Борис Розин
Побег из ямы
Киносценарий
Темное декабрьское утро 1943 года.
Барак советских военнопленных.
Двое ПОЛИЦАЕВ распахивают двери, входят.
ОДИН держит автомобильный клаксон – грушу, идет по проходу, громко гудит.
ВТОРОЙ играет на губной гармошке, кричит и хлопает кнутом: «Подъём, гады! Вставать!»
ЮФ садится на нарах, высвобождаясь из-под двух навалившихся на него тел, и говорит в объектив: «Вот так началось для меня, Юлия Давыдовича Фарбера, 5 декабря, день сталинской конституции, 1943-го года, третий год моего пребывания в немецком лагере для советских военнопленных, расположенного в Латвии».
Юлий Фарбер
Понимает, что навалившиеся на него слева и справа соседи оба умерли в одну ночь.
ЮФ слезает вниз и говорит солагернику ЖАРКОВУ: «Отмучились. Климаков и Климанов. Хорошо, что домашними адресами обменялись».
ВТОРОЙ ПОЛИЦАЙ по прозвищу «Куцепалый»: «Шнель! Шнель! Сволочи!» - (Толкает оба трупа.) - «Эй, вы! Подохли»… - (Поворачивается к ЮФ-у и двум другим пленным, Зинину и Жаркову.) – «Тащите их в яму!»
Метрах в ста от бараков в углу лагеря у колючей проволоки глубокая яма, возле неё с четырёх сторон стоят четверо военнопленных с вёдрами – в них известь.
Человек десять заключенных попарно волокут трупы по земле, сбрасывают в яму.
Четверка стоящих наверху совками забрасывает мертвецов известью.
Трое друзей - ЮФ, ЗИНИН и ЖАРКОВ - с трудом притаскивают останки Климакова и Климанова.
Полицаи выстраивают пленных в шеренгу буквой «П». Ставят стол и один стул.
К столику подходят немец – КОМЕНДАНТ, ПЕРЕВОДЧИК и МАКАРОВ.
НЕМЕЦ: «Вот это – герр Макаров, новый обер-полицай!»
МАКАРОВ начинает перекличку: «Подходи по одному! Фамилия, имя, отчество, год рождения, профессия…»
ЮФ, пока пленные идут к столику, размышляет за кадром: «Что я не Фарбер, а Фирсов Юрий Дмитриевич, давным-давно всё об этом сказано-пересказано, а что я специалист по связи да еще аспирант, нельзя говорить ни в коем случае. Тут же меня пристрелят, они очень опасаются образованных. И если, к примеру, Грицько – парикмахер, то я какой брадобрей, заставят стричь-брить, я ни ножницами, ни бритвой и шевельнуть не могу. И не портной я, как Жарков… Даже пуговицу не пришью правильно»…
Он идёт к столику пятым или шестым и еще на ходу несколько раз говорит в объектив: «Фирсов Юрий Дмитриевич, Москва, 1910-ый, учитель начальной школы»…
МАКАРОВ: «Да ну, как интересно. Что за школа? Где жил в Москве?»
ЮФ: «Школа № 170 во дворах в глубине квартала между Петровкой, Дмитровкой и улицей Москвина. Жил на Петровке в доме 15».
МАКАРОВ: «А расскажи-ка нам, что за улица, что за дома…»
ЮФ: «Сам дом угловой, Петровка идет вверх к бульварам, а слева Столешников переулок. В доме 17 булочная и аптека, в доме 19 гастроном, напротив научный институт, на углу Рахмановского, что справа, дальше там в переулке Наркомат здравоохранения. Во дворе дома 26 каток «Динамо» зимой и теннисные корты летом…»
МАКАРОВ: «Ясно. Руку давай! – он пишет ЮФ-у лагерный номер, и поворачивается к переводчику. - Всё записал?»
ПЕРЕВОДЧИК: «Так точно, герр обер-полицай».
МАКАРОВ (Фирсову): «Становись в строй. Еще поговорим, вызову».
ЮФ (в объектив): «И вызвал. Через полтора месяца. Ранним утром двадцать девятого января 1944 года».
ПОЛИЦАЙ-КУЦЕПАЛЫЙ: «Фирсов! К герру Макарову, шнель! Бегом!»
Прихрамывая, ЮФ идёт к дому лагерной администрации. Кабинет Макарова.
МАКАРОВ: «Всё ты врёшь! Никакой ты не Фирсов. Про тебя говорят – ты еврей».
ЮФ: «Мало ли что о ком тут болтают. Вот поговаривают, людоеды завелись».
МАКАРОВ: «Пускай жрут друг друга коммуняки чертовы! А тебя мы запросто проверим. Штаны снимай! Всё ясно, жидовская морда! Собирай, пархатый, шмотки! Вон из моего лагеря!»
ЮФ с узелком в руке подходит к крытому грузовику у ворот.
ПОЛИЦАЙ-КУЦЕПАЛЫЙ: «Забирайся!» - И хрясь его кнутом по спине.
Внутри грузовика сидят часовщик КАНТАРОВИЧ и некий КОГАН.
Вслед за ЮФ в фургон залезают трое: ПЕТЯ ЗИНИН и два Константина, ПОТАНИН и ЖАРКОВ.
ЮФ: «Ребята, а вас-то почему? Вы же русские?»
ЗИНИН: «Мы, Юра, по Макарову, скрытые евреи».
ПОТАНИН: «Или сочувствующие».
ЖАРКОВ: «Такие тайные полукровки. Морально-этические».
ЮФ (Кантаровичу): «Куда это нас?»
КАНТАРОВИЧ: «Вот те на! В Панеряй, конечно. Едете, а не знаете».
ЗИНИН: «Панеряй? Который в Литве возле Вильнюса? Лагерь смерти, что ли?»
КАНТАРОВИЧ: «Еврейский лагерь смерти».
ПОТАНИН (запевает):
«Эх, яблочко, куда ты котишься,
В лагерь смерти прямиком, не воротишься!»
КАНТАРОВИЧ: «А вы кто такие?»
ЗИНИН: «Я – Петя Зинин из Краснококшайска, это недалеко от Саранска».
КАНТАРОВИЧ: «Не знаю, где это. В географии слабоват. Вот часы починить, тут я мастер».
ЗИНИН: «На меня сосед по нарам донёс. Всё приставал…»
ФЛЭШ-БЭК.
СОСЕД: «Зинин, отдай паёк, отдай, говорю!»
ЗИНИН (отвечает): «Пошел ты туда да туда, мерзавец!»
СОСЕД: «Еще обзываться будешь?! Не дашь, так я пойду и скажу Макарову, что ты «юде». - (Он стоит перед обер-полицаем и твердит.) - «Еврей он, этот Зинин, ей-богу, еврей! Я их за километр чую! Еврей!»
Внутри фургона.
ПОТАНИН: «А я – Потанин Константин. Из Казани. Это Татария, в центре России. Меня Макаров за профиль прихватил. Гляди – какой!» - (И точно – нос у него с горбинкой, да и голова в брюнетских завитушках.) - «А вообще я русский, в четвертом поколении русский». - (Запевает).
