НА ФОНЕ РАСТУЩЕЙ ГОРЫ ТРУПОВ
в одном акте и без сюжета
Действующие лица:
Сталин
Поскребышев
Власик
Матрена Петровна
Автор
Вместо занавеса — монитор компьютера. Справа с трудом выходит Автор, опираясь на трость, садится за столик, включает ноутбук, затем встает, достает пепельницу.
Автор (закуривает). А ведь, страшно подумать, три четверти века, 41-й! Теперь так нельзя, нужно — 1941-й. А я мальчишка, и мне 12–й год, чуть не сорвалось, 1912-й. (Грустно.) Чушь, конечно, но много прожито, та-та-та. (Садится за ноутбук.) Жил я тогда у Покровских ворот, Чистые пруды пробежать — минут десять, «Кировская», метро. Все — и мальцы, вроде меня, — знали, там Ставка, там не спит Сам! И кует нашу победу. (Пишет.)
Текст возникает на мониторе:
Искусство — объект фантазии. Человек — субъект жизни.
Смерть — факт завершения.
Жизнь повторить нельзя. Тайну смерти раскрыть нельзя.
Сталин умер в луже собственной мочи.
Сталин был.
Был и год 1941-й.
Автор (выходит на авансцену). Дорогие мои, на сцене хотя и Ближняя дача, но вы же знаете — не Сталин, не Поскребышев, и, конечно, не Власик. Вы потому и пришли, что это артисты, лицедеи под чужими именами, и на короткое время. Совсем молодые ребята. (Пауза.) Э-эх! Старость, да … и видится-то в старости все неправильно. (Пауза.) Вот и путаешь, и врешь, правда, меньше, чем молодые.
Текст исчезает, крупно —
3 ИЮЛЯ, В НОЧЬ
на фоне растущей горы трупов
Автор (гасит сигарету). Условно! Все условно в этом мире, уважаемые. А может быть, и в том. Назовем в таком случае изложение инвективой — бранной — на латыни — речью, дурною. (Тяжело опираясь на трость.) Живите дальше! (Забирает ноутбук, уходит.)
Занавес открывается.
Ночь на 3 июля 1941 года. Кабинет Сталина на Ближней даче. Пол укрыт дорогим ковром. Горит камин. Огромный стол с расстеленной на нем картой, завален книгами, бумагами, на углу стола набор для чая. Вдоль стен диваны, кресла, на стенах репродукции картин под стеклом, фотографии детей Сталина. На письменном столе лампа под зеленым стеклянным абажуром. Рядом столик с пятью разноцветными телефонами, тумба с радиолой. Шторы открыты, светит луна. Сталин во френче, мягких сапогах, с трубкой, ходит по кабинету, время от времени прихлебывая чай. Он нервничает, но держит себя в руках. Входит Поскребышев, он выше Сталина, тоже во френче, блокнот и карандаш в руке. В дверях Власик. Поскребышев и Власик хорошо изучили Сталина, их поведение не попытка приспособиться к перепадам его настроения, это их суть, оба держат себя с достоинством, знают себе цену, они не просто разделяют поклонение Сталину, они уверены в его гениальности и горды близостью с ним.
Сталин (спиной к камину, говорит по телефону). Я заканчиваю. (Власику.) Свободен. (Власик исчезает.) Наша цель, цель коммунистов, — освобождение народов, их цель, цель фашистов, — порабощение народов, таков основной принцип, он никогда не менялся, и к вопросам тактики он не относится. (Кладет трубку.)
Поскребышев. Товарищ Сталин, привезли. Вам бы отдохнуть перед выступлением.
Сталин. Почему тянули?
Поскребышев. Тимошенко поправки внес, доделывали.
Сталин. Это хорошо. Все, что сыро, может сгнить. Отдыхать до победы не придется никому.
Поскребышев открывает дверь. Два майора вносят портрет Сталина во весь рост в мундире генералиссимуса, без рамы, уходят, отдав честь.
Поскребышев. Впечатляет. На мой взгляд. Власик просто ахнул.
Сталин (мельком глянув на портрет). Да? Полагаешь? Почему Власик сам не скажет? (Улыбается.) А живописец-то льстит. Впрочем…. Я, пока тебя не было, вот что думал.
Поскребышев (приготовившись записывать). Слушаю, товарищ Сталин.
Сталин. Нет, это не записывай. Я думал, насколько характер народа отражается в его языке. Насколько, вообще, языкознание влияет на мировоззрение и в чем его отражает. Возьми, к примеру, сказки, Золушка в сказке звучит ласково, проникновенно звучит, а корень всего-навсего зола, отходы. Можем ли мы сделать вывод об отношении народа к трудящейся женщине? Полагаю, можем с полным правом. Народ чтит трудящуюся женщину. Притом, что к женщине вообще русский народ относился пренебрежительно, потребительски, и одного слова, чтобы это понять, достаточно. Как народ называет самое желанное место у женщины? Он зовет его влагалище. Страшилище, чудовище, чистилище — настолько близкое звучание не может быть простым совпадением.
Поскребышев. Согласен, товарищ Сталин. Мат, если разрешите, выразительнее.
Сталин. Хорошо, значит, есть поле для размышлений. Мат, полагаю, не только выразительнее, мат в русском языке точнее эвфемизмов. Посмотри, как это увязывается с марксизмом-ленинизмом, полагаю, разве что у Энгельса можно найти некоторые связанные с этим мысли. Впрочем, не спеши, откуда основоположникам знать мат? А товарищ Ленин его, как мы знаем, избегал. Не будем, впрочем, забегать вперед, языкознанию придется подождать, мы этим после войны займемся. (Подходит к портрету.) Да, многое в марксистской теории затормозила война, многое придется наверстывать. Скажи мне, как на духу, дорогой, мы не спешим? Не торопим события? Вести с фронтов малоутешительны, прямо скажем, тяжелые, угнетающие вести, а тут мундир, ордена, пища клеветникам. Не дадим ли мы права клеветникам сказать, фанфары? (Пауза.) Нет, мы не даем им такого права. Победа будет за нами. У нас нет права обманывать чаяния народа. (Пауза.) Хотя, с другой стороны, форма Красной Армии сильно устарела, не очень красивая форма, немцы нас по этой части обогнали.
Поскребышев. Вы, товарищ Сталин, руководите ходом истории. Вы теперь у руля. А портрет? Во-первых, это, как бы сказать, проба пера. Во-вторых, все это для того, чтобы победа не застала нас врасплох.
Сталин. Что означает твое теперь?
