Кто убил Маяковского?
(Новое, переработанное издание)
Документ № 1
Журнал “Новый мир”, 2009 год, № 8. Статья: “Возможно, было так. Версия смерти Владимира Маяковского”. Автор — подполковник милиции в отставке Наталья Румянцева.
Автор тщательно, до мельчайших подробностей изучила следственное дело о гибели поэта. Прочитала показания всех свидетелей и ключевых фигур, связанных с этим трагическим событием. Пересмотрела данные о вещественных доказательствах. Статья рассказывает о массе обнаруженных автором нестыковок, на основе которых она выдвинула свою версию.
Основными свидетелями случившегося являлись соседи по дому, они сразу прибежали на звук выстрела. И, давая показания, по-разному описывали многие детали, в частности, положение тела на полу и где находилась в это время Вероника (Нора) Полонская.
Официальная версия выглядела так.
Утром 14 апреля 1930 года В.В. Маяковский заехал за актрисой Норой Полонской и привез ее в свою комнату в Лубянском проезде. Она села на тахту, а он стал перед ней на колени. Уговаривал выйти за него замуж. Просил, чтобы хоть сегодня она побыла с ним и никуда не уходила. Нора, однако, по ее словам, никак не могла остаться с Владимиром, хотя он на этом настаивал. Ей надо было срочно ехать в театр на репетицию, а Немирович-Данченко не любил, когда опаздывали. Владимир дал ей 10 рублей на такси, она вышла из комнаты и направилась к выходу из дома.
Но успела она сделать всего лишь несколько шагов, как услышала за спиной хлопок. Бросилась назад, вбежала в комнату — Володя лежал, распластавшись на полу, но еще дышал. Нора закричала от ужаса. Уже сбегались соседи — выстрел прозвучал явственно. Потом — скорая, милиция, и дальнейшее Полонская не помнит.
И вот тут в следственном деле начинаются разночтения, обнаруженные Румянцевой. Например, некоторые свидетели утверждали, что Нора была в комнате в момент выстрела. По ожогу на рубашке следователь пришел к выводу, что стреляли не в упор, а с некоторой дистанции. Сама Румянцева считает, что не мог ВВ так быстро изготовиться и выстрелить после ухода Норы. Далее, непонятно с оружием — с одной стороны, в протоколе написано, что стреляли из маузера, а с другой, что на полу лежал браунинг.
И Румянцева выдвигает версию: “Видимо, Полонская пыталась вырваться <…> а Маяковский силой оставлял ее у себя. <…> Если М. стал ее задерживать, то в какое-то мгновение она могла схватить пистолет, от отчаяния выстрелить и попасть в сердце. Версия, что его застрелила Полонская <…> не выглядит неправдоподобной”.
Развивая эту мысль, Румянцева полагает, что Нора была агентом ЧК и, пытаясь ее выгородить, в ЧК придумали предсмертную записку Маяковского. Они сочинили текст, который говорил бы о его самоубийстве, и написали его якобы почерком поэта, карандашом, поскольку карандашную запись трудно уличить в подделке. Таким образом, убийство было скрыто.
К этому документу мы в свое время вернемся. А пока — то, что день за днем вело к трагической развязке — история жизни знаменитого поэта.
Завязка
5 октября 1928 года Владимир Маяковский вернулся из Ниццы в Париж. Только успел в гостиничном номере привести себя в порядок, как в дверь постучали. Заглянула Эльза Триоле — она занимала комнату в том же отеле, на другом этаже. «Мне надо сейчас к врачу, — сказала она, — и я была бы тебе очень благодарна, если бы ты проводил меня». Отказать он не мог, значит, придется пока отложить свои дела.
Тата, Париж
Утром того же дня молодая русская эмигрантка Татьяна Яковлева, племянница известного парижского художника, почувствовала себя совсем плохо. Резко обострился бронхит, ее бил сильный кашель. Татьяна позвонила своему врачу, Сержу Симону, и спросила, что ей делать. Тот ответил: «Приезжай немедленно!»
Когда через некоторое время она вошла в гостиную доктора, там уже сидели и беседовали трое — сам хозяин, ее недавняя знакомая Эльза Триоле и высокий, большой господин, одетый с исключительной элегантностью. Он не просто обратил внимание на вошедшую, он стал ее откровенно рассматривать. А она узнала его сразу — характерная короткая прическа, рост, красивое лицо. Владимир Маяковский! Их представили друг другу. Впоследствии она описала эту встречу так:
«Стихи Маяковского я хорошо знала и любила и не раз декламировала красноармейцам за краюху хлеба в те голодные годы. То, что он был первым поэтом большевистской России, меня ничуть не смущало. <…> Да и к встрече с такой знаменитостью — а в те годы его имя постоянно мелькало на страницах парижских газет — я отнеслась без робости и смущения. Благодаря знакомствам дяди Саши, я уже свыклась с тем, что меня постоянно окружали люди незаурядные и знаменитые. Накануне я играла с Прокофьевым в четыре руки Брамса, а несколькими днями раньше обедала с Кокто. Теперь я встретилась с Маяковским. <…> То, что я всецело владела его вниманием с первой минуты, я тоже поняла — моя интуиция, которая столько раз спасала меня в жизни, на этот раз меня не подвела. Не боясь впасть в мелодраматический тон, это было… <…> мгновенное увлечение, обернувшееся любовью с первого взгляда, встречей, последствия которой я и отдаленно себе не представляла…»
После визита к врачу Маяковский провожал уже не Эльзу, а Татьяну. Отвез ее домой на такси, укутал ей по дороге ноги своим пальто, а возле дома признался в любви. Они встретились на следующий день. Когда-то, в поэме «Облако в штанах», Владимир Маяковский писал: «… иду красивый, двадцатидвухлетний». Сейчас ему было тридцать пять, а красивой, двадцатидвухлетней, была Татьяна. В Париже все знакомые звали ее Татá, на французский манер, с ударением на последнем слоге.
Они бродили по городу, обедали в маленьких ресторанчиках — когда удавалось вырвать свободную минуту. У него была масса дел — он выступал, договаривался с издателями о переводах своих книг, вел переговоры с кинорежиссером Рене Клером. Встречался с русской творческой эмиграцией, со старыми петербургскими знакомыми — С. Дягилевым и Ю. Анненковым. Побывал в опере, посмотрел балет с Идой Рубинштейн. Лекции, вечера, контракты — всё это приносило деньги. И однажды он обратился к Татьяне с просьбой — помочь выбрать автомобиль, чтобы и марка была солидная, и цвет подходящий. Тата улыбнулась:
— Ты умеешь управлять автомобилем?
— Это не для меня, — спокойно ответил он. — Это подарок моей жене.
