(продолжение. Начало в № 3/2020 и сл.)
Александр VI, раб рабов Божьих
I
Редко какое избрание папы отмечалось в Риме с такой пышностью, какой было обставлено «торжество избрания Александра VI». Надо сказать, это неудивительно — выборы прошли сравнительно мирно, в городе, правда, было убито около 200 человек, но массовых беспорядков не было, и дворцы потерявших фавор кардиналов толпа не громила.
Вечером 12 августа 1492 года по Риму прошла процессия из 800 человек, явившихся с факелами в руках приветствовать нового папу римского, но основная церемония, конечно, была организована позднее. Папа Александр был коронован тройной тиарой Викариев Христа 26 августа на ступенях базилики Святого Петра, в присутствии иностранных послов, осыпавших его похвалами и поздравлениями. Кардиналы к этому времени уже принесли ему все почести, положенные понтифику, — это было сделано внутри собора. Обставлено все было со всей возможной пышностью — кардиналов сопровождали их слуги, одетые в цвета своих хозяев — розовые, зеленые, белые, черные и так далее, богато украшенные серебром. Граф Никколо Орсини ди Питильяно на коне и в полном вооружении возглавлял торжественную процессию — он занимал должность капитана-генерала Церкви, то есть главнокомандующего папских войск.
Сам папа, Александр VI, следовал за ним в паланкине под золотым балдахином, украшенным желтыми и красными лентами. Концы мантии папы поддерживали два кардинала.
Всего в процессии участвовало добрых десять тысяч человек — были представлены все монашеские ордена, и все религиозные братства, и все знатные семьи, обязанные Церкви как ее вассалы и как викарии земель, пожалованных Церковью им в управление. В толпу кидали монеты, и не какую-нибудь мелочь, а серебро. Ликование было полным — юные девицы славили нового папу и пели гимны, специально сложенные в его честь, поистине ангельскими голосами.
Основной темой было смелое сравнение папы Александра VI с Александром Македонским.
Высказывалась мысль, согласно которой «Рим был велик при Цезаре, но при Александре Великом он станет еще более великим». Соотнесение непременного «величия Рима» с его государем, Александром VI, уже авансом нареченным Великим, было неопровержимо…
Повсюду висели флаги, украшенные гербом Борджиа — могучим быком на красном поле, — а дальше всех пошел кардинал Барбо: у его дворца была установлена срочно изготовленная скульптура в виде быка. К ней был подведен фонтан, так что из ноздрей быка били струи воды, к всеобщему изумлению и ликованию.
После окончания церемониальной проверки папских гениталий — правило было заведено для того, чтобы предотвратить появление второй папессы Иоанны[i], на все четыре стороны света, на север, юг, восток и запад, были отправлены гонцы, с тем чтобы донести весть об избрании папы и о том, что трон Святого Петра снова заполнен и занят новым избранником.
Гонец, посланный на запад, добрался до Валенсии за неслыханно короткий срок, всего за 18 дней, и сообщил жителям Хативы, что их бывший земляк вознесся над миром. Он спешил не зря — его наградили такой суммой денег, что он смог дать приданое двум своим дочерям.
Валенсийцы были щедрыми людьми.
II
По установившейся традиции, новоизбранный папа должен был провести церемонию «помощи бедным», и традицию эту в Риме трактовали так широко, что дворец кардинала, победившего на выборах в конклаве, отдавался народу на разграбление. По крайней мере, так утверждается в авторитетном источнике[ii], причем имеется и пояснение, что четыре мула, нагруженных деньгами и отправленных из дворца кардинала Родриго Борджиа во дворец кардинала Аксанио Сфорца, были не платой за голос, поданный им в ходе выборов, а разумной мерой предосторожности — раз дворец все равно разграбят, то следует спасти хоть наличные…
Тут, конечно, ничего не докажешь. Подкуп, несомненно, имел место — в то время выборы иначе и не мыслились, — но и кардиналу Джулиано делле Ровере было что предложить потенциальным «продавцам на рынке голосов», так что Асканио Сфорца проголосовал за своего друга Родриго Борджиа не только за деньги. И был за это богато вознагражден — кардинал, ставший папой, уже не мог сохранять свои церковные должности и бенефиции и волей-неволей с ними расставался. Вопрос, кому они достанутся, решался в зависимости от симпатий — и то, что доходнейшая должность вице-канцлера Священной Канцелярии была дарована кардиналу Асканио Сфорца, может дать представление о глубине благодарности Александра VI его другу Асканио…
Вообще, новый папа показал себя истинным валенсийцем — он был очень щедр, и не только по отношению к своим друзьям и сторонникам. Он, скажем, перераспределил свои епископства Картахены, Майорки и Порто, замки Сориано и Чивита Кастелляна, богатейшее аббатство Субиако таким образом, чтобы они достались кардиналам из влиятельнейших семей римских баронов — причем проявил при этом похвальную беспристрастность: Орсини и Колонна получили примерно поровну.
Кое-что досталось даже противникам, клану делла Ровере, а кардинал Джованни Медичи, не согласившийся проголосовать за Родриго Борджиа, получил тем не менее пару неплохих бенефиций и замок Витербо.
Папа Александр желал показать, что «старых обид он не помнит», даже если они были нанесены ему только вчера, а вот иметь хорошие отношения с семейством Медичи очень хотел бы. Это, конечно, имело смысл — Лоренцо Медичи умер в апреле 1492 года, но власть во Флоренции перешла к его старшему сыну, Пьетро Медичи. А поскольку кардинал Джованни Медичи доводился новому правителю родным братом, то сделать ему любезность было делом совсем не лишним. Ясное дело, не была позабыта и собственная семья. Чезаре Борджиа получил доходы с архиепископства Валенсии на немалую сумму в 18 тысяч дукатов в год, и еще пару тысяч ему добавили бенефиции с разных мелких церковных владений. Да и в отношении 12-летней дочери папы Александра, Лукреции, возникли некие идеи…
В связи с этим есть смысл остановиться и поговорить о детях папы Александра Борджиа.
III
То, что папы, случалось, имели детей, было делом общеизвестным. Приличий ради, как правило, их представляли племянниками, но, скажем, о Джироламо Риарио, племяннике папы Сикста, все говорили как о его сыне — уж очень хорошо относился к нему Святой Отец…
Папа Иннокентий, как мы знаем, двух своих детей даже признал и дал им свою фамилию, так что Родриго Борджиа в бытность свою кардиналом никаких новых горизонтов не открыл — разве что признал своими семерых детей, а не двух. Самым старшим из них был сын, Пьетро Луиджи Борджиа, или, на испанский лад, дон Педро Луис де Борха. Он родился в 1462 году и до интронизации отца не дожил — он умер в 26 лет, не оставив потомства. Его испанский титул герцога Гандии, выхлопотанный ему заботливым Родриго Борджиа, остался в семье.
Следующей по старшинству была дочь, Джиролама, за которой последовала еще одна, Изабелла. Обе благополучно подросли и были выданы замуж в знатные римские семьи. Джиролама умерла совсем молодой и детей родить не успела. Изабелла жила со своей семьей в Риме, и после ее замужества отец ею больше не интересовался.
Кто были матери Пьетро Луиджи Борджиа и двух его сестер, неизвестно — они были зарегистрированы по ставшей уже стандартной формуле как дети кардинала Борджиа и некоей неназванной замужней женщины.
От Ваноццы деи Каттанеи у кардинала Родриго Борджиа было четверо детей: Чезаре, Джованни, дочь Лукреция и, наконец, самый младший из его сыновей, Джоффре, которого называли еще и Жоффре. Поговаривали, что на самом деле его отцом был не Родриго, а Джорджио делла Кроче, третий законный муж Ваноццы.
В целях соблюдения приличий Родриго Борджиа время от времени выдавал Ваноццу замуж за каких-нибудь совершенно безобидных людей, но, возможно, третий из них оказался не столь безобиден. Тем не менее Родриго не стал спорить со своей подругой, когда она попросила его узаконить и Жоффре, и дал ему свое родовое имя, Борджиа. Он был, как уже и говорилось раньше, широким человеком, на людские слабости смотрел весьма снисходительно и не стал делать в этом смысле исключений и для Ваноццы — если ей хочется, чтобы все ее мальчики носили одну фамилию, ну что же, пусть так и будет[iii].
Но сейчас, в 1492 году, его ум был занят уже не столько личными, сколько государственными заботами. На конклаве, закончившимся его избранием, столкнулись интересы двух партий — «миланской» и «неаполитанской». «Миланская» партия не сумела провести своего кандидата в лице Асканио Сфорца, но в целом согласилась на избрание Борджиа и была за это вознаграждена. «Неаполитанская» партия, делавшая ставку на кардинала Джулиано делла Ровере, проиграла, но король Неаполя, Ферранте, был не такой человек, чтобы просто принять неудачу — у него возникли определенные планы. В силу этого требовалось, не теряя ни минуты, срочно укреплять связи с Миланом, для чего династический брак подходил как нельзя лучше. У нового папы имелась дочь, Лукреция, которую можно было использовать в этих целях и выдать замуж за какого-нибудь члена дома Сфорца — это все было понятно. Ей, правда, было всего 12 лет — но по тем временам девушки и не в таком возрасте выходили замуж. Было, правда, и еще одно препятствие — она была уже просватана.
