Сытые и нищий
Гамельн — городок богатый,
сытый, а в его домах,
на столах всегда достаток,
и припасы в закромах.
В ларях там мука хранится,
есть и масло, и творог,
смалец, зельц, в мешках — пшеница,
и картофель, и горох…
И повсюду, разный видом
(есть брусок, и шар, и круг)
сыр лежит: Ружет, Тильзиттер,
Эрменталлер, Ромадур…
Ветчина, сосиски, мясо,
пиво в бочках, и вино
в бутылях; ещё — колбасы,
всяких там колбас полно!
Ежедневно, спозаранку
хлебопеки печи жгут:
хлеба круглые буханки,
и квадратные пекут,
булки, булочки, брецели,
пумперникель… В хлеб они
добавляют лук и зелень,
мак, изюм, орехи, тмин…
Не сказать, чтобы лопатой
деньги в Гамельне гребут,
но в кошелях есть деньжата,
люди сыто здесь живут.
Все упитаны, здоровы,
нет ни нищих, ни бродяг;
если хлеба нет и крова —
убирайся прочь! Бедняк,
не броди, ты здесь не нужен,
не пугай тряпьем своим.
Сухаря тебе на ужин,
и воды не подадим.
Здесь не место всяким-разным
(да еще клопов и вшей,
принесёшь в лохмотьях грязных),
ну-ка, стража, гнать взашей,
вон отсюда оборванца —
он испортил нам покой.
Можешь всюду, братец, шляться,
только в Гамельн — ни ногой!
На боку — железный меч,
Коротка у стражи речь:
За ворота отведут,
Да под зад пинка дадут.
Если нечем заплатить,
Нечего сюда ходить!
Нищего прогоняют
Не впервой в пыли валяться,
Битым быть,
По полям, лесам слоняться,
Волком выть,
От нужды обид и горя
Голодать;
Вона, сколько этой воли,
А пожрать
Не дают. В кармане пусто,
Нет деньжат;
Значит, косточки до хруста
Будут жать,
Значит, будут бить, ну что же,
Не впервой:
По груди, под дых, по роже…
Ой-ой-ой!
Губы всмятку, крови лужа,
Чуть живой —
Хорошо ребята служат,
Всей душой!
Поучили плута уму-разуму,
Здесь не будет больше ходить праздно он.
Будет знать, нищеброд, как бездельничать,
Не дадим ему клянчить теперича.
Досаждать рваньем он не будет другим,
А вернется ещё раз, вновь повторим.
Нищий призывает проклятия
Из пыли, из грязи
(Не то, чтобы в князи)
Поднялся сам и сел;
Пока, кажется, цел.
Вот это Гамельн-град,
Вот это город-гад!
Пускай не все зубы
Во рту, пускай губы
В крови — ходить могу,
Хромая на ногу.
Просить могу, пускай,
Тянуть руку — мука,
Жевать могу, глотать
Могу, могу посс..ть…
Вот это Гамельн-град,
Вот это город-гад!
Чтоб всех вас скрутило
И пусто вам было,
Чтоб ваши запасы
Пропали все сразу,
А вашим детишкам
Шнырять словно мышкам
По свалкам, по норкам,
По голым пригоркам,
И вам, толстопузым,
Не кушать от пуза,
А чтоб до вечера
Жрать было нечего!
Так тебе, Гамельн-град,
Так тебе, город-гад!
Когда с оборванцем
Не хочешь ты знаться,
Когда денег медных,
Для сирых и бедных
Давать не желаешь,
Ну, Гамельн, как знаешь…
Пускай, тогда, сам чёрт
К тебе в дома придёт!
Не будь бессердечным
К прохожим, да встречным,
И нищих, убогих,
Не бей у порога.
Так тебе, Гамельн-град,
Так тебе, город-гад!
Со лба вытер глину,
Разбитый зуб вынул,
Стал лицом к воротам —
Руками с лохмотьев
Пыль помахивает,
Прах отряхивает:
Жмени грязи вашей
Не желаю даже,
Вам пусть останется,
И детям достанется!
Повернулся, прочь
Пошел через мост,
Да ещё семь верст;
Там забрел он в лес,
И в лесу исчез
Наступила ночь.
Колдовство
Тихо-тихо Везер-река течет.
Даже, если рыба плеснет — не в счет;
Пусть о камень станет плескать волна,
Не разбудит Гамельн она от сна.
Спит река, булыжник, ворота спят,
По скамьям, углам — сторожа храпят,
Двери спят, дома, даже скрип в полах,
Спят коты, собаки, колокола,
Дремлет конский храп и цокот подков,
Звон ключей, запоров, дверных замков,
Сковородки, тазы, кастрюли спят,
Спят мундиры и сапоги солдат,
Хлебопек, торговец и пастор спит,
Бургомистр с женою своей храпит,
Спит окрестность, воздух… Не спит луна!
