Члены Государственной Думы:
Председатель: Михаил Владимирович Родзянко, октябрист
Андрей Андреевич Булат, трудовик
Евгений Петрович Гегечкори, социал-демократ (меньшевик)
Георгий Георгиевич Замысловский, товарищ прокурора Виленского окружного суда
Николай Евгеньевич Марков-второй, фракция правых
Павел Николаевич Милютин, директор Первого департамента Министерства юстиции, кадет
Владимир Митрофанович Пуришкевич, фракция правых
Федор Измайлович Родичев, кадет
Василий Витальевич Шульгин, фракция правых
Вера Владимировна Чеберяк, содержательница «малины»
Женя, Валя, Люда — ее дети
Два вора
Андрюша Ющинский
Галкин и Голубев, члены молодежной организации «Двуглавый орел»
Казимир Шаховской, фонарщик
Ульяна Шаховская, его жена
Захарова, она же Анна Волкиевна, нищенка
Василий Иванович Фененко, судебный следователь по особо важным делам при Киевском окружном суде
Николай Александрович Красовский, начальник киевской сыскной полиции
Георгий Гаврилович Чаплинский, старший прокурор Киевской судебной палаты
Полковник военного судебного ведомства
Полицейский агент Полищук
Следователь Медведев
Судебный врач
Два сыщика
Пожилой полицейский
Молодой полицейский
Дворник
Андрей Белый
Василий Розанов
Михаил Меньшиков, ведущий публицист «Нового времени»
о. Павел Флоренский
Три репортера
Три разносчика газет
Мендель Бейлис
Дети Бейлиса
Молодой еврей
Пожилой еврей
Старый еврей
«Патриарх»
Прохожие, подростки, босяки, казаки, полицейские, городовые, шпики в котелках и гороховом пальто
Пролог
В темноте: выстрелы, крики: «Бей жидов!», грохот бьющейся посуды, вой, пение: «Боже, царя храни». Освещение на сцене: по сцене проносятся грабители, босяки, казаки и городовые, тащат награбленное, целясь в зал и в глубину сцены, стреляют. На земле — разбитое стекло, лужи крови, валяются обломки мебели, куски ткани, детские игрушки, трупики голубей, клочья одежды. Сверху сыпятся перья, пух.
Дворник (медленно проходит по сцене, меланхолически качая головой, посыпает песком кровавые пятна. Останавливается около отреза сукна, валяющегося в луже, приподнимает конец, рассматривает. Плюет, бросает сукно в лужу, машет рукой): Добра-то, добра-то сколько извели! (Медленно удаляется со сцены, разбрасывая песок).
Затемнение.
Разносчики газет (пробегают по зрительному залу): Кишинев! Погром в Гомеле! Кровавый погром в Киеве! Одесса! Белосток!
Основная сцена. Члены молодежной организации «Двуглавый орел», Галкин и Голубев в группе подростков, среди которых — Женя Чеберяк.
Голубев. Хотят своей жидовской свободы? (показывает кукиш). На-ка, выкуси.
Первый подросток. А чего это они?
Голубев. Понеже всякий жид — гад есть.
Второй подросток. Та ведь мы же — сами по себе, они — сами по себе.
Галкин (демонстративно трясет тетрадкой). Ан-нет, ошибаетесь, друзья! Вот, слушайте — я тут выписал, что рассказывает их вероотступник, жид-выкрест Яков Брафман в «Книге кагала»: «Евреи составляют государство в государстве, считают для себя государственные законы необязательными. Одна из основных целей еврейской общины — умозатмение христиан для превращения их лишь в фиктивных собственников принадлежащего им имущества». Поняли?
Третий подросток (повторяет в недоумении). «Государство в государстве», «умозатмение христиан», «государственные законы необязательны»… Это что же: они и воровство оправдывают, и убийство?
Голубев (быстро): Для себя!
Первый подросток. Как это?
Галкин: Очень просто: им все можно! А по жидовским законам убить христианина — долг!
Третий подросток (машет рукой). Та не может такого быть!
Галкин (торжественно крестится). Вот-те крест… А младенческая кровь для мацы откуда берется?
Третий подросток (в изумлении). Какая кровь?
Голубев (оглядываясь). Ты что, ничего про ритуальные убийства не слыхал? Ну ты блаженный какой-то!
Голубев и Галкин, делая предостерегающие жесты, шепчут что-то окружившим их подросткам.
Галкин. Пасха скоро у них. Так что вы… осторожнее, в общем, а не то…
На боковой площадке высвечивается Владимир Митрофанович Пуришкевич (грозно, в зрительный зал). Евреям строжайше воспрещается занятие в Империи каких-либо должностей в области государственного управления по любому из ведомств… в особенности на ее окраинах… Евреи, изобличенные в посягательстве на занятие любой должности по государственному управлению, привлекаются к судебной ответственности. (Затемнение).
На верхней сценической площадке высвечивается Андрей Белый (обращаясь к зрителям). Главарями национальной культуры оказываются чуждые этой культуре люди… Посмотрите списки сотрудников газет и журналов России: кто музыкальные, литературные критики этих журналов? Вы увидите почти сплошь имена евреев. Общая масса еврейских критиков совершенно чужда русскому искусству, пишет на жаргоне эсперанто и терроризирует всякую попытку углубить и обогатить русский язык. (Затемнение)
Василий Витальевич Шульгин (освещается на боковой площадке; в зал). Мы, правые, говорим о бунте организованного и сплоченного еврейства против неорганизованной и несплоченной России. А вы (обращаясь влево) называете его «освободительным движением». Погромы показали, что это именно и была неорганизованная и несплоченная Россия, потому что если бы она была организованной и сплоченной, то настоящие виновники не ускользнули бы. Получилось только то, что ни в чем неповинные еврейчики разграблены, а настоящие виновники или за границей, или благополучно здравствуют здесь.
Сцена первая: Мальчики и воры
12 марта 1911 г., утро. Окраина Киева, Верхнеюрковская улица. Двухэтажный деревянный дом. У дома Валя и Люда Чеберяк играют в снежки. Андрюша Ющинский подходит к дому, свистит. Из верхнего окна высовывается Женя Чеберяк. Андрюша машет ему, Женя кивает. Через некоторое время выбегает из дому, уходит с Андрюшей.
Постепенно темнеет. К дому, крадучись, приближаются воры, нагруженные узлами и тюками. Свистят протяжно, потом отрывисто. Дверь открывается; на пороге — Вера Чеберяк. Делает знак, воры быстро вносят добычу в дом.
Женя Чеберяк и Андрюша Ющинский, усталые и запыхавшиеся, подходят к дому.
Женя. Да заходи!
Андрюша. Неудобно. Да и поздно уже.
Женя. Ничего не поздно. Да ты не стесняйся!
Андрюша. Да у вас, небось, все спят. Разбудим.
Женя. Да никто не спит, чудак! Видишь? Свет в окне. Да заходи, не бойся, ненадолго. Отогреешься — дрожишь ведь весь, вот и пойдешь домой.
Андрюша (нерешительно). Ну если только на минуту!
Входят в дом. Темно. Из-под двери в соседнюю комнату выбивается свет, слышны шаги, глухие голоса.
Женя. Ну, раздевайся. (Фыркает). А ловко получилось! Он на нас — этот, с черной бородой, а мы — раз! от него! (Андрюша и Женя смеются).
Приоткрывается дверь в соседнюю комнату; кто-то стоит за дверью, вслушиваясь в разговор мальчиков.
Андрюша. Да, здорово! Ты кричишь: тикай, Андрюшка!
Женя. А ты: тикай, Женька!
Андрюша. А он: бу-бу-бу, и не знает — за кем!
Женя. А мы от него — в разные стороны! (Расшалившись, бегают по комнате).
Женя. Тикай, Андрюшка!
Андрюша. Тикай, Женька!
Женя. Бу-бу-бу!
Андрюша. Тикай, Женька!
Женя. Тикай, Андрюшка! (Увлекшись, на бегу врываются в соседнюю комнату).
Сдавленный крик. Звук удара и упавшего тела.
Из комнаты, пятясь и шатаясь, в ужасе выходит Женя. Надвигаясь на него, со свечой входит Вера Чеберяк (угрожающе шипя). Ты что же гаденыш надумал, за матерью подсматривать?
Женя (сдавленно). Да мы просто играли с Андрюшей.
Вера Чеберяк (издевательски): Играли! Доигрались, холера ясна! Теперь твой дружок обо всем донесет.
Женя (заикаясь). О чем донесет?
Вера Чеберяк (передразнивая). О чем донесет? Совсем идиот! Высечь бы тебя прямо сейчас, да времени нет! (Трясет Женю за плечи). Ты соображаешь, что натворил? О, Матка Боска, да что же это за наказание на мою голову! Ты соображаешь, что теперь будет!
Женя (умоляюще). Да Андрюша никому не скажет.
Вера Чеберяк (передразнивая). Да уж теперь-то никому и не скажет! (Внезапно отпускает Женю. Спокойно). Ты вот что… Молчи, если спросят.
Женя (заикаясь). О чем спросят?
Вера Чеберяк (холодно улыбаясь). А обо всем… Просто: «Не знаю», да и все… Если спросят.
Женя (в недоумении). А кто спросит?
Вера Чеберяк (раздраженно). А кто бы ни спросил… «Не знаю», да и все… Или молчи.
Женя (робко). А что с Андрюшей?
Вера Чеберяк (хватает Женю за ухо, выкручивает ему руку). Молчи, паршивец безмозглый!
Женя (визжа от боли). Ой, мама, ой!
Вера Чеберяк (отпускает Женю). Да замолчи ты, гаденыш! Соседи услышат!