Ну что ж — эту проблему, по мнению папы Александра, можно было решить в рабочем порядке.
IV
Еще в 1490 году, когда ей и было-то всего десять лет, Лукрецию помолвили с доном Хуаном де Сентелес, арагонским дворянином. Потом нашелся жених получше — дон Гаспар де Просида, граф д’Аверса, тоже из Арагона. Когда до него дошли слухи о возможном расторжении помолвки, он помчался в Ватикан. Уж о чем он там со своим будущим тестем поговорил, так и осталось неизвестным, но договор о браке был расторгнут, а дон Гаспар получил на руки 3000 дукатов и покинул папскую резиденцию, согласившись позабыть о своих жениховских правах. В Рим тем временем поспешил новый претендент на руку юной Лукреции — Джованни Сфорца, кузен Асканио Сфорца по боковой линии. Хоть и незаконнорожденный, Джованни как жених имел за собой ряд преимуществ — он был викарием Церкви и держал за собой владение Пезаро на рубежах Папской области. Он был вполне прилично воспитан и образован и уже был женат однажды на девушке из рода Гонзага, маркизов Мантуи. Она умерла при родах — но связи с ее родней Джованни Сфорца сохранил, а военными силами семейства Гонзага пренебрегать не следовало. Но, конечно, самое главное было то, что Джованни рассматривался семейством Сфорца как родственник, что и было немедленно доказано — ему был дан главный командный пост в войсках Милана.
Брак был заключен в начале февраля 1493 года, но свадьбу пока отложили. Невесте тем временем собиралось пышное приданое — утверждалось, что одно из ее платьев стоило 15 тысяч дукатов. Джованни Сфорца такими средствами похвастаться не мог — для того чтобы произвести приличное впечатление на своих новых родственников, ему пришлось призанять золотую цепь у брата своей покойной жены, маркиза Мантуанского.
В ожидании свадьбы Лукреция Борджиа по-прежнему жила в доме Адрианы де Мила, родственницы папы Александра. Адриана вообще служила своему «дядюшке Родриго» в качестве почтенной и благовоспитанной дамы, хозяйки его полуофициальной резиденции, где он мог принимать своих гостей как бы в семейном кругу. Ваноцца деи Каттанеи на эту роль никак не подходила. Собственно, к 1492 году она уже не подходила ему и как любовница. Она уже постарела, ее дети подросли, а Родриго Борджиа и в 60 лет сохранил достаточно пыла и интереса к радостям жизни и к новым впечатлениям. К Ваноцце он продолжал относиться с вниманием и уважением, но в подруги она ему уже не годилась. И он нашел «новое пламя, сжигавшее сердце», и помогла ему в этом как раз родственница, Адриана. У нее был пасынок, Орсино Орсини, сам по себе личность не слишком примечательная — был он не слишком умен, и не слишком богат, и далеко не хорош собой — страдал косоглазием. В 1489 году он взял в жены 15-летнюю тогда Джулию Фарнезе, девушку из небогатой семьи, которую соблазнила возможность породниться с кланом Орсини.
Ну, что сказать? Семейство выиграло гораздо больше, чем предполагало. Джулиа привлекла к себе внимание Святого Отца — и он влюбился в нее так же безоглядно, как делал это в молодости.
Джулию в Риме стали называть «concubina papae» — «папской наложницей», а уж заодно и «sponsa Christi» — «невестой Христовой». Невестами Христовыми считались монахини, Джулия же, понятное дело, монахиней не была — что, собственно, и придавало шутке соли.
Собственной резиденции для общепризнанной папской любовницы заведено не было — жила Джулия Фарнезе по-прежнему в доме своей законной свекрови.
Адриана де Мила в придачу ко всему прочему оказалась еще и прекрасной сводней.
V
Свадьбу Лукреции Борджиа и Джованни Сфорца сыграли 12 июня 1493 года. Джованни приехал в Рим за десять дней до этого, и его встречали братья невесты, Хуан Борджиа, герцог Гандии, и Чезаре Борджиа, архиепископ Валенсии. Ему позволили поглядеть на его будущую жену — она сидела в лоджии дворца Санта-Мария ди Портика и выглядела поистине великолепно: тоненькая голубоглазая девушка с золотыми волосами, одетая в платье, усыпанное такими драгоценностями, что они слепили глаза. Свадебные торжества состоялись в папских апартаментах, главным распорядителем церемонии был Хуан Борджиа. Все, что по теперешним временам называлось бы гламуром, было представлено на свадьбе — считалось, что богатство и высокий социальный статус должны были выставляться напоказ, и гости соперничали друг с другом в пышности нарядов. Но Хуан Борджиа затмил решительно всех — он облачился в белую тунику, тканную золотом, с воротником из жемчуга и рубинов, который стоил целое состояние, а на голове у него был турецкий тюрбан, украшенный огромным алмазом. Такую моду в Риме завели самые записные щеголи, а образцом для них послужил султан Джем, папский полугость, полупленник.
Дон Хуан подружился с ним, они выезжали совместно, вместе охотились, вместе пировали — и в выборе костюма герцог Гандии тоже решительно склонялся к вкусам своего экзотического друга.
Лукрецию подвели к ее отцу, папе Александру, за благословлением. Ее окружала свита из доброго десятка кардиналов, а ее шлейф несли две невольницы-мавританки. Это было данью моде… Жених, Джованни Сфорца, тоже не ударил лицом в грязь — ему успели изготовить турецкий наряд и тоже из белой ткани с золотой парчой — только что драгоценностей у него было поменьше, чем у дона Хуана. На фоне двух блистательных кавалеров, дона Хуана Борджиа и Джованни Чезаре, Чезаре Борджиа выглядел куда скромнее, он был в более или менее обычном облачении архиепископа, которому турецкие мотивы как бы не подобали…
В числе прочих гостей на свадьбе присутствовал Альфонсо д’Эсте, сын герцога Феррары Эрколе I д’Эсте и его супруги Элеоноры Арагонской, — мы о нем еще услышим.
Свадьба получилась великолепной. Было даже устроено представление, написанное на мотивы античной комедии Плавта «Два Менехма» — по тем временам развлечение новое и рискованное.
Речь там шла о двух братьях-близнецах, одного из которых когда-то похитили. Но стечение обстоятельств свело их в одном месте, окружающие их все время путают, и в итоге после долгой цепочки недоразумений они все-таки узнают друг друга[iv].
Свадебные торжества окончились, как и подобает — молодых супругов проводили в их опочивальню. Ну, что следует ожидать от 26-летнего мужчины, получившего в жены прелестную девушку, едва достигшую 13 лет? Казалось бы, он должен был запереться со своей супругой и не выходить из спальни весь медовый месяц. В общем-то, Джованни Сфорца примерно так и начал свою супружескую жизнь. Но уже в конце лета 1493 года он спешно уехал из Рима в свое владение, Пезаро. Там у него был укрепленный замок с верным ему гарнизоном.
Жену с собой он не взял.
VI
У Джованни Сфорца в истории сложилась нелестная репутация. Он считается вспыльчивым, непостоянным, «лишенным дара глубокого суждения» — ну и так далее. Что и говорить — для его внезапного бегства в свою крепость Пезаро никакой видимой причины у него не было.
Он не прервал отношений с семейством Борджиа и еще не раз возвращался в Рим, поманенный невыплаченным приданым, и пройдет еще немало времени, прежде чем его союзу с Лукрецией Борджиа придет конец и будет составлен документ, согласно которому Лукреция будет объявлена «virgo incorrupta, aetatis iam nubilis existens», что в несколько вольном переводе можно представить как «непорочная дева, мужем не тронутая».
Но, по-видимому, что-то такое он увидел, или услышал, или о чем-то смутно начал догадываться, или нечто, не вполне ясное даже ему самому, заподозрил — но в конце лета 1493 года он буквально бежал из Рима. И при этом не сделал даже попытки прихватить с собой свою юную жену. Возможно, он не хотел ждать и дня, потому что боялся, что его остановят.
Трудно сказать — своими мыслями он тогда ни с кем не поделился.
Легенда рода Борджиа, начиная с 1493-го, складывалась примерно еще лет десять. Она живет и по сей день, пять с хвостиком веков спустя, и не проявляет никаких признаков того, что когда-нибудь все-таки надоест публике.
Так что мы не знаем, когда «легенда Борджиа» окончится. Но если нельзя определить времени, когда легенда окончится — скорее всего такое время никогда не наступит, — то время ее начала можно определить достаточно точно. Она началась с внезапного бегства с супружеской постели «счастливого новобрачного» Джованни Сфорца.
B конце лета 1493-го его что-то сильно испугало.
Принцессы Арагонского дома
I
Свадьба Лукреции Борджиа с Джованни Сфорца состоялась 12 июня 1493 года. Ровно через неделю, 19 июня, дон Диего Лопес де Харо, посол их католических величеств, Фердинанда и Изабеллы, государей Арагона и Кастилии, имел аудиенцию у папы римского, Александра VI. В приличествующих случаю выражениях он известил Святого Отца о той грусти, с которой его повелители узнали о трениях, возникших между Святым Престолом и королем Неаполя Ферранте, который как-никак доводился родственником королю Фердинанду, хоть и по боковой линии, а уж потом перешел к делу, куда более существенному.
