Ходил по станицам слух, что пришла из нагайских степей на Дон ещё одна банда. Мало своих. Банда была не сильная, но жестокая. Шальные и отчаянные недобитки, рубили с плеча, не только коммунистов и комсомольцев, а всех кто на глаза попадался. Уйти живыми в Турцию надежду они потеряли, потому как твёрдой ногой встала Советская власть на Кавказе. Вот и зверствовали напоследок. Одна из случайно выживших после налёта этой банды казачка узнала в их бородатом атамане Петра Дуракова, которого ещё в детстве за версту обходили и малые, и старые, все. Говорили, бесноватый. Говорили, весь в пращура.
Новоизбранный председатель сельсовета заснул за столом далеко за половину ночи. Трудно давалась ему бумажная дисциплина. Под утро он перебрался на полати и только заснул, как тишину раздробил конский топот. Лошадиное ржание. Праведный солдатский мат.
С перевязанной головой, в хату вошёл секретарь партийной ячейки Вощёнов и с ним двое красноармейцев. Один явно боялся, что Вощёнов потеряет равновесие.
- Двоих бойцов оставили в крайней хате, раненых. Один убит. Добрался Дураков и до нас. Надо было на хуторе на ночь остаться, понесло меня уполномоченного встречать, японский городовой… Буди его!
- Ушёл товарищ Нежданов в Осеньщину, – почти с закрытыми глазами сказал председатель.
- Один? Идиот! Мальчишка!
- Борис Иваныч орденоносец, хотя и молод. Сам дойдёт. Да и план у него тактический вызрел, пока тебя ждал. План по выявлению неблагонадёжного элемента.
- Сам-то он благонадёжный?
- В ОГПУ все сотрудники перепроверены.
- Что за план?
- Не понял я, только он меня спросил, читал ли я гоголевского «Робинзона»? Я говорю нет, мол, некогда. А он посмеялся и рассказал, что ему ещё в австрийском плену эту книжку один офицерик давал почитать. И теперь он хочет её сюжетик по-своему повернуть и по-своему обыграть. Кем-то хочет прикинуться, войти кому-то в доверие и так всё и узнать.
- Ещё один герой на мою голову! Есть в Осеньщине телеграф?
- Столбы туда есть. Провода на них только нет.
- А рядом где-нибудь?
- В Гремячем есть, это в десяти верстах.
- Знаю, - обрадовался секретарь, - там у нас Поздняков, верный человек. Телеграфируй ему срочно. Объясни всё, пусть подстрахует.
……………………………………………………………………
По выжженной, от края до края, и кое-где ещё дымящейся степи, по пыльной, вихляющей дороге катил тарантас. Апрель во второй половине. Долгожданное солнце. Запах отбушевавшего пожара. Жаворонок в вышине. Волосы под папахой взмокли от праздного пота.
Час назад, в Миллерово, посадил Михей Шахматов жену на поезд до Ростова, помог разместить в вагоне тюки и теперь возвращался на хутор. Грустил. Выбравшись на равнину, в версте от себя, разглядел пешехода. Сравнявшись с ним, приветливо спросил:
- Далеко тебе, мил человек?
- Станица Осеньщина, - обернувшись, ответил рослый молодец в кубанке.
- По пути нам, забирайся ко мне.
Попутчик обрадовался, сел.
- Чего забыл в наших краях?
- Учительствовать буду.
- Доброе дело, нужное.
- А ты с Осеньщины? Я правильно понял? – поинтересовался молодец.
- Я с чуть поодаль. Четыре версты дальше – хутор Кинутов.
- Четыре версты в степи, как четыре шага.
Потёк невесёлый разговор о житье-бытье. Шахматов жалился:
- Сохнет степь. Дождя нет. Лошадок нет. Казаков нет, воюют. Казачат, и тех мало. Жрать нет. То тиф, то холера. Эх… Поехал казак на чужую сторонку!
- Ты-то живой и дрыгаешь пока. Как дома-то оказался? Симулировал вовремя?
Михею, вопрос показался наглым. Простой ли попутчик?
- Симулировать надо талант иметь. А я бесталанный. Я по-честному. Первый кинулся в атаку под Царицыным, и вот он я. Комиссован по ранению. И кроме своей бабы, никому теперь не нужный. Никто не мобилизует.
- Так всё равно отвоевались. Всех разогнали. Теперь нет другой армии, кроме Красной. А в ней штыков и без тебя переизбыток. Скоро уже начнут казаки один за другим вертаться. Попразднуете.
- Скорей бы уже. Земля плуга ждёт, хатам ремонт нужен, детям отцы нужны. Соседям соседи нужны. Зажить бы скорее по-прежнему, сытно и весело.
