(окончание. Начало в №5/2020)
Сергей Ковалев, Андрей Сахаров, Елена Боннэр и Лариса Богораз, 14 января 1987 года
Юрий Тувим (инженер, правозащитник):
«Мы познакомились в Грузии весной 1972 года. Я был там со своей женой, а сестра моей жены тоже приехала в Грузию со своим мужем. Звали её Юня, она была замужем за известным советским ученым Акивой Ягломом. Акива был соучеником Андрея Дмитриевича, они вместе учились в университете, в одной группе…
А потом, в 1973-м, Эма Коржавин уезжал, я пошел на его проводы, и там они были. Андрей Дмитриевич спросил: «Чего ж вы к нам не заходите?» После этого я стал заходить. Первый раз, когда я к ним ехал, было очень тревожно: как это всё пройдет?
Эта семья жила в постоянной осаде, там всё время были многочисленные правозащитники, какие-то ходоки, всё время разговоры, которые длились часами. Я видел, что Андрей Дмитриевич уставал. Несколько раз было, что я отзывал человека из кухни: «Дорогой, сваливай отсюда, хватит». Вся жизнь вертелась вокруг обысков, арестов, репрессий. Помню, как Войнович рассказывал Андрею Дмитриевичу, как его в Метрополе КГБ-шники отравили сигаретами. Я тогда познакомился с Войновичем. Я познакомился с Лидией Корнеевной Чуковской когда она была у Сахарова.
Был случай в октябре 1973-го с «Черным сентябрем», когда так называемые арабы обрезали Сахарову телефон и угрожали ему. Я тогда врезал им глазок в дверь, но они никогда глазком не пользовались, дверь у них всегда была не заперта.
Когда Андрей Дмитриевич голодал, — это был июнь 1974 года, эта его первая 6-дневная голодовка, приуроченная к приезду Президента США Никсона, была за освобождение женщин-политзаключенных, в защиту находящихся в заключении Владимира Буковского, Валентина Мороза, Игоря Огурцова, Леонида Плюща, немцев, осужденных за участие в демонстрации за право на эмиграцию, узников психиатрических больниц — Елена Георгиевна была в глазной больнице, в Москве. И там ее институтская подруга, которая работала в другом отделении этой же больницы, сказала ей, чтобы она сматывалась, ибо ее лечащий врач будет заменен на совершенно неизвестного человека. Так просил передать лечащий врач, которого убирают. Боннэр в больничном халате и тапочках уезжает домой. Глазная болезнь прогрессирует. Она получает приглашение в Италию для лечения. Подаются документы для оформления визы, а по почте приходит письмо из Норвегии. Андрей Дмитриевич показал мне это письмо. В конверте была вырезка из какого-то журнала или газеты. На ней был изображен человеческий череп, в глазницы которого вколоты ножницы. На письме был обратный адрес и, по-моему, шведские корреспонденты установили, что да, этот человек писал письмо Сахарову, но в письме он просил Сахарова помочь его родственникам выехать в Норвегию. Конечно, в ГБ из конверта выкинули письмо и вложили вырезку с ножницами глазах. Так они жили.»
Марти Хейфец (врач, в основном общался с Еленой Боннэр после войны, будучи курсантом Военно-Морской Медицинской Академии в Ленинграде, общался и позже, в конце жизни Е.Г. переписывалась с ним):
«Это было в городе Кирове в 43-м году. Я был курсантом первого курса Военно-морской медицинской академии, которая во время войны была эвакуирована в Киров. Один из курсантов моего взвода, Мишка Биргер, был знаком с Еленой Боннэр до войны. Она ему написала, что прибывает в такой-то день со своим военно-санитарным поездом. Даже сказала, какой вагон. Мы взяли с ним увольнительные и пошли на вокзал. К тому времени, как мы пришли, поезд уже прибыл. Раненых уже развезли по госпиталям. С Биргером она поздоровалась, как со старым знакомым, а мне протянула руку и сказала: «Люся».
Мы поговорили примерно с полчаса. Затем она показала нам вагон — нас поразила его чистота. Это был 43-й год, а всё было чисто, хорошо. И встретились мы с ней уже в 45-м году в Ленинграде. Академию перевели обратно в Ленинград, как только кончилась блокада. Она опять связалась с Биргером.
Мы пошли к ней уже домой, жила Люся… Можно дальше я буду говорить Люся? Жила Люся на улице Гоголя. По-моему, это было здание, перестроенное из гостиницы под коммуналки. И вот мы — я, Мишка, ещё несколько курсантов (например, Серега Филиппов) — мы были вхожи в её дом, она нас приглашала к себе. Вся её компания, с которой она встречалась — это ленинградские поэты военного времени. Там были Сергей Орлов, Михаил Дудин, по-моему — Леонид Хаустов, Павел Шубин — но тут я не уверен.