«Чистокровный русский я из Казани,
Хрен меня ты проведешь на мякине».
ЖАРКОВ: «А я – киевский, в ателье портняжничал, в плен попал в Харьковском котле».
ЮФ (в объектив). «Мы в 1943-44 годах уже знали, что такое Панеряй, по-русски – Понары, на окраине Вильнюса. Спецлагерь только для евреев».
ЖАРКОВ (в фургоне): «Нам местные рассказывали: там к лесу идут железнодорожная ветка и шоссе, немцы подгоняют туда эшелоны и грузовики с обречёнными на смерть…»
Короткий ФЛЭШ-БЭК.
Панеряйский лес, железная дорога, эшелон.
Из теплушек выскакивают люди, немцы ведут их вглубь леса, к недостроенным нефтерезервуарам, выстраивают по краю и открывают огонь из автоматов. Расстрелянные падают в эти ямы.
Фургон потряхивает на дороге.
КАНТАРОВИЧ: «Вы, Юра, в очках. Как же вы, близорукий, в армии оказались?»
Длинный ФЛЭШ-БЭК.
Дверь квартиры № 4.
Пять утра 26 июня 1941 года.
Посыльный нажимает звонок с надписью «Ю.Фарбер».
ЮФ (открывает). «В чём дело? В такую рань? Пять утра».
ПОСЫЛЬНЫЙ: «Фарбер? Юлий Давыдович? Вам повестка в военкомат».
ЮФ: «Зачем? У меня восемь с половиной близорукости. Там в моей карточке записано: «Негоден к воинской службе».
ПОСЫЛЬНЫЙ: «Не знаю, не знаю. Сказали: отнеси, пусть придёт, надо кое-то выяснить».
Военкомат, толпятся люди, суета.
ОФИЦЕР: «Всё про вас, Юлий, известно. Близорукость. Диоптрий восемь и пять десятых. Сойдёт. Связисты требуются с любым зрением. Быстро вот в эту комнату».
Он забирает у ЮФ повестку, даёт взамен призывной листок и сам открывает дверь к парикмахерам.
Через мгновение ЮФ появляется, остриженный наголо.
Он же выходит из подъезда военкомата и - прямиком в грузовик с еще двумя дюжинами мужчин.
Склад на Хорошевке.
Призванные сбрасывают одежду, переодеваются.
ЮФ уже в обмундировании и с винтовкой в руке, за спиной вещмешок; говорит в объектив: «Дальше нас отправили в район Зилупе, это Латвия. А многие в моей московской организации, где я служил, побежали с такими же повестками к нам на работу, и там им быстро оформили бронь. А позже кое-кто из них и в высокие начальники пробился».
Фургон по-прежнему потряхивает на дороге, пленники качаются.
Новый долгий ФЛЭШ-БЭК.
Поле. Идёт бой.
ЮФ неловко ползёт, стараясь соединить оборванную линию связи.
Он же, сидя на земле в окопе, чинит телефонный аппарат.
ЛЕЙТЕНАНТ БАЛТЕР: «Рядовой Фарбер, запоминай: два пулемета быстро на правый фланг, прикрыть разрыв между взводами, не то немцы возьмут нас в кольцо. Пусть сразу же открывают огонь по противнику. Повтори».
ЮФ повторяет слово в слово.
БАЛТЕР: «Память у тебя – что надо. Бегом марш!»
ЮФ (в объектив): «Это – старший лейтенант Борис Балтер. Он после войны опубликовал очень стоящую повесть о выпускниках военной школы, которые прямо со скамьи попадают на фронт. А тогда он с честью вывел из окружения остатки моего московского батальона».
ЮФ бежит, пригибаясь, с винтовкой наперевес. Вокруг тоже бегущие солдаты.
ЮФ спотыкается, очки слетают с носа, чей-то сапог безжалостно давит их.
ЮФ, наклонясь низко к листку бумаги, пишет: «Боря, брат мой любимый, срочно пришли очки. Аптека-оптика в доме 19 наверняка еще работает. Жду, спасибо».
Москва, Петровка, оптика напротив дома 26.
Боря выходит, держа футляр с очками. Стоит в очереди на почте в углу за гостиницей «Метрополь», сдаёт бандероль.
БОРЯ (приемщице): «Девушка, пожалуйста, отправьте поскорее очки брату на фронт. Он без них не воюет, с трех метров фигуры расплываются. Да и ранили его, правда, легко, в строю остался. Но стрелять не может».
Фронт. Бомбежка. Прикрывая головы, пластом лежат солдаты.
Связной с почтовым мешком в руках падает, сраженный осколком. Бандероль вылетает из мешка и отскакивает в сторону.
Ведут пленного немца – он шел с белым флагом и кричал: «Рус, сдавайс! Рус, сдавайс!»
Крупно несколько винтовок стреляют одновременно. Немец падает.
ЮФ с остатками батальона, усталые, грязные, оборванные, бредут на восток. За ними ползёт полуразбитая полуторка.
Навстречу три советских танка. Солдаты оживают: «Ура! На Запад! Ура!»
Осень, октябрь. На придорожном плакате – «Новоржев». Сильно заболоченный лес.
Командир взвода, младший лейтенант Корженко командует: «Стой!» - Подходит к малорослому казаху. Тот не держит тело ручного пулемета, роняет.
КОРЖЕНКО: «Долго еще придуриваться будешь? Поднять!»
КАЗАХ: «Тяжело очень, товарич командир».
КОРЖЕНКО: «Молчать, лентяй казахский! Поднять!»
КАЗАХ: «Не могу, товарич командир».
КОРЖЕНКО: «Сейчас ты у меня сможешь, паскудина! Поднять, я приказал!»
КАЗАХ пытается водрузить пулемет на плечо, ничего не получается, тот выпадает у него из рук.
КОРЖЕНКО выхватывает пистолет из кобуры: «Поднять!»
КАЗАХ силится, но опять ничего не получается. КОРЖЕНКО стреляет в упор. Парень падает на колени и лицом вниз.
Все подавленно молчат.
КОРЖЕНКО (зло): «Приказываю: полуторку – в болото. Туда же всё тяжелое. Оставить себе только винтовки и вещмешки. Разбиться на группы по 5-6 человек, рассредоточиться и выходить дальше, кто как сможет. Есть вопросы?»
ЮФ: «Товарищ комвзвода, а идти прямо на восток?»
КОРЖЕНКО: «Можно и на запад. Что нам с тобой немцы сделают?»
И он, и еще четверо, включая ЮФ, уходят. Остальные растерянно смотрят им вслед.
Грузовик и тяжелое вооружение опускаются в болото.
Пятерка во главе с КОРЖЕНКО выходит на опушку леса. И прямо на немцев. Комвзвода и один солдат сразу поднимают руки, не дожидаясь, пока немцы завопят: «Хальт! Хальт!» - Трое других солдат мгновенно бросаются в чащу леса в разные стороны. ЮФ бежит один, потерявши соратников.