У Татьяны от неожиданности взметнулись вверх брови. Между прочим, красивые, густые брови. Но всё же отвлечемся от них на некоторое время и заглянем в прошлое, в предысторию парижской встречи.
Владимир Маяковский. Отвага молодости
В.В. Маяковский в молодости
Он был непохожим на других. С самого начала. Неординарный, непредсказуемый. В 1911-м он поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества и сразу стал там заметной фигурой. Высокий, уверенный в движениях, плотно сжатые губы на волевом лице, неизменная папироса в уголке рта. Бархатная черная куртка с откидным воротником. Густые черные волосы. Подружился с Бурлюком. Давид Бурлюк был старше, тоже студент, но уже считал себя признанным футуристом. Ему прочитал однажды Маяковский свое стихотворение, которое начиналось так:
Багровый и белый отброшен и скомкан,
в зеленый бросали горстями дукаты,
а черным ладоням сбежавшихся окон
раздали горящие желтые карты.
Бурлюк был поражен и восхищен, более того — назвал Маяковского гениальным поэтом. Гению было восемнадцать.
В ноябре 1911-го скоропостижно ушел из жизни выдающийся художник Валентин Серов. На похоронах — вся Москва. И там Володя Маяковский познакомился с молодой художницей Евгенией Ланг. И — влюбился. Это была первая, юношеская влюбленность начинающего поэта. Они с Женей покупали на Красной площади пирожки, затем поднимались в Кремле на колокольню Ивана Великого (вход туда стоил одну медную копейку) и наверху, сидя на скамейке, часами разговаривали обо всём на свете. Им было хорошо, и всё же они расстались — Женя считала его еще мальчиком, ведь она старше на целых три года! Через несколько лет они встретятся снова, и тогда Женя про эту разницу забудет…
В училище Владимира отмечают как одаренного ученика. Но теперь, наряду с призванием художника, его всё больше влечет к себе роль поэта-бунтаря. Футуризм объявлял об отказе от всех традиционных ценностей, за которые так держалось общество. Главный его лозунг звучал ясно и бескомпромиссно: «Долой!» Старые привычки, отношения, любовь — одним словом, всё долой. 30 ноября 1912 года Маяковский впервые выступает со своими стихами перед публикой в знаменитом арт-подвале «Бродячая собака». По этому случаю Владимир попросил маму сшить ему желтую кофту. Эпатировать публику — так эпатировать, по полной программе, не только стихами, но и внешним видом.
Весной следующего года владелец желтой кофты появляется в доме Федора Осиповича Шехтеля — одного из столпов российской архитектуры, построившего прекрасные здания в Москве. Старший сын Федора Осиповича вместе с художником Василием Чекрыгиным помогают Володе выпустить его первый поэтический сборник. Называется он по-футуристски скромно: «Я!». Дочь Шехтеля, гимназистка Вера, безоглядно влюбляется в красивого юношу, так не похожего на ее великосветских друзей. Он отвечает взаимностью.
Но Ф.О. Шехтелю — из немцев, когда-то завезенных в Россию еще Екатериной Великой — Маяковский категорически не нравится. Приверженцу строгого порядка и устойчивых традиций претят призывы всё низвергнуть и выбросить. К этому времени уже широко и скандально известен коллективный сборник кубофутуристов «Пощечина общественному вкусу», где кумир его дочери, вместе с Д. Бурлюком, В. Хлебниковым и другими, требовал cбросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. с парохода Современности. Дочь в восторге, но отец — отнюдь. Академик архитектуры не идет на компромиссы и изгоняет Маяковского из своего дома.
Сонка Шамардина во время романа с Маяковским
Осень 1913-го. Юная минчанка Софья Шамардина, или просто Сонка, приезжает в Петербург и поступает на женские Бестужевские курсы. Ее опекает друг их семьи К.И. Чуковский. Как-то он знакомит ее с Маяковским. Тот находился в это время в столице в связи с готовившейся постановкой его трагедии «Владимир Маяковский» в одном из питерских театров. Премьера проходит с большим успехом, а у ее автора, режиссера и актера в одном лице появляется новая поклонница. Сонка отвергает и Корнея Ивановича, имевшего на нее виды (разумеется, скрытно от жены), и манерного Игоря Северянина. Ее роман с Маяковским, страстный и скоротечный, окончится для нее болью — поздним абортом. Но куда более трагической станет ее судьба после революции. Сначала — взлет: жена крупного советского деятеля и высокие должности в различных организациях. А в 30-х — самоубийство мужа, понимавшего, зачем его вызывают в Москву с Дальнего Востока. После чего Сонке влепят 17 лет лагерей. Впрочем, вернется она оттуда такой же убежденной коммунисткой, какой и была прежде.
Немаловажная деталь: все пассии Маяковского привлекали его внимание, в первую очередь, тем, что были красивыми. Симпатичной была и следующая возлюбленная поэта — Эльза Каган. Она увидела его в гостях у знакомых, где собиралась творческая молодежь. И испытала потрясение уже после первых стихотворных строчек, которые он ей прочитал:
Послушайте!
Ведь если звезды зажигают —
значит — это кому-нибудь нужно?
Восхищение прекрасными стихами и преклонение перед их автором слились воедино, возбудив страстное желание видеть его, быть с ним. Много позже Эльза напишет в своих мемуарах, что ни один мужчина в ее жизни не дал ей такого полного счастья обладания, как Маяковский. Смелое признание, но это факт: не одна женщина испытала силу мощного мужского притяжения поэта. А он не мог жить без них, без внезапно вспыхивавшего чувства, подобного урагану. И не только потому, что он был так физиологически устроен. Кроме проходных «мелких любовей», которые быстро таяли, приходили и серьезные, длительные увлечения, оставившие неизгладимый след в его творчестве. Они становились для него источниками вдохновения, и каждое вносило свой, особый вклад в главную тему его лирики — тему любви.
Такой крупной вещью с пронзительным лирическим настроением стала поэма «Облако в штанах». Ее героиня, Мария — собирательный образ, вобравший в себя черты нескольких его любимых, и среди них — не покорившейся ему одесситки Марии Денисовой. Закончена поэма была к середине 1915 года. А в июле Эличка Каган решила похвастаться своим поклонником перед уже замужней старшей сестрой — Лилей Брик. Привела его к ней в гости. Попросила почитать стихи. Владимир Владимирович согласился — и тогда впервые прозвучало только что написанное произведение. Читал он блестяще. Такого ни Лиля, ни муж ее, Осип, никогда не слышали. Они сразу и безоговорочно поверили, что перед ними великий поэт. А тот, в свою очередь, тут же позабыв про свою спутницу, на тетрадке с «Облаком» надписал посвящение: Лилии Юрьевне Брик.
Эльза внезапно поняла, что совершила страшную ошибку, пригласив Маяковского к сестре. Но было уже поздно.
