Киносценарий
Лето сорок первого года. Одесса. В порту идет выгрузка морской пехоты. С корабля сходят моряки с оружием, подают друг другу снаряжение. Кок выдает паек. В кубрике — Максим, Алексей и Костя.
Костя. (одевая на плечо баян). Макс, не забудь гитару.
Максим. Чехол бы сшить, а то она на земле может отсыреть.
Алексей. Ничего, будет достаточно жарко, как бы она там у тебя не рассохлась.
Максим. Не рассохнется. Я создам ей там идеальные тепличные условия. Ты о ней говоришь очень грубо. Тоже мне Паганини.
Алексей бережно прижимает футляр со скрипкой к груди — “Мы еще поиграем!”.
Кто-то забегает и кричит: “Что вы тут маринуетесь? Люди уже строятся!”.
Максим. Люди! А мы что тюльки какие-то?
Выходит из кубрика и кричит:
— Ты, оракул прикрой…
Резкий гудок заглушает концовку… когда гудок замолкает, Максим обращается к своим: “Поехали!”
Идут по проходу между кубриками к трапу.
Максим. Прощай, старушка (похлопывает по обшивке).
Максим, Алексей и Костя спускаются по трапу, становятся в строй.
Отряд трогается. Идет по пустынной улице. Поднимается по Потемкинской лестнице. На самом ее верху моряки усаживаются на лестничных парапетах и на ступенях у самого знаменитого одесского памятника.
Подбегают мальчишки, садятся рядом, закуривают.
Командир отряда смотрит на Максима. Тот понимающе кивает головой, выходит на площадку и, обращаясь к окружающим с торжественными интонациями в голосе, говорит:
— Дорогие товарищи, сегодня наш камерный ансамбль в честь вашего осухопучивания и ухода из ведомства великого владыки морского на лоно матушки земли дает отходное, так сказать, представление. Франц Шуберт! Возражений нет?
Голоса дружно: «Давай Шуберта!».
Максим, Алексей и Костя чинно выходят на площадку, достают инструменты и начинают играть.
Ярко светит солнце. В порту что-то горит.
Матросы полусидя, полулежа слушают музыку.
Вдруг серьезная классическая музыка обрывается, и Максим резко и даже как-то нервно переходит на: “А волны бегут от винта за кормой, и след их вдали пропадает”…
Появляется девушка в военной форме. Подходит к командиру отряда. Говорит:
— Товарищ полковник, я, наверное, к вам.
Он приветливо улыбается, берет из ее рук пакет и говорит:
— Присаживайтесь.
Максим заканчивает петь и объявляет: «Танцы» Он уже заметил девушку и спешит к ней.
Максим. Разрешите пригласить?!
Алексей и Костя продолжают играть. Звучит танго. Матросы танцуют. Друг с другом, с девушками.
Пацаны тоже друг с другом изображают танго…
Командир отряда подходит к памятнику, читает надпись на бронзовой табличке, потом поворачивается и говорит негромко: “Отряд!”. Музыка мгновенно прекращается. Отряд в секунду поднимается, строится. Командир отряда, чеканя каждое слово, продолжает: “На нашу Великую Родину, на нашу Одессу-маму и ее великого гражданина Дюка де Ришелье — равняйсь, смирно. Шагом марш!”.
Отряд трогается с места и, “клешами утюжа мостовую”, уходит вглубь встревоженного и сжавшегося в пружину единственного и неповторимого на земле города…
Немецкие позиции. В деревенской хате разложено оружие, амуниция. Кто спит, кто играет на губной гармошке грустную песню, кто чистит оружие…
Ганс лежит рядом с Генрихом.
Генрих. Ганс, ты спишь?
Ганс не отвечает. Он смотрит на фотографию на стене, там какие-то люди — дети, женщины, мужчины…
Генрих. Ганс!..
Но Ганс погружен в свои воспоминания.
Город в Германии. Ганс одевается, собирается идти гулять. Что-то говорит ему мать. Он улыбается. Весело спускается по лестнице. Открывает парадную дверь.
На другой стороне улицы большая толпа, полицейские черные машины. Из дома выводят каких-то людей.
Последней выходит девушка. Она только мельком взглянула на Ганса, и ее подтолкнули к машине.
Ганс судорожно схватил ручку двери и похолодел. Когда он очнулся, машины уехали, и толпа медленно расходилась.
Железнодорожная станция. Идут немецкие солдаты. Посадка в вагоны. На другой поезд ведут заключенных. Ганс заметил девушку. Остановился, но его криками подгоняют, толкают. Поезд с Гансом трогается, оставляя станцию и состав с заключенными.
Ночь. Ганс плачет, бьет кулаком в сгену вагона, рыдает, потом затихает и спит под мерный стук колес, везущих его неведомо куда…
Генрих. Ганс, ты все о ней?
Ганс испуганно смотрит на Генриха. Генрих. Ладно, поднимайся, нам в наряд. Ночь. Ганс и Генрих идут по ночной деревне. Молчат. Ганс останавливается, как будто что-то вспоминает.
Ганс. Генрих, подожди, я возьму запасную обойму.
Генрих. Давай живее, а то мы опоздаем. Ты какой-то рассеянный…
Ганс уходит, подходит к хате, обходит ее и, низко пригнувшись к земле, бежит в темноту.
Позиции нашей морской пехоты. У телефона полковник-командир отряда. Звонок.