Смотрит оком жолтым с небес она,
Как по склону черные ручейки
Вверх текут, в город, от Везер-реки:
Растекаются по дворам, домам,
По амбарам, складам, по закромам,
По подвалам, ямам, по чердакам —
В щели каждой теперь черна-река
Затаилась, не шелохне́тся, ждет.
Сторож сонный в полночь о доску бьет…
Раздается средь ночи тихий свист,
И — превратилась вода в морды крыс,
В капли черных глаз, в лапки да хвосты.
Зубы их остры, животы пусты;
Животы пусты, да число их тьма —
Опустеют Гамельна закрома!
Кто безбедно жил — будет волком выть:
Где достаток весь, чем теперь кормить
Жен, детей, своё пузо толстое?
Был богач, теперь — бедный родственник.
Как управиться с этой тьмою крыс?
Им не скажешь: кыш! Не прикажешь: брысь!
Люд в собор спешит на молитву стать,
Чтоб избавил Бог, ставят свечи там.
Только Господа как ни славили,
От мышей и крыс не избавились,
И котов не боится крыс орда,
Разбежались коты из города.
Вот беда свалилась, пришла напасть,
Видно, Гамельну суждено пропасть.
Пишет бургомистр указ:
Кто от крыс избавит нас,
Столько золота дадим,
Сколько сможет унести
На руках, груди, плечах,
Или на спине смельчак!
Появление пестрого дудочника
Путник идет по пыльной дороге сюда;
с горных, крутых тропинок спустился он.
Бодро шагает, с виду почти не устал.
Маленькой, темной точкой сперва был; вон —
ближе и ближе… Шагает: раз-два, раз-два,
припадая направо; с черным пером
в шляпе, в камзол одет пестрый, на сапогах
мягких пряжки звонко звенят серебром.
Приближается… Смирно лежит позади
Пыль… Глядит ему стража сонно в лицо.
“Кто таков?” “Крысолов” “Ну, тогда проходи.
К бургомистру ступай…” Идет молодцом
незнакомец по улице: раз-два, раз-два.
На сапожках поют пряжки: дзинь-дзинь-дзинь…
Замер Гамельн, не несется вперед молва —
Бургомистра известием поразить.
Смотрит вслед за крысоловом люд городской:
— Этот, что ли, в камзоле, пришел спасти?
— Больно ростом мал, да телом совсем худой —
Самого обглодают крысы, поди.
— Шляпа, шляпа, гляди — с петушиным пером…
— На сапожках-то пряжки, ай, хороши!
— Как же справится он, когда на ногу хром,
Да ещё и нет мышцев, чем крыс крушить?
Любит же народец почесать языком!
Незнакомец бравый свой направил шаг
(пересуды нипочем ему) прямиком
К бургомистру, в городскую ратушу…
господин бургомистр объявляет:
Без пустых вопросов
Всем — домой, и носа
Не совать за двери!
Чужаку поверим:
До рассвета если
Крысы все исчезнут —
Жадничать не станем;
Золота достанем
И отвесим, только:
Сам поднимет сколько,
То пускай уносит,
Больше — пусть не просит!
Ну что, Гамельна люд,
Мой указ тебе люб?
народ отвечает:
Нам-то по сердцу указ,
Только бы от крыс он спас.
Крысолов выполняет работу,
или ещё одно колдовство
Из ореховой ветки дудочку смастерил
(ночью сорвал глухой, обернувшись черным псом),
вынул середку, при полной луне просверлил
дырочки, над костром из терна слегка обжог;
остудил потом, окропляя её водой
из козлиного следа, смазал затем внутри
кровью ворона, заклинание сотворив,
и направив дудочку в жолтый луны зрачок.
Только в руки возьму, едва приложу к губам,
этим пальцам ловким потанцевать на ней дам —
колдовство польется мелодией изнутри.
Дудочка, своей песней пой, свисти, говори
мерзким созданьям, которых явила река:
выползайте из всех подвалов, из грязных ям,
и за мной, за мной поторапливайтесь, пока
музыки волшебной не остановится звук,
не замрет губ выдох, не кончится танец рук.
Лишь тогда достанется отдых желанный вам,
лишь тогда наступит покой, но до этих пор
не ленись, иди за напевом чудесным вслед:
из жилищ любых, из полей, лесов, с крутых гор,
из пещер бездонных, да хоть от самой Луны!
Без раздумий ступай сквозь ночь, непогоду, сны,
звуки песни слушай пугливой своей душой;
пусть трепещет она, послушно бредет за мной.
Я — хитрец, пестрый дудочник, теперь господин
всем, кто будет внимать волшебный, манящий свист.
Ну, крысиное племя, я иду впереди —
за мной, длиннохвостые… Сколько б ни было крыс —
всеми, дудочка, всеми будет моя владеть!
Ни на миг не прекращай, чародейная, петь…
По пустому городу тихо орда бредет.
