9 апреля 2020 скончался Владимир Александрович Лефевр
Владимир Александрович Лефевр
вот, Владимир, и тебя не стало,
больше некому исследовать сознанье,
методологов осталось слишком мало,
как и тех, кто знает мирозданье,
над Ирвайном небо голубое,
бездуховно, безсубъектно, пусто,
горы дышат змеями и зноем,
океан — тюленем и лангустом
мы с тобою Питер вспоминали,
бегство из блокады, Моховую,
споров и обид седые дали
и арбатскую Собачку вековую
ты ушёл, мне так и не ответив,
не с кем Космос обсудить за чаем,
ты опять живёшь не в нашем свете,
там, за горизонтом, что не знаем
* * *
Последние годы он уже мало пишет — устаёт от собственного нездоровья. Время от времени я посылаю ему свои тексты о нём (это его явно поддерживает) или на темы рефлексии и антропогенеза. Он отвечает — письмом или телефонным звонком. На последнюю статью, прошлой весной, не отзывается, и Викторина Иосифовна пишет, что он плох. Зная его характер, скрученный из колючей проволоки, я понимаю, как плохо и ей. В сентябре у него день рождения, на поздравления отвечает она и сообщает, что они переезжают в январе к сыну, даёт новый э-мейл, но, судя по всему, письма не доходят, связь обрывается, и вот, 9 апреля, день в день с католическим Иисусом…
Я узнаю о случившемся 12 апреля, успеваю разослать скорбное сообщение, и на этом мой Интернет наглухо закрывается: я превращаюсь в «Космического субъекта», каким его описывает Владимир Лефевр: замкнутый на себя бесконечный чайник, работающий по второму закону термодинамики.
Мы ещё не осознаём свою потерю — это придёт не скоро, с годами и размышлениями, если у нас ещё есть эти два ресурса. По его собственному самоопределению, он лежит на одной траектории с Аристотелем и Булем: первый создаёт стройную теорию формальной логики, основу мышления, второй математизирует её (булева алгебра), третий с помощью этой же алгебры математизирует сознание. Буля я не знаю, но Аристотель и Лефевр очень похожи: упёртые, косноязычные, интроверты до мозга костей, тугоухие, некрасивые до похожести на евреев, безаппеляционные в суждениях и оценках, непримиримые, оба отталкиваются от своих учителей, Платона и ГП Щедровицкого, и ревниво следят за их успехами и славой, оба оставляют после себя тексты, на расшифровку, перевод и понимание которых уходят столетия.
Вот его legacy (восстанавливаю по своей худой памяти, с возможными нарушениями хронологии и названий, курсивом набраны работы, на которые я пишу рецензии или беру интервью):
-
Конфликтующие структуры
Логика рефлексивных игр и рефлексивное управление
Алгебра конфликта
Алгебра совести
Формула человека
0.62
Космический субъект
Рефлексия
Лекции по теории рефлексивных игр
Что такое одушевленность
Ещё у него множество статей на английском, который я знаю чуть лучше булевой алгебры, но не настолько, чтобы понимать читаемое, и есть немного статей на русском.
К его 70-летию я собираю свои статьи о нём или написанные по его просьбе («Собачья площадка», на которой он живет в Москве до переезда в Калифорнию), книгу оформляет Роман Максишко. Под Звенигородом мы дарим ему весь тираж — 10 книг, просим два экземпляра отката с автографом, куда он распатронивает оставшиеся восемь экземпляров, неизвестно.
Каждый принадлежит нескольким когортам. Лефевр безусловно входит в элиты американской и российской психологии, он же — один из столпов Московского Методологического (изначально Логического) Кружка, равномощный Георгию Петровичу Щедровицкому, Мирабу Константиновичу Мамардашвили, Александру Александровичу Зиновьеву. Он не покидает этот кружок — кружок покидает его, остающегося наедине с проблемами сознания, рефлексии и рефлексивного управления, покидает во имя теории деятельности и системомыследеятельностного подхода: оба направления сегодня превращены в мантры.
