Журнал «Трамвай» публикует фрагменты книги Егора (Джоржа) Тапочкина «Ацкий Бубука: мифологические рассказы и былички Пермского края», готовящейся к печати парижским издательством Camera Obscura.
Сборник был задуман Егором Тапочкиным (1993-2052) задолго до эмиграции – в период его работы над кандидатской диссертацией «Быличка как жанр фольклора и ее современные девиации». Во время восьмилетней уральской ссылки Егор, будучи аспирантом Пермского госуниверситета, занимался накоплением и систематизацией материала по заранее составленной карте перспективного исследования.
Сам фольклорист определил свой метод как «повсеместную и безотборочную фиксацию». «Запись в основном производилась в обстановке непринужденного исполнения по «безотборочному» принципу, то есть от всех опрошенных, знающих былички», – вспоминает легендарный славист в цикле интервью «Буквы безвременья» (Plimsoll Time), вышедшем в издательстве Cockroach Books в 2051 году.
Публикуемые фрагменты относятся к открывающему книгу разделу «Банник 2.0: деконструкция фольклорной традиции».
Ацкий Бубука
Брат у меня женился и во Владивосток уехал. Так они там ни про какого Ацкого Бубуку и не слыхали. Так что, считай, наша это достопримечательность. Уральская.
Как он у нас появился, никто не знает. Говорят, его какой-то политический, когда с зоны откинулся, с трояном через интернет запустил. Вроде как в отместку. Правда, срок он не у нас мотал, а в Свердловской области где-то. Там сидельцев всегда было как грязи. А как мстить собрался, просчитался немного в смысле географии. Таким макаром, говорят, у нас Ацкий Бубука и завелся.
То ли он один везде успевал, этот Бубука Ацкий, то ли их много было одинаковых, тоже никто не знает.
Соседу моему, Платону, много он крови попортил. Помню, рассказывал. Веришь, говорит, встал ночью минералки попить, закрываю холодильник, оборачиваюсь – а там он стоит. Ацкий Бубубка. Весь такой мутный, серый, рот заклеен. И кровавый весь. Веришь, говорит, серый, а кровавый. От горшка два вершка, а страшно почему-то.
И ведь не трогал никого Ацкий Бубука, молчал (рот-то заклеен), а боялись его все. И где он появлялся, везде с интернетом что-то странное начинало происходить. Захочешь погуглить что-нибудь, «сиськи», например, забиваешь запрос. А вместо сисек – черт знает что. Моисей на куст горящий смотрит. Или мальчик стоит с автоматом. Вроде мальчик, а щетина седая уже.
* * *
Был у него, у Ацкого Бубуки, прихвостень. Безмолвный и безымянный. То есть, Бубука и сам был молчун, а этот – совсем уж безмолвный. Я квартиру в Мотовихлинском районе снимал, и эти двое там как раз обитали на мою голову. Весь трафик, суки, у меня выели. Я через одиннадцать месяцев съехал с той квартиры. Даже залог за последний месяц не стал назад требовать. Уже никаких денег не надо было. Да и хозяева жлобы были редкостные – все равно бы не отдали. Я думаю, эти двое по их душу приходили. По месту, так сказать, регистрации.
К Ацкому-то Бубуке я худо-бедно привык со временем. Ну как привык – смирился скорее. А тут раз вечером смотрю в зеркало, а он за спиной стоит. Не Ацкий Бубука, а другой. Вообще никакой. Без свойств, понимаешь: не вспомнить его, не описать. И селились они с Бубукой всегда вдвоем. Чтобы страшнее было.
* * *
Училась с нами девочка одна из Тюмени, Таня. Пожила она с полгода в общаге, не понравилось. Ну и сняла квартиру. Вроде и квартира хорошая, а сдают почти даром. Мы еще гадали тогда, в чем подвох. А хата оказалась с Ацким Бубукой.
Он ее пугал-пугал… А Таня-то не из пугливых была: отмахнется от него, как от комара, и вся любовь. И тогда Ацкий Бубука в нее натурально вселился. Вот смотришь на нее и понимаешь, что не она это. Что-то в ней такое серое промелькнет бывало, так аж оторопь берет. Или говорит что-нибудь, а ты понимаешь: ну не она это, не Таня. Вроде вещи обычные говорит, правильные. А у тебя аж ноги от страха ватные. И WiFi если был рядом, то сигнал пропадал все время.
Мы когда поняли, что в нее Ацкий Бубука вселился, в церковь пошли. А поп и говорит, быть такого не может. И вообще, говорит, нет никакого Ацкого Бубуки. А сам на ноги мои смотрит, козел.
Тогда Инка, староста наша, позвала экзорциста. Знакомый экзорцист ведь почти у каждого есть. Заперлись они в комнате часа на два. И тишина. Потом вышли оба – бледные и как будто пришибленные. Оба молчат. Так мы и не поняли, получилось у них изгнать Ацкого Бубуку или нет.
