(окончание. Начало в № 2/2019 и сл.)
Г л а в а 5
Поездки по Союзу. Дела на работе и дома. Поездка в Болгарию и Румынию. Наша серебряная свадьба.
1959 год запомнился множеством поездок по городам Союза. Побывал я во многих командировках на юге — в Николаеве, Херсоне, Одессе. Был на Волге — в Сызрани и Куйбышеве, наконец, побывал в Эстонии — в Таллине, Пярну, куда стремился попасть ухе давно. Большинство поездок было связано с моей работой по созданию новой машины для мойки зерна (да будет известно читателю этих строк — моют не только бельё, но и пшеницу!). По результатам этой работы я в 1966 г. издал книжку, гонорар за которую пошел на оплату паевого взноса за квартиру, в коей я пишу эти строки.
Эстония меня очаровала. Говорю так, не боясь штампа. Был я там в августе — сентябре. Сочная зелень полей и лесов, красота уютных городков и, конечно, незабываемые колокольни и башни, узенькие улочки старого Таллина, старый Томас на ратуше, «кофики» на каждом шагу полюбились мне раз и навсегда. С той поры мы с Софулей, а затем и с Ирой и внучками много раз отдыхали в Эстонии.
Некоторые говорят, что эстонцы не любят русских. Мне кажется, что суждение это поверхностно. Эстонцы по своему характеру люди сдержанные, в большинстве воспитанные, они не любят русской хамоватости и конечно шовинистических замашек, а ведь многие русские, прожив в Эстонии почти три десятка лет, не удосужились научиться понимать эстонский язык. Большинство приезжающих сюда туристов и командировочных лезут в магазинах без очереди, кричат в кафе и ресторанах, мусорят на улицах и в парках. За что их любить?
Как бы нарочно для контраста вскоре после возвращения из Эстонии, поехал я в Сызрань, грязный, запущенный город, к тому же осенние дожди, холод… На сохранившейся фотографии, мы, т.е. я со своими двумя сотрудниками, одетые в рваные комбинезоны и ватники выглядели не то бродягами, не то беженцами времен войны. Гостиница, где мы жили, столовая, где питались, после Эстонии казались притонами. А если бы я не догадался вписать в жалобную книгу благодарность за «отличное» обслуживание, то отощали бы от голода. За хороший отзыв нас кормили за чистым столом и специально сготовленными блюдами.
Сразу же после возвращения из Сызрани, в конце октября, мы с Софулей пошли в летний кинотеатр сада им. Баумана смотреть американский двухсерийный фильм «Война и мир». В кино было холодно, и я основательно промерз. В результате впервые в жизни заболел воспалением легких. Болел тяжело, почти месяц. Вылежав, еще долго бродил, как сонная муха. Начав выходить на улицу, осуществил, наконец, желание поменять телевизор. Первенец наш, массовый «телик» КВН-49, экран которого был размером чуть больше открытки, и смотреть передачи приходилось через специальную линзу из плексигласа, внутрь которой наливали воду, прожил у нас более 10 лет и его давно пора было менять. Теперь купил в ГУМе телевизор «Старт-2», экран его был размером 49 см.
Жизнь дома текла без особых перемен. Ириша училась уже на III курсе. Увлекалась театром и, к моему удивлению, музыкой (слуха у нее, равно как у меня и Софули — нет). В том году на конкурсе музыкантов им. Чайковского первую премию получил обаятельный паренек пианист из США Ван Клиберн, худой и длинный юноша с детским лицом произвел на москвичей огромное впечатление. Его сразу же прозвали Ваня Клиберн. Вся Москва, а учитывая телевидение — весь Союз, сходили, но нему с ума. А когда на своем первом после конкурса концерте он сыграл «Подмосковные вечера», публика пришла в такой восторг, что, казалось, бросившиеся к эстраде поклонники растерзают беднягу на части, расхватают их на сувениры. Любивший разыгрывать из себя мецената Хрущев расцеловал его публично и по «царски» наградил, не то бобрами, не то соболями.
Ира стала настоящей «барышней» и мы выделили ей отдельный угол в нашей меньшей комнате, отделив его занавеской от угла Х.Я. Пианино после долгих уговоров Х.Я. продала. Вместо разваливающегося письменного стола, сохранившегося с незапамятных времен и выброшенного, наконец, на свалку, купили Ирише секретер. Теперь Ира принимала своих гостей в своем будуаре-кабинете.
Из событий 59 года запомнилась шумная поездка Хрущева в США. Радио и телевидение, газеты и журналы, выпуски кинохроники были полны этим «эпохальным» событием. Сразу же после поездки вышла книжка об этом, под редакцией зятя Хрущева — Аджубея. Способный журналист из «Комсомолки», женившись на дочери Хрущева Раде, он мгновенно превратился сначала в редактора своей газеты, затем в редактора «Известий». За книжку о поездке Хрущева он «удостоился» Ленинской премии. В дальнейшем тесть сделал его личным «Мининделом». Он вел переговоры с президентами, премьерами и даже с папой Римским. Не даром в народе ходила новая пословица «Не имей ста рублей, а женись, как Аджубей».
Году в 60-м ЦКБ наше перебралось с Комсомольской площади на улицу Дурова, где размещался наш «хозяин» — головной институт НИИПродмаш. Это было совсем близко от нашего дома. Каждое утро я шагал по Сретенке и проспекту Мира к себе на работу, Софуля тоже большей частью пешком шла в свое Гипро на Басманную, а Ира чуть дальше на Разгуляй в МИСИ.
Получали мы с Софой около 350 рублей, а с учетом премий рублей 400. Не скажу, что бы это были большие деньги, но на самое необходимое и даже чуть больше — хватало. Большая заслуга в этом — Софулина хозяйственность. Однако накоплений «на черный день» у нас не было. Жизнь с каждым годом становилась дороже, несмотря на то, что официального подорожания пока не было.
После войны прошло уже 15 лет. За это время, вопреки обещанию, данному нами в 1942 году, мы вновь обросли всяческим «барахлом» — тряпками, посудой, безделушками, хрусталем. Поменяли мебель, ликвидировали довоенную, высокую, громоздкую, а купили немецкую, трофейную, которой в Москве после войны было очень много. В доме было уютно, ухожено, и к нам охотно приходили друзья.
Летом я записался на турпоездку в Болгарию и Румынию. Как водится, получил характеристику, рекомендующую разрешить мне поездку в братские страны, и в отличие от первой поездки в капиталистическую Швецию, был вызван в Райком КПСС для собеседования. Здесь мне задали несколько глупейших вопросов и санкционировали поездку.
8 первых числах ноября все участники поездки прошли традиционный инструктаж на тему, как нужно себя вести и как не нужно! Паспортов нам на этот раз не меняли, так что казалось, будто мы едем не за границу.
9 ноября наша группа отправилась поездом в Софию, через Кишинев, Унгены, Бухарест. Моим соседом в вагоне был Яков Козловский — поэт, переводчик (при этом талантливый) Р.Гамзатова, живущий в одном подъезде с нашим Борей. В дальнейшем он был моим соседом во всех отелях. При ближайшем рассмотрении он оказался остроумным собеседником, блестящим каламбуристом и «занудой» в быту.
В Софию приехали вечером, на перроне нас встречало множество… девушек, что конечно, мы не ожидали. Оказалось, что в нашей группе было несколько телефонисток с международной телефонной станции в Москве. Они все заглазно знакомы со своими Софийскими подругами, и те их теперь любезно и весело встречали. Благодаря этому, едва мы разместились в весьма респектабельной гостинице «Болгария», как нас моментально и бесплатно соединили с Москвой, чему Софа, зная, как это дорого, крайне удивилась.
Ужинали мы в ресторане нашего отеля. Потолок зала вечером сдвинули в сторону, и наши столики оказались под звездами южного неба, а ноябрь болгарский не холоднее нашего августа.
Сервис здешний, конечно, попроще шведского, однако и я, и все мои спутники остались довольны.
София не произвела на меня впечатления «заграницы». Центр, перестроенный после войны в стиле «Сталинского классицизма» со шпилями, башенками и колоннами напомнил высотные здания Москвы, а окраины — наши южные областные города. Это и не удивительно — город построен в конце ХII века в основном русскими архитекторами. Отношение к нам со стороны болгар — очень теплое. Русских здесь пока еще любят. Не забывают, что русские — освободители. Впрочем, наш болгарский гид этих чувств, по-видимому, не разделял. Малокультурный и, я бы сказал, хамоватый человек, случайно попавший на эту деликатную работу, относился к нам просто неприязненно.
После Софии поехали в Рильский монастырь. Место необычайно красивое, в горах Рильского хребта. Храмы и корпуса келий, двери которых выходят на деревянные галереи, очень живописны на фоне покрытых зеленью гор. По плитам двора то и дело мелькали рясы монахов.
Чернобородые, черноглазые, в черных же одеяниях они походили на сказочных разбойников, а не на мирных духовных пастырей, как я их представлял. Одним словом, монастырь произвел на меня большое впечатление, столь большое, что когда через 11 лет я вновь попал в Рильский монастырь, острота впечатления ни чуть не притупилась. С не меньшим, если не большим, удовольствием я любовался его красотой. Ходил по храмам и келиям, фотографировал разбойного вида монахов и священников.
