Давно надо было написать о детстве, вернее даже, о моей маме. Потому что моё детство неразрывно связано с мамой, которая всё свободное время проводила со мной. Во-первых, начать надо с того, что мои занятия музыкой начались ещё до моего рождения. Мама была уверена (тогда это ещё не было известно), что плод в утробе матери все слышит, поэтому мама мне много играла и пела. Конечно, помнить я этого не могу, но уверена, что это сыграло большую роль в моем дальнейшем обучении. Сколько себя помню, мама всегда со мной как бы играла, а на самом деле занималась музыкой. Например, чертила на асфальте 5 линеек, как бы нотных, пела мне ноты, а я должна была прыгать на нужную линейку или между линейками. Для ребёнка куча удовольствия, а на самом деле так ненавязчиво запоминалась нотная грамота. Понятное дело, что мне даже в голову не приходило, что мама со мной занимается музыкой!
До школы
Росла я в доме, где слушали много музыки, сидя слушать я не могла, всегда начинала танцевать. Мама это очень поддерживала, всегда мне улыбалась и хвалила. То есть вместо того, чтобы сидеть с ребёнком, который не в состоянии долго сидеть, мама поддерживала баланс — и музыку слушали, а заодно я двигалась. Ещё очень любила, когда мама мне играла и пела. С раннего детства помню 3-ю песню Леля (которую пела, ещё не понимая ни одного слова), очень любила «Форель» Шуберта, где понимала только одно слово: рыбка… И всегда ждала этого места, чтобы начать «солировать». Но я чувствовала, что это что-то очень грустное. На глаза всегда наворачивались слёзы. Здесь должна упомянуть рассказ мамы о том, как она выбрала для своей дипломной работы в консерватории «Песни Шуберта», которые она очень любила. Но через какое-то время мама пришла к профессору и попросила другую тему для диплома… «Почему», — строго спросил профессор?» — «Я не могу, все время плáчу», — был ответ моей мамы. Профессор улыбнулся и дал ей «Щелкунчика» Чайковского. Кстати, за эту работу мама, единственная студентка, наряду с великими композиторами, была обругана в прессе за формализм и преклонение перед Западом.
Но вернусь к моему детству. То, что я описала выше — воспоминания совсем раннего детства. Потому что к трём годам у меня уже накопился «репертуар» из 100 песен и арий, которые я пела под мамин аккомпанемент. Нечего даже говорить, какое мне это всё доставляло удовольствие! В детстве я долго и мучительно ела, вернее, меня кормили. Без музыки дело вообще не шло. Сколько музыки я переслушала за эти часы кормёжек! И «Щелкунчика», и концерт Чайковского, и увертюры Бетховена, и «Приглашение к танцу» Вебера. Но любимым был почему-то «Карнавал животных» Сен-Санса, никогда не понимала, что делают в «Карнавале ЖИВОТНЫХ» пианисты! И всегда спрашивала об этом маму. Жаль, что не помню ответа. Как-то мама поставила мне «Петю и волка» Прокофьева… Эту сказку я так полюбила, что каждый день обедала только под эту пластинку. Мама мне рассказывала, какой инструмент характеризует каждого персонажа. Это запомнилось на всю жизнь. Птичка — флейта, утка — гобой, кошка — фагот, Петя — скрипки и так далее… Я всегда живо реагировала на музыку, поэтому, когда должен был прийти волк, я очень боялась и каждый день кричала: «Мама! Иди сюда! Сейчас из лесу придёт волк!».
А собственно занятия на рояле (на пианино марки «Petrov») начались довольно поздно — лет в 5. Мама играла мне что-то в верхнем регистре — это были птички, в нижнем — это был медведь, а ещё я обожала отгадывать разные инструменты, когда мама играла разным звуком. У мамы было потрясающее извлечение звука, можно было действительно слышать инструменты или человеческий голос. Кроме того, у мамы была врожденная мелкая техника, я это чувствовала, хотя и не понимала. Я спрашивала маму: «Мама, а что это у тебя в пальчиках трещит?», то есть, я чувствовала это качество игры. Затем мама усаживала меня за пианино и начинала учить. Меня часто спрашивают, хотела ли я в детстве заниматься музыкой? Я не могу ответить на этот вопрос. Я просто знала, что надо заниматься. Мама выбрала для меня такой путь, а мне нравилось играть, тем более что мне довольно легко все давалось. Но я не могу сказать, как некоторые, что прямо бежала к инструменту и меня нельзя было от него оторвать… Правда, помню, что хотела играть на скрипке, но мама решила иначе. К 6 годам я уже прилично играла и, если я занималась хорошо, наградой была игра с мамой в 4 руки. Так мама учила меня бегло читать с листа. Позже мы переиграли с мамой все симфонии Бетховена, его же увертюры (понятно, все в 4-ручном переложении). Особенно я любила «Эгмонта» и «Кориолана». Затем были и «Неоконченная» Шуберта, и симфонии Брамса, Моцарта, и многое другое. Мама играла в темпе, а я должна была за ней поспевать. Кроме беглой читки с листа (мама меня никогда не ждала, я должна была её «ловить», то есть, всегда читать наперёд), таким образом мама приучала меня к камерному музицированию, я должна была следовать за ней, неважно, какие мама делала отклонения от темпа. С мамой было легко и весело играть, она занималась дирижированием, поэтому все показы вступлений были понятны даже мне, ребёнку. Ещё я очень любила такие игры: мама играла 4 такта (импровизировала), и я должна была продолжать музыкальную мысль. Опять же, это не воспринималось, как занятия, это было удовольствие! К поступлению в школу я сочинила несколько пьесок, одну из которых и играла на вступительном экзамене. Жаль, что потом я бросила сочинять и импровизировать, а просто быстро учила классическую фортепианную музыку.
