(продолжение. Начало в №1/2020 и сл.)
Н.И. Вавилов и И.В. Мичурин
Как уже не раз было отмечено выше, с середины 1930-х годов лысенковцы стали часто именовать совокупность своих взглядов «мичуринским учением». Имя знаменитого тогда русского садовода они лживо присвоили для пропаганды не имеющих отношения к Мичурину положений.
Сегодня имя Ивана Владимировича Мичурина мало кому известно, а в десятилетия сталинского правления его знали все до единого жителя страны. В актовом зале почти каждой средней школы над сценой красовался лозунг
«Мы не можем ждать милостей от природы: взять их у нее наша задача. И.В. Мичурин».
Этим определялась идеология наступательного направления сталинского руководства, это формировало мысли и настрой подрастающих поколений. В наши дни защитники биоразнообразия живой природы всех направлений пекутся о сохранении природы, требуют беречь природу всеми доступными средствами, сохранять её, а не отбирать у нее всё возможное и невозможное.
Мичуринскими стали называть бесчисленное число кружков любителей природы и естествознания, мичуринское движение охватывало не только молодых жителей страны, а и всевозможные группы «испытателей природы», опытников и любителей.
Иван Владимирович Мичурин (1855–1935) — потомственный дворянин, родился в семье помещика Рязанской губернии. Не получив даже среднего (не говоря уж о высшем) образования (его якобы за дерзость исключили из гимназии), он был вынужден добывать знания методом самообразования, что не могло не сказаться на формировании самобытного, но путаного и примитивного воззрения на суть законов биологии. Никогда никаким генетиком, тем более величайшим, он не был, да и не претендовал на эту роль. Более того, в своих статьях и заметках он неоднократно обращал внимание будущих последователей на необходимость перепроверки его выводов.
Н.И. Вавилов в гостях у И. В. Мичурина в Козлове. 15 июля 1932 года
Мичурин страдал тягой к резонерству, всю жизнь любил посылать статьи и письма о садоводстве в различные издания, вступая в споры по всевозможным поводам с авторитетными учеными. Большинство умозрительных постулатов Мичурина не имело под собой надежной научной основы и было отброшено с годами как неверное.
Не чурался он и общественной деятельности, был председателем Козловского отделения «Союза Михаила Архангела» (официальное название «Русский Народный Союз имени Михаила Архангела») — консервативной организации, выступавшей, как сказано в ряде справочных изданий, «за сохранение исторических устоев России — православия и самодержавия, лишение евреев избирательных прав и ограничение представительства поляков и кавказцев в государственных органах». Воинственная риторика членов общества способствовала широкому разгулу антисемитских погромов в Российской империи и, как указано в «Википедеии»,
«общее число евреев убитых в погромах с 1918 по 1920 годы оценивается в 100 тысяч человек. Суммарная еврейская эмиграция из России за период 1880–1928 годы составила 2,265 млн человек».
Перед революцией Мичурин старался помешать разгулу антиправительственных настроений. Он, например, направил телеграмму Царскому Правительству с призывом к дворянству сплотиться вокруг трона против надвигающейся революции.
После прихода большевиков к власти он быстро перекрасился и приветствовал Советы. В это время ему удалось приобрести известность как оригинальному садоводу, своеобразному «российскому Лютеру Бербанку» (американскому любителю-садоводу и селекционеру). К нему даже обращались американские представители, зазывая переехать в Штаты, чтобы вести там селекцию плодовых деревьев, но он от лестного приглашения отказался.
С 1877 года Мичурин начал заниматься садоводством, вывел много сортов плодовых и ягодных культур, приобретя этим широкую популярность в России и даже за рубежом. Он же усовершенствовал ряд технических приемов скрещивания, включая вегетативные прививки.
Услышав об успехах Мичурина в выведении новых сортов плодовых деревьев и кустарников, Вавилов посетил селекционера в 1920 году и проникся уважением к тому, что тот делает. Со свойственной Вавилову энергией он дал высокую оценку довольно путаному творчеству садовода из Козлова, направил через Н.П. Горбунова материалы о Мичурине лично Ленину, который выделил время, чтобы ознакомиться с деятельностью Мичурина и распорядиться позаботиться о козловском садоводе. В результате 18 февраля 1922 г. Тамбовский губиcполком получил от ленинского Совнаркома телеграмму следующего содержания:
«Опыты по получению новых культурных растений имеют громадное государственное значение. Срочно пришлите доклад об опытах и работах Мичурина Козловского уезда для доклада председателю Совнаркома тов. Ленину. Исполнение телеграммы подтвердите».
С этого момента руководители страны постоянно напоминали всей советской общественности о работах Мичурина. В конце лета 1922 г. Мичурина посетил первый раз Председатель ВЦИК М.И. Калинин. Он прислал Мичурину вернувшись назад, посылку и письмо, в котором писал:
«Уважаемый Иван Владимирович,
в напоминание о себе посылаю Вам небольшую посылочку. Не примите ее за акт благоволения лица власти. Это просто мое искреннее желание хоть чем-нибудь подчеркнуть уважение и симпатию к Вам и Вашей работе. С искренним приветом М. Калинин». 15/ХII-22 г.»
По указанию уже самого Сталина Калинин приезжал к Мичурину и позже — в 1930 году, а Сталин послал Мичурину телеграмму. Еще при жизни садовода был снят кинофильм «Юг в Тамбове», в котором тот призывал любителей обратить внимание на растущее в Аджарии дерево аноны или азилины (417).
Н.И. Вавилов, энтомолог Николай Николаевич Троицкий (погиб в сталинских тюрьмах) и генетик Юрий Александрович Филипченко в 1920-е годы (фото из архива автора, опубликовано впервые в кн. В. Сойфера «Власть и наука», 1989).
При жизни Мичурина город Козлов, где находился его питомник, был переименован в город Мичуринск. Плодовода наградили орденами Ленина и Трудового Красного знамени.
Популярность простого любителя, якобы добившегося никогда ранее не виданных успехов, стала огромной. В 1933 году в газетах появился термин «мичуринцы», но первоначально им пользовались только в отношении садоводов-любителей.
Вавилов в 1936 году написал о своей роли в привлечении внимания к садоводу:
«В 1920 г. /я/ лично познакомился с Мичуриным. После этого неоднократно у него бывал. В 1923 г. составил докладную записку в Наркомзем РСФСР, а в 1924 г. подготовил первую книгу о Мичурине” (418).
В томах вавиловской переписки есть несколько писем, посланных с начала 1922 года Мичурину, поэтому неудивительно, что Мичурин с теплотой и признательностью относился к Вавилову, дарил ему фотографии с прочувствованными надписями, и в то же время выгнал от себя Лысенко (см. также статью Поповского, посвященную этой теме в журнале «Знание — сила» /419/).
Как уже было не раз упомянуто, после смерти Мичурина Лысенко и Презент решили использовать его имя как собирательное для их псевдо-теоретических рассуждений. Ловко проведя отбор нужных им цитат из противоречивых писаний козловского садовода, они представили его закоренелым противником Менделя и других генетиков. Мичурин вначале действительно выступал против «пресловутых гороховых законов Менделя», но затем понял роль работ Менделя и писал о нем диаметрально противоположные фразы, о чем, конечно, лысенкоисты помалкивали.
И в работах советских биологов, и у многих западных специалистов можно прочесть, что именно Презент не просто снабдил Лысенко марксистской фразеологией, перевел его будто бы чисто агрономические разговоры в плоскость настоящей идеологической борьбы (420). Претендующий на то, что он основатель самостоятельного учения, Лысенко не очень умело формировал и багаж, и антураж своего “учения». Он не мог сформулировать ясно тезис о том, что же это за учение. Словосочетание «лысенковская биология» претендовало бы на что-то чрезмерное, даже опасное, особенно в глазах Сталина. Можно было переборщить, применив к себе собственное имя, это могло сильно не понравиться Сталину и даже показаться ему кощунственным. А ловкий Презент преуспел лучшим образом. Он уже понял из советской печати, как нужно формулировать основы ленинско-сталинской философии, дарвиновской биологии, сталинского учения о нарастании классовой борьбы по мере расцвета социализма. Надлежало подыскать иное знамя, с иным девизом, и Презент, который хвастался знакомством с Мичуриным (у него была даже фотография, на которой он был запечатлен вдвоем с Мичуриным), придумал присвоить эклектической мешанине лысенковских псевдоноваторств имя уже умершего Мичурина. Генетику с его легкой руки теперь стали обзывать наукой формальной и лживой, чем она якобы и отличалась от «мичуринских» постулатов. Появился гибрид «мичуринская биология», в которой от Мичурина ничего не осталось, но зато новое словосочетание звучало (особенно, памятуя о том, что с Мичуриным переписывался сам Иосиф Виссарионович!) вполне призывно, солидно и ново. Назвав лысенковщину мичуринским учением, Презент тем самым сделал важнейшее для Лысенко дело, придал деятельности Лысенко «дьявольский блеск».
И. Презент в гостях у Мичурина. Предположительно 1933 или 1934 г. (фото из архива автора, опубликовано впервые в кн. В. Сойфера «Власть и наука», 1989).