Быстро темнеет. ЮФ снова оказывается на какой-то опушке. С трудом, скорее на слух, определяет, что на поляне зенитная батарея. Костёр, вокруг группа немцев. Болтают о чем-то вроде: «Чего нас тут с зенитками установили?! Русских самолетов не видно, не слышно»…
ЮФ вытаскивает из вещмешка две лимонки и, поднявшись в полный рост, размахнувшись, бросает их в сторону костра. Сам падает, раздаются взрывы.
Крики раненых немцев.
ЮФ кидается в темный лес.
Бредёт, смертельно усталый.
Рассвет. Обросший многодневной бородой, полуоборванный и грязный, дрожащий от утреннего холода, он идёт лесом с винтовкой на спине. Чья-то большая рука протягивается сзади к винтовке и резко сдёргивает её.
ЮФ от рывка поворачивается – перед ним здоровенный немец. Легко ломает о колено эту «драгоценную последнюю надежду» ЮФ-а, отшвыривает обломки винтовки и хлопает его по спине, одновременно поворачивая лицом в другую сторону.
НЕМЕЦ (по-немецки): «Иди вон туда! Там стоят ребята из СС, они как раз выискивают «юде», так что долго мучиться не будешь, они тебе сразу сделают капут!..»
В фургоне беседуют ЮФ и КАНТАРОВИЧ.
ЮФ (сначала в объектив, потом поворачивается к Кантаровичу): «Немецкий я знал хорошо, всё сразу понял».
КАНТАРОВИЧ: «Как это он с первого взгляда определил, что ты еврей?»
ЮФ: «Да, юдофобы это делают запросто, а кроме того, я сильно оброс и бородой, и волосами, так что было нетрудно распознать во мне «юде».
Долгий ФЛЭШ-БЭК.
Идёт по дороге колонна советских военнопленных.
НЕМЕЦ сбоку впихивает туда ЮФ-а и, ничего никому не говоря, остается стоять на этом месте, глядя вслед «своему» пленному, с которого перед этим сорвал пилотку и отодрал звездочку, произнеся про себя, но тихо вслух: «Я за тебя еще премию получу, как твою звезду покажу командиру».
Колонна подходит к эсесовскому патрулю. Один командует по-русски: «Стоять! Шаг влево, шаг вправо – стреляем! В шеренги по шестеро становись! Первая шеренга – два шага вперед!»
Эсесовцы по двое проходят вдоль каждой шеренги, всматриваясь в лица. Всех чернявых, хоть капельку похожих на еврея, вытаскивают в сторону к широкому и глубокому кювету. Двое других тут же убивают приговоренных, те падают в кювет.
Очередь приближается к шеренге, в которой стоит ЮФ.
Неожиданно последние две-три шеренги бросаются бежать влево и вправо от дороги – в сторону леса и в сторону неубранного поля с полегшими колосьями.
Почти все эсесовцы отворачиваются от колонны и открывают огонь из автоматов по убегающим, быстро и легко укладывая одного за другим.
Тем временем пара проверяющих охранников командует ожидавшим своей очереди: « Вперед! Бегом!» - и ЮФ проскакивает осмотр и проверку.
Пробежав так метров двести, колонна продолжает брести дальше.
Кто-то падает от усталости, кто-то сам от отчаяния ложится на землю, охранники немедленно стреляют, приканчивая обреченных.
Бугор. На нем колхозные конюшни. Вокруг уже поставлена колючая проволока метра три высотой, по углам – сторожевые будки для часовых с пулеметами.
В конюшне – трехэтажные нары, барак бараком, лагерь лагерем.
ЮФ (в объектив): «В этом лагере для советских военнопленных я и буду прозябать до 29 января 1944 года».
Грязь несусветная. Пленные стряхивают с себя вшей пригоршнями. Смертность страшная.
Пленники собирают шинели, оставшиеся от умерших, несут к колючей проволоке. С той стороны – местные латыши, литовцы, поляки. Идёт обмен: шинели на хлеб, на сало, на огурцы, морковь, капусту.
ЮФ (в объектив): «Даже на махорку обменивали, за которую иной раз возникают драки – курево самый дефицит, хуже голода. Вообще, той зимой мы выжили только благодаря вот такой подкормке. А кроме того в 42-ом у меня разболелись ноги – одна высохла до кости, зато вторая распухла, ну, прямо, как у слона…»
ЮФ лежит на нарах. Нет сил ни сесть, ни встать.
В халатах поверх пальто идут по бараку два врача: старший Глушихин и второй Гутнер, осматривают больных и умерших.
ГУТНЕР подходит к ЮФ-у, отодвигает шинель, смотрит на ноги.
ЮФ: «Доктор, не сегодня – завтра и меня оттащат в яму в углу…»
ГУТНЕР: «В лазарет его».
ЗИНИН И ЖАРКОВ поднимают ЮФ-а, выводят во двор.
ЖАРКОВ: «Юра, возьми, утром с покойника снял». - (Отдает очки). – «Авось подойдут...»
ЮФ: «Слабоваты, но все равно – спасибо, хоть как-то вижу».
Идут по двору по пути в лазарет. Мимо проходит колонна пленных, выходит за ворота, идёт к разбитому бомбами шоссе, сгребает снег, засыпает ямы, воронки, утрамбовывает землю, согреваясь от лютого мороза. И тут тоже идёт обмен шинелей на еду и курево с местными жителями. Охранники не препятствуют обмену, лишь отбирая что-то у пленных произвольно по своему вкусу.
Охранник-полицай «КУЦЕПАЛЫЙ» свистит. Колонну возвращают в лагерь и ставят лицом к воротам. ЮФ и поддерживающие его товарищи оказываются в последней шеренге.
К воротам подъезжают несколько легковых автомобилей. Вылезают какие-то важные лица в гражданском и офицеры, подходят к опущенному шлагбауму. Адъютанты подносят буханки хлеба, круглые, весом меньше килограмма. Приехавшие бросают их каждой шеренге.
Люди кидаются за хлебом, рвут из рук, полицаи разгоняют их в стороны.
Немцы наслаждаются этой картиной.
Последняя шеренга с ЮФ в середине. Эта пятерка даже не шелохнулась, явно сговорившись, за брошенными им двумя буханками.
ОФИЦЕР: «Чертовы комиссары! Расстрелять всех пятерых!»
ВТОРОЙ: « Отставить! Всех по баракам!»
ЗИНИН И ЖАРКОВ втаскивают ЮФ-а в коридор лазарета.
ЖАРКОВ: «Доктор Гутнер, куда его?»
ГУТНЕР: «В первую, там утром освободилась койка. Но сначала в ванную, пусть помоется».
Туалетная рядом с первой палатой.
Вместо ванны – старое ржавое и грязное корыто. Такой же умывальник. Немецкой чистотой и не пахнет.
ЮФ приводит себя в порядок: сбрасывает вшей, сорочку, бывшую некогда белой, драный ватник. Одевается. Потом, держась за стены, добирается до койки. На соседней – доходяга.
СОСЕД: «Вот и очередной. А предыдущий ночью отмучился. Хоть бы и мне уже... Уходит кровь изо всех отверстий. Господи Иисусе, как же с нами, умирающими, можно так обращаться?!» – Затихает.