Он сказал Александру VI, что «соединенные Короны Испании, Кастилия и Арагон» защищать Ферранте не будут. Вот это уже было делом весьма важным. Отношения между Римом и Неаполем обострились в последнее время и достигли состояния буквально предвоенного — отсюда и торопливый брак Лукреции, скрепляющий союз с Миланом.
В самом Милане в это время назревал конфликт между номинальным герцогом Миланским — Джангалеаццо Сфорца — и фактическим, сосредоточившим в своих руках всю полноту власти, — его дядей, Лодовико Сфорца, по прозвищу Моро. А поскольку женой Джангалеаццо Сфорца была внучка короля Ферранте Изабелла, то Лодовико следовало подумать о том, чтобы заботливый дедушка принцессы Изабеллы не вздумал вдруг отправить войска из Неаполя ей на помощь. Так что с заключением брака между Сфорца и Борджиа спешили и в Милане — больно уж предприимчив был король Ферранте. Он, скажем, помог свершиться некоей чисто деловой операции — покупке Виржинио Орсини замка Черветери.
Замок этот принадлежал к папским владениям и был пожалован папой Иннокентием своему сыну, Франческо Чибо. Замок стоял на пути из Рима во Флоренцию, на полдороге к другу и родственнику папы, Лоренцо Медичи, и был, так сказать, в надежных руках сына тогдашнего папы, который к тому же был и зятем Лоренцо. Теперь же, осенью 1492 года, замок переходил в руки Виржинио Орсини, союзника Ферранте, — и это совершенно меняло дело.
В придачу к этой «обычной сделке» кардинал Джулиано делла Ровере совершенно внезапно обнаружил желание побыть на морском берегу и срочно уехал в Остию, служившую Риму портом. Там он и остался, причем жил все время в своем неприступном замке и на самые любезные приглашения со стороны Святого Отца посетить наконец Рим никак не отзывался.
Так что срочно заключенные союзы и с Миланом, и с Венецией, которые повели к созданию некоей лиги, оказались очень своевременными. Оставался вопрос с Испанией — и он был тоже улажен. Арагонский дом желал хороших отношений с домом Борджиа и был готов предложить руку кузины короля Фердинанда принцессы Марии сыну папы Александра, дону Хуану Борджиа. Сразу после свадьбы сестры он направился в Испанию, где его встретили с большим почетом.
Вдобавок ко всему этому возникли какие-то нехорошие слухи о том, что в Рим двигается французское посольство и что король Франции собирается предъявить свои притязания на корону Неаполя. По всему выходило, что король Ферранте оказывается в полном одиночестве и в полной изоляции и из этого положения ему надо срочно искать выход. И ему пришла в голову мысль, что в конце концов и у него есть в запасе принцесса Арагонского дома.
Ее звали Санча, и Ферранте она доводилась внучкой…
II
В самом конце июля 1493 года в Рим приехали Виржинио Орсини и кардинал Джулиано делла Ровере. Все уже было оговорено — между Римом и Неаполем достигалось сердечное согласие, все спорные вопросы решались удобным компромиссом. Замки, проданные Франческо Чибо, оставались за Орсини, но в обмен на эту уступку он как бы покупал их второй раз, на этот раз у Александра VI. Цена была высока, 35 тысяч дукатов, но обе стороны чувствовали, что они не проиграли. Семейство делла Ровере объявляло, что между ним и папой Борджиа никаких разногласий не существует, а король Ферранте выдавал дочь своего сына и наследника, Санчу, за младшего сына папы Александра, Жоффре.
Всякого рода подробности — например, то, что Санча была незаконной дочерью будущего короля Неаполя, принца Альфонсо, или то обстоятельство, что ей как-никак было уже 16, в то время как ее будущему супругу исполнилось только 12 — все это отметалось как несущественные мелочи. Сделка была подписана и оформлена в середине августа 1493 года. При этом с Миланом вовсе не порывали — просто к Лодовико Моро был отправлено письмо с разъяснениями, что папа римский Александр VI благодаря своей мудрости и великому терпению достиг теперь союза и с Неаполем и, таким образом, примирился со всеми врагами.
Вот примерно в это время Джованни Сфорца и бежал из Рима — возможно, слова Святого Отца показались ему несколько неубедительными. Факт его отъезда был отмечен. Когда 20 сентября была проведена церемония возведения в кардиналы, было отмечено, что распределение «красных шапок» было тщательно сбалансировано, и в новом конклаве оказались представлены и Милан, и Венеция, и Феррара, и далекие Англия, Франция, Германия, Испания, и даже Венгрия и Польша. Но, конечно, не были позабыты и личные интересы — одним из первых кардинальскую шапку получил 18-летний Чезаре Борджиа. Но он оказался не одинок — Алессандро Фарнезе, брат прекрасной Джулии, тоже стал кардиналом. В возрасте 25 лет, не имея духовного сана, он был назначен и кардиналом, и епископом, причем сразу трех епархий. Кому и чему он был обязан своим возвышением, было совершенно понятно, и в Риме его окрестили «кардиналом френьезе», «fregnese». Это было созвучно «кардиналу Фарнезе», а кроме того, словечко «fregnese» означало акт любви в самом что ни на есть физическом смысле этого слова.
Но папа римский Александр VI не обращал на сплетни никакого внимания, «мнение улицы» интересовало его очень мало. К Рождеству 1493 года Жоффре формально женился на принцессе Санче. И очень вовремя — потому что 25 января 1494 года старый разбойник, король Неаполя Ферранте, отдал Господу свою грешную душу, и его сын, принц Альфонсо, вступил на отцовский престол. Александр VI, таким образом, становился кумом неаполитанского короля — их дети были обвенчаны. Святой Отец, не медля ни минуты, признал Альфонсо законным государем Неаполя. Но это было не все — сперва последовала коронация Альфонсо, а потом, 11 мая 1494 года, Жоффре Борджиа и его невеста, принцесса Санча Арагонская, были обвенчаны в капелле цитадели Неаполя, Кастель Нуово. По сообщениям Бурхарда, заведовавшего организацией папских церемоний, после банкета молодая пара была сопровождена в опочивальню, раздета и уложена вместе в постель — по заведенному обычаю, молодая пара должна была осуществить свой брак при двух свидетелях, по одному от дома Борджиа и от королевского дома Неаполя.
Дом Борджиа был представлен папским легатом, от Неаполя свидетелем выступал сам король Альфонсо, отец новобрачной. Уж как умудрился бедняга Жоффре справиться со своей задачей, неизвестно — он родился, по-видимому, в 1481-м, так что ему было что-то около 13 лет.
Но свидетели согласно показали, что все в порядке, и брак теперь считался совершенным[v]. Союз Рима и Неаполя оказался прочно скрепленным. Теперь можно было уже не так опасаться французских притязаний на трон Неаполя. Отношения с Миланом тоже укрепились — Джованни Борджиа пригласили приехать в Рим, посулив выплатить ему приданое за Лукрецией. И действительно, заплатили и даже позволили уехать вместе с супругой в Пезаро. Лукрецию сопровождали и другие «дамы дома Борджиа» — и Джулия Фарнезе, и Адриана де Мила, и Хуана Монкадо, племянница папы. В Риме была вспышка чумы, ходили слухи о возможной «войне за миланское наследство» — в общем, было решено, что Пезаро, надежная крепость на берегу Адриатики, будет для них всех наилучшим местом пребывания.
И действительно, лето прошло в сплошных удовольствиях. Пезаро посетила знатная дама, Катерина де Гонзага, известная своей красотой по всей Италии. В Пезаро в полном соответствии с придворными играми того времени состоялся как бы конкурс красоты между ней и Джулией Фарнезе. Мы знаем об этом из частных писем, сохранившихся в архивах Ватикана — Лукреция извещала своего отца, папу Александра, что синьора Катерина совсем не хороша собой: она попросту дылда, склонная к полноте, и вообще у нее слишком уж кислое выражение лица и к тому же дурные зубы. Лукреция Борджиа совершенно определенно предпочитала ей Джулию Фарнезе, подругу отца, — она с ней дружила и к ее маленькой дочери Лауре относилась как к сестре — скорее всего с полным на то основанием. Сама же Джулия Фарнезе сообщала папе Александру, что она, конечно, «и в сравнение не может идти с высокой и статной красавицей Катериной Гонзага» — что очень походило на неявно выраженное желание быть немедленно опровергнутой. И папа Александр не разочаровал свою подругу — он осыпал ее комплиментами и даже добавил, что ее совершенство настолько велико, что она сама того не подозревает, и только потому ей и могла прийти в голову мысль, что кто-то может превзойти ее красотой и грацией.
В общем, все это было очень мило, и дам дома Борджиа уже с нетерпением поджидали дома, в Риме. Лето 1494 года прошло просто замечательно, и с погодой все было тоже хорошо, вплоть до самой осени.
А потом наступил сентябрь.