Отсюда мы поехали на юг, через Фракийскую долину в Пловдив, где пробыли 4 дня. Город один из самых самобытных в стране. Турецкое влияние в архитектуре, нравах, обычаях здесь очень заметно. Город очень старый, его основали еще Римляне и отель, в котором мы жили (очень комфортабельный), назывался «Тремонциум» — по латыни треххолмие — город стоит на трех холмах. Во внутреннем дворике отеля, в большом раскопе видна мостовая «уложенная рабами Рима»!
На вершине самого высокого холма установлена видная ото всюду статуя Советского воина — освободителя (в эту войну), которую здесь ласково называют «Алешей».
Случайно познакомился здесь с одной русско-болгарско-калмыцкой (!) четой. Знакомство это продолжается до сих пор и переросло в дружбу. Произошло это так. В поисках подарка Софуле забрел я, в обувное ателье услыхав из уст женщины лет 30-35 чисто русскую речь, я обратился к ней с просьбой перевести мне не то этикетку, не то какое то объявление. Разговорились. Она познакомила меня с мужем, который к моему удивлению выглядел типичным калмыком. Подарил им какой- то сувенир. В ответ меня пригласили зайти в местное отделение общества Болгаро-советской дружбы, расположенное рядом.
Познакомившись ближе, выяснили, что год назад моя новая знакомая Тоня Джувинова преподносила цветы нашему Боре, когда он в бытность здесь выступал в обществе на литературном вечере. За дни пребывания в Пловдиве встречался с Тоней и Борисом (имя ее мужа) несколько раз. Был у них и был с ними в местном экзотическом кабачке, где подают изумительно вкусных жареных в сухарях лягушек! Блюдо это не уступает деликатесам вроде жареных перепелок, которыми мы с Софулей когда-то лакомились в Гудаутах, особенно если лягушек запивать красным вином из глиняного кувшина.
В день нашей с Софулей серебряной свадьбы — 18 ноября — Борис Джувинов сводил меня на винный завод «Винпром», где готовят прекрасное вино «Мавруд». Сначала нас провели в погреба, где «Мавруд» созревает в бочках диаметром больше двух метров, затем главный винодел-грек, эмигрант (участник гражданской войны в Греции в конце 40 гг.) угостил нас «Маврудом», налитым прямо из бочек в высокие стаканы, а присутствовавший при этом фотограф потребовал, что бы вино мы выпили на бочках. Взобрались туда без труда, а вот изрядно выпив, спуститься было трудновато. Из подвалов мы отправились к директору завода. Очень любезный человек лет под шестьдесят, он прекрасно говорил по-русски. Оказалось, что почти 15 лет прожил в Союзе, в эмиграции.
Мы уселись вокруг низенького столика, попивая все тот же «Мавруд» из больших фужеров и закусывая его грушами. Когда я в разговоре сказал, что очень рад знаменательный день своей серебряной свадьбы провести в столь приятной компании, директор заявил, что в такой день не пьют «Мавруд», после чего отпер сейф и достал из него бутыль литров на 5 с каким то вином золотистого цвета. Немедленно фужеры были наполнены, и директор произнес тост за серебряных юбиляров. Выпили…. и я едва не задохнулся. Золотистое вино оказалось выдержанным коньяком. На прощание мне преподнесли три литровых бутылки «Мавруда» и сообщили, что у тех, кто пьет «Мавруд», рождаются только мальчики… увы! сказал я, вы слишком поздно мне об этом сказали…
Как мы с Борисом Джувиновым добрались до отеля, не разбив подарочных бутылок, не представляю себе до сих пор!
После Пловдива побывали в самом красивом городе Болгарии, да, пожалуй, и вообще из виденных мной городов — Великом Тырнове. Город живописно спускается с гор в долину Янтры. Почти все улицы расположены на террасах склона. Я там сделал один из самых лучших своих снимков. На выставке в своем институте получил за него первую премию.
Запомнилась поездка в колхоз близ Плевена. Здесь нас принимали как знатных гостей. Пионеры вручали цветы, председатель и (как говорят в Болгарии) партийный секретарь водили нас по хозяйству, показывали поля, фермы, читальню, «пивницу» и «сладкарницу». Затем в «пивнице» был дан в нашу честь банкет. За каждым стулом гостей стояла девушка, подливавшая в наши стаканы вино и ракию. Провозглашались тосты. Обратно ехали, изрядно нагрузившись, а некоторые наши «советские другари» из числа работников Липецкого металлургического завода, попросту перепились «в дым». Одного из них в Русе во время прощального застолья, данного «Балкантуристом» пришлось запереть в номере отеля, что бы не позориться. Рассея…
В Румынии пробыли всего 4 дня. Из румынских впечатлений самое главное: контраст между городами и деревнями — убожестве деревень и показная помпезность Бухареста, Впрочем, грязновато и в городах, и на селе. Бухарест город, конечно, более европейский, чем София. Постройки конца ХIХ и начала XX веков изобилуют лепниной, колоннами и прочими атрибутами «венского» стиля. Однако центр, перестроенный после войны, производит хорошее впечатление. Он современен в лучшем смысле этого слова. Побывали мы и в окрестностях Бухареста, в старом замке какого-то господаря. Были в музее старинных построек, под открытом воздухом, вроде Скансена в Стокгольме, только беднее. Отношение к советским туристам здесь довольно прохладное, не похожее на болгарское.
После возвращения восвояси мы с Софулей решили все же отметить наш серебряный юбилей в кругу родных и друзей. Прикинули и установили, что меньше 30 человек пригласить невозможно, а усадить стольких гостей у нас дома невозможно. Решили праздновать «серебряную» в «Арагви» 3 декабря 1960 года.
К этому дню силами Ириши и друзей была оформлена стенгазета с веселыми заметками и курьезными фотографиями. Между прочим, такие стенгазеты у нас выпускались и раньше. К дням рождения и прочим знаменательным датам. Когда мы в 1955 г. праздновали ХХ-летие свадьбы, наш друг художник Лева Юркевич оформил специальный юбилейный альбом, названный им 1ООО и одна ночь из жизни Софы рыжей и Марка развратного». Альбом этот и некоторые стенгазеты сохранились до сих пор, и если наши потомки их не выкинут, то лет, эдак, через 40 читать их будет очень любопытно.
Возвращаюсь в Арагви. Надо отдать должное нашим друзьям, они постарались, что б за столом не была скучно. Произносились остроумные тосты, разыгрывались целые скетчи, показывались фокусы.
Наши друзья Аля и ныне покойный муж ее Саша огласили «указ» Верховного Совета об установлении медали «За долготерпение» и вручили нам две великолепно выполненные медали, совсем как настоящие… Одним словом, вечер удался и запомнился надолго. Хочу пожелать Ирише, Леве, Саше и Кире отмечать свои юбилеи не хуже.
Г л а в а 6
Деноминация рубля. Полёт Гагарина. Ира кончила институт.
ХVII съезд партии и выселение Сталина из мавзолея.
Последние веяния «оттепели». Софа едет в Карловы Вары.
Очередной эксперимент Хрущева.
Уже в конце шестидесятого года в печати появились статьи о нецелесообразности и неудобстве масштаба цен в стране. Счёт-де идет даже в быту на тысячи рублей, а на предприятиях на десятки и сотни тысяч и на миллионы, бюджет же страны скоро будет исчисляться триллионами. Пора это положение изменить.
Словом, 1 января 1961 года была проведена деноминация рубля. Все цены были уменьшены в 10 раз, а рубль стал стоить 10 копеек (новых). Старые бумажные деньги и разменные монеты от 10 копеек и выше были заменены новыми.
Очень быстро все почувствовали, что новый масштаб цен «совсем не сахар». Не говоря уже а том, что округление цен до копейки привело в ряде случаев к увеличению расходов по мелочам (например, раньше в телефон-автомат опускали 15-ти копеечную монету, а после реформы для этого требовалась уже 20 копеек, т.е. 2 новых копейки) и т.д. Главной же бедой оказался установившийся психологический настрой потребителя. Раньше уплатить за обычный обед в столовой более пяти рублей считалось почти расточительством, а теперь 80 копеек и даже рубль расходовались очень легко. Сразу это уловили на колхозном рынке» Здесь деноминацию осуществили выборочно. То, что стоило десятки рублей, стало стоить в 10 раз меньше, а вот что стоило копейки, осталась в прежней цене, например: пучок редиски стоил 20-25 копеек, килограмм моркови 50 коп, эту же цену сохранили продавцы и после реформы. Скоро мы все это почувствовали — денег стало уходить больше.
По работе по-прежнему приходилось часто ездить на заводы, где изготавливались разработанные мной машины. В-первых числах апреля я поехал в г. Кропоткин (на Сев. Кавказе), чтобы проверить качество серийных машин.
