Глава первая: Новые жильцы
До середины октября осень была солнечной и молчаливой. Можно было подолгу сидеть на веранде, глядя на величественно-неприветливую гряду Скалистых гор, мечтая о море. В соседнем доме никто не жил с весны, и двор пришёл в запустение: сорняк подобрался к ссутулившемуся, местами припавшему к земле забору, выкрашенное в зелёный цвет строение поблекло,-то ли от жалящего горного солнца, то ли от вынужденного сиротства. За соседским гаражом, напротив окна моей спальни, громоздилась старая чугунная ванна: в ней летними вечерами бывшие хозяева купали собак. Одна из её изогнутых, похожих на лапы таксы ножек, была отломана, потому этот покосившийся край купального мелководья полюбился воробьям, безбоязненно плескавшимся там после дождей.
Новые хозяева нагрянули воскресным утром, доставив своё имущество на внушительного размера фургоне. Процессом разгрузки руководил крепкого сложения мужчина в майке и круглой войлочной шапочке. Молодые парни, судя по энтузиазму, родственники, перекрикиваясь, по цепочке передавали и заносили в дом утварь; женщины с казанами-кастрюлями семенили через двор, осторожно, практически на ощупь переступая порог дома. Эта кутерьма продолжалась до позднего вечера.
Видимо, я задремала, а проснулась внезапно, от тишины. За окном разлилась осенняя темнота, но посреди соседского двора горел огонь, похожий на пламя костра. Только пламя это не взвивалось лепестковыми шпилями, а напротив, было придавлено чем-то овальным — чёрным и тяжёлым: кроме ванны на этом месте ничего быть не могло. На верху этой странной конструкции что-то шевелилось и заунывно пело.
Было всего лишь десять вечера. Я поняла, что опять не усну: если днём ещё как-то удавалось отвлечься рассылкой резюме и домашними делами, то к ночи тревога, в её концентрированном виде, подавляла и не позволяла расслабиться. Я позвонила Вале, закадычной подружке.
«Поёт и шевелится, говоришь? Тебе надо привести в порядок нервы, — сказала она после секундной заминки. Ты без работы, муж улетел на собеседование. Конечно, есть, от чего нервничать».
Интересно, какого цвета нервы? Скорее всего, серые или белые. Я представила, как ниточки моих расшатанных нервов постепенно распутываются, становясь шелковистыми и расслабленными, как морские водоросли.
«Ты меня слышишь? Тебе нужна помощь. Нормальным людям не мерещится поющий огонь. Кстати, на каком языке он пел?»
«Не знаю. Это было не пение, а что-то заунывно-монотонное».
«Было или есть»?
«Сейчас посмотрю. Странно, вроде бы темно, ни костра, ни песен».
«Ну вот, я же говорю, сходи к шринку».
«Да ну, я буду душу изливать, а он сидеть с умным видом и пометки в блокноте делать. Глупо деньги выкидывать, тем более, в нашей нынешней ситуации».
«Тогда сходи к целителю, — настаивала Валя, — он, кстати, где-то в наших краях живёт. Лечит от всего, ну, почти от всего. Во всяком случае, люди довольны. Его по американскому русскоязычному каналу показывали. Ведущая, не помню имени, но она когда-то ещё на советском телевидении новости читала, худенькая такая, плоскогрудая. Я сначала её не узнала, потому что она волосы отбелила до цвета извёстки, а лицо очень уж белое, и теперь волосы со лбом сливаются, — впечатление, что она вообще безволосая».
Валя — парикмахер-стилист, лауреат всяких конкурсов; когда она въезжает в любимую тему, забывает из неё выйти.
«И дальше что?»
«Ну да, так вот в студию она вошла сильно хромая, с палочкой, при том, что сама ещё вполне себе молодая. Поговорили они с этим целителем минут двадцать, может, полчаса. Не помню точно его имя, то ли Самуил, то ли Эммануил, что-то торжественное. Не хочу врать, порой этот дядька типа бредил, а может, я чего не поняла, но ведущая впечатлилась, особенно в конце, когда смогла несмело так, но пройтись вдоль стола практически не хромая. Согласись, главное же результат? А вообще, — усилием воли Валя вернулась к исходной теме, — что за идиотизм держать во дворе металлолом? Только американцам может прийти такое в голову — купать собак в покорёженной ванне».
С утра поднялся ветер. В соседнем дворе невесть откуда взявшаяся рыжая собака гоняла обнаглевших, обленившихся за лето зайцев. Погавкивая время от времени, она носилась по периметру пока, устав, не улеглась, подперев ванну костлявой спиной. Падающие на уши листья были почти такого же цвета, как её шерсть. Накинув на халат старую, ещё в Союзе вручную связанную кофту, я вышла на веранду расставить перевёрнутые ветром цветочные горшки. От сквозняка громко захлопнулась дверь, и тут же опять залаяла собака. Она подскочила к забору, и, не переставая гавкать, заметалась вдоль него. Из дома вышел хозяин: тот самый крепкий мужчина, накануне командовавший разгрузкой скарба. На нём был спортивный костюм с надписью Puma поперёк груди.
— Is your dog sick or something? — спросила я, — It looks so skinny.
— Yes, my dog. No English, — ответил сосед с явным русским акцентом.
— Ваша собака болеет? — переспросила я. — Она такая тощая.
— Собака должна быть худой, голодной и злой, иначе от неё никакого толка.
Déjà vu. Точно такой ответ я слышала много лет назад от жителя села, куда нас, студентов, прислали собирать виноград.
— О, русская! — оживился сосед. Тебя как зовут?
«С чего это он тыкает? Жлоб попался, — подумала я, но промолчала: человек сильно в возрасте, зачем отношения выяснять, сосед тем более…»
— Ася.
— Ася! Асясяй был клоун такой, помнишь? Низзя, говорил.
— Смешно, — ответила я, изобразив понимающую улыбку.
Теперь сосед стоял вплотную к прогнувшейся секции забора, и его можно было хорошо разглядеть. Крупной головой, простоватым лицом, хитрым с прищуром взглядом, он напоминал актёра Михаила Ульянова в роли постаревшего председателя колхоза.