Она нас звала на посиделки с этими поэтами. Поэты были не прочь выпить, иногда хорошо, но главным во всех этих вечерах были стихи. Они беспрерывно читали стихи и очень внимательно прислушивались к мнению Люси. Она блестяще знала поэзию. Однажды мы с ней вечером гуляли вокруг Исаакиевского собора. Мы гуляли полчаса, и она беспрерывно, конечно, без всяких бумажек читала стихи ленинградского поэта Павла Шубина…
Она была исключительно смелой: с группой курсантов мы шли по Невскому проспекту. Какой-то мужик нас увидал и проехался по национальному вопросу. И получил от неё по уху мгновенно. Нас, правда, было три или четыре человека. Не сомневаюсь, что она и одна бы врезала.»
Татьяна Янкелевич (дочь Елены Боннэр):
«Мама брала меня с собой в Москву, когда с Лидией Густавовной [Суок-Багрицкой] составляли книжку стихов Севы Багрицкого. В эту книжку вошло стихотворение Мандельштама [Щегол]. Мама помнила его на память, он был прочитан ей Севой. Может быть, из некоторого хулиганства он его выдал за свой, или, может быть, ничего не говорил, а она решила, что автор — Сева. Севины стихи Лида и мама в основном восстанавливали по памяти. Мама помнила очень много. Многие стихи Севой были написаны уже после того, как Лиду арестовали…
Помню, в детстве ещё, когда мы жили в Ленинграде, бабушка спорила с мамой о том, что не нужно мне давать читать некоторую литературу: что я, например, ещё слишком мала, чтобы читать «Яму» Куприна, про притон проституток. Мама считала, что если я не пойму, это мне не сможет повредить, а если пойму — значит, могу и читать. И так практически во всем, не было никакого ханжества. Никакие книжки не навязывались, но мамино мнение для меня всегда было безусловным. Если она говорила что-то прочесть, это не предписывалось, но я знала, что мне будет интересно.
У нас часто были разговоры про песни. Скажем, появился Окуджава, слушаем его песни на магнитофоне. (Папа шутливо обижается. «Ты живешь не со мной, а с Окуджавой» — говорит маме). Мама часто меня спрашивала — не только о песнях Окуджавы, но и о стихах — какую строчку я считаю главной. Помню — я была подростком — говорили с ней о песне Городницкого: «От злой тоски не матерись, сегодня ты без спирта пьян, / На материк, на материк ушел последний караван/ … Не пухом будет мне земля, а камнем ляжет мне на грудь…» — что она перекликается с Цветаевским «Я так не хотела в землю // с любимой моей Земли…»…
Мама любила все астрономические явления: затмения луны, солнца. Мы с детства были к этому приучены. Папа по этому поводу ворчал на маму, а потом бабушка ворчала так же на меня: «Что ты детей поднимаешь в два часа ночи!». Когда Андрей Дмитриевич был в ссылке, а мама ещё нет, она с Лизой специально ездила куда-то на Черное море, чтобы там наблюдать полное солнечное затмение в 1981 году — но была плохая погода, и ничего не было видно. Только страшно кричали птицы.
Мама любила смотреть на звезды. Всегда перед сном мама любила посмотреть на небо. Думаю, это её увлечение нравилось Андрею Дмитриевичу…
Причиной самого главного разочарования в конце её жизни, мне кажется, была мысль, что Сахаров не нужен России. Это воспринималось ею как крах её жизни и её дела…
Самые дорогие и какие-то пронзительные воспоминания уходят далеко в детство и давно стали частью меня. Это — огонь в камине, печке, или костре, а еще сумерки или иней.
Мы с мамой сидим у печки в нашей комнате на Фонтанке. Комната большая, и у нее есть маленький закуток, где стоит печка. Мама топит ее, я сижу рядом на маленьком черном стульчике, когда-то принадлежавшем моей прабабке, в честь которой я названа. И стульчик, и круглый детский столик описаны в «Дочки-матери» — это часть мебели маминого детства. От печки идет блаженное тепло, поленья, сгорая, прогорая, создают фантастические пейзажи, загадочные картины, в которые я готова смотреть бесконечно. Мама, кажется, тоже. Мы сидим рядом, кажется, даже не разговаривая. »
***
6. Елена Боннэр, Выступление на конференции «Фридом Хаус», Осло, 19 мая 2009 г.
Дамы и господа! Дорогие друзья!
В приглашении на эту конференцию ее президент господин Тор Халворссен попросил меня рассказать о моей жизни, страданиях, которые я перенесла, и как получилось, что я это все вынесла. Но мне это кажется сегодня не очень нужным. Поэтому совсем кратко.
В 14 лет осталась без родителей. Отца расстреляли, маму на 18 лет отправили в тюрьму и ссылку. Нас опекала бабушка. Поэт Владимир Корнилов, человек такой же судьбы, написал: «И казалось, что в наши годы вовсе не было матерей./Были бабушки». Таких детей были сотни тысяч. Илья Эренбург назвал их «странные сироты тридцать седьмого».
Потом была война. Мое поколение она вырубила почти под корень, но мне повезло. Я вернулась с войны. Пришла в пустой дом — бабушка умерла в блокадном Ленинграде. Потом коммуналка. Шесть полуголодных лет медицинского института, любовь, двое детей, бедность советского врача. Но не одна я была такая. Все так жили. Диссидентство. Ссылка. Но — мы были вдвоем! И это было счастье.
