«Едущий в автомобиле, да узнай в идущем по земле подобного себе, не уступающего ни в чем, кроме скорости передвижения, а в ином часто и превосходящего тебя. Остановись и спроси у того прощения за руду, вынутую из обезображенной степи, за побитые вырубками леса, за сотворенные руками (порой без участия головы) электрические моря и другие достижения искусственного мира и получи, пожалуй, прощение за все, кроме глупости, жадности и жестокости.
А пеший, простив возможное, еще и поблагодарит за выплавленное из руды железо, за бумагу, извлеченную из древесины, за электричество, видимое лишь тогда, когда его тратишь, а после посмотрит вслед ускользающему по пыльной дороге экипажу, подумает о важности встречи, которая и для ехавшего значила немного, да и махнет рукой: э-эх! Разлетелись, выходит, по своим жизням. Один ступает по земле, другой ее топчет, один выживает, другой живет, один ждет, другой действует. Как это все получается, спросить хотел, да тот уехал. Ладно, и так».
Винсент Шеремет. «Достижение пешехода»
Горелов живет без спроса. Никому не должен. Землю, воду, воздух, животных, растения – то есть свой мир – Юрий Константинович Горелов получил в комплекте. На время.
– Что? – Он часто употребляет это «что?», хотя слышит замечательно. – Слушай, Юра! Все на время. Но это время, определенное каждому, принадлежит ему целиком. Значит, навсегда.
А я и не спорю. Он, разумеется, прав и в правоте своей распоряжается жизнью, как считает нужным. Сам. Поэтому без упрека и страха. Без страха.
Посещение змеелова. – Горелов, – говорю я ему, – давай напечатаем памятку браконьера: «Юрий Константинович Горелов – зоолог, старший научный сотрудник заповедника Бадхыз на юге Туркмении. Рост выше среднего. Русоволос. В разговоре порывист. Реакция мгновенная. Отлично видит в темноте, за что получил кличку Кошачий Глаз. Улыбается открыто и много. Начитан. Образован замечательно. На левой руке нет фаланги большого пальца – следствие укуса змеи. Азартен. Постоянно готов к спору. Стреляет точно, в том числе и с движущегося автомобиля. Из всех видов охоты признает одну – на браконьеров. В этой охоте беспощаден. Законы знает, но защищает не их, а природу. Чинов и званий не различает». Ну как?
– На самом деле кличку мне дали Дикий Глаз, но так, как ты говоришь, – благозвучнее.
На дворе жара и четвертая четверть века. Мы сидим в домике приятеля Горелова змеелова Юры Орлова. Мое первое путешествие в Бадхыз подошло к концу. Мы ждем поезда. На столе бутылка болгарского вина гамза в оплетке. Окрошка из гамзы и компот из гамзы.
Орлов считает, что красное вино защищает от яда змей, которые его время от времени кусают. Вот он и пьет гамзу вместо воды. Горелов не пьет вовсе. Он должен быть ежесекундно готов к действию и трезв. Алкоголь притупляет реакцию. Он не допускает мысли, что кто-то может его опередить. Может быть, это семейный опыт. Дед его по материнской линии – почетный потомственный гражданин Мурома, строивший Сырдарьинскую и Транссибирскую железные дороги, погиб в офицерском споре в Гражданскую войну. Кто-то хотел провести состав без очереди, возникла ссора. Он допустил ошибку (которую другой дед Горелова – генерал царской армии – не допустил бы). Железнодорожный дед вытащил пистолет позже, чем его оппонент.
Горелов родился в Болгарии, куда эмигрировали через Батум его мать с бабушкой, а из Крыма – отец, подпоручик царской армии.
Юра же Орлов был советским беспризорным. Родители его пребывали в лагерях, где и погибли. Повзрослев, Орлов заинтересовался герпетологией. Стал одним из самых известных змееловов, прекратив отношения с режимом.
Он закрыл свой мир, ограничив его прагматическими отношениями со страной. Добывал яд (сохранив, разумеется, змей. Иначе Горелов бы не сидел за этим столом), продавал его, покупал еду и гамзу.
– Похоже, он не может расстаться с видением детства, – сказал я Горелову, когда мы подошли к серым бетонным плитам, ограждающим зону для кобр.
Внутри загона были вырыты землянки.
– Ступай за нами след в след. Не наклоняйся в сторону и не размахивай руками.
Когда глаза привыкли к темноте, я увидел десятки ячеек с плоским полом, вырытых в глиняных стенах. В каждой из них на расстоянии вытянутой руки в позе, готовой к атаке, расположились кобры.