— Скажите, это вы ночью вот здесь, в ванне сидели и звуки странные издавали?
— Ну да, мой внук, рукастый парень, джакузи сообразил. Горячей воды в доме нет, хотелось помыться, вспотел весь пока разгружались. Вот он огонь развёл, вода нагрелась. Искупался, а заодно и космической энергии набрался.
— Рафи-и-к, — звонко позвала с крыльца женщина в ярком халате, — иди завтракать.
— Это жена вас зовёт? Помню были такие автобусы — рафики, — съехидничала я и тут же пожалела, что взяла реванш такой же тупой шуткой.
— Моё имя Рафаил. Означает — Бог исцелил, и взял я это имя не просто так. Мне миссия дана — словом людей исцелять, — произнёс мой странный сосед, многозначительно указав пальцем в небо цвета алюминия. Как знак свыше, на воротник его спортивного костюма ляпнулась желтоватая жижица.
— Хороший знак, — натянуто улыбнулся Рафаил, — к денежке. Я вообще деньги притягиваю. Деньги знают, к кому прилипнуть. Но раз уж ты рядом стояла, может, и к тебе пара лишних долларов приклеится. Он аккуратно, без тени брезгливости отёр рукавом куртки вязкую кашицу и направился к дому шагом делового, знающего себе цену человека.
Глава вторая: Аида
А я пошла звонить Вале. Она долго молчала, подбирая слова, потом потрясённо произнесла: — Точно… Рафаил. Ты же понимаешь, это знак. Глупо не воспользоваться таким случаем. В смысле, соседом. Пусть проверит, прочистит твои чакры. Муж работу потерял. Издательство твоё вылетело в трубу, закрылось навеки. Пособие по безработице — дело временное. Когда и где вы найдёте работу, никто не знает.
— Со мной всё в порядке. Лучше бы этот целитель не мои чакры, а забор починил. И собаку покормил.
Валя была права, как всегда. Кроме тех случаев, когда она ошибалась. Но мне хотелось закончить этот разговор, и я торопливо наврала: кто-то звонит в дверь.
Самое смешное, это оказалось правдой. На пороге, в накинутой на плечи кашемировой шали, стояла женщина библейской красоты. Я по-настоящему поняла смысл выражения красиво стареть. Ключевое слово — красиво, поскольку первоначальная, природная красота в этом случае, — необходимое условие.
— Аида, — приветливо представилась соседка, — жена Рафаила. Ты разговаривала с ним сегодня… Вот, принесла немного сладостей, познакомиться, — она протянула накрытую фольгой тарелку. — Тарелка бумажная, мы ещё не распаковались, но пахлава вкусная, не сомневайся. Я поймала себя на том, что её обращение на ты не только не оскорбляло мой слух, но напротив, звучало тепло и естественно.
— Ну что вы…, ты, какая тарелка! Это я должна была прийти к вам, новосёлам, с угощением. Давайте, … давай я заварю кофе к пахлаве?
— Мне бы похудеть, — улыбнулась гостья, — обойдусь без сладкого, а кофе попью за компанию.
В её словах легко было уловить привычное кокетство женщины, знающей всё о своей пленительной внешности. Конечно, худеть ей было ни к чему: она была не полной, а женственной, и цветастый приталенный халат, при ближайшем рассмотрении оказавшийся платьем, только подчёркивал рельефные достоинства её фигуры.
— Хороший кофе, — похвалила Аида, — правильно сахар ложишь.
— Очень вкусная пахлава, — никогда такой не пробовала, обычно она слишком сладкая, — сделала я ответный комплимент.
Мы молча допивали кофе; я не очень понимала о чём говорить, какая тема могла быть интересной нам обеим. Ничего умнее, чем спросить, где они жили до переезда, в голову не пришло. Аида восприняла мой банальный вопрос весьма воодушевлённо:
— Ой, где мы только не жили! В этот дом переехали из другого конца города, а вообще, столько стран и городов поменяли, книгу написать можно. Мой муж считает, что сочинители романов воруют у людей время и деньги. А я любила читать в юности. Была такая книжка в оранжевом переплёте, не помню кто написал — «Птичка певчая», называлась. О турецкой девушке — учительнице.
Она покрутила золотое с рубиновыми веточками колечко на среднем пальце. — Красивое, да?
— Да, необычное.
— Старинное. Рафик купил много лет назад на первую выручку от продажи кроликовых шапок, — и она начала увлечённо рассказывать о том, как они, совсем ещё молодые, рисковали, чтобы заработать. Рафаил, которого звали тогда иначе, — впрочем, это неважно, — приносил от своего знакомого кроличьи шкурки. Сначала их необходимо было намочить с изнанки, растянуть, подбить гвоздиками к колодке и подсушивать под батарей отопления дня два, не меньше. А уж затем Аида кроила шапки и шила их вручную, поскольку иметь дома скорняжную машину было делом подсудным. За каждую ушанку они с мужем получали двадцать рублей при государственной цене двенадцать за штуку, а уж сколько зарабатывал тот третий, кто продавал их на базаре, Аида не знала и знать не хотела.
— Ну чего мы всё обо мне? Ты-то чем занимаешься по жизни?
Вот это «чего» и «ложишь» настолько диссонировали с идеальной внешностью Аиды, — безупречным профилем, миндалевидными карими глазами, идеальным лицом, которое не портили ни морщинки, ни резкие носогубные складки, ни седина всё ещё густых в пучок собранных волос, — что на какое-то мгновенье я пришла в замешательство. Эту женщину можно было принять за учительницу музыки, профессорскую жену или бывшую актрису, а она сидела, помешивая остатки кофе, и рассказывала о том, как надёжнее закрепить козырёк на какой-то шапке.
— Я работала в издательстве, но оно закрылось неделю назад.
— Так ты писатель?
— Нет, писатель — это немного другая профессия.
— Неважно! В издательстве — значит, пишешь. Послушай, напиши статью о Рафике. У него клиенты есть, но надо бы побольше, а то он когда делать нечего, с ума сходит и нам всем покоя не даёт. Тебе же деньги нужны, а я заплачу. Сколько это стоит, долларов пятьдесят? Я усмехнулась.
— Сто, двести? Хорошо, триста долларов хватит?