Полковник. «Компас» слушает, спасибо. Могу ли я дать концерт? Да я столько за день даю, что их число ни в какие артистические рамки не входит — артисты только по воскресным дням два концерта дают, а я каждый божий день за десяток. Как не немцам, а кому же? Нашим?… В Доме флота? Александр Константинович, ты меня извини, но ты, по-моему, не по адресу обращаешься. Ты знаешь, с кем ты говоришь? Знаешь. Так вот, нет у меня людей, нет. Все понимаю, тыл понимаю, фронт понимаю, дух понимаю, Одессу понимаю. Люблю не меньше твоего. Есть товарищ адмирал!
Заместитель. Что случилось, товарищ полковник? (спрашивает с понятием и с хитрецой).
Полковник. Ничего не случилось. Все в ажуре, завтра в Доме флота большой концерт, понял. И чтобы наши артисты там палубу вверх дном поставили. Понял?
Заместитель. Какую палубу.
Полковник. Сцену. Понял? Сцену!
Ночь. Максим, Алексей и Костя с автоматами наперевес, в касках пробираются по пшенице. На немецкой стороне то и дело вспыхивают ракеты.
Максим. Что-то они сегодня очумели, иллюминацию устроили. Может у них праздник какой?
Алексей. Ну да — праздник святого Иоргена.
Максим. Ладно, ты из себя Игоря Ильинского не строй и помалкивай. А то будешь потом рассказывать, как мама уронила тебя с тринадцатого этажа.
Костя. Тихо, вы. Кто-то тут по-моему есть.
Ребята остановились, затихли. При очередной вспышке в метрах двадцати четко вырисовывалась фигура человека, лежащего на земле. Они пошли осторожно, стараясь не шуметь.
На земле, на смятой пшенице лежал Ганс. Каска и автомат валялись сбоку. Вдруг Ганс встрепенулся и потянулся к автомату, но тут же отвел руку и встал на колени. Глаза его были в слезах.
Трое матросов молча стояли, направив на него автоматы. Ганс медленно поднялся и заложил руки за спину. Максим вынул из кармана носовой платок и протянул его Гансу. Тот не понял и не решился его брать.
Максим. На, сопли вытри (и показал как это, примерно, делается).
Ганс криво улыбнулся, взял платок и машинально вытер им лицо. Алексей поднял автомат Ганса с земли. Максим с издевкой в голосе сказал:
— Обидели значит. Ай, Ай, Ай.
Потом строго:
— Кот, бери обиженного гансика.
Ганс встрепенулся и удивленно посмотрел на Максима.
Максим это заметил и выдал тут же:
— У меня на Молдаванке соседка — гадалка, так что не удивляйся.
Костя показал знак Гансу и они ушли в темноту.
Максим и Алексей посмотрели им вслед и двинули к немецким окопам.
Они уже выходили из пшеничного поля, когда вдруг сзади раздался оглушительный взрыв.
Максим резко обернулся и, не раздумывая, побежал назад. Алексей бежал следом. Они неслись сквозь пшеницу, не разбирая дороги.
Наконец они выскочили из пшеницы, и в это время снова зажглась немецкая ракета.
Они увидели большую воронку, по бокам которой неподвижно лежали Костя и Ганс. Максим осторожно перевернул Костю на спину — он был мертв. Максим снял каску и сказал как бы сам себе:
— Вот тебе и Праздник святого Иоргена. Из-за какого-то паршивого Ганса…
И завыл. На глазах у него были слезы.
Тяжело и медленно с земли поднялся Ганс. Подошел к матросам и с ужасом посмотрел на убитого.
Максим зло глянул на Ганса, собрал автоматы, дал их Алексею. Когда Алексей их брал, Ганс увидел на кисти его правой руки большую наколку-якорь и вокруг него четкую надпись из шести букв — “Одесса”. Ему стало страшно — он вдруг понял с кем имеет дело. Немцы называли наших моряков “черной смертью”. Вдобавок к этому Ганс рассмотрел на Максиме и Алексее черные морские бушлаты…
Максим взвалил мертвого Костю себе на спину и медленно пошел от этого проклятого места. Алексей подобрал Костину каску и двинул за ним.
Они пошли зло и тяжело, не взглянув даже на Ганса. Тот секунду постоял в нерешительности, посмотрел на их сгорбленные спины и поплелся следом.
Наши позиции. Часовой, как и положено, пристально всматривается в ночь. Услышал шорох, насторожился. Показались какие-то фигуры. Часовой вскинул автомат и не очень громко, но твердо сказал.
— Стой, кто идет?
Максим. (хриплым голосом). Одесса!
Часовой. Что с Костей?
Максим. Уже ничего…
Максим и Алексей прошли мимо часового. За ними неотступно шел Ганс. Часовой проводил их глазами.
Часовой удивленно проводил взглядом эту необычную процессию…
В землянке. На койках лежат Максим и Алексей. В чем были в разведке, в том и лежат. Одна койка пустая, на ней — баян…
Тут же на табурете сидит Ганс, смотрит куда— то сквозь стену землянки…
Вошел полковник. Матросы вскочили. Встал и Ганс. Полковник молча показал, чтобы они сели, и сам присел на край Костиной кровати. Провел пальцами по клавишам и тихо сказал: “Костю Ветрова, славного моряка Черноморского флота, бесстрашного разведчика, погибшего при защите нашей любимой Одессы, завтра похоронить со всеми высочайшими почестями”.
Матросы вскочили, и вместе сквозь слезы:
— Иван Сергеевич!
Полковник остановил их зловещим шепотом:
— Баста!