Таня скоро замуж вышла и уехала – даже институт не окончила. И главное, вышла за Васю Боева, учился с нами, на два курса старше. По мне, так упырь-упырем. А Танька по нему сохла всю дорогу. Он, главное, на нее даже не смотрел, а как в нее Ацкий Бубука вселился, глазки начал строить, цветочки дарить. Вот и пойми их, мужиков, что им надо.
А экзорцист потом бесов бросил изгонять. Встретила я его как-то на улице случайно: глаза горят, Бога, говорит, нет. В партию какую-то вступил. Леворадикального толка.
Призрак поэта
Вы ведь поэта Владимира Штырова знаете. Он отсюда родом, из Перми. С нами на филфаке, кстати, учился. Талантливый всегда был, куда деваться. Стихи его, правда, читать невозможно. Но как начнет кого обсирать в смысле критики – прямо заслушаешься. А еще с нами Леша Фиников учился. Забавный был малый: толстый, кудрявый, возвышенный. В смысле – романтик. Тоже стихи писал. Только Вовка Штыров все больше велибры струячил, а Леха – в рифму.
Ох они ругались, помню. Один говорит, силлабо-тоника – это прошлый век. Другой говорит, говно ваш велибр – хуже машинного перевода. Чуть не до драки. Но это когда про поэзию. А так приятельствовали даже немного – все-таки интеллигентные люди.
А потом привезли к нам Цыгана. Который культуртреггер, слышали, наверное. Он тут развернулся: вернисажи, биеннале, поэтические чтения. Штыров-то сразу с Цыганом общий язык нашел. Книжку у него издали, потом еще одну. На голландский перевели. Премию какую-то вручили. Без денег, правда, но жутко престижную. В общем, назначили большим поэтом.
Леха Фиников, естественно, когда у Штырова дела в гору пошли, попросил его подсобить: показать Цыгану лехины стихи. Тот вроде как обещал, но то ли не показал, то ли Цыган тоже рифму не признавал. Короче, прокатили Леху. Тут уж они со Штыровым расплевались по-настоящему.
А Леха пропал куда-то вскоре. Натурально, как сквозь землю провалился. Говорят, с политическими связался, стали ему дело шить – он и смызгнул чуть ли не в Австралию. И имя сменил.
Время прошло, про Финикова все забывать стали потихоньку. И вдруг оказалось, Леха все это время Штырову являлся. Я откуда знаю: у меня свояк – психиатр, так Штыров у него даже наблюдался тайком. А свояк спьяну один раз мне проболтался. Сейчас-то уж можно: дела давно минувших дней. А тогда я никому. Вот вам первому и рассказываю.
Являлся, стало быть. Еще толще стал, еще кудрявее. И обличает все время Штырова. Что характерно, в рифму. Тот не ест, не спит. Как, спрашивает, могу искупить? А Леха опять его в рифму.
Ну и решили они со свояком, что надо призрак задобрить как-то. Штыров договорился с издательством, те лехины стихи напечатали. Сам Штыров предисловие написал: мол, сильный в своей неоднозначности поэт, последний из силлабо-тонических могикан, все дела. Премию имени Алексея Финикова учредил. Лет пять ее вручали. Ну и к свояку моему Штыров больше не ходил. Вроде как отпустило его. В смысле, перестал ему мертвый поэт Фиников являться. Или живой?
Брат Константин
Была у нас тут секта одна. Типа мормонов, сейчас уже название не вспомню. Молитвенный дом у них был, где сейчас Музей Революции. Потом их разогнали всех, кого-то даже посадили. А сначала все чинно-благородно было. Чаепития, праздники какие-то, песни пели. Соседи мои многие туда ходили. Они и рассказывали.
Был у них послушник, или как их, бишь, там. Константин вроде бы его звали. Очень был истовый в смысле веры. Но молодой, поэтому время от времени затвор-то передергивал. Дрочил, стало быть.
Вроде бы ерунда. Ну дрочит, подумаешь. Но он когда кончал, Константин этот, были у него видения. Причем мрачные. То пожар, то землятрясение. Угораздило человека, врагу не пожелаешь. И самое главное – все эти видения на следующий день сбывались. Он раз взрочнет – в Москве пожар, два вздрочнет – в Италии землятресение.
Не выдержал он, рассказал все братьям, или как их, бишь, там. Те решили, что все дело в рукоблудии. Отправили к проституткам, дали денег. На святое дело ведь не жалко. Думали, если он более естественным путем будет нужду эту справлять, все обойдется. Куда там! Сходил он к проституткам, а на следующий день в новостях сплошь экстренные выпуски. Все в шоке, Константин руки на себя готов наложить, самые бойкие братья предлагают убить его, пока он конец света своим шаловливым стручком не организовал.
Но Константин этот, видать, не дурак был: успокоился, собрался с мыслями, и пока все ахали-охали, взял топор и прямо за молитвенным домом оскопил себя. Елду, попросту говоря, отрезал – и сразу как-то поспокойнее в мире стало.
Мистическая кукуруза
Вот говорят, Хрущев облажался со своей кукурузой: не прижилась она в России, климат не тот. Да и что с Никиты Сергеевича взять, дурной был. Но тут не все так просто.