Этот торг, как и само предложение, стало для меня абсолютной неожиданностью, и первой реакцией, естественно, был отказ. Конечно, я могла бы пристроить текст в несколько изданий, но ни тема, ни сам экстрасенс-чудотворец меня не привлекали. Я знала, мне будет сложно избежать иронии или, того хуже, сарказма в общении с этим человеком. С другой стороны, лишние несколько сот долларов на дороге не валяются, особенно в период вынужденного безделья, и с третьей стороны, любопытство взяло верх, и я согласилась.
— Ладно, только мне надо будет посмотреть, как Рафаил работает. В смысле, исцеляет.
— Я с ним поговорю, но ты уж напиши так, чтоб зацепило, чтоб люди сбегались к нему, как мухи на сладкое.
— Это зависит от того, что твой муж интересного расскажет.
Мы поболтали ещё полчаса и распрощались под шум и скрежет: со двора вытаскивали ванну.
Глава третья: Рафаил
Через неделю Аида позвала меня на ужин. Но я давно стараюсь избегать поздних застолий. К тому же, напрягала навязанная законами гостеприимства вынужденность ответного приглашения. Лучше на чай-кофе. Прихватив корзинку ароматных осенних яблок, я отправилась в гости.
— Наверху у нас ещё беспорядок, — Аида сделала извиняющийся жест рукой. — А вот кухня и гостиная уже в приличном виде. Давай проходи, не стесняйся.
Я, собственно, и не собиралась делать обход дома, я вообще не любитель осматривать чужие спальни и в свою не приглашаю. Мебель в доме уже была расставлена, картины развешены, семейные фотографии выставлены на всех плоских поверхностях, рамка к рамке — в серванте меж кобальтовых чашек и вазочек цветного стекла. Мне всегда нравилось цветное стекло, особенно муранское и богемское, но не в такой перенасыщенной плотности радужно-переливчатой массы. В просторной кухне ждал щедро накрытый стол: нарядный чайный сервиз, блюда и блюдечки с печеньем, восточными сладостями, фруктами. Корзинка краснобоких яблок завершила натюрморт.
— Вы вдвоём живёте в этом доме? — спросила я.
— Вдвоём, — ответил Аида, — но есть спальни для внуков. Вот дочка с семьёй — она указала на фотографии, примостившиеся на подоконнике рядом с сидящим на нём жирным котом. Дом этот на неё записан. Она удачно замуж вышла, — у зятя бизнес, магазин сантехники. А это — сын. Он ветеринар. Своя клиника.
— Да уж, клиника. На три комнатки, повернуться негде, — с горечью в голосе подхватил Рафаил.
— Но зарабатывает он хорошо, пациенты уважают, и семья ни в чём не нуждается, — сказала Аида, бросив на мужа укоризненный взгляд.
— Что за профессия для мужика?! Вон племянники, ты видела их: один — боксёр, другой машинами торгует, а этот ничего лучше не нашёл, чем кошек-собачек лечить. До одиннадцати лет был парень как парень, а потом из-за какой-то паршивки малолетней у него вроде как винтик в голове открутился. И пошло-поехало. А я тогда ещё не знал духовный язык, не умел молиться, упустил сына.
Я не стала разглядывать фотографии: вежливый интерес к одной, как правило, заканчивается разглядыванием незнакомых лиц в многостраничных семейных альбомах, что никак в мои планы не входило.
— А вы, Рафаил, чем занимались до того, как обнаружили в себе способности к целительству? — поинтересовалась я, пытаясь сменить тему.
— До этого я жил как нормальный человек: пил водку, кушал шашлык, — хмыкнул Рафаил.
— Я не о вкусовых предпочтениях. Кем вы работали, чем занимались?
— Много чем, — не переставая отщипывать и класть в рот виноградины, ответил герой моего будущего очерка. — Работал завхозом, потом заведующим базами. Короче, где деньги хорошие были, там и зарабатывал. Ну и в милиции служил пару лет перед отъездом. Оперативником. Понятное дело, оружием пользовался. Себя защитить надо было и у других взять, что причиталось. Времена беспокойные были. Страна развалилась. Но потом у меня появилось оружие посильнее. Дар открылся.
— А как это произошло?
И тут Рафаил рассказал историю, показавшуюся мне, хоть и с налётом мистики, но вполне достоверной, учитывая, что произошла она в Израиле. Более того, в Иерусалиме. А там, как известно, может произойти всё что угодно. Словарный запас Рафаила был довольно ограничен, потому изъяснялся он короткими фразами, многократно используя те же слова, но его наблюдательность и прекрасная память, компенсировали скупость речи.
— Случилось это в Израиле, в самом начале девяностых. Ты же знаешь, что евреи, те что могли, бежали из Союза в рай, — Рафаил усмехнулся. — А вместо рая оказалось, не хочу говорить что. Работы нет, значит, кушать нечего. Мне-то всего пятьдесят с хвостиком. Молодой, здоровый, крепкий мужчина, и такое унизительное положение. Тем более, я всегда умел деньги из воздуха делать. Никогда моя семья не нуждалась. А тут полгода, и уже чувствуешь себя попрошайкой. И тогда решил я поехать к Стене плача. Попросить. Потому что местные верующие евреи говорили, если чего там у Стены попросишь, то Бог даёт. И я поехал. Помню, автобус тащился вверх, и пассажиры вроде как дремали, — от жары, духоты, — и вдруг все как один ожили и в ладоши захлопали. Это они с вершины холма Иерусалим увидели. Я тогда восторга не понял, время ещё не пришло.
В общем, пошёл я за группой русских туристов, старался не упустить из виду флажок их гида. А потом дошло: все туда идут, к Стене. Заблудиться невозможно. И когда увидел её, подумал, какая она маленькая, неприглядная. Не Стена, а так себе, старые камни, пучки травы торчат из щелей, записки — какие застряли, какие на землю сдуло. Я себе другое напредставлял. Но толпы такой, прям как муравейник, никогда раньше не видел, и неба такого синего. Рядом двое пожилых в шляпах чёрных молятся, как эпилептики прямо. Значит, думаю, есть в этом месте что-то такое, не все же с ума посходили. Короче, я руку на стену положил. Даже не успел как следует просьбу свою в голове составить, чтоб покороче была, вдруг вспышка, лежу на земле. Потерял сознание.