Женя (всхлипывая). Я больше не буду.
Вера Чеберяк. Ну то-то же… Понял? «Не знаю ничего», да и все… (Женя кивает).
Вера Чеберяк (берет его за плечо, подталкивает к лестнице на второй этаж). Ложись спать, и сейчас же!
Женя (робко). Спокойной ночи! (поднимается наверх, закрывает за собой дверь)
Вера Чеберяк (угрюмо). Спокойной ночи! (Поднимается вслед, запирает дверь в комнату Жени. Спускается. Оставливается перед освещенной комнатой. Решившись на что-то, входит, притворив дверь).
Голос 1-го вора. Что делать будем, Верка?
Голос Веры Чеберяк (раздраженно). Что делать? Теперь-то ясно, что!
Голос 2-го вора. Да ты что, совсем спятила? Ведь мальчонка! Креста на тебе что ли нет?
Голос Веры Чеберяк. «Мальчонка? Мальчонка!» Раньше думать было надо, когда по голове били. «Мальчонка!»
Голоса 1-го и 2-го вора: Били! Да ведь не убили! Гляди — дышит!
Голос Веры Чеберяк. А жаль… Не дышал — лучше бы было… и нам, и ему.
Голос 1-го вора. Опомнись, Верка! Ну был грех, ну ударили, но убивать! Нет, я не согласный!
Голос Веры Чеберяк. А в тюрьму идти согласный? Ведь донесет, гаденыш, и не только про то, как били, но и про то, что видел.
Голос 2-го вора. Да ты на что решилась-то? Совсем спятила? Ведь жизнь-то человеческая! Нет, я лучше сам пойду, покаюсь, но убивать!
Голос Веры Чеберяк (с угрозой). Покаешься? А кто поверит? Кто воровал? Ты и он! Вы и убили!
Голос 1-го вора. Но ведь в твоем-то доме!
Голос Веры Чеберяк (насмешливо). А я что? Мое дело маленькое! Ну, пускала хахалей на постой, ну приносили они что-то. А про остальное — ведать не ведаю… (Спокойно и решительно). Да и найдут ведь его не в этом доме.
Голос 2-го вора. Что ты придумала?
Голос Веры Чеберяк. А вот что…. (шепчется с ворами).
Голос 1-го вора. Да ведь жив он еще! Нет, как хочешь, убивать я не стану!
Голос Веры Чеберяк. А тебе и не придется убивать… Все сама улажу.
Голос 2-го вора. Да как же…
Голос Веры Чеберяк. А вам и знать ничего не надо. Сказала: сама! Вы только перенесете его… куда надо.
Голос 1-го вора. Куда?
Голос Веры Чеберяк. Ты что, забыл, где мальчишки играли?
Голос 2-го вора. Ты что задумала, Верка?
Голос Веры Чеберяк (раздраженно). Вот привязался: «что задумала» да «что задумала»! Сказала: сама! О вас никто и не узнает. Если придется, сама выкручусь… А распустите языки, пеняйте на себя. (Деловито). Вы вот что. Поторопитесь: до рассвета недолго, а тащить его далеко.
Голос 1-го вора. Ох, Верка, Верка! Смотри!
Голос Веры Чеберяк. Бери его за голову, а ты за ноги… Постой-ка: надо ему рот заткнуть, а то стонет уже… (Задувает свечу, тихо закрывает дверь. Слышится шаркание ног, шаги удаляются; хлопает входная дверь).
Голос Веры Чеберяк (в отдалении). Да тише ты, холера!
Высвечивается авансцена. Бейлис обходит спальню детей, поправляет одеяла и подушки. Звучит колыбельная:
Oyfn veg shteyt a boym, steyt er ayngeboygn;
Ale feygl funem boym zaynen zikh tsefloygn:
Dray keyn mizrekh, dray keyn mayrev, un di resht — keyn dorem,
Un dem boym gelozt aleyn, hefker farn shtorem…
Zog ikh tsu der mamen: — her, zolst mir nor nit shtern,
Vel ikh, mame, eyns un tsvey, bald a foygl vern…
Ikh vel zitsn oyfn boym un vel im farvign,
Ibern vinter mit a treyst, mit a sheinem nign.
Zogt di mame: Nite, kind! — Un zi veynt mit trern.
— Kenst, kholile, oyfn boym mir farfroyrn nern…
Zog ikh: — Mame, s`iz a shod dayne sheyne oygn —
Un eyder vos, un eyder ven bin ikh mir a foygl…
Veynt di mame: — Itsik kroyn, ze, um Gotes viln,
Nem zikh mit a shalikl — zolst zikh nisht farkiln.
Di kaloshn tu zikh on — s`geyt a shafer vinter;
Un di kutshme nem oych mit, vey iz mir un vind mir!..
Un dos vintl-laybl nem, tu es on, du shoyte,
Oyb du vilst nisht zayn keyn gast tsvishn ale toyte…
Kh`heyb di fligl — s`iz mir shver, tsu fil, tsu fil zakhn
Hot di mame ongeton dem feygele, dem shvachn…
Kuk ikh troyerik mir arayn in mayn mames oygn —
S`hot ir libshaft nisht derlozt vern mikh a foygl…
Oyfn veg shteyt a boym, steyt er ayngeboygn;
Ale feygl funem boym zaynen zikh tsefloygn…
(Затемнение).
Сцена вторая: «один или с Андрюшей?»
Там же, 15-е марта 1911 г.
Голубев (останавливает на улице Женю Чеберяка). Ты позапозавчера куда ходил с Андрюшей?
Женя Чеберяк. Та играть в усадьбу Бернера.
Голубев. Так-так. А вернулись когда?
Женя Чеберяк. Та вечером же!
Голубев. А ты не брешешь?
Женя Чеберяк (обиженно). Та зачем же мне брехать?
Голубев (меняя тактику, доверительно). Да нет, брат, ты не обижайся. Пойми: ты — русский?
Женя Чеберяк (озадаченно). Поляки мы…
Голубев. Это неважно, главное — Христовой веры, ведь так?
Женя Чеберяк (озадаченно). Ну?
Голубев (с торжеством). Видишь? И Андрюша — Христовой веры.
Женя Чеберяк чешет в недоумении в затылке, пожимает плечами.
Голубев. Так ты вернулся домой один или с Андрюшей?
Женя Чеберяк (все еще уверенно). С Андрюшей!
Голубев. А лгать — большой грех.
Женя Чеберяк (пылко). Так чтоб мне…
Голубев. Да ты не клянись, проклянешься… (Вкрадчиво). А позже ты Андрюшу видел?
(Хлопает входная дверь. На пороге появляется Вера Чеберяк; внимательно наблюдает за Женей и Голубевым).
Женя (заикаясь). Да я…. (В ужасе). Нет! Я ничего не знаю!
Голубев (быстро). Так да или нет? Видел или не видел!
Женя (мрачно). Я ничего не знаю!
Голубев. (Внезапно с угрозой). Ты кого покрываешь? Кому прислуживаешь?
Женя Чеберяк. Да чтоб мне…
Голубев. Забыл? «Понеже всякий жид — гад есть».
Женя Чеберяк (оробев). Какой жид?
Голубев. Ты смотри у меня, дурочку не ломай! (Уходит, чеканя шаг, заложив руки за ремень. По дороге сталкивается с пьяным фонарщиком Казимиром Шаховским. Останавливает его).
Голубев. А скажи, Казимир, ты ведь сосед Веры Чеберячки?
Шаховской. Ну?
Голубев. А третьего дня ты Женьку и Андрюшей Ющинским не видал?
Шаховской (радостно скалясь). Ну!
Голубев (сухо). Ты мне не «нукай», не лошадь. Скотина пьяная! Смотри, так работы лишишься! А как вернулись они домой, видел?
Шаховской (недовольно). Ну видел…
Голубев. А ты уверен?
Шаховской. Да видел же, и жена моя видела. Ульяна, Ульяна!
Ульяна Шаховская (высовывается из окна). Да чего тебе, изверг!
Шаховской. Да тут вот господин студент интересуется: видела ты позапозавчера Женьку, ну Чеберяка, и Андрюшу Ющинского?
Шаховская. Ну вот, важность какая: ну видела!
Голубев (живо). А как домой вернулись, видела?
Ульяна Шаховская. Ну!
Голубев. Да что же это за наказание! Ты мне не нукай, отвечай порядком!
Шаховская. Да видела, видела! (Бормочет). Вот привязался! (Мужу) А ты, пъяная тетеря, давай домой! Нечего тебе шляться — подрядчик увидит, уволит!
Шаховской (недовольно). Ну вот: ни выпить тебе, ни погулять. (Шатаясь, направляется к дому)
Голубев стоит некоторое время в раздумье, идет к перекрестку. Останавливается, переговаривается с господином в котелке и гороховом пальто, держащимся в тени; уходит. Господин направляется к дому Шаховских, звонит в дверь.
(Затемнение).
Сцена третья: «Ужасное дело»
20-е марта 1911 г. Глинистый курган, пещера; в темном углу — очертания тела, над которым склонились полицейские, следователь Медведев, два сыщика и судебный врач. Одного из полицейских рвет в стороне.
Судебный врач (осматривая тело, считает). Один, два, три, четыре… (продолжает считать).
Пожилой полицейский (в ужасе). Скоро сорок лет служу, но такое! Что же это, в самом деле!
Молодой полицейский (крестясь). Господи, помилуй!
Следователь Медведев (записывает; деловито обращается к Пожилому полицейскому). Личность установлена?
Пожилой полицейский (вытягиваясь). Никак нет!