Утром 12 апреля, как всегда, был на заводе, Вдруг заметил, что все рабочие бросают свои станки и бегут во двор… В чём дело? Говорят — там по радио Левитан читает важное сообщение. Побежал со всеми. На дворе у столба с динамиком толпа, лица веселые, хлопают в ладоши… слышу: «В космосе гражданин Советского Союза Юрий Гагарин!!» Феноменально! Прямо не верится. Слушаю сообщение второй раз, но уже с самого начала. Все волнуются — когда и где вернется на родную землю?! Никто не хочет отойти от репродуктора. Наконец, вздох облегчения — сел где-то около Саратова. Все в порядке. Было очень обидно, что в эти дни не был в Москве. По возвращении мне рассказывали, что здесь после сообщения о полете повсюду возникли СТИХИЙНЫЕ (а не организованные) митинги и демонстрации.
В дальнейшем вся страна прильнула к телевизорам. Люди восторгались Гагариным, его проход по ковровой дорожке от самолета к трибуне запомнился всем. Обаятельная внешность, природное умение непринужденно держаться в любой обстановке привлекли к нему симпатии людей во всём мире. Теперь после многочисленных наших и американских полетов в космос, чувство это может показаться наивным, но я счастлив, что был современником Гагарина. Когда он по-глупому погиб в полете на обычном самолете, всем и, в том числе, мне было его жалко до слез…
В августе в космос полетел второй космонавт — Герман Титов. Он уже сделал не один, а, кажется, полтора десятка витков вокруг планеты. Это впечатляло, однако все же это было и не впервые.
Вернемся, однако, на землю. В этом году Ириша кончила институт. Я уже писал, что училась она хорошо, за все пять лет имела лишь одну «тройку» и то принципиальную, т.е, по предмету, который она не признавала — по технике безопасности. На последнем курсе поссорилась с проф. Каменевым, у которого училась еще Софуля, и поэтому по распределению была направлена в Мосгаз, где её назначили прорабом на газопроводы высокого и среднего давления. Работа сугубо мужская — на линии, авариях и т.п. Несмотря на это, работала она с интересом, и, по-моему, была на хорошем счету.
Летом мы с Софулей поехали отдыхать в Пярну, которым я был очарован два года назад. Знакомый эстонец помог нам найти комнату в центре городка, на улице «Вяйке куке» т.е, на улице «маленького петушка». Вскоре в Пярну собрались Лазуркииы, Аксельбанты, Эпштейны. Познакомились там с Бориной соседкой Зиной Викторовой, эстонкой по национальности (что нам очень помогло в быту), женой В.Я. Викторова, спортивного обозревателя «Огонька», очень милого человека. Жили весело. Обедали в «Ранохоне», с удовольствием ходили на прелестный, чистенький рынок. Однажды компанией в 8 человек летали в прелестный городок в самом сердце Эстонии — Вильянди. Здесь почти никто не понимал тогда по-русски…. и мы с трудом объяснялись с продавцами в маленьких магазинчиках. Городок расположен над озером, рядом на холме высятся руины замка Тевтонского ордена.
Когда через 13 лет я вновь побывал в Вильянди, город был уже не тот — шумней, грязней, русская речь слышалась повсюду, и прежней прелести уж не было. Разве лишь озеро и руины замка были прекрасны, как и раньше.
В октябре 1961 г. собрался очередной ХХII съезд КПСС. Кроме обычных вопросов (отчетный доклад Хрущева и пр.) в предпоследний день работы съезда был поднят вопрос, не значившийся в повестке дня, — об удалении из мавзолея Ленина установленного там саркофага с телом Сталина. В числе выступивших по этому вопросу были тогдашний секретарь Ленинградского обкома Спиридонов, Мжеванадзе, тогда секретарь ЦК компартии Грузии (в 1974 г. снятый за коррупцию), и Л. Лазуркина — старая большевичка, тетка Софиного кузена Юры Лазуркина (жена его дядя М.С. Лазуркина). М.С. Лазуркин и его жена были друзьями и соратниками Ленина, вместе с ним жили в эмиграции в Швейцарии. В 1937 г. М.С. Лазуркин был ректором Ленинградского университета. В период избиения Сталиным старых партийных кадров он и его жена были арестованы. Вскоре М.С. Лазуркин погиб, говорили, после того, как дал пощечину следователю, а Л. Лазуркина попала в лагерь. Провела она там 17 лет. Все эти годы, чуть ли не каждую неделю писала письма Сталину, обличая его и его приспешников, творящих произвол, и требуя прекращения репрессий. Ответов, конечно, она не получала. После реабилитации она была вызвана в ЦК, где её любезно приняли, восстановили в партии и предложили компенсацию за конфискованное имущество, путёвку в санаторий и пр. От всего этого она отказалось , сказав, что не торгует своими убеждениями…
В своем выступлении на съезде она говорила (ей в ту пору было более 80 лет), что «ночью посоветовалась с Владимиром Ильичом, и он-де ей сказал, что Сталину не место в мавзолее» (я излагаю не букву, а смысл ею сказанного) и она присоединяется к требованиям удалить саркофаг Сталина из мавзолея.
В решении съезда было сказано «Признать нецелесообразным дальнейшее сохранение в мавзолее саркофага с гробом Сталина, так как серьёзные нарушения И.В. Сталиным ленинских заветов, злоупотребление властью, массовые репрессии против части советских людей и другие действия в период культа личности, делают невозможным оставление гроба с его телом в мавзолее Ленина».
Решение это было принято, по-моему, 30 октября, а следующей ночью его гроб был перезахоронен в землю позади мавзолея. Говорили, что Красная площадь была оцеплена так плотно, что вездесущие иностранные корреспонденты не сумели туда пробраться.
Этим завершился ХХII съезд партии, последний съезд проводившийся Хрущевым, съезд, на котором был принят моральный кодекс коммунизма (в наши дни не вспоминаемый), съезд, на котором доклад о новом уставе партии сделал секретарь ЦК Фрол Козлов, в дальнейшем уличенный в грязной коррупции (скупке золота и бриллиантов…), снятый с работы и бесславно умерший от инсульта.
Наступил 1962 год. Существенных перемен в жизни нашей семьи не произошло. Ириша второй год работала прорабом в ГВСД, разъезжала по Москве в «аварийке» с сиреной и с беззаботностью молодости занималась своей опасной работой. Помню её рассказы о взрывах газа, о крышке люка, взлетевшей в воздух рядом с ней где-то на Красной Пресне… По вечерам она ходила в театры и концерты или собиралась со своими друзьями у нас дома, конечно в её закутке и при свечах (по моде).
Софуля со свойственной ей добросовестностью и трудолюбием заполняла все 480 мин. рабочего времени, работая зам. начальника планового отдела Гипромолпрома.
Я получил повышение — стал начальником сектора с окладом 170 руб. в месяц. Два — три раза в год выпадала премия по новой технике (суммарно рублей 300-400), каждый квартал премии за перевыполнение плана рублей по 40-60. Наш общий бюджет достигал 450 — 500 руб. в месяц и жили мы не нуждаясь, но какой либо роскоши позволить себе не могли (вроде покупки машины и т.п.). Однако когда нам надоела наша мебель, купленная после войны и к этому времени вышедшая из моды, мы её поменяли, продав старую и добавив рублей около 200-300. Мы купили часть немецкого гарнитура. Вещи эти стоят у нас по сей день.
Прошло почти шесть лет «оттепели». Нельзя, правда, сказать, что потепление было непрерывным и безоблачным. Часто возникали и холодные вихри. То и дело Хрущев срывался, и тогда до публики доносились окрики в адрес художников, скульпторов, писателей. Окрики грубые, безапелляционные. Хрущев, как и Сталин, считал себя знатоком во всех областях литературы, искусства и науки.
Однако одновременно с этим на страницах книг и журналов появлялись произведения, раскрывавшие страшные картины эпохи «отца и учителя». Вскоре начинался очередной «зажим», и произведения эти исчезали из книжных магазинов и библиотек.
Так, в начале 1962 г. на страницах «Нового мира» появилась повесть дотоле неизвестного автора — А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» — рассказ об одном дне заключенного в концлагере. Говорили, что напечатана она редактором НМ поэтом А. Твардовским не только с разрешения, но даже по рекомендации Хрущева. Сказать, что повесть имела успех, это ничего не сказать. Номер журнала зачитывали до дыр. В начале 63 г. она вышла отдельным изданием с предисловием Твардовского.
Популярность повести объяснялась, по-моему, не только запретностью до той поры темы (хотя кое что о лагерной жизни уже печаталось), но и её мастерством и настроем. Настроем оптимизма в условиях безнадёжности. Как вскоре стало известно, автор так хорошо знает среду, о которой пишет потому, что сам восемь лет провёл в лагерях. Немного погодя в НМ были напечатаны два или три рассказа Солженицина, уже не из лагерной жизни, но весьма злободневных. В них живописалась жизнь людей в послевоенные сталинские годы. Читать их было тяжело до слез. Это были последние произведения Солженицына, появившиеся в открытой печати. После этого по рукам стали ходить машинописные экземпляры (т.н. «самиздат») его новых романов «В круге первом» и «Раковый корпус». Романы бесспорно талантливые, особенно первый. Известно, что «Раковый корпус» был уже набран в НМ, но несмотря на старания Твардовского, печатать его запретили. Весьма неблаговидную роль сыграл здесь К. Федин (по слухам). Однако было это уже гораздо позже, должно быть в конце шестидесятых годов.