Поскребышев. То же, товарищ Сталин, что и в 17-м, когда Ленин встал у кормила.
Сталин. Это хорошо сказано, победа будет за нами, это правильно сказано, это надо запомнить. В большевистском лексиконе нет слова поражение. (Разглядывает портрет.) Хм, и орден Победы, я этот орден несколько иным представлял.
Поскребышев. Не проблема, товарищ Сталин, исправить несложно, это пока эскиз, не Монетный двор.
Сталин подходит к окну, долго, раздумывая, в него смотрит. Поскребышев выходит и возвращается с папкой, кладет ее на стол.
Сталин. Хорошо, но партийная воля требует никогда не спешить, действие без раздумий чревато ошибкой. Международная обстановка такова, что любая ошибка может обернуться катастрофой. Сегодня пришел час уже мне выступить перед народом, народу нужно слово партии, не слово каменной задницы, а слово партии Ленина-Сталина. Народ с его ангельским терпением ждет, когда те, что в Кремле, подбодрятся, народ имеет право не ждать, а партия требовать, чтобы руководители не засиживались, несли слово и дело в народные массы. История, конечно, на стороне большевиков, но не успели мы, не хватило времени с корнем истребить пораженческие настроения, и дремать нам не с руки, русский народ этого не примет.
Поскребышев. Та точно, товарищ Сталин!
Сталин. Но я не закончил. Ни Маркс, ни Ленин не подошли к изучению классовой роли языка, а она возрастает с усилением классовой борьбы. Здесь, товарищ Поскребышев, непочатый край работы, здесь новое направление марксизма-ленинизма. (Закуривает.) Однако я отвлекся. Скажу тебе честно, я думал, я уверен был, что этот толстяк, лиса английская, врет, хочет нас лбами столкнуть. Ты же помнишь, 21-го Берия клялся, что опасности нет. А получилось, что не гадила англичанка. Помнишь, было в народе такое выражение? Поперек горла им был мой предстоящий визит в Берлин, я уж не говорю о совместном параде в Брест-Литовске. Сильно тогда немцы пили?
Поскребышев. Не сказать, товарищ Сталин! Похлеще наших.
Сталин. Это хорошо, это правильно. Да! Ведь не соврал, 22 июня, день в день. Мы с тобой тоже ведь коньяк любим?
Поскребышев. Так точно! Прошу меня извинить, товарищ Сталин, мы не ошиблись, не поторопились? Многое, нет спора, свидетельствует об измене, но есть сомнения. Блицкриг новая тактика, и себя оправдывает, Европа подмята, и рвутся немцы дальше. Я, вы понимаете, о кадрах, о Якире, Уборевиче, Тухачевском.
Сталин. Ты прав, блицкриг незнакомая нам тактика, но вопрос о кадрах, это не вопрос о блицкриге никоим образом. Внутренний враг на определенном этапе страшнее врага внешнего. И то, что мы это сумели увидеть, величайшая наша заслуга, заслуга партии. Низкий за это поклон Бенешу, как ни осторожничал, как ни тянул резину, все-таки удостоил нас, скажем прямо, не переметнулся к Гитлеру. Представить невозможно катастрофу, будь троцкисты сейчас во главе армий, дивизий, нас бы раздавили между двух жерновов, а мы избавились от внутреннего фронта, ликвидировали пятую колонну. Если Тухачевский вырезал до младенца Кронштадт, если ипритом выжег тамбовщину, полагаешь, он бы скромничал с нами? Ни один выкормыш Троцкого с нами бы не скромничал. (Резко.) Все же, почему ты сказал «теперь»? (Не дожидаясь ответа.) Кадры, дорогой мой, это залог успеха, а кадры кует партийная кузница, молот ее тяжел и справедлив, знамя Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина не красная тряпка, это знамя борьбы и неизменных побед. Никогда ни одна разведка в мире не знала подобных операций, настолько тонких, настолько продуктивных, великое ей спасибо. (Смеется.) А ведь были у нас и Ягода, и Медведь, и Ежов, целый, можно сказать, зверинец, да надо было придти Берии, чтобы все заработало.
Поскребышев (пытаясь скрыть растерянность). Товарищ Сталин, не могу передать, как я рад вашему состоянию! Скажу вам честно, 22 июня я за вас испугался. Нельзя так реагировать на чужое коварство. При вашем-то, вашем бесценном опыте борьбы с врагами.
Сталин. Будем считать, что мне самому стыдно. Да ведь и Ильич, на что уж непрост был, ай-яй-яй, тоже был подвержен слабостям. Ладно бы Крупская, так не счесть, сколько после Горок возиться пришлось, одних соратников наплодил… (Резко.) Ладно, товарищ Поскребышев, останемся его учениками. Я не спорю, какое-то время ученики были и шли за ним да, видишь ли, решили, что умнее всех, что ослаб Ильич, свои пути понаоткрывали. Позволил бы Владимир Ильич такое, окрепни его здоровье? Владимир Ильич такое никогда не позволял.
Поскребышев. Да, товарищ Сталин. Вам бы поспать, вам силы нужны. Ночи холодные, я и приказал камин…
Сталин (гневно). Отдохнуть? Ты мне советуешь? Отдохнуть, когда народ ждет, когда народ не спит? Когда враг рвется вперед, когда врагом топчутся наши земли? С каких это пор у большевиков появилось право на отдых? Если ты устал, так и скажи, мест, где отдохнуть, у нас пока достаточно. (Тихо.) А камин это хорошо, правильный приказ.
Поскребышев. Вы не поняли, товарищ Сталин, я о вас беспокоюсь.
Сталин. Хорошо. Почему до сих пор нет сводки?
Поскребышев. У вас на столе, товарищ Сталин.
Сталин. Когда я буду обращаться к народу, когда я буду разговаривать с народом, собери ГКО.
Поскребышев. Есть, товарищ Сталин.
Сталин углубляется в сводку, сверяет ее с картой.
Сталин. Нехорошо. Будем по партийному честны, даже совсем нехорошо. Большевики никогда не обманывали себя, и скажем прямо, войска наши терпят поражение. Правильно ли, товарищ Поскребышев, что мы с тобой заглядываем так далеко вперед? Своевременна ли такая постановка вопроса? Я имею в виду орден Победы, я имею в виду звание Генералиссимуса. Мы правильно делаем, заглядывая так далеко вперед, коммунизм не мог бы стать таким всеобъемлющим, подлинно всемирным учением, если бы не умел заглядывать очень далеко вперед. Ленин смог заглянуть на века вперед, и он оказался глубоко, провидчески прав.