III
3 сентября 1494 года французские войска перешли Альпы и показались на границах герцогства Миланского. По всей Италии люди были уверены в том, что французов призвал Лодовико Сфорца — он, собственно, и сам так говорил. У него возникли споры с племянником Джангалеаццо, которого сильно настраивала его жена, принцесса Изабелла Неаполитанская, дочь короля Альфонсо. И король был готов, если что, помочь и дочке, и ее мужу своими войсками. Вот Лодовико и рассудил, что «лучшим средством против неаполитанской беды будет французское войско», — но в данном случае он свою роль, несомненно, преувеличивал. Поход в Италию готовился давно, и подготовка была поистине и тщательной, и всесторонней. Карл VIII, король Франции, предварительно заключил мир со всеми своими соседями — и с Англией, и с Испанией, и с империей. Его дипломаты договорились с Венецией о ее нейтралитете, Генуя была и сама готова поддержать вторжение — у нее имелись на то свои причины. Даже в Риме были «наведены мосты» — кардинал Джулиано делла Ровере снова уехал в Остию, а оттуда морем направился во Францию. Он был готов «примкнуть к делу короля Карла». Дело же короля заключалось в Крестовом походе на Константиполь — по крайней мере, такова была официальная версия.
Конечно, было понятно, что сначала надо решить некоторые промежуточные вопросы — например, «согнать с престола Неаполя узурпаторов». Таковыми считались короли боковой ветви династии Трастамара, Ферранте и его наследник, король Альфонсо. К тому времени, как поход был подготовлен, король Ферранте умер — но Альфонсо был жив, и являлся, таким образом, противником и короля Франции Карла VIII, и Лодовико Моро.
Вот они и заключили союз.
А в конце октября 1494 года Джангалеаццо Сфорца внезапно умер. Вообще-то, считалось, что его отравил родной дядя Лодовико, но в Милане этим вопросом если и задавались, то чисто теоретически. При наличии французских войск в Италии надо было спешить примкнуть к победителю — и 22 октября миланская знать вручила герцогскую корону Лодовико.
В итоге союзные французские и миланские войска двинулись на юг, и движение их было совершенно неостановимо. Как правило, внутренние итальянские войны велись относительно небольшими силами. Итальянские государства были невелики — скажем, Республика Флоренция могла похвастаться полумиллионом подданных, притом что 10 % населения жили в самой Флоренции и вовсе не рвались записываться в солдаты. Вооружать же своих подданных Республика и вовсе не хотела и свои войны, как правило, вела с помощью наемников.
Платили им, конечно, по-разному, но если посчитать, что за основу бралась сумма в два флорина в месяц на человека, то найм 10 тысяч солдат стоил бы 20 тысяч флоринов в месяц, или 240 тысяч флоринов в год. А поскольку весь годовой доход Республики был чуть больше половины этой суммы, понятно было, что отряд в 3–4 тысячи считался уже очень значительным. А во французском войске, идущем в Италию, насчитывалось 37 тысяч солдат, да еще в придачу к ним имелись и их итальянские союзники.
Но еще более значимым фактором была французская артиллерия. У короля Карла имелось побольше сотни тяжелых орудий, сделанных куда лучше, чем старые, знакомые всем бомбарды. Перед их ядрами стены замков устоять не могли, и мелкие властители вроде Джованни Сфорца с его крепостью Пезаро, которые раньше могли годами удерживаться в своих стенах против осады даже многочисленного войска, вдруг разом оказались «нагими и беспомощными». И все они немедленно кинулись к французам на поклон.
В итальянской политике началась совершенно другая эра.
Четыре всадника Апокалипсиса
I
В шестой главе Откровения Иоанна Богослова, последней из книг Нового Завета, есть жуткий образ — четыре всадника, появляющиеся один за другим. Каждый раз, когда Агнец Божий снимает очередную печать с Книги Жизни, появляются всадники, и всего их четыре, и первый из них на белом коне, и конь говорит: «иди и смотри».
«…Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить…»
Второй всадник появляется на красном (рыжем) коне, и конь говорит: «иди и смотри», и…
«… сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч…»
С третьим всадником, на этот раз на черном коне, тоже происходит нечто подобное, только в руках всадника не оружие, а весы, но хуже всего дело обстоит с четвертым, ибо мчится он на бледном коне, цвета трупа, и один-единственный из всех всадников имеет он имя, и зовут его Смерть, а дальше в тексте идет полуфраза, которую знают даже те, кто Нового Завета и в руки никогда не брал:
«… и ад следовал за ним…»
Разные есть интерпретации этого темного текста, но, наверное, наиболее распространенной оказалась такая: всадники означают Мор, Войну, Голод и Смерть, и примерно в этом качестве четыре всадника Апокалипсиса, то есть Конца Света, изображены на гравюрах Альбрехта Дюрера, сделанных им в 1497–1498 годах. У него всадники скачут в ряд, и первый из них разит стрелами, а у второго в руках меч, у третьего — весы, по-видимому, олицетворяющие голод и нехватку, а четвертый — это и вовсе как бы скелет с бородой на до смерти заморенной кляче, и люди падают под их копытами, как скошенная трава.
Если бы гравюры были изготовлены года на четыре пораньше, то в 1494 году, осенью, в Италии оттиски с них расхватывали бы так, что не хватило бы материалов для работы печатных прессов. Собственно, близости к действительности тут особой не было — ни мор, ни голод покуда не случились, и война шла, в общем, без единого выстрела…
Но вот чувство дикого ужаса, охватившего всех, гравюры передавали очень точно. Так что когда Пьетро, наследник Лоренцо Медичи, срочно приехал в ставку короля Карла VIII и передал ему от имени Флоренции крепости на морском побережье, а также Пизу и Ливорно, он был вовсе не одинок. Пьетро надеялся отвести беду полной покорностью, но его действия вызвали в городе мятеж. Ему пришлось бежать чуть ли не в том, в чем он был, его правление рухнуло. Он сумел захватить с собой только некоторые драгоценности из отцовских коллекций, все остальное пришлось бросить. Его младший брат, юный кардинал Джованни Медичи, с которым мы уже знакомы, тоже был объявлен вне закона — тому, кто сумел бы убить его или изловить и доставить во Флоренцию, предлагалось две тысячи золотых. Он, однако, обнаружил редкое присутствие духа — не только сумел бежать, но еще и прихватил с собой некоторые любимые им книги из прославленной библиотеки Медичи. Все-таки профессора, которые по желанию Лоренцо Медичи столь упорно занимались с его сыном, посвятившим себя Церкви, старались не напрасно.
Джованни и в самом деле любил литературу.
II
Франческо Гвиччиардини был умнейшим человеком, да к тому же еще скептиком и рационалистом. В 1494-м ему было всего 11 лет, так что личных воспоминаний о «вторжении варваров в прекрасную Италию» у него особо не было — но и он в своей знаменитой впоследствии «Истории Италии» много писал о «жутких пророчествах и знамениях, предвещавших беду». Были тут и орлы, кружащие в небе, и силуэт всадника, явившийся в облаках, и странные рождения животных с какими-то жуткими дефектами вроде двухголовых ягнят, и даже статуи, покрытые потом, — в общем, полный набор атрибутов, позаимствованный из Светония или Тацита. Так сказать, дань литературной традиции, вполне понятная у такого высокообразованного человека, как Франческо Гвиччиардини[vi].
Но тем, кто сам пережил вторжение, было не до литературы.
Во Флоренции монах из Феррары по фамилии Савонарола, или, иными словами, «брат Джироламо», предсказавший «мечи, стрелы и огонь, падающие с неба Волей Господней», был признан пророком и спасителем — и выслан на переговоры с королем Карлом VIII. И он, в общем, действительно выговорил сносные условия — Флоренция уплачивала огромный выкуп, который было невозможно выплатить сразу, размещала у себя на постое французских солдат на то время, пока нужные суммы собирались с граждан Республики — но город не был ни сожжен, ни разграблен.
А Савонарола, не занимая никаких официальных должностей, фактически стал главой некоей теократии, правящей Флоренцией.
Но в Папской области, лежащей южнее флорентийских владений в Тоскане, пророка и спасителя не нашлось — ею правил папа римский, который сам, можно сказать, по должности был высшим духовным авторитетом всего христианского мира, но он был еще и светским государем, находившимся в далеко не лучших отношениях с королем Франции.
22 ноября 1494 года Карл VIII формально объявил, что он идет на Неаполь и что его главной целью является Крестовый поход, захват Константинополя, разгром турецкого могущества, ну и уж заодно — освобождение Иерусалима и Гроба Господня. Но это все цели высокие и пока что отдаленные — а вот свободный проход к Неаполю через Папскую область ему нужен немедленно.
