Старый художник умирал…
Но рука его продолжала сжимать… нет, не кисть, а спичку, которой он рисовал на стене больничной палаты. Наверное, в эти последние минуты перед его мысленным взором шла вся прожитая долгая жизнь.
Вот он, 19-летний Яша Хаст, юноша из приазовского Бердянска, сын ремесленника-краснодеревщика, после окончания гимназии и Одесской художественной школы отправляется в Париж. Незабываемые дни учебы в Académie des beaux arts – парижской Академии изящных искусств: Хаст окунулся в бурлящую страстями среду, стал свидетелем великих культурных событий! Бурные споры в кафе «Ротонда» на пересечении бульвара Распай и Монмартра, где собирались поэты, писатели и художники, среди которых Амедео Модильяни, Анри Матисс, Анри Тулуз-Лотрек, Пабло Пикассо, Гийом Аполлинер, старики Эдгар Дега, Клод Моне, Камил Писарро, Пьер Огюст Ренуар, Поль Сезанн. Сиживали тут и русские социалисты.
Его учитель – известный живописец и скульптор Жан Леон Жером. Он дружен с молодым Марком Шагалом, с Модильяни. С Моди они часто подшучивали друг над другом. Однажды на прогулке с девушками в парке Модильяни, вечно нетрезвый и неприкаянный, поставил его в крайне неудобное положение. В отместку Хаст убрал тормоза на велосипеде Моди, тот упал и больно ударился. Но обид друг на друга не было. Там же, во Франции, вспыхнула его любовь к подруге товарища, но он не посмеет разрушить счастье друга. Он так и не создаст семью. Его женой, его судьбой стала живопись, которой он будет предан до конца.
В 21 год Хаст экстерном окончил Академию. Молодое, многообещающее время: его переполняла творческая энергия. Постоянный участник художественных салонов на Елисейских полях, за картину «Парижский слуга» в 1905 году на Всемирной выставке в Брюсселе он был удостоен золотой медали и Гран-при.
До революции он жил то в Париже, то в Марселе, то в Бердянске. В Бердянск он приехал и летом 1914-го. Но началась война, и вернуться он уже не смог. 41-летний Хаст ушел на фронт. Париж, богема, успех навсегда остались в прошлом. Остальные отведенные ему судьбой 40 лет – скромный труд провинциального художника и педагога. После тяжелого ранения он возвратился в родной город, где жил и работал рядовым учителем рисования и живописи. У него остался небольшой запас прекрасной бумаги с водяными знаками, на которой прежде он рисовал свои «салонные» офорты и чудесные французские пейзажи. Теперь на ней он будет выполнять пастели.
Как он любил эти живые «головки» времен Гражданской войны и начала 20-х годов! Они теплы и оптимистичны. Одно из ярких воспоминаний – работа над портретом молодой красивой девушки Люси Беренфус, в которую был влюблен писатель Николай Островский.
Но когда бумага закончилась, пришлось рисовать на случайном материале – плотной, с грубой фактурой оберточной бумаге. До 1919 года он продолжал подписывать свои работы латиницей – J. Hast, потом стал дублировать в русской графике и в конце концов перешел на нее полностью, часто ставил только инициалы – Я. С. Х. – Яков Соломонович Хаст.
В 20–30-е годы к нему часто приезжали молодые художники, с которыми он щедро делится опытом и воспоминаниями. Его ученик Петр Белоусов, в совершенстве овладевший техникой рисунка, и другой их земляк Исаак Бродский уехали в Ленинград и стали знаменитыми благодаря своим работам над ленинской и революционной темой. Именем Бродского даже назвали одну из ленинградских улиц и художественную галерею в Бердянске.
В 1930-е годы темы и типажи диктует эпоха соцреализма. И нельзя плыть против течения. Он делает наброски своих близких, друзей, знакомых для собственного удовольствия, для тренировки руки, но вдохновенье покидает его. Он больше не делает офорты, акватины, не пишет маслом – ему доступны лишь пастель, акварель, иногда карандаш или уголь. Пишет он много. В основном портреты. Ему нравилось постигать душу другого человека и отражать ее на листе или полотне. Ну а кроме того, это – хлеб насущный.
С юности он рисовал автопортреты, пристально вглядываясь в свое лицо, наблюдая, как меняется оно со временем. Левый глаз более выпуклый, чем правый. Небольшой, почти женский рот с губами «бантиком», рот гурмана, человека, любящего свободу, комфорт, удовольствия. Или чувствительного, тщеславного, легкомысленного, но доброго, активного и способного решать любые проблемы, осторожного, сомневающегося в собственных силах, ищущего одобрения, честного и требующего этого от других. В ноябре 1930 г. в картинной галерее Бердянска открылась выставка, на которой было представлено около 300 его работ.