Поскребышев. Так точно, товарищ Сталин!
Сталин. Заруби себе на носу и всем передай указание партии — никаких отдыхов до полной и окончательной победы, всеобщая мобилизация, казарменное положение, пока не повесим на крюк Гитлера и его подручных. Это историческая необходимость, победа коммунизма историческая закономерность. И, кстати, вот еще что. Передай Мехлису, пропаганда у него хромает, а текущий момент не позволяет пропаганде хромать, надо активнее учиться, не зазорно ему и поучиться у хромого Геббельса, вот где пропаганда не хромает, как бы и Мехлис не захромал. Спроси у него, для чего мы создали Совинформбюро?
Поскребышев. Слушаюсь, товарищ Сталин! Я просто поражен вашей работоспособностью, я восхищен тем, как вы успеваете все держать в руках, за всем уследить. Нашим маршалам, как вы указали, тоже не мешало бы поучиться воевать у немцев.
Сталин (разглядывает портрет). Научатся. Мордобой, кого хочешь, научит. Думаешь, он меня ничему не научил? (Вспыхивает.) Минск! Как посмели?! Минск! Ты вообще кто? Киев! Забыли, что такое Киев? (Берет себя в руки.) Ты меня извини, ты совсем не причем. И вот еще что, надо проследить за тем, чтобы перестали восхвалять Достоевского. Я понимаю, он певец особого пути русского народа, но с его талантом он возводит на пьедестал и восхваляет зло. Достоевского можно назвать зеркалом русской контрреволюции, и это сближает его с Геббельсом, для Геббельса арийская раса, для Достоевского русская духовность, и оба они проповедуют на этом основании вседозволенность. Но русский народ, не по Достоевскому, не по Геббельсу, носитель не духовности и не фанатизма, а идеи коммунизма. Так что очень многое предстоит осмыслить после победы.
Поскребышев. Да, товарищ Сталин. Я думаю, что так, как вы, управлять локомотивом истории не смог бы и Ленин.
Сталин. Я не закончил. Народ должен помнить своих предков. После войны придется разгребать авгиевы конюшни в идеологии, в философии, в теории и практике марксизма, выгребать тонны мусора. Условное наклонение не входит в лексикон коммунистов, товарищ Поскребышев. Я думаю, твое «теперь» не случайно, будем пока считать это оговоркой. Не надо делать из Ленина всезнайку, скажем, вся эта болтовня о письме съезду маскировка стремления узурпировать власть, вернуть нас на капиталистический путь, и партия ее пресекла. На этом поставим точку.
Поскребышев. Так точно. Я понимаю это, товарищ Сталин, лучше других. (Подходит к телефону, что-то тихо говорит.) Но я хотел только сказать, что Ленин, создав партию, передал ее в надежные руки, вы и есть партия.
Почти тотчас Матрена Петровна вкатывает тележку с напитками, едой.
Сталин (возвращается к портрету). Может быть, может быть. Некрасивая у нас форма, правильно мы обратили на это внимание, нельзя, чтобы фашисты нас опережали. Менять надо, менять, многое придется менять, звания, структуру, даже ордена.
Поскребышев (показывая на стол). Я позволил себе, товарищ Сталин.
Сталин. Это хорошо, что позволил. Себе надо время от времени все позволять. Я не стану спорить об управлении локомотивом, но беда состоит в том, что на пути локомотива сейчас танки Гудериана. (Останавливает Матрену Петровну.) Постой, Матрена Петровна! Как тебе мой портрет?
Матрена Петровна (складывает руки перед портретом). Ой, Иосиф Виссарионович, я гляжу, красавчик вы, прямо юноша!
Сталин. Не спешим мы с товарищем Поскребышевым?
Матрена Петровна. Ничуть, Иосиф Виссарионович, надо фрицу дать по мордам со всей силой, и портрет народу показать тогда.
Сталин. Так полагаешь, Матрена Петровна? Тебе виднее.
Поскребышев (разливает). Тяжела ваша ноша, товарищ Сталин, нечеловеческую надо иметь выдержку.
Сталин. Ничего, партия на своих плечах и не такое выносила. Прекрасно сказал народный поэт Некрасов, вынесет все, и широкую ясную грудью дорогу проложит себе.
Поскребышев. Может быть, вина, товарищ Сталин?
Сталин. Нет. Ты правильно понимаешь обстановку. Как, Матрена Петровна, выпьете с нами?
Матрена Петровна. Ну уж, Иосиф Виссарионович, вам надо, вы и так с ног валитесь, а я нет, мне до победы над нехристем нельзя. (Уходит.)
Сталин. Ты понял? Народ не может ошибаться.
Поскребышев. Есть у кого поучиться, Иосиф Виссарионович.
Сталин (берет рюмку, но не пьет). Плохая сводка, из рук вон плохая, придется Мехлису напрячься, никто не давал нам права сеять в народе панику. Но мы-то с тобой не Мехлису, не Жданову верим, мы сводке с фронта верим. А сводки с фронта говорят о потерях, они о бегстве говорят, о дивизиях в плену. Время диктует нам необходимость поставить этому железный заслон, должен восторжествовать принцип — ни шагу назад, за панические настроения, за пораженчество расстрел. Хорошо. Подготовим директиву. (Делает у себя пометку.) Ну, за нашу победу!
Пьют.
Поскребышев. Славный коньяк, товарищ Сталин.
Сталин. Хорошие традиции только украшают общество, это еще Шустов научился, и мы их продолжили. Что ж, поделимся коньячком и с английской лисой, не обеднеем, им тоже несладко приходится.
Поскребышев. Англичанам трудно, Лондон бомбят.
Сталин. Лондон не Москва. А то, что надо готовить почву будущему устройству Европы, несомненно. Нам, большевикам, следует извлечь максимум пользы для коммунистического мироустройства после войны.
Поскребышев (неосторожно). Так точно, товарищ Сталин, придется наверстывать то, о чем с Гитлером пытались договориться.
Сталин (сдерживая гнев). С Гитлером никто не договаривался, с Гитлером нельзя договариваться, все должны зарубить это на носу. Разделяя с ним Польшу, мы поставили заслон на пути фашизма к нашим границам. Да, мы подписали пакт, но мы и с Рузвельтом, и с Черчиллем подпишем любой пакт, лишь бы он играл в нашу пользу, Европа начнет, а потом весь мир воспримет коммунизм как избавление. Им невдомек, а мы уже вооружили нужные кадры, есть и Тито, и Живков, и Пик, и Кадар.
