Солидарность немцев длилась всего две недели».
Я рассказал ему о Дарвише, сирийце.
«Правильно, мы в одной лодке. Фашисты представляют опасность для евреев. Когда Бьёрн Мике говорит о памятнике позора, когда он призывает к повороту на 180 градусов в немецкой культуре памяти, когда он пишет то, что пишет в своей книге, мы точно знаем, кто он. Сейчас у него под прицелом беженцы, но мы точно знаем, в кого он целится».
Но AfD всегда утверждает, что она хочет быть с вами, и Махмуд говорит то же самое: опять же, все бегут за евреями, но на этот раз, чтобы быть их друзьями.
«В Дрездене люди из AfD регулярно приходили ко мне и говорили, что мы должны быть друзьями, ведь у нас общий враг, но я знаю, что я был просто их алиби-евреем. Они очень умные люди, очень манипулирующие и опасные. Хекке — учитель истории. Но вместо того, чтобы преподавать историю и учиться у нее, он пытается ее стереть. И изобразить восточных немцев в качестве жертв. Его последователи — это люди, которые не принадлежат стране, а он дает им чувство принадлежности. И как только почувствуешь себя частью группы, не будешь особо задумываться о том, в чем суть этой группы».
Наступит ли момент, когда вы скажете своей общине: хватит, мы должны отсюда уйти?
Нахама не торопится с ответом. Его отец был раввином, его дед воевал против нацистов, был депортирован в Освенцим и выжил только благодаря своему голосу. Он был «Соловьем Освенцима», пел для офицеров, получал за это дополнительный хлеб, а после освобождения отправился в Берлин и стал кантором.
«Моя бабушка всегда говорила, что после желтой звезды она чувствовала частью свое свободы не показывать, что она еврейка», — говорит Нахама. — В 2000 году, задолго до прибытия беженцев, в синагогу были брошены коктейли Молотова. Бутылки с огнем и AfD принадлежат к контексту преследования евреев, которое продолжается 800 лет: резня в 13 веке после Черной чумы, Мартин Лютер, который учился здесь, концентрационный лагерь Бухенвальд по соседству».
Мы должны быть мазохистской религией, говорю я Нахаме. Меня можете не цитировать, говорит он с горько усмешкой. «Нужно уходить, если больше нельзя пройти по улице таким, как ты есть», — наконец отвечает он на мой вопрос. Когда Нахама выходит на улицу, он прячет свою кипу под шляпой.
ЧЕТВЕРТАЯ ОСТАНОВКА
На первом этаже старой синагоги, ныне музея, мы встречаемся с 68-летним пастором Йоханнесом Штеммлером. Он переехал в 1982 году из Берлина в Эрфурт.
«Когда стена пала, возникла абсолютная эйфория. Мы могли выбирать, разговаривать, дышать, но затем наступила повседневная реальность, и все, что у людей было — работа, порядок, образ жизни — было выдернуто у них из-под ног. Все изменилось, и многие попали в экзистенциальный кризис».
Но после 30 лет— разве не время для извинений?
«Никаких извинений. Большинство избирателей AfD моложе тридцати. Любой, кто выбирает AfD, — нацист, любой, кто говорит, что Гитлер был не только злом — нацист, каждый четвертый здесь нацист».
«Прежде всего, ему стыдно». Это он рассказывает мне о своем соседе, избирателе AFD, который сказал ему, что он хороший человек, ему не о чем беспокоиться, потому что, если AfD придет к власти, они позаботятся о нем.
Мы едем в гетто Berliner Platz, где AfD набрал более 30 процентов голосов. Согласно статистике, мы должны бы увидеть парочку скинхедов, которая соответствовала бы нашей картинке, но гетто заброшено. Мы едем в университет.
ПЯТАЯ ОСТАНОВКА
Александр Тумфарт — профессор политической теории в Университете Эрфурта. Он знает все о насилии, ненависти, ксенофобии, стремлении к власти, всему пакету оправданий. Он всегда занят темой, особенно сотнями конвертов, которые были сделаны, чтобы держать проблему под контролем.
