Мой отец умер два года назад. Сложно сказать точнее, хотя момент его смерти определённо был. Однако определение этого момента всегда вызывало вопросы. Сначала смерть связывали с простой остановкой дыхания. Потом с остановкой сердца, при этом было замечено, что ещё несколько дней у покойника могли отрастать волосы и ногти. Наконец, когда медицина установила место хранения человеческой души, смерть окончательно связали с прекращением нормальной активности мозга. Но даже в этом случае оставались лазейки, ведь мозг может функционировать частично. И, напротив, даже при полностью умершем мозге тело ещё может поддерживаться в живом состоянии при помощи не особо сложных медицинских приборов. Формально человек остаётся вместе со своей жизнью, а его несчастные родственники с трудным вопросом: поддержать или прервать эту «жизнь».
Впрочем, это не был случай моего отца. Он умер два года назад. В какой-то момент последняя клетка его тела перестала жить. Он умер. Это статистический, математический, медицинский, биологический факт!
Тяжело признавать, но этот момент не стал трагедией ни для кого в нашей семье. Этому моменту не предшествовало никакого скорбного ожидания. Этот момент не стал печальным облегчением, как часто бывает с долго болеющими и постепенно умирающими людьми; или разрывающим душу потрясением, как случается при внезапной, неожиданной смерти. Мы просто не заметили его…
Я очень хорошо помню тот вечер. Отец вернулся с работы как обычно около 19 часов. Он неторопливо сел за стол, и вместе мы начали ужинать. Разговоры о служебных делах не были приняты у нас за столом. Они с мамой обсудили какие-то новости. Отец дежурным образом поинтересовался, как прошёл мой день. Я так же дежурно ответила ему. После чего он продолжил свой разговор с мамой. Не помню точно, о чём именно они говорили. Помню, что меня с самого начала ужина занимал только один вопрос. Он сидел в моём мозгу, словно раскалённая иголка, но я не решалась озвучить его, словно подбирая подходящий момент.
Наконец, когда мама уже собрала тарелки и пошла их мыть на кухню, пауза в молчании показалась мне слишком длинной и я спросила:
— Пап, ты был у врача?
— Да, — ответил он как-то слишком непринуждённо.
Вторая часть вопроса далась мне намного сложнее, чем первая.
— И когда это случится? — наконец выдавила я из себя.
Отец старался не подавать вида, но я заметила, что на мгновение его слегка передёрнуло. Словно специально он сделал небольшую паузу, отпил чай из чашки, а потом ответил:
— Это уже случилось.
— Случилось? — опешила я.
— Да, — произнёс отец уже так же непринуждённо, как и первое «Да».
— И когда же?
— Позавчера. На выходных. Возможно, на прошлой неделе. Доктор не может сказать точно, но сейчас процесс полностью завершился… — слова отца начинали уходить в какую-то пустоту, раздаваясь в моей голове словно эхо.
— Это… определённо?..
— Определённо, — он посмотрел мне прямо в глаза. — А что? Ты заметила в последнее время что-нибудь странное?
— Нет… пап…
Наверное, в этот момент мой взгляд выражал намного больше, чем я сама могла выразить словами, потому что отец тяжело вздохнул, поднялся и прошёлся по комнате из стороны в сторону. Кажется, он и сам обдумывал, что лучше сказать.
— Считаешь, что я стал «кем-то другим»? Теперь тебе будет трудно называть меня «папой»? Это обидно, — перешёл он в своеобразную контратаку, и это было настолько на него похоже, что на мгновение я даже успокоилась.
— Я… Нет.
— Тогда в чём же дело? — отец, кем бы он теперь ни был, сделал паузу. — Возможно, тебе понравилось, если бы я тебе соврал?
— Ты никогда не врал мне.
— И это правда. Я всегда старался говорить тебе только правду! Даже, когда она тебе не нравилась... Помнишь? Прямо как в прошлом году, когда я сказал, что мне не нравится твой парень.
Внезапные примеры из моей собственной жизни были папиным коньком.
— Да, но... Он не был моим парнем… пап…
— Не важно. Он был инвалидом.
— Человеком с ограниченными возможностями, — уточнила я.
— Пусть так! Калекой. Факт в том, что у него не было ноги, а вместо неё он пользовался этой навороченной электронной штукой…
— Кибернетическим протезом, — в который раз поправила я.
Надо сказать, что отец прекрасно разбирался в современных технологиях, но часто намеренно примерял на себя роль «старика», в молодости которого «такого не было». Обычно он делал это, чтобы таким странным образом донести до слушателя какую-то свою мысль, но при этом сам никого не слушал…
— Да он даже заряжал её через USB, как какой-нибудь смартфон! — отец резко замолчал и выдохнул, словно желая успокоиться принятием этого волевого решения, а потом сел в кресло и, посмотрев на меня, продолжил уже спокойнее. — Без настоящей ноги… оставался ли он для тебя полноценным человеком?
Этим парадоксальным вопросом он вдруг загнал в меня в тупик вместе со всей моей политкорректностью:
— Конечно… но…
— Но?
— Это ведь другое…
— Другое? — отец язвительно улыбнулся. — Безусловно! Технология поклеточного нанопротезирования это «нечто другое» по сравнению с тем, чтобы прикрутить к своей культе пружинку и моторчик на батарейках. Но давно ли моя современная и продвинутая дочь стала таким ретроградом?
Я заранее знала, что мой отец, или тот, в кого он превратился, скажет дальше. Этот разговор неоднократно вёлся в нашей семье ещё до того, когда он, наконец, решился пройти эту процедуру. Нет, наверное, всё же не решился, а просто перестал слушать возражения.