Лиля Брик. Девочка из приличной семьи
Лилия Брик (снимок Осипа Брика)
Лиля и Осип поженились в начале 1912 года. Невесте было двадцать. Ее родители восприняли замужество дочери с радостью и облегчением: наконец-то угомонилась! Они, однако, явно ее недооценили. Родители жениха, наоборот, никакого восторга по поводу избранницы своего сына не проявили; то, что о ней говорили шепотом — лучше бы их уши этого не слышали.
Между тем, обе семьи были вполне добродетельными и уважаемыми. Отец Лили в свое время пришел из Либавы (Лиепаи) пешком в Москву, сумел получить образование и стать юристом. Мать (родом из Риги) профессионально играла на фортепиано. Отсюда — довольно широкий круг интересов, умные знакомые и тщеславные планы насчет будущего дочерей. Лиля металась — матфак Высших женских курсов, архитектурный институт, мастерская скульптуры в Мюнхене. И всюду ее появление оставляло гулкий отзвук — даже в гостях у родного дяди. Объяснялось это просто — юная Каган была суперсексуальна. Когда еще училась в школе, отличилась изумительными сочинениями — дома их читали всем гостям. Пока не выяснилось, что на самом деле писал их для нее и вместо нее учитель словесности. В 17 лет забеременела от учителя музыки — их свидания происходили прямо на уроках. Пришлось уехать в провинцию и сделать аборт. Врач объяснил, что теперь у нее не будет детей. Она нисколечки не расстроилась.
Осип Максимович Брик закончил юрфак Московского университета. Однако по специальности работал лишь изредка и с очень специфическим контингентом клиентов, точнее — клиенток. Как адвокат он защищал проституток. Причем — бесплатно. Благодарные женщины нежно называли его за это «блядским папашей». Что же касается денег, то получал их молодой юрист из другого источника. Отец его, купец первой гильдии, торговал драгоценностями. Закупал в странах Средиземного моря черные кораллы и продавал их затем в России, в основном, в Средней Азии.
Лиля, влюбившись в Осипа еще девчонкой, настойчиво добивалась от него ответного чувства. И добилась. Осип ездил по стране с поручениями отца, и молодая жена сопровождала его. Эта идиллия продолжалась два года, и Лиля была счастлива.
Первая Мировая застала Бриков на борту парохода — они спускались вниз по Волге. Война оказалась некстати: Осип подлежал призыву, а воевать ему совсем не хотелось. Пришлось предпринять энергичные усилия. Нашли хорошего знакомого — знаменитого певца Собинова — и Осипа определили в Петроградскую автомобильную роту. Находилась она в столице, но считалась армейским подразделением. Брики переехали в Петроград и сняли там квартиру.
По странной игре случая, в эту же автороту, по протекции Горького, потом попал и Маяковский.
И вот — июль 1915-го, позже названный поэтом «радостнейшей датой». Искренний восторг Бриков, принявших на ура его поэму, пролил бальзам на чувствительную душу Владимира Владимировича. А неожиданное посвящение Лиле поразило обеих сестер. Особенно, Эльзу, которая привела его в этот дом. И которая воочию увидела, как тонкий лирик попал под обаяние женщины, обладавшей необыкновенными чарами.
Лиля не была красавицей, но это не имело никакого значения. Рассказывали, что стоило ей оказаться в обществе мужчин — одного или нескольких — как они немедленно объяснялись ей в любви, готовые разделить с ней не только постель, но и судьбу. Она рано осознала свою притягательную силу и пользовалась ею. Маяковский влюбился не на шутку, еще не представляя себе, во что это выльется.
Он становится в квартире Бриков своим человеком. Снимает номер в гостинице неподалеку от них. Осип на свои деньги издает «Облако в штанах», а вскоре и новую поэму Владимира, «Флейта-позвоночник», написанную в конце 1915 года. Она уже не просто посвящена Лиле — она о его любви к ней. Разумеется — громадной.
Я душу над пропастью натянул канатом,
жонглируя словами, закачался над ней…
……………………………………………………………….
… где тундрой мир вылинял,
где с северным ветром ведет река торги,
на цепь нацарапаю имя Лилино
и цепь исцелую во мраке каторги.
Этот поэтический образ — цепь и каторга — окажется впоследствии не очень далеким от реальности. А пока что ничего у поэта с его новой любовью не клеилось. Конечно, у нее был муж. По ее же признанию, — самый любимый. Но, во-первых, эта деталь ее никогда не останавливала. А во-вторых, уже через два года после свадьбы Осип прекратил с ней всякие плотские отношения. Дело, однако, было в том, что она сомневалась. Не знала, как выстроить линию своего и Осипа поведения с этим уникальным талантом. То, что он уже запутался в ее сетях, было очевидно, и поэма тому доказательство. Но Лиля боялась — с одной стороны, отпугнуть его, а с другой — продешевить. Она искала выход.
Вл. Маяковский, Лилия Брик, Осип Брик
Между тем, квартира Бриков становится чем-то вроде клуба, куда на огонек заглядывают Вс. Мейерхольд, Ю. Тынянов, В. Шкловский, Вл. Татлин, Б. Эйхенбаум и другие. Основное занятие, кроме дискуссий, — игра в карты. Заводилой здесь являлся Маяковский. Причем для него это было не развлечение и даже не увлечение, а страсть.
В начале 1917 года он возвращается в Москву. Уходит из своей семейной квартиры, где жил с матерью и двумя сестрами. Поселяется в гостинице. Лиля — в Петрограде, решила вдруг стать балериной и занимается в студии. В письмах к Володе — обычная информация, никакого проявления чувств. А весной в московском театре «Эрмитаж» Маяковский неожиданно встречает свою давнюю любовь, Женю Ланг. Она замужем, за адвокатом. Но не загашенное до конца пламя вспыхивает и разгорается с новой силой. С этой минуты влюбленные всюду вместе. Честная Женя сообщает мужу о том, что с ней происходит. Тот снисходительно замечает: ничего, пройдет. И воспользовавшись ситуацией, по ночам, до утра, играет у друзей в карты. Маяковский собирается встречать с Женей новый, 1918 год. Но тут адвокат требует, чтобы она в этот вечер была с ним — жена всё-таки. Женя уступает мужу. Для ее возлюбленного это серьезный укол.
27 февраля 1918 года в Политехническом музее при переполненном зале публика избирала «короля поэтов». Претендентов — масса, «на сцене было тесно, как в трамвае». С небольшим отрывом от Маяковского победил Игорь Северянин. Среди зрителей находилась и Эльза Каган. Она, разумеется, засекла Володю с его спутницей. И черкнула по этому поводу пару строк своей сестре в Питер. После чего Владимир Владимирович получил из Петрограда письмо: «Ты мне сегодня всю ночь снился: что ты живешь с другой женщиной, что она тебя ужасно ревнует, и ты боишься ей про меня рассказать. Как тебе не стыдно, Володенька?»
