Действующие лица:
Девочка
Женщина
Почтальон, палач, мужчина – один актёр
Феминистка
Гинеколог
Юноша
Действие 1.
Эпизод 1.
На сцене фасад розового домика с окошком, из которого смотрит девочка с двумя косичками и двумя пушистыми белыми бантами в них. На лице у девочки написано ожидание, она высматривает что-то вдалеке и перебирает косичку. Она видит раньше зрителей, что кто-то приближается.
Девочка: (радостно, без примеси упрека) Наконец-то ты пришёл! Я жду тебя столько, сколько себя помню!
Почтальон (входит размашистым шагом, на ходу доставая из сумки-через-плечо сложенный листок бумаги): Вам вызов! Получите (протягивает ей листок) и распишитесь (изящно достаёт из нагрудного кармана ручку, нажимает на кнопочку, подаёт).
Девочка быстро подписывает, радостно повторяя «наконец-то», «я так ждала», «спасибо», «спасибо». Возвращает листок почтальону. Тот разворачивается, чтобы уйти.
Девочка: Постой! Куда же ты? (почтальон вопросительно поворачивается к ней) Ты даже не рассказал мне – какая она? Красивая? А добрая? А он? Ну пожалуйста, расскажи…
Почтальон (сдвигая шапку на лоб, почёсывая затылок): Ну в общем, она такая… Такая… (делает неопределённый жест руками, задумывается). Знаешь, я как-то – не рассмотрел. Она такая… обычная…
Девочка (возмущённо): Обычная?! Да как ты можешь так говорить о ней! Это же моя… (отворачивается от окошка в поисках слова, мы видим её затылок, поворачивается)… (вложив в найденное слово всю любовь и нежность) мама.
Почтальон (виновато): Прости (спохватывается, строго), а я и не должен никого рассматривать. Это не входит в мои обязанности. И вообще (смягчаясь), сама потом всех рассмотришь. Я лучше расскажу тебе один бородатый анекдот. Но ты его не знаешь. Я всегда его рассказываю. Слушай. Сидят два близнеца в утробе матери. Один у другого спрашивает: «Как ты думаешь, есть ли жизнь после рождения?». А второй ему отвечает: «Не знаю. Ведь никто оттуда не возвращался».
Девочка (смеётся): Хороший анекдот! (с восторгом) Да, ты прав – я сама потом всех рассмотрю! (выбегает из дверей домика, крепко обнимает почтальона) Ты прав, ты прав! Спасибо тебе, добрый вестник! (отпускает его. Почтальон со словами «Доброго рождения!» уходит).
Девочка раскрывает створки домика, как ворота, и мы видим розовую девчачью комнатку. Она начинает там хлопотать, вытирать и сдувать пыль, наводить порядок, напевая без слов известную песню Коэна «Аллилуйя». Сцена медленно поворачивается, скрывает её и открывает другую комнату.
Эпизод 2.
Спальня, посередине стоит большая квадратная кровать, на которой лежит полуголый мужчина и переключает каналы телевизора. Из двери ванной выходит женщина, у неё встревоженное лицо, она несёт в руке какой-то небольшой продолговатый предмет, издалека напоминающий градусник.
Мужчина (мельком взглянув на вошедшую, вяло): Кто-нибудь мне сегодня сделает завтрак? (женщина нерешительно топчется на месте). Эй! (продолжая смотреть в телевизор) Я говорю: кто-нибудь – кто-нибудь сделает мне завтрак? (женщина подходит к кровати и садится на край). Что такое? (удивлённо смотрит на неё).
Женщина (слегка ошарашенно): Представляешь… я беременна. У меня… у нас будет ребёнок. (поворачивается к нему) Даже не представляю, когда это… Наверное, помнишь, после юбилея у Мендельсонов, ты ещё сказал, что любишь меня… я стану матерью…
Мужчина: Мать… матерью? Погоди, погоди! О чём ты? Какой ребёнок? (встаёт на кровати в трусах) Мы же много раз обсуждали это. Я всегда был честен с тобой. Ты помнишь?
