Второй день сыпала холодная морось, скрывая округу в туманной дымке. Черные поля в пятнах грязного снега превратились в непролазные болота, где взгорок, там еще видна земля, а низинки заполнены жидкой холодной грязью вперемешку с талым снегом. Ни пройти, ни проехать…
— Скорее бы… — вздохнул усатый пожилой солдат, прислушиваясь к редким разрывам снарядов. — Уж надоело ждать. Который день не двигаемся. Раскиселило поля. Не пролезешь. А морось сеет и сеет. Вся одежка наскрозь промокла, — и снова вздохнул. — Скорее бы…
— Успеешь на тот свет, — хохотнул разбитной высоченный крепыш в драной телогрейке, из которой торчали клочья ваты, и в шапке, сдвинутой на затылок. — Я вот не тороплюся. У меня еще на этом свете столько недоцелованных девок осталось, что, ну просто не могу помереть, пока всех не переобнимаю, не потискаю…
Он зажмурился и мечтательно чмокнул толстыми губами.
— Тьфу, дурень! — не удержался, сплюнул под ноги сосед, сидевший напротив пожилого солдата. — Ты, Мокеич, не слухай этого обормота. У кого что, а вшивому баня, так и у нашего Петьки. Все разговоры к бабам сведет…
— Да я не обращаю внимания, — сказал старый Мокеич, взглянул на темное низкое небо, по которому изредка пробегали всполохи от разрывов, прислушался к монотонному шороху мороси, к беспорядочной стрельбе со стороны фашистов, вздохнул и снова глаза в землю. — Он же молодой. Кровь играет, вот и болтает, что ни попади. Тут понимаешь, Федор Василич, какое дело… Ждать не люблю. Если в атаку, так сразу, чтобы подняли нас и вперед на фашистов и гнать их, сволочей, ни на минутку не останавливаясь, пока последнего не прикончим. А ежели уготована судьбой поймать мне пулю, пусть тоже сразу будет. Ну, чтобы сам не мучился и других не мучил. Чмокнет в лоб, и нет меня. Я заранее место для себя присматриваю, когда в атаку поднимают, — он чуток приподнялся, осторожно выглянул из окопа и ткнул пальцем. — Вот и сейчас… Ты, Федор Василич, видишь лесок? Вон, березоньки растут. Если мне уготовано пымать пулю, средь березок схороните и напишите, что здесь лежит Порфирий Мокеич Лукин из деревни Наумовка, что под Томском. Обязательно схороните под березками! Светлые они, чистые. Пусть над головой шумят. Глядишь, какой-нибудь путник остановится. Прочитает, что я здесь лежу. Глядишь, помянет. Ну, а не помянет, пусть просто посидит под березками. Отдохнет в теньке, своих вспомнит, а потом дальше пойдет…
— Ну что торопишься-то, Порфирь Мокеич? Как начинается подготовка к атаке, так про свою пулю вспоминаешь, — опять влез разбитной Петька и прихлопнул широченной ладонью шапку, которая едва держалась на затылке. — Твоя пуля тебя найдет, если на роду написано, можешь не беспокоиться. Она мимо не пролетит. И не нужно её ждать, только душу травишь. А надо чтобы нежданно, чтобы раз и всё тут. Ну, как я делал, пока меня на фронт не отправили. К примеру, понравится девка. Я не жду, вокруг не хожу и не вздыхаю, как другие делают. А подскакиваю и говорю — «Здрасьте вам!», сграбастаю девку, и тут же в щечку чмокну. А сам держу её. Крепко, чтобы не вырвалась! И она прям на глазах начинает таять. «Ах, Петюня, как же ты посмел без разрешениев?» — а сама прижимается. А что я? Тут разрешение не треба, а нужна смелость, вот как у меня, к примеру. Ага…
— Тьфу ты, бесстыдник! Гляди, отцы-то быстро ребра пересчитают. Не поглядят, что вымахал оглобля оглоблей, вмиг юшкой зальешься, что девок позоришь, — опять чертыхнулся Федор Василич, а солдаты, сидевшие в окопе, реготнули, но тут же притихли, когда командир взвода, склонившись, добрался к ним, внимательно осмотрел всех, потом кивнул небольшому юркому Корнею Мохову, что-то шепнул, снова взглянул на солдат, нахмурился, когда они засмеялись и, выбравшись из окопа, они вместе с Корнеем Моховым быстро проползли по раскисшему снегу и прошмыгнули в крайнюю разбитую избу, стоявшую подле небольшого озерка. — Гляньте, наш-то снова в разведку полез. Ох, отчаянный! Теперь будут вместе с Моховым за фашистами наблюдать. Не иначе, в атаку поднимемся. Скорее бы война закончилась. Весна. Землица истосковалась. Пахать-сеять нужно, а мужиков не хватает. Если вернусь домой, упаду на землю и буду обнимать её и ласкать, как бабу свою. Эх, жизня…
Он вздохнул. Вытащил кисет и задумался, вспоминая прошлую мирную жизнь и супругу свою, а потом опять завздыхал и стал сворачивать цигарку.
