(окончание. Начало в №1/2020 и сл.)
Счастливый Сизиф
В 1955 году научный мир отмечал пятидесятилетие теории относительности. В марте чествовать выдающиеся заслуги Альберта Эйнштейна собрались два Физических общества, принадлежащие двум государствам-антагонистам: «Физическое общество Западного Берлина» (Physikalische Gesellschaft zu Berlin e.V.) и «Физическое общество ГДР» (Physikalische Gesellschaft in DDR). Макс фон Лауэ, один из немногих физиков, остававшихся в гитлеровской Германии и сохранивших уважение Эйнштейна, писал своему давнему другу и нынешнему юбиляру 16 января 1955 года, что после длительных переговоров берлинским Физическим обществам удалось договориться об объединении их действий. Фон Лауэ надеется, что Эйнштейн «мог бы представить им, разумеется, скромный доклад ради общей политической разрядки» [Hermann, 1994 стр. 542].
Эйнштейн, которому оставалось жить всего один месяц, ссылаясь на здоровье, отказался от приглашения, отметив в письме от 3 февраля 1955 года, что рад видеть редкое «братское взаимодействие, а не повод к противостоянию», и добавил:
«Возраст и болезнь делают для меня невозможным участвовать в этом мероприятии, и я должен признать, что такое божественное стечение обстоятельств я воспринимаю с облегчением, так как всё, что связано с культом личности, мне в тягость» [Hermann, 1994 стр. 542].
На заседании Физического общества Западного Берлина 18 марта 1955 года с докладом «Альберт Эйнштейн и световые кванты» выступил верный друг и почитатель великого физика Макс Борн. Он, в частности, описал положение Эйнштейна в научном мире, в которое ученый попал в результате безуспешных поисков единой теории поля и отказа от статистической интерпретации квантовой механики:
«Тем самым Эйнштейн оказался в изоляции, которая была бы трагической, если бы не его радостный, оптимистический темперамент, который охранял его от горечи. Он ведь всегда был одиночкой. Он стремился к познанию ради собственного удовлетворения, а не для материальных выгод или славы. Трагедия его жизни есть трагедия нашей науки в целом, трагедия злоупотребления наукой в политической борьбе народов» [Борн, 1963 стр. 377-378].
На следующий день в Восточном Берлине об истории создания теории относительности докладывал Леопольд Инфельд. Вместе с Борном они послали Эйнштейну телеграмму со словами благодарности и глубокого почтения.
Альберт Эйнштейн (слева) и Томас Манн, бывшие соседями в Принстоне в 1938 – 1940 годах0
Следующим мероприятием юбилейного года стал международный конгресс по общей теории относительности и космологии, собравшийся в Берне. Когда Вольфганг Паули 11 июля 1955 года открывал первое заседание, Эйнштейна уже не было в живых. Паули предложил рассматривать конгресс как прощание с великим физиком.
Среди участников конгресса было немало друзей и соратников автора теории относительности, например, Макс Борн, Макс фон Лауэ, Эрвин Фройндлих… О совместной работе с Мастером доложила участникам конгресса последняя ассистентка Эйнштейна Брурия Кауфман (Bruria Kaufman), приехавшая на конгресс из Принстона. Кроме нее, из Института перспективных исследований, где до конца своих дней работал Эйнштейн, в Берне собрались другие коллеги ученого: Валентин Баргман, Герман Вейль, Юджин Вигнер, рассказавшие о своих встречах и беседах с принстонским мудрецом в последние месяцы его жизни. Все они, как и Паули, воспринимали уход Эйнштейна как поворотный момент в истории физики.
Нильс Бор (слева) и Роберт Оппенгеймер, 1955 г.
Со временем шок от потери признанного лидера теоретической физики прошел, у тех, кто недолюбливал, не очень ценил великого ученого или завидовал ему, развязались языки. Настало время ревизионистов и критиков.