По словам Тумфарта, после нападения на синагогу в Эрфурте, «ThüringerMonitor» провела опросы. Правые, говорит Тумфарт, обещают скучающей молодежи мир приключений и эскапизма, возможности делать все, что они хотят без оглядки на родителей, соседей, учителей и полиции.
«При одном из наших опросов, — говорит он, — 70 процентов респондентов сказали, что хотели бы жить в сельской местности, их мечта — дом в деревне и автомобиль». В таком же опросе у нас 67 процентов утверждают, что жизнь в сельской местности слишком изолирована для них, слишком оторвана от мира. Причем 67 процентов говорят, что для них нет никакой разницы между Восточной и Западной Германией, но 90 процентов утверждают, что чувствуют себя гражданами второго сорта».
Вы описываете биполярное общество здесь. Нечто из того, что потребовало бы клинического, а не социального лечения.
«Они верят в реальность, которой не существует, и живут этим. Я спрашиваю их, что нужно изменить, и они отвечают: «Все. Ничего». Это когнитивный диссонанс. Они говорят, что не хотят Хокке в правительстве, а затем выбирают его».
Вы и ваши либеральные друзья продолжаете указывать пальцем на АfD. Это всего 23 процента. Где остальные 77? Почему вы не выходите на улицы и не протестуете: Нет, никогда больше эти свиньи не должны в Германии возвращаться наверх?
Тумфарт нервно скользит по стулу, краснеет, говорит громче.
«28 процентов студентов, которых я обучаю, сказали в опросе, что они думают, что у евреев слишком много власти». Он несколько раз бьет себя по груди. «Как я могу позволить это? Если 28 процентов студентов считают, что у евреев слишком много власти, тогда мы должны изменить всю нашу учебную программу здесь и в других университетах».
На прошлой неделе Тумфарт в электронном письме, которое он послал декану факультета, попросил провести дискуссию, на тему: Почему так много студентов заканчивают университет с такими антисемитскими настроениями. «Я знаю, что противостояние не устраивает немцев, но мы должны столкнуться с этой реальностью, — говорит он, — все остальное означает жить с ложью, и кто живет с ложью, с репрессиями, однажды проснется в реальности, в которой члены АfD сидят в правительстве. И тогда они повернутся против нас. Мы должны говорить, никаких священных коров и никакой бесполезной политкорректности». Прошло более недели, никто на его электронную почту не ответил.
Мы прощаемся и идем в Институт религиоведения. По дороге кто-то спрашивает меня, не из Моссада ли я, потому что только люди, которые работают на Моссад, не боятся ходить сюда в кипе. Мы подходим к нескольким студентам, нормальным студентам, а не к тем, чей образ у меня в голове, и спрашиваем, голосовали ли они за AfD. Никто не ответил утвердительно. Судя по статистике, нас обманул каждый четвертый.
Позже вечером Стефан Воллерэйн, один из двух сопредседателей земельного отделения AfD, объясняет нам, что никто публично не признает, что голосовал за AfD, потому что все боятся социальных и профессиональных последствий, если станет известно об их политических взглядах.
В Институте религиоведения мы разговаривали с доцентом по исламоведению. После интервью он написал фотографу мейл просьбой удалить его имя. Ему 42 года, у него есть жена и ребенок, он родился в Иране и приехал в Эрфурт в 2008 году, чтобы получить докторскую степень и обучаться здесь. Жизнь в университетском городке характеризовалась космополитизмом и интернациональностью. Он опасается, что с приходом беженцев с 2015 года все изменится.
«Я прекрасно понимаю местных жителей, — говорит он, — жизнь стала менее приятной — вдруг в трамваях полно людей, вышедших из мечети, или полно женщин в хиджабах. Люди помнят канун Нового года в Кёльне и террористический акт в Берлине. Они видят в бассейне беженцев, которые не имеют ни малейшего понятия, как там себя вести. Германия не страна мульти-культи. Здесь нужно стать немцем. Здесь нельзя иметь параллельную культуру. У меня есть друг, который уже двадцать лет живет здесь и до сих пор утверждает, что Коран — его единственная культура. Это бомбы замедленного действия, и я бы многих их них отправил домой».