— С вами солнечный удар случился! — не удержалась я от комментария.
Рафаил проигнорировал мою непосредственную реакцию и продолжил:
— Сколько я был в таком состоянии, не знаю. Очнулся, а пальцы ещё помнят камень шероховатый, как будто я всё ещё его трогаю. Открыл глаза — на меня две телекамеры смотрят, я в кадр попал. А когда встал, чувствую, будто меня светом наполнили. И вдруг, неожиданно для себя самого говорю: «Ревим, аблахит, кенгудар…», и сам ничего не понимаю, что за язык такой, но остановиться не могу. А эти, которые в шляпах и с пейсами, окружили меня, тоже растеряны, переговариваются, не понимают, что происходит. Тут один из них, русскоязычный, подошёл, положил руку мне на голову и сказал: «Сегодня Бог коснулся тебя своим крылом».
Рафаил достал из корзинки яблоко и откусил румяный его бочок с таким хрустом, что задремавший на подоконнике кот, вздрогнул от неожиданности и свалился на пол.
— Котик, бедный, ты не ударился? — кинулась к нему Аида, но, увидев недовольное лицо мужа, сделала вид, что ничего не случилось. — Рафик, расскажи ей про девочку на пляже, — подсказала она.
Рафаил ещё раз кинул раздражённый взгляд на кота, которому явно было проще остаться лежать на том же месте, куда он грохнулся, чем запрыгнуть обратно на подоконник.
— Вот, сыночек как-то притащил этого дармоеда на мою голову. Так о девочке… это моя первая пациентка, — продолжил хозяин дома. — Вернулся я из Иерусалима, и вроде ничего вокруг не изменилось. Только я стал спокойнее. Например, меня больше не раздражало собачье дерьмо в подъезде, или дочка соседа, которая с голой задницей загорала на балконе и тарахтела по телефону с утра до ночи. Мне не давался иврит, — я и потом в Америке три раза свалился на английском экзамене пока стал гражданином, но после того, что случилось, мне всё это стало до одного места, потому что теперь я понимал язык духовный.
Я часто ходил на пляж, а в утро после моего возвращения из Иерусалима там оказалась девочка лет одиннадцати с бабушкой, — они рядом расположились. Дыхание у этой девочки страшное, что-то булькало в груди. Я поинтересовался, можно ли, говорю, вашей внучке руку на грудь положить. Она спросила, вы экстрасенс? А я сам не знал, кто я, но кивнул. В общем, положил я руку, и в ту же минуту ребёнок всю эту гадость, что внутри него сидела, выкашлял прямо на песок. Через неделю эти люди увидели меня и дали восемьдесят шекелей. Оказалось, как только врачи ни лечили девочку, что только родители ни делали, даже в ванну с холодной водой помещали, чтобы надпочечники начинали работать, — никакого толка. А я вот так запросто, прикосновением и словами божьими исцелил. — Он строго посмотрел на меня, как бы проверяя насколько всерьёз и ответственно я восприняла эту информацию.
Конечно, все эти истории звучали странно и вызывали массу вопросов. Например, почему к Рафаилу обратился именно русскоязычный харедим, каким образом он узнал, что человек знает именно русский, если тот не произнёс ни единого слова? Ну допустим, по внешнему виду? Мы все умеем безошибочно определять «своих» в толпе даже из окна машины. А эта история с девочкой, какая связь между надпочечниками и выкашлянным содержимым бронхов или лёгких? А главное, не выдумана ли вся легенда для большей убедительности; наверняка у каждого шарлатана есть своё предание, в которое он сам же и верит. Но задать тогда эти вопросы я не решилась, понимая, что они будут восприняты негативно, — как сомнение в правдивости его пафосных откровений. А мне хотелось продолжения этой мистической истории. Потому я промолчала и правильно сделала. В отличном расположении духа Рафаил проводил меня до калитки, предложив прийти завтра «поприсутствовать на сеансе излечения и убедиться своими глазами».
Безымянная собака проводила нас безразличным взглядом: видимо, она уже знала в лицо надоевших ей дворовых зайцев и теперь лежала на траве, обречённо положив голову на скрещённые лапы. Так человек преклонного возраста поздней осенью смотрит в окно в ожидании неминуемой зимы, надеясь её пережить.
Глава четвёртая: Пациенты
Бессонница стала изматывать. Медитировать, замедляя дыхание, расслабляя поочерёдно мышцы лица, шеи, плеч, рук, ног, — не получалось. Мне казалось, я уже и так расслаблена до состояния варёной макаронины, но уснуть не получалось. Рафаил… он явно напоминал кого-то, с кем я не была знакома, но встречалась давно. Я пыталась вспомнить, где его видела, чтобы понять, почему общение с ним вызывало настороженность, но мысли о безработном будущем заботили больше. Не знаю, как долго я пыталась уснуть, а под утро приснились стоящие одна напротив другой песочного цвета трёхэтажки, отделённые продольной каймой травы и цветущего кустарника, играющие летним днём дети; что-то узнаваемо-тревожное и потому невольно или намеренно забытое.
— Я представлю тебя своей ученицей, чтоб народ не нервничал. Хотя нет, для ученицы ты старовата. Будешь помощницей, — с порога предупредил Рафаил. На этот раз, одет он был в джинсы, которые уместнее было назвать штанами из джинсовой ткани, и заправленную в них мышиного цвета трикотажную рубашку на трёх пуговках. Был он плечистым, ширококостным, без намёка на излишний вес мужчиной. Единственное, что портило общий вид, были эти коротковатые, подхваченные повыше талии старомодным плетёным ремнём, штаны. Тем не менее, для своих семидесяти с хвостом лет Рафаил выглядел весьма моложаво. Он провёл меня в небольшую безликую комнату, где стоял стул, кресло, а у стены напротив — болотного цвета диван, — не офисный, а обычный спальный, с продавленной средней подушкой.