Интересно, что Презент отлично знал, как именно Н.И. Вавилов много лет опекал Мичурина, встречался с ним, переписывался, посылал к нему в Козлов (будущий Мичуринск) своих учеников. Называя свои взгляды «мичуринскими», Лысенко и Презент, конечно, примитивно хитрили и обманывали. Однако с одобрения Сталина термин «мичуринская биология» укоренился в СССР. За этим фасадом теперь расцветала лысенковщина, а из Кремля «мичуринское движение» всячески поддерживалось.
Лысенко усиливает борьбу с Вавиловым
Оттеснив достойных занять место действительного члена Академии наук СССР и прежде всего достойнейшего из достойных — Кольцова и став «троекратным академиком» (АН Украины, ВАСХНИЛ и АН СССР), Лысенко добился важнейшего успеха в жизни, но не помягчел и не успокоился. С утроенной энергией он продолжил борьбу с великими Вавиловым и Кольцовым. В очередной раз он ударил по Вавилову 1 февраля 1939 года. В тот день в газете «Соцземледелие» была помещена статья Вавилова «Как строить курс генетики, селекции и семеноводства» (421). В ней Вавилов уже был целиком защитником генетики.
Нужно отметить, что в первые десятилетия своей научной деятельности он отрицательно относился к выводам центральной части генетики — хромосомной теории наследственности, созданной Томасом Гентом Морганом в США. Может быть поэтому Вавилов разделял взгляды Лысенко и тех, кто выражал скепсис по поводу выводов сторонников новой науки. О своих первоначальных взглядах он написал открыто в 1937 году во вступительной статье к тому «Избранных работ по генетике» Моргана, переведенных на русский язык. Как это было присуще Вавилову, он избегал употреблять в приложении к себе местоимение первого рода, а именовал себя «мы», когда рассказал о встрече с Морганом в Колумбийском университете:
«Мы вспоминаем наше первое посещение лаборатории Моргана в Нью-Йорке в 1921 г. В этой лаборатории скептики выслушивались с особым вниманием. Исходя из сложных явлений наследственности и развития, мы полагали в то время, что строгое расположение генов в хромосомах в виде бус в линейном порядке маловероятно. Такое представление казалось нам механистическим. Подобно другим, мы высказали наши сомнения Моргану. Он ответил нам, что он сам, как эмбриолог, вначале был большим скептиком, но колоссальное количество фактов наиболее просто объяснялось и объясняется линейным расположением генов. Он предложил нам посвятить несколько дней конкретному просмотру опытных материалов, на которых построена линейная гипотеза, добавив при этом, что охотно согласится с любой другой гипотезой, удовлетворительно объясняющей все наблюдаемые факты.
В свете дальнейших исследований… гипотеза линейного распределения генов стала теорией…
Таким образом, исследования Моргана и его школы увязали в целом данные цитологии с генетическими исследованиями, с характером наследственности свойств» (422).
В конце вводной статьи к «Избранным работам по генетике» Моргана (422) Н.И. Вавилов вспоминает, что когда он беседовал с Морганом во время VI Международного конгресса по генетике в Итаке (США),
«только что оправившийся от тяжелой операции Морган… забросал нас вопросами о диалектическом материализме, желая подробнее изучить его» (ттр. VIII).
Уважение Вавилов к генетике лишь росло с годами, он всё отчетливее и глубже понимал выводы этой науки и её роль в разработке принципов развития организмов и построения селекционной работы на основе генетических закономерностей. Недаром в той же вступительной статье 1937 года к работам Моргана он сделал такое заключение:
«Хромосомная теория явилась крупнейшим вкладом в биологическую науку, приведшим учение о наследственности от умозрительных соображений в область точных экспериментальных фактов, подведя исследователя к материалистическому пониманию труднейшего раздела биологии» (423).
Я.А. Яковлев
Исходя из такого понимания, скепсис у него сменился уверенностью в правоте генетики, а нападки Лысенко в адрес этой науки стали восприниматься им неприязненно. Причем надо понимать, что во второй половине 1930-х годов Сталин еще не предал широкой огласке свои убеждение, что никаких генов в природе не существует. Хоть в декабре 1930-го года он сказал Митину, Ральцевичу и Юдину о неверности взглядов Вейсмана о природе наследственности, но запись их беседы хранилась засекреченно в архиве Сталина. Об отрицании генов Сталиным мог знать отвечавший за сельское хозяйство в ЦК партии Я.А. Яковлев, он, как, впрочем, и Митин, сдружившийся с Лысенко, могли приватно известить о взглядах вождя своего друга, но пока еще отрицание генов вождем их партии не афишировалось, и многие (возможно отчасти и Вавилов) не понимали, откуда у Лысенко развилась недюжинная смелость отвергать и гены, и науку генетику. Многие еще не осознавали, что Лысенко повторяет на публике начальственное мантры Сталина, служит лишь рупором для широкого и гневного распространения на публике убеждений главного лица в стране.
Но с 1937 года Вавилов уже отошел от сомнений в отношении основ генетики и от частичной веры в правоту лысенковцев. Он перестал призывать тех, кто защищал генетику и тех, кто, вместе с Лысенко, отвергал научные взгляды, учитывать позиции друг друга в практической работе, как он сделал на совещании в ВАСХНИЛ в декабре 1936 года. Сейчас он окончательно понял, как глубоко заблуждаются приверженцы Лысенко, и в статье для «Соцземледелия» уверенно отстаивал позиции науки:
«Отворачиваться от современной генетики нельзя нам, работникам Советской страны. Предложения, которые иногда приходится слышать о кризисе мировой генетики, о необходимости создания какой-то самобытной генетики, не считающейся с мировой наукой, должны быть отвергнуты. Тому, кто предлагает изъять современную генетику, мы прежде всего предлагаем заменить ее равноценными величинами. Пусть заменят хромосомную теорию новой теорией, но не той, которая отодвигает нас на 70 лет назад» (424).
Редколлегия газеты заранее познакомила Лысенко со статьей Вавилова. Он написал «Ответ акад. Вавилову», опубликованный в этом же выпуске газеты (425). В нем содержались нападки самого грязного политиканского свойства. Автор, например, писал:
«Н.И. Вавилов знает, что перед советским читателем нельзя защищать менделизм путем изложения его основ, путем рассказа о том, в чем он заключается».
Пугая читателей газеты абсурдными приговорами генетике (в самом деле, а почему вдруг советские читатели не могут быть ознакомлены с основами науки о наследственности — экспериментально доказанными законами Менделя? Что, это — антисоветчина?), Лысенко обвинял Вавилова в идеализме и реакционности и продолжал:
«Особенно невозможно стало это теперь, когда миллионы людей овладевают таким всемогущим теоретическим оружием, как «История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков), краткий курс». Овладевая большевизмом, читатель не сможет отдать своего сочувствия метафизике, а менделизм и есть самая настоящая, неприкрытая метафизика».
Изучение «Краткого курса истории ВКП(б)» (426) было вменено в обязанность всем людям в стране, начиная со школьного возраста. Советские пропагандисты распространялись по поводу того, что книга будто бы написана при личном участии И. Сталина (через полвека это было отвергнуто, более того, было установлено, что история партии большевиков и советского государства в этом сочинении была фальсифицирована). В 1970-е — 1980-е годы даже в советской печати появлялись заметки об ошибках и искажении истории в этой книге. Но Лысенко прекрасно осознавал, кому понравятся его тирады. Заявляя о неприемлемости менделизма, Лысенко вторил Сталину, который (напомним это — в 1930 году) сказал Митину, Юдину и Ральцевичу, что он отрицает науку, развиваемую Вейсманом и его сторонниками. Поэтому, прославляя «Краткий курс истории ВКП(б)» и выражая публично свое уважение к этому труду, Лысенко отчетливо понимал, кому понравятся его тирады. Неважно, что при этом поражала базарная напористость и некультурный стиль Лысенко.
После этой лысенковской публикации многие генетики направили возмущенные письма в редакцию газеты, постоянно и нарочито встававшей на защиту его интересов. Отклики написали А.Р. Жебрак, молодые сотрудники МГУ Н. Шапиро и М. Нейгауз (последний из упомянутых погиб в начале войны с фашистами, уйдя на фронт в отряде добровольцев, и, спустя сорок лет, Александра Алексеевна Прокофьева-Бельговская вспоминала в лекции в день своего 80-летнего юбилея: «Почти все добровольцы, ушедшие из МГУ на фронт — с палками против танков, — погибли. Среди них был Миша Нейгауз, напоминавший мне Пьера Безухова, близорукий и добрый. Он погиб уже на 10-й день войны»).
Ни одно из писем напечатано не было. Вместо этого редакция решила усилить впечатление ошибочности генетики, опубликовав 14 июня 1939 г. коллективное письмо студентов Тимирязевской академии «Изгнать формальную генетику из вузов» (427). Приводя слова Лысенко «вещество наследственности морганистами выдумано, в природе оно не существует», студенты уверенно заявляли, что «представление о гене противоречит материалистической диалектике», требовали изъять новый учебник для вузов, написанный Гришко и Делоне (428), сокрушались, что «адепт… формальной генетики Жебрак… все еще продолжает читать нам лекции», соглашались с Лысенко, что преподавание генетики надо полностью запретить в вузах, и в предпоследнем абзаце отвергали заявление Вавилова, «что отбрасывание генетики отодвинет биологию на 70 лет назад». «Это неверно, — заявляли они. — Оставление ее, по нашему мнению, отбрасывает биологию в средневековье». Они заканчивали свое письмо просьбой к Лысенко написать новый учебник «советской генетики или же, в крайнем случае, возглавить бригаду работников по его составлению».