– Их нещадно отлавливают и губят браконьеры. Яд дорог, – сказал Горелов.
Орлов молча, молниеносным движением поймал за шею одну змею. Горелов вторую. Мы сфотографировали красавиц и отпустили. Они медленно заструились к бетонному прудику, где замерли приготовленные к съедению лягушки.
Из домика Орлова, куда мы вернулись, было видно, как тронулся поезд.
– Ничего, – сказал Горелов, – вы с Юрой догоните его на мотоцикле.
Мы с Орловым доели окрошку.
– Я хочу тебе объяснить: в природе нет добра и нет зла. Морали нет. Есть целесообразность. Председатель Римского клуба спросил: куда стратегически идет человечество? Чему человек венец?
– Венец? Ты же говорил в заповеднике, что он, возможно, ошибка природы, – сказал я, отпивая компот, – что он единственный из животного мира, кто способен разрушить среду обитания. Свою и других видов. Почему теперь венец?
– Потому что неизвестно. Природа действует методом проб и ошибок: либо вид выживает, либо гибнет. Без идеологии. Есть болгарская байка: сидит на ветке сорока и примеряет, извини, к заднице орех. (Я забыл сказать, что Горелов обычно не ругается.) Лиса спрашивает: «Что ты делаешь?» – «Хочу съесть». – «Так примерь его ко рту». – «Проглотить я его проглочу. А вот интересно посмотреть, как он выйдет».
Я с тревогой посмотрел в окно на опустевший перрон. Но Горелов не обратил на мое беспокойство внимания.
– Человечество не думает, запуская какой-нибудь глобальный проект, что произойдет, когда оно проглотит кучу орехов. Похоже, мы перешли черту, до которой можно было остановиться. Дай Бог, чтобы люди уцелели со своим страшным багажом. В самолет тебя с взрывчаткой и ядом не пустят. А на земле, откуда он взлетает и куда садится, человек волен взрывать, крушить и отравлять.
– Зачем же ты воюешь за природу на этом клочке суши, раз все обречено?
– Что? Не все! Я им не уступлю то, что могу сохранить. Не для примера вовсе. И они это знают.
За двадцать лет пребывания Горелова в заповеднике джейранов и куланов стали считать не десятками, а тысячами, он сохранил фисташковые леса, сократил прогоны отар через Бадхыз, свел браконьерство к опасному и наказуемому действу. Безусловно наказуемому. Ему все равно, кто создает угрозу его зверью: местный житель или залетный начальник, сосед, командир заставы или армейское подразделение.
– Ты пришел с ружьем? Извини.
Когда Горелов, до смерти напугав, задержал и обезоружил (предварительно шарахнув из одностволки по радиатору машины) секретаря ЦК КП Туркмении и министра мелиорации, он не думал о том, как этот поступок может отразиться на его судьбе. Уверенность в своем деле давала Юрию Константиновичу одну привилегию – он не боялся быть плохим.
Спустя двадцать лет после того, как его, бывшего заместителя директора и старшего научного сотрудника (это я напоминаю вам, что Горелов по штатному расписанию не был обязан сам ловить браконьеров), выдавили из заповедника, он ночью въехал в районный центр Серахс. Возле отделения милиции, начальника которого он когда-то опередил (не то что его дедушка с материнской стороны), припечатав затылком к стенке, пока тот доставал оружие, и изрядно помяв за убитого джейрана, Горелов вышел из «уазика», чтобы спросить дорогу.
– Как выбраться из поселка? – спросил он у сидевших в темноте на скамейке людей.
– Может, тебе надо в Бадхыз?
– Да.
– Горелов, ты за что посадил моего отца? – спросили его из ночи.
– За браконьерство, – ответил Горелов.
Кто его узнал по голосу в темноте – сын чабана, шофера или родственник руководителя района, – он не знал. Да его это и не интересовало. Он подумал, что, возможно, память о нем еще работает на заповедник.
Откуда он взялся такой? Пока мы со змееловом Орловым пылим по пустыне на мотоцикле «ИЖ-350», догоняя неспешный поезд, я расскажу вам, каким образом Горелов оказался в Бадхызе.
То, что мама эмигрировала после смерти нерасторопного дедушки, мы помним. Отец учился на высших технических курсах, потом в военном училище. Воевал в армии Врангеля, в корпусе генерала Кутепова. Из Крыма под нажимом красных на пароходе покинул родину и отправился в Галлиполи – на европейский берег Дарданелл.
