От автора
Помни, что добытое тобою знание — с тройным дном: повествователем сшито, слушателем перекроено и от обоих скрыто покойным героем повести.
Владимир Набоков. «Подлинная жизнь Себастьяна Найта»
Биографические книги обычно пишутся с начала — родился, учился, рос над собой и постепенно стал тем, кем стал. Великим или ужасным, преуспевшим или окончившим крахом, дожившим до преклонных лет или безвременно скончавшимся. Книгу об этом человеке я начну с некрологов.
Сэр Фред Хойл, астрофизик, член Лондонского Королевского общества скончался 20 августа 2001 года в возрасте 86 лет. Я узнал об этом на следующий день в самолёте, пролистывая поданный мне улыбчивой стюардессой British Airways свежий номер Financial Times.
Сэр Фред Хойл
Из жизни ушёл один из великих учёных XX века, объяснивший откуда взялись тяжёлые химические элементы, из которых мы состоим, и осмелившийся спорить с самим Дарвином. Он же создал популярную в своё время теорию Вселенной, у которой сейчас практически не осталось сторонников. Многие западные газеты и научные журналы почтили память сэра Фреда. Вот некоторые выдержки.
Guardian:
«Его будут помнить как одного из наиболее выдающихся и неортодоксальных учёных ХХ века… Вскоре после Второй мировой войны он стал известен широкой публике благодаря своим популярным статьям о созданной им новой теории Вселенной».
Times:
«В период с 1945 по 1970 годы объём и значение вклада, внесённого им в астрофизику и космологию, превосходили всё, что было сделано кем-либо иным. Во всём мире получили признание его оригинальные труды о строении звёзд, галактик, тяготении и происхождении атомов».
New York Times:
«Сэр Фред Хойл был одним из самых творческих и независимо мыслящих астрофизиков последних пятидесяти лет. Он помог прояснить формирование тяжёлых элементов, и назвал обидным, с его точки зрения, именем Большого взрыва теорию, которую категорически отвергал».
Journal of the American Astronomical Society:
«Сэр Фред Хойл применил теорию поля к космологии и создал новые астрономические дисциплины. Он был национальным героем, удостоенным Королевой рыцарского звания в 1972 году за выдающийся вклад в развитие астрономии… Творческий гений не покидал его на протяжении более чем полувека…»
Physics Today:
«Открытия Хойла в области строения звёзд, нуклеосинтеза и крупномасштабной структуры Вселенной являются одними из крупнейших достижений астрофизики XX века. Более того, его теоретические построения всегда служили стимулом для дальнейших исследований, даже если некоторые из них не выдерживали проверки временем. Тепло и с благодарностью его будут вспоминать не только коллеги и студенты, но и широкая общественность, знавшая его по выступлениям и книгам».
Independent:
«Фреда Хойла будут также помнить как одного из выдающихся популяризаторов науки XX века, в одном ряду с Гербертом Уэллсом, Джеймсом Джинсом и Артуром Эддингтоном. Он обладал редкой способностью объяснять даже сложнейшие научные концепции простым и понятным языком, чем неизменно завораживал всех, кто слушал его радио и телевизионные лекции или читал его популярные книги».
И наконец, главный редактор самого престижного научного журнала Nature:
«Фред Хойл был человеком поразительного творческого дара, своего рода Леонардо да Винчи. Он внёс фундаментальный вклад в астрофизику и космологию, был блестящим популяризатором науки (а также писал научную фантастику и пьесы). Но его имя стояло и под массой чуши, а большую часть жизни он провёл в ожесточённой конфронтации с коллегами. Совсем недавно [в 2000 году] он с коллегами опубликовал книгу Иной подход к космологии. Это не полемическая, а научная работа — хорошо документированное обобщение внегалактических данных, свидетельствующих против теории Большого взрыва (которую именно он так полупрезрительно окрестил в одной из своих радиолекций в 1952 году). По моему убеждению, скептицизм Хойла вполне обоснован, но полагать, что на смену Большому взрыву придёт иная космология пока рановато… Вскоре после выхода этой книги я спросил одного из бывших коллег Хойла, читал ли он её, и в ответ услышал: “Мне не к чему тратить на это время”. Хочется надеяться, что враги Хойла станут более снисходительны к нему теперь, когда его уже нет с нами».
Последний некролог примечателен тем, что его автора, главного редактора журнала Nature Джона Мэддокса, в прошлом физика-теоретика, Фред Хойл причислял к своим друзьям. Интересно, что сказал бы Хойл, прочитав про «массу чуши»? Наверное, пожал бы плечами и вспомнил старую поговорку: «Зачем мне враги, если у меня такие друзья»…
В нашей стране имя Фреда Хойла широкой публике, похоже, известно мало. По крайней мере, у нас, кажется, никто не откликнулся на сообщение о его кончине. За всё время существования одного из наших ведущих физических журналов Успехи физических наук (с 1918 года по настоящее время) в нём не была напечатана ни одна его работа, а ведь библиография Хойла включает более 500 наименований. Насколько мне известно, на русский язык была переведена только одна его научно-популярная книга — Галактики, ядра, квазары, (М. Мир, 1968) с весьма примечательным предисловием известного советского астрофизика Давида Альбертовича Франк-Каменецкого. Вот что там, в частности, сказано. «Блестящая, хотя и во многом спорная книга Хойла представляет несомненный интерес для советского читателя. Следует только иметь в виду, что все идеи, связанные со стационарной космологией, — сюда относятся и непрерывное рождение вещества, и С-поле, и гипотеза внегалактического происхождения космических лучей — отнюдь не являются общепризнанными. Читателю следует ознакомиться с ортодоксальной теорией эволюционной космологии и горячей моделью вселенной»…
Хойл давным-давно был причислен к идеалистам и занесён в «чёрный список». Вот как об этом вспоминал крупный советский астрофизик Иосиф Самуилович Шкловский: «В те далекие времена конференции и совещания были вполне в духе лысенковских “сабантуев”. Приклеивали ярлыки (например, “хойлисты” — полный астрономический аналог вейсманистов-морганистов)».[1] Неортодоксальность Хойла была, видимо, сочтена нежелательной для советского читателя и больше его работы у нас не публиковали. Другая книга Хойла,[2] которую я назвал бы научно-полемической, была напечатана на русском лишь в 2012 году, и я горжусь, что приложил к этому руку.
