(Ольга Аникина, Кулунда. –
М., Стеклограф, 2019)
Поэтический мир растёт из души человека. И то, что происходит за пределами души, синими струнами соприкасается с внутренним миром. Одно и то же время у одного поэта – счастливое, у другого – несчастное, и нет им согласия. Всё коренится в судьбе и окружении. Я размышлял об этом, читая новую книгу питерского поэта Ольги Аникиной. Есть такой современный тренд – называть книгу «непоэтично». «Толковый словарь» Игоря Волгина, «Дача показаний» Даны Курской, «Спецхран» Андрея Грицмана. Либо – книга называется словом, далёким от широкого употребления. Пример – «Альменда» Ирины Евсы. В этом плане название книги Аникиной «Кулунда» – загадочно, необъяснимо, вызывает любопытство. Это точка на карте страны, куда эвакуировали людей во время Отечественной войны. И автор словно бы «эвакуирует» свои раненные смыслом стихотворения в это загадочное для нас место. «Кулунда» – книга для чтения трудная. Она «смертецентрична» – о чём бы ни говорил автор, всё возвращается к тонике, к теме смерти.
Когда уходит человек,
и комната гудит, немая,
ты в ней стоишь, осоловев
и ничего не понимая.
Но сразу замечаешь ты,
как всюду возникают сами
полупрозрачные следы
его нечаянных касаний:
салфетка, ручка, метроном
и чашка со следами чая.
Ты слышишь где-то за окном
ветвей неясное качанье –
их тронул человек живой.
Коснулся и ушёл, уехал.
А в комнате такое эхо.
Такое эхо, боже мой.
Я думаю, что это очень важная тема для русской поэзии. Впрочем, я помню и другие стихи Ольги Аникиной. Например, вот это: «И было стыдно мне, как Еве, / за это счастьице моё, / что, словно платьице, носилось / и было правилом игры, / как незаслуженная милость, / не отнятая до поры». У автора есть и очень светлые стихи. Значит, таков замысел данной книги. На мой взгляд, «Кулунда» была задумана автором именно как книга жёсткая, нелицеприятная, даже немного «диссидентская». Тема смерти рифмуется у Ольги с темой одиночества. Ты одинок – значит, ты уже умер для мира. Впрочем, бывает и счастливое одиночество, когда ты не хочешь быть с кем-то в паре (стихотворение «Скворечники»). Но основная нота «Кулунды» – это «квартира К.», бесприютное пространство, где все вещи – чужие, вплоть до последней ложки и вилки. «Квартира К.» – это, пожалуй, метафора всей нашей бесприютной жизни на земле, всей нашей транзитности на пути из небытия предсуществования в сизую вечность послебытия. Кто-то уехал (навсегда?) – и сдаёт свою наполненную эманациями прошлого жилплощадь. Это такое чужое пустое пространство, диаметрально противоположное любви. В чужом пространстве и любовь неуместна, ей не с чего там возникнуть, не с чего загореться. Поэту очень помогают детали в изображении: «В каждой мелочи – яростный крик человечьего горя, человечьего горя».
Есть какая-то внутренняя фронда в мироощущении Ольги Аникиной. Если она в чём-то убеждена, она готова отстаивать эти взгляды, даже если против будет целый мир. «Кровь в голову – и против всех одна». У неё хватает отваги противостоять и защищать своё мнение. И это, на мой взгляд, очень ценное качество для поэта. Ольга не прячется за личину «лирической героини». Она просит прощения и за свой норов, и за свой язык «нужно что-то сделать с языком», и в этом порой сквозит некая необязательность, избыточность. Но я понимаю, что за этим стоят совестливость и авторский перфекционизм. Постоянный диалог автора с собой – ещё одно измерение «Кулунды».
Можно писать крупными мазками (так делают монументалисты). А можно и штрихами, пунктирами, что свойственно импрессионистам. Стилистика Ольги Аникиной, на мой взгляд, ближек последним. «На детской площадке перекладина подло скрипит». О чём бы ни писала Аникина, тяжесть мира нивелируется высоким качеством поэтической речи:
Над старой канавой – пырея густые вихры,
мои маргаритки, мои золотые шары,
ивняк серебрится над заводью, сгорблен и сед,
горячая память, глухой облепиховый свет.
О дым погребальной сирени, сиреневый дым,
Скажи мне то имя, которое было моим,
О маковый ящер, ты держишь мой голос силком
на угольном шёлке под алым своим языком.
У Ольги Аникиной, как и у «Вильяма нашего с вами Шекспира», «порвалась цепь времён». Это трагическое мироощущение поэта, отсутствие в окружающем мире гармонии и мажора. Переходность настоящего времени. Но у автора есть эмоциональная альтернатива миру дисгармонии. В «Кулунде» много экскурсов в детство. Чувствуется, что Ольге там хорошо и комфортно. Детство – это не только счастье и бессмертие. Это – свобода и гениальность каждого индивидуума.