В Болгарии, где он оказался, работал мелким менеджером на гипсовой фабрике в Калугерово. Там была 30-метровая труба со скобами. На трубу садились аисты. Иногда они попадали в трубу. Юра их доставал и выхаживал. Во дворе двухэтажного домика с верандой, заплетенной девичьим виноградом и глицинией, ходили его пернатые питомцы.
Офицерская компания отца немцев не любила как бывших противников. Слово «патриот» в лексиконе отсутствовало, «родина» – тоже. Было слово «Россия». Национализм почитался явлением неприличным. Все следили за событиями в Союзе и ждали «смерти таракана». Отец написал друзьям, спрашивая, когда можно возвращаться, и получил ответ: «…что касается вашей племянницы, то, на мой взгляд, выходить замуж ей рано».
Зоологом Горелов решил стать, быть может, когда прочитал свою первую книжку про жизнь муравья. Он принялся с особенным усердием изучать то, что ему могло пригодиться в будущей профессии. И спортом он занимался лишь тем, который был бы полезен «в поле». Зоолог должен уметь стрелять, плавать, лазить по скалам, бороться…
В десятом классе он, заработав деньги, купил Дарвина «Происхождение видов» и с карандашом прошел эту книгу.
– С тех пор мое мировоззрение сформировалось окончательно и больше не менялось.
– Что ты имеешь в виду?
– Когда отец Бескишкин (бывший подпоручик) спросил гипсового менеджера Горелова (бывшего подпоручика): «Костя, почему ты не ходишь в церковь?» – отец ответил: «В церковь у нас ходят женщины, а мужчины Гореловы там бывают три раза: на крещении, на венчании и на отпевании. Два раза я был, с третьим не тороплюсь».
– Я не верующий, – внятно произнес Юрий Константинович, – может быть, от того, что у меня нет страха.
Первый поход за правду он совершил при поступлении в сельхозинститут. Ему поставили двойку за сочинение на болгарском. Он надел «бляху» – золотую медаль за трудовые подвиги с киркой и тачкой при строительстве дороги на гору Витошу (300% от нормы) – и пошел к министру образования с требованием, чтобы ему показали его работу. И ему показали – там не было ни единой ошибки. Потом он перевелся на биофак в университет. Он постигал не только тонкости науки, но и систему взглядов человека, готового не только изучать природу, но и защищать ее.
Он запомнил рассказ русского эмигранта профессора Мартино, который был комиссаром временного правительства по ликвидации царской охоты в Крыму. Внизу были то красные, то белые, то зеленые... И в горах то же самое – вольница. Но он продолжал защищать животных. У него был татарчонок Ахмет, который постоянно ловил браконьеров.
– Как ты это делаешь?
– Если браконьер один – ружье в живот и говорю: давай оружие, неси дичь на кордон. Если два – то же самое.
– А если больше?
– Говорю селям аллейкум и прохожу мимо.
Нельзя проигрывать.
Сын профессора Мартино Кирилл, партизанивший в Югославии против немцев во время войны, тоже учил Горелова: «Зачем ты носишь нож? Человек, который носит оружие, готовится к убийству». Послевоенная София была тихим городом, но провожать ночью девушку было опасно. Он подарил Юре половинку бинокля. Никто не догадается, что это великолепный кастет. (Кстати, на фотографии Горелова в Бадхызе половинка бинокля висит на плече.)
Умер Сталин. Горелов окончил университет, и семья стала думать о возвращении. Весной 55-го Гореловы вернулись в Россию. Год Юра проработал учителем в Ростовской области и через год отправился в Москву в Министерство сельского хозяйства проситься в заповедник.
В нем разглядели образованного зоолога и предложили несколько заповедников на выбор. Он остановился на Бадхызе. Там были в достатке его любимые млекопитающие и гады, и он мог применить свои знания. В течение многих лет он как зоолог был вне конкуренции. Его назначили заместителем директора.
Первый год он занимался наукой и присматривался.
Через Бадхыз ездили с оружием, браконьерство было нормой, зверей били нещадно, численность джейранов, куланов и архаров падала катастрофически, тысячные колхозные отары вытаптывали все, фисташку обирали местные жители и скот, дороги прокладывали, кто где хотел.
Через год пребывания в заповеднике – осенью пятьдесят седьмого – он взял одностволку и вышел на тропу войны. За сохранение природы. Было Юре Горелову в это время двадцать шесть лет. Но он четко знал, что надо делать, понимая, если он уступит хоть чуть-чуть, его уберут, подставят или согнут.