Когда надо было подготавливать меня к поступлению в ЦМШ, мама играла со мной в такую увлекательную игру: она давала мне аккорды (я стояла спиной к инструменту), а я должна была их найти. Потом небольшие мелодии, которые я тоже должна была повторить. У мамы был абсолютный слух, то есть, она слышала абсолютную высоту звука. Поскольку музыкантов в маминой семье не было, она даже не знала, что такое абсолютный слух, и позже была поражена, что не все слышат так же, как она. Мне же мама быстро поставила «диагноз» — абсолютный слух, потому что я легко находила и аккорды и мелодии на пианино. Сейчас я понимаю, каким гениальным педагогом была моя мама. Мы занимались собственно игрой на пианино примерно по два-три часа в день. Это совсем немного по сравнению с тем, что принято сегодня. Только отзанимавшись часа два, я могла идти гулять во дворе, это была как бы награда за работу. Там я бегала, прыгала с подружками, висела на турнике вниз головой… Мама мне ничего не запрещала, она считала, так ребёнок отдыхает от долгого сидения за инструментом. А ещё мама водила меня в балетную группу и поддерживала мою любовь к рисованию. Так что занимались мы не только музыкой. Мама показывала мне многочисленные альбомы живописи, которые она собирала. Благодаря ей я с детства могла отличить Боттичелли от Джотто, Рафаэля (знала все названия — от «Сикстинской мадонны» до «Мадонны Литта» и «Мадонны Бенуа») от Леонардо Да Винчи. Очень я любила и голландцев, Рембрандта, Вермеера, Брейгеля… Собственно, я слушала маму, а она показывала, что больше всего нравится ей и почему. С этими понятиями я выросла и, наверное, так и был сформирован мой вкус. Показывала мама мне и «малых» голландцев. Очень мне нравились эти маленькие сценки из жизни простых людей, а ещё натюрморты со свисающими корками от лимона. Очень любила и Ван Эйка и Ван Дейка, Франца Хальса с его страшной Малле Бабе, на плече у которой сидит сова. Я её боялась, но оторваться не могла. Эти воспоминания нахлынули на меня в Галерее в Берлине, где висит эта картина. Как будто посетила свое детство. Мы смотрели и французских импрессионистов — Моне, Ренуара, Дега и других. Также мама мне показывала и русскую живопись — Левитана, Врубеля, Кустодиева. Шишкина мама не любила, но узнавать я его должна была. Все это вошло в меня в прямом смысле этого слова «с молоком матери». Позже, когда я учила новые пьесы, мама спрашивала: «Как тебе кажется, на какую картину похожа эта пьеса?». От мамы я знала все библейские сюжеты. А ещё мама учила со мной стихи наизусть. И басни Крылова. Это для меня был «отдых» от занятий музыкой.
Мама так подготовила меня в ЦМШ, что я поступила туда первым номером. Всё благодаря маминой системе подготовки. В ЦМШ с первого класса началась профессиональная жизнь. Моим педагогом была Татьяна Евгеньевна Кестнер, которую я очень уважала и очень боялась. Она была эдакая гранд-дама, очень строгая. С первого класса на первом же уроке все её ученики играли всё наизусть. Мама сидела на уроках, и Татьяна Евгеньевна «задавала уроки» маме. Говорила: «Инна, выучите с ней то-то и то-то, сделайте такие-то задания», и практически я продолжала заниматься у мамы. Кестнер была ученицей Гольденвейзера, одним из первых педагогов ЦМШ; огромное внимание она уделяла технике.