Александр VI был в не очень-то удобном положении для ответа — как раз в это время в Синигалье, на берегу Адриатики, был перехвачен Джорджо Бузандо, его посол к султану Баязиду. Он вез с собой 40 тысяч дукатов — плату султану за содержание его брата Джема — и письмо от «повелителя правоверных и тени Аллаха на земле», в котором папе Александру, Викарию Христа, предлагалось 200 тысяч дукатов в обмен на то, что «несчастный султан Джем» станет покойным султаном Джемом. Папский посол был перехвачен Джованни делла Ровере, братом кардинала Джулиано, — так что и 40 тысяч дукатов пошли ему в карман, и содержание писем было сообщено всем, кто хотел познакомиться с их содержанием. Скандал вышел неимоверный — как-никак папа римский и султан турецкий выступали в качестве партнеров по организации убийства. Но французам наиболее интересным показалось другое письмо — там речь шла об организации союза между Неаполем, Папством и Турцией для совместного отпора французскому вторжению. Из этого, конечно же, были сделаны соответствующие выводы. Король Карл отказался принять папское посольство. Со всем положенным христианину смирением он сказал, что поговорит со Святым Отцом лично.
И сделает это в Риме.
III
Вдобавок ко всем бедам, свалившимся на папу Александра Борджиа, на него упала и еще одна проблема, на этот раз совершенно личная. Его прекрасная подруга, несравненная Джулия Фарнезе, вдруг повела себя как-то странно. Еще совсем недавно в письмах она называла своего пылкого шестидесятилетнего любовника своим «господином, одним и единственным» и рассказывала всем, кто хотел послушать, с каким жаром она его любит и как горячо привязана она к их общему ребенку, ее дочурке Лауре, — но когда он вызвал дам дома Борджиа из Пезаро и велел им вернуться в Рим, Джулия Фарнезе внезапно вспомнила, что она как бы замужем.
И она сообщила Святому Отцу, что ее муж, Орсо Орсини, требует ее к себе, и она не смеет ослушаться, но и к мужу ехать опасается, потому что дороги стали небезопасны, и потому она укроется покуда в крепости Каподимонте… Папа был вне себя. Он написал ей, что она коварна и неблагодарна и что нехорошо с ее стороны оставлять его одного посреди его тяжких забот, — и сразу же послал Орсо денег, с тем чтобы он уже от себя предписал своей «послушной супруге» немедленно ехать в Рим.
Супружеское повеление Орсо Орсини было получено без малейших затруднений, прекрасная Джулия потеряла зацепку, на которой держалась ее попытка уклониться от возвращения в любящие объятия Святого Отца, и ей действительно пришлось выехать из Каподимонте в Рим — но время было упущено, и ее вместе с ее эскортом перехватили французские авангарды.
На великое счастье Джулии Фарнезе, французские кавалеристы оказались дисциплинированны, а их командир Ив д’Алегре оказался корыстолюбив. Так что ее не изнасиловали, а только ограбили, а ее саму за выкуп в 3000 дукатов передали папским посланцам и даже сопроводили до стен Рима, на случай еще каких-либо неприятностей. В Риме между тем было очень и очень небезопасно. Папа Александр вполне обоснованно опасался заговора. Он собирался было бежать в Неаполь, под защиту короля Альфонсо, но передумал — в его отсутствие его вполне могли сместить. Поэтому Святой Отец повелел схватить всех кардиналов, на которых он не мог положиться, и поместить их под замок. Даже Асканио Сфорца, друг и столь недавно надежный союзник папы Александра, и то был помещен под домашний арест у себя во дворце. Лодовико Моро в письме к феррарскому послу извещал его, что папа римский Александр Борджиа ищет утешения в радостях плоти, и в его покоях живут одновременно три дамы — бывшая монахиня из Валенсии, некая кастильская дама и еще юная особа лет пятнадцати или шестнадцати, которую папа Александр умыкнул из-под венца. Источника своих сведений он не назвал, и подтверждений словам Лодовико тоже не отыскалось, так что спишем все вышесказанное на злобные сплетни — Лодовико Сфорца папу Александра считал своим врагом, а с врагами он не церемонился. Кстати, в том же письме он добавил, что с минуты на минуту ждет вестей о том, что папе отрубили голову.
Ну, сплетни Александра VI не волновали, да и вряд ли феррарский посол поделился с ним содержанием писем, полученных им из Милана.
Однако сюрприз, преподнесенный ему Джулией Фарнезе, задел его очень сильно — она бежала из Рима с помощью кондотьера Мариано Савелли, который вместе со всем семейством Орсини присоединился к французам. Таким образом, прекрасная Джулия как бы перешла на сторону врага, великая любовь папы Александра Борджиа окончилась изменой. Тем временем он узнал, что и семейство Колонна, заклятые враги всех Орсини, трезво взвесили свои шансы и присоединились к победителям. Он остался совсем один — без войск, без друзей и без союзников.
Но Родриго де Борха, бывший кардинал Родриго Борджиа, все еще оставался Александром VI, папой римским, Викарием Христа, рабом рабов Божьих. Он надеялся на то, что время все поправит, надеялся на неожиданный случай…
И еще он твердо полагался на свой ум, поистине изобретательный.
О преимуществах хитрости в поединке с силой
I
Король Карл должен был въехать в Рим 1 января 1495 года, но отложил это торжественное событие на денек — так ему посоветовал астролог. Вообще-то, его солдаты были в Риме уже с 30 декабря — они вошли в город и никакого сопротивления не встретили. Сопротивляться было мудрено. В феврале 1493 папа сделал смотр своим наемникам — у него оказалось всего 114 пехотинцев и к ним вдобавку еще и 80 конников. К осени 1494-го их число было удвоено и доведено до четырех сотен, все они были каталонцы, и командовал ими Хуан де Кастро — надежный человек, на которого можно было положиться.
Но, понятное дело, это был всего лишь гарнизон замка Святого Ангела, примыкавшего к собственно Ватикану. Оборонять Рим такими силами было невозможно.
По планам, город должен был защищать капитан-генерал Церкви Никколо Орсини, а помогать ему должны были неаполитанские войска и отряды кондотьеров, викариев Церкви, одним из которых был, например, Джованни Сфорца. Однако к декабрю клан Орсини в целом стоял за французов, Лодовико Сфорца был их союзником, и его племянник, Джованни, разумеется, был на стороне своего могущественного дядюшки.
Папа Александр попробовал дипломатию. В середине декабря 1494-го он отправил к Карлу посольство с предложениями, которые они представляли как блестящие и крайне выгодные для Франции. Они уверяли, что папа римский повлияет на короля Неаполя в том смысле, что тот признает Карла VIII своим сюзереном. А тем временем будет собран совет всех христианских государей, который вручит ему командование Крестовым походом и поможет этому славному делу и деньгами, и солдатами — и король Карл двинется за моря к своим славным свершениям, не проливая христианской крови, завоевав Неаполь без всякого риска, одним простым мановением руки…
Ну, что сказать? Ловушка была слишком уж простой, и Карл VIII посланных к нему прелатов никаким внятным ответом не удостоил. Французские войска сходились к Риму с трех сторон, их общее число составляло примерно 25 тысяч, и разговаривать в такой ситуации о некоем гипотетическом «совете государей Европы» было делом совершенно бессмысленным. Кардинал-француз, Раймон Перу (Peroud), предлагал римлянам сдаться и уверял их, что «ни одна курица и ни одно куриное яйцо не будут у них отняты, а за все необходимое войску король Карл заплатит полную цену». Скорее всего римляне сдались бы немедленно, но у города все еще стояли неаполитанские войска под командой принца Ферранте, сына Альфонсо II. Папа Александр поговорил с принцем и убедил его отступить без сражения.
25 декабря французские авангарды оказались уже у самых стен Рима, 30 папская делегация формально известила Карла VIII об отсутствии всякого желания «противиться воле короля Франции», и вскоре, как мы и говорили, состоялся его въезд в город. Король не хотел никаких церемоний и никакой торжественной встречи, но тем не менее огромные толпы народа все-таки собрались и приветствовали его криками: «Да здравствует Франция! Франция! Да здравствует Колонна! Да здравствует Винкула!»
Ну, с Францией в этой здравице все понятно, с семейством Колонна, ставшим союзником французов, все тоже более или менее ясно, а таинственная «Винкула» объяснялась тоже довольно просто. Это было сокращенное название церкви Сан-Пьетро ди Винкула.
Это была церковь под покровительством кардинала Джулиано делла Ровере.
II
На свой лад широкие народные массы неплохо разбирались в политике — Джулиано делла Ровере входил теперь в круг близких советников короля Карла, и самый настойчивый совет, который он ему давал, заключался в необходимости низложения папы Александра Борджиа. Основанием для этого должна была послужить симония[vii] — широкий подкуп, который делал выборы понтифика 1492 года незаконными.
В общем, не было в данный момент у папы Александра врага страшнее кардинала делла Ровере, и повел он себя очень обдуманно. Французских вельмож приняли в Ватикане очень вежливо, и редко даруемое право личной аудиенции со Святым Отцом предоставлялось им без малейших затруднений. Аудиенция проходила по всем положенным правилам этикета, что страшно льстило самолюбию благородных французских баронов — а тому, что по этим правилам им полагалось целовать папскую туфлю, они особого значения не придавали. И напрасно — потому что папа римский с каждой такой аудиенцией подтверждал свой статус главы духовной власти и наследника Святого Петра. А когда итальянские кардиналы, примкнувшие к «французской партии» — Савелли, Колонна, делла Ровере, Сфорца, которые к такого рода трюкам имели, что называется, «профессиональный иммунитет», — стали настаивать перед королем Карлом на смещении понтифика и на новых выборах, Александр VI вдруг покинул Ватикан и по тайному переходу удалился в замок Святого Ангела.