Он был страстен. Мог посмотреть зверем и сымитировать нервный тик до такой степени правдоподобно, что задержанные думали: черт его знает – вдруг выстрелит. Он и стрелял по баллонам и радиаторам браконьерских машин и всегда попадал куда хотел. Уголовный кодекс он знал не хуже судей и выигрывал все дела о браконьерстве. Всегда опережал действия противника. Ненавидел и наказывал, отнюдь не словом, за матерщину и не пускал никого, кроме друзей, за спину. Или мог стать так, что по тени видел, что делается сзади. Ружье у него было под мышкой, и при опасном движении за спиной он стрелял точно под ноги, производя ошеломительное впечатление: у него глаза на затылке.
Горелов оброс небольшой группой единомышленников, среди которых были одноглазый боевой капитан – инвалид Алексей Афанасьевич Бащенко со своей овчаркой Цыганкой, другой фронтовик – Александр Гарманов, Миша Шпигов в очках минус пятнадцать и несколько местных жителей, среди которых мой знакомый шофер Арслан. (После отъезда Горелова его расстреляют за контрабанду.)
Он знал, кто въехал в заповедник и на чем. У Горелова была своя разведка. Пограничники были спокойны за эту территорию и относились к зоологу с ружьем уважительно. А он к ним терпимо.
Мы с Орловым уже почти догнали поезд, но до водокачки, где он остановится, еще есть время, чтобы рассказать два типичных эпизода из жизни Горелова.
По ночному Бадхызу с зажженными фарами мчится «ЗИЛ-130». Кто-то «фарит» – гонит в свете фар джейранов. Наперерез браконьерской машине идет «ГАЗ-66» с потушенными огнями. Машины сходятся. Горелов в кузове «ГАЗа» дает предупредительный, но прицельный (по бензобаку) выстрел, требуя остановиться. Но «ЗИЛ» не останавливается. Из кабины высовывается ружье и из двух стволов бьет по машине преследователей. Металлические борта защищают от выстрелов. «ГАЗ» догоняет охотников, и Горелов на полном ходу прыгает в кузов машины браконьеров, выбивает ружье и выключает зажигание. Двое его помощников помогают разоружить, как оказалось, родного брата первого секретаря райкома и его приятелей.
Другая история тоже ночная. Однажды Горелов с близоруким Мишей Шпиговым пешком гонялись за браконьерами, которые набили 16 джейранов. Два часа лазали по колючкам во тьме. Восемь человек охотников наконец остановились. Часть стала набивать патроны, другая потрошить дичь при свете подфарников. Ходил он тихо, но наступил на ветку. Пришлось выйти со своей одностволкой на свет. Один из охотников выскочил на ходу, подхватив двустволку, побежал к машине, наткнулся солнечным сплетением на выставленное ружье Миши и в полной тишине упал навзничь. Секундного замешательства хватило, чтобы Горелов захватил оружие. То, что он шутить не будет, браконьеры знали.
Судья впоследствии попрекал Горелова за негуманное отношение к людям: сам со Шпиговым уехал на грузовике, а «пленников» отправил на кордон за четыре километра пешком.
У водокачки мы догнали поезд, слезли с мотоцикла и стали прощаться с Орловым.
– Слушай, Юра! – сказал я ему. – Идущий в толпе – это организм, объединенный с другими общей волей за отсутствием собственной. Подчиненность – главная черта участника толпы. Сложноподчиняемая толпа – это власть, интеллигенция – культурообразующая, криминальная – законоигнорирующая и, наконец, народ – толпа инертновыживающая.
– Ну? – сказал Орлов снимая белую пляжную кепку.
– Горелов выпал из толпы. Точнее, он в нее и не впадал.
– Жарко! – Змеелов посмотрел на меня с состраданием. – Градусов сорок и солнце в зените. А ты без шапки.
Он похлопал меня по плечу, сел на свой «ИЖ-350» и уехал домой.
Автомобильная прогулка. За рубль я взял у проводника чайник с чаем и пиалу. За другой – мятую сухую простыню и пошел в купе. Там сидели три раздетых до трусов мужика, завернутые в мокрые простыни. Окна были наглухо закрыты.
– Беги к водокачке и намочи простынь. Через час опять будет вода.
– Может, окна открыть?
– Оттуда ветер, как горячее дутье в домне. Беги. Успеешь.