Есть ещё одно сообщество, к которому принадлежит Лефевр. После теракта 11 сентября он рекрутируется правительством США и вызывается в Нью-Мехико для участия в разработке образа террориста и стратегии борьбы с терроризмом. Собранные психологи принимают этическую концепцию Лефевра и его оценку террориста как героя второй (нехристианской) этической парадигмы. Основная цель террориста — общественное признание его подвига, поэтому умолчание факта террористической акции в СМИ делает эту акцию бессмысленной. Эта стратегия успешна до 2013 года, когда во время Бостонского марафона два приезжих чеченца устраивают взрыв. Вспомним, сколько терактов за это время совершается в Европе и в России.
В отличие от большинства коллег, Лефевр имеет очень мало учеников. Я знаю Баранова (уже умер) и Владимира Лепского. Возможно, есть ещё несколько. Себя я к ним не отношу, да и он меня не относит.
А теперь — как я понимаю то, что говорит и пишет Лефевр.
Говоря о методе Лефевра, необходимо назвать два основных способа построения им своих теорий и размышлений:
-
длинные цепочки математических формул в жанре и на языке булевой алгебры
байки и притчи абстрактного и/или сказочного характера.
Сочетание того и другого помогает не только понимать излагаемое, но и приводит к прочному усвоению этих знаний.
Вот одна из его баек о себе самом:
В Америку он приезжаем с весьма слабым английским, поэтому устраивается по специальности, в Ирвайнском университете, но на должность всего лишь лаборанта, хотя его Ph(D) psychology эвалюируется (подтверждается). Однажды его посылают по каким-то делам в Пентагон Ирвайнский университет — один из самых богатых университетов Америки, поскольку выполняет заказы Пентагона, ЦРУ и ФБР. Пока сопровождающий офицер оформляет пропуск и какие-то ещё документы, Лефевр изучает каталог библиотеки Пентагона. Он находит в каталоге все три свои работы, опубликованные в СССР — с пометкой *****. Он спрашивает вернувшегося офицера, что значат эти звёздочки.
— Одна — в статье есть хоть какая-то информация, две — эта информация достоверна, три — значима, четыре — важна.
— А пять?
— Имеет чрезвычайное значение.
— В каталоге все мои статьи и все с пятью звёздочками.
Офицер мгновенно убегает и возвращается с генералом:
— Вы можете доказать, что вы Владимир Лефевр? — и, тщательно проверив представленные документы, — мы были уверены, что вы давно расстреляны.
В аэропорту Лос-Анджелеса Владимир узнаёт, что переведён на должность full professor Ирвайнского университета.
Помимо этого, важна онтологическая ориентация Лефевра.
Прежде всего, он омиусианин, то есть он убеждён, что человек по подобию Божию (Лефевр — типичный агностик, в Бога не верит, но признаёт наличие Космического Разума, с которым человек составляет индукционный контур мышления), хотя иконически, образно, совсем не похож на Него.
Мышление подчиняется законам — это значит, все люди мыслят одинаково, в одной логике (хотя этих логик — несколько десятков). Мысль есть проникновение человека в мир идей и прикосновение к одной из них. Если удается выразить эту мысль как окрашенный человеческой индивидуальностью фрагмент идеи, и кто-то соглашается с этой мыслью, возникает смысл, со-мыслие. Это согласие легко проверить: мысль, не порождающая другую мысль, мыслью не является. Мы мыслим согласно единым законам мышления, но каждый по-своему: это позволяет нам понимать/не понимать друга, создаёт эстетически изумительный ковёр мыслей и размышлений, делает нас интересными другу другу и нашему постоянному собеседнику, будь то Бог или Космический Разум.