Сегодня, подводя итоги (в 86 лет итоги надо подводить каждый прожитый день), я могу о своей жизни сказать тремя словами. Жизнь была типична, трагична и прекрасна. Кому надо подробности — читайте две мои книги — они переведены на многие языки. Читайте «Воспоминания» Сахарова. Жаль, что не переведены его «Дневники», изданные в России в 2006 году. Видимо, у Запада интереса к Сахарову нет.
Не очень интересна Западу и сама Россия, в которой уже нет выборов, нет независимого суда, нет свободы печати. Страна, в которой регулярно — почти ежедневно — убивают журналистов, правозащитников, мигрантов. И такая коррупция, какой, кажется, никогда и нигде не было. А что в основном обсуждают западные массмедиа? Газ и нефть, которых у России много. Это ее единственный политический козырь, его она использует как инструмент давления и шантажа. И еще одна тема не сходит со страниц газет — кто правит Россией? Путин или Медведев? Да какая разница, если Россия полностью потеряла тот импульс демократического развития, который, как нам тогда померещилось, был у нее в начале 90-х годов. Такой она и останется на десятилетия, если не случится каких-либо значительных катаклизмов.
За годы, прошедшие с момента падения Берлинской стены, весь мир неимоверно –исторически чрезвычайно быстро — изменился. А вот стал ли он лучше, благополучней для шести миллиардов восьмисот миллионов человек, населяющих нашу маленькую планету? На этот вопрос, несмотря на все новые достижения науки и техники, на тот процесс, который в привычной терминологии мы называем прогрессом, никто однозначно ответить не может. Мне кажется, что мир стал более тревожным, более непредсказуемым, более хрупким. Эта непредсказуемость, тревога и хрупкость в разной степени ощущается и всеми странами, и каждым человеком в отдельности. И жизнь общественная и политическая становится все более и более виртуальной, как картинка на дисплее компьютера.
При этом внешний фон жизни, формируемый телевизором, газетой или радио, прежний — конференциям, саммитам, форумам, различным конкурсам — от красоты до поедания бутербродов — нет числа. На словах сближение, а в реальности — разобщение.
И это не потому, что вдруг грянула экономическая депрессия и к ней вдобавок свиной грипп. Это началось 11 сентября. Вначале гнев и ужас вызывали террористы, обрушившие Башни-близнецы, их подельники в Лондоне, Мадриде и других городах, шахиды, взрывающие себя на заведомо мирных объектах вроде дискотеки или свадьбы, семьям которых за это Саддам Хуссейн платил по 25 тысяч долларов. А позже во всем виноватым стал Буш и, как всегда, евреи, то есть Израиль. Пример — Дурбан-1, и рост антисемитизма в Европе, отмеченный несколько лет назад в выступлении Романо Проди. Дурбан-2 и главный спикер Ахмадинеджад предлагает уничтожить Израиль.
Вот об Израиле и евреях я и буду говорить. И не только потому, что я еврейка, но в первую очередь потому, что Ближневосточный конфликт в течение всего времени, прошедшего с окончания Второй мировой войны, является плацдармом политических игр и спекуляций больших держав, арабских стран и отдельных политиков, стремящихся на так называемом «мирном» процессе подтвердить свое политическое имя, а может, и получить Нобелевскую премию мира. Когда-то она была высшей нравственной наградой нашей цивилизации. Но после декабря 1994 года, когда одним из трех ее новых лауреатов стал Ясир Арафат, ее этическая ценность сильно поколебалась. Я не всегда радостно воспринимала очередной выбор Нобелевского комитета норвежского стортинга, но этот меня поразил. И до сих пор я не могу понять и принять то, что Андрей Сахаров и Ясир Арафат, теперь оба посмертно, являются членами одного клуба нобелевских лауреатов.
Во многих публикациях (в «Размышлениях», в книге «О стране и мире», в статьях и интервью) Сахаров писал и говорил об Израиле. У меня есть небольшая статья об этом, верней даже не статья, а свод цитат. Если ее опубликуют в Норвегии, то многие норвежцы будут удивлены тем, как резко их сегодняшний взгляд на Израиль расходится с взглядом Сахарова. Вот несколько из них: «Израиль имеет безусловное право на существование», «имеет право на существование в безопасных границах», «все войны, которые вел Израиль — справедливые, навязанные ему безответственностью арабских лидеров», «на те деньги, которые вкладываются в проблему палестинцев, давно можно было их расселить и благоустроить в арабских странах».
Все годы существования этой страны идет война. Несколько победных войн, несколько войн, в которых Израилю не давали победить. И каждый — буквально каждый день — ожидание теракта или новой войны. Уже были и «Ословские мирные инициативы», и «Рукопожатие в Кемп-Дэвиде», и «Дорожная карта», и «Мир в обмен на землю» (земли всего ничего: с одного края в ясную погоду невооруженным глазом виден другой).