Женщина (упавшим голосом): Да, конечно. Я помню. Но раз так вышло…
Мужчина (начиная злиться): Как – вышло?! Нет, ты прекрасно знаешь мои обстоятельства. Это невозможно. Не обсуждается. Я тебя предупреждал.
Женщина: Но для меня это тоже неожиданно. И не вовремя. Это ломает все наши планы. И мне страшно. Представляешь, во мне кто-то другой поселился и растёт (она расширяет от ужаса глаза), растёт, ест меня, а когда он родится – из меня начнёт течь молоко… Это как фильм ужасов.
Мужчина (энергично): Согласен! Очень похоже. «Другие» или «Чужие» или как там? (показывает стремительную пантомиму, в которой из его живота мучительно и страшно появляются монстры). Но бояться нечего – ведь он не родится.
Женщина: Смерть до рождения…
Мужчина: Я тебя умоляю!!! Если аборт – детоубийство, то онанизм – геноцид.
Женщина: Давай хотя бы подумаем? Ведь так уже случилось…
Мужчина: И думать не о чем! Мы не готовы (переступая и путаясь в простынях). Я – не готов! Какой из меня отец? (заглядывает ей в лицо)
Женщина (смотрит на него внимательно): Да, ты прав (отворачивается).
Мужчина: Ааа (прищурившись и грозя пальцем, истерично) ты просто воспользовалась мной. Так я и знал! Мама предупреждала меня! (несколько раз подпрыгивает на кровати, торжествуя) Теперь ты будешь меня шантажировать. Ну конечно! (наступает) Теперь ты будешь мне угрожать?!
Женщина (поднимаясь с кровати и отступая): Ну подожди, я просто не могу так сразу…
Мужчина (гоняется за ней, хрипло восклицая, она убегает): Не можешь так сразу?! Подождать?!!! А там глядишь, ему уже 14 и аборт делать поздно?!
Женщина (сжавшись в углу): Ты не даёшь мне возможности даже прийти в себя, не разрешаешь мне выбрать…
Мужчина: (нависая над ней) Отчего же! (благородно) Выбирай: или ребёнок – или я!
Женщина (с ненавистью, тихо): Я выбираю тебя.
Мужчина (успокаиваясь, подходя к ней, обнимая за плечи): Ну вот и умница, вот и хорошо (облегченно вздыхая) Пойду, сварю нам кофе.
Женщина (шёпотом): Мне страшно…
Мужчина: Не бойся, я же с тобой (уходит).
Женщина остаётся одна, она опускает голову, закрывает лицо руками, свет становится немного глуше, на стене тикают часы, их звук нарастает. Сцена поворачивается.
Эпизод 3.
Очередь к гинекологу. Пять человек. Шесть стульев. Наша Женщина подходит, спрашивает, кто последний, отзывается (холодно «за мной») девушка неопределённого возраста с короткой стрижкой, в очках, модно одетая, не накрашенная – будем называть её «феминистка». В руках она вертит трость с набалдашником в виде головы пуделя. В очереди есть изрядно беременные, большая часть сидит, уткнувшись в айфоны. Регулярно раздаются характерные звуки приходящих сообщений. Женщина садится рядом с феминисткой на свободный стул. Из двери кабинета выходит беременная, со стула поднимается другая беременная, заходит в дверь и прикрывает её за собой.
Женщина (обращаясь к феминистке): А вы не знаете, кто там сегодня принимает – мужчина или женщина?
Феминистка: Не знаю. Да и какая разница? Главное, чтобы выполнял свою работу. А то я недавно была у хирурга – пожилая женщина, с опытом, но лезет не в своё дело. Я попала к ней с подозрением на аппендицит, она мне поставила беременность и – давай уговаривать оставить ребёнка. Какое её дело вообще? Злит страшно. Ненавижу. Сама всю жизнь прожила в рабстве и нас туда тянет.
Женщина (придвигаясь и понижая голос): Простите, а вы тоже… ну… на аборт?