ЮФ, сложив одну шинель под голову вместо подушки, укрывается двумя другими.
На рассвете входит доктор Гутнер, констатирует смерть соседа. Подходит к ЮФ-у.
ГУТНЕР: «Фирсов, вы ведь еврей? Я тоже».
ЮФ молчит.
Пауза.
ГУТНЕР: «Ну, хорошо, молчите. Я что смогу, всё для вас сделаю».
Ночь.
ГУТНЕР входит в палату с двумя мензурками спирта и двумя кусочками сахара.
ГУТНЕР: «Выпьем, Фирсов, за новый 42-ой год. И за то, что их отогнали от Москвы». - (Пьют, чокнувшись).
ЮФ: «За победу».
ГУТНЕР: «Вы у меня медленно, но поправитесь».
ЮФ: «Спасибо, Евгений Моисеевич. Я обязан выжить».
ГУТНЕР: «Старайтесь. Хотя всё уже погибло. Не спорьте, немцы очень сильны и воюют лучше. Говорят, у них наших пленных миллиона четыре, не меньше. Где Сталин возьмёт новую армию?»
ЮФ: «А вы, доктор, Наполеона вспомните. Он вообще в Москве в Кремле обретался. Долго ли? А как потом бежал?»
ГУТНЕР: «Ну-ну, вашими устами мёд бы хлебать. Вставайте, Юрий, понемногу, ходите, разминайте ноги. И займитесь чтением газет для больных».
ЮФ всё еще в фургоне поворачивается к объективу и говорит: «И стал я потихоньку поправляться. И делом занялся. На заказ стихи сочинял: то санитар попросил воспеть главврача Глушихина, то еще кто какое начальство вздумал прославить».
Снова ФЛЭШ-БЭК.
В общей комнате один пленный чеканит чьё-то имя на портсигаре, ЖАРКОВ шьёт из шинели пальто для чьей-то местной крали, парикмахер Грицько стрижет полицая.
ЮФ в соседней палате читает вслух, сходу переводя на русский, издаваемые коллаборационистами газеты: польскую, немецкую, да и русскую тоже.
ФУРГОН.
Он говорит в объектив из фургона: «Я знал, что должен выстоят, обязан выжить, увидеть родных, брата Борю, его жену Лару, сестру Лиду, её мужа Сашу, малышей Эдика и Боба...»
Продолжается ФЛЭШ-БЭК.
ЮФ: «Пропагандистские листки восхваляют японское нападение на американский флот на Пирл-Харбор; превозносят военные успехи под Киевом и Харьковом, где «в наши клещи попали 665 тысяч советских солдат и офицеров»; утверждают, что «свободные национал-социалисты избавляют мир от жидов, которые правят Советским Союзом, и от всех плутократов, которые командуют Западной Европой и окопались в Англии и в Америке». «Сталин мобилизует в армию детей». «Наш летчик Мюллер сбил за один вылет 20 советских самолётов». «Один германский ефрейтор взял в плен целую роту Красной Армии». «Красноармейцы толпами переходят на сторону германских войск». «Германские войска вышли к берегам Волги и Кавказскому хребту». «Дни Сталинграда сочтены». «Вступайте в ряды Русской Освободительной Армии под командованием генерала Власова».
ФУРГОН.
ЮФ говорит в объектив: «Но летом и осенью 43-го атмосфера стала меняться. Мы узнали от местных о поражении немцев в Сталинграде, о нашей победе на Курской дуге, о взятии Киева, о победных салютах в Москве. Мы поняли, что Союз пересиливает Германию. И тут меня – в Понары-Панеряй»
Постепенно смеркается.
Панеряйское придорожное редколесье.
Над деревьями уже издали видны два столба черного дыма.
Грузовик подъезжает к воротам лагеря. Их трое, одни за другими. Три ряда колючей проволоки на расстоянии 10-ти - 12-ти метров один от другого.
У каждых ворот – охрана. Проверяют привезенных, пропускают, гонят дальше мимо опрятного домика администрации, мимо кустарников к какой-то выступающей овалом крыше вроде землянки.
Поодаль от неё справа и слева – два огромных костра.
Под крышей наклонная деревянная дверь, а за нею внизу – яма, недостроенное круглое нефтехранилище с бетонными стенами глубиной метра четыре, два человеческих роста, если не больше, и диаметром метров пятнадцать.
НЕМЕЦ: «По лестнице – вниз, шнель! Шнель!»
Привезенная шестерка: ЮФ, ЗИНИН, ПОТАНИН, ЖАРКОВ, КАНТАРОВИЧ и еще не названный по имени молчаливый пленник – КОГАН, - спускаются по вертикальной лестнице вниз.
За ними следом – ФРАНЦ.
Охранники вытягивают лестницу наверх.
ЧАСОВОЙ прохаживается у открытой двери.
ФРАНЦ: «Меня зовут Франц, я здесь форарбайтер, по-русски – бригадир. Давайте ноги».
В руках у него какие-то цепи; он надевает их на ноги вновь прибывшим, будто кандалы, по голени. Ходить удается только мелкими шажками, семеня, как японки.
ФРАНЦ: «Обустраивайтесь. Вот нары для спанья. За столом едим. Вот тут склад для продуктов, а тут – кухня...»
ЮФ (в объектив): «Этот узкий склад – очень важное место для дальнейшего рассказа и всех событий...»
ФРАНЦ продолжает: «На кухню ходить запрещено, там живут четыре женщины, они нам еду готовят и раздают. И дают кое-что еще...» - (Усмехается.)
ЮФ оглядывается. Резервуар превращен в яму-барак. Нары в три этажа. Столбы поддерживают крышу, горят несколько тусклых лампочек.
ФРАНЦ продолжает: «Туалет только по-маленькому – вон бочка, остальное – в лесу. Рукомойник – рядом. Объясняю: мы тут все зондеркоманда, специальная, особая. Работаем».
ЖАРКОВ: «А чего работаем-то?»
ФРАНЦ: «Сжигаем трупы расстрелянных. Пойдешь наверх – сам увидишь».
ЗИНИН: «Умирают тут от голода?»
ФРАНЦ: «Не-а. Кормят достаточно. По воскресеньям даже шнапсу дают».
Затемнение. Перед рассветом – резкий свисток сверху.
Пленные поднимаются, отходя ото сна.
ФРАНЦ: «Ну, пошли трудиться».
Один за другим все поднимаются по спущенной сверху лестнице. Охрана составляет 4 группы по 20 человек. Ведет к ямам-могилам. От горящих костров и дым, и смрад сжигаемых останков.
ЮФ (в объектив): «Вот так утром 30 января 1944 года нас вывели «на работу». А перед этим...»
Короткий ФЛЭШ-БЭК.
КОМЕНДАНТ: «Кто к ограде подойдет – будет расстрелян. Кто станет лениться – будет расстрелян. Между оградами – заминировано. Проволока – под током».
ЮФ (продолжает в объектив): «Это он для устрашения. Ни мин, ни тока не было и в помине. Немцы очень торопились уничтожить следы своих преступлений. Для этого и собрали здесь человек 80 евреев, чтобы они сжигали останки своих расстрелянных соплеменников».