Но Лефевр о другом омиусианстве — о сознании, основу которого составляет совесть как способность различения Добра и зла. Лефевр утверждает, что золотое сечение есть космическая константа, распространяющаяся и проявляющаяся в архитектуре, музыке, цветовой гамме и в этической асимметрии. Все его этические притчи — об этой асимметрии (0.62 Добра и 0.38 зла). Более того, константы сознания и совести он распространяет на всё одушевлённое, включая животных, растения и даже придорожные камни (ему в своё время понравилась моя этическая теория вина). В этом отношении он продолжает Достоевского, утверждающего, что через человека проходит Вселенская грань между Добром и злом, и человек ответственен за эту грань.
Мир Лефевра, я имею в виду и его внутренний мир, и Вселенную, которую он создаёт, строен, строг и гармоничен, целостен. Будучи человеком хаотическим и анархическим, я преклоняюсь перед этой стройностью и относительно неё чувствую своё неистребимое несовершенство, но именно это чувство и толкает меня к совершенству мира, пусть даже карикатурному и насмешливому, ведь любая модель и теория — лишь ирония подлинного и реального, считают Галилей и Лефевр.
Я убеждён, Космос каждого из нас таков, каковы мы сами. За внешними шероховатостями и угрюмностями Лефевра скрываются кинжально кристальные красоты и гармонии. Теперь эти внешности уходят и растворяются — перед нами встаёт удивительно прекрасная Вселенная.
Омиусианский мир прекрасен потому, что исходит из концепции Сократа-Платона («Кратил»): первопричиной Космоса является Очаг Мира, капля, Гестия, Истина, которая в результате Великого Взрыва стала разваливаться на фрагменты истины: пространство, время, других богов, на мелкие осколки истины (гении места, нимфы, наяды, духи, герои) и мельчайшим носителем истины является человек.
Это невыносимо противно большинству методологов и других неомарксистов, постмарксистов, считающих, что в состоянии переделать мир и людей, утверждающих столп омоусианства, за которым скрывается, между прочим, их тайное честолюбивое желание быть сверхоригинальными и неповторимыми, быть сверхчеловеками или хотя бы суперменами, не просто чертовски способными, а способными на всё.
В баню ходит тот, кому лень чесаться. Чешьте себя и своё самолюбование, коллеги, а я иду в баню — вслед за Владимиром Лефевром.
Приложение
Ниже мы приводим очерк о Владимире Александровиче Лефевре, написанный Александром Левинтовым в 2016 году (ред.).
В методологическом сообществе я оказался ранней весной 1983 года, на Игре-22. И там впервые услышал имя — Владимир Лефевр. Г.П. Щедровицкий время от времени рассказывал о нем всякие необычные и анекдотические истории, рисуя облик чудака и оригинала, вызывающего сочувствие и удивление. Разумеется, выглядело это полуправдой, забавной, но не более того. Это порождало сомнения: жив ли этот человек? Где он? Что с ним? Был ли он вообще или это персонаж методологического фольклора?
В конце 80-х возник лёгкий ажиотажный интерес к Владимиру Лефевру: оказывается, он жив, обитает в Калифорнии, его начали печатать и брать у него интервью в центральной советской прессе. При этом легенд и мифов о нём прибавилось.
Тогда многие возвращались или навещали свою бывшую родину. Мне повезло попасть на семинар, где выступала жена Лефевра, Викторина Иосифовна. Я уже тогда не отрицал возможности эмиграции в Европу или Америку, поэтому было интересно послушать живого и вменяемого эмигранта.
Именно в это время стали доступны перепечатки и самиздатовские публикации «Конфликтующих структур», «0.62», «Алгебры совести». Математику я лихо пропускал, понимая, что это всё недоступно, но вчитывался и пытался понять немногочисленные прозаические фрагменты этих текстов.
Я проводил в то время множество игр, сит. анализов, обучающих курсов: благодатная нива для анкетирований, тестирований и других социально-психологических испытаний и изысканий. Так родился «этический тест по Лефевру» (проводится анонимно):
1. Личностные конструктивы
Глядя в зеркало, Вы:
2. Этическая парадигма (кривая с 4 запретами)
Лист бумаги разделяется посередине чертой, не доходящей до краев листа примерно на 1 см. Вверху по центру ставится финишная точка, внизу, симметрично ей, стартовая. Надо соединить старт и финиш, соблюдая четыре запрета:
-
не отрывать ручку или карандаш от бумаги,
не выходить за пределы листа,
не пересекать линию (именно это чаще всего и нарушалось),
не смотреть.