Через пять минут я сидел на полке, благословляя физику, обеспечивающую нас потерей тепла при испарении, и восстанавливал в памяти подробности путешествия в Бадхыз.
У кордона Кепеля мы умылись водой, в которой плавали какие-то козявки, и снова полезли в кузов.
– Так, – сказал Горелов, – этой ночью наверху видели свет фар. Поехали - посмотрим следы. Попробуем поймать… Миша, в кабину. Вперед, Арслан! – И он стукнул по кабине «ГАЗ-66».
Надрываясь, на первой передаче машина едва ползла в гору. Любой варан, прийди ему в плоскую голову мысль по такой жаре состязаться в скорости, обогнал бы грузовик на полгоры. Оставалось метров сто, когда внезапно заглох двигатель. Машина секунду постояла и самовольно двинулась назад. Арслан нажал педаль тормоза, но тормоз не работал.
Автомобиль с грохотом катился с горы. Мы прижались к борту: открытые двери кабины мешали выброситься. Удар был страшен, но спасителен.
Перед тем как покинуть обреченный автомобиль, Арслан успел вывернуть руль, и грузовик, врезавшись в фисташковую рощу, сломав несколько деревьев, остановился в трех метрах от обрыва.
Горелов сидел на земле, радуясь удивительному и счастливому исходу. По дороге с горы бежали помощник Горелова Миша Пылаев и Арслан:
– Живы? Живы?
Горелов поднялся и улыбнулся:
– Арслан-джан, сегодня мог быть большой праздник у браконьеров Серахского и Тахта-Базарского районов.
Арслан кивнул, сел на поваленное дерево и стал стругать палочку, чтобы заткнуть ею прохудившуюся тормозную систему.
– Обязательно могли убиться, – сказал он. – Жидкость вытекла. Пойду на кордон за подсолнечным маслом.
И он ушел – надо было ехать, а значит, и тормозить (пусть маслом).
Пока Арслан ищет нечто тормозное, у нас есть время вернуться в главную усадьбу заповедника, поселок Моргуновский, где живет Юрий Константинович Горелов с женой Раисой и дочерью Леной.
Внешне дом как дом и двор как двор. Есть и дворовая живность. Она состоит главным образом из серого варана, живущего в клетке для кур. (Эти здоровенные, в полтора метра длиной, чудища – предмет особой любви Горелова. Из двух десятков научных работ, опубликованных хозяином дома за последние пять лет, лишь варан удостоен трех публикаций.)
В комнате хозяина дома окна занавешены от жары. Потолок выложен сухими диковинными травами и кустами, осенняя лужайка вверх ногами (это постарался другой помощник – мирный и мрачный Слава Шалаев). На журнальном столе, сооруженном из старинного жернова, поднятого с трехметровой глубины, почта – дюжина свежих журналов и газеты. Письменный стол завален машинописными листами научных статей и рукописями, фотографическими кассетами и пленками. В углу армейская койка, застеленная серым одеялом. И книги. Очень много хороших книг: вдоль трех стен до потолка стеллажи, установленные на стеклянные банки из-под болгарских консервов, чтобы не лазали термиты.
Я вошел в дом, ожидая увидеть жилище благородного пирата или хижину «хорошего злого» ковбоя, а увидел кабинет ученого.
Мы сидим на топчане во дворе. Горелов говорит, я слушаю.
– Они привыкли к хамству и нахрапу, а натыкаются на мужика и теряются. И власть, и суд, и армия. Заповедник изъят из хозяйственной деятельности. А тут я приезжаю на кордон Кизыл-Джар у начала оврага, где группируются животные, и мне говорят, что туда на учения приехал технический батальон – пара десятков машин. Еду туда. Метров за триста оставляю машину и иду пешком. Вижу лагерь. Знакомый майор:
– Здорово, – говорит, – ты что здесь делаешь?
– Я у себя в заповеднике, а ты?
– Выполняю приказ командования. Приехал новый начштаба, мудак.
– Уезжайте, – говорю, – а то будут неприятности.
– Чем больше будет скандал, тем ему больше достанется. Давай я любой протокол подпишу. Пошли пить чай в штабную машину.
Я отстал и, перед тем как войти, покричал сычом – это была команда Гарманову ставить гвозди.
Тут же Горелов продемонстрировал мне крик сыча. Вероятно, похоже.