Одной из примет времени «оттепели» была популярность песен Б. Окуджавы, А. Галича, Высоцкого, Борисова и многих других авторов-исполнителей. Исполнялись они под аккомпанемент гитары обычно в домашних условиях или на всевозможных пикниках и прогулках. Одни авторы, как Окуджава, Галич, Высоцкий были широко известны, других знали лишь в тесном кругу.
Все эти песни, как лирические, так и чисто гражданственные имели в большей или меньшей степени критико-сатирическую направленность против культа личности Сталина, против его апологетов в прошлом и настоящем.
Из всех этих современных бардов я лично знал и слышал А. Галича, ранее известного лишь как автора некогда очень популярной комедии «Вас вызывает Таймыр» и нескольких киносценариев.
Худощавый брюнет с маленькими усиками, тогда лет 50-ти, он обладал «домашним» тенорком. Во вполне трезвом виде он пел мало и неохотно, но, подвыпив, мог петь сколько угодно, аккомпанируя себе на гитаре и время от времени пропуская по рюмочке. Песен у него было много, песен умных и точных. Знамениты были «Нина Парамонова», «Физики и лирики» и многие другие. Записанные на плёнку они были широко распространены в самой разнообразной среде, начиная от студентов, кончая партийными деятелями разных рангов. В начале 70 гг. за эти песни Галича исключили из Союза писателей.
Раз уже пришлось к слову, хочу вспомнить о встречах в послевоенные годы с некоторыми в той или иной степени примечательными людьми. Это композитор Никита Богословский, писатель-драматург Владимир Дыховичный, писатель юморист Владимир Поляков, кинорежиссер Роман Кармен, эстрадные артисты Мария Миронова и Александр Менакер, летчик испытатель и писатель Марк Галай.
Все они люди в большей или меньшей степени интересные и встречи с ними запомнились. С одними, как Миронова и Менакер, Володя Поляков встречались чаще, с другими реже.
Умную, талантливую, острую на язык (весьма ядовитый) Машу Миронову я узнал в пору ее расцвета — в сороковых годах, а присяжного остряка, мастера розыгрышей Никиту Богословского помню ещё мальчишкой, пухленьким, розовощеким в берете с помпоном. Он приходил к нам ещё на Вспольный. Покойный В. Дыховичный запомнился таким, каким он был в последние годы жизни — элегантным, сдержанным, несколько самодовольным, работающим «под английского лорда». А я его знал перед войной, когда он, бросив технический ВУЗ, пошел, к ужасу своего отца-профессора, в эстрадные актёры.
Из всех этих людей мне хочется выделить человека, который произвел на меня самое большое впечатление и знакомством с которым искренне горжусь. Это Марк Лазаревич Галай. Познакомился с ним у Бори на каком-то торжестве. Высокий, светловолосый и светлоглазый мужчина, несколько грузноватый и флегматичный, он никак не походил на летчика-испытателя. Уже очень скоро я понял, что мой тёзка — живой и подвижный, что он обладает большим чувством юмора, говорить с ним очень интересно. Будучи Героем Советского Союза, он стал кандидатом, а потом и доктором технических наук. Он лишен всякой заносчивости и очень прост в обращении. Вскоре после нашего знакомства в «Новом мире» были опубликованы его очень интересные записки, вышедшие затем отдельной книгой. Через год вышла еще одна его книга, и Галая приняли в члены Союза писателей. Обе они у меня есть с очень милыми посвящениями автора.
Вернемся однако к нашим семейным делам. В пятидесятых годах у Софули обнаружились непорядки с желудком. Провели необходимые анализы, и обнаружилось, что у неё «нулевая кислотность», а спустя ещё несколько лет начала давать в себе знать и печень… В 1959 г. Софа ездила в Ессентуки и стала чувствовать себя много лучше, но прошло уже три года, и пора было повторить лечение. В конце лета выяснилось, что путёвки в Ессентуки нет, а есть возможность поехать в знаменитые Карловы-Вары (Чехословакия!), курорт и для желудочников и для печёночников. К этому времени там уже побывали многие наши знакомые. Подала заявление в горком своего союза и получила путёвку в Карловы-Вары на октябрь — ноябрь, Я был очень рад. Ведь я уже побывал за рубежом, а Софуля ещё нет.
Закончились сборы, обменены деньги (более 100 руб., не то, что меняют туристам!), выслушаны инструкции (официальные) и советы (не официальные) и осенним вечером проводил я Софулю на Белорусский вокзал, посадил в спальный вагон прямого сообщения Москва — Прага через Брест и Варшаву. За месяц её пребывания в К.В. мы несколько раз говорили по телефону. Софуля жила там в самом шикарном отеле «Москва», была всем довольна, побывала в Праге, накупила подарков. Вернулась она в конце ноября, поздоровевшая, посвежевшая и полная впечатлений.
Однако, увы! скоро отдых её пошел насмарку. В первых числах декабря у Софули впервые в жизни начался острейший радикулит, сваливший её больше, чем на два месяца. Боли в ноге были такими, что она не могла шевельнуться, а, как известно, чем лечат радикулит, никто но знает. Небольшое улучшение наметилось только в конце декабря — к новому году. Вечером под самый Новый Год Миша Бессмертный, работавший тогда на студии кинохроники, прислал за нами санитарный автобус, мы с Софой взгромоздились в него и поехали встречать праздник к ним на Кутузовский проспект. Нас там было всего человек 8, но, что худшее уже позади, подняло настроение, и мы веселились, как могли. Так мы проводили 1962 год.
Забыл упомянуть, что конец года ознаменовался очередным хрущевским экспериментом. В конце ноября специальным постановлением были разделены партийные органы. Были созданы отдельные райкомы для работающих в промышленности и для занятых в сельском хозяйстве. Все недоумевали и открыто смеялись. Сразу же появились анекдоты. Например «Женщина пришла в райком жаловаться на мужа — бьёт он её. Чем бьёт? спрашивают. — Вожжами, граблями раз ударил! — А это не к нам! У нас райком промышленный, вот если б молотком ударил, это наше дело. Вы в сельхозрайком идите…» Как говорится и смех и грех!
Г л а в а 7
Ира выходит замуж. Отдых в Таллине. Неурожай и нехватка хлеба.
Тревоги в связи с убийством президента Кеннеди. Мой институт переезжает на Хорошевское шоссе.
1963 год ознаменовался важным семейным событием — летом вышла замуж наша Ириша. Осенью этого года ей исполнялось 24 года. К этому времени она оформилась в интересную молодую женщину высокого роста, с хорошей фигурой, породистым лицом, с живыми Софиными глазами и, увы! «ласкинским» носом. Короче — не красавица, но внимание на себя обращала. 24 года еще не «опасный» возраст, до старой девы ещё далеко, но Софа, как мать, хотела бы, чтоб дочка вышла замуж поскорей. Поклонники у неё были уже давно. Одни появлялись и исчезали, другие задерживались, но превращались в «старых друзей». Дольше других продержался приятель Эрика Трескина (сына моей «свахи» Шуры Фейгуш) — Юра Моченев, парнишка небольшого роста, несколько одутловатый, с характером молодого купчика. После окончания педагогического института он уехал на север, где пристрастился к «спиртяге», и ко дню Иришиного рождения однажды прислал ей через «Гастроном» ящик шампанского, от которого она с трудом отбилась.
Среди поклонников были и более зрелые и даже очень перезрелый художник лет пятидесяти! Одним словом, поклонники были разные, однако ни за одного из них Ириша замуж выходить не собиралась.
И вот весной, должно быть в марте или апреле, на неё обратил внимание один её сослуживец (к этому времени Ира работала уже не прорабом ГВСД, а инженером в научно-исследовательском отделе Мосгазпроекта), высокий красивый брюнет 28 лет — Лев Николаевич Тиняков, как и Ира кончивший МИСИ, но занимавшийся вопросами автоматики. Но то, что «высокий и красивый» и т.п., мы узнали позже. Он усилено ухаживал за Иришей, но в доме у нас долго не появлялся. Сведения о нём я получил от Софули, с которой Ира делилась всеми своими секретами и переживаниями, начиная с детских лет и по сей день. Конечно, дочь — это не сын и обижаться нельзя.
В мае Ира поехала отдыхать в Ереван к своей подруге Майе, а оттуда в Сухуми. Вернулась оттуда намного раньше срока — оказалось, что Лёва очень соскучился и умолил вернуться скорее.
Вскоре Ириша объявила, что Лёва сделал ей предложение и, как говорится, «Мама, папа, я выхожу замуж!» К этому времени мы с будущим зятем были знакомы. Показался милым добрым парнем, тем не менее брак этот меня страшил, о чём я сразу сказал Софе.