Молодой полицейский (переминаясь с ноги на ногу, нерешительно). Может быть…
Следователь Медведев (вскидывает голову). Что такое?
Молодой полицейский. Тут от родственников заявление поступило… о пропаже (читает вслух). «Отрок Андрей Ющинский, ученик Киевско-Софийского духовного училища».
Следователь Медведев: Когда?
Молодой полицейский. 12-го марта сего года.
Судебный врач. Двадцать девять, тридцать… (продолжает считать).
Пожилой полицейский (крестясь). С нами крестная сила!
Следователь Медведев (1-му сыщику, строго): Тело не перемещали?
1-й сыщик (тихо). Так и нашли: сидел, прислоненный к углу… обнаженный… руки связаны, во рту кляп…
Следователь Медведев. Н-да…
Судебный врач. Сорок один, сорок два, сорок три… Сорок три колотые раны. Шейные вены вскрыты.
Следователь Медведев. Орудие убийства?
Судебный врач (пожимая плечами). Трудно сказать. На первый взгляд, нож с тонким лезвием… может быть, шило или гвоздь.
Следователь Медведев (переспрашивая). Гвоздь?
Судебный врач. Ну да, большой четырехгранный гвоздь, есть такие, знаете?
Следователь Медведев (задумчиво). Понимаю…. (Понижая голос). И сколько он так пролежал?
Судебный врач. Вы имеете в виду время убийства? С уверенностью — несколько дней; может быть, неделю… Точно трудно сказать: стояли холода, задержавшие, видимо, разложение.
Следователь Медведев. «Пропал 12-го марта»… Что же, это подходит… Но я не понимаю: столько ран, а крови почти нет…
Судебный врач. Учтите при этом… (оглянувшись, отводит Следователя в сторону; тихо). Он долго мучился.
Следователь Медведев (потрясенно). Вы думаете?
Судебный врач (кивает). Судя по состоянию тела, большинство ран было нанесено еще при жизни… (Многозначительно). Помяните мое слово, батенька: это ужасное дело прогремит на весь мир!
Уходят в глубину сцены, переговариваясь.
Следователь Медведев (просит жестом Судебного врача подождать. Быстрым шагом подходит к совещающимся на авансцене сыщикам; отрывисто). Осмотреть окрестности. Ищите следы. Тело, возможно, было перенесено. (Возвращается к Судебному врачу).
Сыщики делают знак полицейским, те разбегаются в разные стороны.
1-й репортер высовывается изза занавеса; делает знак 1-му сыщику. 1-й сыщик подходит к 1-му репортеру; о чем-то посовещавшись, они покидают сцену.
(Затемнение).
Сцена четвертая. «Мужчина с черной бородой»
Кабинет следователя, несколько дней спустя. За столом — следователь Медведев, что-то пишет. В глубине видна тщательно закрытая дверь, из-за которой доносятся голоса. Следователь Медведев звонит. Входит Казимир Шаховской, заметно протрезвевший, держится робко. Следователь Медведев указывает на стул. Казимир Шаховской присаживается на краешек.
Следователь Медведев (отрывисто, сухо). Что вы имеете сказать об исчезновении отрока Андрея Ющинского?
Казимир Шаховской (всплеснув руками). Да нечего мне сказать!
Следователь Медведев (листая бумаги). Имеются свидетели того, как вы расспрашивали 15-го марта сего года Евгения Чеберяка об Андрее Ющинском.
Шаховской (заискивающе). Я только спросил: «Ну, как ты погулял с Андрюшей в тот день, когда я видел вас вместе?»
Следователь Медведев. И что ответил Евгений Чеберяк?
Шаховской. А он сказал, что им не удалось тогда хорошо поиграть.
Следователь Медведев. Так-так. И почему же?
Шаховской. А потому что усадьбе Зайцева их спугнул какой-то мужчина с черной бородой.
Следователь Медведев (листая бумаги, в недоумении). Это в какой-такой усадьбе Зайцева?
Шаховской. А там, где свой кирпичный завод.
Следователь Медведев. У купца Марка Ионова Зайцева, стало быть?
Шаховской (угодливо). Точно так-с.
Следователь Медведев (найдя нужное место). Постой-постой… Здесь сказано, Чеберяк и Ющинский собирались в усадьбу Бернера.
Шаховской. Так они всегда там играют!
Следователь Медведев. А причем тут усадьба Зайцева?
Шаховской. Так она же рядом, а там мялы, знаете?
Следователь Медведев. Это где глину мнут?
Шаховской (словоохотливо). Ну да! Когда рабочих нет, дети на них играют в карусель — катаются на шесте вокруг столба.
Следователь Медведев. Ах, вот оно что! Ну и кто же был этот мужчина с черной бородой?
Шаховской. Не иначе, как Мендель.
Следователь Медведев (роясь в бумагах). Мендель… Мендель… Мендель Бейлис, приказчик купца Зайцева?
Шаховской (радостно). Ага!
Следователь Медведев (найдя нужное место). 15-го марта сего года, в разговоре со студентом Владимиром Голубевым, вы утверждали, что видели, как мальчики вернулись вечером домой. То же самое подтвердила ваша жена.
Шаховской (в недоумении). Ну…
Следователь Медведев (раздраженно). Подтверждаете ли вы это сейчас?
Шаховской (в смятении). Подтверждаю.
Следователь Медведев. Известно ли вам, что Андрей Ющинский был найден убитым в пещере, неподалеку от упомянутой вами усадьбы?
Шаховской (приподнимается со стула, выпучив глаза; шатается, падает без чувств на стул).
Следователь Медведев (звонит; входит полицейский). Уведите (продолжает писать. Закончив, аккуратно закрывает папку; встает, идет к двери в глубине сцены. Вежливо постучав, открывает дверь). Можно?
Голос (из-за двери; нетерпеливо). Да-да, входите. (Возбужденно). Вы только послушайте, батенька, что тут рассказывают эти двое!
Следователь Медведев заходит в комнату за основной сценой.
Голос Веры Чеберяк (из-за сцены). Христом Богом клянусь, все так и было!
Голос. Ну а ты что скажешь?
Голос Жени Чеберяка (хнычет). Да не знаю я ничего, не знаю! (Плачет).
Голос Веры Чеберяк (срываясь в крик). Что же это за наказание на мою голову, Матка Боска!
Следователь Медведев закрывает за собой дверь.
(Затемнение).
Сцена пятая. Первый запрос в Думу
Основная сцена. Четвертая сессия Государственной Думы третьего созыва, 29-го апреля 1911 г.
Председатель, Михаил Владимирович Родзянко. В Государственную Думу поступило следующее заявление за подписью тридцати девяти ее членов о запросе министров внутренних дел и юстиции по поводу особых условий убийства в Киеве малолетнего Андрюши Ющинского (зачитывает вслух). «Известно ли им, что в России существует преступная секта иудеев, употребляющая для некоторых религиозных обрядов своих христианскую кровь, членами каковой секты замучен в марте 1911 года в городе Киеве мальчик Ющинский? Если известно, то какие меры принимаются для полного прекращения существования этой секты и деятельности ее сочленов, а также для обнаружения тех из них, кои участвовали в истязании и убийстве малолетнего Ющинского?»
Павел Николаевич Милютин, директор Первого департамента Министерства юстиции (встает). Для выяснения истины по делу об убийстве в Киеве мальчика Ющинского принимаются все меры. Предварительное следствие по делу производится судебным следователем по особо важным делам при Киевском окружном суде Фененко; старшему прокурору Киевской судебной палаты Чаплинскому министр юстиции поручил по телеграфу взять на себя наблюдение за ходом дела.
Пуришкевич (с места). Господа, вы слышали тот запрос, который внесла правая фракция Государственной Думы? Мало запросов, вносившихся за время жизни Государственной Думы, было так обоснованно, как тот запрос, который был оглашен сейчас.
Федор Измайлович Родичев, член Государственной Думы от партии конституционных демократов (вскакивает с места). Во имя достоинства русского народа я призываю вас, господа, отвергнуть позорный запрос! (Садится под аплодисменты кадетов и шикание справа).
Председатель. Слово предоставляется члену Государственной Думы от фракции правых, Маркову-второму.
Николай Евгеньевич Марков-второй. Спешность нашего запроса основывается на страхе, что правительственная власть не остановит этих ужасных, диких, зверских ритуальных преступлений, что наша детвора, гуляющая на солнце, веселящаяся, радующаяся в садиках, каждую минуту может попасть в беду, что к ней может подкрасться с длинным кривым носом жидовский резник и, похитив резвящегося на солнышке ребенка, тащить его к себе в жидовский подвал и там выпустить из него кровь. Этих жидовских резников нельзя судить как обыкновенных убийц. Надо преследовать всю иудейскую секту, которая делает сборы на высасывании крови из детей, подготовляет этих своих резников, собирающих в чашки детскую кровь, истекающую из зарезанных детей, и рассылает эту кровь по иудеям — лакомиться пасхальным Агнцем,— лакомиться пасхой, изготовленной из крови христианских младенцев! Пока Россия доверялась суду, жиды-убийцы до сих пор не обнаружены, до сих пор не пойманы. Не можем мы забыть и того, что господин Фененко не первый следователь. Перед ним в этом деле следователем был Медведев. Он с первой же минуты оставил жидов спасаться бегством. Что же касается прокурора Киевской судебной палаты Чаплинского, то от такого парящего над следствием орла мы, господа, вряд ли многого дождемся. (Шум в зале, крики «Позор!», шиканье, рукоплескания крайне правых, звонки председателя).
По зрительному залу пробегают разносчики газет.
1-й разносчик. Пожар в усадьбе!