Поскребышев. Народ правильно сравнивает вас, товарищ Сталин, с горным орлом, но вы не только пространство охватываете взглядом, но и время.
Входит Власик.
Власик. Товарищ Сталин, все готово к выезду в Кремль. Ждем ваших указаний.
Сталин. Хорошо. (Подходит к столу, стоя делает пометки) И у меня все готово.
Власик. Разрешите доложить.
Сталин. Что у тебя?
Власик. Народ ждет.
Сталин. Народ спит, товарищ Власик, не обманывайте себя.
Власик. Никак нет, товарищ Сталин, народ у репродукторов затаил дыхание.
Сталин (вспыхивает, бросает карандаш). Вот что, вы! Оба! Того разговора с болгарским послом не было! Ни Молотова не было, ни Берии не было!
Власик. Так точно!
Поскребышев. Записи уничтожены, товарищ Сталин. Но в той обстановке необходимость второго Брестского мира, осмелюсь, заметить, даже диктовалась.
Сталин. Нет. Мы чуть не проявили слабость, но посол отказался передать Гитлеру нашу капитуляцию. Капитуляция оттого не стала не капитуляцией. Партия не застрахована от ошибок, но партия не имеет права прощать ошибки. Западный фронт, Северо-Западный фронт, Минск, как было не поддаться панике.
Поскребышев. Ошибки не было, товарищ Сталин, уничтожено все до запятой.
Сталин. Хорошо, пусть так и будет. Чему нет документов, того и не могло быть, мы, слава богу, накопили по этой части немалый опыт. (Снова подходит к столу, пишет. Поднимает голову, резко.) Вы оба! Вы знаете, что Лаврентий под вас копает?
Власик. Догадываемся. Я думаю, это еще с покушения на вас.
Сталин (прищурившись, весело). С покушения, полагаешь? А не он ли сам ручки в нем измазал?
Власик. Доказательств нет, возможно. Очень возможно.
Сталин. Зачем, вообще, нужны доказательства, товарищ Власик? Когда надо, мы без них обходимся. Хитер Лаврентий, и диалектика состоит в том, что для пользы дела и хитрость приносит пользу. Так что пока Лаврентий не вызывает у меня подозрений. Война лишила нас возможности на что-либо отвлекаться, кроме войны. Война с Гитлером, война с фашизмом станет для нашего народа войной отечественной, партизанское движение в крови и огне утопит вражеское нашествие. Сейчас наша задача беречь технику, транспорт, оружие, за потерю, за порчу карать жестко и беспощадно.
Поскребышев. Людские потери…
Сталин (перебивает). Что? Ты не понимаешь, что говоришь. Техника драгоценна, оружие драгоценно. О каких потерях ты говоришь? Это враг должен нести людские потери. А мы уж как-нибудь справимся, наверстаем.
Власик. Разрешите сказать, товарищ Сталин, в эти тяжелые дни вы превзошли своего учителя, и то, что народ сплочен так, как сегодня, ваша исключительная заслуга.
Сталин. Правда в том, что сегодня народ сам видит своих врагов, сам прилагает силы к их истреблению, трудящиеся стремительно движутся к победе коммунизма. (Садится.) Мы, тем не менее, забыли, мы неправильно отодвинули в сторону инициативу товарища Поскребышева. А товарищ Поскребышев из скромности не напоминает нам о ней.
Поскребышев. Так точно, товарищ Сталин. (Наливает три бокала.) Я правильно понял ваше указание?
Сталин. Хотел бы я посмотреть на человека, который неправильно выполняет мои указания. На ГКО сразу после выступления товарища Сталина необходимо внимательно и без компромиссов рассмотреть действия командующих фронтами, займитесь этим, товарищ Поскребышев, пока я буду обращаться к народу.
Пьют, не чокаясь.
Власик. Ваше здоровье, товарищ Сталин. Жду указаний. Разрешите еще раз проверить готовность?
Сталин кивает. Власик уходит.
Сталин (греется у камина). Вот и рассветает. Видишь ты, июль, а ночами холодно. Скоро наступит новый день. И снова взойдет светило над полями сражений. (Садится на диван.) Мы с тобой знаем, товарищ Поскребышев, что опасность безжалостно диктует, требует напряжения всех сил. И ты не спал, и я не спал, а как будто бы выспались. (Встает, медленно прохаживается по кабинету. Наливает себе, пьет мелкими глотками, снова садится.) Партия всегда была и остается трезвой, в этом ее сила, в этом одно из основ ее успехов. Безусловно, мы просчитались, Гитлер опередил нас, не дал времени на подготовку, на решительный отпор. Он поспешил, и, с его точки зрения, поспешил правильно, мы, будь мы на его месте, поступили бы так же. Гитлер не дал нам времени на мобилизацию, нам, товарищ Поскребышев, не хватило полугода, может быть, чуть больше, чтобы отмобилизоваться, раздавить фашистские орды в их границах, перейти в решительное наступление, распнуть фашизм в самом логове, безусловно, германский народ понял бы нас, поддержал нас. Недалек час, когда народы Европы сбросят оковы империализма, когда социалистические идеи, столь коварно узурпированные национал-социализмом, восторжествуют во всем трудящемся мире. Жертвы нас не страшат.
Поскребышев. Да, товарищ Сталин. А каким ужом вился Риббентроп.
Сталин. Политика наука не возможного, политика наука необходимого. (Он и расслаблен, и гневен одновременно.) Мы с тобой, товарищ Поскребышев, и не счесть, сколько лет рука об руку, с тобой я никогда не кривил душой.
Поскребышев. Товарищ Сталин, нет в ленинской партии, в партии ленинско-сталинской, человека, более прямолинейного, более преданного идеям коммунизма, чем вы.
Сталин. Я уже немолод, дорогой мой. Нелегко быть одному, нелегко нести груз, который постоянно растет, нелегко знать, что ты окружен двурушниками, предателями дела партии. Мы, конечно, расчистили поле от сорняков, да корни-то не все выдраны. (Подходит к окну.) Машины ждут, сегодня поедешь в моей.
Поскребышев. Слушаюсь, товарищ Сталин.
Сталин. С тобой я могу быть откровенен.
Поскребышев. Так точно, товарищ Сталин, не сомневайтесь.