В новой книге много белых стихов, которые автор предпочитает верлибрам. Белые стихи – это та же силлабо-тоника, только «неударная». Если сравнивать с рифмованными строчками – это как чёрно-белое кино по отношению к цветному. Другая атмосфера. Другая палитра. Другая стилистика. Я думаю, такая приглушённость близка Ольге Аникиной, поскольку она «честнее» изображает действительность. Рифмы – они кричат, они «указуют», они торжествуют. Обращают на себя повышенное внимание. Лично мне рифмованные стихи Ольги нравятся чуть больше. У неё хороший звук. Впрочем, это дело вкуса. А в книге – торжествует полистилистика. Собственно, автор и должен показывать в книге разные грани своего дарования. «Могу так, но могу и по-другому». Талант всегда многогранен. Талант Ольги Аникиной предполагает целостное восприятие отдельного стихотворения. Неумеренно ярких строк, которые бы «тянули на себя одеяло», практически нет.
Далеко не все питерские поэты несут знаменитую «питерскую» ноту в своих стихах. Вот, например, Татьяна Вольтская – несёт. А Ольга Аникина, на мой взгляд, нет. Может быть, потому, что она родилась в Новосибирске, а потом училась в Москве. То есть она – не коренная петербурженка. Зато у Ольги есть другая нота – голос человека, преодолевшего свой маленький эшафот, с честью вышедшего из какого-то очень трудного испытания. Её героиня словно бы живёт «жизнью после жизни»:
Меня забыли раньше, чем могли бы.
сквозь это тело проплывали рыбы,
как световые пятна сквозь стекло.
Несколько прожитых жизней за одну биологическую и формируют поэта. Его дух наполняется памятью преодолённых ступеней судьбы. «Кулунда» – книга на духовный вырост. Автор стремится бороться с собственными недостатками, «бить по своей Гоморре». Это книга духовного просветления. Если мир несовершенен, и мы не можем его изменить, начинать надо с себя. По поводу «брошенных на улице младенцев» мы можем разве что вопить и рыдать. Но всех младенцев не спасёшь и не приютишь. Повсюду у Аникиной – смерть, всюду – тревога, неприкаянность, неустроенность и бесприютность. Её душа открыта всем ранам мира. «Какие песни? В мире столько боли» – риторически говорит она. Пороки, невзгоды и грехи голосят миру, кричат о себе через стихи Ольги. Может быть, все они в прошлых жизнях были счастьем, добродетелью и светом – и помнят ещё о своём прошлом. И потому так страшно кричат.
Небольшая по объёму книга Ольги Аникиной очень разнообразна, несмотря на совершенно определённые тонику и доминанту. У Ольги есть то, что делает стихотворца поэтом – длина дыхания и умение, прозревая, сопоставлять прошлое, настоящее и будущее. Посмотрите: вот та же самая жёсткая тема смерти. Скелет, который исследуют студенты мединститута. Это – очень живой образ смерти. «Петя, словно живой, ругается на латыни». И вот Ольга, вспоминая свою врачебную практику, видит параллельно прощающихся с земной жизнью. Может быть, даже себя, свои последние мгновения на этой земле. Но… после близкого знакомства со скелетом уже не страшно. Помните, у Бродского: «Сверху вниз сей Страшный Суд почти совсем не страшен». «Мы идём на свидание к Пете», – говорят ангелам уходящие. Ведь здорово же и остроумно! Про смерть – с улыбкой! Стихи стремятся в многослойность, в этом – их возможное бессмертие. Тленны даже камни, но ропщет только глупый человек. А вот стихотворение об угасании компьютера:
В извилинах твоей коробки тесной
погас фотон.
Нам нужно умереть, чтобы воскреснуть,
чтобы потом
над пластиковым и железным мясом
как дух, витать –
как Голем, Франкенштейн,
как старый Асус
Эспайр V5.
Аникина показывает нам «лики смерти» – широко и методично. В книге её так много, что к последним страницам она перестаёт пугать читателя. Эмоциональную трудность вызывают разве что самые первые стихи на эту тему. Потом уже втягиваешься, ждёшь заранее и воспринимаешь как должное. И самой книге подобная «смертецентричность» не мешает. Наоборот, в «Кулунде» очень много настоящей жизни, которая бесконечно ветвится зелёными побегами в разных своих проявлениях. Как сказал Фет, покуда я жив, «мы – силы равные, и торжествую я». И я благодарен автору за честность, за бесстрашие, за бескомпромиссность выбора, за верность своему творческому пути.