Кукуруза эта – она ведь мистическая. Говорят, что Хрущев «кукурузной болезнью» в Айове заболел, на какой-то ферме. Но это так, для протокола. Он же еще в Неваде был, там где Зона 51. Тогда про это, естественно, даже американцы не писали. Оно и понятно: пустить главного коммуниста на стратегический объект. Это ж скандал бы вышел.
И вот там Хрущева как будто подменили. Вернулся сам не свой и давай везде кукурузу сажать. Он, конечно, про народное хозяйство заливал. Мол, «догоним и перегоним», «держись, корова, из штата Айова». Но это все для отвода глаз. На самом деле кукуруза не везде вырастает мистической, а только в особых местах. А как эти места вычислить, так никто и не понял. Целое секретное НИИ над этим работало, все без толку. Пока не посадишь, не узнаешь. Вот и сажали везде.
У нас вот настоящая уродилась, мистическая. Больше на Урале нигде такой нет. Еще под Саратовым где-то настоящая и на Ставрополье.
А носились тогда, в Холодную войну, с этой кукурузой – мама не горюй! Карибский кризис введь тоже из-за нее разразился. Думаете, американцы что-то против Фиделя имели. Да срали они на него – мало ли в Латинской Америке диктаторов. И не сосчитать! А на Кубе кукуруза оказалась самая что ни на есть размистическая. Фидель-то это дело быстро прощелкал, потому и жив до сих пор, ничего ему не делается.
Потом, когда Хрущева сняли, заглохла вся эта история. Или захотел кто-то, чтобы заглохла. Ведь и сняли-то неспроста. А кукуруза у нас так и осталась. И растет сама теперь. Ведь поле это уже лет сорок ничье. Строить там боятся – так и растет себе.
Сталкеры там ходят – со всей России приезжают. Но мало их, про эту кукурузу особо-то не треплются. Люди там иногда пропадают. А некоторые наоборот туда за здоровьем-богатством ездят. Тут уж как повезет. Как в рулетку – на то она, кукуруза, и мистическая.
* * *
Ехали-ехали, вдруг – ебысь: ворона мертвая об лобовое стекло ударилась. Машина с обочины съехала, поломалась к фигам. И оказались мы одни на дороги. А по обе стороны – поле кукурузное. Мы-то тогда ни сном ни духом про эту кукурузу. Сами-то из Челябинска, а местные про нее не больно рассказывают. Не знали мы тогда, что она мистическая.
Мобильники, сука, не берут – эвакуатор не вызвать. Славик, он у нас самый задрот и самый умный, он сразу очковать начал. Как чувствовал. Стоим на обочине, думаем, может попутка какая проедет. Никого. Час стоим, два стоим. Славик как на измене все дергался. Ну и допекло его. Пошел он в эту кукурузу срать. И пропал. Потом мы с Лехой. Зашли туда, орем: «Славик, Славик!»
Вдруг меня по башке кто-то – ебысь. Я отключился. Очнулся, на обочину вылез, лежу чуть живой. Хотя голова не болит. Смотрю, Леха со Славиком вылезают. Тоже никакущие. Посмотрели мы друг на друга – и ни спрашивать ничего не стали, ни рассказывать. Встали молча да пошли пешком. Километров семь прошли, там на автобус сели. Разъехались по домам и больше ни разу не виделись. А ведь такие друганы были – не разлей вода. А тут как отрезало.
Я даже машину забирать не стал оттуда. Все равно уже корыто ржавое, от бати досталось. Да и страшно.
Леха умер вскоре потом – по пьяни его ножом пырнули. Я вот женился, в Пермь перебрался: работу хорошую предложили. Но на поле это больше ни ногой. Хотя есть любители, знаю. Но это их дело.
А Славик потом в Москву уехал, советником президента стал. Он по телевизору не очень светится, но и не вот тебе прячется. Может, он президенту-то и рассказал, что там с ним в этой кукурузе приключилось.
* * *
А еще там в кукурузе поэт Бусинка бродил. Федор Иванович Бусинка. Мой отец, покойник, с его отцом, Иваном Никитичем Бусинкой, еще Гербалайфом по молодости вместе торговали.
Бусинка-младший, он по образованию инженер был. Толковый, кстати. Но пил много. Когда жена от него ушла, он совсем уж во все тяжкие пустился. Считай, не просыхал. Ну и заснул как-то там, на поле. А когда проснулся, как подменили мужика. «Узрел», – говорит. А что узрел, молчит. Пить бросил, с завода уволился. Дома почти не появлялся. Все бродил в кукурузе и стихи бубнил:
Ясен красен, cветел ветер.
Дом остыл и дым заметил.
Бодр боров, сахар дорог.
На распутье лютый творог.
Вымя, семя,
небо, время.
Мертвые космонавты.
[текст выправлен по сборнику «Разбудай», М.: ОГИ, 2017]
Потом, когда к нам Цыган приехал культуру насаждать, Бусинку из мистической кукурузы волонтеры выловили, и стали его в кунсткамере вместе со слепым художником показывать.