— Старый диван, но безотказный, — сказал Рафаил, прочитав недоумение в моём взгляде. — Я ведь некоторые вещи сам объяснить не могу. Вот приходят люди с порчей. Я намеренно ставлю их возле дивана, потому что после моих молитв они падают. Как брёвна. Так пусть уж на мягкое, правильно? Мне тут переломы и сотрясения мозгов не нужны. Ты спросишь, откуда я знаю, что это порча, а не болячка или собственная лень? Ответ простой: знания свыше, — он мотнул головой наверх, к подвешенной на шнуре унылой лампочке. — Человек заходит, а мне уже понятна его проблема.
— А кто и как именно наводит порчу? — поинтересовалась я, поспешно включив диктофон.
— О-о-о, есть серьёзные люди. Они гадают на картах, могут пищу заколдовать, и человек начинает чахнуть, болеть. Энергия из него уходит, нет сил сопротивляться, а я его освобождаю. И то, что я говорю, — исполняется.
— А себя вы можете лечить если что? — не отставала я, пользуясь временем до появления пациентов.
— Ты же видишь, мне далеко за семьдесят, а я красив, здоров и крепок. И в семье моей никто к врачам не ходит. Я сам справляюсь.
— Вот вы сказали, что знаете, с чем пришёл пациент, что его беспокоит. А можете вы, впервые видя человека, определить его возраст, профессию?
Рафаил посмотрел на меня, как смотрят на умственно отсталых: — А зачем мне это надо? Я что, прокурор?
Сама виновата, — вопрос был дурацким. К счастью, подоспела Аида. Она завела в комнату нескладного долговязого подростка лет пятнадцати, которого сопровождал высоколобый мужчина, по всей видимости, отец. Ссылаясь на жену, «которая настояла, а вообще-то парень должен сам, и он бы ни за что сюда не пришёл, но что мы теряем, правильно?», мужчина тихонько подтолкнул сына к Рафаилу. Тот побуравил парня лукавым взглядом, вздохнул и указал на диван. На примостившегося в углу отца он не обращал никакого внимания.
— Ну что, боишься в школу ходить? Одноклассники достали? — спросил он.
— Так он из дома выходить боится, — подал голос отец. — Как сглазил кто.
— Не как, а так и есть, — отозвался Рафаил, — даже скажу, кто. Родственница ваша близкая.
— Вот! Жена так и сказала, — подскочил со стула мужчина, — свояченица, ведьма эта! Её сынок ровесник моего, а ростом гриб с кепкой. Мой-то Олежек вон как вымахал.
— Угощения вам носит, котлетки там разные, тортики? — допрашивал Рафаил, неотрывно глядя на паренька.
— Бывает. Как раз вчера банку компота притащила.
— Вот, что и требовалось доказать! — Рафаил многозначительно посмотрел в мою сторону.
Затем он подошёл вплотную к неуклюже примостившемуся на диване подростку, положил руку на его голову и замер. Неожиданно для всех, закрыв глаза и чуть раскачиваясь, он стал нараспев выговаривать что-то непонятное: «Череви, котомар, расуни, бенигир…». Продолжалось это таинство минут двадцать, после чего усталым голосом Рафаил объявил папе, что сын исцелён, и даже второго сеанса не потребуется. Самым удивительным было преображение Олежки: ожившие глаза, расправленные плечи, улыбка, открывшая красивые, крепкие зубы, даже дыхание стало другим — спокойным, размеренным. Потрясённый отец поинтересовался, сколько он должен.
— Четыреста долларов, — ответил Рафаил и снисходительно добавил, — это после скидки, я вам дискаунт дал.
— Послушайте, — воскликнул разом вспотевший папа, — это что же, двадцать долларов в минуту?!
«И правда безобразие, — мысленно согласилась я с ним, — четыреста за двадцать минут абракадабры, а за мой будущий очерк всего триста?»
Рафаил нахмурился: — Ты ответь мне, хоть один врач твоего сына вылечил? Молчишь! Если бы ему кто помог, ты бы ко мне не пришёл. Посчитай, сколько ты на врачей и таблетки потратил? А я — исцеляю, потому что для меня нет ни профессоров, ни Иисуса, ни Папы Римского, ни апостолов. Я общаюсь через Творца, который мне открылся. И это чудо, а ты тут копейки считаешь.
После этих слов папа немедленно сник, а юноша Олежка покраснел и через комнатку направился в гостиную, где уже ждала Аида со следующими посетителями. Я проводила его взглядом. Сложно было не заметить, как изменилась его походка: из стеснительной, угловатой, сутулой, она стала свободной и чуть небрежной. И это действительно было чудо, потому что чудом называется то, что объяснению не поддаётся.
В комнатку вошли две женщины: одна лет двадцати с небольшим, другая вдвое старше. Та, что моложе, выглядела заплаканной. Другая всем своим видом показывала недовольство. Не поздоровавшись с Рафаилом, ещё из двери она громогласно пожаловалась на Аиду, не хотевшую её пускать без записи.
— У вас тут не Белый дом, чтобы заранее апойтмены назначать. Вы обещали, что она (кивок в сторону апатичной то ли дочки, то ли невестки), забеременеет? Обещали. Три месяца прошло? Прошло. И что? И ничего. А деньги платили? Платили. А…
По всей видимости, эта женщина привыкла вести диалог с собой и могла продолжать его довольно долго. Но я уже поняла, что первым законом деятельности Рафаила был постулат время — деньги. И точно. Резко поменяв приветливое выражение лица на обиженное, усталым голосом Рафаил прервал её монолог, сообщив, что из каждых десяти его пациенток беременеют девять.
— Вы мне рот не затыкайте, — вскинулась посетительница. Начав точно с того места, где её прервал Рафаил, она продолжила, — … а забеременела я! В моём-то возрасте! Мне это надо? Нет. Я за это платила?? Нет.
Безусловно, Рафаил растерялся: он был явно не готов в такому повороту событий. Да и кто бы мог? Но к моему восхищению, заминка продолжалась всего несколько секунд, — я проверила это уже дома, прослушивая диктофонную запись. Дальше, расположившись в кресле, жестом указав одной посетительнице на диван, другой на стул, он прочитал им мини-лекцию о том, каким образом душа выбирает себе маму.