…Я по-прежнему считаю, что это в основном маркетинг. Большинство аргументов до сих пор звучат как рекламные слоганы со страниц цветных буклетов, которыми недавно были завалены все больницы.
«Поклеточное нанопротезирование. Священный Грааль медицины найден! Ключ к бессмертию уже находится внутри вас. В ваших клетках! Мы лишь даём вашему организму верное направление и, используя естественный, природный механизм деления клеток, позволяем вам стать лучше. Всего один укол, и через 17 месяцев все клетки вашего тела будут заменены совершенными биохимическими машинами. Инфекционные болезни, дисфункция внутренних органов, генетические аномалии, возрастные изменения и даже старение — всё это в прошлом. Уже тысячи людей прошли процедуру без каких-либо побочных эффектов. Присоединяйтесь к ним! Единственное, о чём вам всё ещё стоит беспокоиться — это переходить улицу на зелёный свет».
— Ну, хватит, пап, — прервала я. — Я всё это уже слышала от тебя много раз.
— «Папа»? Неужели я всё ещё «папа»? — мрачно парировал отец.
На какое-то время он замолчал. Было видно, что он расстроен, но я знала, что не хотела расстраивать его. Так же точно, как и то, что сейчас он попробует сделать так, чтобы я чувствовала себя виноватой.
— Прости… Возможно, тебе было бы намного проще, если бы твой старик подряхлел у тебя на глазах… Выжил бы из ума, возможно, начал бы гадить под себя, а в конечном итоге сдох….
— Папа, перестань!
— Прости, что я не хочу сдохнуть. Прости меня за это.
— Ну, хватит! — почти крикнула я. — Хватит делать из меня чудовище, папа!
— Да ну! А не ты ли видишь чудовище во мне?! Это же так противоестественно!
В этот момент человек, который когда-то определённо был моим отцом, начал раздражать меня больше, чем когда бы то ни было. Стараясь не столько настоять на своём, сколько уязвить его, я твёрдо и громко выпалила:
— Да! Это противоестественно!
Похоже, это произвело слишком сильный эффект. Отец замолчал, его лицо стало задумчивым и каким-то серым. Он медленно поднялся с места, пересёк комнату и, отодвинув штору, посмотрел в окно.
— А сегодня тепло… — задумчиво произнёс он. — Кайра даже не захотела заходить в дом. Вон она… Спит на лестнице у веранды. Её подарили нам с матерью годовалым щенком… Ты тогда ещё не родилась, мать ходила беременной. Мы думали, что будет здорово, если наша маленькая девочка с детства будет общаться с животными. Вы бы росли, играли вместе, подружились. Так оно и получилось. Это делает людей добрее, учит проявлять заботу… — отец на минуту замолчал и снова посмотрел на меня своим колючим испытывающим взглядом. — Сейчас тебе 27 лет. Как думаешь, обычная немецкая овчарка прожила бы столько?
— Ты хочешь сказать?..
— Противоестественно, — кивнул отец. — Ну, извини! Возможно, тебе было бы проще закопать её на заднем дворе.
Он задёрнул шторы и вернулся в своё кресло. По его лицу и позе было видно, что он устал от этого разговора, который нам обоим дался очень нелегко.
— Пап, прости меня… Я не имела права осуждать тебя. Вообще, это твоё личное дело... И я отвратительно нахамила…
Он сидел, удобно устроившись в кресле, прямо напротив меня. Таким я его видела уже много раз за свою жизнь. Знакомое с детства лицо, знакомый голос, знакомые движения. Но всё-таки в сознании, как назойливая муха, крутилась предательская мысль: «это не он». Всю свою схожесть это новое существо как-то получило у моего «настоящего папы», которого здесь больше нет. Здесь больше нет ни одной его частицы. Мне было стыдно, но я никак не могла избавиться от этой гадкой мысли.
— Ничего! — он устало махнул рукой, которая практически сразу опустилась назад на подлокотник. — Знаешь, у древних греков есть миф о корабле, на котором Тесей вернулся с острова Крит после победы над Минотавром. Этот корабль долгие годы хранился афинянами и по возможности сохранялся в первозданном виде. Однако иногда при починке старые доски всё-таки заменяли новыми. До тех пор, пока старых досок совсем не осталось. И тогда греки задались вопросом: тот ли это корабль, на котором плавал Тесей и который они так бережно хранили, или уже новый? Парадокс…
Отец откинул голову на спинку кресла и умиротворённо закрыл глаза. Казалось, что он уже спит и во сне перед его глазами проплывает истерзанный бурей греческий корабль под чёрным парусом.
— И как же они его решили?
— Никак… — ответил отец, не открывая глаз. — Да они и не могли его решить. Видишь ли, дело не в том, старый корабль или новый. Дело в том, что он сам думает по этому поводу.
— А что думаешь ты?
— По поводу корабля?
— По поводу себя… И нас. Ты ведь подумал, что будет дальше? Тебе не придётся закапывать Кайру на заднем дворе. Но тебе придётся видеть, как постареет и умрёт мама... А потом и я…
Отец чуть приподнялся и посмотрел на меня.
— Ну, конечно, я обо всём подумал. Мы давно всё обсудили с твоей мамой и вместе пришли к правильному решению. Так что её мне тоже не придётся закапывать на заднем дворе.
— Мама… тоже?!
Отец кивнул.
— Она первый член нашей семьи, прошедший процедуру… Если не считать собаки.
— И она всё время молчала… Как она могла скрыть это от меня?!
— Может, она просто не хотела такого неприятного разговора… Как думаешь?
— Значит, ты был только вторым.
— Нет, — в глазах отца заблестел огонёк, который показался мне каким-то не по-человечески зловещим. — Я был только третьим…