Разумеется, взять папскую цитадель, защищаемую только четырьмя сотнями верных каталонцев, было очень возможно — французская артиллерия рушила и не такие стены, — но стрелять по ним как-то очень не хотелось. Папа Александр приказал пронести среди защитников замка святые реликвии в виде «честно́й главы Апостола Петра» в сопровождении «вуали Святой Вероники» — и дать залп по торжественной процессии показалось неудобным.
K 15 января 1495 года король Карл пришел к выводу, что хлопоты по смещению папы римского настолько велики, что лучше договориться с тем, кто в данный момент этот пост занимает. Было подписано соглашение, в котором говорилось, что «Святой Отец есть и остается добрым отцом королю Франции, Карлу VIII, а король есть и остается преданным сыном Его Преосвященства». Подробности следовали дальше — папа отдавал королю Карлу все города Папской области, в которых у того могла возникнуть нужда, в обмен на обязательство города эти не грабить, а за все взятое для войска честно платить.
Пункт этот надо было понимать со значительной долей приблизительности. B настоящий момент в Риме на постое находились войска под французским командованием, и они забирали решительно все, что хотели, и выбрасывали из домов их обитателей, если им было так желательно, и защиты от этого не было даже у людей, близких папе Александру, — скажем, дом Ваноццы деи Каттанеи был разграблен. В такого рода делах, кстати, итальянские союзники короля Франции отличались еще побольше, чем его собственные солдаты.
Согласно договору, папа Александр передавал французам султана Джема «в знак своей нерушимой верности» идее будущего Крестового похода и к тому же отдавал королю в заложники своего сына Чезаре Борджиа. Конечно, это не было обставлено так грубо — ну какие могут быть заложники в отношениях между Святым Престолом и Короной Франции?
А вот просто Святой Отец в знак своего благоволения к преданному сыну Церкви, королю Карлу, направлял с ним вместе своего кардинала-легата, а легатом по обоюдному согласию был назначен кардинал Чезаре Борджиа, известный как своим благочестием, так и глубокой преданностью Святому Отцу…
На том и порешили.
III
Папа римский и король Франции встретились 16 января 1495 года — Карлу VIII был предоставлен весь Ватикан в полное его распоряжение, он там и отобедал, а папа Александр выехал к нему навстречу в своем пышном паланкине и очень искусно сделал вид, что короля он не заметил. Что сказать? Королю было всего-навсего 25 лет, и в искусстве дипломатической пантомимы он, конечно, сильно уступал Александру Борджиа — тот упражнялся в ней уже добрых лет сорок, с тех самых пор, как началось возвышение его дяди Алонсо де Борха. Так что как-то само собой получилось так, что король уже успел трижды поклониться в знак приветствия, а глаза понтифика и Викария Христа все еще «как бы слепило солнце». Но когда он все-таки «заметил», что его приветствуют, любезности папы Александра не было границ. Он сошел с паланкина, не стал протягивать руку для почтительного поцелуя, а просто тепло и дружески обнял «великого монарха». А когда король Карл попросил назначить кардиналом своего советника, епископа города Сен-Мало, его желание было удовлетворено прямо сразу же, на месте. Поскольку под рукой не было нужных знаков достоинства столь высокого сана, Чезаре Борджиа снял с себя свой роскошный плащ и передал его новому князю Церкви. За красной шапкой, правда, пришлось посылать в кладовые — послали Бурхарда, от которого мы эту деталь и знаем. В общем, король и папа расстались к полному взаимному удовольствию, и Карл отправился обратно, в свои апартаменты в Ватикане.
Все двери его покоев стерегла королевская шотландская стража — король был хоть и молод, но тоже понимал кое-что в делах правления. И в ходе вечерних размышлений он, по-видимому, оценил «маневр со слепящим солнцем», и решил, что этот стратегический прием ему не по нраву.
Утром следующего дня его напрасно ждали в папских покоях — король опаздывал. Александр послал к нему верного Бурхарда — и тот застал французского монарха у камина, неодетого и даже без башмаков. Церемониймейстер папского двора Иоганн Бурхард был шокирован — Святой Отец уже ожидал своего гостя, а тот даже не соизволил одеться. Шок его оказался недолгим — король поднялся с постели, но пошел не к папе Александру, а почему-то в капеллу, где для него его капелланы и отслужили мессу. А сразу после столь благочестивой процедуры король захотел позавтракать — и тут уже даже до простодушного Бурхарда стало что-то доходить…
В общем, когда король Карл показался, наконец, в покоях Святого Отца для того, чтобы принести ему «клятву послушания и повиновения», некоторые нужные королю акценты были уже расставлены. И сразу после слов «Святой Отец, я пришел сюда принести клятву послушания и повиновения, и делаю это таким же образом, как делали мои предки, короли Франции» король не попросил, а потребовал «даровать ему три милости»: во-первых, подтвердить все права и привилегии, имеющиеся у королей Франции, во-вторых, передать ему султана Джема, в-третьих, признать Карла VIII, короля Франции, законным государем Неаполя. Первое было даровано без всяких возражений, со вторым волей или неволей пришлось согласиться, но третье требование, формальное признание Карла королем Неаполя, было спущено на тормозах. Конечно, никакого прямого отказа и быть не могло — но были бесконечные объяснения о «необходимости консультаций».
Наверное, король сумел бы настоять на своем, если бы не неожиданные вести из Неаполя: король Альфонсо бежал из своей столицы, отрекшись от власти в пользу сына, Ферранте II. Железо надо было ковать, пока горячо…
Войска Карла VIII срочно выступили из Рима.
IV
Поход проходил без особых приключений — сопротивление неаполитанцев таяло, как снег на солнце. Бароны припомнили Ферранте II дела, которые столь недавно творил его дед, Ферранте I, и сражаться с французами охоты не выказали. Папский легат, кардинал Чезаре Борджиа, отправился в поход вместе с французским войском, вел себя спокойно и был очень дружелюбен по отношению ко всем, его окружающим. Он, правда, демонстрировал пристрастие к роскоши — взял с собой целый обоз из 19 мулов, нагруженных всякого рода дорогой одеждой и утварью. О том, что это именно серебряные кубки да золотые шкатулки, знал всякий, кто хоть раз воспользовался приглашением к нему на ужин. Когда слуги сервировали столы для ужина, то на глазах у всех вынимали все это из вьюков. А потом вьючили обратно на тех двух мулов, что были приписаны к его кухне. В общем, видно было, что юный кардинал привык жить, как принц, и к своим дорогим игрушкам поистине привязан.
Так что никто не удивился, что, когда Чезаре Борджиа узнал, что его «кухонные» мулы немного отстали и остались на последнем постоялом дворе, чтобы поправить неполадки с упряжью и подковами, он накричал на своего камердинера и поехал на постоялый двор сам — проследить, чтобы все было в порядке. Он не вернулся — а когда вскрыли вьюки на тех 17 мулах, что он оставил позади, в них нашли только камни. Чезаре, таким образом, сбежал — и за ним даже послали вдогонку несколько кавалерийских разъездов — но дела не ждали, надо было спешить.
22 февраля французы заняли Неаполь.
А через три дня, 25 февраля 1495 года, во французском лагере внезапно умер султан Джем. Был он вроде бы вполне здоров и ни на что не жаловался — но как-то вдруг ослабел и скончался, оставив своего «доблестного союзника, короля Карла Французского» в одиночестве. Подозрения в отравлении, разумеется, пали на папу Александра — но тот даже не счел нужным их опровергать. Джем уехал из Рима уже месяц назад, следовательно, отравить его тогда, когда он был у него в руках, папа никак не мог. Что же до версий в отравлении медленно действующим ядом или в том, что отравление было сделано по его приказу кем-то из окружения султана,-то зачем же папе Александру было убивать брата турецкого султана, если турецкий султан платил ему за содержание пленника 40 тысяч дукатов в год, и деньги эти, согласно договору с королем Карлом, так и оставались в распоряжении Святого Отца? Конечно же, имелись скептики и злопыхатели, которые говорили, что султан не стал бы платить тому, кто пленника уже не держит, и что он вроде бы предлагал папе сумму в пять раз побольше за то, чтобы султан Джем нашел наконец успокоение, и что известно это из письма султана Баязида к папе римскому Александру VI, которое так неудачно попало в руки к врагам папы, — но это все были пустые домыслы.
Спрашивается: ну зачем бы было надо папе Александру устранять султана Джема? Личной ненависти он к нему не питал — в конце концов, с Джемом дружили собственные сыновья Святого Отца, и Хуан, и Чезаре. А то, что со смертью султана Джема рушилась и идея Крестового похода, и вовсе служило полным оправданием намерений Александра Борджиа — зачем же папе римскому срывать Крестовый поход?
В общем, к началу марта 1495 года королю Карлу представлялось, что хотя с Крестовым походом у него явно не получилось, дел у него пока хватает, потому что надо как-то консолидировать свои завоевания в Неаполе.