Я учила по 50 этюдов в год, некоторые этюды Черни по заданию Татьяны играла во всех тональностях той же самой аппликатурой. Довольно рано полюбила полифонию и переиграла много сочинений Баха, а к 15-ти годам выучила весь 1 том ХТК — 24 прелюдии и фуги. Учились они очень быстро, за пару дней. Татьяна задавала по две в неделю. На лето задавался огромный репертуар — этюды, сонаты, пьесы, концерты — это означало, что все лето я занималась. Так как мама работала, она отправляла со мной бабулю на три месяца в Крым к морю (так как детстве у меня был страшный аллергический диатез, и только море лечило). Первое, что делала бабуля — шла искать пианино и договаривалась о возможности заниматься по 2‒3 часа в день. Бабуля строго следила за режимом — в 11 мы уже уходили с пляжа (а до этого сидели в тени или плавали в море), потом я шла заниматься с бабулей в клуб, бабуля сидела и следила за занятиями. Мама давала ей задания: например, какой-то этюд или какое-то трудное место сыграть 100 раз… и бабуля честно сидела и считала до 100! Представляете, как эти места потом отскакивали от пальцев! А ларчик просто открывался — 100 раз! Также бабуля учила со мной стихотворения наизусть, выписанные от руки мамой, и обязательные басни Крылова. (Немного забегу вперед и скажу, что с моей дочкой, то есть, со своей внучкой, они учили басни Крылова и те же самые басни Лафонтена на французском). После занятий мы шли отдыхать домой, а с 6 вечера опять на пляж. Как бабуля выдерживала такую нагрузку, я не понимаю. Тогда же надо было доставать продукты, стоять в очередях в магазине! Ресторанов не было. Была только блинная, где бабуля время от времени покупала мне оладушки со сметаной. Я обожала этот отдых с бабулей, на месяц к нам приезжали мама с папой, а также мамина сестра тетя Рая с дочкой Женей. Это был настоящий праздник для меня. А пока мама была в Москве, я должна была каждый день (!) писать ей письма. Таким способом мама учила ребёнка быстро писать, а также формулировать мысли. Сохранились старые фотографии с бабулей и с Женей из Крыма. Берегу их по сей день, чтобы помнить о том счастливом времени.
Помню, было мне лет 6, жили мы в Крыму в Коктебеле, там негде было заниматься, так мама пела мне музыкальные диктанты, а я записывала их с голоса. Позже, в Крыму с бабулей мы ходили в кино выполнять мамино задание: если в фильме была музыка, нужно было её запомнить, а дома записать по памяти, как диктант. Поэтому с диктантами по сольфеджио у меня не было проблем. За 2‒3 проигрывания они были готовы.
Ещё мама водила меня, конечно, на концерты и в театры. Помню концерт учеников ЦМШ (ещё в дошкольном возрасте), где последним номером играла гениальная Катя Новицкая. Играла она пьесы из «Ромео и Джульетты» Прокофьева, до сих пор осталось потрясающее впечатление от её игры. После концерта мама спросила, кто мне больше всех понравился. Не задумываясь, ответила: «Девочка Катя» и добавила: «Когда я буду большая, хочу играть, как девочка Катя». Водили меня, конечно, и на обязательную «Синюю птицу», и на «Доктора Айболита», позже — в Большой на «Лебединое озеро» и на другие спектакли. Сколько себя помню, обожала балет, мама же с 5 лет водила меня и в балетную студию. Помню слезы счастья на глазах на спектаклях Майи Плисецкой, моей любимой балерины. Но знала и всех солистов, могла издалека определить, кто танцует. И вообще мечтала стать балериной. Но, как говорится: бодливой корове Б-г рог не дал.
Моё детство было исключительно счастливым. Всеми любима, была центром внимания в семье — мама со мной очень интересно занималась, мой обожаемый папочка был душой компании, с блестящим умом и чувством юмора, бабуля во мне души не чаяла — это так важно! Только много позже поняла, насколько это важно, получить такой заряд любви на всю жизнь! Даже болеть я любила! Тогда папа брал книжку, садился ко мне на кровать и читал. Он замечательно читал! У него был очень красивый голос, и он был очень артистичен. До сих пор помню и рассказы Зощенко (в том числе и про Миньку и Лёлю), и Бабеля (про Беню Крика), и Ильфа и Петрова, и Джерома К. Джерома «Трое в лодке, не считая собаки», и многое другое. Это он меня так веселил. Пока я лежала с высокой температурой, он мне читал все смешное. От смеха температура буквально на глазах падала.
Вот так прошло для меня дошкольное время. Исключительно счастливо! Спасибо маме, спасибо папе, спасибо бабуле!