В 1965 году отмечали пятидесятую годовщину общей теории относительности, и директор Института перспективных исследований в Принстоне Роберт Оппенгеймер высказался пренебрежительно о последнем тридцатилетнем периоде творчества Эйнштейна. Оппенгеймер ехидно отметил, что ранние работы Альберта «парализующе красивы, даже при том, что в них имеется много опечаток. Позже не было ни единой». Но затем, по словам Оппенгеймера, Эйнштейн ввязался в яростную, но в итоге бесплодную борьбу с Бором, «стремясь доказать, что в квантовой механике имеются внутренние противоречия». И, главный упрек автору теории относительности был со стороны Оппенгеймера, ни много, ни мало, в невежестве:
«Он поставил перед собой честолюбивую задачу объединить понимание электричества и тяготения, не учитывая слишком многое из того, что было известно физикам, но не было достаточно широко известно в студенческие годы Эйнштейна» [Брайен, 2000 стр. 674].
Резкий отпор «отец атомной бомбы» получил от ученика и соавтора Эйнштейна Леопольда Инфельда. Почти прямым текстом он называет Оппенгеймера дураком:
«Какие это ошибки (опечатки) Оппенгеймер имеет в виду? Ни я, ни какой-либо другой физик из тех, с кем я говорил, не понимаем этого предложения. Работа каждого физика может быть разделена на этапы. На каждом этапе он думает, что закончил свое исследование на той золотой жиле, которую вскрыл. Затем оказывается, что это – всего лишь поверхностное ответвление намного более мощной жилы и что ему следует рыть глубже. С этой точки зрения работа каждого физика – это постепенный, поэтапный поиск истины. Законы Ньютона истинны также и сегодня, но только для малых скоростей. Дурак мог бы сказать, что работа Ньютона полна ошибок, так как она не распространяется на высокие скорости, приближающиеся к световой. Мне не известно ни о каких ошибках Эйнштейна, кроме обычных типографских опечаток, а также тех, о которых сам Эйнштейн хорошо знал, поскольку в следующей работе они выводили его ближе к истине» [Брайен, 2000 стр. 674-675]
Роберт Оппенгеймер, 1950-е годы
Тем не менее, подобные высказывания Оппенгеймера и его коллег укрепляли в общественном сознании мнение о том, что последние десятилетия творческих усилий Эйнштейна были бесплодными и бесполезными. В одной из первых крупных биографий Эйнштейна ее автор Рональд Кларк констатировал:
«Теория Эйнштейна о едином поле остается необоснованной, и современная научная мысль отгораживается от Вселенной, построенной таким образом» (цитируется по книге [Брайен, 2000 стр. 675]).
В конце 1950-х годов такой взгляд на работы позднего Эйнштейна стал господствующим среди физиков. Голосом поколения, как всегда, оказался Вольфганг Паули, написавший в 1958 году дополнение к своей знаменитой энциклопедической статье по теории относительности, которой в начале 1920-х так восхищался сам Эйнштейн:
«Большинство физиков, включая автора, придерживаются взглядов, высказанных Бором и Гейзенбергом при эпистемологическом анализе ситуации, создавшейся в связи с этими идеями (т.е. принципами неопределенности и дополнительности – Прим. Е.Б.), и потому считают невозможным полное решение открытых вопросов в физике на пути возврата к представлениям классической теории поля» [Паули, 1962 стр. 419].
Выступление Вольфганга Паули на встрече нобелевских лауреатов в Линдау, июнь 1956 г.
Взгляды самого Эйнштейна были хорошо знакомы Паули, поэтому их формулировка отличается четкостью и законченностью:
«Эйнштейн после того, как он революционизировал мышление физиков, создав общие методы, которые имеют фундаментальное значение также для квантовой механики и ее интерпретации, до конца своих дней сохранял надежду, что даже квантовые черты атомных явлений могут быть в принципе объяснены с позиций классической физики полей» [Паули, 1962 стр. 419-420] .
Идеалом для Эйнштейна, по словам Паули, является классическая небесная механика, согласно которой «объективное состояние системы совершенно не должно зависеть от способа наблюдения» [Паули, 1962 стр. 420].
А далее Паули указал на самое слабое место во всех работах Эйнштейна последних десятилетий – не удается «рассматривать элементарные частицы вещества с помощью всюду регулярных (лишенных особенностей – Прим. В. Паули) классических полей» [Паули, 1962 стр. 420].