2-й разносчик. Сгорела конюшня!
3-й разносчик. Имеются сведения, что именно там был замучен Андрюша Ющинский!
Марков-второй. В тот день, когда русский народ убедится окончательно, что уже нет возможности обличить на суде иудея, режущего русского ребенка и вытачивающего из него кровь, что не помогают ни суды, ни полицейские, ни губернаторы, ни министры, ни высшие законодательные учреждения,— в тот день, господа, будут еврейские погромы. Я призываю Государственную Думу издать специальный законопроект, чтобы евреи не могли резать наших детей (рукоплескания справа). Все, кто отвергнет запрос, окажутся перед лицом русского народа злодеями, врагами рода человеческого, жидовскими наймитами. (Крики в зале: «Позор!»)
Председатель. Позвольте мне, господа, зачитать результаты голосования. Большинством голосов — сто сорок против шестидесяти — спешность запроса отклонена.
(Затемнение на сцене).
За сценой стучит телеграф.
Сцена шестая. Нищенка, Мендель и обжигательная печь
Кабинет следователя. За столом — судебный следователь по особо важным делам при Киевском окружном суде Василий Иванович Фененко. Входит Казимир Шаховской, сильно навеселе.
Фененко. Садитесь. Согласно вашим показаниям, Евгений Чеберяк рассказал вам, что он вместе с Андреем Ющинским играл в усадьбе Зайцева…
Шаховской (угодливо). Точно так-с, ваше…
Фененко (останавливает его жестом). Евгений Чеберяк рассказал вам также о том, что его и Ющинского спугнул какой-то мужчина с черной бородой…
Шаховской (угодливо). Точно так-с, ваше…
Фененко (снова останавливает его жестом). Не перебивайте! Согласно вашим показаниям, этим неизвестным мужчиной с черной бородой был Мендель Бейлис, приказчик купца Зайцева. Вы подтверждаете свои показания?
Шаховской (труся и важничая). По разумении…
Фененко (терпеливо). Да или нет?
Шаховской (оскорбленно). По размышлении имею сообщить, что точно так.
Фененко (устало). Что точно так?
Шаховской. Так оно и было. Мендель, стало быть, принимал участие, а Женька заманил.
Фененко. Принимал участие в чем? Заманил куда? Будьте любезны, изъясняйтесь точно.
Шаховской. Вот я и говорю: по размышлении, Мендель, стало быть, принимал участие в убийстве, а Женька Чеберяк заманил Андрюшу Ющинского в усадьбу Зайцева с этой целью.
Фененко. С какой целью?
Шаховской (торжествующе осклабясь). Не могу знать!
Фененко (внимательно вглядывается в Шаховского; помолчав, опускает голову, продолжая писать). Вы имеете сообщить что-либо дополнительно следствию?
Шаховской. Никак нет.
Фененко. Прочтите и распишитесь.
Шаховской (медленно читает про себя, шевеля губами. Расписывается). Могу я идти, ваше…?
Фененко. Идите, идите. (Шаховской уходит).
Из соседнего кабинета выглядывает начальник киевской сыскной полиции Николай Александрович Красовский. Что-нибудь новое?
Фененко. Бред пьяницы.
Красовский. Х-м. И что же дальше?
Фененко. Я вызвал жену Шаховского.
Красовский. Разрешите поприсутствовать?
Фененко делает неопределенный жест.
Красовский (садится в углу, закуривает). Вы позволите?
Фененко кивает.
Входит Ульяна Шаховская, ступая подчеркнуто твердо.
Фененко. Садитесь. Согласно показаниям вашего мужа…
Ульяна Шаховская (горячо). Чистая правда, ваше…
Фененко (сухо). Попрошу не перебивать и отвечать на вопросы. Согласно показаниям вашего мужа, Евгений Чеберяк рассказал ему о том, как он вместе с Андреем Ющинским играл в усадьбе Зайцева. Вы присутствовали при этом разговоре?
Шаховская. Я? Нет! А вот нищенка…
Фененко (быстро). Какая нищенка?
Шаховская. Анна Волкиевна, нищенка, сказывала.
Фененко (терпеливо). И что же рассказывала эта… Анна Волкиевна?
Шаховская (выпаливает одним духом). А то, что видела: когда Женя и Андрюша играли в усадьбе этого, как его, ну, Зайцева, то этот самый, ну, мужчина, который так живет, с черной бородой, как схватит Андрюшу, да как потащит его, и прямо в печь!
Фененко (иронически). В обжигательную печь?
Шаховская. Богом клянусь!
Фененко. И все это среди бела дня?
Шаховская. Чтоб мне с места не сойти, коли вру!
Фененко звонит, говорит что-то тихо вошедшему полицейскому. Тот, козырнув, выходит. Стук в дверь.
Фененко. Входите.
Боком, осторожно косясь на Фененко и Красовского, входит Захарова, она же Анна Волкиевна. Застывает на месте, увидев Ульяну Шаховскую, что-то шепчет, крестится.
Фененко. Назовитесь.
Захарова (почти шепотом). Захаровыми нас звать.
Фененко. Захарова, стало быть. Вы знакомы со свидетельницей Шаховской?
Захарова (совсем оробев, бухается на колени). Как Бог свят! Не казните, ваше…
Фененко (морщась). Прошу вас, встаньте. Потрудитесь ответить на вопрос: знакомы ли Вы со свидетельницей Шаховской?
Захарова (медленно поднимаясь с колен; бормочет под нос). Знакомые мы.
Фененко. Присаживайтесь (Захарова нерешительно садится на кончик стула). Свидетельница Шаховская только что сообщила следствию, что Вы рассказали ей, что видели, как Евгений Чеберяк и Андрей Ющинский играли в усадьбе Зайцева, а также то, что какой-то мужчина с черной бородой на ваших глазах схватил Ющинского и поволок его в обжигательную печь. Подтверждаете вы ее показания?
Захарова (вытаращив глаза, медленно поднимается со стула и начинает быстро креститься). Чур меня чур, нечистая сила!
Красовский. Что такое?
Захарова (внезапно начинает истерически кричать). Врет она все, Христом-Богом клянусь, врет! (Напускаясь на Шаховскую). Пьяница проклятая, чтоб тебе пусто было, бесстыжие твои глаза! Провались ты….
Шаховская (испуганно). Да что ты, Анна Волкиевна, опомнись, да как же…
Захарова. Какая я тебе Анна Волкиевна, чучело, Захаровы мы, да чтоб тебе, зараза… (рвется, грозя кулаками, к Шаховской).
Фененко (быстро подходит к Захаровой и с силой усаживает ее на стул). Подтверждаете вы показания свидетельницы Шаховской или нет?
Захарова (внезапно обмякнув, плаксиво). Ничего я не видела, ничего я не слышала. Один раз мы с ней выпивали, так она что-то несла про каких-то детей, печь… (Помолчав, робко). А что мне за это будет? Я ведь не знаю ничего. (Кричит истерически). Невиноватая я!
Фененко (стараясь скрыть улыбку). Успокойтесь. Значит, вы отказываетесь подтвердить показания свидетельницы Шаховской.
Захарова (слегка оправившись, твердо). Отказываюсь. (Снова кричит злобно на Шаховскую). Все ты врешь, пьяная твоя рожа, невинных людей подводишь!
Фененко. Прочтите и распишитесь.
Захарова. Неграмотные мы.
Фененко. Ну, хорошо, поставьте здесь крест.
Захарова (робко). Мне можно идти?
Фененко. Идите, идите.
Захарова (осторожно пятится боком к двери, кланяясь и крестясь. На пороге грозит Шаховской и плюет в ее сторону). Что б тебе!
Фененко (обращаясь к Шаховской). Можете идти. (Шаховская, пошатываясь, медленно уходит).
Красовский (разводя руками). Ну, я вам доложу! Свидетельница называется: да вы на нее полюбуйтесь — она же на ногах не стоит!
Фененко. Нет, не скажите, все не так просто, батенька, кто-то (показывает пальцем наверх) давит на дело, сильно давит! Грязь все это!
(Стук телеграфа за сценой).
Затемнение.
Сцена седьмая. Игра
На основной сцене — жилище Веры Чеберяк; дети — Женя, Валя и Люда.
Валя и Люда Чеберяк (тормошат брата). Ну, Женя, расскажи!
Женя (неохотно). Да я все уже рассказал.
Валя. А ты еще раз!
Женя. Отстань!
Люда (тормошит брата). Ты кричишь: тикай, Андрюшка!
Валя. А он: тикай, Женька!
Люда. Ну, Женечка, давай поиграем!
Женя. Наигрались уже, отстань!
Люда. Ну Женечка, ну миленький, ну еще один, последний разочек!
Женя (испуганно). Мать узнает, прибьет!
Люда. А мы тихо!
Женя. Тикай, Андрюшка!
Валя. Тикай, Женька!
Люда (хлопает в ладоши, в восторге). Ха-ха-ха!
Женя. А он: бу-бу-бу, и не знает — за кем!
Валя. А мы от него — в разные стороны! (Расшалившись, бегают по комнате).
Женя (увлеченно). Тикай, Андрюшка!
Валя. Тикай, Женька!
Женя. Бу-бу-бу!
(Люда заливается смехом)
Женя. Тикай, Андрюшка!
Валя. Тикай, Женька!
Женя. Бу-бу-бу! (Внезапно натыкается на мать, стоящую на пороге и наблюдающую за игрой).
Вера Чеберяк (с перекошенным лицом, холодно). Играете, значит… (запирает входную дверь, берет Люду за руку, тащит ее наверх и запирает в комнате).