Они замолчали, встали по стойке смирно. Слезы текли по их мужественным лицам.
Ганс вытянулся в струну и бледный, как оштукатуренная белая стенка, наблюдал за этой сценой.
Полковник направился к двери землянки и показал кивком головы Гансу, чтобы тот шел за ним. Ганс понял команду и пошел за полковником к выходу.
Землянка полковника. За столом полковник и переводчица Зина. Это та девушка, которая пришла в отряд еще в Одессе. Из-за нее они и сделали тогда “привал” на Потемкинской лестнице…
Перед ними на стуле сидит Ганс.
Полковник. Почему вы оказались на пшеничном поле?
Зина переводит.
Полковник. Вы шли к нам?
Ганс. Нет, они убили мою любовь, мою невесту.
Полковник. Куда же вы ищи?
Ганс. Не знаю. Мне все равно…
Полковник. Что вы делали до войны?
Ганс. Был музыкантом — играл на фортепьяно, аккордеоне… окончил консерваторию…
Полковник сжал кулаки, подумал немного, потом встал, подошел к столу, где лежал баян и тетрадь с нотами и, в упор глядя на Ганса, сказал:
— Вот вам ноты, вот вам инструмент… К утру чтобы вы играли не хуже, чем в консерватории…
Зина перевела.
Ганс с недоумением и страхом посмотрел на полковника. Полковник и Зина покинули землянку.
Ганс остался один. Он снял китель, завернул рукава рубахи, осторожно подошел к столу, на котором лежал баян, взял ноты, перелистал страницы. Ноты были самодельными, написанные не очень ровно и не очень каллиграфическим почерком, на страницах были какие-то надписи. Ганс понял, что это песня. Перелистав тетрадку, он положил ее на стол, взял в руки баян, одел ремни. Слегка его растянул. В тишине землянки раздался жалобный звук. Ганс вздрогнул, сомкнул баян, задумался и как бы притаился, потом пристально посмотрел на первую страницу тетрадки, пробежал пальцами по клавишам и повторил это несколько раз. В голове его звучала незнакомая музыка, он перелистывал и перелистывал тетрадку с нотами, пальцы его, то стремительно, то медленно пробегали по клавишам, музыка звучала где-то у него внутри, но за всю ночь он так и не издал на баяне ни одного звука…
Раннее утро. Туман, небольшая лесопосадка.
Стучат лопаты. Максим и Алексей в тельняшках и брюках-клешах с остервенением роют могилу.
Алексей. Как ты думаешь, поместится?
Максим. Что? А… Вот и Костя наш станет собственником — кубрик земляной и бушлат деревянный…
Алексей. Уже несут. Спешат пока немцы не проснулись.
Максим. Одевайся.
Они одеваются, приводят себя в порядок. Матросы подносят гроб, ставят его на край могилы.
Максим. Говорить ничего не будем и так все ясно. Лучше помолчим…
У немцев строчит пулемет. Матросы опускают в могилу гроб. Максим и Алексей засыпают могилу, ставят звездочку. Звучит тройной залп, сливающийся с начавшейся артподготовкой с той стороны.
В окопе у пулемета Максим и Алексей. Прилаживают, проверяют… Начинается атака немцев — взрывы, стрельба, идут танки, пехота. Пулемет работает остервенело. К ним подбегают два матроса. Первый быстро говорит:
— Приказ полковника — передать нам пулемет и бегом к нему!
Максим и Алексей бегут в землянку командира.
Землянка. По землянке ходит взволнованный Ганс. Входят полковник и Зина.
Полковник. Как ваши успехи?
Зина переводит.
Ганс. Здесь все просто (показывает на тетрадь).
Полковник. Вы очень тихо играли. Я ночью прислушивался.
Ганс. Я не играл. Вчера я не мог играть…
Полковник. А сегодня.
Ганс. Сегодня, думаю, смогу.
Резко открывается дверь землянки, на пороге Максим и Алексей.
Полковник. Без лишних разговоров — за своими инструментами и пулей сюда…
Матросы выпалив “Есть!”, выбегают из землянки.
Полковник (Зиночке). Пойдите, найдите старшину, скажите чтобы выдал обмундирование на одного мужчину среднего роста.
Зина, поняв в чем дело, перевела взгляд на Ганса, потом с вопросом посмотрела на полковника. Он ей еле заметно подмигнул. И она, окончательно поняв его замысел, ушла.
Пришли Максим и Алексей.
Полковник. Так, в вашем распоряжении три часа на сборы и репетицию. В пять часов вы должны быть готовы дать умопомрачительное выступление в Доме Флота. Все. Вот вам баянист. Вопросы будут? Нет. Зина вам поможет. Действуйте.
Полковник уходит.
Максим и Алексей в недоумении смотрят друг на друга. Ганс смотрит на них.
Входит Зина. В руках у нее флотская форма. Зина, как бы оправдываясь, говорит:
— Это Иван Сергеевич приказал. Ему.
Кладет форму на стол.
Ганс берет баян, садится на стул. Начинает очень негромко вести мелодию, Зина тоже садится, в углу на стуле, и изумленно смотрит на Ганса.
Алексей поднимает свою скрипку и, глядя куда— то в угол, начинает вторить баяну.
Максим берег гитару, ведет мелодию на одной струне.
Передний край. На командном пункте полковник кричит в телефонную трубку — отдает команды. Вал за валом катит на наши окопы. Сквозь весь этот грохот слышится музыка, музыка, музыка. Бой затихает, а мелодия очень похожая на “Матросское яблочко” еще плывет и плывет над развороченной землей…
По пыльной дороге летит полуторка. В кузове Максим, Алексей, Зина и Ганс. Ганс выглядит как настоящий матрос.