Теперь в моде новый (старый, между прочим) мотив: «Две страны для двух народов». Вроде хорошо звучит. И нет противоречий внутри миротворческого квартета, в который входят США, ООН, Европейский Союз и Россия («великий миротворец» с ее чеченской войной и Абхазско-Осетинской провокацией). Но при этом и Квартет, и арабские страны, и палестинские лидеры (и Хамаз, и Фатх) предъявляют Израилю несколько требований. Я буду говорить только об одном из них — требовании принять палестинских беженцев. И здесь необходимо немного истории и демографии.
По официальному статуту ООН беженцами считаются только те, кто бежал от насилия и воин, но не их потомки, родившиеся на другой земле. Когда-то и палестинских беженцев, и еврейских беженцев из арабских стран было приблизительно равное число — порядка 700-800 тысяч. Евреев (около 600 тысяч) принял новорожденный тогда Израиль. ООН официально признала их беженцами (резолюция 242), но никогда им не помогала. Палестинцы же считаются беженцами не только в первом, но во втором, третьем и теперь уже четвертом поколении. По данным Ближневосточного агентства Организации Объединенных Наций для помощи палестинским беженцам и организации работ (БАПОР), число зарегистрированных палестинских беженцев выросло с 914,000 в 1950 до 4х миллионов 600 тысяч человек и продолжает расти. Все эти люди в настоящее время имеют права палестинских беженцев, включая право на получение гуманитарной помощи.
Общее население Израиля около 7 с половиной миллионов из них два с половиной — этнические арабы, называющие себя палестинцами. Представьте себе Израиль, когда туда вольются еще пять миллионов арабов, и число арабов в нем будет существенно превышать число евреев. А рядом будет создано палестинское государство, полностью очищенное от евреев, потому что кроме требования о возвращении в Израиль палестинских беженцев, выдвигается также требование очистить от евреев и передать палестинцам Иудею и Самарию, а в Газе на сегодня уже нет ни одного еврея.
Итог получается и странным и пугающим, не потому, что Израиль будет фактически уничтожен — не то время и не те евреи. Он пугающ тем, какая короткая память у высокого миротворческого Квартета, у руководителей государств, которые Квартет представляет, и у народов этих государств, если они подобное допустят. Ведь их план «Два государства для двух народов» — это создание одного государства, этнически чистого от евреев, и второго, где потенциально также будет возможность создать такое же. Юден Фрай — Святая земля. Мечта Адольфа Гитлера наконец-то осуществится. Вот и думайте те, кто еще не потерял способность думать, где и в ком сегодня сидит фашист?
И еще один вопрос давно как гвоздь сидит во мне. Он к моим коллегам-правозащитникам. Почему судьба израильского солдата Гилада Шалита[11] в отличие от судьбы заключенных Гуантанамо вас не волнует?
Вы добились возможности посещать Гуантанамо представителями Красного креста и прессы, юристами. Вы знаете условия их содержания, быта, питания. Вы встречались с теми, кто подвергался пыткам. Итогом ваших усилий стало запрещение пыток и закон о закрытии этой тюрьмы. Президент Обама подписал его в первые дни своего пребывания в Белом доме. И хотя он так же, как и Президент Буш до него, не знает, что дальше делать с узниками, можно надеяться, что новая администрация что-нибудь придумает.
А за два года, которые Шалит находится в руках террористов, мировое правозащитное сообщество ничего не сделало для его освобождения. Почему? Он — раненый солдат — полностью подходит под действие Женевской Конвенции о защите прав военнослужащих. В ней четко сказано, что заложничество запрещено, что к пленным, тем более к раненым, должны допускаться представители Красного креста, и много еще чего там сказано о его правах. То, что представители Квартета ведут переговоры с теми, кто держит Шалита неизвестно где и неизвестно в каких условиях, наглядно демонстрирует их пренебрежение к международным правовым документам, об их полнейшем правовом нигилизме. А правозащитники тоже не помнят о таких документах?
И еще я думаю (кому-то это покажется наивным), что первым крохотным, но реальным шагом к миру должно стать освобождение Шалита. Именно освобождение, а не обмен на тысячу или тысячу пятьсот заключенных, находящихся в израильских тюрьмах по приговорам судов за реальные преступления.
И возвращаясь к моему вопросу — почему молчат правозащитники — я не нахожу другого ответа, кроме: Шалит — израильский солдат, Шалит — еврей. Значит, опять сознательный или неосознанный антисемитизм. Опять фашизм.
Прошло 34 года с того времени, когда я в этом городе представляла на церемонии вручения Hобелевской премии мира моего мужа Андрея Сахарова. Тогда я была влюблена в эту страну. Прием, оказанный мне здесь, запомнился мне навсегда.
Сегодня я испытываю тревогу и надежду (так Сахаров назвал свое эссе, написанное для Нобелевского комитета в 1977). Тревогу — из-за нарастающего во всей Европе, а возможно и дальше, антисемитизма и анти-израилизма. И все же надежду, что страны и их руководители и люди повсюду вспомнят и примут этический завет Сахарова: «В конечном итоге нравственный выбор оказывается самым прагматичным».