Женя (в ужасе). Мамочка, я ничего…
Вера Чеберяк (внезапно ласково). Да что ты, Женечка. Вы играйте, играйте, не бойтесь! Я сейчас (быстро отпирает входную дверь и выходит, заперев ее за собой).
Женя и Валя, испуганно переглядываются, осторожно подходят к двери, прислушиваются к глухим голосам за ней. Внезапно дверь отворяется, на пороге — Вера Чеберяк (с тарелкой пирожных в руках). Вот, кушайте, детки. Бери, Женечка, и ты, Валечка!
Женя и Валя (робко). Спасибо, мамочка.
Вера Чеберяк (ласково). Кушайте, родные, не стесняйтесь!
Голос Люды (сверху). А мне?
Вера Чеберяк. И тебе, доченька! (поднимается по лестнице. Дети внизу с жадностью накидываются на лакомство).
Затемнение.
Сцена Восьмая. Свидетельские показания
Трактир. За столом — Агент Полищук и пьяная Ульяна Шаховская.
Ульяна Шаховская. Да не сойти мне с места, да чтоб у меня глаза лопнули, если вру! Видел он, видел, как есть все сам видел: и мальчиков видел, и этого, с черной бородой, что Андрюшу тащил к печи.
Агент Полищук (записывает в блокнот; недоверчиво). Значит, муж твой сам видел, как Мендель тащил Ющинского к обжигательной печи?
Шаховская. Вот-те крест!
Агент Полищук. И когда же это было?
Шаховская. Да в тот самый день, перед жидовской-то пасхой.
Агент Полищук (деловито). 12-го марта?
Шаховская. Ага!
Агент Полищук. А чего же он раньше молчал?
Шаховская (дерзко). А запугали его!
Агент Полищук (недоверчиво усмехаясь). Кто же его запугал?
Шаховская. Да тот же, что и меня!
Агент Полищук. Это ты про Василия Ивановича Фененко?
Шаховская. И про него, и про того, другого, вашего главного!
Агент Полищук (машет рукой). Но-но! Ты говори, да не заговаривайся! Да ты понимаешь, о ком говоришь? Судебный следователь по особо важным делам при Киевском окружном суде и начальник Киевской сыскной полиции!
Шаховская (развалясь на стуле, нагло). Думаешь, на них управы нет? Ничего, найдется! И не таких обламывали!
Агент Полищук (сухо). Ты вот что: завтра с мужем придешь оформить протокол. (Уходит, бормоча под нос). Ну и наглая же баба!
В трактир входит, озираясь, Вера Чеберяк. (Подходит к Ульяне Шаховской). Все сделала?
Шаховская (нагло). Как обещала, так и сделала. Ох и отчаянная ты баба, Верка! Недаром говорят: ни Бога, ни черта не боишься. (Протягивает раскрытую руку). Позолоти, красавица!
Вера Чеберяк (сует ей деньги в руку; сухо). Ты языком не бей. И проспись к завтрему-то. (Уходит).
Затемнение.
Сцена девятая. Ордер на арест.
В кабинете — Николай Александрович Красовский (пишет за столом). Стук в дверь.
Николай Александрович Красовский. Входите!
Входит Агент Полищук.
Красновский. Что у вас?
Агент Полищук (смущенно). Тут два заявления поступило — от мещанина Шаховского и его жены.
Красовский (недовольно морщась). Да ведь с ними все выяснилось!
Агент Полищук. Никак нет: это новое.
Красовский. Ну, покажите, что там…
Агент Полищук кладет протокол на стол.
Красовский (вчитавшись в протокол, роняет его на стол; в изумлении). Да они что, с ума совсем посходили?
Агент Полищук (мнется). Мне можно идти?
Красовский (спохватившись). Идите, идите. (Агент Полищук уходит). Это черт знает что такое! (Кричит). Василий Иванович! Василий Иванович!
Входит Фененко.
Красовский. Вот, полюбуйтесь! (Сует ему протокол; нервно расхаживает по кабинету).
Фененко (меланхолично). Меня это не удивляет.
Красовский. Что вы сказали?
Фененко. Сегодня ко мне ворвалась Чеберяк с дочерью и потребовала оформить ее показания. Извольте видеть (передает протокол Красовскому).
Красовский (читает вслух). «12 марта сего года я, Людмила Чеберяк, а также мой брат, Женя Чеберяк, Андрюша Ющинский, Евдокия Наконечная и другие дети катались на «мяле». Вдруг мы увидели, что к нам бежит Бейлис с двумя евреями. Все дети бросились убегать и успели скрыться, кроме Андрюши Ющинского. Его же евреи схватили и потащили к печи»… (Роняет протокол на пол, в смятении). А что же другие дети?
Фененко пожимает плечами.
В кабинет, не постучав, быстро входит, держа в руках обрывок телеграфной ленты, старший прокурор Киевской судебной палаты Георгий Гаврилович Чаплинский. Что происходит, господа? Почему не произведен арест Менделя Бейлиса? (Красовскому, жестко). Вы отстранены от дела! (Обращается к Фененко, вкрадчиво). Постарайтесь разобраться, да поскорее, Василий Иванович. Пора закрывать дело!
Красовский (пытаясь протестовать). Но на каких основаниях?
Чаплинский (кричит). Молчать! (Тряся обрывком телеграфной ленты). Вы знаете, от кого это? Ритуальное убийство! (Деловым тоном). Произвести арест немедленно, оформить дело к передаче в суд (быстро выходит из кабинета).
Фененко (качает головой). Грязное дело, очень грязное!
Красовский (в озарении). Щегловитов!
(Затемнение).
По зрительному залу пробегают разносчики газет.
1-ый разносчик. Внезапная смерть детей Веры Чеберяк от дизентерии! Вера Чеберяк обвиняет в их отравлении Красовского!
2-й разносчик. Красовский обвиняет Веру Чеберяк в убийстве своих детей!
3-й разносчик. Красовский отстранен от дела!
1-ый разносчик. Ритуальное убийство!
2-й разносчик. Еврейская пасха и кровь православного младенца!
Высвечивается сцена. Полицейские предъявляют Бейлису ордер на арест. Бейлис, пошатнувшись, хватается за голову и стонет. Его уводят
(Затемнение).
Сцена десятая. Убийство Столыпина и дело Бейлиса
Выстрел за сценой.
На основной сцене — Галкин и Голубев раздают листовки и собирают подписи у прохожих.
Галкин. Проморгали убийство Столыпина!
Голубев. Громить Охранное отделение!
Галкин. Бить евреев! Выселить из Киева!
Голубев. Читайте подлинный рассказ крещенного в 1710 г. львовского раввина Серафимовича «Злость жидовска»!
Галкин. Раввин Серафимович торжественно открыл еврейские тайны детоубийства и сознался, что сам он производил их несколько раз.
(Затемнение на основной сцене).
На верхней сценической площадке — Михаил Меньшиков, ведущий публицист «Нового времени». Черта оседлости при Столыпине сделалась фикцией. Евреи побеждают русскую власть, отнимая у нее одну область авторитета за другой. Правительство поступает так, как если бы оно было еврейским. Киевский зловещий выстрел должен быть принят, как сигнал к тревоге, к большой тревоге. Не надо мести, но нужен, наконец, отпор.
(Затемнение на верхней сценической площадке).
Основная сцена: семнадцатое заседание пятой сессии Государственной Думы (ноябрь 1911 г.).
Председатель. В Государственную Думу поступил запрос. Слово предоставляется товарищу прокурора Виленского окружного суда, члену Государственной Думы Замысловскому.
Замысловский. Принужденные мнением думского большинства, мы сводим второй запрос на формальную почву, а именно о злонамеренности и преступности действий чинов киевской сыскной полиции. (Шум в зале, возгласы с места). Известно ли вам, что при расследовании ритуального убийства всякий раз мы наталкиваемся на ряд незаконных действий полиции, которая старается выгородить иудеев, на действия, которые могут быть объяснены только подкупом? Киевская полиция предприняла ряд действий к сознательному затемнению дела, не к обнаружению истины, а к сокрытию ее, не к изобличению иудеев, совершивших зверское убийство ради крови христианского ребенка, а к отвлечению подозрения и даже к созданию ложных улик против лиц неповинных. Известно ли вам, что евреи только в тех местностях совершают ритуальное убийство, где им удалось подкупить полицию? (Шум в зале, возгласы с места, аплодисменты справа, звонки Председателя, крики: «Позор!»). Остается лишь выразить сожаление, что судебный следователь привлек пока в качестве обвиняемого только одного иудея — Бейлиса, и то лишь за последнее время.
(Затемнение)
На верхней сценической площадке — Галкин и Голубев (выкрикивают в зрительный зал).
Галкин. Если Бейлис и невиновен, то это неважно. Если Бейлис и не убивал Ющинского, то все же ему место на каторге.
Голубев. Ибо он один из тех, кто с радостным смехом приветствовал наши поражения и победы и торжествовал, что наших солдат убито больше, чем вражеских.
Галкин. Ибо он один из тех, кто убивал или подстрекал к убийству русских, наших лучших людей, кто наполняет ряды революционного подполья.
Голубев. «Понеже всякий жид — гад есть».
(Затемнение на верхней сцене).
Основная сцена: заседание пятой сессии Государственной Думы третьего созыва (2 июня 1912 г.).
Председатель. Господа! Позвольте огласить следующее заявление, поступившее в Государственную Думу: «Нижеподписавшиеся члены Государственной Думы предлагают поставить на обсуждение в одно из ближайших заседаний внесенное правой фракцией Государственной Думы заявление о запросе министру внутренних дел о незакономерных действиях чинов киевской полиции по поводу следствия по делу об убийстве Андрея Ющинского».