Максим. (Перекрикивая шум). Итак, Ганс, мы едем на концерт.
(Зина переводит, Ганс утвердительно машет головой). Ты — матрос Вася Иванов. Понял? Ты должен молчать и в разговоры с посторонними не вступать. (Ганс кивает). От меня далеко не отходи. Не вздумай выкинуть какую-нибудь штуку. Предупреждаю. И очень серьезно. Я за тебя отвечаю головой, а она мне еще может пригодиться. Ганс, выслушав перевод, улыбается и кивает.
Машина останавливается у Дома Флота. Все выпрыгивают из кузова.
Максим и Алексей отдают честь офицерам. Ганс вытягивается в струну, стучит каблуками, становится по стойке смирно.
Максим толкает его кулаком в спину. И сквозь зубы еле слышно говорит:
— Ты еще руку выбрось вперед, и мы с тобой мигом загремим.
Ганс улыбается в ответ какой-то дерзковагой улыбкой.
Они направляются к входу в Дом Флота. Теперь Ганс, подражая Максиму и Алексею, идет вразвалку и лихо отдает встречным офицерам честь.
Максим показывает дежурному документы и их проводят за кулисы.
Ганс берет баян и начинает тихонько разыгрываться.
К нему подходит незнакомый матрос и что-то его спрашивает. Ганс делает вид, что очень занят игрой.
Матрос. Ты из какого экипажа?
Ганс хмурит брови, прислушивается к баяну.
Матрос. У вас Федченко Сереги случаем нет?
Ганс прекратил игру и в упор смотрит на матроса.
В это время подскакивает Максим: “Так, какие у вас вопросы?”.
Матрос. Я не с тобой говорю.
Максим. Послушайте, вы, вы игнорируете старшину первой статьи. Вы случаем не племянник…
Матрос (перебивая Максима). О, пошла Одесса-мама…
Максим. Так…
Матрос. Ладно, спрошу у других, может знают…
Подозрительно смотрит на Ганса, потом на Максима и уходит.
На сцену выходит девушка в концертном наряде. В зале, заполненном до отказа солдатами, матросами, командирами и гражданскими людьми, воцаряется тишина.
Девушка торжественно говорит:
— А сейчас перед вами выступят наши замечательные герои — защитники Одессы, они пришли к нам прямо с поля-боя, их руки и одежда пахнут еще пороховым дымом.
Зал отвечает громом аплодисментов, приветственными возгласами и замолкает.
Девушка. Знаменитое флотское трио: Максим Лозовой, Алексей Горский, Константин Ветров.
Максим сжал руку Алексею, головой дал знак Гансу и негромко произнес:
— Пошли.
Они вышли на сцену. Зал снова зааплодировал, и затем снова воцарилась таинственная тишина.
Начал Максим. Он сказал:
— Сегодня мы споем песню о любви и о нашем неплохом городе.
Зал понимающе зашумел, захлопал…
Максим пропел первые слова, нежно подыгрывая себе на гитаре:
Я жил, не ведал печали,
«Люблю» ни разу не сказал.
По мне девчата не скучали,
Но вот недавно повстречал
Дивчину с Молдаванки Рабочей нашей стороны.
Осторожно заиграл баян, за ним запела скрипка. Поначалу голос Максима немного потрескивал, но потом набрал полную силу и уже начал заполнять самые дальние уголки притихшего зала…
Она походкой деловою
Всегда спешит на свой завод,
Знакомым машет головою,
Но вот меня не узнает.
Дивчина, ой дивчина,
Но вот меня не узнает.
Перед этим куплетом Максим уже почувствовал зал и значительно прибавил в голосе:
Ее глаза, как наше море в веселый солнечный денек,
Запали в душу мне на горе
И стали жизни поперек.
Дивчина, ой дивчина,
И стали жизни поперек.
Зал уже поймал мелодию и, как показалось Максиму, пел с ним последние две строчки.
Последний куплет Максим и зал пели почти вместе…
Любовью хвастать я не стану,
Не нужен мне чужой совет.
Ей даже грустные платаны
Все улыбаются в ответ.
Дивчина, ой дивчина,
Ей улыбаются в ответ.
На последних двух строчках этого куплета Максим себя почти уже не слышал… Пели все.
Потом зал взорвался аплодисментами. Аплодировали Максиму, его песне, его товарищам-музы— кантам и конечно же себе…
Снова вышла девушка в концертном платье и объявила: “Матросская пляска, исполняет старшина первой статьи Максим Лозовой”.
Максим положил на сцену гитару и вышел на середину. Немного постоял, потом как-то зло ударил ногой по сцене, замер на мгновение и поплыл, влекомый мелодией знакомого и ни с чем несравнимого “Яблочка”. Максим с каменным лицом исполнил медленную начальную часть пляски и чем быстрее становился ее ритм, тем более искажалось его лицо какой-то страшной трагической гримасой. Когда он дошел до бешеной неистовой чечетки, слезы большими прозрачными каплями пробежали по его лицу. А музыка несла его все быстрее и быстрее, и казалось, что никакая сила не сможет остановить этого вихря. И вдруг добравшись до самой вершины, музыка оборвалась, танец закончился.
Зал взревел. Аплодисменты, крики… Женщины, и не только женщины, плакали…
Максим низко поклонился, показал рукой на своих музыкантов. Секунду постоял. Потом подошел к ним и негромко сказал: “Быстро пошли, нас ждет машина”.