Работа заключенных.
ЮФ и Петя ЗИНИН кладут на носилки останки, с трудом по лестнице поднимают их наверх и меняются носилками с двумя Костями. Те отдают пустые носилки, а первые с останками несут к сооружению, напоминающему штабель.
У ЮФ-а яма 1941 года, убитые лежат вповалку в одеждах: женщины, дети, гражданские, евреи с желтыми звёздами, священники-ксендзы, один даже с библией в руках... В других ямах – раздетые догола...
ЮФ (в объектив): «Немцы поначалу людей не раздевали, убивали в пальто, в шубах, позже стали отбирать тёплые вещи... И конечно золото, кольца, зубы... Ничем не брезговали...»
Наклонившись, зубной ВРАЧ – «цан-арцт» – инструментом проверяет рты, рядом стоит немец с коробкой, принимает изъятое...
КОГАН копается в яме, прячет найденное, просеивает пепел, опять пряча отысканное.
Кто-то из заключенных подбирает шапку, другой – шарф, третий – шаль, четвертый – обувь...
ЮФ (в объектив): «Это всё разрешалось: что нужно – забирай. Я брезговал, только обувь брал, ботинки быстро разваливались. Еще мне приносили очки, так что на 12-й или 15-й паре стал я полностью зрячим».
Работа.
Заключенные складывают трупы колодцем или усеченной пирамидой ровными слоями-рядами, на каждый слой сверху кладут тонкие сосновые брёвна, которые разбросаны вокруг в большом количестве. Получившийся штабель тоже окружают стволами, поливают бензином и какой-то жидкостью, поджигают...
ЮФ (в объектив, комментируя): «И горел этот костер от трёх суток до недели. Как прогорит до дна, другая команда разравнивала пепел, подбирая всё ценное. Останки горели очень плохо, а смрад стоял неописуемый, страшный, невыносимый, не передать словами. К концу дня уставали до изнурения, с трудом карабкались на нары, сразу на соломе засыпали, без подушек, без одеял. Ковырялись при свете дня до сумерек, а поднимали часов в шесть, можно было кое-как умыться, позавтракать. Обедали сначала не каждый день, потом, как дни удлинились, стали делать перерыв, но немцы нас постоянно подхлестывали, особенно комендант, фронт-то приближался, надо было срочно убрать следы этих зверств».
По шоссе идут местные жители. Останавливаются, смотрят на поднимающиеся над лесом столбы черного дыма.
ОДИН: «Во, это там евреев жгут».
ВТОРОЙ: «Да, уж у немцев всё налажено, согласовано, вся технология подробно отработана, которую неделю вкалывают, торопятся, Красная Армия давит...»
Вечер.
Совершенно немощные от усталости, пленники возвращаются в яму, садятся кто за стол, кто на нары. Четверка женщин раздает еду.
Немцы наверху распивают бутылку французского вина.
КОМЕНДАНТ (заглядывает в яму, кричит): «Советы наступают, но это ничего не значит, мы вас всё равно всех!.. Эй, крайний слева за столом – наверх! Быстро!»
Со скамьи встает Костя ЖАРКОВ: «Прощайте, сокамерники! Желаю всем выжить!»
Он поднимается наверх. Женщины затыкают уши. Выстрел.
ЮФ (в объектив): «Развлекалось начальство, то и дело пересчитывало нас, время от времени кого-то убивали, вот как сейчас Костю Жаркова – всё для нашей общей острастки. Что не мешало проявляться человеческим чувствам».
Красивая, стройная СУСАННА, девушка лет 18-ти, подходит к нарам, на которых сидит Мотька, парень 22-х лет, садится с ним рядом, кладет ему голову на плечо, гладит, ласкается. Он сразу лезет к ней под юбку, они забираются поглубже на нары и принимаются за то, что ныне называется «любовью».
ЗУБНОЙ ВРАЧ (зло): «Во, сошлись кобель с сучкой. Она из породистых да богатеньких, а он – голь перекатная, дворняга паршивая».
Как по команде бригадир ФРАНЦ берет за руку БАСЮ, тридцатилетнюю старшую повариху, и ведет назад в кухню, где расположены женские койки, двое заключенных уходят с СОНЕЙ и ФЕФОЙ на дальние верхние нары.
Еще кое-кто из пленников замечает: «А после этих наша с тобой очередь».
СОСЕД отвечает: «Да, бабы они добрые, сами получают удовольствие, понимают, еще месяц-другой и будем на том свете».
Февраль 1944-го, 23-тье число.
ЮФ, ПОТАНИН и ЗИНИН пьют: «За Родину, за Сталина, за Красную Армию, за нашу победу!»
КАНТАРОВИЧ присоединяется: «Можно, я с вами?»
Через минуту подходит КОГАН, трогает ЮФ-а за плечо: «Могу я с вами, герр Юрий, переговорить тет-а-тет?»
ЮФ: О чем? Кто вы? Как вас зовут?
КОГАН: Ну, допустим, Коган. А кто я, сейчас поймете. Я вор-профессионал, спец по банкам. Я тут в Панеряе третий раз.
ФЛЭШ-БЭК.
Немцы расстреливают у ямы привезенных. Тела падают вниз.
Почти у самого правого фланга стоит КОГАН, не дожидаясь пули, сам валится в яму, сверху на него падают два-три тела.
Темнеет.
КОГАН выбирается из-под тел. Уползает в лес.
ЯМА, продолжается разговор.
КОГАН (говорит ЮФ-у): «В 41-ом тут не было никакой колючки, немцы просто пригоняли евреев и военнопленных и убивали. И ксендзов, которые их не жаловали. Я тогда отполз в сторону и удрал. Два года скрывался, в 42-м снова попал в облаву и – в Панеряй, и снова тем же способом убежал».
ЮФ: «Фантастика. Но – поверим».
КОГАН: «Хоть и стоят три ряда проволоки, хоть и твердят, что между ними заминировано, но, если хотим жить, надо бежать отсюда. Моя профессия пригодится. Я спец по подкопам».
ФЛЭШ-БЭК.
Литва, тридцатые годы.
КОГАН обсуждает аренду с хозяином дома, где в окне надпись: «Сдается первый этаж с подвалом».
КОГАН (рассказывает ЮФ-у): «Мне и нужен был подвал. В соседнем здании, а они стоят плотно-плотно, как раз отделение местного банка...»
Снова ФЛЭШ-БЭК.
КОГАН открывает в 30-ых годах овощную лавку. В подвале тихо, но активно кипит работа – делается пролом в двух стенах, и КОГАН оказывается под полом банковского сейфа. Последний штрих-бросок, и он в помещении сейфа. Забирает всё, что только можно унести, и быстро уходит, бросив на прощание: «Эгей, полиция, салют-привет!»
Яма.
ЮФ: «Коган, мне всё ясно. Я в Москве видел одну подпольную типографию на Лесной улице».
ФЛЭШ-БЭК.
Лесная улица, дом с надписью «Кавказские фрукты»
ЮФ смотрит на дом, поворачивается и говорит теперь уже в объектив: «У нас в яме, как на пляже, на наше счастье твердого пола не было, был чистый светлый песок, его запросто можно было разгребать руками. И это тоже было нам на руку».