Евгений Петрович Гегечкори, лидер социал-демократической фракции (меньшевиков). Я призываю голосовать за внесенное заявление. После разоблачений начальника киевской сыскной полиции Красовского, опубликованного г-ном Пихно в «Киевлянине»… (Шум в зале, крики справа: «Киевлянин» куплен жидами!» Звонки председателя) Я полагаю, что все честное русское общество должно сказать: довольно этого позора, довольно этой лжи, довольно этого человеконенавистничества. Я полагаю, что все, которые не боятся правды, все те, кто заинтересованы раскрытием истины во всем этом кошмарном деле, должны голосовать за наше предложение. (Шум, крики в зале, звонки председателя).
На боковой сцене — Василий Розанов и о. Павел Флоренский.
Василий Розанов. Бейлис не мог не убить мальчика Ющинского: в религии еврейства заложено пролитие невинной крови — жертва.
О. Павел Флоренский. Если б я не был православным священником, а евреем, я сам бы поступил, как Бейлис, то есть пролил бы кровь Ющинского.
(Затемнение на боковой сцене)
Основная сцена: заседание пятой сессии Государственной Думы третьего созыва (8 июня 1912 г.).
Павел Николаевич Милюков, лидер партии кадетов. Над трупом несчастного ребенка до сих пор не прекращается погромная агитация, и кошмарная легенда о ритуальном убийстве, пущенная в ход, как теперь оказалось, лицом, близким к предполагаемым убийцам, снова подхвачена и выносится на кафедру Думы. Ввиду того, что работа заканчивается, фракция народной свободы требует немедленного рассмотрения запроса. Пусть бесстыдные агитаторы, не пропустившие ни одного случая, чтобы не осквернить трибуны Государственной думы наглыми, лживыми (шум и крики справа: «Что такое?») словами кровавого навета (шум, рукоплескания, звонки председательствующего, крики справа: «Что такое?» «Вон оттуда!» «Бессовестный агитатор!» «Вон!») получат достойное возмездие. В противном случае третья Дума унесет с собой в историю клеймо морального сочувствия изуверской легенде (шум и крики справа: «Стыдно!»), пущенной в обращение профессиональными преступниками (крики справа: «Бессовестный нахал!»), поддерживаемыми профессиональными погромщиками… (шум и крики справа).
Замысловский. При такой крикливой и рекламной речи, преисполненной ругательств, спокойствия в Думе быть не может, а нам сегодня с высоты престола сказано, что там, где нет спокойствия, не может быть и настоящего государственного дела. Сколько бы ни кричали жиды и их подголоски о важности разоблачений Красовского и ему подобных, — грош им цена. В деле Ющинского ничего не изменилось. Судебная власть написала обвинительный акт о Менделе Бейлисе, написала, что это именно он в соучастии с другими лицами убил, замучил христианского ребенка, что именно эти лица нанесли ему сорок три укола, «высосали» кровь. Из всей обстановки дела совершенно ясно, что это убийство ритуальное. (Крики в зале: «Позор!»).
Пуришкевич (вскочив с места, грозя кулаком левым). Вшивые босяки!
Председатель (Пуришкевичу): За оскорбление вы лишаетесь слова.
Гегечкори. Ваши завывания каннибальские делу не помогут. Вы теперь стараетесь спрятаться в кусты. У вас, кроме ругани ничего не осталось (Шум, крики справа, звонки председательствующего). Депутат Замысловский, который старался опозорить Красовского, забыл, что все показания свидетелей, указанные в исследованиях Красовского, были подтверждены в присутствии прокуратуры, так что опорочить сейчас Красовского вам не удастся, господа!
Андрей Андреевич Булат (трудовик). Я утверждаю, что убийцы Ющинского, вдохновители убийства Ющинского, не евреи, а Чеберяк и господа справа, которые позаботились об этом убийстве. (Шум и крики справа, рукоплескания, звонки председательствующего).
Затемнение.
Сцена одиннадцатая. Процесс.
На верхней сценической площадке: Галкин и Голубев (размахивая газетой, кричат в зал).
Галкин. Читайте «Русское знамя»!
Голубев. Правительство обязано признать евреев народом, столь же опасным для жизни человечества, сколь опасны волки, скорпионы, гадюки, пауки ядовитые и прочая тварь, подлежащая истреблению за свое хищничество по отношению к людям, и уничтожение которых поощряется законом.
Галкин. Жидов надо поставить искусственно в такие условия, чтобы они постоянно вымирали: вот в чем состоит ныне обязанность правительства и лучших людей страны.
Голубев. «Понеже всякий жид — гад есть».
(Затемнение на верхней сцене).
По зрительному залу пробегают разносчики газет.
1-ый разносчик. Директор департамента полиции не жалеет сил и средств для обоснования обвинения!
2-й разносчик. За огромные деньги из Италии выписаны старинные книги с доказательствами ритуальных убийств!
3-й разносчик. Товарищ прокурора Петербургской судебной палаты, Виппер, командирован министром юстиции для обвинения в Киев!
1-ый разносчик. В качестве гражданского истца в Киев выехал сам Замысловский!
На боковой сцене — Василий Розанов (грозно, в зрительный зал). Железная рука еврея сегодня уже размахивается и бьет по щекам старых заслуженных профессоров, членов Государственной Думы, писателей…
(Затемнение на боковой сцене).
Авансцена.
Мендель Бейлис. Господа судьи! В свое оправдание я мог много сказать, но я устал, нет у меня сил, говорить не могу. Вы сами видите, господа судьи, господа присяжные заседатели, что я невиновен. Я прошу вас, чтобы вы меня оправдали, чтобы я мог увидеть своих несчастных детей, которые меня ждут два с половиной года… (дрожа и еле сдерживая рыдания, опускается на скамью подсудимых).
(Затемнение на авансцене).
Освещается основная сцена — помещение перед залом заседаний. В глубине видна улица, оцепленная полицией. В толпе шныряют шпики. Вдали, у Софийского собора, чернеет толпа, кое-где над ней вспыхивают факелы. Начинает смеркаться. Группа репортеров переговаривается.
1-й репортер. Ну и дело!
2-й репортер. А воз книг перед зданием суда помните? Волы мычат, прохожие шарахаются.
3-й репортер. Целую библиотеку по ритуальным убийствам привезли! (Дружно смеются).
1-й репортер. Нет, кроме шуток: 219 свидетелей! 14 эскпертов!
2-й репортер. Да каких! один этот ксендз Пранайтис чего стоит: глазки потупил, четки перебирает.
3-й репортер. А как он «Книгу кагала» цитировал, помните? (Передразнивая, елейно). «Как свидетельтвует выкрест Брафман, Талмуд — не религиозно-национальный, а гражданскополитический кодекс, идущий против течения политического и нравственного развития христианских стран, создающий талмудическую республику. Евреи составляют государство в государстве, считают для себя государственные законы необязательными. Одна из основных целей еврейской общины — умозатмение христиан для превращения их лишь в фиктивных собственников принадлежащего им имущества».
1-й репортер. А профессор Сикорский ему подпевает.
2-й репортер. Ну а Шмаков-то, Шмаков!
3-й репортер. В своем репертуаре: Знаменитый юдофоб!
1-й репортер. Но экспертиза защиты была убедительной (загибает пальцы): раввин Мазе по Талмуду…
2-й репортер (перебивая его). А эксперт православной церкви, профессор Петербургской Академии Троицкий дал общее заключение, отклоняющее обвинение в ритуальном убийстве…
3-й репортер (перебивая) Подчеркнув что эти обвинения исходят из католического мира
1-й репортер. Прокурор — зверь! Как завопит (передразнивая): «Процесс затруднен еврейским золотом. Евреи как будто глумятся: смотрите, мы совершили преступление, но нас никто не посмеет привлечь».
2-й репортер. Но защита его сразу срезала.
3-й репортер. Да, сильнее защитников не найти! (С уважением): Грузенберг, Зарудный, Карабчевский, Маклаков.
1-й репортер. Видели? Короленко приехал!
2-й репортер. Болен, кашляет, но на осмотре места был с остальными.
3-й репортер. Готовит обширный обзор процесса.
1-й репортер (тихо). А вы слышали: номер-то «Киевлянина» конфискован!
2-й репортер (с изумлением). Да что вы?
3-й репортер. А за что?
1-й репортер. Обвинение в клевете. (Репортеры, усмехаясь, понимающе переглядываются; хором). Чаплинский!
2-й репортер. А Красовскому-то каково! Видели: в штатском, сам не свой.
3-й репортер. А как прокурор на него набросился: чехвостил, прямо злодей-отравитель, да и только!
1-й репортер (тихо). Его ведь уволили, еще в конце позапрошлого года… Говорят, то ли судили, то ли собираются судить.
2-й репортер. Вот оно что!
3-й репортер. Да, история повторяется: помните Мищука?
2-й репортер. Отстранили от дела в мае позапрошлого года…
3-й репортер (передразнивая). «Заподозрен в подкупе евреями»!
Репортеры (хором): Замысловский!
1-й репортер (тихо). Берите выше!
2-й репортер. Да неужели? (Шепотом). Щегловитов?
1-й репортер. А помните: «Господа, это же несерьезно! Медицинские светила, историки, богословы — и взломщики, притонодержатели с другой. Выбирайте, с кем вы, господа!»
2-й репортер. Златоуст! Дело ясное.
3-й репортер (качая головой). Не скажите, не скажите!
Остальные (хором). Вы что, сомневаетесь?
3-й репортер. А кто присяжные-то, забыли, господа?
1-й репортер. Да уж: только девять учились в сельской школе, многие малограмотны.