Все трое, под еще несмолкшие аплодисменты, направились за кулисы. Девушка в концертном платье пыталась их остановить, но Максим сказал:
— Дорогая, нас ждут на передовой.
И они побежали к машине.
По вечернему затемненному городу мчится полуторка. В кабине шофер и Зиночка. В кузове Максим, Алексей и Ганс.
Лица у них сосредоточенные. Каждый думает о чем-то своем, а может быть о том, что только что они вместе сотворили в зале перед благодарными зрителями. В ночном небе, где-то за городом идет воздушный бой, небо режут яркие лучи прожекторов, слышится пулеметная дробь, бухают зенитки. Вдруг Ганс встрепенулся. На тротуаре прошмыгнула в темноту фигура. Это был мужчина. Он опирался на палку и заметно прихрамывал.
Максим поймал движение Ганса и внимательно посмотрел на него.
Максим. Ты его знаешь (и показал жестом)? Ганс утвердительно кивнул головой.
Максим затарабанил по кабине. Машина стала. Максим скомандовал:
— Все за мной. Зина на месте.
Перемахнул через борт. Алексей и Ганс последовали за ним.
Максим на ходу — обернулся, посмотрел на бегущего Ганса и зло крикнул:
— А ты куда? — Потом махнул рукой, мол, ладно.
Мужчина почувствовал за собой погоню и ускорил шаг. Дойдя до поворота, он резко свернул за угол.
Перед глазами Ганса возникла уже знакомая картина. Подъезд дома, где жила его девушка. Толпа людей. Черная машина. Подъехал еще один длинный черный лимузин. Из него вышел мужчина. Он достал из кабины папку, захлопнул дверцу и, прихрамывая, направился к первой машине. Открыл дверцу. Что— то сказал сидевшему в этой машине и вернулся к своему лимузину. В черную машину посадили девушку и ее родных. Машина поехала. А за ней медленно и зловеще тронулся лимузин с хромым мужчиной…
Вслед за Максимом Ганс вскочил в подъезд. Максим с ходу понесся вверх по лестнице.
Ганс же остановился в темном промежутке между лестницей и входной дверью.
За ним зашел Алексей и закрыл за собой дверь.
В подъезде была кромешная тьма. Слышно было только тяжелое дыхание нескольких человек.
Алексей зажег спичку. Слабое пламя чуть осветило темный подъезд, и Ганс увидел “Хромого”. В руке его блеснул пистолет.
В пустом подъезде оглушительно грянул выстрел и вслед за ним раздался раздирающий душу зловещий крик Максима:
— Алешка!
Но Ганс, на счастье, Алексея, Максима, и, наверное, свое, успел в момент выстрела ногой подбить руку “Хромого”. Пистолет выстрелил куда— то вверх, и еще горячий и не освободившийся от порохового дыма, отлетел к стене.
Завязалась схватка. Она была недолгой.
Темная улица. Одиноко стоящая машина. Возле нее девушка в военной форме в нерешительности переминается с ноги на ногу.
Из парадной выходят три матроса, они ведут под руки человека. Зиночка бежит им навстречу. Матросы и мужчина садятся в кузов, девушка в кабину, и машина вновь бежит по темному тревожному городу.
У большого серого дома Максим постучал по кабине. Машина остановилась. Он соскочил на землю и приказал “Хромому” сойти. Тот понял. Алексей и Ганс ему помогли. Держа в руке пистолет, Максим завел “Хромого” в дом.
Через некоторое время он вышел оттуда один, снова забрался в кузов, и машина покатила дальше.
По дороге несется полуторка, в кузове все та же троица. У землянки командира машина останавливается. Максим и Алексей сходят на землю. Ганс в нерешительности стоит в кузове.
Максим показывает ему жестом руки: слазь, мол, чего стоишь…
Ганс медленно переносит ногу через борт, становится на колесо, потом на землю…
Подходит Зиночка, вышедшая из кабины, и все четверо направляются в землянку.
— Товарищ полковник, — пытается доложить Максим, но полковник останавливает его и показывает всем на скамейку.
Максим, Алексей и Зиночка сели, сняли головные уборы. Один только Ганс, как столб остался стоять посередине землянки.
Полковник, не обращая внимания на Ганса, как будто его здесь и нет, и сказал:
— Концерт получился. Мне уже позвонили. Так что спасибо, ребята.
Все вскочили, надели головные уборы…
Полковник. И вот еще что. Нам очень нужно добыть “языка”. Думаю, что наш новый баянист сможет нам в этом помочь.
Максим, Алексей и Зиночка с удивлением и даже каким-то нескрываемым сожалением посмотрели на Ганса. Он немного забеспокоился. Чувствуя, что от него что-то хотят.
— Как вы думаете? — спросил полковник у Максима.
— Надо попробовать — ответил Максим.
— Тогда садитесь и внимательно слушайте. Зиночка, вы это ему переводите, пусть тоже понимает свою задачу.
— Сегодня ночью вы втроем должны проникнуть в деревню. Вы (обращаясь к Гансу) должны показать расположение штаба и по обстановке выманить…
Ганс вздрогнул, (Зиночка перевела ему слова полковника) и закричал:
— Нет! Нет! Нет! Я не шел к вам, чтобы воевать против них.