* * *
Своей книгой я постараюсь восполнить пробел и рассказать об этом выдающемся человеке. К моему большому сожалению, я не был с ним знаком. Наверное, если бы я постарался, то мог бы встретиться и поговорить с ним в конце 1990-х годов, когда изредка бывал в командировках в Англии. К счастью, сэр Фред оставил автобиографию, даже две, а кроме того о нём уже вышли на английском три книги— две, написанные его сотрудниками, а третья — его биографом, плюс два сборника докладов на научных конференциях, посвящённых его достижениям.
Казалось бы, а мне-то зачем писать? Не проще ли перевести его автобиографии, ведь кто может лучше написать о себе, чем сам автор? Или перевести уже написанные о нём книги? Но в автобиографиях часто встречается много такого, что представляет значительный интерес для автора, но не так интересно читателю. Помимо того, многое в книгах Хойла предполагает, что читатель хорошо знаком с жизнью английских университетов, истэблишмента, да и вообще с реалиями и историей его страны. Он называет много имён — политиков, общественных деятелей и особенно учёных, также предполагая, что читателю они известны, как известны и их достижения. Мне же хотелось показать жизнь и научную деятельность Хойла в историческом контексте, показать то, что Эйнштейн называл «драмой идей». Проследить, как его вклад соотносился с общим развитием науки, по возможности отметить вклад советских и российских учёных, и показать как получилось, что он приобрёл столько друзей и нажил массу врагов.
В своей книге я привожу взгляды Фреда Хойла, которые часто противоречили общепринятым представлениям, будь то в космологии, биологии, теории эволюции или происхождении жизни. Я заранее отметаю возможные упрёки в том, что не отразил в должной мере традиционные представления во всех этих областях, поскольку тогда объём книги превысил бы все мыслимые размеры и потребовал бы анализа, который был бы под силу разве что коллективу крупных учёных. Традиционные, ортодоксальные взгляды изложены в тысячах книг и статей, с которыми каждый может легко познакомиться; самые ленивые могут воспользоваться Википедией.
Хойл сделал и написал так много, как если бы он прожил несколько жизней или существовал в нескольких мирах. Рассказывая о жизни и о науке Хойла, я буду часто отвлекаться. Сэр Фред был знаменит и сотрудничал или встречался со многими выдающимися учёными своего времени. О некоторых из них я буду рассказывать довольно подробно, других лишь упоминать.
Круг интересов Хойла был настолько широк, что рассказывая о нём, невольно придётся коснуться истории физики, её философских аспектов, развития космологических представлений, дарвинизма, эволюции, происхождения жизни, палеонтологии и даже научной фантастики. Сэр Фред написал несколько научно-фантастических романов, два из которых были переведены на русский и напечатаны в середине 1960-х годов — Чёрное облако и Андромеда. Прочитав лет пятьдесят назад, ещё мальчиком, первый из них, я и узнал имя Фреда Хойла.
* * *
Всюду, где только можно, я старался следовать первоисточникам — оригинальным статьям и книгам, главными из которых были автобиография Ф. Хойла[3] и его работы. Конечно, я широко пользовался книгами и статьями о нём, в частности,[4][5][6][7] но в основном, как библиографическими источниками, а не для пересказа их содержания. К сожалению, не все источники были мне доступны, в частности, архив Хойла, и в таких случаях я использовал цитаты, приводимые в работах других авторов. Я старательно избегал собственных оценок, хотя, конечно, личность сэра Фреда мне весьма симпатична, иначе я не стал бы писать о нём, но судить о том, прав он был или нет, дурно он поступал или хорошо, я не берусь. Он был выдающимся человеком, но человеком, со всеми свойственными людям достижениями и ошибками. Humanum errare est.
* * *
Выражаю признательность старшему научному сотруднику Государственного астрономического института имени П.К. Штернберга, доценту физического факультета МГУ В.Г. Сурдину, прочитавшему рукопись и сделавшему ряд ценных замечаний. Благодарю биографов Хойла др. Джейн Грегори (Jane Gregory) и проф. Чандра Викрамасингха (Chandra Wickramasinghe), любезно ответивших на мои вопросы, а также проф. Фримена Дайсона (Freeman Dyson), сообщившего мне сведения о Фреде Хойле. Особая благодарность сыну Хойла Джефри за многочисленные уточнения и поправки. Без его участия эта книга была бы иной.
Не могу отказать себе в удовольствии поблагодарить моих близких. Огромное спасибо моей жене Ольге и нашим дочерям Марии и Ольге, которые были первыми благожелательными читательницами, критиками и редакторами.
Литература
[1] И.С. Шкловский, Эшелон (невыдуманные рассказы), М., Изд-во Новости, 1991.[2] Ф. Хойл, Математика эволюции, М.-Ижевск, R&C Dynamics, 2012.
[3] F. Hoyle, Home Is Where the Wind Blows, University Science Books, 1994.
[4] H. Kragh, Cosmology and Controversy, Princeton University Press, 1996.