Как я поступала в ЦМШ
Это был настоящий конкурс в три тура. Надо было уже на поступлении в школу играть. Те, кто играть не могли, оказывались в проигрышном положении. Проверяли также слух, давали на слух интервалы и мелодии, для меня это было привычно и легко, проверяли ритм, надо было повторить, что экзаменатор в каком-то определённом ритме хлопал в ладоши. Благодаря маминой системе занятий, всё мне было очень легко. Помню множество нарядных детей с родителями, обстановка нервная. Мама меня настраивала: «Леночка! Ты выйдешь на сцену, будешь играть на хорошем рояле, как настоящая артистка!» Мама готовила меня к празднику, а не к испытанию, чтобы у меня не осталось от первого выступления впечатления нервозности и сценического волнения, которые могли помешать показать то, что наработано дома. Какая-то мамаша, услышав наш разговор, начала мою маму упрекать: «Что вы накачиваете ребёнка! Вы ему создаете дополнительный стресс!», на что мама спокойно отвечала: «Занимайтесь своим ребёнком, вон он от страха уже сам не свой!». Впервые столкнулась с такой очевидной завистью, тогда я этого, конечно, так не ощущала, просто было странно. И вот долгожданный момент. Меня вызвали на сцену. Родителей, конечно, не пускали. В комиссии сидели все педагоги ЦМШ за столом, торжественно накрытым зелёным сукном, который стоял на некотором отдалении от сцены. В зале сидели работники школы, преподаватели других дисциплин. Тогда это было нормально, что педагоги и по математике, и по литературе, химии и другим предметам, живо интересовались новыми детками, чтобы потом следить за их успехами. Они любили и понимали музыку.
И вот я наконец-то дорываюсь до сцены! Не помню, в чем я была одета, но была я наверняка нарядная, а бабуля наверняка завязала мне красивые банты на косички. Выйдя на сцену, я остановилась у рояля и поклонилась, как настоящая артистка. Как и что я играла, совершенно не помню. Единственное, что помню, играла мою пьеску, которую мы с мамой (мама меня вела, а я сочиняла) написали специально к этому событию. Доиграв без ошибок, я была настолько переполнена чувствами, что решила не идти назад, чтобы спуститься по лесенке в зал, а просто спрыгнула со сцены. Побежала к маме, которая ждала меня за дверью, и радостно ей сообщила: «Мама, мама! Я спрыгнула со сцены, как настоящая артистка!». Эту фразу мама мне повторяла потом при каждом удобном случае.
Затем мы ждали результатов, не помню, чтобы я нервничала, а мама умело от меня скрывала своё ужасное волнение. Из зала вышел пожилой мужчина с седой бородой, очень похожий на доброго волшебника (как я узнала позже, он был учителем математики и мужем нашей первой учительницы Галины Павловны. Звали его Николай Семёнович. Он уже был на пенсии, но пришёл на вступительный экзамен. Позже, мы все его обожали. Мы приходили в гости к Галине Павловне и Николаю Семёновичу, и хорошо помню, что я просто бросалась к нему на шею!) Так вот мама подошла к нему и спросила, слышал ли он её дочку. «А как её фамилия?» — спросил Николай Семёнович и открыл свою тетрадочку, куда он записывал свои впечатления. — «Кушнерова» — ответила мама. Тут его губы растянулись в добрую улыбку, и он ответил маме: «Хорошая девочка! Поступит!». Его пророческие слова мама потом долго вспоминала.
Почему мама так волновалась? Ведь она меня подготовила просто феноменально! Я была выдрессирована, просто, как зверь в цирке! Со мной она на эту тему не говорила, но много лет спустя она мне рассказала: когда она увидела в списке поступающих огромное количество известных имен (в ЦМШ традиционно учились дети советской элиты — в мое время учились 2 дочки Ростроповича и Вишневской, дочка Климова, дочки Горностаевой, Власенко, Наумова, внуки Шостаковича и Ойстраха, сын Мильштейна поступал со мной и т.д.), мама вернулась домой и сказала папе: «Шансов нет. Мы просто не проходим по конкурсу имён»… Но тем не менее, продолжала готовить меня к экзаменам целыми днями. Между прочим, после одного из туров, меня попросили что-то прочитать и написать, так что проверяли и общее развитие. Нечего даже говорить, что я могла уже давно и читать, и писать. Кроме этого фактора, нельзя было скидывать со счетов, что ко всему у меня была ещё и «инвалидность по 5 пункту». Мне с детства говорили: «Чтобы выиграть, ты должна быть на порядок лучше других». Соответственно поэтому мама и подготовила меня на 200 %.
И мама выиграла! Тогда поступивших делили на категории — в 1-й категории были лучшие, потом была 2-я категория, тоже хорошие и они все поступали, и 3-я категория — это были как бы принятые условно. Могли взять, а могли и не взять, зависело и от количества поступивших по первым двум категориям, и ещё не знаю, от чего. Так я поступила в ЦМШ без всякого блата и знакомств первым номером по 1-й категории! Это была блестящая победа мамы и ее метода обучения. Меня взяла в класс, как я уже писала выше, Т.Е. Кестнер, одна из лучших педагогов. Мама, понятное дело, показывала меня ей до экзаменов, и Татьяна дипломатично пообещала: «Если она поступит, то возьму её в свой класс», но ни о какой поддержке речь не шла. Татьяна никогда этого не делала! Но её обещание многого стоило, она не брала в класс не очень способных. Она нам сразу назвала некоторые имена (уже известные), которым она отказала: «Они были недостаточно способными, им просто повезло». Таков был её ответ.