Сотрудник редакции Д. Криницкий опубликовал 8 сентября «Обзор писем в редакцию», в котором сообщил, что большинство читателей, а также студенты Тимирязевки не хотят, чтобы их родная академия превращалась в рассадник учения о генах — менделизма-морганизма. Тогда Валентин Сергеевич Кирпичников, занявший в это время должность доцента Мосрыбвтуза, отправил письмо в три адреса — в редакцию газеты «Соцземледелие», а копии в сельхозотдел ЦК ВКП(б) и секретарю ЦК А.А. Жданову. В нем он осудил лысенковщину и замену настоящей критики заушательскими приемчиками:
«…мы, молодые советские ученые, окончившие советские ВУЗ’ы, открыто защищающие менделизм и морганизм от всех нередко злобных или неграмотных нападок, считающие современную «хромосомную» генетику сильнейшей опорой дарвиновского учения — мы не можем понять, как советская газета может допускать такие методы обсуждения.
…газета давно уже перешла к травле так называемой «формальной» генетики…
Мы спрашиваем Вас, тов. Редактор, какие цели преследует редакция, стараясь обмануть читателя, дискредитировать и свою газету и науку Советского Союза в глазах как наших ученых, так и всех дружески настроенных по отношению к СССР ученых капиталистических стран?» (429).
Письмо это (под которым подписалось еще несколько молодых генетиков) осело, однако, в редакционной корзине. Защитить генетику от произвола сталинистов, командовавших в стране, не удалось.
Другой серьезной антивавиловской акцией стал созыв в Москве под эгидой Наркомзема СССР Всесоюзного Совещания по селекции и семеноводству. В течение недели (с 27 февраля по 4 марта 1939 года) представители «мичуринского» учения укрепляли свои позиции в дискуссии с генетиками, изображая из себя глухих и представляя генетиков упрямыми тупицами. Совещание открылось двумя докладами, затем перешли к прениям (430). Оба докладчика — заведующий отделом селекционных станций Главного сортового управления А. Я. Френкель и Лысенко говорили одно и то же. Положения генетики отвергались как неверные и вредные.
«Из доклада тов. Френкеля стало очевидно, что Главное сортовое управление Наркомзема пришло на Всесоюзное совещание с твердым намерением в дальнейшем строить… работу своих станций на основе дарвинизма, мичуринского учения».
Одно то, что оппонентам Лысенко в праве на доклад было отказано, ставило их в положение обороняющихся. Выступившие в прениях лысенкоисты — И.Г. Эйхфельд, А.В. Пухальский (Шатиловская селекционная станция), П.П. Лукьяненко (Краснодарская селекционная станция) и многие другие, каждый одними и теми же словами, выражали свое несогласие с законами генетики и утверждали, что только взгляды Лысенко правильны. Отрицая правоту учения Менделя и Моргана, Эйхфельд шел дальше других:
«Все действительно наблюдаемое в природе и не подтасованное говорит о том, что правы Дарвин, Мичурин, Лысенко» (431).
Анатолий Васильевич Пухальский стал активным пропагандистом лысенкоизма. Он до конца 1980-х годов принимал участие в руководстве растениеводством СССР как заместитель руководителя Отделения растениеводства Президиума ВАСХНИЛ, стал академиком и членом Президиума ВАСХНИЛ. 26 и 27 ноября 1987 года он председательствовал на заседаниях по случаю 100-летия Н. И. Вавилова, проводившихся ВАСХНИЛ и Институтом истории естествознания и техники АН СССР, и даже выступил с воспоминаниями о дружеских отношениях с Вавиловым. На последнем заседании я задал ему вопрос из зала: раскаивается ли он в том, что выступал против Вавилова в 1939 году и тем приближал гибель человека, которого сейчас рисует чуть ли не как друга. В ответ Пухальский спокойно разъяснил, что мой вопрос основан на недоразумении — никогда в жизни он якобы ничего плохого Вавилову не делал, против него не сказал ни единого слова, а то, что он верил в вегетативную гибридизацию, верил Лысенко, ну, так тогда все ему верили — пояснил седовласый господин.
Академики Н.И. Вавилов, Г.К. Мейстер и Д.Н. Прянишников перед заседаниями сессии ВАСХНИЛ (Из газеты «Соцземледелие», 1930-е годы).
Вавилов в это время (март 1939 года) уже полностью отошел от поддержки Лысенко и стал героически защищать генетику. Он также выступил в прениях и, уже не боясь обидеть Лысенко, сказал об архаичности его построений, о том, что
«…сторонники… Лысенко без всякого основания выбрасывают… опыт «мировой науки» …в то время как подлинная мировая наука идет по пути, указанному Менделем, Иоганнсеном, Морганом» (432).
Сходно выступил профессор А.Р. Жебрак, после чего Презент и Лысенко в категорической форме отвергли все их доводы (433). Лысенко нашел ловкий ход в полемике, представив (в который уже раз!) Вавилова эдаким пустомелей и поверхностным человеком:
«Высказывания Вавилова на совещании настолько неясны, настолько научно неопределенны, что из них можно сделать только один вывод: «сорта падают с неба»» (434).
Не удержался он и от черных политических выпадов — дал понять, что Вавилов проповедует фашизм. Сделал он это в следующих выражениях:
«Н.И. Вавилов ссылался все время в своей речи на ученого Рёмера, который написал свою книгу в Германии уже в годы фашизма. Я предубежден против теперешней науки в Германии, трактующей о постоянстве, о неизменности расы» (435).
Итоги совещания подвел нарком земледелия СССР Бенедиктов, полностью вставший на позиции Лысенко:
«Наркомзем СССР поддерживает академика Лысенко в его практической работе и в его теоретических взглядах и рекомендует селекционным станциям применять его методы в семеноводческой и селекционной работе» (436).
Президиум ВАСХНИЛ заявляет, что работа ВИР неудовлетворительна
Число томов вавиловского дела, которое тайно вели в НКВД, перевалило за пять. 13 декабря 1938 года было заведено новое «Агентурное дело №300669». На обложке первого тома крупными буквами было выведено «ГЕНЕТИКА», а среди начальных материалов лежала копия докладной записки «О борьбе реакционных ученых против академика Лысенко Т.Д.», подписанная заместителем наркома внутренних дел, как и Берия грузином, кандидатом в члены ЦК ВКП(б) Б.З. Кобуловым (437). В записке был подведён итог многолетней слежки за Н.И. Вавиловым, его действия были квалифицированы как враждебные советской власти и реакционные. Утверждалось, что академики Вавилов и Прянишников «усиленно пытаются дискредитировать Лысенко как ученого» (438).
Д.Н. Прянишников
Казалось, органы НКВД вот-вот добьются своего, и Вавилов будет убран с дороги Лысенко, а тогда сами собой от страха замолкнут и другие противники и оппоненты «колхозного академика». Но докладная Кобулова — заместителя вроде бы всесильного Берия (и тех, кто водил пером Кобулова) — не привели к такому результату. Санкции на арест сверху не поступило, хотя очевидно, что либо кто-то науськивал кобуловых, либо страна уже так погрязла в беззаконии, что кобуловы не могли остановиться в нагнетании истерию под видом борьбы с врагами.
27 ноября 1987 года, выступая с воспоминаниями о своем отце, друге Вавилова, Г.С. Зайцеве (том самом ученом, закономерности которого натолкнули Лысенко на проведение работы по влиянию низких температур на растения, см. об этом выше), Мария Гаврииловна Зайцева рассказала, что бывала в доме Вавиловых, дружила с детьми Николая Ивановича Олегом и Юрием, и один из рассказанных ею эпизодов ясно показывает, что Вавилов прекрасно осознавал, что в любую минуту его могут арестовать:
«Я вспоминаю, как однажды мы с братом пришли к Олегу [старшему сыну Вавилова — В.С.] …чтобы повидаться с Николаем Ивановичем. Известно было, что он приедет. Николай Иванович забрал нас всех, и мы отправились в кино. В это время шел «Петр Первый». Мы поехали с ним в кинотеатр «Центральный» … Мы были уже в последних классах школы…
Мне вспоминается еще одна встреча, в общем уже печальная… Это было время, когда уже сгущались тучи. Я помню, мы приехали к Олегу. /Дома/ был Николай Иванович, потом пришел Сергей Иванович [младший брат Н.И.Вавилова — В.С.], устроился в бабушкиной комнате на маленьком сундучке. И вот состоялся разговор. Н.И. сказал с горечью, что, садясь в поезд в Ленинграде, он никогда не бывает уверен, что доедет до Москвы. И потом он предупредил нас, детей, чтоб мы были осторожны. Оторвал кусочек бумаги и написал несколько строк по-английски. Смысл их заключался в следующем: «Если вы хотите, чтоб с ваших уст не соскочило ничего лишнего, прежде всего подумайте, о ком вы говорите, кому вы говорите, где и когда…»» (439).
Однако вне семейного круга Вавилов оставался таким же, как всегда, уверенным, спокойным, собранным. Он по-прежнему руководил громадой ВИР’а и Институтом генетики АН СССР, хотя Лысенко и его подпевалы не оставляли любых попыток опорочить работу Вавилова.