Показательно мнение известного советского специалиста по общей теории относительности Алексея Зиновьевича Петрова, приведенное в книге профессора Владимира Павловича Визгина «Единые теории поля в квантово-релятивистской революции»:
«Все имеющиеся „единые теории“ не вышли пока за рамки отвлеченных теоретических построений и не привели к значительным открытиям или следствиям, допускающим экспериментальную проверку» [Визгин, 2017 стр. 9].
В начале 1960-х годов в статье «Замечания к эйнштейновскому наброску единой теории поля» Вернер Гейзенберг так оценивал труды великого физика:
«Эта великолепная в своей основе попытка сначала как будто потерпела крах. В то самое время, когда Эйнштейн занимался проблемой единой теории поля, непрерывно открывались новые элементарные частицы, а с ними – сопоставленные им новые поля. Вследствие этого для проведения эйнштейновской программы еще не существовало твердой эмпирической основы, и попытка Эйнштейна не привела к каким-либо убедительным результатам. Однако неудача, постигшая эйнштейновскую программу, имела и более глубоки основания, чем только неуверенность в эмпирических фактах; эти основания лежат в отношении теоретико-полевых представлений Эйнштейна в квантовой теории» [Гейзенберг, 1962a стр. 63].
Вернер Гейзенберг, 1964 г.
Но постепенно отношение физиков к великому замыслу Эйнштейна стало меняться. В следующее десятилетие идеи Эйнштейна о единой теории поля пережили своеобразный ренессанс. Вот что рассказал в одном интервью главный научный сотрудник Института теоретической физики им. Л.Д. Ландау профессор Александр Белавин, лауреат многих престижных премий, в том числе премии им. Померанчука по теоретической физике и премии им. Ларса Онзагера — ежегодной премии Американского физического общества:
«В 1970-е годы возникла известная сегодня Стандартная модель — теория, которая описывает наш мир. Она говорит, что все вокруг устроено из фундаментальных частиц: кварков, лептонов и так далее, которые между собой связаны посредством трех фундаментальных взаимодействий — сильного, слабого и электромагнитного. Есть еще гравитационное, которое в Стандартную модель не укладывается. Это очень разные связи, но оказывается, что с точки зрения математики они все построены по одному принципу — «калибровочной инвариантности». Когда ученые начинают это описывать в виде формул и уравнений, мы видим, что это одна и та же математическая структура, и это совершенно потрясающе! Можно предположить, что наш мир можно описать каким-то единым законом, единой теорией. Теорией, которая будет описывать все взаимодействия фундаментальных частиц, включая гравитационное» [Белавин, 2019 стр. 30].
В 1979 году академик Зельдович в статье, посвященной столетию Эйнштейна, подчеркивал:
«Но проходят десятилетия, и мы со все большим почтением относимся к постановке задачи в самом общем смысле. На наших глазах развиваются единые теории — теории, объединяющие слабое и электромагнитное взаимодействие, на очереди их объединение с теорией ядерных сил и сильного взаимодействия. Сама тенденция к объединению теорий плодотворна. Когда-нибудь — рано или поздно — придет и синтез теории элементарных частиц с теорией тяготения. Этот синтез будет очень не похож на „единую теорию поля“ 1925—1955 гг., и все же мы должны будем вспомнить и оценить устремления Эйнштейна» [Зельдович, 1979 стр. 8].
Отмечая выдающуюся роль автора теории относительности в построении единой теории поля, Яков Борисович Зельдович признается:
«На долгом и трудном пути познания природы мы снова и снова находим идеи, восходящие к Эйнштейну» [Зельдович, 1979 стр. 8].
Слева направо: Нильс Бор, Макс Борн, Макс Дельбрюк, 1950-е годы
Прошедшие с тех пор четыре десятилетия подтверждают слова академика Зельдовича. Казавшаяся маргинальной и обреченной на провал задача, поставленная перед самим собой Эйнштейном, стала одной из главных для современных физиков и математиков. На стыке наук родилась теория струн, целью которой, по словам профессора Белавина, является «построение единой фундаментальной теории микромира» [Белавин, 2019 стр. 30], т.е. именно то, к чему всю жизнь упорно шел автор теории относительности, так и не добившись окончательного результата.