Поворот камеры к Когану.
ЮФ: «Чтобы ночью копать, нужно работать нескольким парам посменно. А то и втроём».
КОГАН: «Сначала надо договориться с Францем, чтобы открывал нам склад. А там и пойдём вдоль стенки вниз».
ЮФ шепчет что-то ФРАНЦУ-бригадиру на ухо.
ФРАНЦ (мгновенно): «Окажу всяческое содействие. Но вы, Юрий, не думайте, будто я на стороне ваших Советов. Буду помогать, потому что вы люди, а тут условия нечеловеческие».
ЮФ (электромонтеру): «Я знаю, Ицик, ты не откажешься. Сделай времянку от любой нашей лампочки и протяни в склад на длинном проводе».
ИЦИК: «Сооружу конечно, материала у меня навалом, набрал у немцев, пока у них в караульной проводку менял. Но с условием: ты потом меня первым выпустишь, я ведь сюда по дурости вместе с братом попал. Хотел уйти к партизанам, да брат заупрямился, вот и упустили момент...»
ЮФ (в объектив): «И началась работа в первых числах марта 44-го года».
Камера показывает все подробности подкопа, голоса Когана и Фарбера комментируют за кадром:
КОГАН: «Дождались, когда все заснули, Франц открыл склад, и я снял заднюю торцевую доску в глубине у стенки. Начал копать и спускаться вдоль этого бетонного закругления. Метра полтора вниз. Стенки закреплял деревяшками вроде ступенек. Песок был точно такой же, как у нас в яме на полу. Дальше пошел горизонтально. Юрий, принимай песок».
Подает ему ведерко, ЮФ вытаскивает его веревкой наверх.
ЮФ: «Песок стали рассыпать по всей яме, никто даже не заметил. Пол, может, за месяц работы и поднялся сантиметров на десять, да никому и в голову не пришло заподозрить что-то и замерять. Бочку-парашу тоже использовали – утром выносили в выгребную яму».
КОГАН: «Лаз нужен был узкий, только чтобы одному человеку проползти».
ЮФ: «Вопрос – а в каком направлении копать? Стал наверху осматриваться». – (Комментирует кадры.) – «Вокруг лес. За дальней стороной ямы невдалеке растут треугольником три сосны, высокие и близко друг от друга. Часовой у двери, у приоткрытой части ямы, где нам спускают лестницу, а сосны на противоположной стороне, слева и справа от часового ночные фонари. Ему сосны ночью не очень-то видны, свет от фонарей туда не достигает. А от сосен до первого ряда колючей проволоки метров 10-15, так что копать нам всего метров тридцать, только чтобы к соснам снизу выскочить и сразу через колючку в лес».
ЮФ будит троих заключенных, они, прихватив дощечки, спускаются вниз в туннель-лаз. Копает первый, второй, ползком пятясь, оттаскивает ведерко назад, третий поднимает наверх и рассыпает по дну ямы. Кандалы не мешают – они легко снимаются и надеваются заново.
ЮФ работает наравне со всеми вместе с Зининым и Потаниным. Коган – с Ициком и Кантаровичем.
ЗИНИН: «Юра, песок – наш главный враг, надо его как-то укреплять, особенно потолок лаза. Осыпается».
ПОТАНИН поёт свою очередную частушку:
«Главный враг у нас - песок
Сыпет кашкой,
Закрепляй его, милок,
Деревяшкой».
ЮФ (обращается к коменданту): «Господин комендант, в яме очень холодно. Можно мы дровишки тут соберем и вечером после работы протопим печку?»
КОМЕНДАНТ: «Яволь».
«Заговорщики» спускаются в яму с поленьями, колют чурки.
В лазе копающий закрепляет сначала одно поленце поверху лаза, втискивая его в песок, потом вертикально справа и слева. Всё – в стык, поплотнее.
КОГАН: «Держат они песок, не сыпется больше».
ЮФ (тихо, группе соратников). «Повнимательней с останками, подбирайте какие угодно инструменты и предметы, всё пойдет в дело, как доберемся до колючей проволоки».
Он осматривает собранное: кусачки, клещи, напильники, компас, рулетку, даже резиновые перчатки.
ИЦИК (комментирует происходящее на экране): «И ведь спускались охранники в яму и днём, и ночью, шарили по нарам и под ними, заглядывали на кухню, а ничего не заподозрили».
ПОТАНИН (опять с частушкой):
«Конвоир-часовой что-то ищет-рыщет,
Вдруг я старый пулемет сунул в голенище!»
Ночь.
Наверху немецкие голоса. Стоящий внизу на стреме заговорщик подает сигнал.
Охрана тащит лестницу к яме.
ЧАСОВОЙ (освещает яму фонарем): «Всё тихо, герр комендант».
Все, кто работает в смене, быстро разлетаются по нарам, накидывают кандалы-цепи, укрываются.
Двое солдат один за другим лицом к стенке медленно спускаются в яму, обходят нары.
Тишину нарушает лишь храп зубного ВРАЧА.
ЮФ (комментирует): «И не нашелся ни один предатель. Мы строго конспирировались. Почти все пленники всё про нас знали, но никто не пошел доносить немцам. А остерегались мы двоих, особенно «цан-арцта», зубного врача, уж очень неприятный был человечишко, болтун, эгоист, стяжатель, словом – паразит».
ВРАЧ (парню): «Сусанка твоя, Мотька, шлюха и стерва. Отец её никогда тебя не простит. Сам удрал в Швецию, он её, богач из богачей, не сегодня-завтра выкупит у немцев. А ты, шелудивый любовник, так и сгниешь здесь вместе с трупами или сгоришь на костре!»
МОТЬКА: «Отстань, зубодёр. Думай о своей коробочке с зубами. Или как с твоим конвоиром делиться золотишком».
ВРАЧ: «Завистливый ты, Мотька, босяк ты из босяков!»
ЮФ (в объектив): «Я строго указал этого дантиста не подпускать к нашему делу. Так что мы работать начинали, убедившись – по его храпу, - что он уснул».
Утро.
Заключенные – «заговорщики» проверяют на глазок ориентиры: кто-то пытается (как будто «иду по нужде») шагами промерить расстояние от дальнего края резервуара до сосен, двигаясь вроде бы по верху подкопа, поглядывая, не просел ли где грунт. Провалов не заметно.
Апрель. Оттепель.
Подтаивает снег. Появились первые лужи.
КОМЕНДАНТ прерывает работу в ямах и у штабелей и приказывает: «Всем – вниз! До обеда сидеть в яме. Работать после обеда».
Заключенные спускаются в яму. Занялись починкой одежды.
С поверхности доносятся крики, потом беспорядочная долгая стрельба из автоматов, снова крики.
Выстрелы, словно немцы добивают раненых.
Тишина.
КОМЕНДАНТ: «Все – наверх! Работать!»
Заключенные вылезают из ямы.
Охранники строят их в колонну и ведут к железной дороге.