***
7. Предисловие
«Кто не жалеет о распаде СССР, у того нет сердца, кто думает, что можно вернуться обратно, у того нет ума», — сказала Елена Боннэр в одном из интервью начала 1990-х. Сейчас уже невозможно выяснить, она ли или кто-то другой автор этой летучей фразы, давно ставшей фольклором и, согласно поисковику, не раз повторенной к месту самыми разными людьми, включая лидеров России, Украины, Казахстана. Елена Георгиевна Боннэр (1923–2011) без сомнения дитя СССР в его двух, говоря обобщенно, самых характерных ипостасях: замечательные идеалы дружбы, взаимопомощи, равенства между людьми (никакого расизма, национализма, никаких простых и знатных, богатых и бедных) — это с одной стороны. А с другой стороны чудовищное несоответствие этих идеалов с реальностью, в которой жили, умирали и умерщвлялись граждане первой в мире страны победившего социализма. И Люся Боннэр еще подростком оказалась в эпицентре этого непостижимого несоответствия, включая самые страшные его проявления.
Этот трагический разлом — удел многих честных представителей тех советских поколений. Однако героиня этой книги — дело особое, фигура, по-своему, уникальная, и до сих пор остающаяся во-многом загадочной. Действительно, кто еще мог бы превратить аудиенцию (ноябрь 1975 г.)[12] у Папы Римского Иоанна Павла II в чтение великой русской поэзии. Папа, которого в детстве приобщил к стихам Некрасова и Надсона живший у них в доме русский студент, вспоминал первую строчку, а Е.Г., как она рассказывала, читала стихотворение до конца: «От ликующих, праздноболтающих, / Обагряющих руки в крови / Уведи меня в стан погибающих / За великое дело любви» (Некрасов, «Рыцарь на час»). И продолжалось это более часа к огромному удовольствию высоких участников встречи. Или примеры иного рода: выступления Елены Боннэр в Осло 11-12 декабря 1975 г. — в рамках церемонии получения ею Нобелевской Премии Мира Андрея Сахарова[13]. Только очень незаурядный человек мог найти такие точные и масштабные слова. «Она ведь всё это сама придумала!», — сказал мне Андрей Дмитриевич с восхищением, когда мы встретились с ним на семинаре в ФИАНе через несколько дней после его возвращения из Вильнюса[14].
Это к вопросу об уникальности нашей героини. А теперь о ее до сих пор не разрешенной загадке. Впрочем, это загадка всего предперестроечного завершающего периода существования СССР. Просто в судьбе Е.Г. Боннэр эти странности проявились очень наглядно. И правда, как объяснить, что после высылки Сахарова в Горький 22 января 1980 г. Елене Георгиевне разрешили не только сопровождать его, но вернуться, дать пресс-конференцию иностранным журналистам и, главное, потом 4 года и 3 месяца, до момента задержания в аэропорту Горького 2 мая 1984 г., совершить множество челночных поездок Горький-Москва-Горький… Благодаря чему, ссыльный Сахаров имел возможность и продолжал выступать по острым общественным вопросам, включая вопросы ядерного разоружения. Всё это было сопряжено с немалыми трудностями и тем не менее продолжалось, несмотря на весьма чувствительные «крысиные» (вспомним гамлетовское: «Крысы, крысы!») укусы и издевательства вроде постоянного шурования в квартире в отсутствие хозяев — с пропажей личных вещей, воровства рукописей, порчи автомобиля, пресечения контактов с людьми, травли и т.п.[15] И как понять, что человек, которому высшие руководители СССР дают характеристики: «Зверюга в юбке, ставленница империализма», «Злобы у нее за последние годы прибавилось», «Вот что такое сионизм» (М.Зимянин, Г.Алиев, М.Горбачев — из стенограммы заседания Политбюро ЦК КПСС 29 августа 1985 г.[16]) получает эксклюзивное разрешение на выезд из ссылки в Горьком в США для проведения операции на сердце? Известно, что это решение «продавил» через Политбюро Горбачев, избранный Генеральным секретарем ЦК КПСС в апреле того же года. Он же полтора года спустя, в конце декабря 1986 года, вернул Сахарова и Боннэр в Москву. Но остается вопрос: почему такое внимание к личности Елены Георгиевны на высшем политическом уровне СССР?