— Наш взводный еще молоденький, а серьезный — страсть, — провожая взглядом взводного и Мохова Корнея, покачал головой Мокеич и ткнул локтем. — Угости табачком, Федор Василич, а в следующий раз мой покурим.
Они закурили и замолчали, каждый о чем-то задумавшись.
И солдаты, сидевшие в окопе, тоже молчали, прислушиваясь к разрывам снарядов.
— О, лупят и лупят, — прислушиваясь к редким одиночным залпам, не удержался и сказал разбитной Петька. — Слышь, братцы, если подсчитать, сколько снарядов и пуль выпустили на заводах, и если бы каждая из них попала бы в фашиста, думаю, давно бы война закончилась. Факт! Всех бы перебили. Вот почему не придумают такие пули, чтобы, к примеру, стрельни в любую сторону, а она все равно попадет во врага? Мы бы всех врагов перебили. А тут стреляют в небо, как в копеечку, тока боеприпасы переводят. Эх, умишка не хватает мне, а то бы…
Он замолчал и зажмурился, мечтая, если бы и правда, взял бы да придумал такие пули, чтобы сразу наповал разили всех фашистов и прихвостней, вот тогда бы… Петька вздохнул.
— Ну-ка, никшни! — хмуро сказал солдат, кутаясь в потрепанную шинель. — Неча других осуждать, а лучше за собой смотри, как стреляешь и не суй нос, куда не просят, а то можно и потерять. Если не отстрелят, тогда…
Он замолчал, и неопределенно покрутил в воздухе рукой.
— Ты это что — пугаешь меня, да? — взвился крепкий Петька, но тут же в раскоряк уселся на дно окопа, когда его дернули за полу фуфайки.
— Что бошку-то под пули подставляешь, дурень? — со всех сторон заговорили солдаты. — И так мозгов не хватает, а тут бы фашисты последние вышибли. Они же не дураки. Враз бы решето сделали. Там же у них снайпер сидит. Головы не дает поднять, а ты выстрочился. На те вам, какой я храбрый! Ага, велика фигура, да дура…
— А что он вздумал пугать меня? — снова стал заводиться Петька. — Тоже мне, напугал ежа голой…
И замолчал, когда ему в бок ширнули кулаком.
Где-то в стороне протарахтела короткая очередь, за ней другая. Со стороны немцев заполошно застрочили пулеметы и так же быстро затихли. Чуть погодя снова донеслись короткие очереди и с той стороны озера заработали минометы.
— Глянь, как фашистов выманивают, — ткнув корявым пальцем, усмехнулся Порфирий Мокеич. — Сейчас наши наблюдатели наставят крестиков, где пулеметы, минометы и орудия находятся, разведчики вернутся, глядишь, языка приволокут, в штабе обсудят и дадут команду из пушек стрелять, и куда только фашистские минометы разлетятся. Что ни говори, а у немцем нервишки шалят. Не то, что в начале войны были. А сейчас разочек стрельнешь, а они наугад всю обойму выпускают, да еще торопятся! Эть, дураки-то какие!
— Дураки или нет, а сколько наших полегло за годы войны — это не счесть! — проворчал Федор Василич, взглядом проводил взлетевшую ракету, прислушался к редким очередям и вздохнул. — Видать, правда, нужно к атаке готовиться. Не зря уж который день наши беспокоят фашистов, — и ткнул корявым пальцем. — Вон-вон, слышите? Ага, опять наш пулемет застрочил. И там не удержались, вон как стараются. Что ни говори, а наши — молодцы, да еще какие! Вон, какую подготовку ведут. Я нынче видел Ивана Головина. Он шепнул, что скоро поднимемся. Большое наступление ожидается. Ведь не зря же танки под покровом ночи подошли. Там в лесочке спрятались. Скорее бы…
Сказал и вздохнул, зябко поводя плечами.
— Это хорошо, что танки будут, значит, мы за ними пойдем, — радостно сказал Петька. — Такая силища попрет, все фашисты разбегутся.
— А ты хотел впереди танков побежать? — солдаты хохотнули и тут же притихли. — Представляем, как наш Петька, словно заяц, зигзагами в своей драной телогрейке несется быстрее танков. От такого вида все немцы будут драпать. Ты бы Петька свою телогреечку подлатал. Хвастаешься, за девками ухлестываешь, а сам в драных штанах разгуливаешь. Так и отморозить недолго…
И опять расхохотались, но тихонечко, чтобы не услышали.