Там разбросаны тела примерно шестидесяти цыган, может, целый табор. Их всех беспорядочно перестреляли. Они, должно быть, бросились врассыпную в разные стороны. Женщины, дети... Мужчины в полушубках, вроде нынешних дублёнок.
КОМЕНДАНТ: «Трупы собрать, раздеть, тёплую одежду сдать, обувь – себе. Всех на готовый штабель, залить бензином и сжечь!»
ПОТАНИН говорит ЮФ-у: «Жуть какая! Давай, Юра, нападём на охрану, отнимем оружие, хоть одного фрица убьём!»
ЮФ: «Нет! Не может быть и речи! Подкоп почти готов, а ты хочешь, чтобы нас тут прикончили всех разом! Отставить, Костя, доберемся до наших, за всё нацистам отплатим сполна».
ЗИНИН (подходит): «Юра, старика Мотла займи чем-нибудь. Там земляки его семью в покойницкой яме увидали, жену и двух дочерей».
Но старый Мотл уже и сам всё увидел.
Безутешно горе старика.
ЮФ (в объектив): «Мне стало понятно – и нам осталось недолго видеть этот свет... И немцы нас, ох, как торопили, подхлёстывали, подгоняли...»
У ямы.
Пожилой ЧАСОВОЙ тихо говорит ЮФ-у: «Гитлер капут...»
КОМЕНДАНТ раздает охране французское вино.
Охранники ХОРОМ: «Хайл Гитлер! Сиг хайль!»
КОМЕНДАНТ, явно уже подвыпивший, перед группой заключенных вытаскивает пистолет, палит раза три-четыре в воздух и орёт: «Сволочи! Бездельники! Лентяи! Я за вас выговор получил! Меня начальство грозит отправить на фронт! Я вас заставлю шевелиться! Начало апреля, а вы всё ковыряетесь! Советы наступают, к концу месяца тут не должно остаться никаких следов! Конвой, гонять их кулаками, кнутами, прикладами, заставлять их бегать!»
Ночь. 8 апреля 1944 года.
ЗИНИН (высунувшись из лаза, ЮФ-у): «Я там вроде в сосновые корни упёрся, они ведь неглубокие».
ЮФ ползет по душному и тёплому лазу-туннелю проверить, подсвечивая путь лампочкой. И точно: из-под корней слегка сыпется песок, немного дует, чувствуется свежий воздух.
ЮФ (вылезая из ямы, Зинину): «Тщательно укрепи грунт снизу, не дай Бог кто-то невзначай пройдет поверху, провалится, весь наш план насмарку».
Поворачивается к камере и говорит в объектив: «Пришло время сообразить, куда побежим, когда выскочим наружу из лаза»...
Обращается, повернувшись к «заговорщикам»: «От сосен – до проволоки мимо соседней ямы, там совсем близко... Назначаю день побега на 12-ое апреля – это день рождения моего брата Бори...»
Квартира сестры Лиды в Москве.
БОРИС в форме майора говорит: «Лидуша, три года от Юлика ни слуху, ни духу... У нас в Ленинграде без вести пропавших – тысячи...»
ЛИДИЯ: «Боря, дорогой, не верю... Я знаю, чувствую – Юлик жив!..»
Яма. Ночь. Собрание «заговорщиков».
Старик МОТЛ: «Нельзя на 12-ое, в эту ночь будет полная луна, вас всех сразу увидят и перестреляют. А вот уже на 15-ое апреля будет полная темнота...»
ЮФ: «Согласен. Формирую первую группу побега, 20 человек...»
ФРАНЦ: «А больше и не стоит. Если вообще удастся, больше сорока не получится...»
ЮФ (Мотлу): «Мотл, я тебя в первую десятку ставлю...»
МОТЛ: «Спасибо, Юрий, я останусь здесь. Мне далеко за 60, никаких сил нет, все мои тут в ямах и кострах, зачем мне цепляться за жизнь. На воле нет для меня никакой свободы, надо скрываться, пока уйдут немцы, пока придут ваши, а советская власть мне, ну, совсем не светит. Когда она тут в Литве в 1940-м и в 1941-м командовала, навидался я и арестов, и высылки... Вы – молодые, можете спастись...»
ФРАНЦ: «У меня тебе ультиматум. Или мы все погибнем, или ты меня вместе с Басей, с которой я тут сошелся и сплю, зачисляешь в первую десятку...»
ЮФ: «Хорошо, пойдёте девятым и десятой...»
Он продолжает, комментируя крупные планы лиц на экране: «Первым пойдёт Ицик-электрик с инструментами для резки проволоки, вторым – я, вроде командующего, за мною Петя Зинин и Костя Потанин, пятым и шестым – местные ребята Овсейчик и Мацкин из местечка Ошмяны, они ловко вёдра с песком вытаскивали и рассыпали, а еще уверяют, что помнят дорогу на Рудницкие леса...»
ОВСЕЙЧИК и МАЦКИН хором: «Мы дорогу на Рудницкие кущи хорошо знаем, там действуют советские партизаны... Доведем, не сомневайся, мы тут все леса и тропинки с детства выучили...»
ЮФ (продолжает на крупных планах): «Седьмым и восьмым пойдут двое братьев – особо успешный копатель старший, больше метра проходил за смену, за ним младший, после бригадира с Басей - Коган, Кантарович, брат электрика...»
Яма, ночь с 14 на 15 апреля.
ЮФ (тихо, сотоварищам): «Идём на юг, компас у меня в кармане. Постарайтесь сейчас заснуть, ночь предстоит бессонная, не известно, как сложится дело...»
Кто-то молится за успех побега.
Одиннадцать часов, гаснет свет в яме, ЧАСОВОЙ вытягивает лесницу.
Наверху – темень. Только слабо светят фонари.
Двенадцать часов ночи, наверху смена караула.
В яме заговорщики тихо снимают кандалы; ЮФ запихивает свои в карман. Один за другим спускаются в лаз. Ползут по туннелю огромной змеей, голова следующего на ногах предыдущего. Трудно дышать.
ИЦИК-электрик убирает последнюю землю под соснами, обкусывает и выбрасывает наверх корни, расширяет проход, вылезает и исчезает темноте, пропадая из виду.
ЮФ выбирается за ним, бесшумно идёт дальше, остальные дышат сзади. Тишина.
Он подходит к проволоке, перекусывает, освобождая проход, и в этот момент раздается какой-то хруст далеко сзади: может, двадцатый или двадцать первый чем-то нарушает безмолвие, может, кто-то падает, споткнувшись.
Заподозрив неладное, ЧАСОВОЙ направляет свой фонарь на звук у сосен, что-то различает, окликает, кричит, стреляет в воздух.
ЮФ бросается бегом ко второму ряду колючки, перекусить не получается, он хватается за верхний ряд, рукавицы рвутся, ватник тоже, но ему удается перевалиться. Подбегают еще двое-трое, вместе режут третий ряд проволоки и – стремглав к лесу. Добежали. Шестеро, включая ЮФ-а. Остальные 12-15 человек исчезли в темноте. Руки ЮФ-а в крови.
В лагере выстрел из пушки, тревога.