23 мая 1939 года под председательством Президента ВАСХНИЛ Лысенко и временно исполнявшего обязанности вице-президента Лукьяненко (в стенограмме этого заседания, приведенной Медведевым, видимо, имеется ошибка, так как Лукьяненко назван вице-президентом /440) был заслушан отчет дирекции ВИР. Новые руководители академии устроили докладчику Вавилову настоящую обструкцию. Стенограмма этого заседания — документ, показывающий моральное падение людей, занявших высокие административные посты и призванных развивать науку, а не разрушать её.
После того, как Вавилов начал рассказывать о работах ВИР’а и кратко коснулся разработки научных основ селекции, которая, по его словам, строилась «всецело на основе эволюционного учения Дарвина», после того, как он поведал о значительном числе первоклассных специалистов, воспитанных в ВИР’е, о многогранной и редкой для ВАСХНИЛ тех лет работе, его начали прерывать. Смысл вопросов и форма, в которой они задавались (особенно старался Лукьяненко, буквально домогавшийся побольнее уязвить Вавилова), сводились к одному — голословно продемонстрировать собравшимся, что деятельность Вавилова носит антимарксистский и антиленинский характер:
«П.П. Лукьяненко: Вы считаете, что центр происхождения человека где-то там, а мы находимся на периферии.
Н.И. Вавилов: Вы неправильно поняли. Я не считаю, а это несомненно, что человечество возникло в Старом свете тогда, когда в Новом свете человека не было. Все данные, которыми располагает наука, говорят о том, что человек пришел в Америку недавно. Человечество возникло в третичном периоде и локализовалось в Южной Азии, Африке, и в отношении человека можно говорить объективно.
П.П. Лукьяненко: Почему Вы говорите о Дарвине, а почему Вы не берете примеры у Маркса и Энгельса?
Н.И. Вавилов: Дарвин работал по вопросам эволюции видов раньше. Энгельс и Маркс высоко ценили Дарвина. Дарвин это не все, но он величайший биолог, доказавший эволюцию организмов.
П.П. Лукьяненко: Получается так, что человек произошел в одном месте, я не верю, чтобы в одном месте произошел.
Н.И. Вавилов: Я Вам уже сказал, что не в одном месте, а в Старом свете, и современная наука, биологическая, дарвинистическая наука говорит о том, что человек появился в Старом свете и лишь 20–25 тысяч лет назад человек появился в Новом свете. До этого периода в Америке человека не было, это хотя и любопытно, но хорошо известно.
П.П. Лукьяненко: Это связано с Вашим взглядом на культурные растения?
Н.И. Вавилов: Моя краткая концепция эволюции культурных растений, моя основная идея, положенная в изучение материалов, заключается в том, что центр происхождения видов растений — это закон и что один и тот же вид растений в разных местах независимо не возникает, а распространяется по материкам из одной какой-то области.
П.П. Лукьяненко: Вот говорят о картофеле, что его из Америки привезли — я в это не верю. Вы знаете, что Ленин говорил?
Н.И. Вавилов: Об этом говорят факты и исторические документы. Я с большим удовольствием могу Вам об этом подробнее рассказать.
П.П. Лукьяненко: Я Вам основной вопрос задал, получается так, что если картофель появился в одном месте, то мы должны признать, что…
Т.Д. Лысенко: Картофель был ввезен в бывшую Россию. Это факт. Против фактов не пойдешь. Но не об этом речь. Речь идет о другом. Прав товарищ Лукьяненко. Речь идет о том, что если картофель образовался в Америке, то значит ли это, что в Москве, Киеве или Харькове он до второго пришествия из старого вида не образуется? Могут ли новые виды пшеницы возникать в Москве, Ленинграде, в любом другом месте? По-моему, могут образовываться. И тогда как рассматривать Вашу идею о центрах происхождения — в этом дело?…» (441).
Когда Вавилов заговорил об оценке роли приспособления растений к определенным условиям внешней среды и вспомнил взгляды на эти вопросы своих учителей — Геккеля и Бэтсона, Лукьяненко снова его прервал:
«Н.И. Вавилов: … Когда я учился у Бэтсона — это был самый крупный ученый, учился я сначала у Геккеля — дарвиниста, потом у Бэтсона…
П.П. Лукьяненко: Антидарвиниста.
Н.И. Вавилов: Ну нет, я Вам когда-нибудь расскажу о Бэтсоне, наилюбопытнейший, интереснейший был человек.
П.П. Лукьяненко: А нельзя ли Вам поучиться у Маркса? Может быть поспешили, обобщили, а слово не воробей.
Н.И. Вавилов: Вышла недавно книжка Холдейна. Это любопытнейшая фигура, член английской коммунистической партии, крупный генетик, биохимик и философ. Этот Холдейн написал интересную книгу под названием «Марксизм и наука», где попытался…
П.П. Лукьяненко: И его разругали.
Н.И. Вавилов: Конечно, буржуазная пресса его разругала, но он настолько талантлив, что и ругая его, им восхищаются. Он показал, что диалектику нужно применять умеючи. Он говорит, что марксизм применим в изучении эволюции, в истории, там, где сходятся много наук: там, где начинается комплекс, там марксизм может многое предугадать — так же, как Энгельс предугадал за 50 лет современные открытия. Я должен сказать, что я большой любитель марксистской литературы, не только нашей, но и заграничной. Ведь и там делаются попытки марксистского обоснования.
П.П. Лукьяненко: Марксизм единственная наука. Ведь дарвинизм только часть, а ведь настоящую теорию познания дали Маркс, Энгельс, Ленин. И вот когда я слышу разговоры, относящиеся к дарвинизму, и ничего не слышу о марксизме, то ведь может получится так, что, с одной стороны, кажется все правильно, а если подойдешь с другой стороны, то окажется совсем другое.
Н.И. Вавилов: Я Маркса 4-5 раз штудировал и готов идти дальше. Кончаю тем, что заявляю, что коллектив института состоит в основном из очень квалифицированных работников, больших тружеников, и мы просим Академию и Вас, тов. Лукьяненко, помочь коллективу создать условия для здоровой работы. А вот эти ярлыки, которые столь прилипчивы, нужно от них избавиться» (442).
Результатом этого заседания стало беспрецедентное решение: Президиум ВАСХНИЛ объявил работу ВИР’а неудовлетворительной (443).
Личность Павла Пантелеймоновича Лукьяненко (1901–1973) интересна для исследователей. Благодаря раболепству перед Лысенко, он рано выбился в крупные администраторы сельскохозяйственной науки, но затем нашел силы отойти от такой деятельности, стал выдающимся селекционером пшениц. Его сорта, особенно «Безостая-1», заняли миллионы гектаров не только в СССР, но и в соцстранах и помогли существенно повысить сборы зерна. В отличие от лауреата Нобелевской премии мира Нормана Борлаога — американского селекционера, работавшего в международном центре в Мексике, Лукьяненко не догадался использовать гены карликовости пшениц и вывести сорта интенсивного типа (о желательности создания таких сортов за много десятилетий до него рассуждал Сапегин).
После смерти Сталина Лукьяненко демонстрировал, что он знаком с некоторыми положениями классической генетики, но, тем не менее, оставался приверженцем лысенкоизма. Так, в 1966 году он повторил старые лысенковские слова о бесполезности мутантов генов и генетики (хотя позже используя именно мутанты, Борлаог привел мир к «зелёной революции», за что и получил Нобелевскую премию мира):
«мутантные… формы никакого практического интереса не представляют и в лучшем случае… могут быть использованы для последующего скрещивания… Невольно возникает сомнение в правильности и самой теории, лежащей в основе этих методов» (444).
Однако после реабилитации Вавилова Лукьяненко переменил свое мнение о нем. Например, в апреле 1966 года он даже опубликовал в «Правде» большую статью, в которой ни слова не сказал о своих прежних попытках травить ученого. Он сделал вид, что всегда признавал и ценил его работы, пользовался достижениями Вавилова именно в той области, которую в 1939 году пытался подвергнуть обструкции — теории происхождения культурных растений и собранной мировой коллекции семян. Он писал:
«Хорошим подспорьем у наших селекционеров является мировая коллекция Всесоюзного научно-исследовательского института растениеводства, созданная под руководством академика Н.И. Вавилова. Используя образцы этой коллекции, советские ученые вывели свыше 60 сортов пшеницы, ржи, ячменя и овса, возделываемых на площади более 20 миллионов гектаров» (445).
Лукьяненко цитировал Вавилова, вырывая из его работ отдельные фразы (446). Крайне отрицательно отнесся Лукьяненко и к статье В.П. Эфроимсона и Р.А. Медведева, в которой Лысенко был раскритикован (447).
Полная личная подчиненность Лысенко в молодые годы сохранилась у Лукьяненко и в старости. Это выглядело странно, так как Лысенко тогда уже потерял опору в партийных кругах, но Лукьяненко продолжал постоянно подчеркивать правоту лысенковщины. Я встречал его в 1970-1973 годах, когда по моему предложению тогдашний Президент ВАСХНИЛ Павел Павлович Лобанов создал при Президиуме ВАСХНИЛ Научный Совет по молекулярной биологии и генетике и назначил меня ученым секретарем этого Совета. Тогда я видел, как он использовал любую возможность для защиты Лысенко на самых разных уровнях, старался возродить угасающую популярность «мичуринского учения».