Феминистка (громко): Да, на аборт. (Беременные оглядываются на неё возмущенно, она не замечает). Надеюсь, здесь не будет всей этой волокиты с психологом, временем на размышления и прочей дребеденью. Придумали тоже! Это же ограничение свободы человека, а меня бесит любое ограничение свободы! Это ограничение фундаментального права человека распоряжаться своим телом и судьбой.
Женщина: Простите, если это бестактно… Вы уже не в первый раз? Можете рассказать мне – как это? Как это пережить?
Феминистка: Да ну бросьте! Ну как удаляют гланды? Главное, не надо в себе развивать это чувство вины. Вы ни в чём не виноваты. Женщине навязывается стыд, даются указания, что она должна делать, когда, с кем. Это не приведет ни к чему хорошему.
Женщина: Да, но аборт – это же всё-таки… (шёпотом) всё-таки аборт – это (ещё тише) убийство.
Феминистка: Что?!
Женщина (громче, срывающимся голосом): Убийство…
Феминистка: Если аборт – детоубийство, то (делает паузу) минет – людоедство. (гордо озирается, продолжает, нравоучительно распаляясь) Аборт – это не право на убийство, это право распоряжаться своим будущим самостоятельно. За женское тело отвечает сама женщина, в эти вопросы не должен влезать больше никто. Вы же не спрашиваете ни у кого разрешения постричь себе ногти? Это ваши ногти и больше ничьи, делайте с ними, что вам заблагорассудится.
Женщина (робко): Но ребёнок не совсем – часть женщины, у него же даже может быть другая группа крови, другой резус-фактор, другой пол…
Феминистка (на секунду замешкавшись): Чепуха! Всё это не имеет значения! Вы просто не определились, сомневаетесь.
Женщина (печально): Да нет, определилась, по-другому нельзя. Конечно, я не смогу родить этого ребёнка сейчас, всё против этого.
Феминистка: Что именно?
Женщина: Ну, во-первых, муж категорически против. Во-вторых, работа. Если я сейчас уйду в декрет, то всё, к чему я столько времени стремилась, накроется. И мама меня не поддержит, у неё тоже работа. Я совсем одна. Но главное, мне просто страшно. Я боюсь – ответственности, когда ребёнок родится. Как я справлюсь? Боюсь самих родов – это же очень страшно, смертельно страшно… Боюсь беременности. Я хочу, чтобы этого просто не было. Надо покончить с этим и забыть. Но неприятность в том, что покончить тоже боюсь, и что забыть не получится – боюсь…
Феминистка (иронично, свысока, поглаживая голову пуделя на тросточке): Мда, тяжелый случай. Не знаю, что вам сказать. Вам просто заморочили голову все эти мифы о «детоубийстве». Надо их развенчивать. А знаете, сколько искалеченных судеб у тех, кто вовремя не решился принять меры? (ласково, положив ей руку на плечо) Вы имеете право на выбор. Не бойтесь ничего.
Женщина (эхом): Я имею право на выбор. Главное, ничего не бояться.
Тем временем, подходит очередь феминистки, она встаёт, заходит в дверь кабинета.
Женщина (раздумчиво): Это моё тело. Слышишь? Ты просто часть моего тела. Я хочу, чтобы тебя не было. Да тебя ещё и нет. Ты просто несколько клеток. И ты ничего не чувствуешь. Тебе не больно. И не страшно.
Сцена поворачивается.
Эпизод 4.
Девочка гладит белье в центре своей розовой комнаты. Она прикладывает к себе поглаженное маленькое кружевное платьице, смотрит в зеркало, смеётся: «Нет, пока оно мне ещё маловато». Вдруг начинает мигать электричество. Утюг вспыхивает и перегорает. Дымит.
Девочка (испуганно): Вот это да! (выдёргивает утюг из розетки). Что там у них творится? (смотрит наверх).
Распахивается окно, начинается сквозняк, шум голосов, как на вокзале, хлопает дверь, звуки прекращаются. Входит почтальон, останавливается, снимает свою шапку, кладет её в сумку, достаёт оттуда головной убор палача, натягивает его.