Неизвестно, стало ли Володеньке стыдно. У него с Женей всё складывалось отлично. Но в мозгу, затаившись, сидела Лиля и манила к себе. Она настаивала, чтобы он приехал к ним в Петроград. Маяковский не выдержал и откликнулся. Он предложил написать сценарий фильма для двоих — для себя и Лили — и снять его в Москве. Польщенная балерина немедленно направилась в Москву. Узнав об этом, Женя разорвала отношения с Володей. А в одной из студий действительно сняли картину «Закованная фильмой» по сценарию Вл. Маяковского, с ним и Лилей Брик в главных ролях.
Кино сблизило их. Но не только кино. Октябрь 1917-го подтолкнул сестер Брик к решительным действиям. Эльза присмотрела себе обожателя — еще недавно бывшего офицером французской миссии в России, и выехала к нему в Париж как его невеста. Вскоре она стала мадам Триоле, сохранив эту фамилию до конца жизни. А Лиля, наконец, нашла форму, которая объединила бы ее с Маяковским.
Раньше они с Осипом — скажем так: влачили безбедное, сытое существование. Теперь же надо было думать, где жить и на что жить. А Маяковский на глазах вырастал в гигантскую фигуру — пролетарского поэта, «агитатора, горлана-главаря». И Лиля предлагает Володеньке создать в общей квартире уютное семейное гнездо. Где они будут жить втроем — он, она и Осип. Владимир, конечно, будет главным, то есть будет зарабатывать и обеспечивать семью. А они станут помогать ему, как делали это уже не раз.
Маяковский согласился.
Надо сказать, что излагая такую концепцию семьи, Лиля Брик не была оригинальной. Идея принадлежала Осипу Максимовичу. Именно он сформулировал ее несколько лет назад, как принцип их брачного союза с женой: «полное доверие и полная свобода в любви при условии совместного проживания». А советская власть подлила масла в огонь: по декрету о гражданских отношениях заключение брака считалось необязательным. Мгновенно вспыхнула теория свободной любви — когда хочешь и с кем хочешь. Переспать — как выпить стакан воды. А как раз в этой области Лиля уже давно была впереди всех — так сказать, специалистка с дореволюционным стажем.
Она не сомневалась, что Владимир — гений. Он войдет в историю. Быть его музой — значит войти в историю вместе с ним. Но для этого его надо прочно привязать к себе. Любимый Ося одобрил создание семьи, члены которой связаны духовными узами и общей территорией. Он первым понял величие В.В. Маяковского, благодаря ему даже стал теоретиком литературы и сценаристом. Так что их союз не представлял из себя любовного треугольника. Осип существовал в нём как официальный муж Лили, не более того. Она, естественно, считалась его официальной женой. ВВ же выступал в роли добровольного участника содружества и одновременно снабженца. Правда, Маяковский любил Лилю, а Лиля любила Осипа. Но в обратном направлении схема не работала. Брик-муж вообще нашел себе постоянную спутницу, с которой они пребывали во взаимной любви и понимании. К эквилибристике законной жены он относился с пониманием.
Таким образом, в 1918 году Маяковский вошел в очень непростой коллектив и был допущен в спальный альков Лилечки. Спустя годы она напишет: «Так оно и случилось: мы всегда жили вместе с Осей. Я была Володиной женой, изменяла ему так же, как он изменял мне, тут мы с ним в расчете». Сразу заметим: термин «Володина жена» — всего лишь приманка для биографов. С фактической же стороны это неправда. Были мужчины, с которыми ЛБ находилась в более длительной связи, чем с ВВ. Единственное, что она исправно делала (как жена?) — забирала заработанные деньги. Но не будем вникать в «расчеты», а попробуем, взамен, разобраться, что все-таки привязало поэта к этой женщине.
Лиля Брик получила качественное образование. Она, как и Эльза, свободно владела немецким и французским. У нее была воспитанная с детства культура общения — которую имел возможность перенять Маяковский. Она сумела, к тому же, кое-что усвоить из поэтического мира начала 20 века. И чутьё подсказывало ей, что хорошо и где надо восхищаться. В ней был лоск — в противовес парню из провинции, из бедной семьи, небрежному в одежде и порой с грубыми замашками. И довольно скоро этот парень уже покупал себе рубашки и обувь в элитных парижских магазинах. Что, вообще-то говоря, противоречило убеждениям, которые он публично провозглашал: долой старый, буржуазный быт!
Но главным, конечно, было не это. Лиля привлекала с первого взгляда. Она учила своих подруг: похвалите мужчину, скажите ему, что он бесподобный, гениальный — и он ваш. Маяковский и полюбил ее как женщину, которая его понимает, ценит его творчество. Но, кроме того, или — в первую очередь, она обладала неким магнетизмом, скорее всего, врожденным. Устоять против него нормальный здоровый мужчина мог только с большим трудом. Как и во что трансформировалось у Маяковского возникшее с первой встречи влечение к ней — об этом разговор впереди.
Существующее мнение, что Лиля Брик «образовала» и «обтесала» поэта, далеко от истины. Безусловно, что-то было. Но и он провел три года в стенах училища живописи, ваяния и зодчества — учебного заведения, дававшего солидную художественную и общекультурную подготовку. Среди его друзей и знакомых числилось немало выдающихся творческих личностей, общение с которыми не могло не влиять на него. Что же касается понимания Лилей Юрьевной искусства, приведем любопытный факт.
Так сложилось, что любовный корабль «Владимир+Лиля» находился на плаву недолго. Подняв флаг в 1918-м, он уже в 1920-м дал течь. Оставаясь женой Маяковского (в ее понимании), Лиля окунулась в очередной роман — с историком искусства Н.Н. Пуниным. Он был увлечен не на шутку, описывал ее огромные, выразительные глаза, красивый рот, легкий шаг — всю ее, такую сладкую и томящую. Но когда она в постели начинала высказывать свои суждения об искусстве — это выводило Пунина из себя. И закончилась их связь неожиданно. Николай Пунин позвонил ей и сказал: ты для меня интересна только физически. Если согласна на такой вариант — будем встречаться, если нет — видеться не будем. Она сказала — «нет».
Это к тому, что на поверку Лилины познания в искусстве выглядели слишком поверхностными, чтобы их можно было принимать всерьез. Пунин через пару лет стал мужем Анны Ахматовой. А Володина «жена» тоже не теряла времени даром. В 1921-м она познакомилась с Александром Михайловичем Краснощековым (рожденным как Абрам Моисеевич Краснощек). Потом ненадолго рассталась с ним, поскольку Лиля, Осип и Владимир уезжали за границу. Побывали в Берлине, Лиля встречалась с Эльзой и вместе с ней — с мамой, Еленой Каган, жившей и работавшей в Лондоне. А когда вернулись домой, Лилин роман раскрутился по полной программе.