Неожиданной стала смерть Лукьяненко. В начале 1970-х годов, пользуясь непререкаемой властью лучшего селекционера, он добился скоростного распространения на больших площадях своих новых сортов «Аврора» и «Кавказ», отличавшихся необычным колосом и высокой урожайностью. Однако их устойчивость к грибным заболеваниям была сильно понижена, и в 1973 году — дождливом и теплом — огромные массивы полей, занятых его новинками, были сражены болезнью. Лукьяненко привезли на одно из таких полей. Он зашел в глубь участка, увидел своими глазами масштаб опустошения и умер на поле от разрыва сердца (448).
Возвращаясь к рассказу о судьбе Вавилова и ВИР, нужно сказать, что осенью 1939 года в его отсутствие (он ушел в отпуск) Лысенко издал приказ о полной смене Ученого Совета ВИР. Из него были выведены самые крупные и самые близкие директору сотрудники: Г.Д. Карпеченко, Г.А. Левитский, М.А. Розанова, Е.Ф. Вульф, Л.И. Говоров, К.И. Пангало, Н.А. Базилевская, Е.А. Столетова, Ф.Х. Бахтеев, Н.Р. Иванов, Н.В. Ковалев, И.В. Кожухов. Вавилов, вернувшись из командировки, снова продемонстрировал волю и смелость, написал протест наркому И. Бенедиктову и был столь убедителен, что приказ Лысенко был отменен. Вавилову удалось и на этот раз, как уже было раньше в начале 1930-х годов, когда в ВИРе прошли аресты, снова спасти своих сотрудников, защитить крупных исследователей.
Пришедший к руководству аппаратом НКВД Л.П. Берия (с которым Вавилов не раз встречался в семейном кругу во время своих поездок в Грузию и позже) в июле 1939 года направил Председателю Совнаркома СССР Молотову письмо, в котором фактически просил санкции на арест Вавилова на том основании, что
«по имеющимся сведениям, после назначения академика Т.Д. Лысенко Президентом Академии сельскохозяйственных наук Вавилов и возглавляемая им буржуазная школа так называемых «формальных генетиков» организует систематическую кампанию, которая призвана дискредитировать академика Лысенко как ученого» (449).
Но санкции на арест снова не поступило. Возможно, Сталина остановило международное признание Вавилова, он видимо понял, что этим можно сильно навредить своей репутации в мире. Руководителям НКВД пришлось снова искать пути для того, чтобы опорочить ученого (и завоевать награды за эту деятельность). В следственном деле появилось донесение «зам. нач. 3 отдела ГЭУ НКВД (главного экономического управления НКВД) лейтенанта госбезопасности» (подпись неразборчива) от февраля 1940 г. с грифом «Совершенно секретно», в котором был повторен старый навет, что «ВАВИЛОВ Н.И. изобличается как активный руководитель разгромленной к.-р. организации «Трудовой крестьянской партии»» (450). Новых доказательств причастности к этой партии не могло быть представлено, потому что такой партии никогда не существовало, но лейтенант повторил старые оговоры ученого. Новым стало лишь то, что вредительским было названо открытие им гомологических рядов изменчивости:
«Продвигая враждебные теории (закон гомологических рядов), боролся сам и давал установки бороться против теории и работ советских ученых, имеющих решающее значение для сельского хозяйства СССР (теория и работы ЛЫСЕНКО, работы МИЧУРИНА)» (451).
Дискуссия о генетике в 1939 году в редакции партийного журнала
Число публикаций в печати, направленных против Вавилова, нарастало (452). Развязка могла наступить в любой момент. Одновременно разговоры о необходимости серьезного и открытого обсуждения проблем генетики не раз возникали на разных уровнях. Весной 1939 года группа ведущих ленинградских ученых отправила письмо в ЦК ВКП(б) на имя А.А. Жданова и призвала обсудить положение в науке, Возможно, это обращение послужило последним толчком к созыву совещания по данному вопросу. В подготовке письма в ЦК партии принимали участие Г.Д. Карпеченко, Г.А. Левитский, М.А. Розанова и молодой научный сотрудник, аспирант Карпеченко — Д.В. Лебедев (щадя его, составители письма запретили ему подписываться: «Вам не надо подписывать. Вы аспирант», — сказал своему аспиранту Карпеченко) (453).
Даниил Владимирович Лебедев, 1985 (фото автора, публикуется впервые)
Под письмом поставили подписи 12 человек, вместе с уже указанными учеными — И.И. Соколов (университетский цитолог), Ю.И. Полянский (тогда профессор Института имени Герцена), Ю.М. Оленов, И.И. Канаев, А.П. Владимирский, А.И. Зуйтин, М.Е. Лобашев, Б.И. Васильев (трое последних — доценты ЛГУ) (454). На шести страницах были изложены мысли, мучившие многих биологов: было сказано о сложившейся кризисной и просто трагической обстановке, когда теоретические направления и прежде всего генетика подвергалась атакам без всяких оснований. Было указано на то, что отказ от генетики может привести к серьезным провалам в практике. Вместе с тем письмо было составлено в спокойных тонах, хотя вещи были названы своими именами. Оно было рассмотрено 29 июня 1939 года секретариатом ЦК партии (Жданов, Андреев, Маленков) и было решено поручить редакции идеологического журнала ЦК ВКП(б) «Под знаменем марксизма» провести совещание, на котором заслушать ученых, принять по результатам обсуждения резолюцию и свои предложения представить в ЦК партии (455). Выбор места проведения совещания был скорее всего определен Сталиным, так как именно в этом журнале после разгрома философской школы А.М. Деборина, отказавшегося в конце 1920-х годов провозгласить Сталина выдающимся философом, главным редактором был назначен близкий к Сталину лично Марк Б. Митин.
Таким образом, самим фактом переноса дискуссии из аудиторий ученых в редакцию партийного журнала обсуждению генетики был придан чисто политический оттенок. Нужно отметить то, чего не знали и не могли знать участники дискуссии, выступавшие под знаменем генетики, и что, наверняка, было известно лысенкоистам: перед началом дебатов главный редактор журнала “Под знаменем марксизма” — руководитель совещания, как уже сказано, весьма близкий к Сталину советский философ, не по заслугам проведенный в академики АН СССР М.Б.Митин17, известный своим раболепным отношением к Лысенко, был вызван на инструктаж в ЦК партии, где получил директиву — поддержать Лысенко и его сторонников (7 января 1982 года профессор В.П. Эфроимсон уверял меня, что у него были точные сведения, что Митина вызывал к себе сам Сталин и лично давал такую директиву).
Дискуссия началась 7 октября 1939 года и продолжалась неделю — до 14 октября. Все до одного ученые, подписавшие письмо 12-ти, получили на нее персональные приглашения. Лысенкоисты с первого же дня показали, что им не страшны никакие враги и вновь объявили (но уже в гораздо более жесткой форме) генетику лженаукой, мешающей развитию социалистического сельского хозяйства. На попытки некоторых из участников дискуссии разделить представителей биологической науки в СССР на две группы — практиков, недостаточно хорошо разбирающихся в теории, и теоретиков, не до конца осознающих запросы практики, был дан ответ:
«…двух спорящих групп нет… Именно нет группы Лысенко, а есть оторвавшаяся от практической жизни небольшая ОТЖИВАЮЩАЯ группа генетиков, которая СОВЕРШЕННО СЕБЯ ДИСКРЕДИТИРОВАЛА в практике сельского хозяйства» (/456/, выделено мной — В.С.)
Произнесший этот приговор генетике директор Всесоюзного института животноводства ВАСХНИЛ В. К. Милованов заявил далее, что «формальная генетика принесла громадный вред нашему животноводству», а академик Келлер, забывший в одночасье о своих недавних словах одобрения достижений генетики, утверждал, что «формальная генетика выхолостила дарвинизм» (457). Последнее рассматривалось как страшный грех, ибо дарвинизм считали неотторжимой частью большевистских доктрин.
Некоторые из выступавших, хорошо разбиравшиеся в сути генетики, пошли на поводу у лысенкоистов. Так, Б.М. Завадовский заявил:
«Я делаю тот вывод, что формальная генетика, как система, себя опорочила, формальная генетика, как система, себя не оправдала, и ПОТОМУ ОНА НЕ ИМЕЕТ ПРАВА НА СУЩЕСТВОВАНИЕ» (/458 /, выделено мной — В.С.).
Однако его брат, М.М. Завадовский, также выступивший на совещании, твердо защищал генетику:
«Правда фактов все-таки за той наукой, которая носит название генетики. Правда методов за той наукой, которая носит название генетики» (459).
Совершенно героически повел себя молодой сотрудник вавиловского института Ю.Я. Керкис. Он провел серии опытов по так называемой вегетативной гибридизации, в которых опроверг утверждение Лысенко и Глущенко, что после прививки одного растения на другое признаки привитого побега передаются по наследству растению-привою. Лысенко перебил его, выкрикнув с места: «Помимо головы, нужны еще руки» (460). Керкис парировал реплику, напомнив собравшимся курьезное заявление лидера «мичуринцев», которое без сомнения шокировало бы любого ученого. Он привел вслух слова Лысенко: «…для того, чтобы получить определенный результат, нужно хотеть получить именно этот результат; если вы хотите получить определенный результат, вы его получите» (461), а также напомнил принцип отбора кадров, выдвинутый Лысенко: «Мне нужны только такие люди, которые получали бы то, что мне надо» (462). Лысенко ничуть не смутился, ничего шокирующего в этих своих высказываниях не усмотрел. В стенограмме совещания отмечено, как Лысенко высказался об обоих заявлениях: “Правильно сказал» (463).