- Будет и сытно, и весело, но не по-прежнему. Мы наш, мы новый мир построим. Тарантас этот твой?
- Считай, что мой. Скрытовы, богатеи наши, когда с белыми уходили в спешке, бросили его, потому что колёса отпали. Красные налетели – улетели. Месяц наши места без власти жили. Вот в это время я и вернулся. Хату Скрытовых бабы уже вымели чисто, ни чугунка, ни поварёшки не оставили, а до тарантаса руки у них не дошли.
- У тебя дошли?
- Ну да. Дал почин карете и присвоил. Потому как вся родня Скрытовых, племянники и мужья девок их, все белые. Все из Новороссийска в Крым уплыли.
- Если успели. Мы на том причале много пленных взяли.
- Был там?
Назвавшийся учителем кивнул головой и спросил:
- Ну, а лошадёнка твоя?
Михей засомневался, к чему это клонит учитель? Но ответил:
- Пока моя, – и хлестнув её вожжами, добавил, - последний пуд сена доедает. Не появится в ближайшие дни зелёная травка, боюсь падёт.
А сам продолжал размышлять: через меру широка ладонь для учителя. Бушлат матросский, тельняшку под бушлатом видно. Папаха не донская. Галифе. Сапоги солдатские. Очков нет. Только портфель чернокожий и можно назвать учительским. Держится за него крепко.
- А что теперь, хата Скрытовых пустует?
- Теперь она общественная собственность, и пусть пустует, - отозвался на вопрос Шахматов.
- Непорядок. Надо из неё школу сделать.
- Кто же делать-то будет?
- А мы с тобой и сделаем, - не на шутку серьёзно сказал учитель и подмигнул Михею. Михей только хмыкнул в недоумении.
- А ты сам, из каких будешь?
- Из ваших.
- Казак?
- Да, только с самых верховьев. С Красивой Мечи.
- Ой не похож. Разве что усами только. И бушлат у тебя морской. А у нас морячков не любят.
- Стерпится-слюбится, - усмехнувшись, ответил Михею его пассажир, - про морских пластунов не слышал? Так я из них. На бушлате моём до семнадцатого года нашивка была: «Первый, Его Императорскаго Величества, морской казачий корпус».
Михей поджал губы. Видал он брехунов, но не таких, поскромнее.
- Набрали нас, безлошадных, - продолжал учитель, - ещё в пятнадцатом году, больше пяти тысяч. Говорили, что для десантной операции на турецком берегу. А я думаю, не только для этого, но и для другого. Хотя мы и правда, год под Таманью лагерем стояли и тренировались каждый день. Земляки мои, кто крест уже получил, кто два, кто домой уже без руки вернулся, а я до шестнадцатого года пороха на этой войне не нюхал. Оно, конечно, может и к лучшему, но душа-то требовала подвига. И однажды час пришёл. Погрузили нас всех на три броненосца. Неорганизованно, впопыхах. Провианта меньше половины взяли. Мичман-есаул, говорил, Константинополь пойдём брать, пока англичане его не заняли. И восторженно положил на перси крестное знамение. Однако, когда в Одессе нас усилили тремя эскадронами кавалерии, стало известно, что идём румынам на выручку. Правительство румынское и царь их в Констанце были блокированы немцами и болгарами. Большая разница, Констанца и Константинополь.
Хотел Шахматов выругаться, но поостерегся, да и интересно было. В дороге сказка лучший попутчик. Ехать не близко, часа четыре ещё.
- Высаживаться должны были в порту. Не как на учениях, со шлюпок да сразу в бой, а более-менее спокойно. Наверно, так оно и было бы, но ночь ушла, туман рассеялся, и видим мы, дымит на горизонте немецкий дредноут и с ним две канонерки турецкие. Свистать всех наверх! К бою гтовьсь! Сигнал: Иду на вы! Капитаны наши долго не думали, нас больше, орудия мощнее, Бог с нами! Десант экипажам броненосцев только мешал. Почти всех пластунов загнали в трюмы. На палубе оставили немногих, снаряды подавать. Немец почуял неладное и стал уходить зюйд-зюйд-вест. Канонерки турецкие в другую сторону и, вроде как нехотя, не спеша. Два наших броненосца за немцем пошли, третий на турок повернул. Расстояние между судами быстро увеличивалось.
- А ты что ж, на палубе оставался?
- Ну, да. И всю картину наблюдал вживую. И видел, как миль за шесть до турок ударила ниже ватерлинии третьего нашего корабля торпеда немецкая, потом вторая.
- Да откуда же?