2-й репортер (озабоченно). Не подвели бы православные со своей посконной-домотканной!
3-й репортер. Поживем-увидим. Но дело-то, дело какое!
На сцене появляется Шульгин. Репортеры окружают его.
1-й репортер. За что был конфискован номер «Киевлянина» от 27 сентября?
Шульгин (устало). За передовую статью в защиту обвиняемого Бейлиса.
2-й репортер. Что было в этой статье?
Шульгин (Репортеры записывают). Я писал, что обвинительный акт по делу Бейлиса есть документ, к которому приковано внимание всего мира. Со времени процесса Дрейфуса не было ни одного дела, которое бы так взволновало общественное мнение. Причина тому ясна. Обвинительный акт по делу Бейлиса является не обвинением одного этого человека (постепенно возбуждаясь), это — обвинение целого народа в одном из самых тяжких преступлениях, целой религии в одном из самых позорных суеверий.
3-й репортер. Но об этом писали многие газеты! Почему же конфисковали именно этот номер «Киевлянина»?
Шульгин. При таких обстоятельствах, будучи под контролем миллионов умов, русская юстиция должна была быть особенно осторожной и употребить все силы, чтобы оказаться на высоте своего положения. Киевская прокуратура, взявшая на себя задачу, которая не удавалась судам всего мира в течении веков, должна была понимать, что ей необходимо создать обвинение настолько совершенное, настолько кованное, чтобы об него разбилась колоссальная сила той огромной волны, что понималась ему навстречу.
1-й репортер. Что вы думаете об обвинительном акте?
Шульгин. Не надо быть юристом, надо быть просто здравомыслящим человеком, чтобы понять, что обвинение против Бейлиса есть лепет, который любой защитник разобьет шутя. И невольно становится обидным за киевскую прокуратуру и за всю русскую юстицию, которая решилась выступить на суд всего мира с таким убогим багажом.
2-й репортер. Кого из представителей киевской прокуратуры вы назвали в передовой?
Шульгин. Я утверждал, что старший прокурор Киевской судебной палаты тайный советник Георгий Гаврилович Чаплинский запугал своих подчиненных и задушил попытку осветить дело со всех сторон. Я обвинял старшего прокурора Киевской судебной палаты в том, что он давил на совесть судебного следователя, чего прокуратура не смеет делать. Судебный следователь, как и судья, в этом смысле является лицом неприкосновенным. Я обвинял также старшего прокурора Киевской судебной палаты Чаплинского в том, что он под разными предлогами упрятал в тюрьму неугодных ему опытных сыщиков.
2-й репортер. Были ли названы в Вашей статье другие имена?
Шульгин. Я писал о заявлении члена Государственной Думы Замысловского, утверждавшего, в частности, что сам факт совершения ритуального убийства в какой-либо местности уже свидетельствует о том, что полиция в этой местности подкуплена евреями. Как ни странно, но заявление Замысловского оказало самое решительное давление на киевскую прокуратуру. (Помолчав). Косвенно я обвинял также министра Щегловитова, который вдохновлял это дело.
3-й репортер. Разоблачения Красовского впервые опубликовал в «Киевлянине» ваш отчим, националист как и вы, господин Пихно. Какой точки зрения на дело Бейлиса придерживался он?
Шульгин. Дмитрий Иванович Пихно крайне возмущался поведением Чаплинского, видя в нем падение русского правосудия. Он переживал это болезненно, ибо дело совершалось в Киеве, с которым у газеты «Киевлянин» полувековая связь. (Глухо). Быть может, это ускорило его смерть: он умер 29 июля сего года, скоропостижно, от разрыва сердца. (Твердо). Я почел своим долгом продолжить дело Дмитрия Ивановича Пихно.
На сцене появляется Фененко. Репортеры подбегают к нему.
1-й репортер. Ваше мнение о деле Бейлиса.
Фененко (Репортеры записывают). Это не дело Бейлиса, а дело Веры Чеберячки. Она стояла во главе воровской шайки, «малины», занималась сбытом краденых вещей. Возможно, и Андрюша Ющинский состоял при шайке, — во всяком случае, он дружил с детьми Чеберяк.
2-й репортер. Какую версию выдвинул господин Красовский?
Фененко. Господин Красовский придерживался мнения, что Андрюша Ющинский, поссорившись с другими мальчиками, имел неосторожность сказать, что он донесет полиции, и тогда решено было его убить. (Помолчав). Не исключено, что Ющинский случайно узнал о «малине».
3-й репортер. Но к чему такое изуверство? Сорок колотых ран!
Фененко (спокойно поправляет). Сорок три.
3-й репортер (настойчиво). Именно это дало основание утверждать, что здесь был совершен ритуал, так как евреям якобы нужна христианская кровь для окропления священного еврейского хлеба, так называемой мацы. Вы лично верите в ритуал?
Фесенко (твердо). Нет, ритуала там не было. Была, словами Красовского, подделка ритуала.
2-й репортер (недоверчиво). Вы считаете, что Вера Чеберяк и ее шайка были способны додуматься до подделки ритуала?
Фененко (живо). А вы недооцениваете этих людей! В уголовном мире есть люди с некоторым развитием. Слух о ритуальных убийствах достаточно распространен. (Внезапно, со злостью). Тут и наши молодцы из «Двуглавого орла» постарались… Да и время совпало — еврейская пасха.
1-й репортер. Вы хотите сказать, подделав ритуал, шайка хотела отвлечь внимание полиции и властей от себя?
Фененко (усмехаясь). Возможно, и не только это. Я повторяю: вы недооцениваете этих людей, господа!
2-й репортер. Что вы имеете в виду?
Фененко. А то, что раскрытие ритуального убийства евреями русского мальчика могло вызвать еврейский погром, во время которого всегда наживаются воры и грабители. Ведь грабят не только какую-нибудь Димитриевку, предместье, где нет больших магазинов. Ограбить можно и богатейшие магазины на Крещатике, например, магазин Маршака, где золота и драгоценных камней хватило бы для всей шайки.
3-й репортер. Но почему же, в таком случае, Вера Чеберяк и ее шайка не были привлечены к ответственности за убийство Ющинского?
Фененко. Не представлялось возможным из-за недостаточности данных.
2-й репортер (возмущенно). А на то, чтобы держать Бейлиса более двух лет в тюрьме, данных было достаточно!
Фененко. Этот вопрос не ко мне, господа. (Помолчав). Что касается меня, то я прекратил следствие своей властью и затем отказался возобновить дело.
(Репортеры в изумлении; явно хотят задать дополнительные вопросы. Их останавливает шум в зале заседаний.)
1-й репортер. Внимание, господа! Сейчас вынесут решение. (Репортеры бегут в зал).
Через некоторое время — шум в зале, крики.
Репортеры (выбегая из зала). Оправдан!
1-й репортер (озабоченно). А что же с ритуалом?
2-й репортер. Заключение о ритуале будет вынесено позже.
(Выбегают на улицу, смешиваясь с толпой. Кричат: «Оправдан!» «Оправдан!» Шум, крики, рукоплескания, одобрительные возгласы на улице).
На авансцене — Василий Витальевич Шульгин (торжественно, в зрительный зал). Несмотря на то, что было сделано возможное и невозможное, несмотря на то, что были пущены в ход самые лукавые искушения, — простые русские люди нашли прямую дорогу. Когда мы думаем об этом, нам становится и радостно, и горько. Горько потому, что мы ясно видели, как те, кто стоят на вершине и должны были подавать пример этим темным низам, сбились с пути и пошли кривой дорогой, ослепленные политической страстью. Горько видеть вождей народных в роли искусителей и развратителей. Но когда мы думаем о том, что простые русские люди, не имея возможности силой ума и знания разобраться в той страшной гуще, в которую их завели, одной только чистотою сердца нашли верный путь из обступившего их со всех сторон дремучего леса, наполненного страшными призраками и видениями,— с радостью и гордостью бьется наше сердце. Им, этим серым гражданам Киевской земли, пришлось перед лицом всего мира спасать чистоту русского суда и честь русского имени. Спасибо им, спасибо земле, их выкормившей, спасибо старому Киеву, с высот которого свет опять засверкал на всей Русской земле!
Сцена двенадцатая. «Почитать дело не бывшим».
Основная сцена. Городок неподалеку от Тарнова, 20-го января 1915 г. На сцене — Василий Витальевич Шульгин (начальник второго питательно—перевязочного отряда Юго-западной земской организации) пьет чай за столом. За окном — сугробы, вьюга.
Шульгин (невесело усмехаясь). Годовщина!
(Затемнение).
Голос за сценой. По указу Его Императорского Величества от 20-го января 1914 года, за распространение в печати заведомо ложных сведений о высших должностных лицах редактор газеты «Киевлянин», Шульгин Василий Витальевич, приговаривается к трехмесячному тюремному заключению.
На боковой сцене — Василий Иванович Фененко и Василий Витальевич Шульгин пьют чай с вареньем в домике Фененко. Шульгин записывает.
Фененко. Я человек небогатый, но голову есть где приклонить (обводит вокруг себя рукой). Я не женат, живу со старушкой-няней, потребности у меня скромные. Единственная роскошь, которую я себе позволяю, — это служить честно. Мне поручили следствие по делу Менделя Бейлиса, подозреваемого в убийстве мальчика Андрея Ющинского. Я рассмотрел имевшиеся улики и признал их не заслуживающими никакого доверия. Единственная улика исходила от десятилетней девочки Людмилы. Она видела, как на глазах ее и других детей, шаливших против конторы, где работал Бейлис, он схватил Андрюшу за руку и куда-то потащил. Если Бейлис имел намерение совершить над Андрюшей ужасающее злодеяние с ритуальной целью и схватил его в присутствии детей и других людей, находившихся в конторе, то, значит, он был невменяемым идиотом. Поэтому я прекратил следствие своей властью, на что имел право. Но Чаплинский грозил, что меня могут постигнуть неприятности за прекращение следствия, обещал какую-то награду, орденок, что ли, если я возобновлю дело. На это я ответил ему: «Ваше превосходительство, кроме Фененко есть другие следователи. Фененко для такого дела не годен».
