В день смерти Эдуарда Лимонова я сделал свой первый набросок будущего очерка об ушедшем писателе, но опасаясь того, что мои заметки потеряются в общем информационном вихре, вызванном смертью Эдуарда Вениаминовича, отложил их до лучших времен. Пожалуй, сейчас настало время поделиться своими впечатлениями и воспоминаниями - надеюсь, что они окажутся интересными бесчисленному количеству поклонников творчества Лимонова. И я один из них...
В прозе Лимонова я увяз в предельно молодом возрасте. Привязанность к его хлесткому стилю повествования, вербальной смелости и откровенности в изложении событий, равно как сами события, выхваченные им из глубин океана собственной жизни, преследует меня и сегодня... Несмотря на скромные физические параметры Лимонова-человека, писатель Лимонов - это гигантский ледокол, уверенно раскалывающий почти непроходимые льды тенденционости и одномерного взляда на мир. Льды устоявшихся, однако отслуживших традиций. Льды спорных, хотя и принятых большинством истин, удушающих и калечащих индивидуальность. Всем известно, что когда корабль подобного размера тонет, вокруг него образуется громадная всезасасывающая воронка. В этой умозрительной воронке вспоминаются, чтобы потом безнадежно ичезнуть в океане прошлого, персонажи вроде бы не имевшие прямого отношения к Лимонову - они не были его друзьями, знакомыми и даже полузнакомыми. Просто случайными встречными... Тонут, естественно, в моем сознании – так же, как я неизбежно тону в их сознании. Но благодаря этим случайным персонажам особенности личности Эдуарда открываются четче, ярче, наглядней... Я тоже был знаком с ним лишь шапочно, но о некоторых, казалось бы, малозначимых встречах с Лимоновым я и хочу сейчас рассказать.
И еще одна вещь – в предлагаемом очерке я не ставил перед собой задачи сотворить липово-безгрешный образ борца за справедливость, эдакого современного нигилиста левых взглядов, иногда ошибающегося, но в целом невинного и беспорочного. Дескать, брякнуть мог что-то... но на деле, хороший. Слова – это и есть дела в моем понимании. Особенно для писателя. И я не намерен лепить вышеописанный образ по стандартным лекалам, исходя из банальной сентенции - о мертвых или хорошо или ничего. Хотя бы потому, что сам Лимонов был против подобной лажи. Он был широким человеком, способным принять удар и, если мои критические замечания долетят до Эдуарда Вениаминовича, очень надеюсь, что пребывающий в мире ином прозаик простит малоизвестному поэту честную констатацию некоторых фактов его жизни. Я руководствовался лишь беспристрастной (как мне это виделось) необходимостью обрисовать его внутреннюю трагедию. Боль, которую он тщательно и умело маскировал, но которая стала очевидна мне после внимательного, если не пристального, взгляда на его жизненный путь и после анализа ряда случайных встреч с ним. Никакого очернения я в этих заметках не вижу.
***
Начну с самого начала - в Нью-Йорке я его не застал. Он покинул этот город до того, как я появился в нем. "Это я - Эдичка" - проникновенный роман, в том числе, и о третьей волне русской эмиграции, к которой принадлежит и сам автор, уже тогда был бестселлером, который я прочитал в течение суток, как говорится, на одном дыхании. Именно так я проглотил и другие его ранние книги: "Палач", "Подросток Савенко", "Записки молодого негодяя", "Дневник неудачника" и др. Моя первая встреча с Лимоновым случилась в Москве. Летом 1997 года в театре Маяковского состоялось открытие выставки живописных работ его бывшей супруги Елены Щаповой. Кстати, этот вернисаж описан в блестящей "Книге мертвых", где слово работы взято автором в скобки. Увы, Эдуард прав – искусством художества Елены Щаповой назвать трудно. Как бы то ни было, после многолетнего отсутствия я вернулся в Россию и пошел на эту выставку с надеждой встретить именно Лимонова. Несмотря на существенную разницу в возрасте и почти полярную разницу характеров, наши судьбы схожи в одном - в желании обрести некогда потерянную (или отнятую) почву. Я подошел к Лимонову и сказал: "Рад встрече с вами, Эдуард - я недавно из Нью-Йорка. Привет вам от Кости Кузьминского..."