Товарищ Краснощеков был личностью незаурядной. Сын портного из Чернобыля, он подпольно примкнул к социалистическому движению, бежал в США и сумел окончить там чикагский университет (по специальностям — экономика и право). В 1917-м вернулся в Россию, где стал большевиком. Создал Дальневосточную республику, в которой существовали свобода слова и печати. Потом ДВР вошла в состав РСФСР, Кривощекова от руководства отстранили, но дали должность в Москве. Он уговорил позволить ему основать Промбанк — в основном, для иностранных инвестиций в экономику. За 8 месяцев капитал его банка вырос в десять раз. Вот тогда его и посадили. Обвинили в разбазаривании денег (?!) и кутежах. Оказалось, он хотел взять под свое крыло и Госбанк. Такую наглость простить было нельзя. Дали ему 6 лет, а Госбанк присоединил Промбанк к себе.
Все эти события разворачивались в 1922-1924 годах. Краснощеков, сорока двух лет, высокий, широкоплечий, обаятельный, начитанный, блестяще образованный, на Лилины авансы откликнулся. Тем более, что его жена с сыном уехали в Америку. Когда он оказался за решеткой, Лиля забрала к себе жившую с ним дочь, навещала его в тюрьме, а потом в больнице.
Маяковский, конечно же, расстраивался, ревновал и даже высказал свое недовольство. В ответ получил обвинение: ему сказали, что он погряз в старых понятиях о семейной жизни. А через некоторое время в письме Лиля однозначно заявила: я не люблю тебя, надеюсь, ты не будешь от этого мучиться. Так в 1924-м с любовью — и до того достаточно призрачной — было покончено.
Что не означало, однако, что «семья» перестала существовать.
Татьяна Яковлева. Русская парижанка
Слово «жена» из уст Маяковского поразило Татьяну — такого она не ожидала. И тогда он рассказал ей о себе — всё, как оно было, и всё, как оно есть. Начиная с детства. Про отца, который укололся булавкой и умер от заражения крови. После чего семья осталась без кормильца. А Володе было всего тринадцать. Про то, как потом пробивался в жизни — учился в художественном училище, увлекся футуризмом. И про «семейный договор» с Бриками. Рассказал, кто такая Лиля. И что, хотя между ними близости нет, он ее уважает и связан с ней некоторыми обязательствами. При этом слово «жена», конечно же, чисто условное определение для их отношений.
Татьяна всё поняла и приняла. Напряжение исчезло, они снова улыбались друг другу. Выбрали автомобиль — красивый рено, стального цвета. Володя отправил Лиле сообщение, что ее главный заказ выполнен. А то она уже заваливала его письмами: что случилось? Почему целых три недели не пишешь? Рено снимал все вопросы.
За эти дни он узнал многое о Татьяне. Понятно, какими-то деталями она не делилась, что совершенно естественно для женщины в общении с мужчиной, которого она встретила совсем недавно. Но нам незачем что-либо утаивать.
Татьяна Яковлева попала в Париж в 1925-м. Ей было тогда 19. Она родилась в Петербурге, в старинной дворянской семье, к которой принадлежал, в частности, А.И. Герцен. Отец ее, известный архитектор, по мере получения заказов переезжал с места на место. Так Яковлевы оказались сначала в Вологде, а затем — в Пензе, где Алексей Евгеньевич проектировал городской театр. В 1915-м родители разошлись, отец уехал в Америку. Мать вышла замуж вторично, за антрепренера, человека с солидным состоянием. После революции он остался ни с чем. Голод привел его к истощению,туберкулезу, и в 1921-м он ушел из жизни.
Наступила очередь Тани помочь выжить семье — ей, матери и сестренке. На вокзале и в других местах она читала перед красноармейцами стихи, а знала она их неисчислимое множество — от Ахматовой и Блока до Есенина и Маяковского. Если повезет, за концерт можно было заработать буханку хлеба. Кончились эти выступления сильнейшим бронхитом и опасением, что начался процесс в легких.
Между тем, ее родной дядя, Александр Яковлев, отличный художник, жил в Париже на широкую ногу. Он был в фаворе у знаменитого владельца автоконцерна Андре Ситроена — разрабатывал для него дизайн автомобилей. Танина мама написала ему эмоциональное письмо — девочка может погибнуть, ей необходимо лечение. Не смог бы он забрать ее для этого к себе? Художник, разумеется, сразу же откликнулся. Он обратился к послу СССР во Франции Леониду Красину, с которым был хорошо знаком, а также к своему патрону. Пришлось приложить немало усилий, а Ситроену потратить большие деньги, чтобы уговорить советское правительство выпустить девушку из страны. Так Татьяне удалось вырваться на Запад.
Солнечные ванны на пляже, на южном берегу Франции, следование рекомендациям врачей и хорошее питание сделали свое дело. Здоровье пришло в норму, и Татьяна появилась в парижском обществе, чтобы произвести там фурор. Она была ослепительно красива и, кроме того, совсем не выглядела провинциалкой. Вот что она заметила впоследствии по этому поводу: «Я приехала из интеллигентной семьи вполне начитанной, знающей музыку и живопись барышней. К тому же я не попала в чужой дом, а к бабушке, тетке и дяде, которые меня обожали, когда я еще была ребенком».
Бабушка, между прочим, одной из первых женщин в России закончила математический факультет и писала стихи.
Вокруг Татьяны мгновенно закружился рой поклонников. Благодаря дяде, она быстро вошла в круг его общения — а это были сливки художественной интеллигенции, многие из которых встречались в широко известном в Париже салоне Зизи Свирского. Достаточно назвать несколько имен — Ф.И. Шаляпин, художники Михаил Ларионов и Наталья Гончарова, уже знаменитый поэт, драматург и режиссер Жан Кокто, Луи Арагон, Коко Шанель, Сергей Дягилев. Затесался в эту компанию — и в число почитателей русской красавицы — даже нефтяной магнат.