В конце марта он узнал, что в тылу у него зреют большие неприятности — сведения из Милана приходили самые тревожные. Лодовико Сфорца, по-видимому, осознал, что после Неаполя следующим «обеденным блюдом короля Франции» может стать он сам. 31 марта 1495 года грянул гром: было объявлено о создании Священной Лиги, или иначе Венецианской Лиги, целью которой было изгнание французов из Италии. В Лигу вошли герцог Милана, Лодовико Сфорца и Венецианская Республика. Их поддержал могущественный король Фердинанд II Арагонский, император Священной Римской империи Максимилиан I — и папа римский Александр VI.
В частных беседах с послами он говорил, что никогда не решился бы он сорвать Крестовый поход — но теперь, после смерти султана Джема, речь уже идет не о защите христианства, а о том, как ограничить захваты Франции. Какие же тут могут быть колебания?
Так что, «оставив все колебания», 31 марта 1495 года папа Александр примкнул к Лиге.
Хуан Борджиа, гонфалоньер Церкви
I
Трудно описать впечатление, произведенное на французов «изменой папы». Все неприятности, которые стряслись с ними в их походе на Неаполь, они приписывали «итальянскому коварству», и самым коварным из итальянцев им представлялся папа Александр Борджиа. Но весной 1495 года королю Карлу хватало хлопот и без того, чтобы заниматься мщением за нарушение данного слова, из Неаполя ему надо было спешить на север, он рисковал утратить связь с Францией. Поэтому он оставил гарнизоны в важных крепостях завоеванного им неаполитанского королевства и сразу после своей коронации начал отступление. Путь короля на север, к Милану, шел через Рим, и с ним все еще было 10 тысяч солдат. Так что Святой Отец противодействовать ему не решился, но видеться со своим «преданным сыном, королем Франции» тоже не захотел. Он уехал из Рима под охраной венецианских и миланских солдат и на прощанье посоветовал римлянам «встретить короля Карла по-дружески». Так они и сделали. «Да здравствует Франция!» — правда больше никто не кричал, да и король отклонил предложение остановиться в Ватикане и предпочел дворец кардинала Доменико делла Ровере. Он, впрочем, недолго задержался в Риме и двинулся дальше на север. У городка Форново его перехватило войско Священной Лиги, и 6 июля 1495 года там состоялось сражение. Победу провозгласили обе стороны — и не без оснований. Французы прорвались на север, к Милану и к альпийским перевалам, а их противники захватили королевский обоз с драгоценностями, награбленными в Неаполе. В целом все-таки, пожалуй, победили итальянцы. До того как Карл VIII отправился в свой злополучный итальянский поход, он заключил соглашения со всеми своими соседями — и пошел на значительные уступки. Его целью было только одно — получить свободу рук в Италии, — и он заплатил английскому королю Генриху VII значительную сумму денег, отдал владение Руссильоном Фердинанду Арагонскому, уступил Артуа и Франш-Конте императору Максимилиану — и вот теперь, летом 1495-го, он вынужден был оставить Неаполь. Выходило нехорошо…
В Неаполе к тому же его войска подцепили новую заразу, совсем недавно завезенную испанскими моряками из открытого Колумбом Нового Света, — сифилис[viii]. Война, однако, продолжалась, и шла она не только на поле боя, но и в сфере, как сказали бы сейчас, «средств массовой информации». Папа Александр, подумав, нашел нужным объявить своего «преданного сына, короля Франции», ни больше ни меньше как Антихристом. Французская сторона не осталась в долгу, и на голову папы Александра Борджиа посыпались обвинения в коварстве, двуличии, лжи и отравительстве. И нельзя сказать, что обвинения эти пропали втуне, потому что они получили поддержку из довольно неожиданного источника.
Их поддержал духовный глава Флоренции Джироламо Савонарола.
II
Брат Джироламо выражений не выбирал. Он объяснил своим слушателям, что Церковь черна от грехов своих и покрыта коростой и должна быть очищена от скверны. Под «скверной» он совершенно определенно имел в виду Святого Отца — в Рождество 1495 года объявил, что главой Флоренции будет не кто иной, как сам Иисус Христос, минуя, так сказать, все промежуточные инстанции. Новый, 1496 год Савонарола встретил проповедью, в которой говорилось, в частности, следующее:
«Говорю вам: Италия будет потрясена в самых своих основах. Последние станут первыми, и законы исчезнут, и священники будут изгнаны, и принцы наденут власяницы, и народ будет сокрушен горем».
Он добавлял, что потому-то Господь и не благословил поход короля Карла, что тот не решился «очистить Церковь огнем очищения».
Аудиторию свою он, конечно, захватил полностью — брат Джироламо имел дар слова просто исключительный, и к Священной Лиге Флоренция не присоединилась, несмотря на все уговоры. Надо сказать, что к религиозному порыву тут примешивались и довольно светские соображения. Французское вторжение совершенно поменяло весь политический расклад в Италии, и в частности поменяло его во владениях Республики Флоренция. Пиза восстала и отказала Республике в подчинении — а Пиза представляла собой порт, через который шла вся флорентийская коммерческая деятельность. Убытки были огромны, и единственная надежда вернуть Пизу к повиновению заключалась в поддержании союза с Францией.
Замки с французскими гарнизонами кое-где еще держались, даже в Неаполе. В начале 1496 года французские галеры доставили под Неаполь, в Гаэту, военные припасы, продовольствие и даже 2000 солдат. Некоторые итальянские союзники все-таки не покинули короля Карла, Виржинио Орсини все еще сражался на его стороне.
Орсини-то как раз и был главной заботой Святого Отца. Проблема была не нова, и решение, как правило, заключалось в том, чтобы натравить на Орсини их заклятых врагов — семейство Колонна.
Но как мы уже видели, папа Александр Борджиа был искусным политиком, и обычное «простое решение» он отверг. Разгром Орсини силами Колонна повел бы к усилению семейства Колонна — а они еще столь недавно были такими же врагами Святого Престола, как и Орсини. Папе Александру было желательно найти другое решение — и он начал накапливать деньги для создания независимой военной силы. Это было трудным делом — Франция перестала переводить в Рим церковные бенефиции из всех французских аббатств и епископских епархий, Лига требовала от папы финансовой помощи, отряды наемников еще только предстояло нанять — так что военные действия были пока отложены. Самое главное было доверить командование надежному человеку. И папа нашел человека — надежнее некуда.
Это был его сын, Хуан Борджиа, герцог Гандии.
III
Весной 1496 года в папском дворце все было готово к приему дорогих гостей — из Испании прибывали папские сыновья. Первым приехал Жоффре — еще до захвата французами Неаполя он успел укрыться под защитой арагонских войск и сейчас возвращался домой, в Рим. Для своих 16 лет он выглядел очень взрослым, но, конечно, не на фоне своей прекрасной жены, принцессы Санчи Арагонской. Ей уже было 20 лет, и она, брюнетка, с обдуманным искусством одевалась только в черное — тем ярче горели на ее лице синие глаза. Вокруг принцессы были ее фрейлины, мало чем ей уступавшие, и, как писал мантуанский посол в своем донесении, «эти овечки, по-видимому, не стали бы особо противиться волчьим желаниям». Надо сказать, что и в этом отношении они мало отличались от своей госпожи, принцессы Санчи — молва приписывала ей бурные романы с обоими старшими братьями ее мужа, и с Хуаном, и с Чезаре. Приемом гостей в папской резиденции теперь заведовала не Адриана де Мила, а куда более прекрасная особа — это была дочь папы, Лукреция, супруга Джованни Сфорца, графа Пезаро. Она перебралась в Рим еще осенью 1495-го, счастливо избежала всех опасностей, связанных с войной, и теперь играла роль хозяйки дома, только не скучного дома ее мужа в провинциальном городке Пезаро, а в Риме, в доме своего отца, папы Александра.
С портретов того времени на нас смотрит Лукреция Борджиа, такая, какой она была в то время — юная счастливая женщина с пышными волосами цвета золота, одетая с немыслимой роскошью.
С женой своего брата Жоффре она подружилась просто моментально, и они стали неразлучны настолько, что даже на торжественные богослужения в базилике Святого Петра ходили вместе. И не переставали при этом перешептываться и хихикать, что вызывало у Святого Отца только отеческую улыбку. Его верный церемониймейстер Иоганн Бурхард был просто шокирован и вольным поведением девушек, и реакцией папы Александра — но у него хватило ума оставить свое негодование при себе и доверить его только своим записям. Записи до нас дошли, и в их искренность и достоверность в данном случае мы можем верить безусловно. Мемуарист не пытался представить себя в наилучшем свете и не пересказывал что-то с чужих слов. Он просто описывал то, что видел своими глазами — двух молодых и прекрасных «женщин дома Борджиа», окруженных целым цветником фрейлин и позволявших себе шалить во время проповеди в самом святом месте всего христианского мира — в базилике Святого Петра. Бурхард полагал, что это «стыд, позор, скандал и соблазн как для лиц духовного звания, так и для мирян». Но он был всего лишь распорядителем церемоний, дворецким.
Его хозяин, папа римский Александр VI, смотрел на вещи куда более либерально.