Подобных вопросов, и не только про Елену Боннэр, немало. Почему Александра Солженицына за публикацию за рубежом его великого «ГУЛАГа» не посадили, а в феврале 1974 г. выслали из страны? Известно, что эта дилемма также обсуждалась на заседании Политбюро. Да, всё это было — лагеря и ужасы карательной психиатрии, а в ряде случаев и убийства оппозиционеров. Но почему при этом многим диссидентам предлагали альтернативу: либо лагерь, либо эмиграция по приглашению из Израиля? «Андрей Дмитриевич, почему Вас «случайно» не задавят на улице как Михоэлса? Мир пошумит недельку, а потом забудет. Наверняка такие предложения поступают. Кто там в Кремле заступается?», — спросил я Сахарова во время первой антисахаровской кампании в августе-сентябре 1973 г. (эта кампания, начавшаяся известным письмом 40 академиков, была ответом власти на интервью Сахарова иностранным журналистам 21 и 23 августа 1973 г., в которых он заявил, что «экономическая разрядка» при отсутствии демократических реформ в СССР представляет угрозу международной безопасности и «может привести к заражению мира тем злом, которое гложет Советский Союз» [17]). На мой вопрос про «заступников» в Кремле Сахаров ответил примерно так: «мы не должны об этом думать; наше дело настаивать на открытости, демократизации, соблюдении прав человека, и результаты, возможно, последуют». Андрей Дмитриевич понимал, что у загнивающей системы, каковой был СССР периода застоя, есть только два пути — гибель или обновление. А значит и в высшем руководстве СССР могли быть люди, это понимающие, т.е. «реформаторы». Но были и «вечно вчерашние», те, кто ничего не понимал и не желал «поступаться принципами»[18]. «Подковерные» противоречия, противоборство, «перетягивание каната» на высшем уровне в Кремле и приводило, как можно предположить, к указанным выше и ко многим другим «странностям». К сожалению, консерваторы — те самые, кто распространял во времена СССР и даже сегодня продолжают распространять грязь и клевету в адрес А.Д. Сахарова и Е.Г. Боннэр[19], оказались достаточно сильны, чтобы серьезно затормозить реформы, что и сделало гибель СССР неизбежной. А «последний гвоздь» они вбили путчем августа 1991 года.
В связи с явной неординарностью, значимостью и силой личности Елены Боннэр представляется уместным здесь же, не откладывая, дать ответ на главную «грязь и клевету» о «подкаблучнике» Сахарове, ставшим «матерым антисоветчиком» под влиянием этой «зверюги в юбке». Я познакомился с Сахаровым в начале 1968 г., довелось обсуждать с ним разные вопросы, не только физику, был я в марте 1969 г. на похоронах его первой жены Клавдии Алексеевны Вихиревой (1919-1969), знаю, как тяжело перенес эту утрату Андрей Дмитриевич. Сахаров познакомился с Еленой Боннэр через 1,5 года, а поженились они через три года после той утраты. Так вот, в «диссидентских» демонстрациях в День Конституции 5 декабря на Пушкинской площади Сахаров участвует с 1966 года [20], а его знаменитые «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» 1968 года (изданные к 1970 году на Западе общим тиражом 18 миллионов экз.) печатала для Сахарова машинистка ядерного центра «Арзамас-16» (г. Саров), а среди первых их слушателей была Клава Вихирева. И «безумное» (с точки зрения «ядерного» окружения и руководства А.Д. Сахарова) решение запустить рукопись «Размышлений» в самиздат под своим реальным именем Сахаров принял задолго до знакомства с Еленой Боннэр. «Почему Вы решили обратиться за рубеж?», — спросил мой отец Сахарова, после того, как в начале июля 1968 г. «Размышления» появились в западной прессе, что вызвало шок в Кремле, в Средмаше [21] и, конечно, у них в ядерном центре в Сарове. «Я обратился к тем, кто готов меня слушать», ответил Андрей Дмитриевич [22]. И ответ этот был математически точным, потому что за год до того основные идеи «Размышлений» о необходимости договариваться с США о ядерном разоружении, о том, что продолжение конфронтации грозит гибелью человечества, Сахаров изложил в письме на имя главного партийного идеолога СССР М.А. Суслова. И получил, как обычно, ничего не значащую отписку, после чего и принял решение обратиться «к тем, кто готов его слушать».
И вряд ли под влиянием Люси Боннэр Сахаров произнес свой «неуместно-пацифистский» тост на банкете в честь успешного испытания сверхбомбы 22 ноября 1955 г. В ответ на этот тост руководитель испытаний маршал Неделин [23] рассказал скабрезную шутку, смысл которой: вы — ученые создавайте эти изделия, а как их применять мы без вас разберемся. Как они умеют «разбираться» наглядно показала трагедия 24 октября 1960 года, когда по вине М.И. Неделина, бывшего тогда Главкомом ракетных войск стратегического назначения, по причине нарушения им элементарных норм техники безопасности заживо сгорели он сам и более ста участников испытаний [24]. Сахаров в течение 20 лет находился внутри этой системы, внутри треугольника: военно-промышленный комплекс — высший генералитет СССР — высшее партийное руководство страны, и не было у него никаких иллюзий по поводу понимания правил техники безопасности людьми, палец которых — на ядерной кнопке. И задолго до знакомства с Еленой Боннэр он сознавал, что спасти человечество от термоядерного конца могут только реальные внутренние реформы в СССР. Конечно, и Сахаров, и Курчатов, и Харитон, и другие пионеры советского ядерного проекта, включая моего отца, создавали страшное оружие, движимые высоким патриотическим чувством, сознанием крайней необходимости восстановить стратегическое ядерное равновесие с США. Однако, представляется, что Сахаров был единственным в СССР, кто не только сознавал всё возрастающую неустойчивость «равновесия страха», угрожающую самому существованию человечества, но готов был практически действовать, чтобы предотвратить катастрофу.