(Затемнение на боковой сцене).
Голос за сценой. Суд присяжных признал ритуал.
На основной сцене, как в начале, Шульгин пьет чай. За сценой раздаются автомобильные гудки; окно освещается светом фар.
Шульгин (открывает дверь в соседнюю комнату). Зажгите примус и подайте красного вина и галет. (Дежурный вводит усталого, явно замерзшего военного).
Шульгин (любезно). Господин полковник, кружку горячего чая?
Полковник. О, да! (Шульгин кивает дежурному; тот уходит. Шульгин наливает гостю чаю. Дежурный вносит через некоторое время красное вино и галеты и, поклонившись, уходит).
Полковник. Что за погода!
Шульгин предлагает жестом вино и галеты.
Полковник. Благодарю… (Поглядывая на Шульгина, пьет чай с вином). Я к вам лично.
Шульгин. Слушаюсь.
Полковник. Я военный юрист. По закону все судебные дела, возбужденные против лиц, поступивших в армию, передаются нам, то есть военному судебному ведомству. Мне передали два дела, вас касающиеся. С какого конца прикажете начать?
Шульгин. Если позволите, то с тонкого.
Полковник. Хорошо. Податный инспектор города Киева возбудил против вас, как редактора «Киевлянина», дело за то, что вы без его разрешения напечатали в своей газете объявление о лепешках Вальда.
Шульгин. Вальда?
Полковник. Вальда.
Шульгин. Разрешите вам предложить, я их всегда имею при себе. Мне кажется, вы чуточку охрипли, — проклятая погода.
Полковник. Ах, очень вам благодарен (берет лепешку)… Это очень хорошее средство, я его знаю. Но по долгу службы я должен все же поставить вопрос… (С улыбкой). Признаете ли вы себя виновным в этом ужасном деянии?
Шульгин (спокойно). Признаю. Напечатал и надеюсь печатать и дальше… Однако разрешите вам доложить…
Полковник (предупредительно). Пожалуйста.
Шульгин. Господин полковник, вы юрист, и не в малых чинах. Я тоже юрист, хотя и не практикующий. Поэтому я позволю себе поставить на ваше суждение следующий вопрос: должны ли указания высших правительственных мест приниматься низшими к сведению и исполнению?
Полковник (подчеркнуто серьезно). Должны.
Шульгин. Так вот. Я печатаю объявления о лепешках Вальда в газете «Киевлянин» без разрешения киевского податного инспектора, но такое же объявление печатает петербургская газета «Правительственный вестник», каковая, очевидно, получила разрешение на печатание от высшей медицинской власти.
Полковник. Это ясно. Считаю дело поконченным, то есть прекращенным.
Шульгин. Благодарю вас.
Полковник. Теперь перейдем к делу важному. Потрудитесь прочесть.
Шульгин (читает вслух). Объявить Шульгину В. В., редактору газеты «Киевлянин», что Государю Императору на докладе министра юстиции угодно было начертать «Почитать дело не бывшим».
Шульгин и Полковник продолжают молча пить чай.
(Затемнение).
Сцена тринадцатая. Удивительный случай
Основная сцена в темноте. На освещенной авансцене — Шульгин в офицерской форме (обращаясь в зрительный зал). А за четыре месяца перед этой годовщиной, в самом начало сентября 1914 года, со мной произошел удивительный случай… (Поворачивается спиной к залу).
Освещается основная сцена: Радзивиллов, конечная станция перед австрийской границей, Толпа солдат берет штурмом поезд. Среди них старается пробраться к вагону группа евреев в цивильном платье. Шульгин заходит в вагон; садится в пустом купе. Поезд трогается. Шульгин наблюдает, как по коридору бродят евреи, которым удалось сесть в поезд.
Молодой еврей (осторожно заглядывает в купе. Пошептавшись за дверью с остальными, приоткрывает дверь и топчется на пороге, теребя снятый картуз; робко обращается к Шульгину). Ваше высокоблагородие, вы разрешите?
Шульгин вежливо кивает. Евреи тихо входят в купе, размещаются на незанятых местах. Один из них выскальзывает в коридор; через некоторое время возвращается с чайником с кипятком. Компания оживляется, заваривается чай, вытаскивается еда.
Молодой еврей (через некоторое время, осмелев, вновь обращается к Шульгину). Ваше высокоблагородие, не побрезгуйте, стаканчик чая…
Шульгин делает неопределенно-благосклонный жест. Евреи обрадованно наливают ему чай, предлагают угощение. Шульгин присоединяется к трапезе.
Пожилой еврей (пытаясь завязать беседу). Ваше высокоблагородие, простите за смелость, а вы тоже во Львов?
Шульгин (отвечает неопределенным жестом, понятым как подтверждение. Суховато-вежливо). Вы, я вижу, по делам?
Евреи (хором, перебивая друг друга). Да-да, ваше высокоблагородие, мы все во Львов, по коммерческим делам. Из Киева.
У Шульгина невольно вырывается удивленный возглас.
Пожилой еврей. Как, ваше высокоблагородие, вы тоже из Киева?
Молодой еврей (печально качая головой). На фронт… Ох, сложно сейчас на границе.
Старый еврей. Простите, а вас встречают?
У Шульгина вырывается раздраженный жест.
Евреи (хором, испуганно, перебивая друг друга). Простите, ваше высокоблагородие, мы не хотели быть индискретными!
Шульгин делает неопределенно-примирительный жест.
Евреи (возбужденно перешептываясь). Он! Не может быть! Говорю вам, он!
Молодой еврей (после паузы, осторожно): Ваше высокоблагородие, извините за навязчивость, но ваше лицо кажется нам знакомым… Простите за смелость, не из газет ли?
Шульгин отвечает неопределенным жестом, понятым как подтверждение.
Молодой еврей (осторожно, но настойчиво): Ваше высокоблагородие, позвольте спросить, а как ваше имя?
Шульгин (сухо). Редактор газеты «Киевлянин», Шульгин.
Евреи (хватаются за головы, всеми жестами выражая изумление и благоговейный страх; перебивая друг друга). Шульгин! Тот самый! «Киевлянин»! Мендель Бейлис! (Позабыв об осторожности, подсаживаются к Шульгину, некоторые стараются незаметно погладить его шинель. Шульгин заметно тронут. Гул голосов).
Затемнение.
Сцена четырнадцатая. «Патриарх»
Основная сцена: Львов, железнодорожная станция; ночь, дождь. С трудом продравшись сквозь толпу на перроне, Шульгин оказывается на улице.
Евреи (вынырнув из темноты; перебивая друг друга). Что же, ваше высокоблагородие, так и будете стоять под дождем? То к чему вы привыкли, мы не можем вам предложить, но крыша над головой будет.
Не спрашивая согласия, хватают вещи Шульгина, который покорно идет за ними. Проход через сцену. С ободряющими жестами подводят Шульгина к темной двери. Стучат. Невнятный голос за дверью. Дверь открывается, на пороге — хозяин гостиницы со свечой в руке. Евреи пропускают вперед Шульгина. Комната; на столе и на стенах горят свечи; стол, кресла. Видимо усталый, Шульгин садится за стол. Хозяин вносит самовар. Евреи, низко кланяясь, исчезают в затемнении. Шульгин пьет чай. Внезапно в глубине сцены отворяется дверь. На пороге — «Патриарх», необычайно красивый старик с белой бородой и сияющими глазами. Молчание. «Патриарх» и Шульгин глядят друг на друга.
«Патриарх» (подходит к столу, облокачивается на спинку кресла; торжественно). Так это вы…
Шульгин (указывая на кресло). Присаживайтесь…
«Патриарх» (стоя; возмущенно). И они, эти сволочи, так они смели сказать, что вы взяли наши деньги?
Шульгин (улыбаясь). Чаю хотите?
«Патриарх» (с угрозой). Так мы-то знаем, где наши деньги! (Молчит некоторое время; сверкая глазами): Я хочу, чтобы вы знали… Есть у нас, евреев, такой, как у вас, митрополит. Нет, больше! Он на целый свет. Так он приказал… (после благоговейной паузы)… Назначил день и час… (С торжественным жестом): И по всему свету, где только есть евреи, что веруют в Бога, в этот день и час они молились за вас!
Шульгин молчит, потрясенный.
«Патриарх». Такую молитву Бог слышит. (После паузы). Я пришел сюда, чтобы вам это сказать. Прощайте! (Поворачивается, уходит со сцены. Основная сцена постепенно погружается во мрак).
Шульгин (в пятне света). Я помню до сих пор голос, каким он это произнес, и выражение глаз. Вокруг ресниц… они были… (делает жест, словно обводя что-то) как бы подведены синим карандашом… как бы опалены духовными лучами… Я почувствовал волнение. Меня это тронуло. В этом было нечто величественное. Я уловил на себе это вселенское моление людей, которых я не знал, но они обо мне узнали и устремили на меня свою духовную силу… (Помолчав). Когда я бываю очень беден, я говорю себе: «Ты богат. За тебя молились во всем мире»… И мне легко.
(Затемнение).
*** Занавес. ***
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2020/nomer2_3/lobanova/