С большой речью на совещании выступил Вавилов, полностью отказавшийся от прежних попыток похвалить Лысенко или стараться найти компромисс с ним. Если тремя годами раньше, на сессии ВАСХНИЛ в 1936 году он интеллигентно призывал генетиков и лысенковцев «заимствовать лучшее друг у друга”, то теперь это был другой человек, до конца разобравшийся в устремлениях Лысенко и отстаивавший принципы науки:
«Мы стоим в советской селекции и генетике перед рядом глубочайших противоречий, имеющих тенденцию к дальнейшему углублению (464) …позиции Лысенко находятся не только в противоречии с группой советских генетиков, но и со всей современной биологической наукой… Под названием передовой науки нам предлагают вернуться, по существу, к воззрениям, которые пережиты наукой, изжиты, т. е. к воззрениям первой половины или середины XIX века… то, что мы защищаем, есть результат огромной творческой работы, точных экспериментов, советской и заграничной практики» (465).
Но Лысенко не только не желал слышать какие-либо замечания, но громче, чем раньше, отвергал любые доводы:
«Я не признаю менделизм… я не считаю формальную менделевско-моргановскую генетику наукой (466). Мы, мичуринцы, возражаем… против хлама, лжи в науке, отбрасываем застывшие, формальные положения менделизма-морганизма» (467),
и, не ограничиваясь оценкой науки генетики, переходил на личности:
«…теперь же Н.И. Вавилов и А.С. Серебровский… мешают объективно правильно разобраться в сути менделизма, вскрыть ложность, надуманность учения менделизма-морганизма и прекратить изложение его в вузах как науки положительной» (468).
Он нашел, как ему казалось, показательный пример того, как Вавилов обманывает советский народ: снова остановился на его призывах, что нужно срочно разворачивать в стране работы по применению гибридной кукурузы с целью повышения урожаев зерна (метод получения чистых линий называли нередко методом инцухта). Чистые линии кукурузы (инцухтированные линии) при их сочетании попарно развивали у этих двулинейных гибридов (и только в первом поколении) гораздо более мощные початки, что позволило американским фермерам собирать огромные урожаи зерна, невообразимые в СССР. Лысенко заявил, что все сведения о повышенных урожаях и пользе чистых линий вранье:
«Менделистам, кивающим на Америку, я хочу сказать следующее… до этого в течение 10-15-20 лет почти все селекционные станции, работающие с перекрестно-опыляющимися растениями, по вашим же научным указаниям в огромных масштабах работали методом инцухта. Где же хотя бы один сорт, выведенный этим методом? Это забывают менделисты и, в первую очередь, забывает об этом акад. Н.И. Вавилов» (469).
Голословность и научная нелепость возражений была очевидна грамотным специалистам: сортов на основе инцухта никто не получал, поэтому Вавилов говорил о сочетании двух чистых линий с целью увеличения урожая от первого поколения гибридов, а Лысенко требовал, чтобы ему показали, какой СОРТ использовали! Вавилов приводил точные цифры огромных площадей, на которых высевают в США межлинейные гибриды, показывал динамику урожаев и рост многомиллионной прибыли (сегодня мы знаем, что уже в середине 1940-х годов прибыль от применения американскими фермерами гибридной кукурузы дала столько долларов, что это было больше по размеру, чем затраты на «Манхэттенский проект», то есть создание атомной бомбы), призывал немедленно перенять этот опыт, а Лысенко упорно твердил, что все разговоры о гибридной кукурузе — обман! И поскольку он не просто боролся за монопольную власть в биологии и сельском хозяйстве, но являлся орудием борьбы за монополизм сталинской власти во всех сферах жизни общества, ему казалось, что он побеждал. Даже просто изучать инцухт-метод было запрещено, не говоря уже о его применении в практике. Лысенко также обвинил Вавилова в недоброжелательном отношении к наследию Мичурина, сказал, что он плохой директор ВИР’а и что ему не удастся больше проводить самостоятельную политику как директору (470), поскольку всё теперь находится под контролем Президиума ВАСХНИЛ. Хочет директор любого института (или не хочет) ему придется выполнять приказы Лысенко:
«Насколько я на слух мог уловить, поданное Вавиловым в президиум заявление, разъясняющее его выступление, гласит, что будучи директором института, входящего в систему Академии сельскохозяйственных наук, акад. Н.И. Вавилов не будет подчиняться руководству Академии. Как это можно понять? Руководство Академии должно отвечать за академические институты, а директор одного из наиболее крупных институтов — Всесоюзного института растениеводства заявляет, что он не будет подчиняться руководству. Неужели таким заявлениям нужно верить всерьез?» (471).
Как и следовало ожидать, лысенкоистов активно поддержали организаторы совещания. В заключительном слове Митин так отреагировал на доводы Вавилова:
«Вот выступал здесь акад. Н.И. Вавилов. Он говорил о мировой генетике. Он сделал обзор того, что имеет место теперь в этой области. Но что характерно для этого обзора?… Я бы сказал, чувство преклонения перед толстыми сборниками, которые он нам здесь показывал, без малейшей попытки анализа содержания этих сборников. Неужели в этих сборниках, очень толстых, весьма солидных, напечатанных к тому же на хорошей американской бумаге, выглядящих так респектабельно, неужели там все правильно, неужели нет ничего в этих сборниках такого, что требовало бы к себе критического подхода? Простите, Николай Иванович, за откровенность, но когда мы слушали вас, создавалось такое впечатление: не желаете вы теоретически поссориться со многими из этих, так называемых мировых авторитетов, с которыми, может быть, надо подраться, поссориться!» (472).
Столь же низко оценивал он вклад Серебровского в науку (смешным до слез было то, что философ перепутал плодовую мушку дрозофилу, с которой экспериментировали генетики и о которой говорил Серебровский, с бабочками):
«Вы демонстрировали тут выведенную вами нелетающую бабочку. Это очень хорошо. И эта бабочка, вероятно, имеет практическое значение. Это хорошо. Но, согласитесь, что за восемь лет это мало, мало для человека, владеющего арсеналом науки, для человека, который претендует на то, чтобы быть крупным представителем в данной области науки.
Здесь приводились данные о том, что вам были предоставлены огромные средства… А вы в течение этих лет …продолжали заниматься «ученой» дребеденью, которая ничего общего с наукой не имеет. Вы продолжали барахтаться и блуждать в теории от одной реакционной ошибки к другой» (473).
Утверждая, что теоретические направления, разрабатываемые не только Серебровским, но и вообще генетиками, враждебны советской науке, призывая «выкорчевывать эти теории до конца» (474), Митин под аплодисменты своих коллег произносил большевистский приговор науке:
«Нам пора, наконец, развить нашу, советскую генетическую науку до такой степени, чтобы она возвышалась над уровнем науки западно-европейских стран и США так же высоко, как возвышается наш передовой социалистический строй над странами капитализма».
Другой философ, приближенный, как и Митин лично к Сталину — П.Ф. Юдин18, стремился на совещании представить генетику классово-чуждой наукой, а генетиков как не только ненужных, но и вредных носителей классово-чуждых взглядов, не способных привиться в советской науке и советской стране вообще. В соответствии с таким подходом он потребовал:
«НЕОБХОДИМО ИЗЪЯТЬ ПРЕПОДАВАНИЕ ГЕНЕТИКИ ИЗ СРЕДНЕЙ ШКОЛЫ, А В ВУЗЕ ОСТАВИТЬ ЕЕ ПОСЛЕ ПРЕПОДАВАНИЯ ДАРВИНИЗМА, ЧТОБЫ УЧАЩИЕСЯ МОГЛИ ЗНАТЬ, ЧТО И ТАКИЕ, МОЛ, ЛЮДИ И УЧЕНИЯ БЫЛИ» (475).
В русле этой идеологии был его совет, обращенный к генетикам:
«Вы можете принести огромную пользу, неизмеримо больше пользы делу социализма, делу советского народа, если пойдете по правильному пути, если откажетесь от тех ненужных, устаревших, ненаучных предположений, от того ХЛАМА И ШЛАКА, КОТОРЫЙ НАКОПИЛСЯ В ВАШЕЙ НАУКЕ» (/476/, выделено мной — В.С.).
Митину и Юдину вторили Э. Кольман, Презент, Шлыков и другие. Выступление Шлыкова было построено целиком на охаивании Вавилова как ученого и директора ВИР (477). Оно вызвало почти единодушное осуждение даже в этой, далеко не благодушно к Вавилову настроенной аудитории, что нашло свое отражение в отчете о совещании, когда комментатор В. Колбановский, осудив «недостаточную самокритичность» Вавилова (478), сказал о выступлении Шлыкова следующее:
«Резкость тона, которым тов. Шлыков произносит свою «обвинительную речь», вызывает неоднократно шум в аудитории» (479).
Еще одним выступивших из числа сотрудников ВИР стал кандидат биологических наук С.И. Хачатуров, который рассказал, что он скрестил разные линии махорки, но не смог получить менделевского расщепления [ему просто не хватило для этого экспериментального материала — В.С.] и на этом основании обвинил во всех тяжких грехах дирекцию института (480).