[5] J. Gregory, Fred Hoyle’s Universe, Oxford University Press, 2005.
[6] G. Burbidge, Sir Fred Hoyle, Biogr. Mems Fell. R. Soc. Lond. 49, 213, 2003.
[7] Ch. Wickramasinghe, A Journey with Fred Hoyle, World Scientific, 2005.
*** *** ***
СЭР ФРЕД ХОЙЛ
Глава 1: Школа
Говорят, и возможно справедливо, что мы всю жизнь остаёмся детьми, постепенно превращаясь в тридцатилетних мальчиков и девочек, потом пятидесятилетних, восьмидесятилетних и т.д., кому как повезёт. Похоже, что характер человека закладывается в самом раннем возрасте, а потом с годами лишь приспосабливается к обстоятельствам под грузом жизненного опыта. Учёные всё ещё спорят, что больше влияет на характер и личность человека — воспитание или наследственность. У маленького Фреда характер стал проявляться очень рано и, судя по всему, он мало изменился в течение его жизни.
Современный вид на городишко Бингли, где родился Фред Хойл.
Родители Фреда были не совсем обычной парой. Его мать, Мэйбл Пикард, поработав на текстильной фабрике в родном городишке Бингли в графстве Йоркшир, накопила немного денег и уехала в Лондон, где стала профессионально обучаться музыке в Королевской академии. Она мечтала стать певицей, но от силикоза рано умер её отец–шахтёр и в 1911году ей пришлось вернуться домой, где она недолго преподавала в школе музыку, а кроме того давала частные уроки вокала и фортепиано. Вскоре она вышла замуж за своего двоюродного брата Бена Хойла (их матери были родными сёстрами), местного торговца шерстью и сукном, и со школой пришлось расстаться — в то время замужним женщинам преподавать не разрешалось. Так было заведено при королеве Виктории, и запрет сохранялся вплоть до начала Первой мировой войны, когда мужчин–учителей стало не хватать. А пока замужним женщинам полагалось лишь производить на свет детей и воспитывать их в духе послушания и религиозности. Так, 24 июня 1915 года на свет появился Фред Хойл.
Отец его Бен был крепко сбитым, уравновешенным человеком, любознательным, весёлым и с отличным чувством юмора. Образование ему получить не удалось, он был вынужден бросить школу и с 11 лет пойти работать. Потом он отправился в Америку, но вскоре вернулся, так как умер отец и ему нужно было содержать семью. Он был, видимо, способным человеком, интересовался науками, самостоятельно занимался химией, немного играл на скрипке, но жизнь сложилась так, что способности и ум пришлось приложить к торговле. Особо он не преуспел, но приличный по тем временам уровень жизни семье обеспечивал. К моменту рождения Фреда ему было уже за тридцать. В 1915 году Первая мировая война шла вовсю, так что вскоре после рождения сына Бена призвали в армию и отправили командиром отделения пулемётчиков во Францию, на передовую Западного фронта. В пулемётчики он записался сам, потому как терпеть не мог «муштры», от которой те были избавлены.
Сэр Хирам Максим со своим пулемётом.
Изобретённый в середине 1880-х годов Хирамом Максимом пулемёт, по каким-то причинам сначала не приглянулся британским военным и был принят на вооружение довольно поздно, незадолго до начала войны. Пулемёт считался тогда страшным оружием, и находились люди, всерьёз уверявшие, что с его изобретением войны станут невозможными — настолько опустошительными будут наносимые им потери, что желающих воевать просто не найдётся. Ведь пулемёт Максима обладал скорострельностью 400–600 выстрелов в минуту и заменял примерно 60 стрелков, вооружённых обычными винтовками. Поверие, будто чем смертоноснее оружие, тем безопаснее станет мир, было весьма распространено в начале XX века; того же мнения был и Альфред Нобель, изобретатель динамита, гордившийся тем, что колоссальная сила его взрывчатки сделает войны бессмысленными. Это тот самый Нобель, премия которого считается теперь самой престижной среди учёных всех стран мира. Кстати, Фреда Хойла этой премии, несмотря на все его научные заслуги, так и не удостоили, но об этом речь пойдёт позже.
В автобиографии, на которую я буду часто ссылаться, Хойл пишет:
«Средняя продолжительность жизни британского пулемётчика на фронте составляла всего три–четыре месяца. Поэтому моя мать с ужасом следила за приближающимся почтальоном, который в любой момент мог принести казённую бумагу, сообщающую о том, что её муж более не может служить пушечным мясом. Каждый день без известия о безмерной скорби правительства лишь оттягивал неизбежный финал на неопределённое время».[1]
Теперь ясно, почему пулемётчиков не мучили муштрой — какой смысл, если жить и воевать им не больше нескольких месяцев.
Бен Хойл перед отправкой на Западный фронт.
Жёнам британских солдат полагалось денежное содержание в размере 5 пенсов в день — примерно в 10 раз меньше дневного заработка неквалифицированного работника — и Мэйбл пришлось искать работу. Желающих брать уроки вокала или фортепиано не оказалось, и она стала подыгрывать на рояле немым фильмам в местном кинематографе. Маленький Фред оставался на весь вечер в кроватке один и, поплакав, засыпал. До того, как заснуть, он соображал, как быть, если мама не вернётся. Это было его первым сознательным воспоминанием. Кто знает, в какой степени такие младенческие переживания побудили его в будущем полагаться в основном на собственные силы и способности.