Девочка: Ты не знаешь, что там у них происходит в мире?
Палач (охотно): Стабильности нет.
Девочка (любопытно): А почему ты переоделся?
Палач: Потому что я принёс тебе плохие новости.
Девочка: Плохие новости?
Палач: Да, вот тут тебе надо подписать (достаёт бумагу и ручку). Это разрешение на аборт.
Девочка (растерянно): На аборт? Но… но я не согласна!
Палач: Это не важно. По закону тебя ещё нет (прячет бумагу). Мы можем обойтись без этих формальностей.
Девочка: Но я же есть! Дурацкий закон.
Палач: Dura lex, sed lex, как говорили древние. То есть – закон есть закон.
Девочка: Вот именно, что дура. Откуда берутся эти ваши законы?
Палач (уныло): Они защищают право женщины на своё тело, право на выбор. У человека должна быть свобода выбора.
Девочка: А как же я?.. Может, они чего-то не понимают?
Палач (неохотно): Наверное… Ну что приступим?
Девочка: Подожди, подожди… Может, они не знают, что мне больно? И страшно? Что я не хочу умирать?
Палач: Знают. Но скрывают от себя.
Девочка: И ничего нельзя сделать?
Палач: Ничего.
Девочка: Но это же подло.
Палач: Да, но злиться на них нельзя. Они же не виноваты… идиоты грёбаные. Ну что, ты готова?
Девочка (всхлипывая): Нет, я не готова, подожди. Дай мне настроиться. (палач смотрит на часы, засекает время) Мне страшно. Мне очень страшно. Что со мной будет?
Палач: Не стану тебя обманывать. Тебе будет больно. Но недолго.
Девочка: А потом?
Палач: Потом ты будешь, но тебя не будет. К сожалению, родиться после аборта повторно уже нельзя. Ты попадёшь в такое место, из которого нет выхода. Это похоже на… стеклянную банку. Или на… глубокий колодец. Там нет звуков, нет света, есть только те, от кого отказались. Они молча ползают друг по другу, хотят есть, спать и на ручки. И иногда тихонько плачут. Я не хочу обманывать тебя. Я говорю тебе как есть. Готова?
Девочка: Ещё минутку! (некоторое время молчит, потом произносит спокойно) А мама? Как она будет жить после этого?
Палач (довольно): А вот это хорошая новость! Это зависит от тебя.
Девочка: От меня?
Палач: Да. Ты можешь пожелать ей никогда больше не иметь детей, или чтобы они родились у неё больными, она любила бы их, а они потом умерли. Ты можешь пожелать ей самой умереть от рака. В страшных мучениях. Ты можешь даже пожелать ей совершить самоубийство. Ну или просто прожить в тоскливом одиночестве всю жизнь. И так и будет, поверь мне.
Девочка: А могу я пожелать ей счастья?
Палач (пожимая плечами): Можешь.
Девочка (серьёзно и ответственно, без надрыва, спокойно): Тогда я желаю ей счастья. Я желаю, чтобы она не болела, чтобы была здоровой и весёлой. И чтобы и мысли не допускала о самоубийстве. Чтобы родила себё ребенка, когда будет к этому готова. Или даже двух… Скажи, а она дала мне имя?
Палач (тщательно записывая пожелания в блокнотик): «или даже двух…». Имя? Нет, не дала (смотрит на часы). Прости, но я должен приступать – время не терпит. Готова?
Девочка: Нет!
Палач: Да сколько же можно откладывать?!!! Почему ты никак не настроишься?
Девочка (прицокнув языком и разведя руками): Мотивации не хватает!
Палач (подбегает к ней, она удирает, это выглядит, как игра): Ладно, сейчас я тебя догоню!
Девочка (пробегая по стульям и столу, нараспев): Мир ловил меня, но не поймал!
Палач (удивлённо): Вот это да! И откуда ты знаешь Сковороду?!