И ведь что удивительно: эта чудовищная опасность действительно была устранена в конце 1980-х годов, когда в результате российско-американских договоренностей о сокращении ядерных вооружений человечество сделало шаг назад от термоядерной пропасти. А эти спасительные договоренности стали возможны только благодаря изменению мирового общественного климата под влиянием правозащитной деятельности Андрея Сахарова, Елены Боннэр, других советских правозащитников, их борьбы за каждого конкретного человека, ставшего жертвой тоталитарной системы.
Нет, Сахаров заведомо не был «подкаблучником». И если этот на вид не очень уверенный в себе, немного заикающийся, постоянно размышляющий и практически никогда не вступающий в спор человек что-то для себя решал, то это был абсолютный кремень. Елена Георгиевна наглядно это описала в эссе «Четыре даты»[25] — в связи с ее и Софьи Васильевны Каллистратовой[26] безуспешными попытками отговорить его от заявления о возможной причастности КГБ к взрывам в московском метро в январе 1977 года.
Андрея Сахарова и Елену Боннэр многое объединяло. Это и готовность откликнуться на просьбу о помощи, и общее понимание того, что называется емким словом «справедливость», и то, что в основе этого понимания были нравственные установки семьи (интересно, что у каждого из них была любимая бабушка — главный человек детства), это и любовь к поэзии (но если Елена Георгиевна — энциклопедия и русской классической, и советской поэзии, то Андрей Дмитриевич до знакомства с ней обитал, главным образом, в XIX веке — там, где Пушкин). Однако, если мы от вопросов культуры, гуманизма и помощи конкретным людям перейдем к вопросам военно-политическим, то тут Сахаров был, пожалуй, единственным экспертом среди правозащитников-диссидентов 1960-1980 годов, причем таким экспертом, мнения которого внимательно изучались и учитывались в высших правительственных кругах СССР и США.
Необходимо отметить еще одно обстоятельство — общее для этих двух уникальных людей: волею судьбы и Андрей Дмитриевич, и Елена Георгиевна были лично знакомы с теми или иными высшими руководителями СССР. Для А.Д. Сахарова, благодаря его особой роли в советском ядерном проекте, — это знакомство с Л.П. Берия, Н.С. Хрущевым, Л.И. Брежневым, не говоря уже о многих руководителях более низкого ранга. Для Е.Г. Боннэр — это в первую очередь близкая дружба ее отца Г.С. Алиханова с А.И. Микояном[27], с которым они вместе боролись за установление советской власти в Закавказье и который более 30 лет был членом Политбюро ЦК КПСС. После того, как родители Е.Г. Боннэр были арестованы, А.И. Микоян в 1939 году предлагал усыновить ее и младшего брата. По его инициативе мать Елены Георгиевны Руфь Григорьевна Боннэр оказалась в числе первых реабилитированных — еще в 1954 г. и получила квартиру в Москве. Он же предложил Е.Г. Боннэр войти в состав советской врачебной миссии в Ираке в 1959-1960 годах (см. об этом в Приложении 7), отсюда и необычные для простого советского человека разрешения на зарубежные поездки к друзьям матери и отца коминтерновцам в Польшу (1964 г.), к родственникам— коммунистам во Францию (1968 г.). Брак с А.Д. Сахаровым в январе 1972 г. поместил Е.Г. Боннэр в фокус внимания высшего политического руководства СССР, что, возможно, было некоторой защитой от прямой физической расправы, но одновременно сделало Е.Г. Боннэр и ее детей заложниками общественной деятельности Сахарова, в том числе стало невозможным ее лечение в СССР («Мы не знаем, что с Вами хотят сделать. Но Вам необходимо срочно выписаться, как сумеете, под каким угодно предлогом!», см. стр. 98).
Прежде, чем перейти к последовательному рассказу о жизненном пути нашей героини — одна незабываемая картинка, где-то конца 1970-х годов. Сидим мы вечером втроем на знаменитой кухне квартиры 68 на ул. Чкалова дом 48-Б, пьем чай. Разговор, естественно, о вещах тяжелых: арестованы создатели Московской хельсинкской группы (МХГ)[28] Юрий Орлов, Александр Гинзбург, Анатолий Щаранский, Мальва Ланда, аресты продолжаются, никаких надежд на будущее, возможность разумного реформирования СССР представляется иллюзорной. Я в своем духе пытаюсь сказать что-то обнадеживающее[29]. Андрей Дмитриевич, в основном, молчал, но, когда в разговоре возникло слово «невозможно», он улыбнулся и произнес: «и невозможное возможно». А Елена Георгиевна тут же наизусть прочитала это знаменитое стихотворение Блока «Россия» с начала до конца:
Опять, как в годы золотые,
Три стертых треплются шлеи,
И вязнут спицы расписные В расхлябанные колеи…
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые, —
Как слезы первые любви!
Тебя жалеть я не умею
И крест свой бережно несу…
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!