Одноглазый капитан Бащенко изобрел «мины» для браконьерских машин. Вставляли гвозди в жестяные банки из-под овощных консервов «Глобус», заливали цементом и закапывали в колею. Получались маленькие заградительные ежи. Человека и зверя не поранят, а резину грузовика в хлам. Длинные гвозди забивать в твердый грунт шляпкой вниз придумал Горелов. Он же усовершенствовал оружие, оттягивая в кузнице железнодорожные костыли.
– Пока Саша Гарманов ставит гвозди, пьем чай, мирно разговариваем. Вояка сипатичный, мы с ним потом в Кушке встречались, вспоминали.
– Ну что, – говорю, – не уедете?
– Нет, мы тут неделю-две будем.
– Это вряд ли, – говорю.
Выхожу, подтягиваю шнурки и кладу под резиновый коврик ампулу синтезированного вещества, которое вырабатывает скунс. Безвредное, но тошнотворно вонючее, до рвоты, и не выветривается долго.
Вернулся к машине, мы с наветренной стороны стояли, слышим шум в лагере. Порядок. А вояки от запаха хотели уехать, но остановились, нарвавшись на гвозди, и батальон пешком пошел к кордону. Учения закончились.
– И больше не заезжали?
– Эти нет, – сказал Горелов загадочно.
На топчан, где мы сидели, впрыгнули два кота.
– Твои?
– Что? Нет. Приблудились и живут. Вот этот одноглазый – Флинт. Жуткий бандит. А этот ласковый – большой дипломат. Его зовут Киссинджер. Кстати, папаша его украл однажды живого петуха и нес так, что даже хвост не волочился. Чтобы следов не было… А где Лена? Ну ладно…
И тут откуда ни возьмись явилось маленькое коротко стриженное чудо: одуванчик на двух ножках. Шоколадные худенькие прямые плечики были развернуты, а глаза цвета загара смотрели очень внимательно. На девочке были желтенькие трусики, высоко подпоясанные белой резинкой.
Она была похожа на нечаянную радость.
– Лена совершенно не боится животных! – сказал Горелов. – Привез волчонка, здорового довольно. Она сразу сунула руки в клетку – гладит. Меня бы он хватанул – ой-ой-ой! Да… – Он встал, походил и сел. – Дети людей в прекрасных отношениях с детьми зверей. Они доверяют друг другу. Знаешь, когда я смотрю, с каким безрассудством мы порой стреляем, рубим, распиливаем, мне кажется, что со взрослым человеком природа совершила промашечку. Земля прекрасное место для детей…
…На рассвете, предварительно погрузив запас консервов, флягу воды, спальники, мы мчимся в Бадхыз.
Завтра или, если повезет, сегодня ночью мы попробуем поймать браконьеров. У нас на вооружении две одностволки, фотоаппарат и закон.
Птицы взлетают из-под колес, ящерицы агамы – маленькие драконы – застывают на тонких ветках зонтичных диковинных растений. Солнце плавит плечи сквозь рубаху. Горелов в панаме, которую подарили ему пограничники, стоит в кузове, держась за передний борт, и с каким-то подкупающим мальчишеством рассказывает о себе:
– У меня есть достоинства и недостатки, которые я знаю. Без кокетства. Например, не могу заниматься одним делом долго, не люблю считать. Но! Я обладаю прекрасной наблюдательностью и вижу очень много нового. Пока не все изучено, но все очень быстро исчезает, я со своими данными не просто уместен в зоологии, но необходим…
И, словно иллюстрируя свое заявление, он вдруг ладонью шлепает по кабине и, не дожидаясь полной остановки, спрыгивает на дорогу. Признаться, я ничего не увидел примечательного, а он уже из едва приметной норы тянет за хвост упирающегося варана. Затем, раскачав, подбрасывает в воздух, ловит его за шею, раскрывает зубастую пасть, вливает две кружки воды и, поболтав зверя, вновь перехватывает его за хвост. Из варана, как из грелки, выливается вода вместе со съеденным обедом. Горелов отпускает его, обалдевшего от столь наглого обращения, а сам садится на корточки и записывает данные. Раньше, чтобы узнать рацион, животное убивали и вскрывали. Теперь, благодаря придуманному Гореловым «бескровному» методу, отслужив науке, варан дальше глотает своих тарантулов.
У домика на кордоне Кизыл-Джар, в тени, такой куцей, что если сесть спиной к стене и поджав ноги, то носки ботинок будут на солнце, Арслан расстелил кошму. Не успел на паяльной лампе вскипеть чай, как подъехал осматривавший «сопредельные» земли начальник одной из застав Николай Бабушкин. Горелов подошел к машине:
– Коля, как у тебя с горючим, если нам не хватит?