Казалось бы, такие прекрасные условия, такой круг знакомых — живи в свое удовольствие. А Тата стала искать работу. Пошла в киностудию — сниматься в массовке, и первые заработанные деньги отослала в Пензу. Правда, на съемках обожгла глаза. Какое-то время работала фотомоделью — позировала для поздравительных открыток и рекламных плакатов. Потом устроилась в шляпное ателье, хозяйкой которого была тоже эмигрантка, кавказская княжна Фатьма-Ханум Самойленко. И, наконец, поступила в Эколь де кутюр — парижскую Школу моды и костюма. Таким образом, она стала дипломированным модельером женских шляпок: «… я начала делать рисунки шляп и продавала в Америку через «Вог»…»
Тата подружилась с Шанель, и та придумала, как сделать, чтобы красота подруги работала на их общую пользу: стала одевать ее в только что созданные платья. Получился отличный способ рекламировать в обществе свои новые модели. А Татьяну любили все — и за общительность, и за доброжелательность, и за готовность прийти на помощь, порой в самых неожиданных ситуациях. Был, к примеру, такой случай. Жан Кокто поселился в тулонской гостинице в одном номере с Жаном Маре. Портье доложил, куда следует, явилась полиция нравов и арестовала драматурга. Узнавшая об этом Тата примчалась в Тулон и с хорошо разыгранным возмущением заявила в полицейском участке: «Как вы посмели арестовать моего любовника?!» Кокто тут же освободили.
Татьяна покорила Маяковского с первой встречи. В последние годы в нём всё сильнее разгоралось желание вырваться из Лилиного плена. И если раньше мысли о настоящей женитьбе ему просто в голову не приходили, то сейчас они неутомимо сверлили сознание. Совсем недавно даже кандидатка появилась — работница Госиздата Наталья Брюханенко. Потом она сама признавалась, что не дотягивала до уровня своего гениального друга, не всегда понимала его. К тому же, почуяв неладное, быстренько вмешалась Лиличка и пресекла любые поползновения к возможному серьезному шагу.
И вот — Татьяна. «Ты со мною ростом вровень…» — написал Маяковский через пару недель. Высокая, длинноногая красавица ни в чём не уступала ему, признанному, прославленному поэту. Не только ей было интересно с ним, но и ему с ней. Казалось бы, всё ее образование проходило в домашних стенах и оборвалось в 12 лет, в 1918 году. Но она не напрасно высоко отозвалась о себе самой. То, что могла дать дочери дворянская семья такого уровня, стоило многих лет обучения в школе. Гувернантка учила ее немецкому, а дома мать и отец говорили по-французски. Поэтому этими двумя языками Таня владела свободно. Ее письма матери свидетельствуют о великолепном владении родным, русским языком. А еще она серьезно увлекалась поэзией, знала наизусть много сотен стихотворений Пушкина, Лермонтова, современных поэтов и даже сама пробовала писать. Неплохо рисовала. А про игру на рояле мы уже говорили.
Но самое главное, у нее был незаурядный ум. И всё шло замечательно, хотя…
Хотя в тайная тайных поэта затаилась одна душевная рана, которая его мучила. Звали ее Элли Джонс. За день до знакомства с Татьяной, еще ничего подобного не подозревая, он виделся с Элли в Ницце. Виделся не впервые. Начиналась эта история три года назад и разворачивалась на глобальных пространствах.
В 1925-м Маяковский задумал совершить кругосветное путешествие. За этим громким намерением скрывалась куда более простая, но желанная цель: попасть в США. Там обитал давний друг — Давид Бурлюк, были и другие знакомые. И вообще, Америка манила. Проблема, однако, заключалась в том, что у СССР и США не было дипломатических отношений, и визу получить было невозможно. Приходилось искать обходные пути.
Владимир Владимирович для начала отправился во Францию. Следующим шагом стал бросок через Атлантику — в Гавре он сел на пароход, направлявшийся на Кубу. Оттуда перебрался в Мексику. А вот дальше дело застопорилось. Бурлюк, обещавший помочь, ничего не смог добиться — не было у него, рядового иммигранта, нужных связей. И всё же визу Маяковский получил — ее добыл для него Исайя Хургин. Человек этот возглавлял в Нью-Йорке Амторг — советскую организацию, которая занималась торговлей с Соединенными Штатами. Хургин мог многое. Сразу же после знакомства с прибывшим поэтом он выдал ему некоторую сумму — на мелкие расходы. Разработал программу его выступлений и поездок по стране. Более того, поселил его в элитном доме на Пятой авеню, где жил сам.
Хургин, талантливый организатор, обладавший деловой хваткой, имел множество знакомых. Одной из них была молодая модель, Элли Джонс, демонстрировавшая на выставках драгоценности. Исайя поделился с ней: в Нью-Йорк приехал Маяковский — но, добавил он, прошу позволения не знакомить тебя с ним, потому что он любит ухаживать за женщинами. Элли была заинтригована, однако приняла к сведению дружеский совет.
Между тем, к Хургину приехал посланец из Москвы, некто Склянский — начальник треста «Моссукно», недавний помощник Троцкого. В один из дней они вдвоем поехали кататься на лодке по озеру, лодка перевернулась, и оба утонули. В московских газетах написали, что это несчастный случай, в американских — что это политическое убийство.
Маяковский в одночасье оказался в пиковой ситуации — мало того, что все планы рушились, так он еще и остался без денег. Он понимал, что никуда не денешься, это судьба, но он знал также, что судьба иногда приходит по поручению ГПУ. Поэтому он ни тогда, ни впоследствии не комментировал происшедшее.
Через неделю после смерти Хургина бывший работник ARA — американской миссии помощи голодающим во время гражданской войны, а ныне юрисконсульт Амторга Чарлз Рехт устроил коктейль в честь Маяковского. Была приглашена и Элли Джонс. Помня о словах Хургина, она позвала с собой Лидию Мальцеву — оперную певицу и очень красивую женщину, которая считалась признанной покорительницей мужчин. Певица сразу приступила к атаке, но с первой минуты стало ясно, что ее усилия обречены на провал. Между ее подругой и знаменитым поэтом проскочила искра, которую нельзя было не заметить.
Элли Джонс с дочерью Патрисией Томпсон (Еленой Маяковской), Ницца
Элли Джонс родилась в 1904-м на востоке России, в нынешней Башкирии, и звали ее тогда Елизавета Петровна Зиберт. Отец — из немецких протестантов-меннонитов, переселившихся в Россию еще при Екатерине Великой. Семья владела большими земельными угодьями. Дома говорили по-немецки, кроме того, Лиза свободно общалась на русском, английском, французском. Любила поэзию, была хорошо знакома с литературой вообще.
После революции, потеряв всё, родители бежали за границу. Осели в Канаде, где бедствовали. А юная Елизавета стала работать в Самаре в приюте для беспризорных детей. Потом в Уфе устроилась в американскую гуманитарную миссию. Когда девушка познакомилась с ее начальником, полковником Уолтером Беллом, тот лежал при смерти в тифозном бараке. Елизавета выходила его, и он не только пригласил ее в Москву, в центральное отделение миссии, но и в дальнейшем остался ее другом. А Лиза вышла замуж за сотрудника этой организации Джорджа Джонса и уехала с ним в Америку. Там она превратилась в Элли Джонс.