Пускай заманит и обманет, —
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты…
Ну что ж? Одно заботой боле —
Одной слезой река шумней
А ты все та же — лес, да поле,
Да плат узорный до бровей…
И невозможное возможно,
Дорога долгая легка,
Когда блеснет в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка,
Когда звенит тоской острожной
Глухая песня ямщика!..
Борис Альтшулер
Январь 2017 г.
***
Примечания
[1] https://ast.ru/book/andrey-sakharov-elena-bonner-i-druzya-zhizn-byla-tipichna-tragichna-i-prekrasna-838975/
[11] Гилад Шалит — солдат армии обороны Израиля, похищенный террористами на территории Израиля в 2006 г. и через 5 лет освобожденный в рамках сделки в обмен на 1027 палестинских заключённых, более 400 из которых осуждены израильским судом по обвинению в терроризме и убийстве около 600 израильтян
[12] Эту встречу, как и две другие в 1985 и 1989 годах (последняя совместно с А.Д. Сахаровым), организовала близкий друг Иоанна Павла II Ирина Алексеевна Иловайская-Альберти (1924-2000), главный редактор газеты «Русская мысль» в 1979-2000 гг. — Сост.
[13] Сам А.Д. Сахаров, вместе с друзьями-правозащитниками, был в эти дни в Вильнюсе перед зданием суда, где судили Сергея Ковалева. — Сост.
[14] «Без меня она никогда не меняет ни одного слова в моих документах и рукописях (единственное исключение — Нобелевская лекция, которая оказалась недоработанной…)», — А.Д. Сахаров, «Воспоминания» [3] стр. 484. — Сост.
[15] «Похороненным заживо» Сахаров стал после того, как Елену Георгиевну в мае 1984 г. заперли в Горьком, что, наряду с понятным желанием спасти свою жену, явилось причиной двух его мучительных голодовок в 1984 и 1985 гг — Сост.
[16] http://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=2124
[17] «Андрей Сахаров. Pro et contra» ([8], стр. 88-99). — Сост.
[18] Ср. показательную статью начала перестройки: Нина Андреева «Не могу поступаться принципами» («Советская Россия», 13 марта 1988 г.). — Сост.
[19] См. стр. 120-128. В 2003 г. в издательстве «ЭКСМО — Алгоритм» была переиздана вышедшая в начале 1983 г. книга Н.Н. Яковлева «ЦРУ против СССР», в которой «достается» не только Сахарову и Боннэр, но многим другим. Вот, например, что пишет автор об Александре Исаевиче Солженицыне: «Среди тысяч и тысяч авторов на службе ЦРУ вместе с изменником Родины американо-английским шпионом Пеньковским стоит рядом человек тех же моральных качеств — Солженицын. В 1957-1958 годах по Москве шнырял малоприметный человек, изъеденный злокачественной похотью прославиться. Он нащупывал, по собственным словам, контакты с теми, кто мог бы переправить на Запад и опубликовать пасквили на родную страну. Товар был самого скверного качества» (стр. 207). Хвалебное предисловие к этому переизданию 2003 года написал Ф.Д. Бобков, начальник 5-го управления КГБ СССР (1969-1983 гг.), заместитель Председателя КГБ СССР (1983-1991 гг.), руководитель Аналитического управления холдинга АО Группа «Мост», принадлежавшего В. Гусинскому (1992-2001). — Сост.
[20] Инициатором таких демонстраций под девизом «Соблюдайте вашу Конституцию» и организатором первой из них в 1965 году был известный математик Александр Есенин-Вольпин (1924-2016)., кстати, — сын Сергея Есенина. — Сост.
[21] Министерство среднего машиностроения СССР — головной орган ядерного проекта Советского Союза.
[22] Л.В. Альтшулер, «Рядом с Сахаровым» ([9] стр. 113-121). — Сост.
[23] Неделин Митрофан Иванович (1902-1960), с марта 1955 г. заместитель министра обороны СССР, и с декабря 1959 г. — одновременно главнокомандующий Ракетными войсками стратегического назначения. — Сост.
[24] См. подробнее в Приложении 4 (извлечение из «Воспоминаний» А.Д. Сахарова). — Сост.
[25] См. Приложение 6. — Сост.
[26] С.В. Каллистратова (1907-1989), адвокат, участник правозащитного движения в СССР, член Московской Хельсинкской группы. — Сост.
[27] Микоян Анастас Иванович (1985-1978) — член Политбюро ЦК КПСС (1935-1966), Первый заместитель Главы Правительства СССР (1955-1964), Председатель Президиума Верховного Совета СССР (1964-1965). Выступал против ввода советских войск в Венгрию в 1956 г. и против расстрела рабочих Новочеркасска в 1962 г. — Сост.
[28] См. Предметный указатель — Сост.
[29] «Боря, не говори ничего оптимистического на ночь», — эту замечательную фразу Е.Г. произнесла в один из похожих вечеров за чаем в кв. 68 уже после их возвращения из горьковской ссылки. — Б.А.
[30] Воспоминания, помеченные в содержании * были записаны в устной форме Александром Литым и затем отредактированы им совместно с авторами воспоминаний. — Сост.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer6/altshuler/