3. Психологический архетип
Все шагают с правой, вы — с левой. Ваша реакция:
-
шагать надо с левой (герой),
шагать надо вместе (обыватель),
все правы (лицемер),
я не прав (святой).
Тестировал я примерно 5 лет до эмиграции и 10 лет — после. За ориентировочно 15 лет набралось 2493 анкеты (я тщательно коллекционировал все результаты тестов), что дало следующие результаты:
Надо заметить, что за четверть века наблюдений никаких тенденций и изменений в этическом портрете отечественного общества не произошло. Нет особых отличий и между возрастными группами (дети, взрослые, старые) и полами (мужчины, женщины). Можно с уверенностью говорить об этической однородности и монолитности нашего общества.
Этот тест и его результаты я показывал самому Лефевру, но он выразил лишь слабое одобрение, без критики и комментариев, по-видимому, ему этот тест показался несерьёзным.
В эмиграции я оказался в той же Калифорнии, что и Лефевр. В относительной близости от него (несколько более 400 миль на север). В нормальной ситуации это 7 часов пути, но тут надо пересекать Лос-Анджелес: 120 миль сплошных пробок. Поэтому путь в одну сторону занимал 10-12 часов, с ночёвкой в Ирвайне, где жили Лефевры. По этой причине мы чаще общались по телефону, нежели очно. Постепенно мифы о себе он уточнял и корректировал, что не делало их неинтересными и банальными.
Целью наших встреч и разговоров были интервью в связи с выходом очередных работ Владимира Александровича: «Космического субъекта», 1996 («Чуть позже светопреставления», оно же «Человек породил Вселенную», «Независимая газета» 15 сентября 1999 г.), «Алгебры совести» («Святой, герой, обыватель, лицемер — это как посмотреть», оно же «Алгебра душедвижений», «Известия» 7 февраля 2003 г.). Там же, в Калифорнии я взял пространное интервью о жизни В.А. Лефевра, нигде не опубликованное, но используемое мною в разных текстах по сей день. В рукописи «Краткий курс элементарной философии» (книга была почти опубликована в издательстве «Аграф», курс прочитан в РАХиГС, а сама рукопись ходит по рукам тех, кто хочет получить некоторое самообразование по философии) есть глава Методология и рефлексивное управление. Г.П. Щедровицкий и В.А. Лефевр». Тогда же по мотивам его устного рассказа я написал «Затоптанного».
Уже вернувшись в Россию, я не расставался с Владимиром Александровичем: мы переписывались и перезванивались, встречались во время его приездов в Москву, он дарил мне свои свежеизданные книги, я писал на них небольшие рецензии или брал интервью, самое известное из которых было опубликовано в «Вопросах философии» в 2009 году (написано в ноябре 2008) («Тут, за горизонтом»). Многие другие тексты разбросаны по разным углам.
К 70-летию Владимира Александровича Роман Максишко (дизайн, вёрстка) и я (тексты) издали тиражом 10 экземпляров «Дело о Лефевре» и вручили тираж юбиляру на философской конференции в Звенигороде в сентябре 2006 года. Благодаря знакомству с ним я несколько раз выступал в институте философии РАН на конференциях по рефлексивному управлению, организованных В.Е. Лепским.
Я признателен Владимиру Александровичу за просвещение и неторопливое, обстоятельное общение, за то, что многое стал понимать и о много задумываться благодаря ему. Но две идеи мне особенно дороги.