Девочка (проползая под столом в другую сторону): Какую такую сковороду? Из «Федориного горя»?
Палач: А «Федорино горе» откуда ты знаешь?
Девочка: Да кто ж его не знает!
Девочка (внезапно ойкает, бледнеет, хватается за руку): Рука отнялась (смотрит на палача растерянно). Ой, и голова закружилась (шатается).
Появившиеся в комнате существа в чёрных облегающих костюмах, чулках на голове и белых перчатках начинают толкать её, кружить, трясти, поднимают и опускают.
Палач тем временем достаёт из сумки и выкладывает на гладильную доску, предварительно застелив её выглаженной детской пелёночкой, страшные медицинские инструменты.
Девочка (жалобно кричит): Пожалуйста, подожди, я ещё не готова! Прошу тебя! (палач берёт скальпель и идёт на неё) Мне страшно! Не надо!
Свет выключатся. Раздаётся захлебывающийся детский плач. Он звучит несколько секунд. Потом резко обрывается. Некоторое время тишина и темнота.
Эпизод 5.
Комната с квадратной кроватью. За столом сидит, вытянув спину, женщина. Её голова обмотана полотенцем. Перед ней стоит стакан с водой. Тихо тикают часы на стене. Женщина берёт пузырек, капает в стакан, считает: два три… пять, шесть семь… (некоторые числа произносит про себя, потом снова вслух), двадцать пять, двадцать шесть… тридцать. Подносит стакан ко рту, нюхает, сморщившись, ставит на стол.
Женщина (оживлённо, в зал): Невозможно пить эту гадость. А без неё не сплю. Не могу уснуть. Завтра важное совещание, надо быть свежей. Сон постепенно совсем оставил меня. По секрету: я боюсь засыпать. По ночам мне снится, что я ползаю в темноте в чем-то склизком, пахнущем кровью, шевелящемся, живом. И у этого копошения нет конца. Просыпаюсь в холодном поту. Этот сон первый раз приснился мне ещё тогда. Сразу. В первую ночь после того, как я сделала аборт. И вроде всё в жизни идёт нормально. С мужем мы, правда, расстались. Не могла я его видеть после этого. Но карьера резко вверх пошла, да и мужским вниманием я не обделена. Но вот ведь в чем облом… не нужно мне всё это. Совершенно не нужно. А что мне нужно? Да самая малость. Только одно. Мой ребёнок. Чтобы я его не убила тогда (выпивает залпом капли). Смешно. Стихи начала писать. Раньше даже не читала и вот на тебе (отрывисто и страшно смеётся).
Декламирует:
кто я? ни имени возраста цвета глаз голоса
памяти даже ногтей и кожи
не удостоившаяся при жизни
в космосе матери в тёплой полости
полной дыхания и колыхания – кто же
я если не ты? скажи мне
что они думают что у них на безумье
страшных идущих убить своего младенца?
хоррор кровавые пальцы ночная стража
режущая беспомощного беззубого
плачущего захлебывающегося всем сердцем
зовущего маму кого же ещё? когда же
всё уже кончено они могут ходить разговаривать
выглядеть как обычные люди даже
кажется что они не убийцы
что их души ни капельки не окровавлены
что они не уроды что их Бог не накажет
что они поступили правильно
Поднимается со стула, стягивает полотенце с головы, роняет его на пол. Волосы стоят дыбом. Говорит:
Господи, если бы только было возможно всё вернуть. Пожалуйста, прошу тебя! (вид делается окончательно обезумевшим, в глазах стоят слёзы). Ведь ты же можешь всё вернуть? Я не заслужила – нет, нет – не из-за меня. Из-за неё (плачет). А я ведь дала ей имя.… Маша. Машенька. Я никому этого не говорила, только тебе (становится на колени). Знаю, что невозможно – верни мне её, дай нам ещё один шанс (ложиться на пол, шепчет). Пожалуйста… пожалуйста…
Действие 2.
Эпизод 1.
Очередь к гинекологу. Женщина сидит рядом с феминисткой. Растерянно осматривается, пока феминистка говорит.