К счастью, мама всегда возвращалась, а потом наступил день, когда она и вовсе осталась вечером дома — её уволили. Хозяевам кинотеатра почему-то не понравилась её манера сопровождать происходящее на экране сонатами Бетховена. Они как-то не очень сочетались с бешено скачущими ковбоями. Вновь замаячила перспектива поисков работы, но тут неожиданно в дверь постучал управляющий того же кинематографа и униженно попросил её вернуться — посещаемость резко упала и тогда выяснилось, что многие приходили только послушать её игру, сидя в кинозале с закрытыми глазами.
Видимо, Мэйбл была действительно неплохой исполнительницей. Но её игра навсегда отбила у Фреда желание учиться музыке. Уже к трём годам он хорошо знал, как должна звучать соната Бетховена, а потому не хотел разучивать нудные ученические этюды. Разрыв между желаемым результатом и имеющимися в его распоряжении средствами был слишком велик. По этому поводу Хойл довольно меланхолично заметил: «Чтобы не отбить у ребёнка охоту учиться, не нужно слишком рано требовать от него совершенства». Как бы то ни было, столь раннее приобщение к классической музыке сыграло свою роль — Фред полюбил её на всю жизнь и неплохо в ней разбирался.
Днём у мамы с сыном была масса свободного времени, и она довольно рано научила его цифрам. Хойл вспоминает, что ему не было ещё и трёх лет, когда он спросил, верно ли, что шесть и шесть будет двенадцать? На вопрос, как он до этого додумался, Фред объяснил, что один плюс шесть будет семь, два плюс шесть будет восемь и т.д. вплоть до шесть плюс шесть. К четырём годам таким методом он дошёл до всей таблицы умножения, проделывая сложение в уме перед тем как заснуть.
Бену Хойлу удалось выжить в мировой бойне, которая закончилась перемирием 11 ноября 1918 года. Англичане по сей день отмечают эту дату, прикалывая к лацкану загодя купленный алый бумажный мак. В 11 часов 11 минут 11-го числа 11-го месяца по всей стране на две минуты всё затихает в память о жертвах той войны…
В начале 1919 года Бена демобилизовали и он вернулся домой в свой Йоркшир, в городишко Бингли — целый и невредимый, что было равносильно чуду.
* * *
Йоркширское происхождение будет играть довольно значительную роль в дальнейшей жизни Фреда Хойла, и здесь следует сделать пояснение, какое имеет значение кто где родился и вырос. В английском обществе, особенно в первой половине прошлого века это было очень важно. Да и сейчас, стоит лишь коренному англичанину узнать, откуда родом его соплеменник (а для этого им достаточно лишь услышать как он говорит), чтобы сразу же подсознательно составить о нём впечатление.
Фред с матерью.
Конечно, так дело обстоит не только в Великобритании. В любой стране существуют устоявшиеся представления о характерных чертах жителей отдельных регионов — там люди скупые, там радушные, здесь весёлые, а там мрачные. Насколько это справедливо — вопрос другой, но какие-то характерные местные, а часто и общенациональные стереотипы поведения людей явно существуют. На этом основании часто делают выводы, иногда довольно далеко идущие.
Приведу такой пример. Известный персонаж романов Агаты Кристи сыщик Эркюль Пуаро — бельгиец. Казалось бы, ну и что… Но дело в том, что Пуаро живёт и действует в Англии 1920–30-х годов. Тогда эта страна была истинной владычицей мира, над Британской империей никогда не заходило солнце, повсюду гордо распевали: «Правь, Британия». Естественно, что верхний слой среднего класса, в котором вращался Эркюль Пуаро, несколько свысока относился к остальной части мира, в том числе к Европе, а бельгийцы к тому же пользовались репутацией не самой сообразительной нации. Поэтому, когда надутым хозяевам мира представляли бельгийца, называя его гениальным сыщиком, это не могло не вызвать у них хорошо спрятанной иронической улыбки — бельгиец, и притом гений? Да ещё с таким смешным именем «Геркулес Порей»? Этот скрытый комизм был понятен тогдашним читателям леди Агаты, которая строила сюжеты именно на недооценке высокородными англичанами возможностей «серых клеточек» смешного человечка из Европы. Да они, собственно, и не считали себя частью Европы. Известен анекдотический заголовок одной из британских газет: «Туман над Каналом. Европа отрезана!» Ла-Маншем пролив называют в Европе, а в Великобритании он именуется «Английским каналом».
Но вернёмся к Йоркширу. Это одно из самых больших графств Англии на севере страны, которое более зажиточными и «цивилизованными» жителями юга, особенно лондонцами, считалось сельской глубинкой. Всем был известен стереотип йоркширца, описанный местным викарием М.С.Ф. Моррисом в 1892 году. «Мнение южан о нас неблагоприятное. Почти все они считают, что у нас плохие манеры. Мы очень независимы и любые попытки лишить нас независимости наталкиваются на активное сопротивление. Обладающие властью южане пытались обращаться с нами свысока, чего мы, конечно же, не могли потерпеть. Я слышал, как о нас говорили: “Они столь высокого о себе мнения, что им ни до кого нет дела”. Нас это не волнует. Они нас не понимают, вот и всё».[2]
А вот что писал о йоркширцах другой обитатель этого графства почти тридцать лет спустя, в 1920 году, когда Фреду было пять лет.