Словно Сизиф, переживал Эйнштейн крах очередной теории, которую заботливо, камень за камнем, строил год за годом. Но ни научные неудачи, ни предательства сотрудников, на которых возлагались большие надежды, не выбивали ученого из седла. Эйнштейн продолжал упорно работать, готовя к публикации новые и новые статьи, как самостоятельно, так и в соавторстве с другими ассистентами. Один из них, Эрнст Штраус, так описывает типичный ход такой работы:
«Первая теория, над которой мы работали, когда я стал его ассистентом, разрабатывалась самим Эйнштейном уже более года, и мы продолжали работать над ней еще около девяти месяцев. Однажды вечером я нашел некоторый класс решений уравнения поля, и на следующее же утро оказалось, что эта теория лишилась своего физического содержания. Всё утро мы ворочали ее и так, и этак, но неизбежно приходили всё к тому же выводу. Мы отправились домой на полчаса раньше. Должен сказать, что я был совершенно удручен случившимся. Интересно, думал я, если чувствует себя так скверно из-за того, что разрушилось воздвигнутое здание, простой рабочий, то как же должен чувствовать себя архитектор!» [Хофман, 1983 стр. 185].
Так думали многие люди и приходили к выводу, что Эйнштейн второй половины своей жизни – неудачник и несчастный человек. Ведь его попытки решить поставленную задачу одна за другой терпели неудачу. Но думать так о великом физике – значит абсолютно его не понимать. Неудачи не обескураживали ученого – он привык решать трудные задачи десятилетиями. Эрнст Штраус продолжает воспоминания о дне после очередного крушения надежд:
«Когда на следующий день я пришел на работу, Эйнштейн был взволнован и полон энергии: „Послушайте, я думал над этим всю ночь, и мне кажется, что правильно было бы…“ Так было положено начало разработке совершенно новой теории, которая также через полгода превратилась в кучу макулатуры и над которой скорбели не дольше, чем над предыдущей» [Хофман, 1983 стр. 185].
После провала очередной попытки добиться от новой теории физически проверяемых результатов, Эйнштейн в письме Мишелю Бессо от 8 августа 1949 года признается:
«У меня уже построена теория, строго последовательная и достаточно разумная, но моих математических методов не хватает для разработки ощутимых следствий» [Эйнштейн-Бессо-2, 1980 стр. 25].
Вольфганг Паули (справа) и Отто Штерн, весна 1926 г.
Тем не менее, он сам в письме Соловину от 28 марта 1949 года подтверждает свое душевное спокойствие:
«Впрочем, иначе и быть не может, если ты критически относишься к себе, честен, а чувство юмора и скромность позволяют сохранять внутреннее равновесие, несмотря на все внешние воздействия» [Эйнштейн, 1967a стр. 561-562].
А другу Мишелю Бессо Эйнштейн высказывается еще более сочно:
«Все, что я тебе пишу, ты можешь показывать, кому захочешь. Я давно махнул рукой на всякое засекречивание. Да я к тому же не поп, который несчастен, если ему не удается «обратить» других в свою веру» [Эйнштейн-Бессо-2, 1980 стр. 32].
В письме Соловину от 27 июня 1938 года Эйнштейн говорит об одиночестве без сожаления и горечи:
«В Европу я не собираюсь. Лето проведу в каком-нибудь тихом уголке и вообще постараюсь устроиться так, чтобы поменьше иметь дела с людьми. Если кто-нибудь и может понять мое желание, так это Вы» [Эйнштейн, 1967a стр. 556].
Внутренней связи с единомышленниками он не терял никогда. В речи «Мое кредо» 1932 года об этом прямо сказано:
«Хотя в повседневной жизни я типичный индивидуалист, все же сознание незримой общности с теми, кто стремится к истине, красоте и справедливости, не позволяет чувству одиночества овладеть мной» [Эйнштейн, 1967g стр. 176].