Семейная жизнь не сложилась. Супруги жили сами по себе. Муж денег не давал. Элли была высокой, стройной молодой женщиной. Благодаря очень красивым рукам, ее взяли рекламировать драгоценности. И в августе 1925-го на вечеринке в Нью-Йорке представили Маяковскому, о котором она слышала еще в России и стихи которого любила. Взаимное чувство вспыхнуло сразу. Вскоре они стали близки — в той самой квартире «от Хургина». Владимир Владимирович, по своему обыкновению, рассказал о себе, о бриковской «семье» и о Лиле.
Однажды Элли была потрясена, случайно прочитав лежавшую на столе телеграмму от «московской жены»: «Куда ты пропал? Напиши, как живешь. С кем ты живешь, неважно. Я хочу поехать в Италию. Достань мне денег». Возникшее в этот момент неприятие Лили и даже страх перед ней остались у Элли на всю жизнь.
Они всюду бывали вместе — на выступлениях и выставках Владимира, возле статуи Свободы и в загородном лагере. Посещали достопримечательности, обедали в дешевых ресторанах. Уже на склоне лет Элли как-то заметила, что Маяковский был самым бедным из ее мужчин. Она не знала, что при всём при том, он отправил несколько переводов на имя Лили Брик — в сумме около тысячи долларов.
Через несколько недель действие визы закончилось. Элли просила хранить их встречу в тайне. Была толпа провожающих у парохода. Было прощание — наверное, навсегда. И — быстро расширяющаяся полоса воды между бортом и причалом. На берегу осталась любовь, а в записной книжке — восторженный гимн американской технике, стихотворение «Бруклинский мост». Маяковский вернулся в Москву.
15 июня 1926 года Элли Джонс родила девочку. Ее назвали Патрицией-Еленой, в честь двух крестных. Эти месяцы, после расставания с любимым, были очень тяжелыми для Элли. Она остро переживала разлуку. Потом потеряла работу и комнатку, которую снимала — родить без мужа считалось в Америке тех лет верхом безнравственности. Денег не было, а за роды предстояло платить. Маяковский о своем будущем ребенке еще ничего не знал. В начале 1926-го года, не упоминая о беременности, Элли в отчаянии пишет ему письмо: сняла с подругой квартиру, в июне должна на время лечь в больницу, если бы он смог ей чем-нибудь помочь, было бы здорово. Маяковский откликнулся телеграммой, в которой ссылался на «объективные обстоятельства». Денег не прислал, а ведь наверняка, сопоставив даты, понимал, почему она точно знает, когда ей надо будет лечь в больницу.
Прошло два года. В октябре 1928-го «бриковский снабженец» снова оказался в Париже со списком от Лили — что надо купить. Прогуливаясь по одной из центральных улиц, он вдруг увидел знакомое лицо — Лидия Мальцева! Та самая, которая пыталась очаровать его на нью-йоркской вечеринке. Поздоровались, завязался разговор, и Лидия, как о рядовом факте, сообщила:
— Кстати, а Элли с дочкой как раз сейчас отдыхают в Ницце.
О том, что у него растет дочь, Маяковский уже знал. Через день он ее впервые увидел. В Ницце, в гостинице, в снятом им номере, они сидели втроем. Элли рассказывала о себе. Джонс, ее законный муж, находясь в своей Англии, узнал о рождении девочки. Человек благородный, он дал ей свое имя и восстановил с ними отношения. Сейчас Элли ждала английскую визу. Они говорили до ночи, нежданная гроза побудила маму с дочкой остаться на ночь в номере. Элли-младшая уснула, а взрослые продолжали нелегкий и откровенный разговор. Недавняя страсть, казалось, снова вспыхнула с прежней силой, но Элли-старшая сумела ее обуздать. Ради будущего дочери и своего будущего. Она понимала, что пролетарский поэт не станет ради нее эмигрантом, в Америке ему делать нечего. А родить еще одного ребенка от него — сломать себе жизнь. И она не допустила близости.
За три дня в Ницце Маяковский полюбил свою доченьку. Она играла у него на коленях. А потом он вернулся в Париж — и тут же Эльза привела его в приемную доктора, где сидела потрясающая красавица Татьяна Яковлева. Случайно?
Всё в мире переплетено и взаимосвязано. Про то, что один воспримет как удивительную случайность, другой равнодушно заметит: «Ничего особенного», — а третья усмехнется про себя, потому что именно она эту неожиданность устроила. В нашем случае третьей была Эльза. Союз с Триоле расстроился, жить было трудно. Приходилось крутиться — нанизывать на нитку бобы чечевицы или фигурных макарон и продавать полученное таким образом колье под видом «африканских бус». Поэтому каждый приезд Маяковского становился для нее праздником — пока он был в Париже, она жила за его счет.
Д. Шостакович, В. Мейерхольд, В. Маяковский и А. Родченко на репетиции спектакля «Клоп», 1929, фото А. Темерина
В русской колонии французской столицы слухи распространялись быстро, сарафанное радио работало без перебоев. Зачем Маяковский поехал в Ниццу и с кем там встречался — об этом Эльзу проинформировали сразу. Для нее новость прозвучала оглушающе: кто знает, что в голове у Володички — насколько долго затянется общение с ним дочки и ее мамы и насколько глубоко его заденет? А вдруг махнет с ними за океан? С одной стороны, такой поворот событий угрожал бы ей потерей поддержки здесь, во Франции. А с другой стороны, мог бы подорвать положение ее сестры как бессменной музы поэта.
План — как разрубить этот гордиев узел, созрел у Эльзы почти мгновенно. Она хорошо знала своего бывшего любовника — подставь ему яркую молодую женщину, и он на нее клюнет. Беспроигрышный вариант. Так оно и получилось. О том, что задуманная ею эффектная операция на самом деле — серьезный прокол, Эльза поняла уже на следующий день. Вместо легкого увлечения, Маяковский влюбился — да еще как! Сообщить о своем провале сестре Эльза никак не могла. В итоге впервые из Парижа в Москву, Лиле Брик, никаких агентурных данных не поступало. И она ни о чём не подозревала.
Теперь каждый день Маяковского был освещен его любовью. Утром он звонил Татьяне домой, и они договаривались, где встретиться вечером. Иногда их видели в компаниях с известными людьми в знаменитых артистических кафе — и знакомые русские эмигранты отмечали, как эти двое удивительно подходят друг другу. Чаще они старались уединиться где-нибудь у парижских друзей. Через две недели Владимир предложил Татьяне выйти за него замуж и уехать с ним в Москву. Она не могла решиться на такой шаг без основательных раздумий. Ее сомнения вызвали бурный эмоциональный отклик у поэта. Последовала бессонная ночь и ее итог — стихотворение, прочитанное любимой следующим вечером. Называлось оно «Письмо Татьяне Яковлевой» и заканчивалось такими строчками:
Не хочешь?