Дело в том, что в детстве Лёва перенёс операцию на ушах. Операция прошла неудачно, и в результате он потерял слух на одно ухо полностью, а на другое частично. Я боялся, что когда пройдёт первый пыл горячей любви, наступят будни жизни, этот Левин дефект станет Ире досаждать, и союз их рухнет. Много ночей мы с Софулей проговорили об этом, много потратили нервов, особенно после того, как Ира объявила, что они не намерены откладывать свадьбу и уже назначили её на 4 июля. Тщетно мы пытались уговорить её перенести торжество на осень, тем более что в июле мы с Софулей собирались поехать отдыхать в Таллинн. Молодые своего решения не изменили.
В конце июня к нам пришли знакомиться Левины родители, вернее его мать Ида Григорьевна и отчим Николай Иванович. Отец Левы, Гирш Левинсон, латвийский коммунист — подпольщик в конце 20-х годов бежал от преследования в Советский Союз и 37 году был арестован, как «латвийский шпион» и в последствии расстрелян. Лёве было тогда 2,5 года. Через некоторое время мать его вышла замуж за Н.И. Тинякова, который Лёву усыновил, т.е. несмотря на то, что по паспорту он числился русским, был чистокровным евреем, хотя для меня лично, выросшего во времена, когда вопрос о национальности не стоял так, как теперь, это не имело значения. Мать Лёвы, тоже из Риги, была преподавательницей английского языка. Своими чертами лица он обязан ей. Отчим — начальник какого-то стройуправления из рязанских крестьян, учился на рабфаке, затем, благодаря настойчивости пробился в руководители низового звена Мосстроя. Получил от Мосстроя квартиру на улице Дм. Ульянова, из которой в дальнейшем выехал, оставив Лёве хорошую комнату площадью 17 кв. м.
Как и было намечено, молодые зарегистрировались 4 июля в Дворце бракосочетаний на улице Щепкина, близ моего института. Мы с Софулей не присутствовали, нам сказали — не полагается. Нас представляли Боря и Дина с Юрой Лазуркины. Лёву — его двоюродный брат Яша Левинсон, приехавший их Риги. К слову сказать — родной брат Лёвиного отца, тоже коммунист, бежал от преследований в Швецию и после смерти Сталина живой и невредимый вернулся на родину.
После церемонии, выпив шампанское, молодые приехали к нам на Сретенку, где мы их поздравили и расцеловали. Софуля, как положено, оросила молодых слезами. Торжество закончили вечером в большом кабинете ресторана «Арагви», в том самом, где мы с Софулей отмечали нашу серебряную свадьбу. Приглашено было 35 гостей, большей частью наших родных и друзей.
Во время застолья молодым принесли «только, что полученную посылку», из которой, под общий хохот была извлечена «цепь Гименея»… — отрезок якорной цепи, найденный мной на заводе. Цепь эта до сих пор висит на стене столовой в квартире наших молодых. Повеселились, потанцевали и в 12 часов ночи молодые уехали к себе, т.е. в Левину комнату на улице Дмитрия Ульянова.
Через два дня — б июля, мы с Софой уехали отдыхать в Таллинн.
Здесь Софина знакомая по Карловым Варам, Елизавета Исаевна Войташевская, жительница Таллина, сняла нам комнату в Пирите, на окраине города, близ моря и к тому же на берегу реки Пириты. Домик, в котором мы поселились, примыкал к знаменитым руинам монастыря св. Бригиты. Вскоре к нам присоединились наши друзья Оля и Надя — «младшие жены эмира». Затем пожаловали Ира и Володя Фельдманы с младшим сыном Леней. Жили весело. Много гуляли и ездили на Володиной машине. Каждый день мы с Володей рыбачили в Пирите и однажды поймали даже угря. Чета Войташевских оказалась очень милой парой. Люся — врач венеролог в поликлинике МВД и гордиспансере. В городе она знала всех и обо всех… Она рассказывала нам много житейских драм, мелодрам и комедий. Муж её, Виктор Яковлевич — Витя, служил на рыболовецком флоте и занимался радиолокацией. Во время войны он окончил Высшее военно-морское инженерное училище, женился и вместе с Люсей служил на базе Северного флота в Полярном. После демобилизации они поселились в Таллине, неподалеку от Пириты — в Меривелье, в собственном доме. На их «Волге» мы объездили окрестности Таллина.
Питались мы в ресторане «Пирита», в двух шагах от нашего обиталища. Готовили там очень вкусно и, что теперь кажется неправдоподобным — очередей там не было.
По утрам, я в трусах и морской тельняшке, подпоясанный офицерским кушаком, с кортиком, в фуражке с «крабом» (наш хозяин был отставным мичманом) с малокалиберной винтовкой в руках, устраивал побудку дам — Софы, Оли и Нади. Днём ходили гулять с хозяйской собакой — рыжей немецкой овчаркой «Жуликом», свирепым псом, быстро с нами подружившимся.
Месяц промелькнул быстро. I августа нас уже встречали наши молодые. Были у них довольные, просто сияющие лица. Глядя на них, счастливы были и мы.
А между тем 1963 год оказался для народа очень тяжелым. В начале года, должно быть весной, были повышены на 25-30% цены на масло, мясо и мясопродукты. Хрущев объяснил это необходимостью повышения закупочных цен и тем самым стимулирования производства молока и мяса в колхозах. Однако, как ни объясняй, а мясо вместо 1 р. 50 к. за килограмм стало стоить 2 руб, масло вместо 2 р. 80 к. — соответственно 3 р. б0 к., любительская колбаса вместо 2 р. 20 к — 2 р. 90 к. и т.д. Подорожание ложилось тяжелым бременем на бюджет всех трудящихся, в т.ч. и на наш семейный бюджет. Повышение цен вызвало большое недовольство народа. В отличие от сталинских времен, об этом говорили открыто — вслух, а на заводах дело дошло до забастовок и открытых выступлений, как, например, на Новочеркасском электровозостроительном заводе. Там, говорили, были демонстрации и вызывались войска. Ничего эти разговоры и выступления не дали. Вскоре к новым ценам привыкли и о протестах забыли.
К концу лета выяснилось, что засуха и пыльные бури в одних местах и ненастье и дожди в других привели к гибели значительной части урожая зерновых. В царские времена такие годы приводили к катастрофическому голоду, подобно описанному Л.Н. Толстым. В наше время, благодаря закупке зерна за границей и введению разных ограничений при использовании зерна, дело ограничилось так называемыми «хлебными затруднениями».
В столовых, где раньше хлеб ставился на стол, как говорится «навалом», и стоимость его включалась в стоимость блюд, его стали подавать за отдельную плату, один кусочек черного хлеба — 1 к. и белого — 2 к., что сохранилось и до сих пор. В московских булочных стали продавать только один сорт черного и 2-3 сорта белого хлеба. В хлеб стали добавлять картошку, гороховую муку, кукурузную муку и прочие суррогаты. Продажа хлеба в одни руки была ограничена двумя килограммами. В провинции дело обстояло много хуже, за черным хлебом стояли в огромных очередях или получали по месту работы, а белый вообще не выпекали. Даже в таком большом городе, как Харьков, белого хлеба почти не было. Когда я, приехав туда в командировку, привез с собой несколько лишних буханок белого хлеба, то дежурная в гостинице, чуть ли не со слезами благодарности на глазах, поместила меня в самый лучший и самый дешевый номер. Белый хлеб был нужен её больной матери. Тяжелое положение с хлебом продолжалось больше года, до нового урожая. Состоявшийся летом полет в космос Быковского и Терешковой настроения не поднял, хотя пресса с ними и, особенно, с Терешковой очень носилась.
В последних числах ноября (по моему 23-го) мы с Софулей часов в 10 вечера, вернулись с какого-то просмотра в Доме Кино. Я включил свою «Спидолу» чтобы послушать последние известия и тут же наткнулся на передачу «Голоса Америки». Диктор сообщал, что несколько часов тому назад в г, Далласе (штат Техас) был смертельно ранен президент США Дж. Кеннеди. Стрелявший задержан, его фамилия Освальд, он недавно приехал из Советского Союза и женат на русской! Ну и дела! Я был крайне встревожен. Совсем ведь недавно улеглось волнение, вызванное т.н. «Карибским кризисом» 1962 года. Когда наш и американский флоты противостояли друг другу, а у ракет стояли люди, готовые нажать пусковые кнопки, наша армия была приведена в готовность «номер один» и летчики сидели в кабинах своих самолетов. Разрядка, наступившая после встречи Хрущева и Кеннеди в Вене, вызвала всеобщую симпатию к молодому президенту. Да и внешность президента и его биография были очень привлекательны. Неужели произойдет то, что случилось в 1914 году, когда после убийства в Сараево австрийского кронпринца, началась первая мировая война?!
В течение нескольких дней все были в тревоге. К счастью, скоро стало ясно, что провокация не удалась… Ну, а кто убил Кеннеди, не ясно до сих пор. Возможно, что Освальд был просто «подсадной уткой»? Правду узнают еще не скоро….