Оказалось, начинается всё в небесном мире среди облаков, но не таких, какие видны людям с земли или из самолёта. Те облака скользкие, энергетические. Днём и ночью ангелы летают на специальную планету, где обитают души, и призывают их. Они приходят по десять-пятнадцать одновременно, и с ними ангел спускается на землю к мамам. Но только к тем, которые готовы их принять. Ангел предупреждает души не отлучаться, потому что в атмосфере обитают грязные, злые духи. Если душа затеряется, то попадёт в плен навеки. Спустившись на Землю, каждая душа выбирает себе маму. Поначалу душа обитает в её доме, невидимая. Наконец-то, она попадает в материнское чрево. Когда ребёнок толкает мать впервые, он даёт ей понять, что душа ожила. Приходит время, ангел снова поднимается за новой партией душ. — В вашем случае, — Рафаил строго посмотрел на беременную предпенсионного возраста, — душа избрала вас. А она, — неодобрительный взгляд на дочку, — значит, не была готова к материнству.
Устав переминаться с ноги на ногу в своём углу, я замерла. Я предположила, что некстати забеременевшая дама физически расправится с Рафаилом или хотя бы испепелит его взглядом, способным оставить от целителя горстку золы. Но в её глазах читалось благоговение, какое испытывают люди, потрясённые великой мыслью или деянием. Мне оставалось только догадываться, чем была эта маленькая проповедь — мгновенной гениальной импровизацией или искренним убеждением, так естественно и непринуждённо разрядившим обстановку.
Домой я вернулась в полном недоумении и с дикой головной болью. Полежав некоторое время, накрыв голову подушкой, я отправилась на кухню, решив заварить кофе покрепче. И тут зазвонил телефон. Рафаил интересовался, как идёт работа над статьёй.
— Никак, — ответила я, — у меня мигрень. Скорее всего, от переизбытка впечатлений.
— Биг дил, — заговорил по-английски мой сосед, — ерунда, сейчас я тебя вылечу. Положи руки на лоб и затылок.
Я несмело возразила: — Вообще-то, мигрень — это боль в виске и за глазом.
— Ну положи сбоку. Канда-кундо, откройтесь сосуды кровеносные, берибохунду-кундо-кендо, уйдите, спазмы сосудов, хараим-бериту, расслабься. Ну что, полегчало?
— Да, спасибо, — ответила я из последних сил, запивая таблетку от мигрени горячим кофе.
— Ну кто бы сомневался, — удовлетворённо подытожил Рафаил, — за этот сеанс ничего с тебя не возьму. Иди работай.
Глава пятая: Трусиха
Мне сложно было представить этого человека разговаривающим нормальным, а не приказным или нравоучительным тоном. Видимо, сказывались бывшие профессии: мент, заведующий базой; да кто знает, чем ещё он занимался в прошлом, до момента озарения. В любом случае, после увиденного накануне и особенно «исцеления» от мигрени, мне стало совершенно ясно, что рекламной статьи не получится. Конечно, можно было подать шарлатанство под соусом «очевидное-невероятное», но в том-то и дело, что очевидное я видела своими глазами. Этот забитый, стеснительный паренёк, изменившийся до неузнаваемости в течение максимум получаса, и женщина. В её возрасте и намеренно ребёнка зачать практически невозможно. Скорее всего, в первом случае, сработал метод плацебо, во втором — совпадение. А с моей мигренью Рафаил пролетел, хоть и не узнал об этом. Вроде бы всё ясно, жуликоватый невежда, каких всюду полно, морочит голову тем, кто к этому готов. Но мне казалось, вернее, я надеялась раскопать в его личности что-то потаённое, замаскированное, чего он сам про себя не понимает. Ведь не может же в голове адекватного человека, тем более, верующего иудея, каким позиционировал себя Рафаил, твориться такая путаница. Хотя нет, дело было не столько в желании «дойти до самой сути», сколько в боязни назвать вещи своими именами. Мне всегда было неудобно, а в большинстве случаев, невозможно сказать в лицо идиоту, что он идиот и невежда. Я старалась избегать конфликтов, чтобы не оскорбить грубым словом, хотя спорила, отстаивала своё мнение, что, конечно, ещё глупее. Я вообще трусиха по жизни: по деревьям не лазила, уроки не пропускала и по-настоящему отчаянных поступков не совершала. Разве что в детстве, да и то, получилось это спонтанно. А самое главное, я тут же до смерти перепугалась, хоть ни разу не пожалела о своей внезапно пробудившейся и так же внезапно испарившейся смелости.
Конечно, надо было поговорить с Рафаилом ещё раз. На свою удачу, я застала его за час до отъезда, — он собирался навестить старшего брата, обосновавшегося в Аризоне, и уже запихивал вещи в багажник.
— Здесь прохладно, скоро начнутся дожди, — сказал он, а там самая красота. Вот жена ехать не хочет, говорит, надо ещё коробки распаковать, уют навести. Ну пусть. А у тебя что, ещё вопросы? Спрашивай, но коротко.
— Скажите, до всей этой истории в Иерусалиме, вы были верующим?
— Ну как советский человек мог быть верующим? Это теперь я знаю, что есть сила Божья. Его самого я не знаю, но мне известна тайна языков, которую Он мне открыл. Между прочим, апостол Павел объяснил это как молитву души, которая прямо наверх идёт, а ещё Павел растолковал, что злые духи поднебесные контролируют людей. Потому врачи, что бы они там ни выписывали, какие бы процедуры ни назначали, не помогут. Вселившийся дух не поддаётся лекарствам. А я приказываю выйти вон на понятном им языке. Я излечиваю эпилепсию, позвоночную грыжу, артрит, язву, лейкемию, женские болячки всякие. Вот можешь Аиду спросить, хоть раз ходила она к врачу?
— Но я не пойму, к какой конфессии вы себя относите. Как-то путано всё: и Ветхий завет, и апостол Павел, и…
Рафаил нервно вздохнул, видимо раздражённый моей тупостью: — Я иудей, как и апостол Павел.
— Вы неправы, — сказала я, тоже раздражаясь, — Павел был евреем, пока его звали Шауль, а у вас иудаизм и христианство в одном флаконе. А главное, в Торе Бог называет целителем — себя, и в утренней молитве иудеи прославляют Его как целителя. А вы, получается, не хуже… Нескромно как-то.