Максим. Ладно, обойдемся без него, а то он, чего доброго, еще выдаст там не то колено… Кто его знает, что у него за нутро…
Полковник сурово посмотрел на Ганса и резко сказал:
— Пленного переодеть в его обмундирование, утром отправить в город, в особый отдел. Если ночью добудем языка, отправить вместе с ним. Все свободны.
Вошел матрос с автоматом и вывел Ганса из землянки. Максим и Алексей пошли готовиться к операции.
По деревенской улице, где расположились немцы, прохаживается часовой. Ходит не спеша, настороженно реагируя на каждый шорох. В деревне тихо. Стоит теплая южная ночь. Часовой подошел к дереву, прислонился к нему спиной и задумчиво посмотрел вверх на его густые развесистые ветки. Вдруг, что-то постучало справа от него. Он резко повернулся вправо, чтобы посмотреть, что там за стук, и в это время резкий удар слева сбил его с ног. Максим и Алексей навалились на немца. Засунули ему в рот кляп, связали и отволокли в сторону. Алексей одетый в немецкую форму стал прохаживаться вместо часового. Время шло, но в деревне никто больше не показывался. Ночь близилась к рассвету, и они решили уходить к своим.
Связанный немец брыкался. Максим и Алексей взвалили его, как бревно на плечи и потащили.
В землянке полковника собрались командиры. Шло обсуждение будущей операции.
Пора было уже вернуться разведчикам, и полковник заметно волновался.
Он взял папиросу, покрутил ее и не спеша прикурил от лампы.
В этот момент открылась дверь землянки, Максим и Алексей ввели связанного немца.
На середине землянки стоял здоровенный детина, немного испуганный, но с достаточно наглой физиономией.
Он, видимо, уже осознал, что с ним произошло, и стал зло кричать.
Максим сунул ему под нос свой здоровенный кулак, но полковник остановил его строгим взглядом. Немец обмяк и завыл зло и жалобно, как затравленный зверь.
Полковник показал ему на табурет. Немец послушно сел, вытер рукавом глаза и тупо уставился в пол.
Полковник поднял телефонную трубку и приказал:
— Бурова ко мне.
Вошел лейтенант Буров.
Полковник показал на пленного и сказал:
— Возьмите этого, допросите, и вместе со вчерашним, отправьте в Одессу Сергееву. Он там их собирает со всех участков обороны на собеседования.
Буров показал пленному на дверь. Тот быстро пошел, но потом в нерешительности остановился, повернулся к полковнику, что-то хотел сказать, но увидев, что тот уже совсем им не интересуется, двинулся к выходу. Буров, Максим и Алексей последовали за немцем.
Ганс сидел в землянке. Его заперли на амбарный замок и даже не охраняли. Делать ему было нечего, и он изучал тетрадь с нотами. Это было хоть каким-то занятием, чтобы убить время отдалявшее его от неизвестности.
За дверью землянки послышался какой-то шум. Ганс насторожился. Дверь отворилась, и вошел Максим. Он подошел к Гансу, посмотрел на него в упор, хитро подмигнул (мол, ты не хотел, а мы сами управились), повернулся в пол-оборота и показал, кто у него за спиной. Ганс увидел связанного Генриха.
Генрих сначала обрадовался, увидев Ганса, но потом, разглядев, что Ганс не связан и что в руках у него тетрадка с нотами и русскими надписями, с перекошенным лицом бросился к нему и боднул его головой в грудь.
Ганс от неожиданного сильного удара упал на пол. Генрих бросился на него, пытаясь зубами вгрызться в горло.
Максим и Алексей с трудом оторвали от Ганса разъяренного Генриха и вытащили его из землянки, Ганс снова остался один. Он схватился за голову и, сидя на полу, застыл в такой позе. Перед его глазами поплыли воспоминания об их с Генрихом безмятежной юности…
Германия. Они с Генрихом, на них форма гитлерюгенда — черные рубашки, короткие штаны, галстуки… Они бегут к реке, раздеваются и бросаются в воду. Ласково и ярко светит летнее солнце, блестит вода, брызги… Они плывут наперегонки, топят друг друга. Над их головами проносятся в небе самолеты со свастикой. Они кричат, машут, выбегают из воды, бросаются на песок и счастливые смотрят друг на друга…
Воспоминания Генриха прерывает голос Максима:
— Вставай, пошли. — Показывает на дверь.
Ганс обреченно поднимается и идет за Максимом. В руках у него нотная тетрадь, он не знает, как с ней поступить — оставить, бросить… И почти машинально кладет ее в карман своего френча.
Перед землянкой стоит полуторка. На дне кузова сидит связанный Генрих. На скамейке у кабины два матроса с автоматами. Максим показывает Гансу на полуторку. Тот поднимается и усаживается в противоположном от Генриха углу.
Грузовик тронулся. Максим поднял руку, помахал матросам, они ответили ему тем же. Ганс тоже посмотрел в сторону Максима, они встретились взглядами, на какое-то время взгляды их как бы соединились… Ганс хотел было уже поднять руку и помахать Максиму, но тот в этот момент резко повернулся и пошел в противоположную сторону…
Полуторка, оставляя за собой клубы пыли, несется по дороге. В кузове Ганс и Генрих подпрыгивают на ухабах, стараются хоть как-то удержаться.
Вдруг Генрих оживляется, вскакивает на ноги и начинает кричать. К полуторке со страшным воем устремляются два самолета. На крыльях у них кресты. Бьют пулеметные очереди. Рядом с полуторкой взрывается бомба.