Тогда же мама спросила Татьяну, надо ли заниматься летом. Татьяна ответила: «Ну, как хотите. В нашей школе дети учатся 11 лет. Если Ваша дочь 3 месяца в году не будет заниматься, легко рассчитать, что она будет учиться только 8 лет. Так что думайте, хотите ли Вы, чтобы Ваш ребёнок учился на 3 года меньше, чем все». Ответ предельно ясный. Это было бы и невозможно, ведь Татьяна задавала на лето огромный репертуар, который я и выучивала за 3 месяца каникул. Стало понятно, почему у Татьяны в классе могли учиться только лучшие.
Как я первый раз играла с оркестром
Когда я слышу сегодня о многочисленных детских конкурсах, о выступлениях и гастролях маленьких детей, я неизбежно возвращаюсь в воспоминания о моём музыкальном детстве. Татьяна Кестнер, мой педагог, была необычайно строга. Наверное, класса до шестого я вообще на уроках не говорила ни слова. Только отвечала на вопросы. Она была против «открытых концертов», то есть, концертов на публике. Но за это я по многу раз в год играла на так называемых зачётах. Публики не было, сидели только педагоги. По-моему, за полгода нужно было сыграть один зачет и один экзамен. Поскольку я много и быстро учила, и эту работу нужно было где-то обыгрывать, я играла на зачётах по 3‒5 раз в полугодие. Понятно, с разными программами. Ещё у Татьяны была такая «заморочка» — она никогда не говорила оценки за экзамен. Она просто устраивала «разбор полёта», то есть, строго объясняла, что было не так. А на вопрос об оценке, отвечала: «Тебя не должна интересовать оценка, тебя должно интересовать, как ты играла. Это я тебе и говорю». Ещё Татьяна говорила: «Не бойся сыграть хуже других, бойся сыграть хуже себя». Бывало, что Татьяна меня так обругивала после экзамена, что я думала, что мне поставят 4‒, в потом выяснялось, что у меня чистая пятёрка! Для тех, кто не в теме, поясню систему оценок в нашей школе. На самом деле, она не была пятибалльной в обычном смысле, но она была пятибалльной в «других рамках». Распространенными оценками были, скажем, 5‒ или 4+. Была «чистая пятерка» — это, понятно, лучшая оценка. 5‒ это как бы хорошо, но что-то было не совсем так, или просто педагогам не понравилось. Это было такое небольшое расстройство. Потом была ещё терпимая отметка 4+. Это было как бы ОК, но не для лучших учеников. Потом шла 4. Это уже почти, как тройка, 4– это уже звоночек, что можно вылететь из школы. Троек я не помню. Вот вам и 5-балльная система! Помню, как я бегала к подружкам и просила, чтобы они выяснили у своих педагогов, что мне поставили на экзамене. Один раз я запомнила хорошо. Кестнер вышла из зала после экзамена вместе с Сумбатян. Я её ждала. Татьяна начала мне говорить, что было не так, я начала расстраиваться, и тут Сумбатян вдруг вступает в разговор: «Да чистая пятёрка у тебя!», Татьяна разгневалась и в сердцах сказала: «Тьфу!». Я это на всю жизнь запомнила!
Так вот, если меня даже на прослушивания к концертам ЦМШ в Малом зале консерватории Татьяна не допускала, нечего даже говорить про оркестры! Но моя мама работала тогда на Студии документальных фильмов (ЦСДФ) муз. оформителем (об этом отдельный разговор). И у них, понятное дело, был отличный оркестр — Государственный оркестр Кинематографии. Главным дирижёром тогда был Эмин Хачатурян. Этот оркестр в основном делал записи — и к художественным фильмам, и к документальным, и к мультфильмам. Но и концерты они, наверное, тоже давали (сейчас не помню). Так вот, для какого-то сюжета режиссёр захотел фа-минорный концерт Баха. А я его как раз выучила во втором или в третьем классе. Мама начала осторожно узнавать — кого собираются пригласить… Конечно, в фонотеке было несколько записей этого концерта, в том числе и Татьяны Николаевой. Но эти записи почему-то режиссера не устраивали. В общем, начали подумывать о новой записи… И мама начала «борьбу» за то, чтобы меня взяли на запись, понятно, совершенно бесплатно! Мне она только намекнула, чтобы я не расстраивалась, если не получится. И вроде уже получилось… мама пришла радостная с работы и сказала: «Леночка! Может быть, ты будешь играть концерт Баха с оркестром!». «Ура!» — закричала я и сразу начала прыгать на диване. Но, как говорится, быстро сказка сказывается, да не быстро дело делается. Что-то там с записью не получалось, и я уже об этом забыла. Но через какое-то время, вдруг (как всегда, это театральное «вдруг») студия срочно запросила именно новую запись! И в один прекрасный день, мама меня разбудила таким вопросом: «Леночка! Хочешь играть концерт с оркестром?». Я сразу открыла глаза и вскочила с кровати (обычно я медленно раскачивалась, с детства была «совой») и закричала: «Да! Да! Конечно!» К тому времени я уже сыграла этот концерт на зачёте и некоторое время его не повторяла. Но мы с мамой сразу сели за пианино, и я начала срочно повторять концерт. Записывать надо было СЕГОДНЯ! Помните, как в том анекдоте: «Есть два места на Ваганьковском и одно место в Кремлёвской стене, но ложиться надо сегодня».