Я думала, Рафаил вспылит, нахамит, развернётся и уйдёт, но ошиблась. Он молча сверлил взглядом моё лицо, и хоть в этом взгляде не было ни явной угрозы, ни ненависти, я ощутила невнятное беспокойство, как в недавнем сне.
— Ты хочешь сказать, я людей обманываю? Так скажи, не держи фигу в кармане! Но вместо этого ты споришь, умничаешь, потому что — трусиха. Знаю эту породу, встречал таких. Вроде как воспитание не позволяет им правду-матку резать, а на самом деле — это трусость. Все твои проблемы от неё: и мигрень, и спина, и бессонница, а может, и в сердце уже непорядок. Но это не твоя вина и даже не порча. Твоя душа такой пришла в этот мир, потому что по дороге сюда грязные духи её напугали. Если я помолюсь, в следующей реинкарнации ты нормальной будешь, а в этой уже поздно. Сорри!
— Последний вопрос: вы никогда не улыбаетесь. Почему?
— Потому что деньги есть, дом, машина, семья, всё, а счастья нет. Но про это можешь не писать. Ты давай пиши то, что надо, что к делу относится, а ковыряния эти в религии и душе людям ни к чему. Бог — он один на всех. Кто вверх смотрит, тот сам меня находит, — ты видела, — но мне надо, чтоб ещё те пришли, которые под ноги смотреть привыкли. Вот твоя задача в чём.
Закутанная в кашемировую шаль, Аида вышла проводить мужа. Она показалась мне бледной и усталой. Как только чёрный Лексус выехал на дорогу, она подошла ко мне и попросила дать готовую статью ей, прежде чем её увидит Рафаил. Я пообещала принести распечатку текста следующим утром. К полуночи у меня не осталось сомнений в бесполезности потраченного на эту затею времени.
— Нет, дорогая, — со вздохом сказала Аида, — не отдавай вот это в печать. Давай я заплачу за твоё время… ну не всю сумму, половину. Ты старалась, ничего не выдумала, написала честно. Но люди прочитают такую правду и не придут, потому что читать, как человек исцеляет — это одно, а ощущать на себе лечебную энергию — другое. Понимаешь? Ну кто поверит, что эти кундо-кендо-молитвы — язык Всевышнего?
— Аида, — спросила я неожиданно для себя, — почему ты вышла замуж именно за Рафаила или как там его раньше звали?
Она улыбнулась:
«Я красивая была, а он из обеспеченной семьи. Да, в чужих глазах брак по расчёту, а на самом деле, так суждено было. Ещё девчонкой-школьницей иду по улице. Пыль от грузовиков, жара. Я в ситцевом выцветшем сарафанчике, талия, как у балерины, коса ниже пояса. Впереди идёт с базара женщина, со спины вижу, пожилая. Несёт два ведра вишни на закрутки. Я догнала её, предложила помочь. Когда дошли до её дома, она говорит: ייВырастешь, выйдешь замуж за моего внука. Хорошая жена из тебя получитсяיי. Смешно, а через несколько лет так и вышло. Вот посмотри, — она достала с полки альбом, открыла на первой странице, — наши свадебные фотографии. А вот здесь мы уже с Эдиком, сыном. Тут ему годик, вот здесь — первый день школы, а на этой он уже пятиклассник, лет одиннадцать».
На фоне песочного цвета трёхэтажного дома, стоял лохматый мальчишка в клетчатой рубашке и шортах. Он улыбался хитроватой улыбкой, такой же, как у его отца, стоящего рядом. Чуть поодаль и сбоку в это замершее мгновение попала девочка со скакалкой: навсегда застывший над головой резиновый шнур, платьице в цветочек, размытый поворот головы к кому-то, кто остался за аккуратно обрезанной зубчатой кромкой. Конечно, подружка, в кадр не попавшая. Звали её Валя. Как раз она и показала папе Эдика, в какой квартире я живу. Не предала, просто испугалась.
— Где это они? — спросила я нарочито безразличным тоном.
— Ой, говорила тебе, где мы только не были! В этом городе жили пару лет, а вот в этом доме временного проживания — всего пару месяцев. Напротив такой же стоял. Без балконов, типа коммуналок, на две семьи с общим длинным коридором, туалетом и кухней. Ни ванны, ни душа, зато баня рядом. Туда селили тех, у кого шёл капитальный ремонт: кому трубы заменить, кому стены после землетрясения залатать, ну большие работы строительные. Понимаешь, да? Вот и мы там оказались, приехали в мае и до осени жили. Хорошо было, тепло, озеро рядом, парк большой, розарий, детей много, соседи приличные. Но Рафик об этом времени даже вспоминать не хочет, это как на мозоль наступить. Он считает, сглазили там сына, сильную порчу наслали.
Дальше Аида рассказала, как среди бела дня домой прибежал заплаканный Эдик и пожаловался на девчонку, которая из-за какой-то кошки отхлестала его прутом. Действительно, на плече и груди ребёнка багровел и вспухал свежий рубец. Схватив Эдика за руку, Рафаил помчался разбираться. Дверь открыла та самая хулиганка, девочка лет девяти, Эдику по плечо. На её счастье, родителей дома не оказалось. Рафик еле сдержался чтобы не размазать её по стенке. Больше всего его завела упёртость этой малолетки. Рафик даже имени её не знал и каждый раз когда вспоминал, называл или паршивкой, или наглой мерзавкой.
— Почему наглой? — поинтересовалась я.
— Потому что она хоть и тряслась от страха, но не извинилась. Ну знаешь, как дети обычно обещают, больше не буду или что-то в этом роде? Нет, она ещё спорила, условия ставила, — а вот пусть он не обижает животных. Я лично никогда ту девочку не видела: то ли она во двор больше не выходила, — боялась, то ли болела, то ли они вскоре съехали. Отец ожидал, что сын настоящим мужчиной вырастет. Лечить собачек, птичек для него и родни, всё равно что быть чокнутым. Ну такие люди. Что делать! Так мы с тобой договорились насчёт статьи, да? Рафику скажу, не получилось у тебя. Да, забыла тебе сказать. Помнишь тех двух женщин, мать вместо дочки забеременела? Так мне знакомая по секрету сказала, что молодая тоже беременная, только не от мужа. Рафаил такой, он с людей зря денег на берёт.