В течение нескольких часов мы искали кого-то, кто голосовал за AfD или поддерживал её, и наконец нашли в самом неожиданном месте.
ШЕСТАЯ ОСТАНОВКА
Возвращаемся в гетто. До сих пор ни татуировок, ни скинхедов. Просто много злых выражений лица, полных недоверия, взгляды, которые пугают нас, вселяют в нас страх. Не беспокойся, говорю фотографу, мы из Моссада. Мы разговариваем с двумя избирателями AfD, мужчиной и женщиной. Оба пахнут как винный магазин. Оба проголосовали за партию, но не знают почему или чего от нее ожидают. Оба отвергают ислам, но не знают мусульман. Я спрашиваю женщину о ее работе, и она отвечает, что больна, как будто это ее работа. Мы идем, и мужчина говорит, что хочет мою кипу. Фотограф говорит ему, что он может заказать себе онлайн.
Вскоре после этого я встречаюсь с другим избирателем AfD, 44-х лет.
«Это началось с того, что я ходил на демонстрации, митинги и вечеринки левых, — объясняет он свое решение. — Они все время говорили о глобализации, о деревьях и климате, и постепенно я понял, что люблю людей больше, чем деревья, в то время как у них мало что осталось для людей. Они думают, что одной из главных проблем является то, что на планете слишком много людей. Кто же должен тогда детей рожать, мусульмане? Итак, есть ли у нас выбор между планетой, где айсберги не тают, но нами правят мусульмане, или планетой с кризисом климата и западным образом жизни? Мне не нужны долгие раздумья. Я не хочу жить там, где действует мусульманский закон. И перестаньте искать татуировки и скинхедов. У нас есть дантист депутат парламента, спикер земельной организации — юрист, а наш председатель — учитель истории».
Пока мы идем, я думаю о логотипах. Джаз-наци, вегетар-наци, гринпис-наци. Мимо нас едет на велосипеде. 13-летний мальчик. У него прическа, как у Гитлера.
СЕДЬМАЯ ОСТАНОВКА
Стефан Крамер — президент службы защиты конституции в федеральной земле Тюрингия. Его титул — только обязанная немецкому прошлому «прачечная» слов. На самом деле он глава тюрингской секретной службы. Он похож на психиатра из вестерна Вуди Аллена в синхронном переводе на немецкий. Он произносит длинные темные монологи. Он либеральный еврей. Собственно говоря, он не должен быть здесь, но он все еще здесь.
Он признает, что результаты выборов его удивили. Он думал, что фашисты получат намного больше голосов. Он также признает, что близок к отчаянию. Экстремисты обещают за его голову вознаграждение, так как он объявил им войну, но он их не боится. Скорее, он боится, что из прошлого ничего не было извлечено, что история снова нас догонит. Он настолько сыт по горло, что больше не произносит публичных юбилейных речей. Последнюю он держал в прошлом году, к 80-летию Хрустальной ночи в бывшем концентрационном лагере Бухенвальд, здесь, по соседству.
Рис. 2: В синагоге: раввин Алексачдр Нахама с автором Зеевом Аврахами (слева)
«Я достиг в своей жизни точки, — говорит он, — в которой нужно задуматься о том, что делать со своей семьей, потому что я понимаю, что должен был уехать ещё десять лет назад. Я никогда здесь, в Германии, не покупал дом — чтобы у меня всегда была возможность упаковать чемоданы и уехать, и этот момент не за горами. Ни одно из наших предложений по борьбе с антисемитизмом не было реализован. Ни одно.
Я занимаюсь этим уже двадцать лет, и сегодня должен сказать себе, что ничего не достиг. Мы топчемся на месте, всё ещё ведём такую-же дискуссию. Если полиция говорит мне, что в особой защите синагоги в Галле на Йом Кипур нет необходимости, и это при подобных нападениях по всему миру и ножевой атаке на полицейского перед одной из синагог в Берлине за неделю до этого, то ничего иного мне в голову не приходит.