На самом деле, никаких приветов Кузьминский через меня не передавал, хотя я хорошо знал поэта и неоднократно бывал у него в гостях. Лимонов широко улыбнулся и спросил: "Ах, да, Костя... чего он там делает сейчас?" "Пишет воспоминания, - недолгая пауза, – о ваc…" Лимонов громко раccмеялся: "обо мне... ему хоть что-то платят за это?” Он пребывал в прекрасном настроении в тот вечер. Был общительным и открытым. Затем я заметил одного из столпов лианозовской поэтической школы и давнего знакомого Лимонова - Игоря Холина, стоявшего в одиночестве с пластмассовым стаканчиком, наполненным белым вином. В уже упомянутой “Книге мертвых” Холину посвящена глава. Точней, одна глава на двоих с Генрихом Сапгиром. Лимонов пишет о противоречивой натуре поэта, о его странных, иногда неблаговидных поступках, впрочем, не отказывая Холину в большом таланте. Чтобы не быть голословным, приведу реминисценцию Лимонова о вышеупомянутом вечере: “Он был чрезвычайно худ, чувствовалась усталость от жизни, разочарование… – пишет автор мемуаров, - как будто он не достиг желаемого. Как будто результат жизни его разочаровал”. Холин, действительно, производил тогда не столько угрюмое, сколько чрезмерно серьезное впечатление всепонимающего человека, которому не слишком нравится происходящее вокруг него действо. Однако, в отличие от автора “Книги мертвых”, Холин не произвел на меня впечатление человека, итожившего свою жизнь в тот летний вечер.
(Игорь Сергеевич Холин умер два года спустя. Его стихи мне не нравились так же, как стихи Генриха Сапгира. Однако мое отношение к Сапгиру резко изменилось после того, как московский журналист Григорий Нехорошев прочитал мне одно из его стихотворений. Я несколько раз пытался проникнуться поэзией Холина – пока не получилось. Так же, как я не проникся поэзией Эдуарда Лимонова – ни ранними, ни поздними его стихами. Но всему свой черед, возможно...)
Кого я только ни видел (ни встретил) на той далекой выставке Щаповой, кроме самой, заметно сдавшей, если сравнить с былыми фотографиями, виновницы вернисажа, естественно. И главного редактора холдинга “Cовершенно секретно” Артема Боровика, годом позже погибшего в авиакатастрофе под весенним небом Подмосковья, когда его самолет рухнул, не успев набрать высоту. И своего будущего босса по “Независимой газете” уже упомянутого Григория Нехорошева - на тот момент заместителя Боровика в должности главного редактора журнала “Лица”, издававшегося под крышей “Совершенно секретно” (сейчас Григорий проживает в Латвии и совершает периодические визиты на Родину). Встретил я и другого ветерана-лианозовца - поэта Славу Лена, двумя годами позже ставшего соратником Лимонова по национал-большевистской партии, незадолго до двухлетнего пребывания Эдуарда в лефортовском санатории. Не было там только Генриха Сапгира... В уже упомянутой “Книге мертвых” Лимонов пишет о том, что так и не встретился со своим другом Сапгиром после возвращения в Москву из странствий дальних и долгих. Эдуард объясняет это тем, что Сапгиру была непонятна “наша пестрая жизнь, утренние пикеты под снегом, партийная работа” и т.д. На самом деле, причина, как мне кажется, в другом – Сапгиру была непонятна политическая деятельность Лимонова. Его игры в политику под флагом национал-большевистской партии, весьма напоминавшим свастику...