— Что ржете, жеребцы? — опять взвился высокий нескладный Петька. — Это в прошлую атаку всю телогрейку продырявило осколками. Как рвануло неподалеку, думал, что всё — конец пришел, в башке до сей поры звенит, дым рассеялся, весь целый, ни царапинки, а вся одежка в клочья, даже сапоги в двух местах зацепило. Видать, не мой снаряд прилетел. Да, Мокеич? Ты же мастак по своим пулям…
Сказал и хитро покосился на пожилого усатого солдата.
— Не щерься, не щерься, — заворчал Мокеич. — Тебя ничем не возьмешь. На штык напарывался, чуть ли кишки по земле не волок, другой бы помер, а ты жив остался. Вернулся из госпиталя, так словно шило в одно место сунули. Никакого покоя нет от тебя. И стреляли, даже на переправе умудрился выплыть, когда рядом с плотом разорвался снаряд. Все потонули, а он выбрался…
— Так это же… — кто-то из солдат реготнул. — Говорят, что оно не тонет, так и наш Петька…
Не договорил. Петька не удержался и с размаху приложился широченной ладонью по каске. Солдата качнуло. Даже не качнуло, а у него словно ноги разъехались, и он лицом ткнулся в грязь. И тут солдаты не удержались, взглянув на него, когда он возился в жидкой грязи, пытаясь подняться.
— Я вижу, и ты не тонешь, — с ехидцей сказал Петька, но тут же ухватился за воротник и дернул солдата, поднимая с земли. — А в следующий раз могу и покрепче приложиться. Я бычка с ног валю, а ты, худосочный, от одного удара из штанов выскочишь, — и тут же, зажмурившись. — Эх, помню, как однажды с Танькой Колесниковой вдоль речки гуляли, а навстречу нам…
— Ну вот, опять взялся за старое, — перебил Мокеич. — О чем бы ни говорил, все разговоры к девкам сведет.
— А что еще делать-то? — сказал Петька и снова мечтательно зажмурился. — Вот вернусь после войны и сразу женюсь, — он помолчал, нахмурившись. — Нет, не сразу. Сначала наверстаю, что из-за войны не успел, а потом уж женюсь. И девку возьму тихую да работящую. Пусть не красавица, пусть. Главное, чтобы по душе пришлась. Эх, зажили бы с ней!
И замолчал.
Молчали и солдаты. Каждый сидел и думал о своем. Может семью вспоминали и родной дом, а может, думали про эту проклятущую войну и мечтали вернуться домой. Контуженными, израненными, без рук или ног, но вернуться. Наверное, так и было…
— А у нашего комбата отец погиб, — неожиданно сказал Федор Василич. — Помните, пополнение подоспело, когда фашисты хотели прорваться под Ивановкой? Они в последний момент подоспели, и их сразу же бросили в бой. Некогда было знакомиться, как наш взводный сказал. Сразу в бой! А потом, когда бой закончился, стали подсчитывать потери. Раненых в санбат или в госпиталь определили, а документы погибших понесли комбату. И тут выяснилось, что среди них был его отец. Вот так судьба распорядилась, что оба в одном бою находились, и друг друга не увидели. Комбат почернел, когда взглянул на документы. Теперь всю жизнь будет корить себя, что отца не сберег. Эх, жизня…
Федор Василич вздохнул и ссутулился, опустив голову.
— Ну, а если бы знал, что батя прибыл, неужто бы отца в бой не пустил? — откуда-то донесся голос. — При себе стал бы держать, да?
— Мы не знаем, что у комбата на уме, — пожал плечами Федор Василич. — Всё же отец, но в то же время он — солдат…
Замолчал и опять пожал плечами. Достал кисет. Неторопливо скрутил цигарку. Прикурил. Несколько раз затянулся и протянул Мокеичу.
— На, друг, покури, — глухо сказал он и прислушался к нарастающему гулу канонады. — О, наши палят. А потом, наверное, и мы тронемся.
— Скорее бы, — сказал Мокеич и, обжигаясь, торопливо стал затягиваться, а сам нет-нет, но поглядывал то в сторону леска, где были танки, и откуда ветром доносило запах солярки, смешанной с дымом, то в сторону немецких окоп, откуда слышны были разрывы снарядов, и взлетала черная земля вперемешку с комьями снега. — Не люблю ждать. Скорее бы…
Он повторил, покрутил в руке небольшой тлеющий окурок и сунул его Петьке, который стал быстро затягиваться едким дымом.
В окоп скатился взводный. Следом юркнул Корней Мохов, чуть было не свалился на спину Порфирия Мокеича. Чертыхнулся и сразу же бросился к блиндажу. Взводный помотал головой. Схватился рукой за каску. Голова дергалась после контузии. Долго смотрел на солдат, сидевших в окопе. Потом с недоумением взглянул на Петьку и рявкнул.