Тревожное настроение усугублялось опубликованием открытого письма ЦК КПСС, о разногласиях с Китайской компартией с её культом Мао Цзэдуна. Этого еще нам не доставало, говорили все окружающие. Мало мы им хлеба, машин и прочего добра передали. Совсем ведь недавно умолкли тосты Хрущева в Пекине и Чжоу Эньлая в Москве. А их скоро будет миллиард, и этот миллиард совсем рядом. Большинство понимало, что «разногласия» — это продукт или дитя джина, выпущенного в свое время Сталиным. К сожалению, кроме Хрущева объясняться с китайцами некому, а его они не признавали — в их глазах он был ниспровергателем «божества», ниспровергателем культа Сталина. Новые секретари ЦК Брежнев и Подгорный были не в счёт. Особенно Подгорный, которого в Москве знали незадачливым ректором Московского технологического института пищевой промышленности в первые послевоенные годы. Мне приходилось бывать в этом институте довольно часто, так как с 1960 года я вёл там дипломное проектирование. Когда Подгорного взяли с Украины и назначили секретарем ЦК, в институте говорили «нам повезло, ведь могли его вновь назначить к нам ректором».
Осенью 1963 года заканчивалось строительство нового здания нашего института на Новохорошевском шоссе. Велось оно уже года три, и к этой осени часть здания была готова. Чтобы готовые помещения не приглянулись другим организациям Министерства, несколько отделов института перевели в новое помещение, в том числе и мой отдел. Восторга это решение у нас не вызвало и особенно у меня. Вместо того, чтобы за 15-20 минут добираться до работы пешком, я должен был тратить час, сначала трамваем «А» до Белорусского вокзала, а оттуда в давке ехать на троллейбусе или автобусе до Хорошевки… Задумал перейти на новую работу поближе к дому. Стал искать, но, как всегда — когда нужно, не получалось. Искал, искал пока не привык к поездкам, а потом новое здание отделали, стало тепло (первой зимой мы очень мерзли), уютно и просторно. Если на улице Дурова наши 25-27 сотрудников отдела занимали полуподвальную комнату площадью 65 м2, то в новом здании нам достался зал площадью 280 м2!! Не многие конструкторские организации Москвы имели в своем распоряжении такие хоромы.
В результате решил остаться. Да и вообще, я быстро и крепко прикипаю к обстановке, привыкаю к людям и с большой неохотой меняю работу. После войны я 2 года работал в Минтекстильпроме и ушел не по своей воле. Пять лет проработал в Проектмашдетали и ушел опять не по своему желанию — перевели.
Г л а в а 8
Юбилейная шумиха. Наша заграничная поездка. Конец эры Хрущева. Эпилог.
Кончился голодный 1963 год. Шестьдесят четвертый, как будто, не предвещал каких либо перемен и как говорят по сей день «это уже неплохо», тем более, что перемен к лучшему в обозримом будущем не предвещало ничего.
В апреле с огромным шумом и помпой было отмечено 70-летие Хрущева. Газеты, радио и телевидение изощрялись в панегириках в его адрес. В приветствии ЦК КПСС говорилось, что он и теоретик, и полководец, преобразователь промышленности и сельского хозяйства и т.д. и т.п., то есть почти как писали об «отце и учителе». К слову сказать, всё это писали (почти буквально) через 13 лет во время празднования 70-летия Брежнева, я сравнивал тексты. Хрущева наградили всеми мыслимыми орденами (однако и здесь Брежнев далеко его обошел), он стал и героем Советского Союза и соцтруда и лауреатом Ленинской премии мира. Уже в течение нескольких лет все рапорты и приветствия Центральному комитету направлялись в адрес «лично» товарища Хрущева.
Словом, нам, жившим во времена Сталина, всё это славословие было достаточно знакомо. Вопрос был лишь в том, чем всё это кончится? В народе ходили слухи, что многие члены Политбюро и ЦК возмущались «самодержавными выходками» нового вождя — «курносого Наума Соломоновича» (как его конспиративно называли в некоторых кругах). Возмущались поездкой Хрущева вместе с женой, детьми и чуть ли со внуками в гости к королю Дании, самостоятельной внешнеполитической деятельностью хрущевского зятя — Аджубея, присвоением Хрущевым, во время визита в Египет, звания Героя Советского Союза Насеру, ярому антикоммунисту, спровоцировавшему через два года «шестидневную войну» с Израилем, войну, закончившуюся полным разгромом Египта и потерей огромного количества советского вооружения, переданного Хрущевым Египту в долг (до сих пор не возвращенный). Однако всё это не помешало юбилейным мероприятиям.
В начале лета мы с Софулей надумали съездить куда либо за границу вместе. Занялись этим и получив необходимые справки «о благонадежности» и соответствующие рекомендации, записались в турпоездку по Польше и Чехословакии с середины августа. Когда подошло время, прошли комиссию в райкоме и внесли деньги, а когда надо было уже выезжать, Софуля заболела страшнейшей фолликулярной ангиной, перешедшей в абсцесс в горле!! Температура поднялась до 40°. О поездке не могло быть и речи, пришлось путевку сдать и получить деньги обратно. Обидно, но что делать? К удивлению, всё обошлось благополучно. Интурист перенес поездку на сентябрь. Софа проболела больше двух недель. В начале сентября все злоключения кончились, и 11-го мы выехали в Польшу. Поездом до Львова, а дальше по всему маршруту на нашем автобусе «Львов».
Поездка до Львова ознаменовалась «веселым» приключением. На станции Бахмач я вышел из вагона купить газету. Из станционного репродуктора донеслись как всегда неразборчивые слова диктора. Не торопясь, вошёл в здание вокзала, почти тотчас вышел и увидел наш состав, набиравший скорость… Бросился бежать, но мой спурт был остановлен, во-первых, слетевшей тапочкой (был я в тренировочных брюках, рубашке и тапочках) и, во-вторых, дежурным по станции.
И так я впервые в жизни отстал от поезда. И когда? Когда ехал за границу. Следующий поезд в моем направлении шел часа через два или три. Пытался по железнодорожному телефону связаться с Нежиным, где поезд стоит 10 мин, чтобы там мне оставили костюм, обувь и пр. Оказалось, что легче дозвониться до Варшавы, чем до соседнего Нежина. Не было здесь ни авиарейсов до Киева, ни даже такси. Через 4 ч пришел поезд Воронеж — Киев (это уже после 3-х часов дня). Дежурный по вокзалу посадил меня в купированный вагон. Увидев столь экзотично одетого пассажира, да и к тому же без вещей, соседи по купе стали усаживаться поближе к своим чемоданам. Только услышав о моих злоключениях, меня перестали опасаться и даже усадили выпить и закусить. Часов в 8 вечера прибыли в Киев. На вокзале в открытое окно дежурного по вокзалу увидел знакомую сумку с вещами. Оказалось, мне здесь Софа оставила вещи и билет, записку и даже конфеты. Любезная дежурная прокомпостировала мне билет на экспресс Москва — Чоп, проходящий через Киев в 12 ночи и прибывающий во Львов рано утром, а наш автобус должен был отправиться из Львова в 10 утра. Успокоился и поехал в город, прошёлся по Крещатику, поужинал в новом ресторане «Метро», вернулся и с комфортом в 7 утра приехал во Львов. Софуля встречала меня (я дал ей телеграмму из Киева) и когда я замешкался с выходом из вагона, как оказалось, впервые за время моего приключения, расплакалась…. Зато почти всю остальную дорогу по маршруту она держала меня, так сказать, на коротком поводке, а наши спутники то и дело острили на мой счёт.
В 10 утра, после завтрака наш автобус отправился в Польшу. Днём уже были в Люблине, где пообедали. Город почти не отличается от небольших областных городов Украины или Белоруссии. Вообще Польша, почти до самой Варшавы, впечатления не произвела.
В Варшаву въехали вечером, остановились в старомодном, но первоклассном отеле «Бристоль», похожем на старый «Национала» или на уже несуществующий отель «Бол. Московская». Номер нам дали вполне пристойный, а вот во время ужина официанты без стеснения показали, что мы для них публика второсортная.
Часов в 8 утра вышел на улицу, чтобы сфотографировать отель, тут же ко мне подошел какой-то тип и вполголоса спросил «пан мае доллары?» Ниц! сказал я. «фунты?» Ниц! и вообще нет у меня валюты»
«А! пан — Москаль! Может пан мае рубли?» Еле от него отвязался.
Потом узнал, что здесь охотно покупают рубли, чтобы захватить их с собой при поездке в Союз.
Центр Варшавы построен заново. Улицы по архитектуре и по общему облику толпы вполне современны. Построенный Сталиным Дворец науки и искусства стоит чужеродным «шишом». Варшавяне его не любят. Как и все побывавшие в Варшаве, пришел в восторг от старого города ( по-польски — Старо място), восстановленного из руин по старым чертежам и весьма тщательно.
Рядом на реставрированных крепостных стенах, молодые художники каждое воскресенье, а иногда и чаще, выставляют свои картины, в основном абстрактного направления. Тут всегда полно зрителей. У нас такое и представить нельзя. Абстрактного искусства руководство боится больше черта! А почему? — не понимаю, лично мне нравятся произведения реалистические, но иные абстракции приятно смотрятся, как декоративные, что ли панно.