***
Двумя неделями позже я случайно встретил Лимонова в несколько ином состоянии духа. Но прежде чем рассказать об этом эпизоде, необходимо подчеркнуть то, что Эдуард - блестящий мемуарист. Кроме вышеупомянутой "Книги мертвых", я читал его не вполне мемуарную, но очень похожую по манере повествования книжку "Священные монстры". В ней Лимонов пишет о знаменитостях разных эпох, ставших культовыми фигурами, согласно определению автора, - священными монстрами. Я, конечно, не согласен с Эдуардом Вениаминовичем в оценке значимости тех или иных персоналий, например, - фигуры Джона Леннона. Отрицая коллективный гений "Битлз", он противопоставляет им выделявшегося лишь яркими одеяниями (на грани безвкусицы), но не слишком талантливого, несмотря на титул короля рок’н ролла, Элвиса Пресли. Вообще, в том, что Лимонов мельком написал о флагмане Битлз, прослеживается искажение фактов и, как это не печально, плохо скрываемая зависть... Лимоновская шкала измерения жизненного успеха иногда, вообще, удивляет. Например, он пишет о возлюбленной Леннона, – дескать, Йоко намного старше Джона. Автор “Книги мертвых” видит в этом факте некую ущербность и чуть ли не глобальную неудачу на личном фронте. Cмешно, не правда ли?.. Однако, более примечательно другое. В книге отсутствуют два других - уже отечественных и, несомненно, священных монстра – Есенин и Высоцкий.
Причина, как мне кажется, лежит на поверхности - всенародная любовь. Любовь, которой по сей день обласканы оба поэта. Они настолько популярны в среде широких народных масс России, что в рассказе об этих фигурах очень легко оступиться и сказать что-то неприемлемое, неправильное, с точки зрения многомиллионного “простого” народа. Черкнуть несколько слов или предложений, которые автору потом ни за что не простят те самые народные массы, любви которых Лимонов так страстно добивался всю жизнь – ибо тиражность, узнаваемость на каждом углу, частое появление в ящике и, конечно, всенародное почтение – означало для него (также и для многих других) – подлинное признание...
***
Сказанное выше очень точно проиллюстрировала другая встреча с писателем, состоявшаяся месяцем позже. Я должен сказать, что в те дни я общался со спектром совершенно разных людей - среди которых были и некоторые мои школьные друзья, ведущие весьма темный, попахивавший криминалом, образ жизни (но школьным друзьям – тем, что родом из детства, можно простить многое), и московские литераторы и поэты (именно тогда я познакомился с Сашей Еременко, Иваном Ждановым, Александром Самарцевым, Эргали Гером и многими другими. Общался я и с запредельными маргиналами в лице лесбиянок и геев... Конечно, не в связи с их ориентацией – они просто казались мне любопытными персонажами. Например, с лесбиянкой по имени Марина, что, впрочем, не помешало ей пару раз заночевать и со мной. Среди моих знакомых был также “русский голубой” - Вася, как он сам однажды отрекомендовался.
И вот стоим мы однажды с моими нетрадиционными знакомыми (ребятами совсем неглупыми) возле памятника Тимирязеву (у Никитских ворот), и вдруг Василий замечает, что мимо нас быстрой походкой идет Эдуард Лимонов в сопровождении молодого человека с внешностью, которая представляла собой некую помесь гопника и охранника, но охранника при деле – работающего на весьма элитную клиентуру. Вероятно, в тот день он охранял Лимонова, поскольку внешность этого парня – ну, никак не проходила в качестве интеллектуального спутника Эдуарда. Впрочем, не судите о книжке по ее обложке, как любят говорить американцы.
Далее, Вася говорит мне: “Сергей, познакомь меня с ним – ты ведь поэт, вы все друг друга знаете”. В этот момент Лимонов и его спутник остановились у ларька, купив коробку конфет и бутылку вина... В те годы вино и даже водка свободно продавались в уличных ларьках. Я подошел к Лимонову и попросил его о следующем: “...Эдуард, мой друг и ваш давний поклонник хочет познакомиться с вами. Не могли бы вы уделить нам несколько минут?” Лимонов безупречно вежливо, но c совершенно иной, нежели чем в театре Маяковского, интонацией, отклонил мою просьбу: “Извините, но мы сейчас очень спешим”. Мне кажется, что он узнал меня и даже посмотрел с некоторым любопытством как на странного человека, намного моложе его, зачем-то рванувшего из Н-Й в “бандитскую” Москву. Повторюсь, все было очень вежливо - запредельная адекватность.