Феминистка (неожиданно грассируя, как Владимир Ильич): Аборт – это не право на убийство, это право распоряжаться своим будущим самостоятельно. За женское тело отвечает сама женщина, в эти вопросы не должен влезать больше никто. Вы же не спрашиваете ни у кого разрешения постричь себе ногти? Это ваши ногти и больше ничьи, делайте с ними, что вам заблагорассудиться.
Женщина (уверенно): Но ребёнок совсем не часть женщины в этом смысле, у него же даже может быть другая группа крови, другой резус фактор, другой пол, наконец.
Феминистка (на секунду замешкавшись): Чепуха! Всё это не имеет значения! Вы просто не определились, сомневаетесь.
Женщина (радостно): Да нет же, определилась! По-другому нельзя! Вы даже не представляете, какое это счастье! Как я счастлива! Конечно, я смогу родить этого ребенка. А вас я отлично понимаю, вы не думайте! Вам просто страшно. Это как в блокаду на войне женщины убивали младенцев и съедали, чтобы выжить. А когда наступало мирное время, они вешались. Потому что, если совершить подлость, то хорошо уже не будет. Никогда. Но никто не ведёт этого полового просвещения. А запретами ничего не решить. Если запрещено кем-то снаружи, то запрет всегда можно обойти.
Феминистка (сухо): Не понимаю вас.
Женщина: Да я и сама ничего не понимаю. Знаете, ведь и у вас есть сейчас второй шанс. Вы тоже можете родить себе сына. Я точно знаю, что у вас будет сын. Только не спрашивайте, откуда я это знаю. Он будет таким спортивным, будет любить играть в баскетбол. С характером мальчишка. Темноволосый, смуглый… И хотя в детстве он будет капризничать из-за еды, и тяжело болеть корью, и в школе вам не раз придётся краснеть из-за его проделок, и женится он на той идиотке из Солнцево с длинной русой косой – несмотря на всё это вы ни разу не пожалеете о том, что он у вас появился.
Феминистка: Да вам лечиться надо. Вы не к тому доктору пришли.
Женщина (весело): А мне вообще не надо к доктору. Мне надо домой (уходит).
Феминистка (вслед): Психичка! И с чего она взяла, что у меня будет мальчик?
Из кабинета выходит очередная беременная, феминистка оглядывается – больше никого нет, заходит.
Сцена сдвигается.
Эпизод 2.
Кабинет гинеколога. За столом сидит такая же феминистка – очки, стрижка – только старая. Она что-то пишет. В кабинете кроме стола и стульев, находится ширма.
Гинеколог (строго): Заходите, садитесь (указывает на стул рядом со столом). Пришли становиться на учёт по беременности?
Феминистка (злобно): Нет. Я пришла делать аборт.
Гинеколог (спокойно, не поведя бровью): Отлично.
Феминистка: Что именно – отлично?
Гинеколог: Что вы собираетесь сделать аборт.
Феминистка: Почему?
Гинеколог (поднимая глаза от писанины и откладывая ручку): Ну как вам объяснить? Некоторым людям лучше не рожать (смотрит на неё в упор). Лучше некоторым людям не размножаться.
Феминистка (склочно): С чего это вы взяли, что мне не следует размножаться?
Гинеколог: Интуиция (подняв указательный палец). И опыт.
Феминистка (вскакивая): Да ну вас всех к чёртовой матери! Аборт спокойно сделать не дадут.
Гинеколог: Милочка, успокойтесь. Никто не ограничивает ваши права, напротив. Я руками и ногами за то, чтобы вы реализовали их в полном объёме. Вы у меня последняя. Заходите за ширму, я вам прямо сейчас сделаю аборт (подмигивает). Быстро и недорого. Только надо сначала взглянуть вас на УЗИ.
Феминистка растерянно заходит за ширму вслед за гинекологом.
Гинеколог: Так… так… Сейчас будет немного холодно. Хотите знать пол ребёнка? У вас мальчик.