«Характер йоркширца часто бывает непонятен, вернее, его не понимают никогда. “Типичный” йоркширец предстаёт неотёсанным, малограмотным малым. Он нещадно торгуется за каждый пенс; нетерпим, а потому невыносим; до тошноты самодоволен и твердолоб, как баран. Он столь же равнодушен к изысканности приличного общества, как и животное, одолжившее ему свою голову. Он потешен, как цирковой клоун, но по повадкам ближе к театральному злодею. Единственное достоинство, которое за ним нехотя признают — это безграничное и бескорыстное гостеприимство. Такой вот получается портрет. Приятного мало».[3]
Как уже упоминалось, англичане распознают друг друга по выговору. Сейчас, когда у всех есть радио и телевизор, каждый может при желании научиться имитировать дикторов Би-Би-Си, но во времена детства Хойла ничего этого не было. Выговор мгновенно выдаёт англичанину происхождение, социальное положение и уровень образования собеседника. Многие видели пьесу Бернарда Шоу «Пигмалион» или смотрели фильм «Моя прекрасная леди» с неподражаемой Одри Хэпбёрн. Профессор Хиггинс учит там уличную продавщицу цветов Элизу Дулитл правильному произношению, чтобы она могла рассчитывать на место в приличном магазине. Бернард Шоу нисколько не преувеличивал. Без правильного выговора нечего было и рассчитывать на достойное место в обществе.
Йоркширский акцент весьма специфичен и легко распознаётся, хотя и не всегда легко понимается. Позволю себе сослаться на собственный опыт. Я владею английским вполне прилично и практически не испытывал проблем в общении с англичанами. Но вот как-то я оказался на семинаре в одном из лондонских министерств. Столовой в здании не было, и нас повели на ленч в паб через дорогу. После ленча мы вернулись в здание министерства, где должны были пройти мимо дежурного. Я оказался первым и собирался пройти, когда он остановил меня каким-то вопросом. Я переспросил, и вопрос был повторён, но я его снова не понял. Я переспросил ещё раз, он вопрос повторил, но уже громче и с явным раздражением. Я собирался снова переспросить, когда стоявшая позади меня английская коллега, давясь от смеха, шепнула мне: «Он спрашивает, были ли вы уже здесь сегодня утром». Тогда я кивнул дежурному, он с облегчением махнул мне рукой, и я прошёл внутрь. Видя мою сконфуженную физиономию, выручившая меня коллега рассмеялась: «Не огорчайтесь, он из Йоркшира. Я тоже не сразу его поняла».
* * * * *
Для того, чтобы понять причины мытарств юного Фреда, придётся сделать первое отступление и рассказать, что представляла собой система школьного образования в Англии в 1920-е годы. Обязательное начальное образование для детей в возрасте от 5 до 10 лет ввели лишь в 1880 году. До того читать, писать и, конечно, молиться учили в церковных школах. В 1902 году был принят закон, который должен был способствовать получению среднего образования. Имелось в виду, что дети не станут покидать школу, когда им исполнится десять лет, а будут иметь возможность учиться дальше, хотя и не бесплатно. Тем, кто не мог платить, предлагалось сдавать экзамен, по итогам которого местные органы образования решали, оплачивать ли их обучение из кармана местного муниципалитета. Таких стипендий было немного, так что большинство детей простого люда, обучившись грамоте, с 10–11 лет начинали работать, помогая семьям. Это было всё образование, которое получали 75 процентов английских детей того времени.
В крупных городах условия для обучения были более или менее сносными, но в городишках, а тем более в сельской местности они оставляли желать лучшего. Вот как описывал типичную сельскую школу инспектор того времени. «Это мрачные холодные здания… Трудно представить себе, что нормальный ребёнок захочет проводить время на унылом школьном дворе, где нет ни единого деревца. Снаружи школы выглядят неприглядно, да и внутри они не лучше. Какие-то перегородки, доски, шкафы… На стенах циркуляры и крючки, где висит учительская одежда, на подоконниках хилые пугающие экспонаты фауны в банках из-под варенья». Хойл вспоминает, что его первый школьный двор был совершенно голым, твёрдым, как камень, и по нему носился великовозрастный детина в бутсах с подковами, под радостный гогот зрителей лупивший кнутом всех, кто ему попадался. И ни разу ни один учитель не вмешался, грустно констатировал Хойл.
Первая мировая война продемонстрировала серьёзное отставание Великобритании от других европейских стран в наличии квалифицированной и образованной рабочей силы. В 1918 году был принят закон, по которому обязательное образование должно было заканчиваться не в 12 лет, а в 14, но в нём предусматривалось столько исключений, что на практике почти ничего не изменилось. Дети продолжали уходить из школы в 11–12 лет, тем более, что тот же закон разрешал работать по достижении 12-летнего возраста. Осталась почти нетронутой и система платного среднего образования.
Но были и другие школы — для среднего класса и аристократии. Дети аристократов учились, как правило, на полном пансионе в дорогих частных привилегированных школах, которые из приличия или по традиции назывались «публичными». Как пишет в своём фундаментальном 600-страничном труде «Классы и культуры: Англия, 1918–1951 гг.» современный исследователь Р. МакКиббин: «Многие под публичными школами понимали только Итон и Харроу, а университет означал лишь Кембридж и Оксфорд».[4]
Окончание этих школ почти автоматически означало поступление в самые престижные университеты. Они были для элиты. Оттуда шёл прямой путь наверх, на высокие посты в правительстве, церкви, армии или в промышленности.
Английский историк Р. Тоуни привёл следующие интересные цифры. В 1927 году выпускники «публичных» школ занимали 52 из 56 постов епископов, 17 из 25 высших судебных должностей в столице, 122 из 156 высших судебных должностей в провинции, 30 из 47 постов губернаторов доминионов, 62 из 82 постов директоров пяти крупнейших банков, 37 из 50 постов директоров железнодорожных компаний.[5] Тот же Р. МакКиббин приводит примечательное высказывание тогдашнего премьер-министра Великобритании Стэнли Болдуина, сделанное им в 1923 году:
«Я помнил, что в прежних правительствах было четыре, ну от силы пять выпускников Харроу. Я решил довести их число до шести. Формировать кабинет — всё равно, что собирать головоломку, но мне удалось осуществить задуманное, взяв себе портфель министра финансов».