- Вот и у наших капитанов такое же представление о морском сражении было, как у тебя. Они последний раз в бою были под Порт-Артуром и о коварстве подводных лодок слышали только из рассказов союзников.
Слова «подводная лодка», «ватерлиния», «торпеда» – заставили Шахматова взглянуть на учителя по-другому. От усмешки на лице и следа не осталось. Когда же он услышал слово «перископ», поверил собеседнику окончательно.
- Переломился пополам броненосец. Затонул минут за пять. Я видел, как наши матросики и казачки барахтались в горящем море, и как турецкие канонерки спешили их добивать. Видел, как немецкий дредноут развернулся и дал залп. Все их снаряды ухнули за бортом. И капитан наш решил тогда скомандовать, право руля. Выбросили на мачты сигнальными флажками приказ второму броненосцу: Иди за мной, в бой не ввязываться. Схлопотали мы от германца оплеуху, дали пару залпов ни к чему и сбежали подобру-поздорову.
- Так делать вам нечего было, - вступился Шахматов за честь капитана, - приказ у вас был румынского царя спасти, а не рыбу накормить.
- Больше двух тыщ живых душ на том броненосце было.
- Спасся кто?
- Которых спаслись, турки добили. А мы ушли и к вечеру в Констанце были.
- А подводная лодка та, не гналась за вами?
- Темнота. Нет у неё столько сил, чтоб за крейсером угнаться, эта змея медлительная и только из засад кусает. Выпустит пару торпед, и на дно.
- Царя-то спасли?
- Сам не знаю, для чего, а спасли. Успели вовремя. Немцы уже береговые батареи на севере газовыми снарядами забрасывали, а болгары с юга в город входили. Только как увидели они русский флаг, из старой доброй памяти стрелять перестали. Германцы в бешенстве саданули по болгарам несколько залпов, но они против русских всё равно не пошли. Прислали к нам парламентёров, дали на завершенье операции три часа. Весь десант, и пластунов, и конных, бросили против немцев. Правительство и царя искали больше часа. Насилу нашли позорника, в мокрых штанах.
- Когда вокруг снаряды рвутся, даже царю обоссаться не мудрено.
- К этому времени мы германца отогнали и его артиллерийский огонь поутих. Потом грузили на корабль августейшую фамилию с правительством и архивом, это ещё больше часа. Потом немец так поднажал, что капитаны наши, от греха, отдали швартовые и снялись с якорей.
- Без вас?
- Без нас. Мичман-есаул кричит, собирайте всех, бросайте оружие и под белым флагом айда к болгарам! Кто живой остался, так и сделали. А меня товарищ городской, хвать за рукав. Плен, говорит, что германский, что болгарский, всё одно - голод, холод и стыд. Пересидим до ночи в подвале, а там уйдём на север. В Бессарабии, говорит, ещё наши. Так и сделали.
- Дошли?
- За неделю, мамалыгой питаясь, дошли до Дуная. Раз в пять река шире Дона. На том берегу видим своих, а как к ним перебраться, не знаем.
- Тю, реквизировали бы у какого-нибудь румына лодейку.
- Не было тогда такого слова, реквизировать, да и мы другие были ещё. Старались жизни свои спасти законными способами.
- Ой, насмешил. Война всё списывает, вчистую. Не помер бы румын без лодочки, новую бы смастерил. А для вас она или жизнь или смерть.
- Ты, как мой товарищ, говоришь. Разбудил он меня ночью и к реке манит. Выследил он там местного рыбака, дал ему по зубам, привязал к деревцу, и скоро мы были на отчем берегу.
- Вот история! Крест, небось, дали?
- И крест, и отпуск дали. И в столичной газете прописали. Дома вызвали в земство и ещё румынский крест дали. И офицерскими погонами искушали, хорош бы я был, если бы поддался.
- Это да. Наши фронтовики, кто с войны офицерами пришёл, все в бандах.
- В бандах? И много таких?
Понял Михей, что лишнего сболтнул.
- А что им делать-то! ЧеКа жить не дала по-людски, имущество отняли, семьи в заложниках.
- Ну, да. Понимаю.
Осёкся разговор. Оба собеседника помрачнели. Затянул Михей песню о чёрном вороне, о друге залётном. Учитель задремал.
Через полчаса на камне тряхнуло тарантас, и он открыл глаза. Зевнул и, сжимая портфель, распрямился. Заметив пробужденье учителя, Шахматов спросил:
- Как броненосец-то ваш назывался?
Учитель в это время ещё раз зевнул и вопрос пропустил мимо ушей. Разговор не завязывался. Но Шахматов не отступал:
- Так как броненосец ваш назывался?