Сталин (по мере разговора то накаляется, то утихает). Ты понимаешь, когда тебя предают так называемые друзья, я имею в виду Бухарина и прочую сволочь, когда тебя пытаются раздавить враги, я имею в виду Троцкого, это как бы в порядке вещей. Все эти каменевы-зиновьевы боролись за место под солнцем, и, простим его, Ленин потакал им, но Ленин не мог похвастаться здоровьем, состояние здоровья толкнуло его на соглашательство. Возможно, компромисс, я говорю о НЭПе, и сыграл свою роль, но мы знаем, что в лексиконе партии нет сослагательного наклонения, необходимы жесткость, принципиальность, борьба и безусловная победа. Ничего не могу возразить, Гитлер нас переиграл. Должен тебе сказать, пока я держу, конечно, Ворошилова, Молотова, Микояна, но положиться на них нельзя, бесхребетны, лизоблюды и, более того, жополизы, этого не спрячешь, разве что Каганович да Хрущев жестки по-настоящему, радует и Берия, но это еще надо проверять и проверять.
Поскребышев. Особый отдел Центрального Комитета работает, товарищ Сталин, по 16 — 18 часов в сутки.
Сталин. Каков заведующий, таков и отдел, я же вижу, ложусь, ты здесь, встаю — ты здесь. Ничего, товарищ Поскребышев, отдыхать после войны придется, после того, как жизнь в Европе наладим, поедем мы с тобой на озеро Рица, вот где легко дышится. Так что наберемся терпения.
Поскребышев. Слушаюсь, товарищ Сталин.
Сталин (подходит к камину). Ты, Поскребышев, хороший помощник, ты мне помогаешь, как редко кто. Мне, дорогой, бывает очень трудно, очень пусто, очень одиноко. Ты же знаешь, опереться не на кого, Светка вертихвостка, Васька, сам знаешь, и Нади, что ты будешь делать, давно нет. Нет Нади! (Подходит к камину.) Васька пьет до усеру, Конечно, Сетанка-хозяйка, да мала еще, ее из Зубалова не вытащишь. В Сочи я ее отправил, там меня будет слушать. (Без перехода.) Это очень правильно, что камин топится. (Берет бутылку, поворачивается к камину спиной.) Яшка еще! Как он мог!? Лейтенант сраный! Говорил, говорил я ему, нечего на жидовках жениться. (Вспыхивает.) Вот что, закон есть? Есть закон! Юльку эту, как члена семьи сдавшегося в плен, всё! (Наливает себе, пьет.)
Звонит телефон, Поскребышев берет трубку.
Поскребышев. Ватутин, товарищ Сталин. (Передает Сталину трубку.)
Сталин (долго слушает). Трибунал. Всех трех! (Швыряет трубку.) Скажешь Ульриху, расстрел.
Поскребышев. Есть, товарищ Сталин.
Сталин. Халатность! Пособничество! Вредительство! 350 километров, да они мне за каждый метр ответят. Трусам пора знать, что ни шагу назад не лозунг, это реальная пуля. Думаю, товарищ Поскребышев, инициатива товарища Берии о 15-ти лагерях для трусов и изменников недостаточна. Массовый героизм более, чем что-либо, нуждается в стимулировании.
Поскребышев. Я передам товарищам. Не пора ехать, товарищ Сталин?
Сталин. Не будем спешить, товарищ Поскребышев, спешка никого до добра не доводит. Ты знаешь, о чем я сейчас думаю? Я, товарищ Поскребышев, думаю о том, что Гитлер меня обвел вокруг пальца. Мы не имеем права недооценивать врага, какой бы личиной он ни маскировал себя. Волки недолго прятались под овечьей шкурой, недолго скрывались от всевидящего ока партии. Мы в свое время, когда громили троцкистские, бухаринские и прочие блоки, мы срывали беспощадно их овечью шкуру, мы обнажали перед нашим народом, перед трудящимися всего мира их подлинное лицо. Я раскусил Гитлера, его игру, он решил бить меня моим же оружием. Кто, как не мы, коммунисты, дали ему возможность выиграть выборы? Кто, как не мы, дали ему возможность подтереться Версальским договором? Кто, как не мы, дали ему возможность вооружиться до зубов? Кто, наконец, как не мы, дали ему возможность начать бить империализм? Это был правильный с нашей стороны шаг по разделу Польши, по вступлению в Прибалтику. Можно сказать, почти три года мы шли рука об руку. Гитлер сыграл с советским руководством в поддавки, и мы ему поверили, мы поддались фальшивой игре, мы искренне считали, что цель у нас одна, что методы у нас одни, что мы, именно мы, сплоченно идем к торжеству социалистических идей, национальных идей. У коммунистической партии есть все основания считать, что даже по пресловутому еврейскому вопросу мы смогли бы найти общий язык. Разве в Катыни, в Козельске не мы показали немцам образец окончательного решения вопроса? Мы не виноваты, что нас не поняли. А чего проще, поляки, евреи, разве суть в названии? Я думаю, после войны уже на нас ляжет неизбежность окончательного решения еврейского вопроса, мы завершим идею национал-социализма, вылущим из него зерно подлинного социализма. Не станем скрывать от себя, допустили мы просчет, выпустили из рук этого ублюдка, так называемого организатора Октября, решили, что деморализован, а он и разговорись в Мексике. И здесь исправили ошибку, нет нашего говоруна. Скажу тебе прямо, риторика с обеих сторон, и с советской, и с германской, была безупречна, и я не понимаю, зачем Гитлеру понадобилось надевать эту маску, маску дружбы с нами, зачем он ставит под удар свою победу над Англией, двигаясь на Восток.
Поскребышев. Полагаю, товарищ Сталин, союзники, когда вы возглавили антифашистское движение, обязаны, по крайней мере, восполнить наши потери в технике, в продовольствии.
Сталин. Несомненно. Их тоже бьют, но их пока еще мало бьют. Битва в Африке, колониальные битвы не решают, не могут решить судьбы Европы. Союзникам придется открыть второй фронт. Не будем пока на них отвлекаться, будет и на нашей улице праздник. Но я не закончил, товарищ Поскребышев.
Поскребышев. Да, товарищ Сталин.
Сталин. Ты помнишь Николая на процессе?
Поскребышев. Конечно, товарищ Сталин. Бухарин был не в лучшей форме.
Сталин. А что, кто-нибудь ждал другого? Вышинский тогда хорошее место мне обеспечил
Поскребышев. Я помню, товарищ Сталин, вас никто не видел, а вы весь зал.
Сталин. Совершенно правильно. Я тогда не мог себе объяснить, почему германские наблюдатели так привлекали мое внимание.
Поскребышев. Интуиция, товарищ Сталин, я бы даже сказал предвидение.