Улица Краковское предместье, на которой стоит наш отель тоже реставрирована. Она типична для Варшавы конца XIX века. Большое впечатление произвел памятник героям Гетто. На фоне стены с барельефом идущих в концлагерь евреев стоит группа сражающихся с немцами партизан Гетто. На переднем плане юноша, бросающий гранату. Нам сказали, что юноша этот — автопортрет скульптора — автора памятника. Забыл его фамилию. После сооружения памятника автор эмигрировал во Францию. Памятник стоит на месте разрушенного до основания Гетто. Вся площадь вымощена его камнями.
Хотя уже в дни нашего пребывания в Польше оставалось мало евреев (большинству дали возможность беспрепятственно выехать в Израиль и другие страны), но еврейский театр еще функционировал. Помещался он на площади, где стоит мавзолей неизвестного солдата.
Вместе с одной советско-польско-еврейской четой в один из вечеров побывали в типично варшавской кофейной «Под гвездами» (под звездами) на шестом этаже дома по Маршалковской улице. Было очень уютно, дымно, тесно. Пили кофе, слушали музыку и певца.
Основное впечатление от Варшавы — теперешняя Варшава, т.е. город, построенный заново — не Польша. Построенное до 1953 года — перепев улицы Горького, Крещатика и т.п. Построенное позже — может быть увидено и в новых кварталах Москвы и Стокгольма и других городов запада и востока.
По дороге в Краков остановились в Освенциме. Рассказывать о виденном не стоит. Об этом писали так много и так эмоционально многие талантливые люди, что лучше не пытаться что-либо добавить. Наибольшее впечатление произвел, так сказать, индустриальный размах этой фабрики смерти. Если виселица, так из рельсов, да и длина на целый взвод мертвецов. А вот коменданта этой фабрики Коха повесили на маленькой деревянной. Хватило места!
Краков самый красивый из виденных городов Польши, а краковянки самые красивые польки. Нет! Без шуток. Здесь все женщины одна другой лучше.
Краков старинный (гораздо старше Варшавы), самобытный город. Старина здесь не реконструированная, а настоящая. Вавель, Сукеницы, площадь Старого рынка, готический собор с трубачом на колокольне вспоминаются, как самое интересное и впечатляющее из всей поездки по Польше. Ну а женщины — женщины здесь изящны и красивы. Словом, настоящие гордые полячки. Не то, что жительницы космополитичной Варшавы или конгломерат приезжих, заселивших Вроцлав или Катовицы.
В отличие от Варшавы, немцы по независящим от них причинам не успели разрушить Краков, и мы с Софулей с большим удовольствием осмотрели и прекрасно сохранившиеся торговые ряды — Сукеницы, походили по закоулкам Ягелонского университета (одного из старейших в Европе), побывали в Вавеле — старом королевском дворце. Видели там знаменитые гобелены.
Побывали мы и в гостях у молодой польско-советской четы. Хозяева жили в однокомнатной квартире нового дома. Квартира состояла из жилой комнаты площадью 25 кв. метров и кухни площадью 20 кв. метров!
Катовице запомнились проникновением индустрии в самый центр города. Напротив нашего отеля «Континенталь» высились шахтный копер и небольшой террикон…. Наряду с этим, окружающие дома выделялись на фоне черных шахтных строений блеском или даже сиянием своих окон. Наши хозяева говорили, что окна здесь моют каждую неделю, иначе они станут «слепыми» — не прозрачными…
Побывали здесь в модерновом костеле. Помещался он в первом этаже жилого дома. Оформлен абстрактного направления фресками и витражами. Алтарь похож на интерьер модной гостиной, только на передней стене — огромное распятие, на котором Христа можно узнать только потому, что на кресте никого другого не изображают.
На стоянке нашего автобуса близ костела девочка лет 7-8, белокурая толстушка, очень мило пела нам «Валентина твист» — песенку, посвященную Валентине Терешковой. Сфотографировал эту «эстрадную звезду» и по возвращении в Москву, послал ей фотографию. Прошло года три или четыре и я получил из Катвиц письмо. В обращении было «Здравствуй Марк, в каком классе ты теперь учишься?» Девочка малость перепутала адресата……
Из Катовиц поехали во Вроцлав, бывший немецкий Бреслау, город — крепость. В войну засевшие в цитадели фашисты сопротивлялись и тогда, когда наши войска ушли далеко на запад. В результате город был сильно разрушен. Теперь рядом с чудесными готическими зданиями ратуши, соборов и пр. выросли безликие стеклянные призмы.
Вроцлав последний польский город, отсюда мы едем в Чехословакию, туда, куда давно стремился.
В отличие от советско-польской границы, переезд из Польши в Чехословакию не обременен формальностями. Вещей не смотрели, фотографировались так, что одна нога стояла в Польше, а другая в Чехословакии (на нашей границе вообще не разрешали фотографировать).
Дорога до Праги продемонстрировала нам, что мы уже в Европе. Маленькие чистенькие городки со средневековыми замками на холмах, готические соборы, узенькие улочки, мощенные каменными плитами площади и конечно привлекательные витрины маленьких магазинчиков, все это промелькнуло, как в кино.
Наконец под вечер в Праге. Не проезжая через центр, наш автобус привез нас на Гибернскую улицу и высадил напротив дома, где проходила некогда Пражская конференция РСДРП. Нас разместили в небольшой и не очень комфортабельной гостинице «Гиберния». По телефону связались со знакомыми наших московских друзей, которым привезли посылку и часов в 10 они к нам пришли. Оказались очень милыми людьми. В дальнейшем они нам показали много интересного, чего без них мы бы не увидели.
Прага очень красива и все превосходные эпитеты, употреблявшиеся побывавшими в ней, на поверку кажутся отнюдь не преувеличениями. Поразителен собор св. Витта. Его стрельчатые колокольни — кружевное чудо. Чудо из камня… Ничего подобного представить себе не мог. Никакие репродукции и конечно никакие описания не могут передать объемной легкости, грациозности и совершенства этого строения. Не верится, что, как говорят Кельнский и Миланский соборы еще прекрасней. Так же легок и воздушен собор внутри. Тридцатитонная серебряная гробница св. Витта как бы теряется под высокими сводами и грандиозными витражами собора. Собор прекрасно сохранился, немцы в Праге почему то не разрушили ни одного храма.
Президентский дворец в Градчанах имеет, конечно, авантажный вид, однако даже всемирно известный Испанский зал уступает залам Большого Кремлевского и Зимнего дворцов. Необычайно красивы Старомястская площадь и нарядная площадь у ратуши. На Карлов мост ступаешь, будто на давно знакомое место. Необычайно хороша «Золотая улочка» со старинными мастерскими ремесленников. Все они реставрированы. В шкафу (!!!) одной из них мне разрешили перезарядить оборвавшуюся пленку фотоаппарата.
Теперь хочу рассказать о нескольких местах и встречах, обычно не попадающих на страницы наших газет и журналов.
В один из дней мы посетили старую пражскую синагогу, музей жертв пражского Гетто и старинное еврейское кладбище. Все это находится в центре города и со всех сторон зажато жилыми домами. Кладбище представляет собой небольшую площадку, сплошь загроможденную однообразными надгробиями, в виде поставленных вертикально прямоугольных плит. На их верхних ребрах лежит множество самых обыкновенных камешков. Нет ни венков, ни цветов. По еврейскому обряду — не положено, их заменяют камни. Особенно много камней на надгробье знаменитого раввина Льва. Евреи поселились в Праге еще в ХШ веке. С тех пор на кладбище обнаружено пять ярусов захоронений.
Неподалеку от кладбища стоит так называемая Новая Синагога, ныне превращенная в музей пражского Гетто. Здесь на месте амвона к стене прикреплены две мраморные доски, на которых высечены названия крупнейших фашистских лагерей смерти: Освенцим, Майданек, Рига и других. Перед доской много венков и цветов. Несколько было от немцев. На все остальных стенах синагоги мелким шрифтом, по-еврейски написаны имена и фамилии более 40000 пражских евреев, погибших от руки фашистов. Стоишь как будто в окружении сонма мертвецов… даже мороз по коже пробирает.
По пути к старой синагоге стоит здание «Еврейской ратуши». Когда-то это был центр средневекового, самоуправляемого пражского Гетто. На башне ратуши — часы, идущие «по еврейски», т.е. против часовой стрелки, а вместо цифр на циферблате — буквы еврейского алфавита, их заменяющие.
Вот и вросшее в землю здание синагоги. Было около часа дня. У входа на стуле сидел старый еврей и читал газету. По-немецки попросил у него разрешения войти внутрь. Нельзя, ответил он, во-первых сегодня большой праздник — «Йом кипур», а во вторых, на вас нет шапки. Я тут же вытащил из кармана берет и сказал: «О том, что сегодня Йом кипур я не знал, хотя я и еврей из Москвы».
— Тогда другое дело! Ну, а русская водка у вас есть? Я дам вам хорошую цену, 50 крон за бутылку (в магазине она стоила 70 крон).
Водки у меня не было, но в синагогу он меня пропустил.