Над пустынной дорогой — тишина. Не слышно уже шума моторов, пулеметной стрельбы и взрывов бомб. На земле лежит Ганс. Он медленно поднимается и, еле переставляя ноги, старается уйти от этого страшного места. Идти ему трудно, он останавливается и смотрит назад. Перед его глазами разбитая машина, тела убитых матросов. Он замечает Генриха — у него оторвана левая рука. Правой рукой Генрих поднимает с земли автомат и идет на Ганса. Ганс спокоен и безразличен. Генрих поднимает автомат на уровень плеча и строчит по Гансу длинной очередью. Автомат прыгает в руке Генриха, как живой, и пули летят мимо цели. Вдруг он что-то закричал, потом резко замолчал и упал замертво.
Ганс бросился к нему, повернул его лицом к небу и закрыл ему глаза. Над дорогой снова показались два самолета с крестами.
Они пронеслись не выпустив ни одной очереди, не сбросив ни одной бомбы…
На переднем крае началось оживление. По нашим окопам забила немецкая артиллерия, минометы.
Потом показались цепи немецких автоматчиков. Они шли медленно и без выстрелов.
Максим. Это что-то новенькое.
Алексей. Что же?
Максим. Похоже психическая.
Алексей. Скорее шизофреническая.
Максим. Да сейчас будем по одному отправлять на Слободку.
Алексей. В психбольницу, что ли?
Максим. Да, нет, пожалуй, сразу дальше…
И они поудобнее устроились у пулемета…
Когда немцы приблизились, Максим нажал на гашетку.
— Ну, психи, подходи по одному. Не торопись, не суетись, всем хватит, всем достанется.
Наш передний край ощетинился пулеметными очередями, винтовочными выстрелами.
Немцы залегли. Казалось, что атака закончилась. Но тишина продолжалась недолго. С немецкой стороны снова ударили орудия и показались танки. Танки ползли медленно, как бы нехотя изрыгая из жерл пушек свое смертоносное содержимое. По всему было видно, что начинается серьезная мясорубка.
По пыльной дороге, той, где еще недавно тряслась полуторка, плетется Ганс. Только идет он в направлении обратном тому, каким он не так давно ехал с Генрихом и двумя охранявшими их матросами…
На переднем крае идет смертельный бой. Видно немцы не на шутку решили прорвать нашу оборону.
Идет атака за атакой, вал за валом. Уже на поле боя горят подбитые танки, много убитых, но бой не затихает и разгорается все сильнее.
На дороге Ганс, он старается идти быстрым шагом, бежать туда, где гремит бой. Он как бы притягивает его к себе неведомой силой, он гремит в его ушах. Ганс закрывает руками уши и бежит туда, где гром, грохот, смерть…
Немецкие танки лезут уже на наши окопы. Их останавливают гранатами, бутылками с зажигательной смесью. У противотанкового орудия Максим и Алексей. Они в разорванных тельняшках, залитых кровью. Вокруг горы стреляных гильз, тела убитых матросов и солдат.
Максим и Алексей оттягивают орудие с позиции и тащат его на новое место.
И вдруг перед ними вырастает Ганс. На секунду все трое застывают в недоумении, но через мгновение Максим кричит Гансу:
— Чего стоишь, мразь! Хватай ящики и шуруй за нами. Ящики, гад!
Он хватает ящик и бросает его Гансу. Ганс с трудом удерживает снарядный ящик, прижимает его к себе и бежит за орудием.
Докатив орудие до новой позиции, Максим и Алексей разворачивают его в сторону переднего края. Теперь танки подставили им свои бока…
— Снаряды! — кричит Максим. Но Ганс, тяжело дыша, сидит возле снарядного ящика и не реагирует на его крик.
Максим сам схватил снарядный ящик и потащил его к орудию. Грянул выстрел. Вдали загорелся вражеский танк.
Орудие стреляло без передышки, как бы боясь, что не успеет выпустить все снаряды.
Немцы засекли орудие и стали бить по нему из минометов. Танки тоже развернулись в его сторону и стали бить по нему сходу.
— Снаряды! — завопил Максим, показывая Гансу снаряд, приготовленный к очередному выстрелу.
Ганс не слышал Максима, стоял, и как завороженный смотрел на страшную картину боя, в котором все перемешалось. Для него сейчас не было ни своих, ни чужих.
Те, что остервенело лезли на передний край были своими, но от них он ушел навсегда. Эти, которые с непонятным звериным фанатизмом, ни на секунду не задумываясь о смерти, зубами держались за свою землю, и с которыми он, силой обстоятельств, оказался вместе на другой стороне, тоже не были для него своими.
Он смотрел на это страшное единоборство не будучи причастным ни к тем, ни к другим. Эта картина как бы оторвала его от реальности, он не испытывал страха перед смертью, он как бы новыми глазами увидел земной мир…
— Очнись! — закричал Алексей, схватив его за рукав, и пригибаясь, потащил за собой.
Они прибежали к месту, где лежали снарядные ящики. Взяли по ящику и побежали обратно.
Когда они вернулись, орудие молчало, Максим лежал без движения, рядом дымилась стреляная гильза…
— К орудию! — скомандовал каким-то осипшим страшным голосом Алексей.
Ганс не сдвинулся с места.
Алексей остервенело крутил рукоятку наводки, прижался к прицелу, грянул выстрел, шедший на них танк остановился, и задымил черным дымом. В то же самое время рядом с пушкой разорвался снаряд…
***
Небольшой немецкий городок. Очень чистый, очень уютный, очень немецкий.