Сталин. Не надо преувеличивать, очень немцы тщательно все записывали, сверх меры тщательно, и это бросалось в глаза. Видимо, не будет ошибкой предположить, что Гитлер уже тогда посчитал, что будет бить меня моим же оружием. Он изучал моих противников, противников партии, чтобы, не повторяя их ошибок, идти по их пути. Разоблачив заговор маршалов в Красной Армии, я бы даже сказал, помогая его организовать, мы в известной мере выбили на время оружие у Гитлера. Я думаю, что Гитлера толкнула на все его бесноватость, его нежелание сдерживаться, и это рано или поздно его погубит. (Швыряет трубку.) Но я! Как я мог поддаться?! Как можно было так польститься на грошик!? Ведь я был в шаге от того, чтобы привезти в Берлин наши предложения, ясный план по разделу влияния, по торжеству социалистических идей, наконец, по господству коммунистических идей во всем мире.
Поскребышев. Трудно было, товарищ Сталин не поверить в близость предвиденной Марксом и руководимой Лениным — Сталиным победы коммунистической революции над мировым империализмом.
Сталин. Мы всегда в это верили, и мы всегда будем в это верить! Хребет гитлеровской гадине будет сломлен чего бы это нам ни стоило, армии лягут под ноги, но мы пройдем по ним до победы. (Чертит несколько размашистых стрел на карте.) Победа будет за нами! Знамя Ленина-Сталина осеняет наш народ. Только дисциплина, только непреклонная воля к победе должны вести нашу страну вперед, полностью следует пресекать любое хищение социалистической собственности, поставить стальной заслон паникерским настроениям, карать за малейшие нарушения, невзирая на возраст, все население следует мобилизовать на борьбу с врагами, с пораженческими настроениями. (Отпивает вино.) Все-таки он дурак Гитлер, рука об руку мы бы в два счета положили Англию на лопатки, подмяли бы и Соединенные Штаты. Так что твое «теперь» неуместно.
Поскребышев (вздрагивает). Да, товарищ Сталин, но, может быть, всё сложнее. Сито патриотизма и бдительности, товарищ Сталин, не должно иметь изъянов. Не думаете ли вы, что у нас завелся крот? Зачем бы иначе Гитлеру упреждающий удар?
Сталин. Крот? Вполне вероятно, но тогда он совсем рядом, утечка могла быть только сверху. Разберемся, как думаешь?
Поскребышев (улыбается). Уж за это я спокоен. Мои работают.
Сталин. Хорошо. Поговорю с Лаврентием. Ошибся Гитлер, роковую совершил ошибку, не рейху быть тысячелетним, только коммунизм, только советская власть во всем мире достойны такого долголетия. И так будет. (Внезапно задыхается, с трудом доходит до дивана, почти падает.)
Поскребышев. Товарищ Сталин! ( Бросается к Сталину со стаканом воды.) Врача!
Сталин (судорожно делает два глотка). Отставить! Никаких врачей. Это слабость. Сядь!
Поскребышев (растерянно садится). Но, Иосиф Виссарионович…
Сталин. Никаких но, товарищ Поскребышев, все прошло. Дай-ка мне трубку. Это нагрузка, это черт-те какая нагрузка. Посиди. Сейчас поедем в Кремль. (Усмехается.) Зря ты волнуешься, не надо волноваться, товарищ Поскребышев.
Поскребышев. Как же не волноваться, товарищ Сталин?
Сталин (показывая на картину над диваном). Видишь? Это Светка подарила.
Поскребышев. Я знаю, товарищ Сталин.
Сталин. Знаю, что знаешь. Поит девочка козлика, правильно? Вот и к нам бы кто-нибудь так же ласково, Нет таких благодетелей, товарищ Поскребышев, а раз нет, значит нам и не надо. Это из «Огонька», хороший был до революции журнал. Поэтому поди и скажи Власику, чтобы не суетился, времени у нас достаточно. Не выношу, когда люди суетятся, это всегда признак недобросовестности.
Поскребышев. Слушаюсь, товарищ Сталин. Власик все заранее делает, чтобы не (с ударением) суетиться в нужный момент. Разрешите идти?
Сталин (смеется). Иди уж, иди. Заступаешься? Это ты молодец, что заступаешься. Но заступаться не надо, я сам решу, кто суетится. (Поскребышев выходит.) Если бы в этом было дело. (Ходит по кабинету, иногда подходит к телефонам, смотрит на них.) Нет, мне болеть не позволительно. Более того я допустил слабость. Как честный коммунист я должен сказать, что полководец, допустивший слабость, подлежит расстрелу. Так что, дорогой товарищ Сталин, мы берем себя в руки, и мы простим себе слабость, если она не повторится. (Смеется.) А ведь он профан, фюрер этот третьего рейха, возомнил себя земли хозяином. Поддался ты, поддался, товарищ Сталин, непростительной слабости, отдать ему Украину, Прибалтику, и за что? Гитлер меня обманул, а меня нельзя обманывать. Он обманул меня лично, и это не дипломатические игры, он не понял, что товарищ Сталин предательства не прощает. (Садится на диван.) Я же помню июль 17-го. Конечно, другая обстановка, конечно, Ильича никто не обманывал, но также был провал, был разгром. И мы выстояли, мы все выстояли. Так ли уж был неизбежен Октябрь? Мы-то хорошо всё знаем. Не сдался Ильич, мы не сдались. Гитлер, это пигмей, и как бы он ни был прав в своей теории, в повседневной практике, он так и будет ползти по истории. Он сам вручил нам право на штыках нести сначала Европе, и, скорее всего, миру идеалы коммунизма, идеалы царства свободы всех трудящихся. Ильич трудился, не покладая рук, над приближением мировой революции, и не его вина, что нам связали руки. Этот фюрер, этот пигмей, развязал их нам, и теперь некому нас остановить. Будем ему за это благодарны, и скажем ему об этом, когда подвесим за ребро на крюк. (Он снова задыхается, застывает, но берет себя в руки, подходит к столу, пьет воду.) Тем более, нельзя медлить. Народ должен знать, народу нужна мобилизация, и мобилизация будет. (Подходит к карте.) Трудное дело! Великая территория, и от народа потребуются великие жертвы. Сотни верст зальются кровью. Но кто и когда в истории не шел к победе по горам трупов? Победа всегда требует огромных жертв. Поэтому можно смело сказать, что народ должен приносить жертвы, это предназначение народа. Иначе, зачем нужны люди, чего они тогда стоят? (Задумывается, пьет коньяк.) А как бы можно было земной шарик перевернуть! Кто он, Гитлер? Истерик, он ничего не понял. Вот Ильич понимал, Ильич бы одобрил такой союз, союз двух сил, полет двух крыльев. Свалить, будто дерево, все цивилизации, и на обломках возвести новую, невиданную прежде, это его заслуга. Обидел меня Ильич, незаслуженно обидел, я бы из-за бабы так не стал, да она уже и не стоила того. Да-а, дела давно минувших дней. (Смеется в усы.) Если по чести, нам теперь и цензуры не надо. Мало того, что как один все знают, что можно, а чего нельзя, так еще знают, и хорошо знают все, что нужно. (Посмеивается.) Очень хорошо выучили, что нужно.