Ему было поручено создать при музее имени И. Бродского художественное училище (техникум), о котором он столько мечтал. Студию удалось открыть, набрать 40 слушателей, но занимались всего 3 месяца: занимавшийся пополнением коллекций сотрудник, которому все доверяли, в том числе и Бродский, был обвинен в хищениях. История тогда наделала много шума. Хасту даже пришлось на какое-то время покинуть Бердянск. Хорошо еще, что не приклеили ярлык «французского шпиона», как это делалось в те времена. В 1939 г. с большим успехом прошла его персональная выставка в Днепропетровске, в 1941-м – в Бердянске.
А потом – снова война. Он избежал неминуемой смерти в гетто или в каком-нибудь бердянском рву, как множество его соплеменников, но навсегда разлучился с родным Бердянском, своими картинами, студией. Он оказался в далекой Уфе, холодной, голодной. Ему уже семьдесят, а надо опять начинать все сначала. С собой он прихватил всего несколько особенно дорогих ему небольших работ, среди них была написанная в 1902 году в Париже «В мансарде», «Улица» и несколько этюдов Модильяни.
В Уфе он работал в артели «Башхудожник», по совместительству преподавал рисунок и композицию студентам 1–2 курса Уфимского театрально-художественного училища. Приходилось также брать заказы, делать ремесленнические поделки – рисовать портреты с фотографий погибших, изображать тех, кого никогда не видел. Его приглашали рисовать и известных людей. Кроме портрета Александра Матросова над входом в маленький кинотеатр имени героя им выполнены портреты лауреата Сталинской премии, доктора технических наук Сергея Зорина, академика, Героя Социалистического Труда нефтяника Андрея Трофимука, начинающего искусствоведа Габриэли Уждавини, художника Анатолия Лежнева, танцовщика театра оперы и балета Фридриха Грюнвальда. Хаста наградили медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», а в 1946 году на выставке «Художники Башкирии» были представлены четыре его картины.
Отношения с братом, жившим в Москве, как-то тоже не сложились, а вот в Уфе он обрел друга – Моисея Пизова, видного лектора, педагога-филолога. Моисей, который был вдвое моложе, называл его «старик Хаст» и помогал выживать на первых порах. В 1948 г. он заказал ему портреты – свой и жены. Пройдет всего два года, и уже Хаст будет помогать попавшему в лагерь Пизову.
У них было много общего. Смолоду впитавший воздух свободы, Яков всегда держался с достоинством, был чужд амбиций и, как Моисей, считал себя «другим евреем». Оба они любили своих студентов, причем любовь была взаимной. Особенно нравился ему лобастый паренек Федя из далекого села Аскина – Хаст сразу почувствовал, что у этого талантливого юноши большое будущее. На занятиях Хаст, несмотря на годы, легко вскакивал на стол и смотрел сверху, кто как рисует, делая порой замечания. Он любил рассказывать студентам о дружбе с Ильей Ефимовичем Репиным, с которым работал вместе в 20-е годы в его «Пенатах», вспоминая забавный эпизод, когда с одной из заказчиц они говорили на разных языках: Репин – на немецком, он, Хаст, – на французском.
Когда началась кампания по борьбе с космополитами, арестовали Пизова, Хаста вызывали в качестве свидетеля. На допросах он ничего не сказал против Моисея. Но из престижного дома № 39 по улице Ленина пришлось съехать и искать новое жилье. Какое-то время он жил при училище, и тогда его пригласил к себе Александр Эрастович Тюлькин. Хаст ответил, что уважает Тюлькина как хорошего художника и не хотел бы поссориться с ним из-за какого-нибудь пустяка, возможного расхождения мнений. Он поселился на улице Пушкина в гостеприимном доме Марии Николаевны Елгаштиной, знаменитом еще и тем, что на его веранде подкармливали вечно голодных студентов.
Заказы сократились, и Хаст стал рисовать знакомых, их детей, чтобы заработать не только себе на жизнь, но и на посылки для сосланного в Сибирь больного Моисея. Он рисует отца и дочерей известного уфимского врача Марка Наумовича Фридмана, маленькую девочку с улицы Лассаля, которую увидел, направляясь к знакомому художнику Анатолию Лежневу.
Яков Соломонович Хаст умер в 1953 году восьмидесяти лет и был похоронен на Ивановском кладбище. Было лето, – ученики на каникулах, на похороны пришел только театральный художник Константин Чаругин. В начале 60-х годов кладбище в связи со строительством было закрыто, останки захороненных перенесли на Сергиевское кладбище. Тех же, у кого не нашлось родных, так и оставили. Большинство картин Якова увезла в Москву племянница.