Конечно, Итон и Харроу не могли вместить всех желающих, да и не всем они были по карману, но недостатка в других публичных школах не было, и тогда вставала проблема выбора. Основной целью было не столько получение приличного образования, сколько избавление от каких-либо намёков на местный акцент. Образование было менее важным, чем правильная речь. Выговор должен был быть безупречным, иначе… Иначе надежд на проникновение в желанные высшие сферы не было никаких. Крупный французский физик–теоретик русского происхождения Анатоль Абрагам вспоминал:
«Эти школы — закрытые, весьма своеобразные учебные заведения, в которые нелегко попасть и где счастливые воспитанники получают то, что для британца важнее всего, чтобы преуспеть в жизни, а именно аристократическое произношение, по которому настоящий джентльмен узнаётся, чуть только откроет рот».[6]
В публичные школы отдавали и тех мальчиков (об образовании девочек тогда заботились мало), которые не смогли сдать экзамен на получение стипендии для продолжения обучения в государственной школе. И таких в публичных школах средней руки было, пожалуй, большинство. Там и труба была пониже, и дым пожиже. Учителями часто оказывались случайные люди или те, кто не смог найти преподавательскую работу в школах получше. Делами во многом заправляли состоятельные родители, входившие во всевозможные комитеты и комиссии. В таких школах царила атмосфера неуверенности, неустроенности и безнадёжности, которую прекрасно описал в своём романе Упадок и разрушение Ивлин Во.
* * * * *
Начальное образование начиналось с пяти лет, но Фред умолял не отдавать его в школу и мать сдалась — отложила поступление на целый год. Дела отца шли неплохо и родители решили отправить сына в частную школу, избавлявшую от общеобязательной зубрёжки. Хотя таблицу умножения вплоть до он открыл для себя на пятом году жизни, читать Фред научился только когда ему исполнилось семь.
От первой школы у него остались не самые лучшие воспоминания.
«От девяти до десяти утра я старался участвовать во всём, что предлагал делать учитель. Но как только я погружался в изучаемый предмет, он внезапно менялся. И снова я, как мог, старался следовать за учителем, но напрасно. Как в пляске Св. Витта, он перескакивал к новой теме, не имевшей ни малейшего отношения к предыдущей. Окончательно отвратили меня от школы числа. К тому времени я уже мог запросто с ними обращаться, но тут меня заставили учить римские цифры, и я с изумлением узнал, что VIII означает 8. Какой идиот мог записывать 8 таким странным образом, поражался я, но всё же помалкивал, потому как задания были не такими уж трудными. Потом мне стало интересно — а как умножать такие числа? У меня ничего не вышло, а на мои приставания учитель ответил, что умножать их нельзя, и вообще они очень старые и лишь изредка встречаются в книгах».
Этого Фред вынести не мог и стал прогуливать. Пару–тройку месяцев ему это успешно удавалось, пока одна сердобольная соседка не навестила родителей, чтобы узнать, сколько ещё осталось жить этому несчастному, вечно болеющему ребёнку. Пришлось переводить Фреда в другую школу, теперь уже государственную, тем более, что дела отца пошатнулись, и платить за обучение стало нечем.
Новая школа была ненамного лучше, и Фред избегал её, как мог.
«Свои первые научные изыскания я проводил, прогуливая школу, причём настолько успешно, что в возрасте от пяти до девяти лет мне удалось сократить пребывание в классе процентов на шестьдесят. Всё надо было устроить так, чтобы ни учителя, ни родители не знали что я делаю днём. Я просто исчезал, как “человек-невидимка” Герберта Уэллса, правда, маленькому мальчику сделать это было проще. Я исчезал в лес и в поле, и у меня была масса времени, чтобы наблюдать, как птицы строят гнёзда, как идёт дождь и набухают ручьи. В итоге, я скоро знал каждое дерево и каждый цветок, и повадки всех животных в округе».[7]
«Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь»,— уверял библейский царь Соломон. В правоте его слов Хойл неоднократно убеждался за свою долгую жизнь, но первый такой случай запомнился ему навсегда, и, видимо, сильно повлиял на дальнейшее отношение к авторитетам.
Подпись Хойла под этим фото гласит: «Это я в раннем детстве, как видно ошибочно убеждённый в том, что мир гораздо лучше, чем впоследствии оказалось».
Учительница велела собрать гербарий местных растений, что для Фреда, и так пропадавшего в лесах и полях, не составило труда. На уроке ученики должны были показывать собранное, и у одного из цветков, по словам учительницы, было пять лепестков, а у цветка Фреда их было шесть. Он мучительно пытался понять, как же так. Если бы учительница сказала, что их шесть, а у его экземпляра их было бы пять, то это было бы понятно — один мог отвалиться, но наоборот… Пока он размышлял, учительница задала ему какой-то вопрос, а он, погружённый в думы, его не расслышал. Из оцепенения его вывел резкий удар по уху.
В те времена телесные наказания были в порядке вещей. Учитель требовал протянуть открытую ладонь и хлестал по ней линейкой. Подзатыльники и оплеухи тоже были в ходу. Но полученная Фредом оплеуха была настолько сильна, что, как он полагал, из-за неё он позднее оглох на одно ухо. Зажав в кулаке злосчастный цветок, Фред вылетел из класса, чтобы больше никогда в него не возвращаться.
В школу ходить он отказался и родители не могли с ним ничего поделать. Но система народного образования функционировала, и такой вопиющий случай не мог пройти незамеченным. Мать Фреда вызвали к инспектору, где она, объяснив причину конфликта, попыталась найти компромиссное решение. Учителя хотели замять это дело, сказав, что вся история будет забыта, если Фред вернётся в класс, но он наотрез отказался. «Я никогда не стремился к компромиссам, а поскольку говорят, что политика — это искусство компромисса, то я был негодным политиком».