Входит Поскребышев.
Поскребышев. Вы что-то сказали, товарищ Сталин?
Сталин. Я сказал, будут жертвы.
Поскребышев. Война, товарищ Сталин. Нас зальют кровью, мы зальем кровью.
Сталин. Вот что, Поскребышев, хочу тебя спросить, как ты ко мне относишься?
Поскребышев (сохраняя самообладание). К вам, товарищ Сталин? К вам я отношусь, как к человеку, кто вывел нас на свет.
Сталин. Это правильно, но ты сам знаешь, что я спрашивал совершенно другое.
Поскребышев. Знаю, товарищ Сталин. Меня, товарищ Сталин, потрясает ваша выдержка.
Сталин (не скрывает довольства). Вот! Не зря я тебя ценю, ты, Поскребышев, попал в точку. Выдержка, выдержка и еще раз выдержка! Только благодаря выдержке можно было перенести то, что мы перенесли, только выдержка даст нам возможность одержать победу. Ни тебе, Поскребышев, никому не понять, сколько я пережил.
Поскребышев. Надежда Сергеевна?
Сталин. Что Надя? Надя, конечно! Сонмы, Поскребышев, сонмы. Сонмы теней по ночам, сонмы тонн груза на плечах. Я, товарищ Поскребышев, позволил себе слабость, я позволил себе непростительную слабость, и ты это знаешь. Это первый и единственный случай, когда я разрешил себе слабость. (Звонит телефон, слушает, разглядывая карту, бросает трубку.) Немцы катятся валом. Примешь сообщения о потерях.
Поскребышев. В живой силе, товарищ Сталин?
Сталин (раздраженно). Нет никакой живой силы! Какая она живая, если полками, дивизиями бегут в плен сдаваться. В технике! Мы теряем технику! Без техники невозможно воевать. Нужны самолеты, нужны орудия, танки нужны! (Спокойно.) Запиши, товарищ Поскребышев, ускорить… нет, не ускорить, форсировать переброску заводов на восток, не считаясь ни с чем. Ни с чем! (Быстро что-то пишет, отдает листок.) Это Лаврентию.
Поскребышев. Люди не спят, товарищ Сталин. Вы вдохновляете их.
Сталин. Это прозрение еще Ильича, товарищ Поскребышев, мы не воюем живой силой, мы воюем трупами. Могут ли танки продираться по трупам, идти вперед по телам? Нет, танки не могут долго идти по телам, они увязнут. И строя социализм, мы шли по трупам, и к коммунизму мы пойдем, устилая путь трупами. Врагам застит глаза гуманизм, и наша тактика, наша стратегия им недоступна. Секрет Ильича в том, что из этого нашего общего принципа он ни для кого не делал секрета. А секрет его в том, что западные наши друзья, иудушки, говорят на общечеловеческом языке, и мы говорим на их языке, и то, что мы говорим на их языке, их ослепляет. Диалектика наших действий их куцым мозгам не доступна.
Поскребышев. Но, товарищ Сталин!..
Сталин. У тебя правильный ход мыслей, Александр Николаевич, это вековой опыт уголовного мира, опыт именно криминала, ты это хотел сказать? Но сила коммунизма в том, что он впитал в себя лучшее из мирового опыта, совершенное, независимо от того, кто его создал, кто использовал, и не нам бояться ярлыков. То, что приносит успех, не должно, не может отвергаться коммунистами. Ленин это знал лучше всех, Лениным создано всё, от самых азов, можно утверждать, им создан новый классовый коммунистический алфавит, и не наша беда, что этого не поняли враги. Мы же его ученики, и только правим запятые.
Входит Власик.
Власик. Жду указаний, товарищ Сталин?
Сталин (шутливо). Все бы вам указания, самим пора думать.
Власик. Давно готовы!
Сталин. Вот это правильные слова. Сядь, Николай, нас подождут. Давайте выпьем настоящего грузинского. (Разливает.) На посошок. (Чокается, пьют.) А ведь мы, Николай, с тобой еще с Царицына.
Власик. Так точно, товарищ Сталин!
Сталин. Это хорошо, что ты все помнишь, товарищ Власик. Товарищ Сталин ценит твою преданность, как и твою, товарищ Поскребышев, он ценит вашу преданность, самоотверженность и непреклонность. (Расслабившись.) Товарищ Сталин не забыл 26 июня, он не забыл неожиданный визит членов Политбюро, он ошибочно решил, что его хотят арестовать. Проявил ли товарищ Сталин слабость? Да, можно сказать, что он проявил простительную слабость. Товарищ Сталин ошибся, он видел реакцию вас двоих, и это вернуло его в реальность. Товарищ Сталин не знал, что было на уме у членов Политбюро, но он уверен, что ваша реакция не позволила им совершить ошибку. Члены Политбюро предложили товарищу Сталину возглавить ГКО, и это было правильно и своевременно. Думаю, я правильно оцениваю вашу роль в этом. А? Думали они о моем аресте?
Поскребышев, Власик. Служу Советскому Союзу!
Поскребышев. Вы, товарищ Сталин, кормчий не только народа, но и нас двоих.
Власик. Разрешите идти, товарищ Сталин? Мы в полной готовности.
Сталин. Иди, Николай. Спасибо тебе.
Власик. Слушаюсь! (Уходит.)
Сталин. Ничего, сейчас поедем. Знаешь, товарищ Поскребышев, хорошую мысль подал старенький Калинин. Братья и сестры! К вам обращаюсь я, друзья мои. Что думаешь по этому поводу?
Поскребышев. Я читал это предложение. Безусловно, именно эти слова нужны народу, народ хочет их услышать!
Сталин. И я так думаю. (Идет к окну.) Есть еще время. Ты, я вижу, и не спал, просто семижильный. (Резко оборачивается.) Скажи, ты о смерти думаешь?
Поскребышев. Нет, товарищ Сталин, сейчас не время о смерти думать.