...Пройдут десятилетия. Искусствовед Габриэль Уждавини станет директором музея имени М. В. Нестерова, а ученик Хаста Александр Пантелеев – известным художником. «Первое соприкосновение с изобразительной культурой Франции было пусть и заочным, – напишет Пантелеев в своих воспоминаниях, – но не лишенным остроты, возникающей при реальном знакомстве. Это были услышанные еще в конце 40-х годов в Уфе, куда эвакуировалась наша семья, истории о Париже начала века. Стоило увидеть Хаста с тающими глазками – и начинались воспоминания о Моди – так молодой Хаст называл своего друга Амедео Модильяни. От того яркого времени сохранились у много настрадавшегося после революции Якова Соломоновича маленькие его этюды в манере Альфреда Сислея».
В декабре 2009 года откроется персональная выставка, посвященная 75-летию другого ученика Хаста – народного художника БАССР Федора Александровича Кащеева. И не раз из уст юбиляра и выступавших в этот вечер прозвучат слова благодарности в адрес его учителя.
Вырастет маленькая девочка с улицы Лассаля (теперь Энгельса), которая затаив дыхание смотрела когда-то как на настоящее чудо, как старый человек в белом полотняном костюме крошит какие-то цветные мелки и растирает их на оживающем на глазах листе бумаги. Впервые фамилию Хаст она услышит от вдовы Моисея Пизова и увидит большие портреты ее и Моисея. Сделанные в одно время, они резко отличались: «Лизанька» предстает молодой цветущей женщиной в веселом платье в горошек. Портрет Моисея выполнен углем. Это – портрет-пророчество. Черные угольные линии прекрасно передают беспокойный характер, тревожность, глубину натуры Пизова и как бы предвосхищают грядущую трагедию. В материалах архивного дела М. Г. Пизова она найдет протокол, позволяющий судить о том, как держался на допросах 77-летний свидетель Хаст. Читаешь протокол допроса и как будто слышишь изысканную речь старого художника, на вопрос об отношении к арестованному ответившего, что он – «молчаливый почитатель Пизова как искусствоведа».
Она познакомится с Г. Р. Пикуновой (Уждавини), с учениками Хаста – Ф. А. Кащеевым и Л. В. Новиковым, покажет им свой портрет. Они подтвердят, что именно в такой манере писал Яков Соломонович: глаза изображаемого всегда были в центре портрета. «Хаст был умным тонким человеком благородной внешности. Тех, кто учился у него, принимали в Москве сразу на второй курс», – расскажет Лесвен Новиков. «Он был удивительно раскрепощенным человеком, никогда не тяготившимся своим положением. Высокий, худощавый, подвижный, он, несмотря на годы, никогда не жаловался на здоровье. При ходьбе опирался на легкую трость… В свободное время любил играть на гитаре. Их у него было две: шестиструнная и семиструнная. Часто он напевал шуточную песенку: “Сижу один на мостике c росинкою на хвостике и вою на луну: у-у”», – таким запомнил его любимый ученик Федор Кащеев.
Ей передадут копии любимых картин Хаста. На одной из них изображен спящим кто-то из импрессионистов. Г. Уждавини первой выскажет предположение, что это мог быть Клод Моне, многие годы живший в бедности. Действительно, спящий очень похож на автопортрет Моне и портрет работы О. Ренуара.
На «Официальном сайте Нестора Ивановича Махно» (!) найдутся любопытные воспоминания художника Александра Владимировича Коморного: «По субботам, в середине дня, я часто уезжал или уходил пешком в Бердянск и возвращался назад только в понедельник утром. Меня интересовала в Бердянске студия Якова Соломоновича Хаста, возвратившегося из Парижа после окончания курса учебы в академии».
Газета «Азовский вестник» сообщит, что в открывшейся в бердянском художественном музее им. И. Бродского экспозиции «Бердянские художники ХХ века» представлены работы Я. Хаста, в том числе автопортреты, один из которых художник написал в Париже в 1912 году.
Директор бердянского музея Марина Николаевна Бучакчийская сообщит некоторые факты из биографии Хаста, пришлет семь его автопортретов и подтвердит, что в «Мансарде» изображен Клод Моне. «Даже характер схвачен», – отметит она. В запасниках музея, по ее словам, находится 636 работ Я. С. Хаста парижского, бердянского и уфимского периодов.
…Но обо всем этом умиравший старый художник уже не узнал.