Ухоженные симпатичные особнячки с палисадниками в одном из палисадников пожилой мужчина заканчивает какие-то работы, берет хозяйственную сумку, выходит за калитку и идет своим обычным и привычным маршрутом.
Путь его пролегает мимо недавно появившегося в их городке учреждения. Это промежуточный лагерь или общежитие, где бывшие граждане Великой страны (граждане определенной национальности) коротают месяцы, пока местные власти определяют им постоянное место жительства в своей, когда-то побежденной и очень провинившейся перед человечеством стране.
Вот и сегодня он подошел к этому лагерю-общежитию, когда к его входу подъехал автобус. Мужчина замедлил шаг и посмотрел на выходящих из автобуса людей. И вдруг он остановился, как вкопанный. Из автобуса вышли пожилые мужчина и женщина. Женщина поддерживала мужчину под руку, а он нес небольшой чемоданчик. На внешней стороне кисти его руки была татуировка — якорь и надпись над ним
— “Одесса”.
Да, мужчина, шедший по своим делам по городу — это постаревший Ганс, а приехавшие автобусом, тоже немолодые люди, — это Алексей и переводчица Зиночка. Последний раз Ганс виделся с ними более полувека назад.
Пока Ганс приходил в себя от такой неожиданной встречи, Алексей и Зиничка вошли со всеми приехавшими в здание.
Ганс за ними не пошел. Он сделал в магазине необходимые покупки и вернулся к себе домой.
Уложив продукты в холодильник, он переоделся в новый пиджак, надел шляпу, взял зонтик и снова вышел в город. Он пришел в небольшое кафе, которое располагалось как раз против здания, в которое вошли Алексей и Зиночка, что-то заказал и долго сидел, наблюдая за входом этого здания. Воспоминания той далекой военной поры настойчиво возникали в его памяти. Казалось, что все было вчера и что не было более половины века, отделявшей его сегодняшнего от его того…
Ганс приходил в это кафе уже несколько дней, но ни Алексея, ни Зиночки больше не видел. В какой— то момент ему показалось, что он обознался… Но он упрямо приходил и приходил в это кафе.
И в один из дней из лагеря-общежития вышла Зиночка. Она шла быстрым шагом, лицо ее было очень озабоченным.
Она прошла по улице, завернула за угол и исчезла из виду. Ганс понял, что они действительно тут, не стал дожидаться Зиночки и вернулся к себе.
На следующий день Ганса охватило сильное беспокойство — работа не клеилась, все валилось из рук, и он снова пошел туда, где должны были быть Алексей и Зиночка.
Он направился прямо к дежурной — своей соотечественнице, она его сразу поняла, показала куда ему нужно идти — по первому этажу, в самый конец коридора. Ганс подошел к двери, постучал. Дверь открыла Зиночка. Она была бледная, растерянная и вся в черном…
На столе стоял гроб. В нем лежал Алексей. Лицо его было спокойным и даже каким-то помолодевшим. И от этого еще более узнаваемым… На внешней стороне кисти одной из скрещенных на груди рук мертвого Алексея был тот, ничем не смываемый якорь и шесть букв до боли знакомых Гансу и означавших то место на земле, где ему всего лишь однажды, давным-давно, и не при самых приятных обстоятельствах, пришлось побывать…
— Вы Ганс? — спросила Зиночка. И они встретились взглядами.
Зиночка развела руками, как бы извиняясь и как бы подчеркивая всю несправедливость случившегося, которую даже в самом малом, ничем уже нельзя было изменить.
Ганс только и мог спросить:
— Когда похороны?
Зиночка ответила:
— Завтра.
Алексея похоронили на местном кладбище. На похоронах людей было немного. Все они были объединены перспективой — прожить оставшиеся годы и умереть здесь — на не очень родной им земле…
Ганс и Зиночка с кладбища вышли вместе, они дошли до общежития, постояли немного молча, Ганс достал визитку с домашним телефоном, дал ее Зиночке.
А однажды телефон зазвонил. Звонила Зиночка. Она сообщила Гансу, что уезжает.
На перроне у вагона поезда Ганс и Зиночка. Они смотрят друг на друга и как бы находятся где— то в совсем другом, нереальном мире.
Жизнь одним мгновением пролетает перед каждым из них и упрямо упирается в эту нелепую, как и все другие, ранее прошедшие перед ними смерти, смерть…
Молчание нарушает Зиночка. Она, еле сдерживая рыдания, говорит:
— Я возвращаюсь. Алексей остается здесь у вас. Вот как все получилось. Кто-то же ведет нас всех к последнему причалу?..
Она не выдержала и зарыдала.
Быстро обняла Ганса и пошла к своему вагону.
На площадке вагона она повернулась вся в горе и в слезах и прошептала:
— Ганс, посмотрите за ним…
Ганс почти не слышал ее, но понял, кажется, все. Поезд тронулся медленно, но неуклонно отдаляя от него живую частичку его прошлой далекой жизни…
Ганс вышел на привокзальную площадь, постоял немного, потом, как бы спохватившись, вынул из кармана тетрадку с нотами, попавшую к нему в том кромешном аду, подержал ее в руках, успокоившись, снова положил в карман пиджака и пошел в сторону кладбища, на котором был знак-памятник убитой и неизвестно где похороненной, а может быть сожженной и развеянной по белому свету, его любви и свежая могила мимолетного свидетеля его расстрелянной юности, с которым, казалось, навсегда разлучил его разорвавшийся там, в далекой России, артиллерийский снаряд…
***
Оригинал: http://z.berkovich-zametki.com/y2020/nomer2_3/vryvkin/