Недели через три мать с сыном предстали перед школьным инспектором и юристом. Фред продемонстрировал злополучный цветок, чем поставил начальство в трудное положение. Выходило, что учительница не могла сосчитать до шести, ведь она перед всем классом уверяла, что на цветке пять лепестков. На это и напирал юный натуралист — какой смысл ходить в школу, где учительница не умеет считать. Начальство было вынуждено временно отступить, и Фред решил, что на этом его борьба с системой образования закончена. Он делал вид, что отправляется в школу, а на самом деле бродил по окрестностям, по полям и вересковым пустошам, которыми знаменит Йоркшир, подолгу наблюдал за рабочими в мастерских, а потом как ни в чём не бывало возвращался домой к обеду. Часов у него, конечно, не было, но он научился определять время с точностью до пятнадцати минут, а потому появлялся домой вовремя и подозрений не вызывал.
Нелюбовь к школе отнюдь не означала, что Фред не хотел учиться. Наоборот, он только к тому и стремился. Самым простым было бы пойти в библиотеку, но он догадывался, что библиотекари заодно с учителями и донесут на него, если в школьные часы он будет сидеть в библиотеке. Поэтому он стал обследовать книжные полки дома.
Хотя отец не получил образования, он много читал и особенно интересовался биологией и химией. Именно от отца Фред впервые услышал о дарвиновской теории эволюции, которая позднее сыграла немалую роль в его жизни. На полке нашёлся учебник химии, многократно прочитанный им от корки до корки, а в доме обнаружилась даже кое-какая отцовская химическая посуда и принадлежности — колбы, реторты, бунзеновская горелка и прочее. Так начался период увлечения химией. Именно химия помогла ему получить право на обучение в ещё одной местной школе, где он, наконец, встретил учителей, заметивших его способности. Один из них в конце концов помог Фреду поступить в Кембриджский университет.
Но до этого ещё далеко. Для начала Фред согласился перейти в школу соседнего городка, куда в любую погоду ему приходилось идти минимум час (муниципалитет отказался оплачивать его автобусный билет, а родителям это было, видно, не по карману). Но он не жаловался — директора интересовал лишь школьный сад, где ученики проводили почти всё время. Фред установил, что все люди делятся на тех, у кого скелет приспособлен к садово–огородной деятельности, и на тех, кто к этому явно не предрасположен. Естественно, он принадлежал ко второй категории, но зато его можно было показывать школьным инспекторам, изредка наезжавшим для проверки качества образования.
В те времена ученики в возрасте от 10 до 12 лет могли сдавать промежуточный экзамен, по итогам которого отбирали наиболее способных для продолжения дальнейшего образования за счёт средств местной общины. Успешная сдача этого экзамена во многом определяла шансы на получение дальнейшего образования. Бен Хойл, вынужденный бросить учиться в 11 лет, мечтал дать сыну приличное образование. Он хотел, чтобы его сын получил то, чего сам был лишён.
В феврале 1926 года Фред отправился сдавать этот экзамен. Количество стипендий определяли вышестоящие органы образования, и на городишко Бингли с населением около 20 тысяч человек их было выделено около дюжины, так что конкуренция ожидалась суровая. Нужно было решить восемь арифметических задач и написать рассказик. Его поразила абсурдность заданной темы. Предлагалось продолжить историю, начинавшуюся так: «Фредди приезжает на поезде; его встречает сестра и говорит: “Как ты вырос, и как же ты мог именно сегодня забыть свою сумку?”». Фред с удивлением заметил, что решает задачи очень медленно, хотя обычно расправлялся с ними легко, и смог решить лишь пять. Вместо рассказа он написал какую-то чушь и сам это понимал. По возвращении домой он заявил, что провалился. Наутро он не мог оторвать голову от подушки. Встревоженная мать обнаружила, что всё его лицо распухло — у него была свинка.
Дома отец просмотрел черновики и обнаружил, что все пять задач были решены правильно, так что появлялась слабая надежда. Утешало и то, что Фред мог снова сдавать экзамен на следующий год, а в случае неудачи — ещё через год. Результаты экзаменов пришли в школу через пару месяцев. В случае успеха кандидата конверт был голубым, в случае неудачи — белым. В школу пришёл белый конверт.
Казалось бы всё — до следующего года, но тут выяснилось, что на все школы Бингли были даны лишь шесть стипендий, в отличие от обычных 10–12, тогда как в соседнем округе количество успешных кандидатов оказалось необычно высоким. Стали поговаривать о подтасовках. Запахло скандалом. Назначили независимых экзаменаторов, которые принялись заново оценивать поданные работы. Кто-то из них и обратил внимание на листочки одного из самых юных экзаменующихся, правильно решившего несколько задач, но написавшего какой-то бред вместо рассказа. Фреда позвали на собеседование, где он и встретился со своим будущим благодетелем, директором школы, математиком, выпускником Кембриджского университета Аленом Смайлсом. Через несколько дней пришёл голубой конверт — Фред был принят.
Можно только догадываться, как повлияла вся эта история на будущее отношение Хойла к властям и бюрократии.
* * *
Новая школа пришлась Фреду по душе, учиться там ему нравилось, но тут же обнаружились огромные дыры в его познаниях — сказались долгие и успешные прогулы. На первом же тесте он показал шестнадцатый результат среди 32 одноклассников. Это уязвило самолюбие юного естествоиспытателя, и он взялся за учение по-настоящему. К концу первого семестра он поднялся на пятое место, к концу второго — на второе, а к концу года вышел на первое. На следующий год Фред был первым по итогам первого и второго семестров и вторым по итогам года. Но на третий год он сбавил обороты и его результаты стали ухудшаться — он постепенно сполз с первого места на третье.