Быстро восстановив концерт, мы поехали с мамой на студию в Лиховом переулке. Я взяла с собой любимую игрушку — маленького плюшевого зайчика.
И вот мы в студии оркестра Кинематографии… я в полном восторге и от огромного зала, и от инструментов — сразу побежала к арфе, какая она красивая! Потом к ударным. Осмотрела все инструменты, оставленные музыкантами. В общем, бегала между стульев, пока оркестранты не начали возвращаться после перерыва. Наконец, к пульту подошёл дирижёр, Эмин Хачатурян (племянник Арама). А я все ещё бегала по залу… «Где солист?», — строгим голосом спросил дирижёр, — кто-то из оркестра показывает на меня, бегающую по залу. Хачатурян посмотрел на меня с удивлением: «А ну-ка, пойди сюда! Сыграй что-нибудь», — я тут же подбежала к роялю и начала играть первую часть f-moll’ного концерта Баха. Через несколько тактов он меня останавливает: «Всё понятно! Пишем!». И… начались мои мучения. Я не попадала в руку дирижёра! Если это было бы не так внезапно, а заранее известно, мама бы мне объяснила, что надо играть не точно, когда опускаются руки дирижёра, а с небольшой задержкой! Это называется ауфтактом. Несколько раз мы пробовали, я все время вступала раньше оркестра! Я начала волноваться. Но вдруг мне в голову пришла гениальная мысль! Я стала смотреть не на дирижера, а на скрипача, и сразу точно попала в первую долю! Со второй частью вообще никаких проблем не было, все было записано с первого раза, да и с первой частью (кроме начала) и с финалом проблем больше не было. После окончания записи, из операторской было сказано: «Записано». Мне все пожимали руки, как взрослой, и поздравляли, а на рояле стоял мой маленький плюшевый зайчик и радовался вместе со мной. С той поры я поняла, какое это счастье — играть с оркестром! Сейчас могу только пожалеть, что не так-то много раз мне довелось играть с оркестрами… и сколько всего не сыграно, о чем так мечталось…
Если вы услышите в документальном кино тех лет фа-минорный концерт Баха, то это моя тогдашняя запись.
Ах, да! Было мне 9 лет…
Рассказ о том, как я первый и последний раз в жизни получила первую премию
Училась я тогда в 4 классе ЦМШ. Как я уже писала, моя учительница, Татьяна Кестнер, последовательно оберегала нас, своих учеников, от всякого рода открытых концертов, тем более, от конкурсов. Впрочем, детских конкурсов тогда не было в природе.
Даже и не помню, как так получилось, что Татьяна выставила меня на внутренний ЦМШ-овский конкурс на лучшее исполнение произведений советских композиторов. Наградой было участие в нескольких концертах. Конкурс проходил в трёх возрастных группах: младшая группа — с 1‒3 класс, средняя — с 4‒8 классы (в которую я и попала, и, соответственно, старшая — с 9‒11 классы. Точно помню, что играла я Токкату Хачатуряна и какие-то пьесы Прокофьева. К тому времени я сыграла все 12 пьес из «Детской музыки» и, по-моему, несколько из «Ромео и Джульетты».
Как я рассказывала, в моё время блатом в ЦМШ мало что можно было решить, вот я неожиданно и выиграла 1 премию в средней группе. Радовалась вся моя семья, ну и я, конечно! Это значило, что я, как победитель, уже отобрана к концертам в школе и в Малом зале консерватории.
Настал день торжественного награждения лауреатов. Все пришли нарядные, девочки — в белых фартуках (помните эти белые фартуки на коричневую форму?). Все ждали своих дипломов.
Каково же было моё разочарование, когда о моём первом месте не было ни слова в дипломе! Оказалось, что мама одного мальчика, игравшего в моей группе и получившего 3 место, воспользовавшись тем, что она работала в школе, неожиданно, уже после объявления результатов заявила: «Ну зачем мы будем расстраивать детей и писать какие-то там места? Они же все лауреаты! Давайте всем одинаково и напишем: «За отличное исполнение произведений советских композиторов». Так и сделали.