Евреи жили здесь с 320 года, когда германские племена все ещё жили на деревьях, но теперь мы должны принять решение. Мы можем быть настойчивыми и оставаться здесь, но для чего? Жить в страхе? Давайте забудем, что антисемитизм широко распространен среди среднего и высшего классов, полиции и спецслужб. Теперь он даже на выставлен на обозрение. Я вижу людей в супермаркете, которые свою нацистскую татуировку выставляют напоказ, а другие подходят к ним и небрежно спрашивают: «Скажите, где вы нашли Рождественское печенье?» Нацистская татуировка больше не проблема. Мы слышим, как четырехлетние дети говорят на нацистском жаргоне. Четырёхлетние!
Евреи должны уйти. Каждый, кто останется, будет нести ответственность за свою судьбу. Десять лет назад я думал, что после того, что здесь произошло, я не хотел бы сдаваться, но постепенно, медленно, начинаешь понимать, что здесь произошло в 1920-х годах».
Крамер разгневан. Очень разгневан. Но он понимает и избирателей AfD:
«В течение тридцати лет с ними обращались как с гражданами второго сорта. Они получают зарплаты на 30 процентов меньшие, чем кто-либо на Западе, выполняющий ту же работу, их пенсии сократили, а также их труд во времена ГДР не учитывается или учитывается не полностью, поэтому некоторые из них вынуждены собирать пластиковые бутылки, чтобы дотянуть до конца месяца.
И тут Германия впускает в страну миллион беженцев и тратит на них миллиарды евро, не повышая налогов даже на одну тысячную процента. Люди, голосующие за AfD, могут иметь крайние взгляды, но они не глупы, они понимают, что у государства всегда были эти деньги в резерве, но вместо того, чтобы тратить их на своих восточных сограждан, оно тратило их на иммигрантов. Им сказали, что невозможно в течение тридцати лет позволить себе платить равные зарплаты и пенсии.
Многие считают, что нет ничего из того, чем им как немцам можно гордиться — ни гордости, ни патриотизма, ни идентичности, ни ценностей, ни Бога, в которого можно верить, поэтому любой, кто не такой, как они, представляет угрозу. Ностальгия и красивые речи эпохи ГДР стали модными и заполнили вакуум».
Рис. 3: В центре города: Зеев Аврахами с Эфраимом Литбером, одним из немногих еврейских граждан Эрфурта
ВОСЬМАЯ ОСТАНОВКА
Вечером мы всё ещё в Эрфурте, AfD празднует там свою победу на выборах. Как ни странно, нас нет в списке гостей, поэтому мы идем на промышленный склад, где происходит политическая дискуссия. Стефан Мёллер, председатель земельного отделения партии, является одним из пяти гостей на подиуме. Он, конечно, находится справа и все время смотрит на свой мобильный телефон.
В аудитории 18 человек, половина из них журналисты. На столе лежат открытки с просьбой загрузить приложение «Демократия», если вы хотите узнать, в чем дело. Это довольно скучный вечер (особенно учитывая причудливость избирательной партии), до того момента, когда 44-летнему юристу Мёллеру предложили описать свое видение Германии на следующие 25 лет. «Я надеюсь, что Германии удастся забыть свои прошлые идеологии», — говорит он.
После обсуждения я спрашиваю его, почему он говорит что-то подобное, тем более что его партия хочет сидеть в одной лодке с евреями. «У Германии долгая история многих хороших вещей, — объясняет он. — Мы должны не просто помнить эти двенадцать лет, мы должны принимать во внимание контекст, и, что более важно, невозможно установить моральные стандарты для своей истории. Это можно сделать только с настоящим и будущим, напишите, пожалуйста, я очень разочарован тем, что евреи отвернулись от нас. Мы за Иерусалим — столицу Израиля и, и мы против антисемитской иммиграции. Меня огорчает что евреи не хотят с нами сотрудничать».
