Мелкий противный дождь шелестел по капюшону. «Хоть опять завтра отменяй выход за пробами!» — с досадой подумал Сергей, почти скользя, как по блестящим надраенным полам бального зала, по мокрому дощатому настилу в сторону маленького домика, стоявшего на краю биостанции. Окно домика, как одинокий маяк, светилось в темноте мрачного вечера. В последнюю неделю вечерá стали что-то совсем ранними, осень наступала стремительно. А сегодняшняя сплошная облачность прикрывала и последние отсветы закатного неба.
Подойдя к двери, Сергей в нерешительности остановился. Изнутри доносился звук гитары и знакомых голосов. «А-а, отвал! — вспомнил Сергей. — Завтра же уезжает половина… Не мешать им сейчас, что ли?..» — Сергей сделал было шаг от двери, но снова остановился. «Нет, надо всё-таки договориться, а то мы так до зимы работу не закончим». Он взялся за ручку. Там, внутри явно заканчивали очередную песню — разошедшийся вовсю нестройный хор уже охрипших голосов заглушал гитару: «Мятё-, мятё-, мятёлки вязали! Мятё-, мятё-, мятёлки вязали!»
Дождавшись, когда отзвенит финальный аккорд, Сергей осторожно приоткрыл дверь. Игорь сидел совсем недалеко от входа, вполоборота к нему.
— Игорь! — громким шёпотом позвал Сергей.
Игорь обернулся.
— О, ты всё-таки пришёл! Заходи!
— Я на минуту. Может, ты выйдешь?
— Серёг, да заходи ты! — высокий, крепкий бородатый Антон — косая сажень в плечах — отложил гитару и потянулся к чайнику. — Ребята завтра уезжают, надо проводить. Давай, выпей с нами кружку чая. Или хочешь чего покрепче?
— Да нет, спасибо, чаю вполне хватит, — Сергей переступил порог. Взял протянутую ему кружку, сверху донизу обмотанную бечёвкой — хорошее изобретение, как в чехле: и руки не обжигает, и остывает не так быстро — и присел с краю, рядом с Игорем.
— Ну, что, значит, на юга от нас уезжаете? — Антон снова потянулся за гитарой.
— Уплываем!
— Ну, понятно, сначала уплываете, потом уезжаете… Эх, «На далёкой Амазонке» — что-то давно не пели, как раз самое время вспомнить!
«Знаю я их, до утра так не кончат» — мелькнуло у Сергея. Отвлекать ребят не хотелось, но и сидеть с ними до конца — тоже не было ни сил, ни желания. Завтра — рано вставать… «Только “Дон” и “Магдалина” — быстроходные суда…»
Сергей осторожно наклонился к уху Игоря.
— Слушай, ну что, пойдём завтра ловить наших колюшек?
— Погода больно плохая. Там скользким берегом идти, не пройдём.
— А когда? Мне уже тоже скоро уезжать надо, а материал так толком и не собран.
— Ладно, пошли. Во сколько выйдем?
— Давай в семь. Тогда с запасом успеем, даже по плохой погоде. Разбудить тебя?
— Нет, я сам. Заходи просто, когда соберёшься.
— Хорошо. Я пошёл.
— Посиди ещё с нами. Ребята же уезжают завтра. Да и поют — вон, давно такого куража не было.
У кого-кого, а у Сергея куража точно не было. «Но уходить сразу — и в самом деле, нехорошо, обидятся. Посижу ещё песню-две». Глоток за глотком горячего чая — согревал после стылой осенней погоды и успокаивал одновременно.
Антон снова отложил инструмент, потянулся к стакану.
— Антон, а раз уж мы пошли по Киплингу — может, вспомнишь «О женщинах»?
— А-а… — Антон с явным удовольствием взял гитару, — ну, давайте. Давненько не вспоминали.
— Я в юности не был разборчив, Не слишком разглядывал их…
Сергей, рассеянно наблюдавший за чаинками на дне кружки, поднял глаза на товарищей. Удивительно. Как самозабвенно поют. Интересно, чтό они думают при этом? И ведь все такие разные… Хотя, нет, чем-то при этом и похожи. Загадка: почему с таким упоением поют («опять каламбур» — некстати мелькнуло в голове) самые, казалось бы, сомнительные песни: «Контрабандистов» каких-нибудь, эту вот…
—…Но то, что нашел ты у черных и желтых, У белых ты тоже найдешь…
То ли горечь чая, настоявшегося до чифиря, то ли просто усталость последних дней, но Сергей почувствовал, что его мутит. Досиживать до конца песни не было сил. Кивнув Игорю, он поднялся, и, как мог тихо, пробрался к выходу. Из-за двери в лицо ударила струя холодного воздуха со взвешенными мелкими каплями дождя, показавшаяся сейчас не столь противной, а даже почти освежающей. Прикрыл за собой дверь, достал из кармана фонарик. Не поскользнуться бы сейчас на досках. «И женщин я стал понимать!» — неслось сзади. «Звуковой маяк не хуже, чем световой получается» — Сергей улыбнулся, оглянувшись на домик. — «Особенно, если подходящие песни подобрать…»
* * *
Как обычно, Сергей проснулся раньше будильника. Уже почти рассвело. Времени на завтрак не было — проще с собой сух.пайком взять. Да термос не забыть залить. Сачок и этикетки «Gasterosteus aculeatus L. morphsemiarmatus» — на всякий случай, сетка, бидон… что ещё понадобится? Остальное, вроде, уже сложено.