Так что в моём дипломе и стоит такая формулировка: «Награждается ученица 4-го класса ЦМШ Елена Кушнерова за отличное исполнение произведений советских композиторов». То, что потом только лауреаты 1-х премий играли на концертах, не смягчило удара. Теперь нигде и не найти, какую премию я там получила? Скажите, это не важно? А зачем тогда конкурс устраивать? Все равно, кто-то да огорчится, а кто-то порадуется.
Вот так и закончился для меня мой первый конкурс и единственный в моей жизни, на котором я получила первую премию.
Поступление в консерваторию
К поступлению в консерваторию мы, ученики ЦМШ, готовились с 1 класса. Все 11 лет обучения. У нас, в отличие от всех детей, вопрос «куда идти после школы» не стоял. Может быть, 1% наших выпускников решал идти после окончания школы в другие вузы. А остальные твердо знали с детства, что будут музыкантами.
Моя учительница в ЦМШ Татьяна Кестнер говорила, что поступить в консерваторию — это как пролезть в игольное ушко. И предупреждала: тебе могут на вступительном по специальности поставить 2. Это не означает, что ты плохо играла, а просто тебе говорят таким образом: мы вас не хотим. И всё. Известно было, что особым преимуществом пользовались те, кто поступал с Золотой медалью школы. В этом случае, если тебе удастся на вступительных экзаменах получить все пятерки по профилирующим предметам — специальности, сольфеджио, гармонии и коллоквиуму, где тебя могли спросить, что угодно, то тебя «без экзаменов» возьмут в консу. То есть, не надо будет писать сочинение и сдавать экзамен по истории. Так как вероятность получить на вступлении все эти пятерки, приближалась к нулю, то и смысл этой самой золотой медали был мне непонятен. Во всяком случае, когда мне в 8 классе предложили «идти на медаль», я сразу отказалась.
Мне казалось это все абсурдом. Я и так училась на пятерки по всем предметам. Но если бы где-то и вылезла четверка, это было бы абсолютно неважно. А вот идущих на медаль мучили по полной программе. Все учителя будущего медалиста старались его обязательно вытянуть на эту пятерку, чего бы это ни стоило. Не говоря уже о том, что на последнем бастионе — сочинении, всегда могли поставить 4 (например, тема не раскрыта) и горела твоя медаль синим пламенем. А кроме того, после всех этих мучений, никто не обещал тебе пятерку по специальности на вступительном в консерваторию — ее ставили крайне редко, бывало, вообще одну или две на весь поток.
Так что я выбрала жизнь! Не мучиться из-за этих оценок, а спокойно учиться и готовиться к поступлению.
К моему изумлению, помимо того, что у меня и так вышли все пятерки, я умудрилась и по сочинению на гос. экзамене получить 5. Но медаль мне не полагалась, потому что уговора такого не было.
Сдав 11 выпускных экзаменов в школе на все пятёрки, буквально сразу надо было сдавать эти же 11 экзаменов в консу. Мы все вышли из ЦМШ похудевшие, осунувшиеся, с давлением (которое нам мерили) в среднем 90/60, и вот в такой кондиции мы шли к главным экзаменам нашей жизни. Во всяком случае, тогда нам так казалось.
Подготовленная Татьяной, что по специальности хорошо бы получить хотя бы троечку, я тем не менее усиленно занималась. Татьяне я была обязана своим основным козырем — вместо обязательной одной прелюдии и фуги Баха, представила комиссии на выбор все 24 на выбор. Правда, накануне экзамена в консерваторию, она мне позвонила и просила убрать этот «коронный номер»: «Понимаешь, Лена, — уговаривала меня Татьяна Евгеньевна, — если ты не дай Б-г забудешь что-нибудь, или неудачно сыграешь — это провал. Лучше поставь одну».
На это я ответила: «Татьяна Евгеньевна, во-первых, я не могу выбрать ОДНУ фугу! Я их все люблю, а во-вторых, и в одной фуге я могу что-нибудь забыть или просто неудачно сыграть». В общем, рожденные под знаком Козерога всегда идут до конца.
Тогда было принято, что до экзаменов все показывались профессорам, к которым собирались поступать. Мама, по совету Бори Шацкеса, сына её консерваторского профессора и педагога училища при Консерватории, показала меня его другу Доренскому. Он был впечатлён моей программой — все 24 прелюдии и фуги Баха из 1 тома ХТК, этюд Листа «Блуждающие огни», считавшийся чуть ли не самым трудным, 15 вариаций с фугой Бетховена, «Фантастические пьесы» Шумана, 2-й концерт Чайковского. Доренский меня послушал разок и пообещал взять меня в свой класс, если, конечно, поступлю.
Наступил день экзамена по специальности. Не буду отдельно описывать то волнение, которое мы все испытывали. Боря мне сказал: не волнуйся. Просто донеси до комиссии то, что ты можешь. Какую прелюдию и фугу они выберут, конечно, предсказать невозможно. Если захотят завалить, спросят ре-мажор. С таким напутствием я вышла на сцену Малого зала консерватории. Поклонилась комиссии, сидящей на балконе, села к роялю, жду.