Думаю, что настало время очертить несколько доминирующих черт характера Эдуарда Лимонова. Во-первых, доведенные до совершенства прагматизм, организованность, вежливость, адекватная реакция на происходящее... и, я бы сказал, нарочитая антисентиментальность. Впрочем, о последнем свойстве характера он абсолютно недвусмысленно пишет в собственных произведениях. Да, это так. И в то же время - в смелости ему, безусловно, не откажешь. Однако, это была... продуманная, что ли, смелость. Продуманная смелость и придуманная, ”показная” жестокость. Именно для обозначения “жестокости”, столь необходимой для большого политика, он сочинил миф о непосредственном участии в расстреле плененных (кажется, хорватских) cолдат во время своей “битвы за Сербию”. В охваченной пожаром войны Сербии он, безусловно, присутствовал и, может быть, даже “ежедневно ходил на войну”, как он пишет. Впрочем, ходить на войну можно по-разному – можно участвовать в атаках по команде “наверх”, а можно разгружать машины с боеприпасами или, скажем, охранять лазарет. Что, впрочем, тоже требует несомненного мужества и храбрости. Война есть война. А вот в холодный расстрел плененных противников, с определенной регулярностью производимый Лимоновым под началом сербского военного командования, поверить трудно. И это не только мое мнение. Вторая важная черта характера Лимонова – всепоглощающая, почти физическая потребность находиться в центре всеобщего внимания. А что для этого требуется? – любовь и признание народных масс (признание интеллигенции он уже давно завоевал), которыми обладали вышеупомянутые Высоцкий, Есенин и нелюбимый им Джон Леннон. Священные монстры.
***
Любовь и признание толпы, которых он так и не добился... И в этой безответной любви, как мне кажется, таилась внутренняя трагедия Лимонова, которую он, будучи победителем, никогда не признавал и не демонстрировал публично в жизни или на бумаге. Мне думается, что последние дни его жизни окрашены в не слишком веселые тона какой-то недоделанной работы. Вышеупомянутая жажда народной любви втянула его в русло сомнительной политики на грани фола. Когда политическая жизнь (а не ее муляж) еще существовала в России. Он был искателем этой любви, не будучи рубахой-парнем (каким иногда рисовал себя) или запрограммированным висельником “есенинского” типа. Не был он и обуянным фанатической идеей “горланом и главарем”, позже наложившим на себя руки в последний год обостренного разочарования в результатах революции, на которую он положил жизнь. Однако в завершение этого пассажа скажу, что “Священные монстры” – предельно интересный взгляд Лимонова на особенности различных эпох, тенденций и мифов, равно как на людей, сотворивших эти мифы собственной жизнью.
Перед тем, как поставить точку под этими заметками, я расскажу о еще одном эпизоде, как бы подчеркивающем упомянутое выше неприятие Лимонова обыкновенными людьми - так называемыми, обывателями, которые являются большинством всегда и везде. В любой стране мира. Неприятие неоднократно напоминало о себе непопулярностью партии Лимонова. Да, НБП не допускали к выборам, а если б и допускали... Всем известно, что выборы в России – явление весьма сомнительного характера. И все же, и все же... Объяснение этой непопулярности кроется не только в том, что ребята из его партии занимались, простите х... й, называя ее политическими акциями, – такими, как срывание латвийского баннера с флагштока посольства прибалтийской страны, установленного на крыше отведенного представительству здания, или забрасывание американского посольства яйцами и прочими “холостыми” лимонками. Хотя тогдашний президент Америки Клинтон вполне заслуживал осуждения за совершенно неоправданные авиационные налеты на маленькую Сербию – не более виноватую в балканском кровопролитии 90-х, чем другие республики тогдашней Югославии, однако осуждение американских или (внутренне российских) преступлений той эпохи нужно было проявлять совсем иначе...
И наконец, несколько штрихов об еще одной, подытоживающей мое повествование, встрече с Лимоновым. Я неоднократно бывал в его “бункере” и видел членов его партии – в основном, это были предельно интеллигентного вида ребята с осмысленными и, возможно, чересчур “трезвыми” лицами. Кстати, в лимоновском подвале царил строгий сухой закон. Однажды мы переступили порог бункера вместе с моим другом – журналистом Артемом Баденковым, и поэтом Германом Лукомниковым – персонажем с решительно богемным поведением и нерусской внешностью. Нас встретили более чем тепло: – Ну вот, новые нацболы пришли! - с радостью воскликнул один из членов НБП... Именно таким был и сам Лимонов – очкариком-интеллектуалом с подлинным, не наносным, состоянием души и мысли. А такие персонажи не становятся общенациональными героями ни в одной стране мира. Народам мира, за редким исключением, как Ганди или Владимир Ильич, например, нужны совсем другие типажи - в политике и даже и в искусстве...