Мы ушли на последнюю прогулку. Мы фотографируем знаменитый собор и идём по Крамербрюке. Спрашиваем группу молодых людей, голосовали ли они за AfD, и один из них говорит «да»; он сделал это, потому что их страница в Facebook была такой крутой.
ДЕВЯТАЯ ОСТАНОВКА
Я разговариваю по телефону с доктором Александром Йенделлем, религиозным социологом из Лейпцигского университета и экспертом по правому экстремизму.
«Существует много параллелей между правым экстремизмом в Западной и Восточной Европе, — говорит он, — но в отличие от других стран, у Германии нет иммиграционной традиции, мы не Франция, которая принимает своих собственных граждан, уже владеющих языком, и мы не Нидерланды, где нужно просто принять демократию, чтобы быть натурализованным. Немцы ожидают, что придут и уйдут. Национальность зависит только от крови. В последнее время Германия стала более современной, но это — фундамент.
Кроме того, мы единственная страна, в которой проживают граждане Востока и Запада. Многие тюрингцы очень мало общаются с иммигрантами. Когда я еду в Берлин, то почти удивляюсь тому, что люди говорят по-немецки. Здесь не так. Берлин влюбился в других, потому что позвал других. Этого не будет здесь — не только в отношении беженцев, но и всех тех, кто отличается».
Йенделл не считает, что причина в экономических проблемах. Он считает, что люди здесь с трудом удаётся чувствовать сострадание.
«Когда Стена пала, многие мигрировали на запад. Много светлых голов, в основном женщины. В результате у нас здесь много необразованных, в особенности социально необразованных людей. Здесь много ксенофобии, чувства жертвы, расизма, авторитаризма. Часто не были удовлетворены их детские потребности. Они были воспитаны, чтобы делать именно так, что им говорят. Их объяснения очень понятны, но ни одно из них не оправдывает их поведение при голосовании».
Он подтверждает, что кризис с беженцами создал политический вакуум, в котором и возникла AfD. Но он думает, что люди, которые перешли на сторону AfD, уже были расистами, когда выбирали традиционные партии. AfD только лишь предоставила им платформу, они остановились, а Меркель и другие политики быстро рванулись вперёд.
«Хёкке очень умён. Он знает, что его база считает, что евреи выиграли от того, что стали жертвами, поэтому он пообещал сделать жертвами и их. Он понимает, что никто не хочет чувствовать себя виновным навсегда, но Хёкке не хочет быть ни виновным, ни ответственным. Есть много аспектов регрессии как здесь, так и во всём мире, которые напоминают мне о двадцатых годах.
Это опасно, потому что люди просто живут своей жизнью, покупают машину, путешествуют. Они не хотят знать ничего о политике, и это еще один вакуум. Мы должны говорить о том, что происходит в нашем обществе. Мы не должны говорить с ними о политике, но об их страхах и их мечтах, мы должны взять их за руки, проявить сочувствие. Им нечего терять. Все это — эмоциональная проблема, мы не можем решить ее рациональными средствами».
ПОСЛЕДНЯЯ ОСТАНОВКА
Путь девять. 22 часа 42 минуты. Поезд № 1501. Молодой немец сидит напротив меня. Три женщины, турецкая мать и две ее дочери-подростка сидят за столом рядом с нами. Мать достает свой сотовый телефон и включает турецкий канал Youtube, и все трое начинают отчаянно смеяться, совершенно неконтролируемо, — смех, которому абсолютно все равно, что думают другие в поезде. В отличие от большинства пассажиров, у нас с молодым человеком нет наушников. Мы хотели бы почитать и, возможно, немного поспать. Затем поезд покидает вокзал, и через громкоговорители голос приветствует нас на борту поезда и говорит: «Следующая остановка — Галле».
***
Перевод с английского для статьи в «Die Welt» сделан Беттиной Абарбанелл
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2020/nomer2_3/komissarenko/