— Бах… сыграйте, пожалуйста, ре-мажор.
«Ну все, — пронеслось у меня в голове, — хотят валить».
Как сыграла, не помню. После Баха попросили, конечно, «Блуждающие огни» и, по-моему, начало Вариаций Бетховена.
Выхожу, там мама. «Сыграла неудачно», — сказала я. Что именно меня не устроило, уже не помню, но было ощущение полного провала.
Оценки за экзамен объявляли не сразу, но слухи отовсюду ползли. Доползли они и до меня — пятерка! «Конечно, — завидовали конкуренты, — это потому что ты всего Баха представила!» — «Ну а чего же вы не представили?», — защищалась я.
В общем, вскоре мы все получили экзаменационный лист с оценками по специальности. Смотрю, а у меня стоит 4! И спросить нельзя. Мы же не должны были знать оценок! Я звоню Доренскому:
— Сергей Леонидович, что мне поставили по специальности?
— Как что? Пять!
— А почему у меня в листе стоит 4?
— Как четыре! У тебя пятерка! Иди, пусть они тебе исправляют!
Иду в экзаменационную комиссию. Говорю — так, мол, и так, не могли бы вы проверить мою оценку? Тут на меня начинают просто орать: «Ходют тут всякие! Работать мешают! Не могли вы знать, что у вас по специальности!». Но всё же полезли проверять… «Ах, да, у вас пятерка, сейчас вот ещё исправлять надо!» Ни извинения, ни-че-го! «Возьмите вашу зачетку» — и швырнули мне мою новую, но уже испачканную зачетку.
Как говорил незабвенный Аркадий Райкин: «Пробка внутрь, настроение, конечно, уже не то». Вот ровно это я и почувствовала. Вместо того, чтобы танцевать на столе танец маленьких лебедей, чувство, как будто на меня ушат грязи вылили.
Чтобы не вдаваться в подробности, просто скажу, что и по сольфеджио, и по гармонии, и даже по коллоквиуму я получила пятёрки. То есть, ситуация невероятная и совсем не ожидаемая. Вот теперь бы мне ох, как помогла золотая медаль, но что об этом! Конъюнктив в прошедшем времени, как известно, не работает. К тому же, Татьяна меня готовила к «худшему варианту».
То, что у меня вышли все пятерки по специальным предметам, ещё ни о чем не говорило. Известны были случаи, когда и таких «засыпали» на истории, благо, это дело нехитрое. Так что пытаюсь собраться с мыслями. В это время звонит телефон: «Это говорят из приёмной комиссии. У вас все пятерки по специальным предметам, вы без дальнейших экзаменов зачислены в консерваторию». У меня поехала крыша, я начала прыгать на диване и танцевать всё, что «под руку попадало». «Ура!», — кричал мой папочка, бабуля утирала слёзы радости. Звоню моей школьной подружке Тане Пикайзен, с которой мы всегда вместе готовились к экзаменам. Кстати, по сольфеджио и гармонии с нами обеими занималась мама, поэтому мы обе были отлично подготовлены. Помню разочарование в голосе Тани: «Это что, мне теперь одной к экзаменам готовиться?»
Но недолго длилось это счастье. На следующий день опять телефонный звонок: «Это из экзаменационной комиссии. Вы же в ЦМШ учились? Мы перепутали. Думали, вы из училища. Если бы у вас был красный диплом училища, то вы были бы освобождены от дальнейших экзаменов. А поскольку вы из школы, вам нужна золотая медаль, а её у вас нет. Так что приходите на экзамены»… Помню мое тогдашнее ощущение. Словно меня сбросили откуда-то с небес без парашюта. Главное, что меня поразило, это несправедливость! Как можно сравнивать красный диплом училища с золотой медалью ЦМШ! Красный диплом — это просто больше пятёрок в окончательном дипломе, чем четвёрок. А у меня в дипломе были ВСЕ пятёрки! А как надо было 4 года убиваться ради этой самой медали, написано выше. В общем, полный упадок сил и настроения, и только Таня порадовалась: «Значит, дальше готовимся вместе!». Кстати, у Тани тоже были пятерки по специальности и по всем музыкальным предметам.
Дальше все помню, как в тумане. Получила за сочинение почему-то четверку. Но это уже не имело значения. И, по-моему, пятерку по истории. В общем, набрала баллов значительно больше, чем требовалось, и была-таки зачислена в консерваторию. Правда, сразу после экзаменов свалилась с высокой температурой. Стресс должен был во что-то такое вылиться. В связи с чем тогдашний декан фортепианного факультета Малинин с глубоким неудовольствием освободил меня от поездки в колхоз. Ну, а с первого сентября начались занятия в консерватории. Мечта реализовалась.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer6/kushnerova/
