Прогулка по центру города как самовыражение и самопознание. Прогулка в центре большого города всем отличается от прогулки по лесу или берегу большого озера. Там гуляющий человек имеет дело непосредственно с т.н. природой. Таков их культурный смысл. Хотя, как правило, природа уже опосредована для него самим размещением леса (как пригородного) или берега озера (как достижимого при обычной прогулке от подъезда или дачного домика, не напрягаясь). Поэтому, кстати, те, кто живёт среди т.н. «дикой природы», у кого она начинается, только выйди со двора, почти не гуляют). Природа — весь этот окружающий ландшафт и порождаемый им пейзаж — отзеркаливает внутренние состояния; иные полагают; что она их «гармонизирует»; в то же время естественные звуки вытесняют из ушей звуки неестественные — все эти моторы, вентиляторы-кулеры и лифты-за-стеной, и сам ритм ходьбы перенастраивает внутренние ходики на некий экологичный лад. В то же время, прогулочное движение в центре города едва ли гармонизирует — уж очень много вокруг огней гудков и острых углов (гармонизирует разве что по отношению к внутреннему беспокойству сидящего за компьютером в стесненной позе, «пройтись» — это значит оздоровиться, конечно).
Прогулки среди деревьев и холмов поощряют становиться чем-то вроде «фетишиста погоды» — при ярком солнце прогулка — это одно, в дождь и после заката другое (в первом случае ты почти просто обычный дачник-грибник, во втором — уже прямо какой-то Мельмот-скиталец), подмечать возможности тонких переживаний, предоставляемые погодой и общим, всегда меняющимся, состоянием ландшафта. Городские прогулки не только затем, чтобы — это само собой разумеется — сразу, как думаешь «пойти гулять» — видеть и слышать жизнь других людей, т.е. они учат самой той жизни других людей, будь он выхвачена только коротким боковым взглядом, как из окна проезжающего трамвая, лишь бы потом вспомнилась, была бы обдумана… Но и затем, чтобы учиться довольно странному навыку: осмысленному и бесцельному движению с неопределённой скоростью.
Прогулка: медиумическое среднее между бегом (торопливым, расслабленно-терапевтическим, деловым) и сидением (медатативно-созерцательным или нервно-ожидательным), неопределённое занятие. Прогулка всегда рискует преобразоваться в пеший переход с целью достичь некую локальную точку назначения, прежде всего потому, что психике городского человека «идти» — просто так — тяжеловато. Дети вроде бы так умеют, но потом отвыкают, когда начинают хотеть придти в какое-то место, где и произойдёт что-то значимое, зачем вообще стоило выходить из дома. Кое-кто начинает гулять уже в старости, поддавшись ослаблению жизненных сил (правда и то, что кое-кто, именно чтобы не поддаваться ему, гулять не решается). Свидания превращаются в прогулки, но чаще всего участники свиданий слишком заняты внутренними собой, и при том происходящее между ними придаёт их прогулочному движению некий особенный сверхсмысл, и пусть так — но это другое ведь уже занятие.
Бесцельность и бессмысленность — полезные состояния, такие же мало знакомые нам, как о целенаправленность и осмысленность; обычный же «нормальный человек» чем-то и зачем-то занят, пребывая в промежуточном состоянии неполной невнятной недопонятности самого себя самому себе. Кто-то куда-то позвал, «лечу!» Качество жизни измеряется объемом успетого, так что прогулка — вызов самому себе, собственному чувству уместности и сосредоточенности на важном. Прогулка — это самое неважное. Лучше даже не смотреть на людей, а незаинтересованным взглядом – вдоль улиц.
На рубеже 19- 20 веков, как известно, возникла целая теория и практика прогулок. Если не ошибаюсь, начал бесцельно гулять (теоретик и практик дендизма же) Шарль Бодлер — в Париже. Бодлер поэтизирует «гуляние» как способ настоящей городской жизни. Он фланирует в толпе, вливается в «океан людской», чтобы оказаться одним из многих — и просачиваясь по тротуарам, пропитаться «современностью». А позже, уже в блистательно-бешенное межвоенное время, Вальтер Беньямин узнал во «фланёре» того, кто может рассказать о городе изнутри города. Самое современное, что можно было вообразить в те промежуточные времена — современный блистающий технический город — открывался гуляющему именно потому, что тот выпадал из кругооборота внутри пищевых цепей невообразимых механизмов и мог просто по-смотреть на процессы их работы.
Современные левые художники, возрождая (как бы) настроение беньяминовской критической незаинтересованности, опять выходят гулять — «дрейфовать». Дрейф: вперёд и в сторону — без точки назначения: не «отсюда-туда», а буквально «как получится».
На прогулках осваиваешь ещё и относительность ценностей так называемой повседневной жизнедеятельности: мало ли что/кому/куда срочно нужно. И то, насколько город вписан в ландшафт. Сколь сильно очертания улиц города хранят те поле или склон, которые приняли его, и которые может быть, когда-нибудь опять будут на месте бывшего города. Древность изгибов переулков и горбов площадей — это древность древних холмов, в изгибах очертаний крыш уже почти потерявшихся. Когда город превратится в поле и берег, мы уже давно будет «не здесь» — поэтому важно то, какими мы к этому «не здесь» подойдём, т.е. чем это всё для нас закончится — и только это важно, поэтому некуда спешить. И да, можно пойти гулять.