Оставайся и зимуй,
и это оскорбление
на общий счет нанижем.
Я всё равно
тебя
когда-нибудь возьму —
одну
или вдвоем с Парижем.
Маяковский прочитал его Эльзе и в кругу парижских русских. Он хотел, чтобы все знали о его любви, чтобы слышали обращенный к любимой женщине призыв:
Ты не думай,
щурясь просто
из-под выпрямленных дуг.
Иди сюда,
иди на перекресток
моих больших
и неуклюжих рук.
Надо заметить, что в эту парижскую поездку Владимир Владимирович отправился как бы в командировку — от «Комсомольской правды» и «Молодой гвардии». Что, естественно, сопровождалось командировочными. Но, в то же время, требовало отдачи — стихов, обличающих буржуазные порядки. Социальный заказ поэт выполнил и несколько таких произведений создал. А кроме этого, еще два, не предусмотренных договором. О первом разговор уже шел, а второе тоже было посвящено Татьяне — «Письмо товарищу Кострову о сущности любви». Автор отправил его редактору «Комсомолки» Тарасу Кострову, и оно было опубликовано. (Позже в СССР такой женщины — Т. Яковлева в биографии поэта не существовало, поэтому «Письмо Татьяне Яковлевой» вынырнуло из небытия лишь в 1956 году.)
Маяковский вернулся в Москву 12 декабря 1928 года. Перед тем, как покинуть Париж, он сделал заказ в оранжерее и оплатил его — чтобы каждое воскресенье, утром, Татьяне домой доставляли букет свежих роз от его имени. Карточки со стихотворными посвящениями к букетам на полгода вперед он тоже подготовил заранее. Из Берлина, где была промежуточная остановка по дороге домой, звонил Тане. «… это был сплошной вопль» — писала она потом матери в Пензу. И в том же письме сообщала, что каждый день получает от него телеграммы.
«Письмо Кострову» было опубликовано в январе и вызвало взрыв возмущения ассоциации пролетарских писателей — РАПП. Говорили, что его автор изменяет делу коммунизма тем, что пишет на такую тему. Какая может быть любовь, когда надо делать мировую революцию?! Нет, конечно, пролетарии всех стран должны соединяться — но не в таком же смысле. И по поводу автомобильчика Маяковскому пришлось публично извиняться, хотя в этой затее он играл лишь роль бессловесного исполнителя.
Зато к Лиличке он явился гордый и сияющий. Дело в том, что как раз в это время у нее был бурный роман с известным режиссером кино Львом Кулешовым. Лев катал ее по городу на своем форде. Тогда-то она и загорелась идеей иметь собственный выезд. Владимир Владимирович должен был: а) заработать деньги — довольно приличную сумму; б) купить на эти деньги машину, удовлетворяющую целому списку особых требований; в) обеспечить ее доставку в Москву. И Волосит (как она его звала) всё это сделал! И теперь он пришел к ней, чтобы поделиться: у него есть возлюбленная — красавица, замечательная русская девушка, и он собирается на ней жениться! Лиля как член «семьи», наверняка, обрадуется за него!
Радость и благодарность Лили в ответ на признание Владимира вылились в весьма оригинальной форме: она устроила истерику с битьем посуды. Обвинила Маяковского в измене: до сих пор, с 1915 года, он никому, кроме нее, не посвящал стихотворений. А тут посмел написать любовные стихи какой-то эмигрантке! «… опять в работу пущен сердца выстывший мотор»! Что это такое?!
Поэт, который обычно каялся перед своей музой номер один, на сей раз ничего не сказал. И это еще больше ее разозлило.
Маяковский обещал Татьяне, что вернется к ней, скорее всего, к маю. А она писала из Парижа матери: «Он всколыхнул во мне тоску по России. <…> Он такой колоссальный и физически, и морально, что после него буквально пустыня. Это первый человек, сумевший оставить в моей душе след».
В его письмах звучала та же тема, только обращенная к возлюбленной: «Я ношу твое имя, как праздничный флаг над городским зданием, и оно развевается надо мной. И я не принижу его ни на миллиметр».
Эльза Триоле и Луи Арагон
Не только поэт, но и драматург, он работал в это время над своей пьесой «Клоп». Ее сразу же принял к постановке Вс. Мейерхольд. Премьера спектакля прошла с триумфальным успехом. Не дожидаясь отзывов и разборов, Маяковский умчался в Париж, прибыв туда намного раньше, чем планировал. Уже в конце февраля 1929-го он опять в знакомом отеле «Истрия». Эльза успела исчезнуть оттуда. Еще осенью она познакомилась с Луи Арагоном, взаимное чувство оказалось настолько сильным, что она немедленно перебралась в его каморку. Арагон был уже известен как поэт, но всё еще беден, как церковная мышь.
Два месяца Владимир и Татá почти не расставались. Татьяна в письме просит извинения у мамы за то, что пишет крайне редко: «В.В. забирает у меня всё свободное время». Их любимое место — небольшой ресторанчик «Гранд шомьер» на Монпарнасе. Они часто ходили в кино — в СССР французские и американские фильмы не показывали. На выходные уезжали на атлантическое побережье. Владимир уговаривал Татьяну стать его женой и уехать с ним в Советский Союз. Временами она была близка к тому, чтобы согласиться.
Только раз Маяковский отлучился из Парижа на три дня. Об истинной цели этой поездки Татьяна ничего не знала. А ему очень хотелось еще раз увидеть свою дочь. Он заранее договорился с Элли через ее сестру, что они приедут в Ниццу. Но что-то не сработало, и они разминулись во времени. Была, правда, еще одна существенная причина отправиться на юг Франции — рядом Монте-Карло с его знаменитым казино. Заядлый игрок, Маяковский вскоре очутился за игорным столом в надежде сорвать крупный куш. Деньги, которые он щедро тратил и на свою возлюбленную, и на Арагонов, почему-то растаяли с поразительной быстротой. Увы, ему не повезло, он проиграл и те жалкие франки, которые еще оставались.
На его счастье, он случайно встретил на улице старого знакомого, Юрия Анненкова. Занял у него тысячу франков. А заодно спросил, когда тот намерен вернуться в Москву. Анненков ответил: никогда. Потому что он хочет остаться художником. Маяковский помрачнел и произнес хриплым голосом: «А я — возвращаюсь… так как я уже перестал быть поэтом…» Его многое разочаровало на родине, он признался в этом не только другу, но и женщине, которую любил. В то же время дома его ждали творческие замыслы, которые необходимо было воплотить в «строчки и другие добрые дела».. Они договорились с Таней, что он уедет ненадолго — не позже октября он снова будет в Париже для решающего события в их жизни. В конце апреля, расставаясь на вокзале, они сказали друг другу: «До встречи!»
(окончание следует)
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer5/kur/