В личном плане роковым тогда стало то, что осуждению подверглись самые крупные специалисты в этой области. Ведь информация о совещании, полный текст выступления Митина, также как итоги этой встречи день за днем появлялись в «Правде» (урезанная запись совещания с приводившимися от лица редколлегии комментариями была срочно опубликована в том же году в журнале «Под знаменем марксизма»). Благодаря этому история с осуждением генетиков на совещании приобрела большой резонанс, обвинения воспринимались на местах как директивные распоряжения партийного руководства.
Таким образом, совещание в редколлегии журнала «Под знаменем марксизма» вылилось в идеологическое осуждение генетики как науки, якобы ведущей к вредным последствиям. То, каким уроном обернулись для СССР и постсоветской России эти недостойные призывы, стало ясно позже, когда в мире на основе генетики и молекулярной биологии была развита система лечения большинства заболеваний людей и продлена на несколько десятилетий продолжительность жизни человека, были сформулированы и воплощены в жизнь новые принципы выведения высокоурожайных сортов, создана биотехнология. Тогда еще в СССР существовали исследовательские коллективы, работавшие на передовом уровне, но из-за запретов, плохо образованных Сталина, Лысенко и прочих «мичуринцев» страна отстала от мировой науки во многих областях.
Конфуз Лысенко с опровержением законов Менделя
В 1938—1939 годах лысенковская аспирантка Н.И. Ермолаева опубликовала результаты двух экспериментов, предпринятых с целью доказать, что законы Менделя — ошибочны (481). Она скрещивала между собой растения, различавшиеся по одному четко наследуемому признаку, желая проверить, выполняется ли во втором поколении гибридов менделевское соотношение: три однотипных формы к одной отличающейся от них форме (именно такое соотношение «три к одному» должно было наблюдаться во втором поколении). Ермолаева утверждала, что в каждой из гибридных семей расщепление отличалось от предсказанного Менделем. Поэтому вывод аспирантки (и её руководителя) свелся к тому, что опыты опровергли «закон Менделя». Но стоило сложить данные по всем семьям, как отношение оказалось близким к 3:1 (2,8:1 и 2,7:1, соответственно, в каждом опыте).
Н.И. Вавилов в гостях у армянских ботаников. Сидят (слева направо): болгарский генетик Дончо Костов, Н.И. Вавилов, (?), проф. Михаил Галустович Туманян, (?), стоит Толик Туманян (фото из архива автора, опубликовано впервые в кн. В. Сойфера «Власть и наука», 1989).
Лысенко этот казус с подсчетами аспирантки стал известен, но он возразил критикам своеобразно: стал объяснять, что «механическое» складывание данных для разных семей не только бессмысленно, но и не имеет никакого отношения к биологии. Раз-де внутри отдельно взятых семей правило не выполняется, то и биологический смысл закона Менделя теряется.
Вавилов, прочитав статью Ермолаевой, попросил Карпеченко поискать, нет ли в литературе уже полученных данных по расщеплению внутри больших семей, после чего Георгий Дмитриевич дал задание своим сотрудникам М.И. Хаджинову, А.Н. Луткову и Д.В. Лебедеву проделать такую работу. Данные, конечно, нашлись. Даниил Владимирович Лебедев передал их Н.И. Вавилову, а по ходу дела у него и Дины Руфимовны Габе родилась идея — проверить соответствие разброса данных в эксперименте Ермолаевой кривой Гаусса. Если бы такое соответствие имело место, то оно доказало бы, что вариабельность её данных полностью укладывается в стохастические закономерности, и, следовательно, её данные не только можно, а нужно обрабатывать статистически, как и делал Мендель. Лебедев и Габе сделали грубое сопоставление (482), а несколько позже в журнале «Доклады АН СССР» появилась статья академика А. Н. Колмогорова (483), в которой крупнейший математик сообщил о таком же анализе ермолаевских данных, правда, с применением более изящного метода сравнения. По результатам обсчетов данных Ермолаевой Колмогоров вычертил две кривые: идеальную (теоретически ожидаемую) и реальную (ту, что получилась на основе анализа данных лысенковской аспирантки). Совпадение кривых было настолько разительным, что можно было даже предположить подтасовку Ермолаевой её данных с целью найти лучшее соответствие закону расщепления Менделя. Получив этот результат, Колмогоров написал статью и назвал её «Об одном новом подтверждении законов Менделя». Случай этот был не комичным, а анекдотичным. Карпеченко стал объяснять на лекциях в Ленинградском университете смысл работы Ермолаевой, демонстрировал две кривые и завершал пояснения фразой: «Как того и требует закон Менделя!».
Лысенко понадобилось полгода, чтобы ответить Колмогорову. Никаких новых экспериментальных данных за это время его сотрудники не получили, и он предпочел другой путь. Он решил обратиться к какому-нибудь бойкому партийцу, чтобы тот дал оценку колмогоровскому расчету с общепартийной (так сказать, непробиваемо-идейной) платформы. По его наущению за это взялся партийный полуфилософ, чешский эмигрант, руководивший раньше Отделом науки Московского Комитета большевистской партии, Эрнест Кольман. Воспользовавшись правом академика представлять статьи для опубликования в журнале «Доклады АН СССР», Лысенко отправил туда 2 июля 1940 года длинную пропагандистскую по стилю статью Кольмана (484), к которой присовокупил свое предисловие (485).
Кольмановская статья была незамысловата и сводилась к трем моментам. Во-первых, Колмогоров, конечно, — крупный ученый, но все-таки математик, а не биолог. Во-вторых, в одной из ранних работ Колмогоров ссылался на то, что он разделяет взгляды одного немецкого ученого, который, в свою очередь, разделяет взгляды Э. Маха, которого, в свою очередь, совсем давно обругал Ленин. А кто же не знает, что раз Ленин обругал, пусть даже давно, то теперь навсегда все последователи Маха — «наши идейные враги». В-третьих, Колмогорова настроил против Лысенко Серебровский, которого только что принудили покаяться в ошибках на дискуссии в журнале «Под знаменем марксизма», значит, — налицо упорный отказ исправляться! Кольман в этой связи писал:
«… А.С. Серебровский занялся теперь не исправлением собственных ошибок, в коих он неоднократно каялся, а мобилизацией сил против дарвинистско-мичуринского направления. В этих целях очевидно акад. А.С. Серебровский «обратил внимание» на работу Н.И. Ермолаевой академика А.Н. Колмогорова, как последний сообщает в своей статье» (486).
За этим словесным фасадом Кольман, сам всю жизнь только и занимавшийся выполнением наказов большевистской партии по ошельмованию настоящих ученых, скрывал прозаическое утверждение. Он заявил, что сам факт обращения генетика Серебровского к математику Колмогорову неприемлем, что вообще обсуждать данные Лысенко в чужих и своих лабораториях нельзя, иначе это будет расценено как разнос антисоветских сплетней по углам и весям! Больше ни одного соображения против фактической стороны статьи Колмогорова Кольман не выставил и выставить не мог, но партийное осуждение звучало решительно:
«Поскольку же эти теоретические вопросы теснейшим образом связаны с задачами растениеводства и животноводства, с массовой практикой, упорствование в ошибках здесь далеко не безобидно» (487).
Надо сказать, такая лексика в журнале «Доклады Академии наук СССР» никогда раньше и никогда позже не встречалась.
В сопровождавшем статью Кольмана письме Лысенко, также опубликованном в этом номере журнала, «колхозный академик» делал вид, будто он и не знает, что закон Менделя имеет статистический характер, что даже и не слышал, как надо изучать количественные закономерности наследования отдельных признаков, что не слыхал, как, анализируя поведение индивидуальных генов, ученые абстрагируются от других признаков, чтобы изучать лишь данный ген. В согласии с такой тактикой он писал:
«Академику Колмогорову, действительно, может казаться, что все растения от различных пар гетерозиготных родителей типа Аа совершенно одинаковы.
Мы же, биологи, знаем, что не может быть в природе двух растений, у которых были бы совершенно одинаковые наследственные свойства» (488).
Уже в этом письме Лысенко в 1940 году открыто высказался по вопросу, ставшему для него очень важным в середине пятидесятых годов, — отверганию роли математики (а позже физики и химии) в познании биологических закономерностей:
«Мы, биологи, не желаем подчиняться слепой случайности (хотя бы математически и допускаемой) и утверждаем, что биологические закономерности нельзя подменять математическими формулами и кривыми» (489).
Если Лысенко на самом деле не знал важности использования математических закономерностей в любых естественно-научных исследованиях, не ведал таких столь элементарных вещей, то остается только удивляться степени смелости, с какой он брался поучать ученых, как им надо анализировать научные данные.
(продолжение следует)
Примечания
17 Митин Марк Борисович (1901-1987), член партии с 1919 г., на XVII, XIX и XX съездах КПСС избирался членом ЦК партии. Закончил Институт красной профессуры, еще студентом обратился к Сталину с письмом по поводу дискуссий в среде студентов, был Сталиным замечен и поддержан, работал заместителем директора Института философии АН СССР, зам. председателя и позже председателем Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний (позже общество «Знание»), главным редактором журнала «Вопросы философии».
18 Павел Федорович Юдин (1899-1968) закончил Институт красной профессуры и сразу после этого был назначен директором Института философии АН СССР — центрального философского учреждения Академии наук СССР. Позже он работал в разных местах: в аппарате ЦК партии, с 1953 года — заместителем Верховного Комиссара в советской зоне оккупации Германии, а позже (вплоть до 1959 года) послом в Китайской Народной Республике. В 1953 году был избран действительным членом АН СССР.