- Броненосец «Па-а-А... – и опять зевота одолела молодца, - Патриарх», ах.
- Красиво, – сказал Михей и, через крепкое слово, добавил, - а что ты там гутарил, о другом? В самом начале своей байки, о морских пластунах.
Попутчик какое-то время соображал.
- Так не первым был товарищ Троцкий, кто хотел вас разказачить. Гражданин Романов тоже хотел, вон ещё когда. Всем казаки одна помеха. Больно вы к земле привязаны, корнями к корням, к хозяйству своему, к наживе своей, к собственности. Царь хотел нас на море перевязать, выбить из нас феодальное мышление, вместо шашки и плуга, хотел дать казакам в руки штурвал. Да куда там. Хотеть одно, а делать другое. Полумерами горы не движутся. И атаманы заартачились, и массы казацкие. Одни за богатство своё держались, за землю, другие за жёнины юбки да за чарку к обеду. За мнимую честь, за мнимую надежду разбогатеть к старости, за мнимую вольность казацкую.
Михей онемел. Слушал со страхом.
- Вот у тебя есть мысль, что можно жить по-другому? Не как стервятник или падальщик, а как созиждитель и гражданин нового мира, где в голову никому не придёт, что человек может быть голоден или напротив, сверх меры тучен. Где каждый понимает, что собственность это камень на шее свободы. Ваша воля казацкая это набитые добром сундуки. Это мелкобуржуазное представление о счастье. Плохо вас попы учили: Не добром единым жив человек! Не вняли вы им. Может, Советской власти внемлите?
Михей достал кисет и стал сворачивать козью ножку. Хорошо говорил попутчик сначала, интересно, а теперь правда из него полезла. Цельно, конечно, в самую точку. Но застыдил через-чур. Михей протянул кисет попутчику.
- Я бросил, после второго ранения. Не хочу кровью харкать.
- На германской?
- На германскую я не вернулся с отпуска. Это с Екатеринославщины, от махновцев.
- Можешь не верить, но мыслей у меня самого таких много бывало. Добро оно, как водка, одного стакана никогда не хватит. Второй, третий, а там уже выноси святых. Но если это природа наша, да что там наша, человеческая природа, Каинская. Церкви Христовой, почитай, две тыщи лет, а ничего она с Каином в человеке не сделала.
- А мы сделаем.
- К стенке Каина поставите? Смотрите, стенкой той сердце человеческое будет.
- А у нас выхода нет. Либо мы его, либо он нас.
Погрустнел Михей Шахматов. Задумался о своём Каине, об этом тарантасе, будь он неладен. Козья ножка жгла ему пальцы. Было, конечно, что и он завидовал, но не до убийства. Тем более брата своего, ну и какой мне Скрытов брат?
Лошадка, не видя нужды в быстрой скачке, еле тащилась. Михей её не понукал, жалел. Учителя, что-то ещё терзало внутри, и он, глядя вглубь степи, спросил:
- А что вы с белыми на Москву-то не пошли? Уж не сидел бы я сейчас с тобой рядом точно. Не сдюжили бы мы ваших сил слитных с белыми. Решили, что своя синица в руках вернее? За белым журавлём решили не гоняться?
- Провокатор! – только и прорычал в ответ Шахматов.
Учитель засмеялся громко.
- Ох, ненадёжный вы народ, казачество. И для белых, и для красных ненадёжный. Ну, как вас не разказачить? Как вас таких в новый мир пускать?
"Вот бес! – думал про себя Михей, - надо же мне было подобрать его на тракте!"
Одно единственное за весь тот день облачко закрыло солнце.
- Хорошо. Хоть глаза отдохнут, – сказал учитель и провёл по ним ладонью. И убрав её, сразу различил на горизонте четверых всадников. Облачко отступилось от солнца, и всадники исчезли в его лучах.
- Это кто там на горизонте?
- Где ты увидел?
- Да солнцу встреч. Не видишь?
- Ой, вижу. Как бы, это не по твою душу, - строго смотря в глаза попутчику, сказал Михей, - товарищ уполномоченный.
Только что эта мысль уколола его сознание, и он выпалил её, не задумываясь.
- Дурак! Шёл бы я пешком, будь я уполномоченным. Я учитель! – сказал учитель и нервно схватился за свой портфель. Расстегнул. Вытащил из него маузер в кобуре, кипу бумаг, какой-то мешочек и всё это сунул под седалище. Потом вынул из портфеля и одел очки. "Так-то лучше, подумал Михей, интеллигентнее". Учитель сел ровно и злобно смотрел на медленно приближающихся всадников. Первым ехал пожилой казак, безоружный. За ним трое калмыков, все с винтовками. Один калмык, на привязи, вёл порожнюю кобылицу. Кляча Михея тоже не останавливалась. Саженей за двадцать, пожилой казак прокричал:
- Здорово, Михей! Живой ещё?