Происхождение и природа рефлексии
В 2003 году я брал интервью у Владимира Лефевра. В одном из эпизодов этого интервью я впервые столкнулся с проблемой происхождения и природы рефлексии. Вот этот фрагмент об эвакуации из Ленинграда по Ладоге весной 1942 года:
«Я помню, были налеты, но, слава Богу, бомбы проходили мимо нашей машины. Мы благополучно доехали и попали на так называемый эвакопункт. И оттуда нас отправили в Вологду. Я помню эту дорогу в Вологду. Я боялся, что меня выкинут из поезда, потому что из вагона в то время (товарный вагон, конечно) выбрасывали людей. Рядом сидела женщина, у которой все время хотели выбросить ребенка. Она его прижимала и не отдавала. Я тогда не знал, что ребенок был уже мертвым. Выбрасывали мертвых людей из этого вагона. Он был полностью набит людьми, и я боялся, что меня выбросят. Я тогда не понимал, что выбрасывают трупы (Всё. Дальше можно было не спрашивать, и я задавал все дальнейшие вопросы уже из вежливости, заранее зная ответы, угадывая их совершенно точно. Страх перед смертью, которую он еще не понимал, привел к поискам спасения, к отысканию в себе в своем сознании чего-то недоступного смерти и потому управляющего и ею, и жизнью, и самим человеком. Это был первый акт рефлексии и первая зарница рефлексии, и первый шаг по пути спасения своего Я за счет другого Я, бессмертного, предельно бескорыстного и всесильного, за счет выделения над собой субъекта)»
Если мышление стало формироваться по мере перехода от трансляционной (сигнальной) речи к коммуникации и вслед за пониманием, то рефлексия — не «мышление по поводу мышления», как это принято считать у методологов, а работа сознания — поиски убежища себя в самом себе, потому что у человека нет более надёжной защиты от внешнего мира и самого себя, чем сам человек.
Сознание человеческое — и этим оно отличается от сознания других живых существ — субъективно, то есть способно занять субъектную позицию относительно самого себя-объекта рефлексии.
Иными словами, рефлексия — это коммуникация с самим собой на витальные темы.
Именно витальностью этой коммуникации и объясняется, что любой творческий акт и процесс — рефлексивны, ведь творчество (научное, техническое, художественное, любое) возможно только в витальной ситуации, даже если оно, творчество, рутинно.
Страх смерти, позора, бесчестия, муки совести — всё это генерирует поток рефлексии, выталкивает нас и наше сознание из самих себя — чтобы защитить, но не спасти — спасает вера в Бога, это протезированное сознание с протезированной рефлексией.
Все научные исследования В. Лефевра по рефлексии — вторичная, мыслительная рефлексия рефлексивного сознания. Это — совсем другая рефлексия, которую, собственно, и фиксируют методологи.
И в мыслительной рефлексии субъект-субъектная коммуникация предполагает независимость и равнозначность обоих субъектов, а не надстроенность одного над другим, как это происходит в рефлексии сознания.
Как и в рефлексии сознания, так и в мыслительной рефлексии возможны в принципе бесконечные надстройки и отражения, что очень напоминает отражения в зеркалах, расположенных друг против друга. Принципиально же возникновение мыслительной рефлексии над рефлексией сознания (сколько бы рефлексивных уровней ни имели бы обе), а также ещё один слой: рефлексия сознания над мыслительной рефлексией: именно здесь и происходит рефлексивное управление по формуле В. Лефевра:
я думаю, что он думает, что я думаю
Итак, можно выделить три принципиально различных слоя рефлексии:
— наиболее потаённая и интимная рефлексия сознания, alter ego, «внутренний голос», даймон Сократа, описанный Платоном, вступающий «в действие», а точнее — в коммуникацию с субъектом сознания только в витальных ситуациях,
— мыслительная рефлексия, охватывающая и рефлексию как мышление над мышлением и рефлексию сознания, а потому представленная двояко — субъектом-иерархом субъекта сознания (alter ego) и внешним коммуникантом (потенциально либо актуально),
— рефлексивное управление, где независимые и самостоятельные субъекты сознания и мышления присутствуют с необходимостью.
Вся эта, достаточно сложная сознательно-мыслительная конструкция не случайна — именно она, конструкция, обеспечивает существование индукционного контура Навигатор-навигатум, в котором, при всех функциональных и онтологических различиях, совершенстве одно и несовершенстве другого, между Навигатором и навигатумом осуществляется единый и взаимообуславливающий процесс диалога между Космическим Разумом и человеком.