Сцена поворачивается.
Эпизод 3.
Розовая комната. В ней удивлённо озирается девочка. Вбегает запыхавшийся потный почтальон с шапкой набекрень.
Девочка: Что произошло? Как я тут оказалась?
Почтальон: И не спрашивай. У меня сегодня сумасшедший день. Целых два возврата. И всё надо оформить. Подпиши (протягивает бумагу и ручку). Вот здесь (тыкает пальцем).
Девочка (берёт ручку, задумывается): А это обязательно – подписывать? Может, можно и так обойтись? Как в прошлый раз…
Почтальон: Что ты? Ни в коем случае. Надо обязательно подписать.
Девочка: Это имеет значение? Я – имею значение?
Почтальон: Ого! Конечно! Ещё какое! (подмигивает ей)
Девочка (старательно выводит подпись): Ну хорошо. Вот. Готово.
Почтальон выхватывает у неё листок. Любуется на вытянутой руке, затем бережно складывает пополам и прячет в сумку.
Почтальон: Ладно, мне надо ещё одну такую бумагу подписать. У одного вредного мальчика. С ним ещё придётся повозиться, он так сразу не согласится. С характером! Весь в маму.
Девочка (улыбается): Скажи, а почему ты меня обманул тогда?
Почтальон: Когда?
Девочка: Ну тогда. Когда сказал, что она не дала мне имя.
Почтальон: А она дала? Я не знал.
Девочка (улыбаясь): А я знала. Я всегда знала.
Почтальон: И как же тебя зовут?
Девочка собирается ответить. Тут из-за сцены раздается голос: «Эй ты, долго тебя ждать?». На сцену выходит смуглый черноволосый юноша спортивного телосложения. Он видит девушку и резко останавливается. Видно, что она произвела на него впечатление. Девочка смущена. Но парень тоже ей явно понравился.
Юноша (обращаясь к почтальону, не сводя с неё глаз): Кто это?
Почтальон: Знакомься, это твоя будущая жена.
Юноша: Да ладно! Не может быть. Какой день сегодня с утра хороший. Вот сразу задался. Ты иди, друг, а я с ней хочу познакомиться. Всё-таки жена.
Почтальон: Ладно. Знакомься. Только веди себя с ней прилично. В шахматы там поиграйте, что ли. Музыку послушайте. Я вам сейчас поставлю свою любимую песню.
Юноша подходит молча к девушке, они смотрят друг на друга. Почтальон достаёт из нагрудного кармана продолговатый предмет, похожий на градусник, направляет его куда-то вверх и включается «Аллилуйя». Сцена поворачивается.
Эпизод 4.
Комната с квадратной кроватью. За столом сидит, вытянув спину, женщина. Её голова обмотана полотенцем. Перед ней стоит стакан с водой. Тихо тикают часы на стене. Женщина берёт пузырёк, вертит в пальцах, оттирает что-то невидимое, ставит пузырёк на место. Вдруг начинает мигать электричество. Лампочка вспыхивает и перегорает. Комната погружается в сумерки, освещаемые только отблеском уличных огней из окна. На фоне светящегося квадрата снаружи возникает мужская фигура, человек запрыгивает в комнату. Женщина вздрагивает, но не поворачивается. В мужской фигуре легко узнать палача.
Женщина (устало): Наконец ты пришёл! Я жду тебя столько, сколько себя не помню.
Палач молча достаёт из сумки и кладет перед женщиной повестку и ручку.
Женщина (рассеянно посмотрев на повестку): Мне сейчас такой сон чудесный приснился. Но я его плохо помню – маленький кадр только. Как будто я его оттягиваю с усилием на такой тонкой резинке, а он снова возвращается в темноту, не хочет выходить целиком. Ты не знаешь, как вспоминают сны?
Палач: А меня ты помнишь?
Женщина: Не совсем… А кем ты был?