– Подъезжай, Константиныч, найдем.
– Не знаешь, гнали отары через заповедник?
– Гнали. Восемнадцать. Голов по 1000–1200 каждая. Пять на колодцах Дженек-Бай, девять – на Шор-Аймак, четыре – на Шор-Кую. И с ними 39 человек.
Горелов повернулся ко мне и улыбнулся даже с неким торжеством. Ему было приятно, что об угрозе заповеднику, о нанесенном уроне я услышал от постороннего человека, а не от него – заинтересованного лица.
Потом Горелов подробно расспрашивал пограничника, не видел ли он следов охоты, свет фар по ночам. Он нервно ходил вокруг машины, спрашивая Арслана, готова ли она к ночным испытаниям, и инструктировал Мишу Пылаева. Ему хотелось, чтобы скорее пришла ночь.
– Людям надо давать жить, а он не понимает, – сказал мне один его бывший начальник.
Не понимает.
День и вечер мы метались по Бадхызу в надежде встретить животных. Мы видели вырубки саксаула, вытоптанную овцами степь, но звери не выходили к дороге. Лишь в сумерках, на коротком привале мы увидели метрах в ста пятидесяти от себя силуэт джейрана.
– Попал бы отсюда?
– Попал бы! – сказал Горелов, глядя, как легкая тень заскользила по горизонту.
Последний выстрел по животному он сделал в январе 1966 года, когда по лицензии для науки надо было отстрелить несколько зверей. Выследил группу архаров, четырьмя патронами убил четырех… и понял, что больше стрелять по животным не будет.
– Сегодня у зверей практически нет шанса выжить во время охоты, даже у леопарда, которого браконьеры, предварительно выследив, стреляют «в целях самообороны».
…Машина прыгала и скрипела. Зажглись звезды. Внезапно я увидел несколько армейских грузовиков, безжизненно стоящих на дисках. Они были нелепы и неуместны в этом диком и прекрасном месте.
– Остатки плененной дивизии. Остальные машины утащили, – сказал Горелов.
– Твоя работа?
– Что? Почему моя? Нас было четверо.
В Кушке Горелова встретили знакомые офицеры: «Скоро мы поохотимся у вас на законных основаниях. Окружные учения. Дивизия пройдет через заповедник».
Операцию Горелов разработал, как военный стратег. Разведку, которая хорошо читала карты, вместе с военной автоинспекцией пропустили беспрепятственно, чтобы не спугнуть основные силы, для которых ВАИ поставили указатели и дорожные знаки.
Эти указатели Горелов с тремя помощниками переставил так, что они должны были вывести колонну в тупиковое место перед непроходимой стеной, куда специально накатали фальшивую дорогу. Более сотни армейских машин въехали в ловушку, а когда стали выбираться, напоролись на костыли и «мины». И остановились. Мертво.
Арьергард, который вели старшины, знавшие Бадхыз, добрался до кордона Кизыл-Джар. Здесь солдаты увидели закрытый шлагбаум, под которым стоял мотоцикл Бащенко с привязанной к нему овчаркой Цыганкой. Сам капитан для этого случая вынул стеклянный глаз, надев черную повязку на манер Кутузова, и облачился в военную форму с орденами.
– Вы проедете под шлагбаумом только через мой труп, – сказал он.
Старшины увидели объездную дорогу и, ухмыляясь наивности капитана, двинулись по ней. Она как раз и была «заминирована».
Армия материлась, но поражение не афишировала. Стыдно. Четыре человека парализовали приграничную дивизию.
Ночь застала нас на кордоне Акарчешме. Большие лохматые собаки, ошалевшие от ночной прохлады, гоняли забавы ради вокруг домика коров. Лошадь, бродившая рядом с кордоном, заразившись их энтузиазмом, погнала совсем по-собачьи в гору бычка. Хозяева вынесли на топчан чай с прилипшими к бумажкам конфетами.
– Ладно, спать!
Арслан, опасаясь змей и скорпионов, расстелил кошму в кузове. Мы с Мишей легли на топчане, не раздеваясь. Подошел Горелов и положил рядом с Пылаевым ружье, чтобы в случае необходимости его можно было бы найти в темноте так же удобно и быстро, как вставить со сна ноги в домашние тапочки. Вдруг нам повезет с браконьерами…
В темноте шуршали какие-то твари. Миша лежал рядом, не смыкая глаз. Он появился здесь, бросив Москву и свою безалаберную жизнь. Случай закинул его в Бадхыз. Горелов, определив москвича в охрану, натаскивал его внимательно и серьезно.