Зачем человеку совесть?
Различать Добро и зло могут все живые организмы, как одушевленные, так и неодушевленные: растения помнят тех, кто зло обращался с ними и всеми силами и способами стараются ответить тем же: цепляются колючками, издают неприятный запах, а, если не могут этого, то просто чахнут и гибнут. На Добро они отвечают Добром: пышно цветут и плодоносят, благоухают и т.п.
Способность к различению Добра и зла присуща всему живому и, более того, является этическим основанием Космоса и мироздания. Эта способность фундаментальна для совести, но только ею совесть не описывается.
Над этим фундаментом — нравственный императив, выведенный Кантом, но формулировавшимся до него многими другими мыслителями, учителями и священниками:
«поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом»
Или, что то же самое:
«поступай так, чтобы человечество и в твоем лице и в лице всякого другого всегда рассматривалось тобой как цель, но никогда только лишь как средство».
Категорический императив имеет такой же всеобщий, вселенский, космический (а потому не преодолимый и не обходимый ни через какие лазейки) характер, но распространяется исключительно на человека и человечество, минуя и оставляя без внимания всё остальное живое.
Наконец, в структуре совести имеется высший слой, без которого совесть и не является совестью, но который невозможен без двух нижележащих — индивидуальный универсум совести.
И в английском, и в русском языке и в большинстве европейских (=христианских) языков понятие совести предполагает некоторую совместность человека и Бога:
со-весть (весть и канал связи между Богом и человеком),
сonscience — (science — наука) английский,
Gewissen — (wissen — знать) немецкий,
сonscience — французский,
сoscienza — итальянский,
и так далее.
Понятие «совесть» созвучно и по смыслу и фонетически с «сознанием»:
со-знание (совместное знание),
consciousness — английский,
Bewußtsein — немецкий,
сonscience — французский,
conoscenza, sensi — итальянский.
В отличие от «сознания» и «совести» не предполагает никакой совместности и достаточно сильно различаются в языках, за исключением немецкого и русского, где в основе лежит «мысль», но не надо забывать, что многие интеллектуальные понятия в русском языке — калька с немецкого:
мышление,
awareness, mind, mentality — английский,
Denken, Denkweise — немецкий,
faculté de penser — французский,
facolta mentale, pensiero — итальянский.
Само «мышление» в понятие «совести» не входит, но без совести и сознания невозможно. Мышление, в отличие от совести и сознания, креативно, и только оно изо всех интеллехий человеческих креативно. Мы только в мышлении — со-творцы, по Образу Божию. Мы только в мышлении составляем с Ним индукционный контур, порождающий новые сущности, именно для этого мы и нужны ему, и существуем, пока можем творить или пока не создадим Навигатору замену себе, после чего можно спокойно раствориться и исчезнуть.
Да, мышление не оперирует и не выбирает между Добром и злом, да, мышлению не нужен нравственный императив, но для того, чтобы мышление не превратилось в своеволие или не стало орудием зла, нужна совесть, нужна непрерывная связь с Богом, довлеющая над нами и нам не подчиненная.
С практической точки зрения это значит: технически нельзя быть творческой личностью и мыслителем, если игнорируешь выбор между Добром и злом, если не подчиняешься нравственному императиву, если не слышишь и заглушаешь в себе голос совести.
Нельзя технически и онтологически.
* * *
улетели, отлетают
пожелтевшие года,
а куда? — и сам не знаю,
впереди лишь холода
в кучу их не собираю —
да и что тут собирать?
вёсны гаснут, звёзды тают,
ночи — страждущая рать
не спешу, не жду надежды,
тихо тексты шелестят,
тихо сыплются одежды,
и готовится обряд
я спокоен, всё спокойно:
ничего не поменять,
мысли выстроены стройно,
всё… пока… пора взлетать…
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer4/levintov2/