Однажды мы приехали в бункер НБП из Зеленограда вместе с одним из вышеупомянутых “качков” – Лешей Иванниковым, и его тогдашней любовницей Настей. Исчезнувший из моей жизни Леша, несмотря на некоторую начитанность масскультовой литерой, – абсолютно народный персонаж. Мастер на все руки и бывший директор овощного магазина. Прохвост и немножко бандит, а его подруга – “такая ж простая, как все, как сто тысяч других в России...” А в бункере собралось около 30-40 молодых интеллигентов. Вначале говорил Александр Дугин, потом слово предоставили самому Лимонову. Не буду писать об услышанных в тот ранний летний вечер речах. Просто потому, что главное в моих заметках - не общие декларации НБП, а особенности лидера исчезнувшей партии. Дело в том, что мои спутники “из народа” моментально слиняли из бункера, предоставив мне возможность возвращаться в Зеленоград самостоятельно. Позже Леша объяснил это тем, что не мог пробраться на первый ряд, где сидел я, поскольку именно тогда “выступал этот мудак Лимонов”. Настя объяснила свое исчезновение другим “фактом” - собравшиеся в бункере пацаны показались ей, в большинстве своем, голубыми, и она чувствовала себя некомфортно в подобной компании. На самом деле, уверен, – главная причина исчезновения моих друзей совсем в другом. Моим спутникам было интересно увидеть Лимонова не в рамке ящика, а, как говорится, живьем. Я разрекламировал личность главного нацбола, да Леша и сам был наслышан о нем. Однажды он одолжил у меня “Эдичку”, но быстро вернул редкий экземпляр, безапелляционно назвав автора фашистом и едва прикоснувшись к книге. Интересно, каким расплывчатым в последние годы стал термин “фашист” и как легко им швыряют друг в друга представители самых разных противоборствующих партий и конфликтующих сторон. Так вот, моему школьному другу (мы учились в одном классе с 11 лет и до окончания школы) и его возлюбленной не понравился лидер НБП. Не понравились его внешность, манера говорить и прочее... Скажу больше, за плохо скрываемыми внешними объяснениями бегства, четко прослеживался и его лейтмотив – моим спутникам (в общем, неплохим ребятам, но совсем не интеллигентам) Лимонов не просто не нравился... Он был им КРАЙНЕ НЕ СИМПАТИЧЕН. Я и буквой не солгал в своем рассказе о главных перипетиях той давней экскурсии из Зеленограда в Москву, не переиначил основные черты характера экскурсантов и обозначил главную тенденцию, неоднократно подмеченную мной позже, – широким слоям народа, воспитанного на масскульте, – Эдуард, если так можно выразиться – был активно не симпатичен.
В жизни никаким державным шовинизмом от Лимонова и за версту не веяло, а выходки членов его партии – в общем, детские шалости, за которые он, впрочем, несет вполне конкретную ответственность, поскольку некоторые его совсем молоденькие подопечные оказались за решеткой. Кроме этого, Лимонов безусловно ответственен за ряд агрессивных, шовинистичеких, хотя и не принадлежащих лично ему, высказываний, опубликованных в издаваемой им газете “Лимонка”. Например, достаточно прямолинейных призывов бить кавказцев... Конечно, для Лимонова это был всего лишь, эпатаж. Дешевые и грязные политические приемы, пущенные в ход для привлечения самых низких, я бы сказал, первобытных слоев народа к деятельности его партии. Что, впрочем, не вымарывает его вину за использование столь мерзких предвыборных технологий. Повторюсь, ничего шовинистического в самом Лимонове никогда не было – я видел великое множество взятых у него интервью, прочитал почти все его книги и был лично знаком с некоторыми членами его партии. Публикация подобных призывов не помешала ему восхищаться, например, врожденным мужеством чеченцев, дружить с представителями всех бывших советских республик от Латвии до Дагестана. Приведу также уже пересказанный мной в других материалах анекдот из забытой серии “Ереванское радио” – “мы его любим не только за это”.
