Весело течёт по лесостепи, ныряя в кустарниковые заросли, шелестя камышом, река со странным названием Битюг. Орехи, малина, земляника – чудо лес вдоль реки, почти райский. Но райское время для Битюга от апреля до ноября. Зимой Битюг спит, спрятавшись подо льдом и снегом. На правом берегу Битюга посёлок Анна с Христорождественской церковью, с 1788 года, со времен князей Барятинских.
А по левую – лесное зверьё, кабаны да лоси, бобры да зайцы да иная лесная живность.
Когда перевалит за шестьдесят, иногда хочется окунуться в реку чистых воспоминаний, в детство.
Ночью ему часто снился сон, что он – это река. Весной они с матерью собирали ландыши, сплошным ковром устлавшие пойменный лес. Лето, оно короткое. И Владик бежит босиком по речному серебрящемуся песку, чтобы бултыхнуться с невысокого глинистого обрывчика.
А внизу реки – раки. Он хватает одного, но рак борется, пятится под корягу. Рак спрятался. А вот улитки. Они прячутся в самих себя, как малыш, закрывающий лицо руками. Но дальше своего панциря-коробочки улитки спрятаться не могут.
На берегу – мама, и белые бабочки порхают вокруг неё. Она привела сына к реке, чтобы летом зарядиться солнцем, счастьем, теплом и светом. А отец – он всегда занят, его работа – служба, он военный.
Вот и сентябрь. Школа от реки далеко. Лето пролетело и завтра в школу, и папа не пойдёт с ним на первый звонок, хоть Владик его и очень просил. Мама с большим букетом бордовых гладиолусов улыбается. Она привела его на школьный двор, отдала букет и сына учительнице. Мария Ивановна взяла величавые и спокойные цветы и настороженно-взволнованных детей и повела в класс.
Из окна, через площадь, был виден военкомат, поэтому Владику не было грустно, папа ведь тоже смотрит на него в окно из военкомата. Там Владик был у папы и видел из окна свою будущую школу. А на столе у учительницы бордовые, огненные, как солнце, гладиолусы – это мамина улыбка.
…Машина везла Владислава в аэропорт. Но до самолёта было ещё пять часов и на него нахлынула волна, откуда-то из глубины детства. Захотелось вдруг прикоснуться к школьной парте, услышать звонок на перемену, и особый шум школьной перемены.
– Успеем в Анну заскочить? – задорно спросил он водителя.
– А что? Попробуем, – согласился водитель и переключил скорость, выезжая на большую трассу.
Трасса уходила на северо-восток, туда шла и одноколейка, там тупик железнодорожный. Даже гражданская война обошла стороной поселок Анна. У Андрея Платонова в «Чевенгуре» почти все события проходили на крупных узловых станциях, а в Аннинский тупик его герои даже не заглядывали. Сюда и сама советская власть шла не спеша, словно давая людям приспособиться к новым законам, не разрушая в спешке ни храмов, ни дворцов и хижин. Да и дворцов здесь особых не было.
Князь Барятинский, говорят, не наведывался сюда, а люди: и крепостные, и государственные, и монастырские жили общинно.
И Гитлер не дошёл до Анны, хотя путь-то всего сто вёрст от боевых действий. Тупик. Беженцы, не успевшие эвакуироваться в Узбекистан, оставались в Анне, спасаясь от войны.
Воронеж – город-герой – с землёй сравняли. Правый берег, ещё Петром Великим отстроенный, был в руинах.
Особое это село, с названием Анна. Богородица Мария рождена Анной. Машина притормозила у храма. И зазвонили во все колокола. Чудо. Владислав сам вышел спросить у аннинцев, где же школа-то. Метель занималась всё веселее, обдавая снежком. Всё белым-бело, словно чистый лист бумаги предлагал кто-то, переписать свою жизнь заново. Аннинцы, удивлённо смотрели на него и шагали между сугробами, одни в сторону храма, другие в сторону военкомата. Военный человек был его отец, стал военным и сын. В советское время всё было понятно: работали для народа, для Родины.
А школа где? Храм есть, а школы нет, будто и не было. Но была же! Послевоенные школьные парты были не похожи на современные школьные столы. Сама доска стола наклонена была вперёд, и крышка открывалась. И спинка была, а под ногами – подставка. Сиденье – лавочка на двоих. И углубление с краю крышки стола – для чернильницы.
Анна Ивановна объяснила, как правильно сидеть. Спину прямо, а руки, сложив одну на другую, так, чтобы пальцы касались локтя.
А Владику это показалось смешным, руки прятались, как улитки. У девочки с белым бантом тоже руки лежали улиткой. И он уронил голову на парту и засмеялся. Девочка тоже рассмеялась. И бант, как белая бабочка, трепыхался.
И лысый мальчик на первом ряду прыснул со смеху. И девочки повернулись и тоже стали смеяться. И махали шёлковыми крылышками их банты.
– Расскажи всем, что ты смеёшься? – подошла к нему Анна Ивановна и тронула его за плечо. Она сразу поняла, что он был заводила, зачинщик. И решила, что он будет командиром звёздочки. А потом он стал командиром пионерского отряда. И окончил школу с золотой медалью.
Он поднял голову: оказалось, смеяться на уроке нельзя? И класс затих, втягивая головы, словно улитки, складывали руки.
А учительница посмотрела на всех и сказала:
– Мне тоже очень весело. Я рада, что вы пришли. Я теперь у вас буду вторая мама, как написал Андрей Платонов. Писатель с нашего Воронежа. Сегодня у вас будут уроки чистописания и рисования.
И был домик учительницы, был же рядом со школой, и был сад. Школа где? Под снос? На снос? До основания? Сон-сад. Душу ранили. Заметает упрямо голубая метель. Я сюда возвращусь. Вернулся. Вот же поэт писал о себе, а получилось и полковника проняло. Смахнул слезу. Знал Анатолия Поперечного и с братьями Радченко познакомился на юбилее Любови Белогородцевой. Судьба на хороших людей не обидела.
– Сейчас выйду и ещё спрошу, – притормозил водитель, понимая полковника.
…Владислав, вынырнув из воспоминаний, выскочил сам из машины и нетерпеливо крикнул прохожему:
– А где же школа?
Но тот прохожий, увидев пагон, заторопился по кривой тропинке в сугробе.
– Да я же помню. Тут она была. И учительницу помню. Анна Ивановна нам приносила чай и хлеб. И кормила нас. И мы ждали её на крыльце школы.
А снег, белый, чистый, укрывал нас словно пеленами. После войны и снег казался другим, белее, чище, не тот, что на войне.
…Через полчаса, водитель выехал на трассу и, переключив скорость, погнал машину, боясь опоздать к самолёту. Метель стала отставать, и полковнику показалось, что он перегоняет не только метель, но и время, как только они выехали из посёлка городского типа. Чем заполнить пространство времени между детством и зрелостью, когда года к суровой прозе клонят? Но ведь была же там старая школа. Где она? Снег, пахнущий ландышами. Тропинки, вытоптанные среди сугробов, колокольный звон. Храм над заснеженной Анной. И словно раскрывался перед ним чистый лист бумаги, словно жизнь вся впереди. И сейчас выйдет Анна Ивановна с чёрным чаем и белым хлебом и поведёт их в свой сад.