Вышел из дома. «О, а погода-то — ничего, налаживается. Эдак вполне можно будет и без дождя пройти. Видимо, с ночи уже не моросило — доски под ногами почти сухие. Так, а Игорь у нас — здесь».
— Игорь! — Сергей легонько постучал в дверь.
— Да, да, выхожу! — Игорь показался из-за двери, уже полностью собранный. — Кажется, погода сегодня на нашей стороне. Всё взяли? Идём?
— Идём.
Несколько минут шли молча.
— Что-то ты давно не появлялся, — сказал, наконец, Игорь.
— На биостанции-то?
— Да вообще.
— Всякие проблемы дома, не до того. Только сейчас вот и выбрался сюда, чтобы материал собрать.
— А что случилось?
— Да, у тёти Даши у дочки муж ушёл.
— Что? Это у Оленьки?!
— У неё.
— Да-а…, — Игорь в растерянности замолк. Некоторое время они снова шли в тишине.
— Как же так, у них же было детей-то… кажется, двое, если не трое? — Игорь нарушил молчание.
— Ну, да. Надо было как-то помогать. Брал всякие подработки. Так что было не до того, чтобы «появляться», как ты говоришь.
— Да уж, понятно, когда работаешь с утра до вечера — не до тусовок!
— Дело даже не в работе. Это психологически очень тяжело. Он ведь не сразу ушёл. Сначала просто исчезал — на день, на два, на неделю. Сегодня одно дело, завтра другое. То, дескать, на работе задержали, то в командировку отправили, то с машиной какое ЧП. А когда и вовсе без причины. Оленька всё надеялась, что всё это вот-вот кончится, и начнётся нормальная жизнь. Очень ждала она…
— А ты?
— А я? Знаешь, я когда услышал, чтό он говорит, как объясняет, почему стал мало и холодно общаться с семьёй… «Я сейчас не могу» — и это «сейчас» из раза в раз, по сути, взамен «никогда». «Я вообще ни с кем сейчас не общаюсь», или «ни с кем, кроме коллег, клиентов» и т.п. А потом ещё родители его — она им ведь тоже иногда звонила, разыскивала, когда он исчезал — «Мы сами его почти не видим»…
— Может, правда, не видели?
— Как потом оказалось, видели, ещё как. Но дело не в этом. Я когда услышал эти слова, меня это поразило. Мне приходилось видеть предательство вблизи. И меня поразило, до чего похоже. Те же слова, та же мимика, тот же эмоциональный портрет — от игры в наивность и жалостливость до нескрываемого раздражения, по мере прояснения обстоятельств. Разные люди, разные характеры, разная культура — совсем разная, от, скажем так, простонародной до элитарной, а — как две капли воды похожи. Я смотрел на них и понимал, какое будет следующие слово, следующая фраза, следующая реакция… Всё было предсказуемо. До тошноты предсказуемо. Как дурная пластинка.
— А если предсказуемо, то почему ничего не сделал?
— Когда люди доходят до такого состояния, уже ничего не сделаешь. Это признак не болезни, а смерти.
В этот момент дорога подошла к берегу и превратилась в узкую тропу по краю невысокого склона. Дальше можно было идти только по одному. Разговаривать было неудобно — разве что перекрикиваться; шум прибоя создавал романтичный, но слишком громкий звуковой фон. Да и не хотелось. Когда тропа расширилась, и они снова пошли рядом, Игорь решил сменить разговор.
— Ты что вчера так рано убежал? Хорошо пели! Долго ещё. Кстати, Киплинга-Никитина, ты же, вроде, любил их — убежал, даже не дослушав.
— Извини, устал накануне, очень спать хотелось, — Сергей задумчиво посмотрел на друга. — А знаешь, я ведь сейчас открыл для себя эту песню заново.
— В каком смысле?
— В смысле — понял её. Ты ошибаешься, что она мне нравилась — мне нравились авторы по отдельности, а это их творение — совсем нет. Меня всегда очень коробили эти слова: «Но то, что нашел ты у черных и жёлтых, у белых ты тоже найдёшь».
— Что, похабщина не нравилась?
— Даже не поэтому. А какое-то презрение к человеку всегда в этом казалось. Если каждый человек — личность, каждый — уникален, то сказать о нём такое, что все они одинаковы, и белые, и чёрные…
— Не ты ли сам мне только что говорил, до чего похожи все люди, разного характера, культуры и т.п.?
— Да, в том-то и дело…
— То есть, я так понимаю, ты простил Киплинга?