Мимо спящей стражи, вон из открытых ворот,
тянется к реке ночной смирных крыс легион.
Око хищно смотрит на землю с темных небес,
кажется ли ему, что это кошмарный сон?
Многое повидал круглый глаз ночной, его
удивит ли шествие колдовское к реке?
Страшен вовсе не крыс притихших живой поток,
а в пестрой одежде чужак, с дудочкой в руке.
Чужестранец ступает, не торопясь, вперед
(чудная мелодия слышится в тишине),
в лодку входит — лодка без весел, сама плывет…
Полчище крысиное в воду ползёт за ней.
Дудочник играет, по сторонам не глядит,
кажется, округа вся не шелохнется, спит;
к чародейной песне, ещё один легкий звук
добавился, булькая тихо из-за спины…
Звук пропал. Молчит дудочка. Ни души вокруг.
Еле слышится плеск о берег речной волны.
Светит одиноко луна в высоте своей,
луч бросая на лодку и незнакомца в ней.
Улыбается, дудочку держит он в руке,
Словно звезда взблеснула в темном его зрачке.
Обман
— Ты смотри, смотри какой бравый!
В бок — руку, а ногу отставил…
— Из-под шляпы глядит надменно,
Глаз блестит необыкновенно.
— Точно-точно, как звезда ночью.
— Сколько же проходимец этот
Утащит золотых монеток?
— Но ведь уговор-то был честный?!
— Будто никому неизвестно,
Какой бургомистр наш проныра:
В сытый год не даст крошки сыра,
Не дождешься воды глоточка
От него, ни хлеба корочки.
Хоть кого обманет за…..ц —
Будет в дураках чужестранец.
— Думает, от крыс он избавил…
Ну, потешил. Ай, позабавил
— Малость хром, пуда четыре в нем,
Вид имеет какой-то хилый —
Нету богатырской в нем силы.
Разве может он в одиночку
Извести всех крыс в одну ночку?
— Пресвятая Дева, святые,
Это как же пуда четыре?
Да ведь так все деньжата наши
Уволочит куда подальше…
— А чего он сделал такого?
В дудку посвистел — и готово.
Эдак может справиться всякий…
— Тот ещё, видать, задавака!
— Только никому неизвестно
Справился насколько он честно.
— Да он, может, какой чародей?
— Свят, свят, прогнать бы его взашей.
Вышел от бургомистра
Крысолов очень быстро.
Глядит облапошено,
Лицо — перекошено;
Себе под ноги бросил
Семь монет или восемь,
Да в сердцах плюнул оземь,
И пошел вон из града,
На ухмылки не глядя:
Обвели вокруг пальца
Пестрого чужестранца.
Месть
Дудочка, пой, пой, и песней своей говори
тем немногим, кто услышать здесь должен тебя:
все ко мне, ко мне поспеши скорей, не бери
ничего с собой; торопись, торопись принять
этот звонкий клич, этих звуков прелестных зов.
Очарован будешь мелодией, если юн!
Мне не нужно долгих речей, ни коротких слов,
только дудочкой нужно волю сломить твою.
Слушай и беги вприпрыжку за мной. Поскорей
всё оставь, бросай игрушки свои малышня,
да забудь про дом родной, про любовь матерей,
сладкопевной дудочки моей звук не унять.
Посмотри, веселый какой я, пестрый наряд
мне к лицу, на сапожках пряжки песню поют
звонко (точно золотые монетки звенят),
если в такт музыке ногой по земле я бью.
Подходи, не бойся, таких же детей, как ты,
всюду дудочки колдовской собирает свист;
выбегай за мной и живей становись в ряды,
да из города этого прочь поторопись.
Мимо сонной стражи иди смелее. Вперед
по пустынной равнине бодро шагай к горам.
Слушай, слушай — дудочка всех за собой зовет;
не ленись, спеши-спеши, отдыхать будешь там,
где прикажет она, где перестанет звучать.
Вот и город скрылся где-то вдали, за рекой;
вслед за мной ступай, да забудь про тоску-печаль —
скоро,
скоро,
скоро все обретете покой…
В старинной немецкой книге, ныне позабытый автор сделал запись:
“Необыкновенное происшествие, совершилось в городке Гамельне, в лето Господне 1284 года, в день святых Иоанна и Павла. Неизвестный, одетый в пестрое одеяние, перешёл по мосту через реку Везер и вошёл в городские ворота. Он был немного хром на правую ногу. Жители Гамельна собрались в соборе, на торжественной службе в честь избавления от крысиного нашествия. Освещенный летним солнцем город был тих и пуст. Незнакомец вытащил дудку и начал свистеть в неё. Все дети, числом около 130, услышав те колдовские звуки, послушно последовали за пестрым дудочником вон из города, и ушли в направлении гор, и исчезли в глубине земли, и никто не смог впоследствии узнать, уцелел ли хоть один из них”.
(15.07.2015)
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer4/kulakov/