Ночью меня разбудил треск мотоцикла и дикий крик. Пылаева рядом не было. Я услышал голос Горелова:
– Руку покажи!
Свет фонаря полоснул по рукам пассажира.
– Кончай причитать! Это не гюрза, а скорпион. Не умрешь. Поболит до утра и перестанет.
Мотоцикл уехал. Подошли Горелов и Миша.
– Испугался?
– Спросонья, – ответил я. – Дайте закурить.
– Я не курю… И не пью, – весело сказал Горелов. – Но в остальном я не хуже других.
С рассветом мы выехали на Керлекский родник. Надо было успеть до той поры, пока звери не потянутся на водопой.
– Вот здесь под деревом тебе будет хорошо видно, а им нет, – сказал Горелов, когда после часа ходьбы мы подошли к ржавому ручейку, сочившемуся в распадке.
Мы забрались под зеленую крышу и осмотрелись.
– Гляди!
Я повернулся к роднику, но Горелов показывал не туда. В полуметре от меня на земляной ступеньке лежали еще не пожелтевшая пачка из-под сигарет «Аврора», восемь чинариков и пустая бутылка. Мы сидели в норе браконьеров в тридцати метрах от водопоя.
Я смотрел на эти браконьерские чинарики, вспоминал виденный вчера путь, по которому через заповедник прогнали двадцать тысяч овец, – землю, лишенную растительности, испещренную оспой следов, безжизненную и страшную.
Вдруг Горелов тронул меня за плечо.
По косому солнечному лучу, едва трогая его копытами, скользили вниз златотелые круторогие архары. Их было семеро во главе с мудрым и мужественным рогачом. Они не видели и не боялись нас, они парили в спокойном воздухе и опустились у наших ног. Самки пили ржавую воду, а вожак стерег. Потом он, доверившись тишине, опустился на колени и припал к ручью. Он был беззащитен. Он зависел от нашей воли, от нашего благородства, от нашей мудрости, от нашей уничтожающей силы, как вся живая природа зависит от нас.
– Юра, – спросил я Горелова, когда звери, напившись, распластались над землей и взлетели по косогору. – Юра, но вся земля не может быть такой. Ты ведь понимаешь это?
– Конечно! Но я хочу, чтобы где-то оставалась земля такой, какой она была всегда. Человек должен помнить, что он часть всего этого…
Там, под деревом у родника, я понял, что собирается он жить на земле вечно, и поэтому она нужна очень надолго.
Из Моргуновки мы уезжали утром.
– Дай что-нибудь на память о Бадхызе, – попросил я Горелова. Он пошел домой и вынес сверток.
– В Москве развернешь.
Развернув дома сверток, я увидел великолепный рог архара, пробитый браконьерской пулей.
P.S. Через несколько лет после описанных событий Юрию Константиновичу Горелову придется покинуть Бадхыз. Он переедет в подмосковную Черноголовку в Институт экологии и эволюции животных. Он отправится в Эфиопию, где докажет биологическую несостоятельность проекта водохранилища, в котором было заинтересовано наше министерство мелиорации. Побывает в Монголии, где он развенчает миф писателя и ученого Ивана Ефремова о таинственном животном алгой-хорхое, убивающем всех, кто к нему приблизится или дотронется. И создаст новую легенду, поймав вселяющего священный ужас гада руками и повесив его на шею.
Будет бороться в своей Черноголовке с химическим загрязнением воды и добьется высококлассной ее очистки. Остановит строительство песчаного карьера, доказав его угрозу жилым домам…
Он победит все, кроме смерти.
Юрий Рост (р. 1939, Киев). Российский фотограф, журналист, писатель, член попечительского совета благотворительного фонда «Созидание». Окончил Киевский институт физкультуры, факультет журналистики ЛГУ. В 1967—1979 специальный корреспондент газеты «Комсомольская правда». С 1979 — обозреватель и фотокорреспондент еженедельника «Литературная газета». С 1994 — автор и ведущий программы «Конюшня Юрия Роста» (до 1997 года на телеканале НТВ, затем на телеканале «РЕН ТВ». С 1997 — обозреватель и фотокорреспондент газеты «Московские новости». Работал в «Общей газете» до мая 2002 года. В настоящее время — обозреватель «Новой газеты».