К яме сбегается охрана, включает полный свет, пускает осветительные ракеты, видит бегущих и вылезающих из лаза людей, открывает стрельбу.
В лазе застревает подстреленный заключенный, остальных, кто уже выскочил, убивают из автоматов.
Лес. ЮФ смотрит на компас и командует: «Вперед! Не отставайте!»
Заговорщики быстро идут лесом.
Подходят к речушке ЮФ, Зинин, Потанин, Овсейчик, Мацкин, Мотька. Последние двое не умеют плавать. Трое плывут, раздевшись, а ЮФ, тоже нагишом, переправляет на другой берег Мацкина и Мотьку. Одеваются, спешат дальше.
Понемногу светает. Избушка в лесу. Беглецы стучатся.
В избе насмерть перепуганные СТАРИК со СТАРУХОЙ.
ОВСЕЙЧИК передает ЮФ-у золотую монету, тот – старикам.
БАБКА, затыкая от лагерной вони нос, берет монету и – за икону. Достает каравай хлебы, сало, молоко.
Беглецы, подкормившись, спрашивают: «Как дойти до Рудницких кущ? Немцев в округе много?»
СТАРИК: «Да было не так уж много. Но теперь из-за вас нагонят поболе. А в кущи держите не совсем на юг, чуть забирайте напротив солнышка, если к утру проглянет... И хорошо бы услышать слева паровозный гудок, но ни на какую дорогу не выходите, опасно... А партизаны советские отсюда километрах в 35-ти...»
Беглецы идут дальше ночным лесом. Вдруг слегка посветлело, опушка. Впереди – дорога.
Залегли. На дороге патруль, пятеро с двумя овчарками.
ЮФ послюнявил палец. Ветер как раз от дороги на них.
ЮФ (в объектив): «Но у меня с собой на всякий случай была бутылочка уксусной эссенции, в яме-могильнике нашел, подумал: хоть одному немцу в лицо плесну, может, ослеплю...»
Беглецы, выжидая, лежат. Патруль уходит. Обошлось.
ЮФ – сотоварищам, на ходу: «За две ночи мы километров 20, а то и 23 отмахали, да и за третью с десяток протопали...»
На рассвете они подходят к каким-то домам – не то ферма, не то хутор.
Оглядевшись, рискуют – стучатся в крайний дом.
Им открывает мужчина, за его спиной стоят еще двое, ПЕРВЫЙ сразу же говорит: «Да це жиды, шо немцы шукают!»
ВТОРОЙ: «А у вас там в лагере переполох, конвой заменили, ваших кое-кого перестреляли...»
ПЕРВЫЙ перебивает: «И начальников наказали, а нашим местным обещали награду за поимку бежавших...»
ЮФ: «А где советские партизаны?»
ТРЕТИЙ: «Да рядом, в Закопяне, каждый вечер приходят туда непременно. Спрячьте сейчас в лесу, а под вечер идите туда.»
19 апреля 1944 года.
Сумерки. Быстро темнеет.
Шестёрка беглецов входит в деревенскую улицу. Не видно ни огонька. Вдруг рядом – русская речь.
ЮФ (кидается к мужчине): «Советский? Вы – советские?»
МУЖЧИНА: «Советские». - (И – отстраняется.) – «Кто вы, что вы тут делаете?»
ЮФ: «Мы ищем советских партизан. Нас шестеро, мы бежали из лагеря смерти Панеряй».
МУЖЧИНА: «Эге, знаем про это. К нам ваших уже пришло пятеро. Идите за нами, мы – разведгруппа».
Они приходят в партизанский отряд.
Радостная встреча бывших заключенных. Их всего 11 человек.
ЮФ (комментирует): «Это был отряд Александра Невского, но нас скоро перевели в другой отряд – вильнюсских евреев, которым командовал комиссар Габритц. А сначала заставили долго мыться в каком-то не то пруду, не то болоте и стирать вещи. Но вонь никак не выветривалась».
Сидят КОГАН, КАНТАРОВИЧ, ИЦИК, КОПАТЕЛЬ, ШЛЕМА ВУЛЬФ.
КАНТАРОВИЧ: «Поговаривают, всего убежало двадцать или двадцать один человек. Франца и его Басю, как прознали партизаны, выдали немцам литовцы, которых те за это наградили и даже очень хорошо».
КОПАТЕЛЬ: «А мой брат отстал, сунулся на железную дорогу, а там подходы заминированы, он и подорвался на мине».
ШЛЁМА: «А Соню с Фефой немцы отдали полицаям, те их изнасиловали, а потом застрелили...»
Штаб отряда.
ГАБРИТЦ докладывает в Москву по радиосвязи: «... Как чрезвычайное происшествие можно рассматривать этот побег... Среди них есть один очень разговорчивый молодой человек 34-х лет, Юлий Фарбер из Москвы, он может всё рассказать и очень красочно...» - (К ЮФ-у.) – «Садись, Юлий, вот тебе тетради, записывай всё с мельчайшими подробностями, ничего не упусти... Это тебе и на допросах в СМЕРШ-е пригодится...»
Допрос Фарбера в СМЕРШ-е.
ЮФ (отдает офицеру цепь-кандалы и комментирует кадры): «Нас отправили на освобожденную территорию к озеру Нарочь, там, как было строго заведено сталинской властью, я прошел первую проверку. В Вильнюсе, который освободили в июле, - вторую. Сталинское отвратительное отношение к попавшим в плен советским людям теперь хорошо известно. Но я из Вильнюса написал в Москву сестре Лиде...»
Москва. Петровка. Квартира на 6 этаже.
Лето 1944-го, август. ЛИДА сидит в кресле у раскрытого окна, напротив – ПРИЯТЕЛЬНИЦА.
В окно влетает летучая мышь. ЛИДА в испуге вскрикивает.
ПРИЯТЕЛЬНИЦА: Это к счастью, это хорошая примета, это к важному известию!
Звонок в дверь.
ЛИДА: Кто там?
ПОЧТАЛЬОН: Вам письмо, Лидия Давыдовна.
ЛИДА открывает, берет треугольник, раскрывает и читает: «Я жив, был в партизанах, сейчас в Вильнюсе, скоро приеду».
ЮФ (в объектив): «Но приехал я не скоро. Этапом меня в Москву и после третьей проверки отправили дальше на четыре года в Пермь, он тогда назывался Молотов...»
Панеряйские ямы. Наши дни.
Возле них стоит РОЗИН: У этих ям я впервые оказался в сентябре 1959 года. Лес, кусты, покосившийся памятник, домишко вроде музея, вместо смертных ям – большие, засыпанные землей и поросшие травой круги, чуть утопленные и от этого напоминавшие приподнятым бортиком цирковую арену. Осенний ветер слегка шевелил траву, сильно поразившую меня необычайным окрасом: с одной стороны травинки были ярко-зелёные, с другой – ярко-красные, именно цвета свежей крови. Спросил у старушки-смотрителя, сидевшей возле музейных дверей: «Вы специально высаживаете такую двухцветную траву в память о погибших?»
СМОТРИТЕЛЬ: «Что вы, она сама так растёт, никто за ней не ухаживает».
© Борис Розин