Цитируемая литература и комментарии
418 Мичурин И.В. Итоги его деятельности в области гибридизации плодовых. Предисловие Н.И.Вавилова, под ред. В.В.Пашкевича, М., Изд-во «Новая деревня», 1924.
419 Поповский Марк. Спор давний, но не забытый. Журнал «Знание – сила», №4, 1965, стр. 16-18.
420 См. об этом в книге: Loren Graham. Science and Philosophy in the Soviet Union. 1972, p. 209.
421 Вавилов Н.И. Как строить курс генетики, селекции и семеноводства. Газета «Социалистическое земледелие», 1 февраля 1939 г., №25. Опубликована также в 1-м томе «Избранных трудов» Н.И.Вавилова, М.-Л., Изд. «Наука», 1965, стр. 384-386.
422 Вавилов Н.И. Томас Гент Морган. В кн.: Томас Гент Морган. Избранные работы по генетике, «Сельхозгиз», М-Л, 1937, стр. VI-VII.
423 Там же, стр. VII.
424 См (421), стр. 385.
425 Лысенко Т.Д. По поводу статьи академика Н.И.Вавилова. Газета «Социалистическое земледелие» 1 февраля 1939 г., №25.
426 История Всесоюзной Коммунистической Партии (большевиков). Краткий курс. Под редакцией комиссии ЦК ВКП(б). Одобрен ЦК ВКП(б). 1938, М., Изд. «Правда», 352 стр.
427 Студенты Сельскохозяйственной академии имени К.А.Тимирязева БУРЦЕВ, СМИРНОВ, ИСАЕВ, ЦЮСТИН, АМБРОСОВА, ПЛАТОНОВ, ИВАНОВА, КОРШУНОВА, СМЕЛЯНСКАЯ, СПИЧКИН, ОРЛОВ, СОЛОДУХИН, ДЕМИДЕНКО, АТРОШЕНКО, МЕДИНКАРОВ, НЕНЮКОВ, БОДАЙ, АВДУЕВ, СОКОЛОВ, КОЛЫЧЕВ, СМОЛЯНИНОК, КОСТЮК, СЕМЕНКО, СИДОРОВ. Изгнать формальную генетику из вузов. Газета «Социалистическое земледелие», 14 июня 1939 г., №132.
428 Проф. Н.Н.Гришко и проф. Л.Н. Делоне, Курс генетики. М. Сельхозгиз, 1938.
429 Цитиров. по копии письма, любезно предоставленной мне В.С.Кирпичниковым.
430 Дмитриев К.М. Под знаменем дарвинизма. На Всесоюзном совещании по селекции и семеноводству. Журнал «Яровизация», 1939, №2 (23), стр. 117-122.
431 Там же, стр. 119.
432 Там же.
433 В отчете о Совещании было сказано (Там же, стр. 121): «Академик Т.Д. Лысенко самым энергичным образом отмел заявления со стороны Н.И.Вавилова и других о якобы существующем зажиме деятельности сторонников менделизма-морганизма… Т.Д. Лысенко указал далее, что генетики-менделисты в последние годы уклоняются от обсуждения спорных вопросов по существу, предпочитая отделываться общими фразами и голыми ссылками на заграничных генетиков и селекционеров”.
434 Там же.
435 Там же.
436 Там же.
437 Поповский М.А. Дело Вавилова. В сб. «Память», вып. 2, Москва, 1977 – Париж 1979, стр. 296.
438 Там же.
439 Цитиров. по имевшейся у меня магнитофонной записи выступления М.Г. Зайцевой.
440 Выдержки из стенограммы приведены в книге Ж.А. Медведева, см. (404), стр. 125-127.
441 Там же.
442 Там же, стр. 133-135.
443 Постановление Президиума ВАСХНИЛ №7 от 23 мая 1939 г., цитировано по книге М.А.Поповского. Дело академика Вавилова. Изд. Hermitage, Tenafly, N. J., 1983. стр. 129-130.
444 Акад. П.П. Лукьяненко. Селекция и урожай. Газета «Правда», 18 апреля 1966 г., №108 (17425), стр. 2.
445 Академик П.П. Лукьяненко. О методах селекции пшеницы. Журнал «Агробиология», 1965, №2, стр. 172.
446 Там же, стр. 170-171.
447 Там же, стр. 173. Лукьяненко здесь ссылался на статью В.П. Эфроимсона и Р.А. Медведева «Критерий – практика». Газета «Комсомольская правда», 17 ноября 1964 г.
448 Павлов О. Колос по новой программе. Газета «Известия», 19 января 1985 г., №20 (21097), стр. 2.
449 См. (437), стр. 297-298.
450 ЦА ФСБ России, д. № з-2311, том 8, л. 138, цитир. по книге «Суд палача» (23), стр. 168.
451 Там же.
452 Газета «Соцземледелие», 1-2 сентября 1938 г. и последующие номера этой газеты; см. Также статью И.Презента в журнале «Яровизация», 1939, №2 и статью Г. Н. Шлыкова «В оковах лженауки», журнал «Советские субтропики», 1939, №6, стр. 57-61.
453 Личное сообщение Д. В. Лебедева в 1970-х годах.
454 Личное сообщение Д. В. Лебедева, март 1986 г.
455 Цитировано по письму Д. В. Лебедева ко мне от 23. 07. 94 г., стр. 3.
456 Милованов В.К. Выступление на дискуссии по генетике и селекции. Цитиров. по: «Совещание по генетике и селекции. Спорные вопросы генетики и селекции (общий обзор совещания)». Журнал «Под знаменем марксизма», 1939, №11, стр. 89 и 92.
457 Келлер Б.А. Выступление на совещании по генетике и селекции. Там же, стр. 92.
458 Там же, стр. 90-91.
459 Там же, стр. 89. Комментировавший ход дискуссии от лица редколлегии этого журнала В.Колбановский сделал замечание относительно выступления М. М. Завадовского, характеризующее пролысенковскую позицию редакторов журнала: «М.М.Завадовский не обнаруживает желания заняться самокритикой и даже не пытается объяснить, из-за чего возникли и длятся так долго споры среди генетиков» (Там же, стр. 89).
460 Там же, стр. 93.
461 Там же.
462 Там же, стр. 94.
463 Там же.
464 См. сборник «Совещание по генетике и селекции», М., 1939, стр. 131.
465 Там же, стр. 139-140.
466 Там же, стр. 147.
467 Там же, стр. 159.
468 Лысенко Т.Д. Выступление на дискуссии по генетике и селекции, созванной редакцией журнала «Под знаменем марксизма» 7 октября 1939 г. (цитиров. по тексту выступления, опубликованного под названием «Настоящая генетика – это мичуринское учение» в книге «Агробиология», 6 изд., М., 1952, Сельхозгиз, стр. 282).
469 Там же, стр. 274.
470 См. (459).
471 Там же, стр. 280.
472 Митин М. За передовую советскую генетическую науку. Газета «Правда», 7 декабря 1939 г., №337 (8022), стр. 3. См. также перепечатку этой статьи в сборнике его статей «За материалистическую биологическую науку», в которой наиболее грубые места из его выступлений изъяты, Изд. АН СССР, М.-Л., 1949, стр. 12-13. См. также. М. Б. Митин. Вступительное слово на совещании по генетике и селекции. Журнал ЦК ВКП(б) «Под знаменем марксизма», 1939, №11, стр. 86.
473 Там же.
474 Там же.
475 Юдин П.Ф. Выступление на дискуссии по генетике и селекции. Журнал «Под знаменем марксизма», 1939, №11, стр. 99.
476 Там же, стр. 125.
477 Выступление Г.Н.Шлыкова, там же, стр. 95. Шлыков, в частности, сказал: «… в Институте, руководимом Вавиловым, царила до недавнего времени атмосфера полного подчинения всех сотрудников идейной концепции директора Института. Всякому несогласному со взглядами Вавилова в Институте приходилось туго. В Институте полное отсутствие научной самокритики» (стр. 95).
478 Там же, стр. 96. Комментатор писал: «От крупного ученого Вавилова… совещание ожидало глубокого критического анализа существа спорных вопросов, характеристики создавшегося положения и, наконец, решительной самокритики. К сожалению, ни того, ни другого, ни третьего тов. Вавилов в своем выступлении не дал. Речь его была проникнута пиэтэтом перед зарубежной наукой и нескрываемым высокомерием по адресу отечественных новаторов науки».
479 Там же, стр. 96.
480 Там же, стр. 98.
481 Ермолаева Н.И. Расщепление гороха при посеве и скрещивании его в разные сроки. Журнал «Яровизация», 1938, №1-2 (16-17), стр. 127-134.
482 Личное сообщение Д. В. Лебедева, 1987 г.
483 Колмогоров А.Н. Об одном новом подтверждении законов Менделя. Журнал «Доклады АН СССР», 1940, т. 27, №1, стр. 38-42.
484 Кольман Э. Возможно ли статистико-математически доказать или опровергнуть менделизм? Там же, 1940, т. 27, №9, стр. 836-840.
485 Академик Т.Д. Лысенко. По поводу статьи академика А.Н.Колмогорова. Там же, 1940, т. 27, №9, стр. 834-835.
486 См. (484), стр. 837.
487 Там же.
488 См. (485), стр. 834.
489 Там же, стр. 835.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer6/sojfer/