***
Автор этих строк любит ПИСАТЕЛЯ Лимонова за блестящий роман “Это я – Эдичка”, за “Дневник неудачника”, часто вспоминает некогда вызывавший споры роман “Палач”. Нравятся мне и его поздние, но не менее уникальные по стилю повествования, вещи - уже упомянутые “Священные монстры” и “Книга мертвых”, “Девочка Зверь”, “По тюрьмам”, “Книга воды” и даже “Другая Россия”, “Моя политическая биграфия”, “Нео-большевизм”, “Американские каникулы” и многие другие хиты Лимонова. Довольно часто я коренным образом не согласен с точкой зрения писателя, с его политическими или художественными манифестами, с его мнением по тем или иным - всеохватывающим или сугубо индивидуальным аспектам панорамы, называемой жизнь. Но поспорить уже не с кем... И поэтому мне искренне жаль, что Лимонова сегодня нет с нами. В данном случае, это не проформа, не банальный речевой оборот. Его будет остро не хватать. Несмотря на ряд шокирующих даже меня, и недобрых отрезков его прозы (о поэзии и политической составляющей его жизни я уже высказался), это был большой писатель и большой человек. Куда более искренний, чем многие другие русские (советские) писатели и художники в самом широком смысле этого слова. Он впрыскивал в нашу серую будничность столь необходимый всем адреналин диссонанса, страдал желанием вписаться в массы, но рушил пестуемые теми же массами стереотипы. Внутренне, не соглашаясь с иными предубеждениями ведомых, он всегда был раздражающим бельмом в глазу у ведущих и власть имущих. В какой бы точке мира он ни находился. Мы все можем позавидовать и, может быть, частично научиться его работоспособности, энергии, оптимизму и необходимому, в разумных пределах, авантюризму, неутолимой жажде новых встреч и приключений, способности к безоглядному прыжку в неизвестное и, в то же время, продуманной осторожности, бытовой адекватности и умению ладить с людьми. А также умению уважать мысли другого индивидуума, одновременно оспаривая их на страницах своих книг или публицистических очерков. Ибо замалчивание и “необращание внимания", как известно, самый эффективный способ неуважения. Это был сгусток нечеловеческой воли и огромного таланта. Я неоднократно наблюдал за более молодыми коллегами, пришедшими в сей мир и ступившими на литературную стезю, грубо говоря, на одно поколение после меня ... Лимонов был одним из художественных флагманов и этой генерации писателей. Вышесказанное подтверждается тем, с каким рвением более молодые эмигрантские литераторы уцепились за мою идею написания коллективного письма, адресованного правительству РФ и лично Путину – письма с категорическим требованием освобождения Лимонова из тюремных застенков Лефортова. Правда, несколько позже автор сих строк, забросивший первую удочку с идеей о написании письма в своенравную реку литературного сообщества русской диаспоры, был де-факто исключен из рыболовецкой бригады, подписавшей послание. Не согласившись с рядом принципиальных пунктов письма, я уступил эстафетную палочку данного начинания Ярославу Могутину, Игорю Сатановскому и Алексю Даену. Что ж, река эмигрантской литературы не менее бурлива и непредсказуема, чем литературное море метрополии. Однако этот эпизод кажется мне сегодня сущим пустяком – таким же микроскопическим, как рыболовецкое суденышко, пришвартованное рядом с трансатлантическим лайнером под названием Лимонов. Потонувшим, но не забытым лайнером... Он будет прикован к пристани общественного внимания, как редкий, но по-прежнему боеспособный артефакт. А судовые журналы судна будут перечитываться не одним поколением мореплавателей, как уникальные свидетельства неповторимой и штормящей жизни корабля... Прощай, Эдуард!
Шабалин, Сергей Григорьевич (1961, Москва). Поэт, эссеист, переводчик. Автор трех сборников стихов. Публикации в журналах: “Континент”, “Время и Мы”, “Новая Юность”, “День и Ночь”, ”Новый Журнал”, “Арион”, “Cлово\Word” и др. Номинант премии “Московский счет” (2008). Лауреат журнала “Новая Юность” (2009). Автор литературной программы на радио “Новый Век” (Нью-Йорк, 2002-2003). Стихи Шабалина включены в антологии и тематические сборники, изданные в России и за рубежом. Член СП Москвы. Живет в Нью-Йорке.