IV
Дон Хуан де Борха, герцог Гандии, один из знатнейших грандов Арагона, известный в Италии как Хуан Борджиа, по имени своего отца, папы римского Александра Борджиа, в Рим приехал только в августе. Путешествие из Испании заняло у него немало времени. В своих владениях в Гандии он оставил супругу, донью Марию Энрикес де Борха, доводившуюся кузиной королю Арагона Фердинанду II, и наследника, маленького Хуана-младшего. Дон Хуан прибыл в Рим, поражая всех роскошью наряда — даже его конь был покрыт чепраком, шитым золотом, а сбруя коня была украшена золотыми колокольчиками.
Ему была вручена миссия очищения Папской области от мятежных Орсини, и поручение выполнить ее исходило не только от Святого Отца, но и от сюзерена герцогских владений дона Хуана — славного Фердинанда II, короля Арагона. Задача дона Хуана была облегчена тем, что арагонские войска уже добились крупных успехов в деле изгнания французов из Неаполя — замок в Ателле сдался на милость победителя, и Виржинио Орсини, глава клана, оказался в плену. Он очень скоро там умер — молва почему-то обвиняла в этом папу римского, Александра.
Может быть, потому, что от смерти Виржинио Орсини он выигрывал больше всех?
Во всяком случае, после того как дон Хуан прибыл наконец в Рим, времени уже не теряли. Он был назначен командующим папских войск, а заодно получил титул гонфалоньера Церкви, буквально — ее знаменосца. Это была огромная честь, данная ему авансом. К тому же все замки Орсини объявлялись переданными во владение дону Хуану, а все вассалы Орсини папским словом освобождались от данной ими присяги верности.
После чего папское войско двинулось в поход против «викариев Церкви, дома Орсини, изменивших Святому Престолу, и недостойных более управлять доверенными им папскими владениями». Номинально командующим был дон Хуан, но, учитывая его молодость и неопытность в военных делах, к нему в помощь были приданы еще два лица — Гвидобальдо, герцог Урбинский, испытанный воин, и кардинал Лунати, в качестве папского легата и политического советника.
Наступление началось на редкость удачно — добрый десяток замков был взят без особых проблем и затруднений. Наконец, войско подошло к главному оплоту Орсини, замку Браччиано. Командовал в нем молодой кондотьер, Бартоломео Алвиано. Он славился тем, что был замечательно нехорош собой. А еще был известен как храбрый человек и как хороший полководец. Он доводился Виргинио Орсини родственником — был женат на его сестре. Над замком были подняты французские флаги и стяг с гербом Орсини — сдаваться комендант совершенно не собирался.
Началась осада.
V
Пошла она неудачно. Понимающий дело человек, герцог Урбинский, был ранен и оставил поле боя. Дон Хуан абсолютно не знал, что следует делать, но из гордости не позволял подчиненным давать ему советы. Потоптавшись без толку под стенами осажденного замка, он попросил своего отца добиться присылки ему осадной артиллерии из Неаполя. Скоро сделать это было невозможно, поэтому осаждающие просто сидели без дела в своих лагерях, в то время как осажденные высылали свои отряды за стены — и случалось, что эти отряды добирались до стен самого Рима. Один такой отряд едва не захватил кардинала Чезаре Борджиа, который не чаял беды и был лишь с горстью людей. На свое счастье, кардинал был молод и силен, и конь у него был прекрасным — так что он сумел ускакать…
В январе Бартоломео Алвиано сделал уже серьезную вылазку и выбил осаждающих из занятого ими было передового укрепления возле замка. После чего выслал через брешь в его стене осла, на котором был прикреплен большой знак с надписью: «Дайте мне пройти, я послан к герцогу Гандии на переговоры».
Под хвостом у осла и в самом деле было помещено письмо к герцогу, написанное в самых оскорбительных выражениях. Ну, выражения — они и есть выражения, «слова кости не ломают», как говорилось еще и тогда. Но нашлись аргументы и помимо слов — на присланные из Франции деньги Орсини собрали наемников и двинулись на выручку осажденных. Попытка остановить их кончилась поражением папских войск — даже сам дон Хуан был слегка ранен, а кардиналу-легату Лунати пришлось бежать в такой спешке, что он чуть не умер от страха. Герцог Урбинский был захвачен в плен — на том военная кампания против Орсини и закончилась. Папа Александр был готов подписать с ними мир на самых легких для них условиях. Формально семейство Орсини выражало свою «вассальную покорность и преданность Святому Престолу» и в знак этой покорности вносило 50 тысяч дукатов в папскую казну. Но поскольку именно эта сумма была назначена как выкуп за герцога Урбинского, то Орсини ничего не теряли. Замки их были им возвращены. Папа Александр, всегда внимательный к финансовым вопросам, вассальный взнос Орсини оставил в своей казне, а выплату выкупа за захваченного в плен государя Урбино переложил на его семью. Гонсальво де Кордоба, командир испанских войск в Неаполе, взял Остию, теперь путь из Рима к морю был открыт.
Это дало возможность закончить проигранную войну «парадом победы».
На пышной церемонии в Риме состоялось чествование «победителей, защитников правого дела Церкви» — и почести они получили в полном соответствии с их близостью к Святому Отцу. Дон Хуан Борджиа, герцог Гандии и гонфалоньер Церкви, был превознесен всех выше, вслед за ним в списке шел Джованни Сфорца, муж Лукреции Борджиа, который и в войне-то толком не участвовал, а уж потом, на третьем месте, значился дон Гонсальво де Кордоба. Дон Гонсальво был гордым человеком и тонкой политике оказался совершенно чужд. Когда оказалось, что у папского трона он будет стоять на две ступени ниже Хуана Борджиа, которого он считал никчемным щеголем, дон Гонсальво сообщил, что принять участие в церемонии он никак не может по причине крайней своей занятости. И действительно, явиться на нее отказался.
Папа Александр в отличие от испанского военного был человек дипломатичный. Он не захотел отпускать дона Гонсальво обиженным — и наградил его Золотой Розой, высшим отличием, которым папы римские, как правило, награждали государей за заслуги перед Святым Престолом. Даже это не утихомирило гордый нрав дона Гонсальво де Кордоба. Высказываться против Святого Отца как понтифика и Викария Христа он, конечно, себе не позволил. Но высказаться в качестве одного из арагонских грандов, выражающего свое мнение о поведении других арагонских грандов, он все-таки мог.
И он сказал, что эти Борджиа «ставят почести выше чести».
(продолжение следует)
Примечания
[i] Папесса Иоанна — легендарная личность, женщина, якобы занимавшая папский престол под именем Иоанн VIII, между Львом IV (умер в 855) и Бенедиктом III (умер в 858). В принятом в настоящее время списке римских пап имя Иоанн VIII носил реальный папа, правивший несколько позже — в 872–882 годах. После этой истории каждый новоизбранный понтифик (до Льва X) проходил процедуру подтверждения мужского пола (наличия тестикул) с помощью специального кресла с прорезью Sedes Stercoraria (см. илл.).
[ii] The Borgias, by Ivan Cloulas, page 71.
[iii] С детьми Ваноццы и Родриго вообще имелась некоторая путаница — были споры на тему того, кто именно родился первым, Джованни или все-таки Чезаре. Дело тут в том, что после смерти Пьетро Луиджи его титул герцога Гандии унаследовал Джованни Борджиа, или, как его звали в Испании, дон Хуан де Борха. Поскольку, как правило, в знатных семьях светскую карьеру делал старший сын, то и считалось, что дон Хуан родился в 1474 году, а Чезаре — в 1475-м. Сейчас принята обратная последовательность в порядке их рождений — старшим был все-таки Чезаре, а Хуан, третий по старшинству сын Родриго Борджиа, просто унаследовал титулы и карьерный путь умершего дона Педро Луиса, герцога Гандии.
[iv] Через сто с лишним лет после свадьбы Лукреции Борджиа и Джованни Сфорца сюжет этой комедии Плавта будет использован Шекспиром в его «Комедии ошибок».
[v] Церемония описана в книге The Borgias, ny Ivan Cloulas, page 87, с ссылкой на записки Иоганна Бурхарда.
[vi] Франческо Гвиччиардини (итал. Francesco Guicciardini; 6 марта 1483, Флоренция — 22 мая 1540) — выдающийся итальянский политический мыслитель и историк времен Высокого Возрождения. Родом из богатой и знатной семьи, Гвиччиардини учился в университетах Феррары и Падуи. Автор нескольких книг, включая «Историю Италии». Младший современник и личный друг Никколо Макиавелли.
[vii] Симония — продажа и покупка церковных должностей или духовного сана. Явление получило название по имени иудейского волхва Симона, который пытался выкупить у апостола Петра и апостола Иоанна дар творить чудеса (Деян. 8:18–19).
[viii] Поход Карла VIII через много лет будет воспет Вольтером в его эпиграмме:
«Когда французы сдуру пошли войной в Италию, то без труда получили Геную, Неаполь и сифилис. Затем их отовсюду выгнали, отобрали Геную и Неаполь, но они утратили не всё: сифилис остался с ними».
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer5/tenenbaum/