— Никандров, почему у старшины не заменил ватник? Я кому говорил, а?
— Так это же… — Петька развел руки в стороны. — Это… Я несколько померил, а рукава до локтей. Как же воевать-то буду? Старшина сказал, что подберет для меня и притащит. Видать, не может найти.
Сказал и снова развел руками.
Взводный нахмурился. Опять посмотрел на него. Скрипнул зубами. Погрозил кулаком. Поднял голову и прислушался к гулу.
— Скоро в атаку двинем, — сказал он, и задергалась щека, в оскале открывая рот, и взводный тут же схватился за нее. — Петров, Шорсткин, что головы высовываете. Отстрелят, и не заметите. А ты чего развалился посреди окопа? — он рявкнул на солдата, который сидел, ковыряясь в вещмешке. — Не на базаре сидишь. Сдвинься! Приготовьтесь. После артподготовки пойдем. По сигналу красной ракеты поднимайтесь. И не высовывайтесь раньше времени, не подставляйтесь! Где взвод Малинина? Там? — он махнул рукой и заторопился в ту сторону, крикнув снова. — Ждите ракету. Ждите!
И, пригибаясь, по окопу торопливо направился в сторону леска.
Следом, туда же, пригнув голову, направился политрук. Остановился возле них. Задумчиво взглянул, а потом улыбнулся.
— Ну, бойцы, держитесь, — хрипловато-простуженным голосом сказал он. — Прошло то время, когда мы отступали. Ждите ракету. Теперь будем гнать фашистов с нашей земли-матушки. В шею гнать, чтобы никогда к нам не совались. Нас не победить, потому что мы…
И он замолчал, крепко сжал кулак и погрозил. Нахмурился, снова посмотрел на солдат и заторопился к другому взводу, который неподалеку от них расположился.
— Ну вот, снова ждать, — заворчал Мокеич, а сам невольно провел рукой по застегнутому ватнику, чуть сдвинул каску на глаза и застыл, прислушиваясь к разрывам снарядов, потом взглянул на березовую рощицу и не удержался, ткнул локтем. — Ты, Федор Василич, не забудь, о чем попросил тебя. Ежели встречусь со своей пулей, знаешь, что делать.
И кивнул в сторону березового леска.
— Мы еще повоюем, — покосившись, медленно сказал Федор Василич. — Мне за сынков нужно рассчитаться. Никак нельзя помирать. Поклялся, до самого Берлина дойду, но отомщу за сыновей. Сполна, с лихвой рассчитаюсь.
Медленно говорил. Каждое слово, словно камень ложилось на душу. Зубами заскрипел: громко, знобко — больно. И снова лицо в камень превратилось. А взгляд тяжелый и колючий…
Солдаты притихли. Редкий раз скажут что-нибудь, и снова тишина. Вроде спокойно сидят, а в то же время, словно струны натянутые. Тронь и зазвенят. Тронь, и сорвутся с места.
И тут наступила тишина. Закончился артналет. Такая тишина, аж в ушах зазвенело. Солдаты подняли головы, всматриваясь в тусклое серо-черное небо, где красной гвоздичкой расцвела ракета. И тут же взревели танки и понеслись в сторону врага. Неподалеку, на краю окопа, политрук поднялся во весь рост, взмахнул рукой и, перекрывая танковый гул, в воздухе разнесся протяжный хрипловато-простуженный голос:
— Батальо-он, в атаку!
И, разрастаясь, прокатилось широким фронтом оглушительно-непобедимое:
— Ура-а-а!
Солдаты шли в атаку…
Смирнов Михаил Иванович, родился в городе Салавате, год рождения: 27 сентября 1958 г., печатался: «Литературная газета», «Литературная Россия», «День литературы», «Молодая гвардия», «Литера», «Работница», «Сибирские огни», «Литературный Крым», «Казань», «Белая скала», «Балтика», «Простор», «ДОН_новый», «Камертон», «Родная Кубань», «Воскресение», «Великоросс», «Гостиная», «Север», «Бельские просторы», «Литературный Азербайджан», «Южная звезда», «Северо-Муйские огни», «Огни над Бией», «Отчий край», «Петровский мост», «Луч», «ЛиФФт», «Кольцо А», «Приокские зори», «Жемчужина», «Новый континент», «Нёман», «Слово\Word», «Зарубежные задворки» и др. Лауреат ряда литературных премий, в том числе Международной премии «Филантроп»; Международного конкурса детской и юношеской художественной и научно-популярной литературы им. А.Н. Толстого; Международного литературного конкурса на соискание премии им. А. И. Куприна;Международного конкурса Национальной литературной премии «Золотое перо Руси» и мн. др.