Палач (нараспев): «Я был только тем, чего / ты касалась ладонью…». (встаёт со стула, становится у неё за спиной, кладёт ей руки на плечи). Я очень виноват перед тобой. Знаешь, у меня ведь жизнь была собачья. Мама не хотела меня рожать, просто пропустила момент… Помню, когда я был маленький, у меня не было кровати. Я спал на сундуке. Он был твёрдый и покатый. Ночью я часто просыпался от того, что сваливался с него и ударялся головой. Наверное, поэтому и вырос таким дебилом. (Обходит женщину, садится на стол спиной к ней) А однажды маму увезли в райцентр – там была больница, отец поехал за ней. Я остался один. Дома не было никакой еды. Совсем. На второй день меня стало мутить от голода, я вышел на улицу и стал искать на земле. И за домом соседей нашел картофельные очистки. Они меня и спасли.
Женщина: А сколько тебе было?
Палач: Шесть лет. А ещё через два дня родители вернулись с маленьким братом. Я потом много думал обо всем. Помнишь Кевина Картера, фотографа, которого затравили, и он покончил с собой? Из-за фотографии, на которой умирающая смуглая девочка и терпеливо ожидающий стервятник. Понимаешь, он сфотографировал, а не помог ей. Но в Сомали два миллиона детей умирают от голода и засухи. Никто не спасает их. Я думал – не милосерднее было бы их не мучить короткой жизнью с долгой бессмысленной болью? А дети, рождающиеся у женщин, которые их не хотели и так и не сумели полюбить. А, может, просто ненавидят и шепчут им по ночам: «Умри, умри, почему ты не умираешь!». Как в том фильме – как его? – Ингмара Бергмана. Забыл название…
Женщина: «Персона».
Палач: Да-да! «Персона». Понимаешь? Оставить жить – это тоже ответственность, тоже решение.
Женщина: А в чём ты виноват передо мной?
Палач: Не только перед тобой. Есть ещё несколько. А одну не смог уговорить.
Женщина: Уговорить на что?
Палач: Она говорит: «Не могу я – чувствую, что он живой внутри. С первых дней». Представляешь? Чувствую, говорит, его сознание во мне, его вкусы. Вот мне раньше не хотелось томатного сока и мятных пастилок, а сейчас дня без них не проживу. Я ей говорю: «Так это просто твой организм определённых веществ требует». А она: «Так всегда ведь по-разному. Вот мама со мной на пирожные налегала. А с сестрой на зелёный горошек – просто за уши не оттащишь». Я уже и так, и так с ней – но какая тут логика? Упёрлась. Это, говорит, женщина принимает решение. Ты можешь мне не помогать. Тяжело нам, конечно, с ребёночком будет, но что делать? Если бы каждый, кому тяжело, кого-нибудь мочил, чтобы полегчало, это был бы ад какой-то. И вообще, грит, кто сказал, что всё должно быть так уж безоблачно? И родила нам дочку. Я, конечно, повыпендривался, а потом всё равно женился на ней.
Женщина: Вот это ты правильно поступил. Скажи только – а эта твоя работа… Как думаешь – это наказанье за то, что тех, других, ты уговорил?
Палач: Хм. По мне, так это награда – не знаю только за что. Я ведь одно понял: что и запретить убить нельзя и убить нельзя. Но это только изнутри, не снаружи.
Женщина: А ты знал, в Южной Корее день рождения отмечают с момента зачатия?
Палач: Логично! А ещё я заметил, что все сторонники абортов – это люди, которые уже успели родиться.
Женщина: Это же ты повторяешь за Рональдом Рейганом!
Палач (улыбаясь): Да, но истина не тускнеет от повторения.
Женщина: А это сказал Хаджа Насреддин.
Палач: Вот видишь, память возвращается к тебе. Скоро ты вспомнишь и свой сон.
Женщина: Я вспомнила стихотворение. Только автора пока не помню:
Когда ты была во мне точкой
(отец твой тогда настаивал),
мы думали о тебе, дочка, –
оставить или не оставить?
Рассыпчатые твои косы,
ясную твою память
и сегодняшние твои вопросы:
«оставить или не оставить?»