Сталин. Не время, это правильно. А я, вот, думаю. Если смерть двурушника нужна, чтобы расчистить народу путь, что даст ему моя смерть? Мне в этом году 62 стукнет.
Поскребышев. Самый цвет, товарищ Сталин.
Сталин. Цвет, конечно, цвет, но цвет увядания. (Делает останавливающий жест.) Не спорь, сам прекрасно знаешь. И помолчи, Александр Николаевич. Со смертью не поспоришь. (Подходит к камину, греется.) Ильич тяжело умирал, возможно, это и объясняет многое. И Гитлер, теперь уже нет сомнений, уготовил мне жестокую смерть. Я его понимаю, он не поверил, или что-то заставило его не поверить, скорее, последнее. Хорошо, мы пошерстим соратников, это в наших руках, товарищ Поскребышев. Но ничто не снимает проблему смерти. Главное, чтобы она не отвлекала от жизненно важных задач. Было бы преступлением перед нашим народом, перед человечеством проиграть и остановиться. Товарищ Ленин, и ничьи славословия в мой адрес, в адрес товарища Сталина, не могут снизить его заслуг, заслуг Ильича, ибо он великий зодчий, он возвел здание коммунизма, военного коммунизма, гражданского коммунизма, он возвел здание всемирного коммунизма, мы же, товарищ Поскребышев, только отделываем это сооружение изнутри, наводим порядок и придаем лоск. И история не простит нам, если мы проиграем, если собьемся с пути, если остановимся.
Поскребышев. Товарищ Сталин, все-таки, может, стоит пригласить Виноградова?
Сталин. Может быть, может быть, в свое время. Я тебя понимаю, тебе обязательно надо отвлечь меня от мыслей о смерти, и это правильное желание. Но сколько бы ни кричали на парадах о бессмертии товарища Сталина, он смертен. (Смеется.) Даже марксистская наука не произвела на свет ни одного Трофима, способного победить смерть. Хорошо ли, плохо, быстро ли, медленно, но 62. Романтик был Алексей Максимович, не находишь?
Поскребышев. 61.
Сталин. Хорошо, 61. Из всего нашего руководящего состава, пожалуй, никто до этих лет не дожил. (Смеется.) Помогли, я понимаю, но с фактами не поспоришь, факты упрямая вещь, не дожили. А я доживу! (Пауза.) Да, Ильич! Столько лет, а вижу, как живого. 54, я понимаю, болезнь, покушение, но 54! (Пауза.) Да, не хотел бы я.
Поскребышев (быстро). Этого не будет, товарищ Сталин! Пока я с вами!
Сталин. Пока ты со мной? Пока все, товарищ Поскребышев, со мной, так ведь это пока. Ладно, зови Власика, товарищ Поскребышев, едем.
Поскребышев. Кремль или прямо на «Кировскую»?
Сталин (недовольно). Вы устали, товарищ Поскребышев?
Поскребышев. Извините, товарищ Сталин! Больше не повторится.
Сталин. Хорошо. Усталость в эти дни может граничить с изменой. (Смягчается.) Ты сказал «Кировская»? Да-а, нет Мироныча, и его нет с нами. Революция, товарищ Поскребышев, порождает героев и жертв, это неизбежно, но жертвы это неправильно, есть мученики революции, и первый среди них Киров. Так что, какая там «Кировская»? Кировская это наша придумка, улица эта Мясницкая, и Ворота там Мясницкие. Большевики не будут прятаться за словами, и не большевикам трусливо скрываться от фактов. Поражение еще не значит разгром. Война всегда полна неожиданностей. (Телефонный звонок. Берет трубку, слушает.) Киев не сдавать, вы не слышали приказа Ставки? (Бросает трубку.) Недоумки! Кутузов, товарищ Поскребышев, сдал Москву Наполеону, означает ли это, что Кутузов не великий полководец? Нет, это ничего не означает, Кутузов всегда был великим полководцем. Суждено ли повторить маневр Кутузова Красной Армии? Мы, товарищ Поскребышев, этого не знаем. Мы еще поживем, товарищ Поскребышев, мы еще повоюем! Распорядись подготовить план минирования всех объектов Москвы, именно всех, без исключения, чтобы мир не знал подобного пожара, чтобы мир содрогнулся. Если революция не знает жертв, почему освободительная, отечественная война должна иметь жертвы? Война это не жертвы, война это подвиги и мученики. Хренников хорошо работает в этом направлении, но нам нужно весомое, сильное слово, нужны свои герои, свои мученики. Передай мои пожелания товарищу Фадееву, пусть максимально напряжет свою команду, партия ждет вклада писателей. Едем! (Внезапно его осеняет. Останавливается, достает трубку. Стоит, потом садится.) Постой! Странное совпадение. (Раскуривает трубку.) Киров! Тогда прошло десять дней, сейчас десять. Тогда убийства не должно было случиться, сейчас нападения не должно было произойти. (Задумывается.) Даже Рид назвал свою книжонку «Десять дней, которые потрясли мир». (Резко.) Бог есть, товарищ Поскребышев?
Поскребышев (растерян). Что? Не могу знать, товарищ Сталин. Марксизм…
Сталин. Что марксизм? Меня в молодости учили не марксизму, меня учили, что Бог суров и всеведущ, так что есть основания считать его нашим союзником. Десять дней понадобилось товарищу Сталину, чтобы понять простую истину — все к лучшему, что бы ни случилось. Что дало нам убийство Кирова? Убийство Кирова дало нам повод разгромить оппозицию, дало нам полный ее разгром и капитуляцию. Что дает нам нападение Гитлера? Нападение Гитлера влечет полный разгром фашизма, полную его капитуляцию. Что гениально предвидел Ленин? Ленин предвидел итогом первой мировой войны рождение страны Советов, пока на одной шестой части суши. Он готовил Советы всего мира, он готовил вторую мировую войну. Мы выполняли его завет. Гитлер плохо знаком с марксизмом, он решил взять на себя эту миссию, перехватить ее у большевиков. (Смеется.) Бог ему в помощь! Вторая мировая беременна победой пролетариата повсюду. (Вскакивает.) Я знаю, о чем ты думаешь, товарищ Поскребышев, ты думаешь о цене. Не надо думать о цене. Во всех вопросах цена меньше всего должна заботить коммунистов. Вперед, товарищ Поскребышев! Да осенит наш народ знамя Ленина. Вперед, на Мясницкую!
Поскребышев. Власик! Едем!
Уходят.
Занавес
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2020/nomer2_3/kotler/