- Пока живой. Что мне будет…
- Как мать, как детишки?
- Слава Богу! Акинфий Фомич, все живы.
- Земельку свою скоро пахать будешь?
Казак, вроде как, говорил с Михеем, а сам уставился на учителя.
- Это рано ещё. Обожду.
Поравнялись. Калмыки закружили медленно вокруг тарантаса. Акинфий Фомич подъехал вплотную, не сводя глаз с попутчика Михея. Склонившись с седла, он смотрел учителю прямо в глаза.
- Товарищ уполномоченный? – сухо спросил казак.
- Я учитель, - прозвучал твёрдый ответ.
- Ехал бы он со мной, будь уполномоченным, - подал голос Михей, - ему бы тачанку выделили.
- Всяко бывает, - как и прежде строго, говорил казак, - бумага есть?
Учитель полез в портфель, но один из калмыков вырвал его и отдал Акинфию Фомичу. Тот, между старорежимных учебников, нашёл листок, сложенный вчетверо. Развернул и сказал калмыку:
- Неграмотный я, Каюм, посмотри сам.
Каюм заржал и ответил:
- Сыдболча Каюм, гызыр лы бак, гызыр лы бек. Га, га, га…
- Михей, ты прочти.
"Проверяют Михея", - думалось попутчику.
- Читай, Михей, читай правильно. Печать-то с серпом и молотом я разглядел, а что написано?
- Товарищ Нежданов Борис Иванович, учитель словесности, естественных и прочих наук направлен в станицу Осеньщина, ради организации школы. Выдано 10 апреля сего года. ГубСовНарХоз Народный комиссар Великаннов П.П.
Учителю вернули чернокожий портфель и мандат.
- Ну, лады, коли так. – Пожилой казак махнул своим спутникам расступиться и ехать дальше. - Айда.
Калмыки, так же медленно, как и прежде, тронулись за Акинфием Фомичом. Каюм запел что-то про санбайну. Михей ещё раз достал кисет и скоро уже задымил новой козьей ножкой. Учитель сидел ни жив, ни мёртв.
- Поедем, что ли? Вечер уже, - заговорил Шахматов, и тарантас последовал за лошадкой. Учитель благодарно посмотрел на Михея и, вырвав из его руки самокрутку, жадно затянулся. Михей с трудом подавил улыбку.
- Кто это был? – тихо спросил пассажир.
- Это? Старик Акинфий Поздняков, подъесаул в отставке ещё с японской. Активист наш и первый председатель комитета бедноты. Самый преданный вам в округе человек. Поротый белыми за то, что коня своего в степь пустил, лишь бы им не отдавать. Самооборону от банд он организовал. Три отряда из калмык. За тобой они, наверно, ехали, товарищ уполномоченный! Кобылу тебе вели!
И Матвей, наконец, дал волю смеху. До слёз истерил, до коликов в животе. Даже лошадь оглядывалась. Чуть из тарантаса не выпал. Попутчик его схватился за голову:
- Что ж ты, контра, молчал? Что же ты меня компрометировал!
- Так ты мне сам сказал: дурак – я учитель! Я ж тебе подыгрывал!
Уполномоченный матерился, на чём свет стоял. Спрыгнул с седалища, достал из-под него кобуру, потряс ей и сунул обратно в портфель, потом бумаги и мешочек с печатями. Шахматов продолжал смеяться и плохо расслышал его слова:
- Хорошо смеётся тот, кто смеётся последний.
О себе: Литяжинский Сергей Валентинович, 1968 года рождения (52 года). ФИО настоящие. Всю жизнь прожил в Калуге. В молодости был хиппи. Настоящим, как в «Доме солнца». Чуть позже пережил яркий период обретения Бога. В 22 года удалили, почти безнадёжную, опухоль мозжечка. Сейчас инвалидность, 3 группа. Образование: Калужский педагогический университет (КГПУ, 97), биофак. Практически с момента окончания учёбы и до сегодня проработал в сфере ресторанного бизнеса. Последние 15 лет сомелье. В студенческие годы написал несколько рассказов и статей для калужской газеты «Весть». В зрелом возрасте достаточно много писал для калужского глянца (ж-л «Жить Хорошо») развлекательных статей о вине и на околовинные темы. На «Текстсале» как копирайте продавал свои статьи о всякой ерунде. Так что, библиографии нет, и у вас есть возможность, открыть новое имя)))