Мнение творцов квантовой механики относительно усилий Эйнштейна идти своим путем со временем менялось. Поль Дирак в своих «Воспоминаниях о необычайной эпохе», по сути, соглашается с точкой зрения вечного оппонента Нильса Бора и Вернера Гейзенберга, считавшего их детище «теорией правильной, но неполной»:
«Я не исключаю возможности, что в конце концов может оказаться правильной точка зрения Эйнштейна, потому что современный этап развития квантовой теории нельзя рассматривать как окончательный. В этой теории существует немало нерешенных проблем, о которых я расскажу позже… Современная квантовая механика – величайшее достижение, но вряд ли она будет существовать вечно. Мне кажется весьма вероятным, что когда-нибудь в будущем появится улучшенная квантовая механика, в которой мы вернемся к причинности и которая оправдает точку зрения Эйнштейна. Но такой возврат к причинности может стать возможен лишь ценой отказа от какой-нибудь другой фундаментальной идеи, которую сейчас мы безоговорочно принимаем. Если мы собираемся возродить причинность, то нам придется заплатить за это, и сейчас мы можем лишь гадать, какая идея должна быть принесена в жертву. Таковы основные положения, связанные с фундаментальными уравнениями новой механики и с их интерпретацией» [Дирак, 1990 стр. 131].
Вернер Гейзенберг (слева) и Дмитрий Иваненко, Лейпциг, 1958 г.
Свои разногласия со сторонниками квантовой механики Альберт Эйнштейн в последний раз озвучил незадолго до смерти в заметке «Автобиографические наброски» в 1955 году:
«Со времени завершения теории гравитации теперь прошло уже сорок лет. Они почти исключительно были посвящены усилиям вывести путем обобщения из теории гравитационного поля единую теорию поля, которая могла бы образовать основу для всей физики. С той же целью работали многие. Некоторые обнадеживающие попытки я впоследствии отбросил. Но последние десять лет привели, наконец, к теории, которая кажется мне естественной и обнадеживающей. Я не в состоянии сказать, могу ли я считать эту теорию физически полноценной; это объясняется пока еще непреодолимыми математическими трудностями; впрочем, такие же трудности представляет применение любой нелинейной теории поля. Кроме того, вообще кажется сомнительным, может ли теория поля объяснить атомистическую структуру вещества и излучения, а также квантовые явления» [Эйнштейн, 1967e стр. 355-356].
Вольфганг Паули с Георгием Гамовым в кабинете Политехникума в Цюрихе, 1931 г.
Комментируя противостояние Эйнштейна мнению большинства физиков, Поль Дирак склоняется к позиции автора теории относительности:
«Большинство физиков вполне довольны достигнутой точностью теории, но Эйнштейн не сдавался. Он, конечно, знал об этой точности, но всё же считал, что теория неверна в самой основе, а потому выбранный путь не приведёт к серьезным успехам в физике. В этой полемике я скорее склонен согласиться с Эйнштейном. Думаю, что в конце концов Эйнштейн может оказаться правым, однако утверждать этого нельзя до тех пор, пока в нашем распоряжении не появится новая квантовая механика, более совершенная, чем та, что у нас есть сейчас» [Дирак, 1990 стр. 52].
Поль Дирак (слева) с семьей на лужайке за его домом в Кембридже. Третья слева жена Манси, рядом с ней их общие дочери Моника и Мари, за ними дети Манси от первого брака: Габриэль и Джуди, 1946 г.
Жизнь Эйнштейна – прекрасная иллюстрация к мысли Альбера Камю, высказанной в новелле «Миф о Сизифе»:
«Сизиф учит высшей верности, которая отвергает богов и двигает камни. Он тоже считает, что все хорошо. Эта вселенная, отныне лишенная властелина, не кажется ему ни бесплодной, ни ничтожной. Каждая крупица камня, каждый отблеск руды на полночной горе составляет для него целый мир. Одной борьбы за вершину достаточно, чтобы заполнить сердце человека. Сизифа следует представлять себе счастливым» [Камю, 1989 стр. 354].
Давать оценку жизни Эйнштейна может лишь тот, кто сам причастен к высокому творчеству. Ученый словно предвидел, сколько непрошенных судей и несправедливых приговоров обретет он после ухода.
Вольфганг Паули (второй справа) с коллегами на вечеринке по случаю присуждения ему Нобелевской премии 1945 г.