— Нет, я его понял. Понял, про что он. Каждый человек — личность, потому что он — образ Божий. И именно поэтому он уникален. А как только он отказывается быть образом Бога, как только теряет его — он теряет свою уникальность. Всё становится, однообразно, типично, предсказуемо. Вместо Божественного творческого огня, дающего человеку и свободу выбора, и его богатство, остаётся инстинктивное поведение. Малоразнообразное и почти несвободное. И никакая культура, никакая светская изысканность неспособна его по сути расцветить. И тогда — Киплинг прав. Ведь он говорит именно о человеке без Бога. А то, что остаётся у белых, чёрных и жёлтых без Бога — действительно, всё почти одинаково.
— А, это всё — религиозная риторика!
— Слушай, ты ведь грамотный человек, кандидат наук, как-никак, без пяти минут доктор. Ты, наверное, умеешь отличать суть явления от терминов, в которых она выражается? Или просто не хочешь? Явление-то универсальное. А какими словами его сформулировать… Пожалуйста, если самому лень вдуматься, я скажу тебе понятными для тебя словами. Человек — уникален, он — личность, пока он — Человек. Пока он не позволяет себе опускаться до животного. Не обязательно животного, которое хочет есть, что хочет, и гулять, с кем хочет. Но и которое, например, хочет славы, успешности, спокойствия. Или которое не хочет чувствовать угрызений совести. Вообще, нежелание лишний раз сталкиваться с совестью — это весьма перспективный способ потерять в себе человека. Ну, как, мне удалось объяснить? Или «гуманистическая риторика» тоже непонятна?
Игорь молчал. Какое-то неприятное чувство подымалось внутри. Смутно он ощущал, что ему знакомо то, о чём говорил Сергей. Но думать об этом не хотелось. Какой-то страх, непонятная тревога исходила от этой мысли, и хотелось её спрятать, закопать поглубже. Но не получалось, и это раздражало, и вызывало протест. Как бы хотелось, чтобы он был неправ!
Холодный порыв ветра, неожиданно ударивший в лицо, отвлёк его от этих мыслей. Они уже почти пришли к цели. Вот мыс, а за ним — губа, где им надо сегодня поставить ловушки.
Травянистая полоса вдоль берега закончилась, дальше шла каменистая литораль, начавшая обнажаться с отливом. Сергей остановился, сбросил рюкзак.
— Ну, что, начнём?
— Давай! — Игорь тоже скинул лямки рюкзака и задумчиво присел на камень. — Интересно, а это обратимо?
— Чтό обратимо?
— Ну, вот эта потеря, о которой ты говорил?
— Откуда же я знаю! Надежда говорит, что обратимо, наблюдения за реальной жизнью — что, скорее, нет… Но, знаешь, мы ведь все — неоднородны. Бывает, что в чём-то одном люди — как персонажи Киплинга, но при этом в остальном — и подвиги совершают, и учат, и лечат, и о Боге и совести очень глубокие вещи говорят.
— Точно, говорят, — усмехнулся Игорь.
— Ну, почему же! Возможно, что это может быть вполне искренним. Просто человек — не один человек, а разные люди, которые живут в разных мирах.
— И в одном мире ты — подлец, а в другом — герой?
— Ну, если хочешь, можно и так сформулировать, наверное.
— То есть — театр, и все в нём актёры? Или — раздвоение личности?
— Ох, не знаю… Слушай, по-моему, наша с тобой задача сегодня гораздо проще: ловить рыб! Гастеростеус ждёт. Пойдём?
— Пойдём! — улыбнулся Игорь, вставая с камня.
Примечания
Песни, упоминаемые в рассказе:
«В деревне живали, мятёлки вязали» — удалая шуточная народная песня, популярная в студенческой (в основном, в экспедиционной и стройотрядовской) среде. Полный текст в разных вариантах можно найти в [1,2]. Упоминается также в художественных произведениях (см., например, [3]).
«На далёкой Амазонке» — песня В. Берковского и М. Синельникова на стихи Р. Киплинга в переводе С. Маршака [4].
«Я в юности не был разборчивым» — песня С. Никитина на стихи Р. Киплинга «I’ve never sailed the Amazon» в переводе Л.Блюменфельда [5].
Gasterosteus aculeatus — Трёхиглая колюшка, вид рыб, повсеместно распространённых в Северном полушарии, классический модельный объект гидробиологии, генетики и др.
-
http://wsbs-msu.ru/res/DOC18/%D0%9F%D0%B5%D1%81%D0%BD%D0%B8,%20%D1%81%D0%BF%D0%B5%D1%82%D1%8B%D0%B5%20%D1%81%20%D0%9D%20%D0%90%20%D0%9F%D0%B5%D1%80%D1%86%D0%BE%D0%B2%D1%8B%D0%BC%20%D0%BD%D0%B0%20%D0%91%D0%91%D0%A1.pdf
http://www.lipovka.su/index.php/tvorchestvo-lipovchan/folklore/lip-songs/shutochnye-pesni
Юрий Иванов. Иванов день // В сб.: Чёрная дыра. Ю.В. Иванов. — MintRight Inc. 2000.
http://www.bards.ru/archives/part.php?id=1491
http://www.bards.ru/archives/part.php?id=51670
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer3/felen/