Позже Хойл объяснял это тем, что когда ему стукнуло тринадцать, он стал запоем читать, и читал не только взятую в библиотеке научную литературу, но и исторические романы и хроники. Тогда он впервые познакомился с книгой Артура Эддингтона Звёзды и атомы, оказавшей на него большое влияние (об Эддингтоне — очень крупном учёном того времени, к тому же сыгравшем значительную роль в жизни Хойла, речь пойдёт отдельно). Некоторое снижение его, как теперь принято говорить, «рейтинга» не сильно беспокоило Фреда, поскольку он убедился, что ему вполне по силам добиваться максимума возможного, если он того по-настоящему захочет, и притом не за счёт зубрёжки. На его счастье, в классе оказался не менее способный и честолюбивый мальчик, с которым Фреду пришлось всерьёз соперничать за право быть лучшим по математике, химии и физике. Оба видели себя будущими химиками, и первенство именно в этом предмете было для них особенно важно. Соперничество было ожесточённым и обоим пошло на пользу — химию они знали отменно.
Физика занимала их меньше и казалась скучным предметом, где нужно было делать неинтересные опыты — неинтересные потому, что там ничего не бурлило и не взрывалось — да ещё потом долго и нудно описывать методику и результаты. Чертить и рисовать Фред не умел, а потому не любил, но и его соперник тоже физику не жаловал, так что за первенство в ней особой борьбы не было.
Выпускные экзамены полагалось сдавать по окончании пятого года обучения в средней школе. Фред и ещё пара учеников решили перепрыгнуть через четвёртый год, сразу перейдя в пятый класс, чтобы по его окончании сдавать итоговые экзамены. Он снова взялся за ученье и быстро вышел на первые места по основным предметам. Итоговые экзамены проходили как раз, когда ему исполнилось пятнадцать. В зависимости от результата, ученик мог не получить вообще никакой бумаги об окончании школы, получить обычный аттестат о среднем образовании или же аттестат «матрикуляции», дававший право на поступление в высшее учебное заведение. В среднем, из 35 выпускников четыре–пять получали «матрикул», около 15 — аттестат, а остальные ничего. Фред свой матрикул получил, но остался в школе на шестой год, чтобы получше подготовиться к университету.
На шестом году он, и ещё пара таких же как он, были предоставлены сами себе. Школьной программы для таких случаев не было, и им выделили комнатушки, где они устроили химические лаборатории и там экспериментировали как хотели. Денег на реактивы школа не выделяла, и они должны были сами готовить даже промежуточные реагенты, которые обычно покупались в магазине. Условия для серьёзной подготовки были не самыми лучшими, так как ими почти никто не руководил, зато они приобрели навыки самостоятельной работы.
Было начало 1930-х годов. В мире бушевала депрессия, которую позже назвали Великой. Повсюду закрывались предприятия, мелкие дельцы разорялись сотнями. Правительство ввело меры жёсткой экономии. Хойлу–старшему банкротства и потери почти всех средств избежать не удалось, так что оплачивать обучение сына в университете семья была не в состоянии. Фреду нужно было искать стипендию. На тот момент были два вида стипендий — предоставляемая местным органом образования и общегосударственная. Для получения стипендии нужно было сдавать специальный экзамен, причём нужно было сначала решить, на какую стипендию претендовать, а затем уже сдавать соответствующий экзамен. Естественно, желающих получить общегосударственную стипендию было больше и требования там были выше, так что Фред решил попробовать получить местную.
Экзамен он сдал успешно, показав результат, дававший право на получение местной стипендии. И тут снова вмешалась бюрократия. В рамках мер суровой экономии отдел образования Йоркшира получил предписание повысить требования к результатам местных экзаменов и привести их в соответствие с общегосударственными. Оказалось, что местные требования Фред перевыполнил, а до общегосударственных немного не дотянул. Так он остался вообще без стипендии. Планировавшееся поступление на химический факультет университета города Лидс отодвигалось куда-то в неопределённое будущее.
Много позже он писал по этому поводу:
«Это был один из тех случаев, которые убедили меня в том, что удары судьбы, если, конечно, они не гибельны, можно обратить себе на пользу. Часто можно обратить кажущуюся катастрофой ситуацию в нечто противоположное. Классический пример — случай с Сэмьюэлом Джонсоном [известнейшим литератором XVIII века, автором словаря английского языка] на званом обеде в самом высоком обществе. Увлечённый беседой, он сунул в рот очень горячую картошку и тут же выплюнул её на тарелку. Шокированным аристократам он спокойно заметил: “А вот дурак её проглотил бы”».
Но такое понимание пришло гораздо позже, с жизненным опытом. А тогда это было жестоким потрясением. Снова в его жизнь вторглась правительственная бюрократия.
(продолжение следует)
Литература к главе 1
[1] Fred Hoyle, Home is Where the Wind Blows: Chapters from a Cosmologist’s Life, University Science Books, 1994.
[2] M.C.F. Morris, Yorkshire Folk-Talk, 1892.
[3] W. Riley, A Yorkshire Suburb, Herbert Jenkins (publisher), 1920.
[4] R. McKibbin, Classes and Cultures: England 1918–1951, Oxford University Press, 2000.
[5] R.H. Tawney, Equality, London, 1931.
[6] А. Абрагам, Время вспять, или Физик, физик, где ты был, М., Наука, 1991.
[7] Ф. Хойл, Математика эволюции, РХД, Ижевск, 2012.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer5/macarsky/