В эссе «Религия и наука», написанном в 1930 году, Эйнштейн предупреждал:
«Тем же, кто судит о научном исследовании главным образом по его результатам, нетрудно составить совершенно неверное представление о духовном мире людей, которые, находясь в скептически относящемся к ним окружении, сумели указать путь своим единомышленникам, рассеянным по всем землям и странам. Только тот, кто сам посвятил свою жизнь аналогичным целям, сумеет понять, что вдохновляет таких людей и дает им силы сохранять верность поставленной перед собой цели, несмотря на бесчисленные неудачи. Люди такого склада черпают силу в космическом религиозном чувстве» . [Эйнштейн, 1967d стр. 129].
О своем ощущении счастья Эйнштейн рассказал в 1925 году, когда Лондонское Королевское астрономическое общество наградило его Золотой медалью:
«Тому, кому удается найти идею, позволяющую проникнуть несколько глубже в вечную тайну природы, оказана великая милость. Кто при этом заслуживает еще признания, симпатии и авторитета у лучших людей своего времени, тот получает, пожалуй, большее счастье, чем может вынести человек» [Хофман, 1983 стр. 201].
Слева направо: Нильс Бор, Джеймс Франк, Альберт Эйнштейн, Исидор Раби, 1954 г.
Эйнштейн всю жизнь был одержим работой. Он мог трудиться в любых условиях, в кабинете, в каюте, в шалаше… Он доводил себя до полного изнеможения, годами решая неподдающуюся проблему. И тем не менее, эта работа делала его счастливым. Эйнштейн не мог не работать, будто какая-то непреодолимая сила, которую он иногда называл Сфинкс, заставляла его брать в руки карандаш или перо. В 1950 году, отвечая даме, которая поздравила его с днем рождения, Эйнштейн так описал эту силу:
«Весь год Сфинкс пристально смотрит на меня с упреком; он вычеркивает из жизни все личное и причиняет мне боль, напоминая о Непостижимом. <…> Сфинкс ни на минуту не отпускает меня» [Хофман, 1983 стр. 202].
Альберт Эйнштейн (справа) и Курт Гёдель в Принстоне, 1950 г
В то же время, соприкосновение с Непостижимым вдохновляло. В 1932 году Эйнштейн произнес небольшую речь «Мое кредо», звуковая запись которой была издана в виде патефонной пластинки. В этой речи он в частности сказал:
«Самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека, — это ощущение таинственности. Оно лежит в основе религии и всех наиболее глубоких тенденций в искусстве и науке. Тот, кто не испытал этого ощущения, кажется мне, если не мертвецом, то во всяком случае слепым. Способность воспринимать то непостижимое для нашего разума, что скрыто под непосредственными переживаниями, чья красота и совершенство доходят до нас лишь в виде косвенного слабого отзвука,— это и есть религиозность. В этом смысле я религиозен. Я довольствуюсь тем, что с изумлением строю догадки об этих тайнах и смиренно пытаюсь мысленно создать далеко не полную картину совершенной структуры всего сущего» [Эйнштейн, 1967g стр. 176].
Вернер Гейзенберг во время доклада, 1950-е годы
Человек, который всю жизнь, как Эйнштейн, стоял перед лицом таинственного, просто не мог не быть счастливым. В этом без патетики и высоких слов признался ученый в письме 1939 года бельгийской королеве-матери:
«Я благодарен судьбе за то, что он сделала жизнь волнующим переживанием, так что жизнь показалась осмысленной» [Хофман, 1983 стр. 199].
***
Смерть Альберта Эйнштейна 18 апреля 1955 года потрясла планету. О том, что с его уходом мир стал другим, говорили политики и писатели, физики и художники…
Президент США Дуайт Эйзенхауэр заявил на следующий день после объявления о кончине ученого:
«В ХХ веке ни один другой человек не сделал так много для безмерного расширения области познанного. Тем не менее ни один человек не был столь скромен, обладая властью, которой является знание, ни один человек не был столь уверен, что власть без мудрости смертельно опасна» [Айзексон, 2016 стр. 669][1].
Вернер Гейзенберг откликнулся на смерть создателя теории относительности такими словами:
«Эйнштейн имел необыкновенное мужество поставить под сомнение все предпосылки классической физики, и он же обладал духовной силой, чтобы осмыслить, как можно с другими предпосылками привести явления в непротиворечивый порядок» [Hermann, 1994 стр. 562].