— Повезло вам всем, однако. Дома свой бесплатный лекарь, никто из домашних к врачам не ходит, да?
Из глубины кухонного шкафчика Аида вытащила жестяную банку в горошек советских времён с надписью МУКА. «Вот, милая моя, здесь мои лекарства. Да, прячу от Рафика. Обманываю. Знаешь, люди говорят, святая ложь. Это она и есть. Кому будет лучше от правды? Он верит, что я верю, — и всем хорошо.
Дома я открыла свой альбом, тот, что от мамы остался. На чёрно-белом фото — я, подружка Валя со своей кошкой Кларой на руках и соседские близнецы Ярик и Гарик — неразлучная компания. Мы ещё не научились позировать, потому лишь жмуримся из-за яркого июльского солнца и гримасничаем. Роскошная рыжая Клара любит свободу и приходит домой то под вечер, то к утру. Я слышала, как Валина бабушка презрительно называла её гулящей проституткой, которая «обслуживает полгорода». Мы с Валей не до конца понимали эти откровения, но догадывались, о чём идёт речь. В тот вечер мы с Валей болтали у подъезда, когда из-за кустов вальяжной походкой вышла Клара и потрусила к дому. «О, явилась, гулящая, — прокомментировала Валя, в точности имитируя интонацию своей бабушки, — небось жрать захотелось». Подпирающие входную дверь старшие пацаны захихикали, а один, захлёбываясь в собственном смехе, предложил её «проучить». Он подобрал валявшийся рядом ивовый прут и полоснул животное. Кошка взвыла от боли и понеслась в подъезд. «Ты что делаешь, — закричала моя подружка, — ей же больно!» Не помню, что ответил Эдик, имени которого я до того момента не знала, и ответил ли вообще. Я только помню, как от злости мне заложило уши и застучало в висках. Вырвав ветку из его рук, я хлестнула не глядя. Он заорал. Последнее, что я видела перед тем, как убежать, капли выступившей крови на его голой груди и костлявом плече. Дома я судорожно заперла дверь на оба замка. Потом долго мыла руки, пытаясь успокоить дрожь. В комнате родителей были гости, пили чай с пирогом, смеялись о чём-то. Я ждала у входной двери: надо было успеть открыть её до того, как позвонят, чтобы соврать — родителей дома нет. Услышав громкую речь и шаги, я вышла на лестничную площадку. Нет, я вовсе не сожалела о своём поступке, и зарёванный Эдик не вызывал жалости. Но, увидев дядьку в милицейских штанах на подтяжках и растянутой майке, открывавшей заросшие подмышки, я заплакала; потому что струсила, потому что спонтанная смелость оказалась минутной, потому что стыдилась своей слабости и ненавидела мерзкий холодок страха, расползавшийся по спине.
— Ну что, паршивка, смотри что наделала, — прошипел милиционер, ткнув пальцем в стоящего позади сына. — Думаешь, ты герой? За кошку поганую заступилась? Так запомни: человек — муха. Прихлопнул — и нет героя! — рявкнул он, наглядно хлопнув ладонями у моего носа.
Нас могли услышать родители. Я представила, что будет если мой папа начнёт драться с этим взбешённым человеком, и от этой мысли стало ещё страшнее.
— Чтоб я тебя больше не видел рядом с Эдиком и вообще во дворе. Поняла, дура сопливая? Отвечай!
Эдик выглянул из-за отцовского плеча, и, глядя ему в лицо, я пискнула: «А пусть он обещает не трогать Клару. И вообще, он, он… трус последний».
— Пап, ну идём уже, идём домой, а? — всхлипнул мальчик.
— Щас идём. Ты смотри у меня, я шутить не умею, — пригрозил напоследок Рафаил.
Я подождала пока эти двое скрылись за лестничным поворотом, тихонько прошла в свою комнатку и вышла оттуда только утром, когда родители ушли на работу.
Два дня подряд шли проливные дожди. Я сидела дома, занималась мелкими переводами за неплохие деньги. По ночам под шум дождя прекрасно спалось, и серые дни вовсе не угнетали. А потом выпал первый снег, но тут же растаял, успев чуть припудрить жухлую траву.
«Как резко похолодало! Терпеть не могу зиму: снег, гололёд, — пожаловалась Валя с порога». Она заехала поболтать и заодно по дружбе подкрасить мои седеющие волосы. — Ну что, ну как? Ты была у этого Рафаила?
— Была
— Ой, это ж там у гаража его Лексус?
— Его. Он вчера вечером вернулся из Аризоны. В гости ездил.
— Лексус — это показатель, это статус. Значит, народ ходит.
— Да, — подтвердила я без энтузиазма, — недостатка в страждущих нет. Народу хочется чудес. Желательно, по умеренной цене.
— Всё умничаешь, — заметила Валя, размешивая адское зелье в пластиковой мисочке. — Ну что у тебя нового? Рассказывай.
— Всё отлично. После Дня благодарения переезжаем во Флориду.
Минуты три Валя переваривала новость: — Вот молодец твой Гарик, нашёл всё-таки что искал! А моего с места не сдвинешь. Близнецы, а какие разные. Ну, теперь вы будете ближе к детям, и море под боком. Всё как ты хотела. Слушай, а выглядишь-то ты лучше: отдохнувшая, расслабленная, цвет лица человеческий, даже волосы блестят и гуще стали. Не-е-т, это всё не просто так. Это всё он, — Валя махнула свободной рукой в сторону соседского двора, — точно! Его заслуга. Что я говорила! Ты хоть достойную статью о нём написала?
— Нет, — ответила я, — не получилось. Не моё это.
— Ну и зря. А что это за стук? — спросила Валя. — Прям дурдом какой-то. И лай этот непрерывный. Собака в истерике.
Я глянула в окно: Рафаил с бригадой родственников строил новый, выше прежнего, забор. Пора было выставлять дом на продажу.
Май 2020
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer6/zmaster/