Очень точно определил роль Эйнштейна для человечества Томас Манн, подружившийся с великим физиком во время их недолгого соседства в Принстоне и переживший его всего на четыре месяца. В заметке, опубликованной в газете «Neue Züricher Zeitung» 19 апреля 1955 года, лауреат Нобелевской премии по литературе подчеркнул:
«Он был тем человеком, который, казалось, мог, опираясь на свой мифический авторитет, справиться с любой напастью, грозящей человечеству. И если сегодня сообщение о его смерти повсеместно вызывает единодушную скорбь и смятение среди народов различных рас и религий, то в этом проявляется иррациональная вера в то, что он одним своим существованием мог противостоять последней катастрофе» [Hermann, 1994 стр. 561-562].
Альберт Эйнштейн в Принстоне, 1950-е годы
В конце «Автобиографических набросков» Альберт Эйнштейн подводит итог, который без колебаний можно отнести ко всей его жизни: «Как бы то ни было, нам остаются в утешение слова Лессинга: „Стремление к истине ценнее, дороже уверенного обладания ею“» [Эйнштейн, 1967e стр. 356].
Литература
Hermann, Armin. 1994. Einstein. Der Weltweise und sein Jahrhundert. EineBiographie. München : R. Piper , 1994.
Белавин, Александр. 2019. «А что если у пространства десять измерений?» Беседовала Елена Кудрявцева. Огонёк, № 29-30 от 05.08.2019, с. 30. 2019.
Борн, Макс. 1963. Альберт Эйнштейн и световые кванты. Физика в жизни моего поколения. Сборник статей, с. 361-380. М. : Издательство иностранной литературы, 1963.
Брайен, Дэнис. 2000.Альберт Эйнштейн. Пер. с англ. Е.Г. Гендель. Минск : Попурри, 2000.
Визгин, В.П. 2017.Единые теории поля в квантово-релятивистской революции. Программа полевого геометрического синтеза физики. М. : КомКнига, 2017.
Гейзенберг, Вернер. 1962. Замечания к эйнштейновскому наброску единой теории поля. [Buchverf.] А.Т. Григорян (отв. ред.). Эйнштейн и развитие физико-математической мысли, с. 63-68. М. : Изд-во АН СССР, 1962.
Зельдович, Я.Б. 1979. Альберт Эйнштейн, его время и творчество, с. 5-8. Природа. 1979, Bd. 3(763).
Камю, Альбер. 1989.Избранное: Сборник. Пер с франц./ Составл. и предисл. С. Великовского (Мастера совремнной прозы). М. : Радуга, 1989.
Паули, Вольфганг. 1962. Единая теория поля. [Buchverf.] Я.А. Смородинский (редактор). Теоретическая физика 20 века, с. 419-431. М. : Издательство иностранной литературы, 1962.
Хофман, Банеш. 1983.Альберт Эйнштейн: творец и бунтарь. М. : Прогресс, 1983.
Эйнштейн, Альберт. 1967e. Автобиографические наброски. Собрание научных трудов в четырех томах. Т. IV, с. 350-357. М. : Наука, 1967e.
—. 1967g. Мое кредо. Собрание научных трудов в шести томах. Т. IV. с. 175-176. М. : Наука, 1967g.
—. 1967a. Письма к Морису Соловину. Собрание научных трудов в четырех томах. Том IV, с. 547-575. М. : Наука, 1967a.
—. 1967d. Религия и наука. Собрание научных трудов в четырех томах. Т. IV, с. 126-129. М. : Наука, 1967d.
Эйнштейн-Бессо-2. 1980. Переписка А. Эйнштейна и М. Бессо. 1903-1955. [Buchverf.] У.И. Франкфурт (сост.). Эйнштейновский сборник 1977, с. 5-72. М. : Наука, 1980.
Примечание
[1] В русском переводе книги Айзексона эта цитата ошибочно приписывается президенту Рузвельту, что невозможно, так как он умер в апреле 1945 года, за десять лет до смерти Эйнштейна.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer6/berkovich/