Внутри было мрачно и пусто, в службе был перерыв. Сводчатые перекрытия стянутые кованными стяжками, нависали над головой. Отполированные веками сидения скамей говорили о древности. Несколько стариков мирно беседовали или читали газеты. Несмотря на мой давний атеизм, я испытал благоговение перед вековой верностью традициям этого древнего места моего народа.
Вечером этого же дня наши новые знакомые повели нас с Софулей в старинную пражскую пивную «У Флека». Была она всего на 300-400 лет моложе синагоги. Об этом свидетельствовала вывеска над небольшой входной дверью. Пивная основана в 1652 году. Расположена она на одной из боковых улиц в центре города. Занимает почти весь первый этаж старинного дома и большой, вымощенный каменными плитами двор, окаймленный сводчатой галереей» В залах и во дворе (стояла теплая погода) большие дубовые столы без скатертей, человек на 12-14 каждый. У столов такие же массивные скамьи. Посетители сидят большей частью компаниями, но есть и одиночки. В торце нашего стола сидел профессорского вида мужчина лет шестидесяти. Перед ним несколько кружек пива. Время от времени он подремывал, опустив голову на руки. За многими столами компании негромко пели, держа в руках кружки и раскачиваясь в такт песне. Несмотря на то, что в залах было наверняка несколько сот посетителей, не слышалось крика и пьяного шума. Пиво здесь подают только одного сорта — «Флековское» черное, не горькое, пенистое и очень вкусное. Во всей Чехословакии такого пива больше нет нигде. Его варят только для этой пивной. Кружки разносят официанты на больших подносах. Ставя кружку на стол, официант кладет под нее картонную подкладку, потом по числу подкладок производится расчет. К пиву разносят «топинки» — куски ржаного хлеба, натертого чесноком с солью и поджаренного в сале. Очень вкусно и возбуждает такую жажду, что с «топинками» можно легко выпить бог знает сколько пива. Я выпил 4 кружки, и даже Софа одолела две.
С этими же знакомыми были в кафе «Брюссель», целиком перевезенного с Экспо-58.Там это был павильон ЧССР.
Из прочих пражских впечатлений запомнилось посещение выставки Кафки в Литературном музее. По сути, только там я впервые по настоящему узнал о жизни и творчестве этого необычайно странного писателя и человека.
Ходили мы и по магазинам, накупили разных мелочей, порадовались тому, как легко здесь покупать и как хорошо (по сравнению с нашим сервисом) здесь обслуживают. В первый же день увидели в витрине висящую на руке фарфоровую обезьяну и не успокоились, пока не купили ее. Все это было до 1968 года, после которого не только в магазинах, но и всюду отношение к нам сильно изменилось.
Правда, Софа рассказывала, что в Карловых Варах, где наших было всегда очень много, русских покупателей в магазинах не жаловали. Особенно наших «ответственных» дам, которые по несколько раз меняли купленное.
Брно — второй по величине город, запомнился по несколько необычной примете. Здесь мы поняли, что неразбериха и кавардак не только наша отечественная монополия… В отеле мест для нас не оказалось (в Брно открылась международная ярмарка, а мы не покупатели). Мы долго ездили по городу, пока наконец для нас нашли места в студенческом общежитии, полном иностранных студентов. Комнаты, хотя и на двоих, но сервис, как говорится «не тот». Питание в студенческой же столовой тоже «не то».
С интересом обошли ярмарочные павильоны, но что бы осмотреть как следует, хотя бы то что интересует, требовалось несколько дней, а у нас их не было.
Близ Брно посетили большую карстовую пещеру — Мацоху. Осмотр поставлен на поток. Группы идут одна за другой. Внутри пещеры «феерическое» освещение при помощи вращающихся прожекторов с цветными светофильтрами. Часть пути экскурсанты совершают в лодках по подземной реке. При этом предусмотрен аттракцион «ужас» — внезапно гаснет свет, слышен женский визг и звук падающего в воду предмета. Свет зажигается, раздается вздох облегчения — гид бросил в воду не то камень, не то еще что-то…
По дороге из Брно в Нитру (Словакия) побывали в Аустерлице — здесь произошла «Битва народов», описанная Толстым в «Войне и мире». Осмотрели замок, где останавливался Наполеон. Словацкие города и деревни, хотя и беднее чешских и моравских, но имеют все же европейский, а не славянский вид. Близ Нитры осмотрели большой Химкомбинат. После осмотра нам был устроен прием с подачей «горячительных» напитков. Директор комбината, 34-летний чех, бывал в Союзе и возмущался тем, что у нас на легких работах заняты мужчины, а землекопами работают женщины. Первое опровергли, а со вторым, увы! пришлось согласиться.
Отсюда поехали в горы — Низкие Татры. Здесь прожили 3 дня в ультрасовременном горном отеле «Партизан». Комнаты на двоих — образец удобства и изящества в сочетании с простотой. Вокруг уже заснеженные вершины невысоких (до 2000 м) гор. Из-за наступившего ненастья не смогли проехаться в кабине канатной дороги к вершинам. Питались в ресторане отеля, украшенном композициями из кованного железа и глыб литого цветного стекла. В подвале бар, но вход туда стоит 5 крон, а у нас на двоих 6,5 … Унизительно ездить по чужой стране с нашими грошами, чувствуем себя нищими.
Наконец последний маленький городок перед границей. Истратили здесь наши последние денежки, прошли через чехословацкую таможню (чистая формальность) и через несколько сот метров попали в свою родную, где нас трясли и перетряхивали. Всех почему-то спрашивали, не везете ли пластинки? У одного из имевшего диск «Валентина твист» (я о нем уже говорил), хотели его отобрать. Он в сердцах трахнул его об урну, оказался небьющимся — уцелел. Все стали громко протестовать, и диск ему вернули.
И вот Ужгород, в памяти — уютный, нарядный, почти Европа. Но теперь мы сами из Европы. Увы! город оказался грязным и обшарпанным. В гостинице «Киев», куда нас поместили, грязно и всюду пахнет уборной. Столы в ресторане застелены простынями. Переночевали и вместо запланированного недельного отдыха здесь, вечером уехали домой.
Вскоре после возвращения в Москву — 12 октября — радио сообщило о запуске пилотируемого космического корабля с тремя космонавтами на борту: Комаровым, Феоктистовым и Егоровым» Впервые в космос отправились не только летчики, но и ученый — Феоктистов и врач Егоров.
Вскоре после запуска с космонавтами по телефону говорили Хрущев и Микоян, отдыхавшие в это время в Пицунде. Беседа передавалась по телевидению и радио. Космонавты благодарили «лично товарища Хрущева» за оказанную честь и т.д. Словом ничего не предвещало каких либо перемен. Однако уже 13 и 14 октября зарубежные радиостанции или, как теперь их называют остряки «Вражьи голоса», передавали сообщения о том, что в Москве ожидаются важные события. Де мол перед ЦК и Кремлем стоит необычно много машин и т.д. Москва была полна слухами и, наверное, правда, что издали виднее.
15 октября газеты опубликовали сообщение о том, что 14 октября состоялся пленум ЦК. Пленум удовлетворил просьбу Н.С. Хрущева об освобождении его от обязанностей первого секретаря ЦК и Председателя Совета Министров СССР, в связи с преклонным возрастом и состоянием здоровья.
Все это упало на наши головы, как гром с ясного неба. Ведь кроме этого сообщалось, что Хрущев выведен из состава ЦК и отправлен на пенсию.
Когда первые «ахи» кончились, в Москве рассказывали, что Анастас Микоян, этот слуга всех господ, сохранивший свое положение и при Сталине и при Хрущеве (а потом и при Брежневе), специально прилетал в Пицунду чтобы известить Хрущева о назначенном на 14 октября пленуме ЦК, созываемом без ведома Хрущева. Возмущенный Н.С. вместе с Микояном срочно вылетел в Москву. На аэродроме Хрущева встречала машина не с его личным шофером, да и начальник охраны был другой, и похож он был больше на конвоира, чем на охранника.
На пленуме Хрущеву были предъявлены обвинения в создании культа его личности, самоуправстве, развале экономики, раздаче наград по своему личному усмотрению и пр. пр.
В общем, с Хрущевым было покончено в один день. Говорили, что в начале он артачился, но скоро понял, что это бесполезно. О причине удаления Хрущева в нашей прессе не было опубликовано ни слова. Ничего не было сказано и о каких либо его заслугах перед партией и страной. О заслугах, которые всего несколько дней тому назад воспевались верноподанной ему прессой. Начиная со следующего после опубликования сообщения о пленуме дня, имя Хрущева исчезло со страниц газет, как будто его никогда и не было. В дальнейшем из переиздаваемых книг исчезли упоминания о Хрущеве. Одним словом, читая нашу прессу в конце октября или в ноябре 1964 года, о существовании Хрущева нельзя было бы догадаться.
Теперь началась эра вновь избранного первого секретаря ЦК Леонида Ильича Брежнева. Нового «Ильича»….
Так кончился десятилетний срок правления «мужицкого царя Никиты» (как его называли в народе). Ровно через 7 лет мы с Софой, будучи в гостях у наших болгарских друзей в Пловдиве, прочли в «Работническом деле» коротенькое, в 5-6 строк сообщение о смерти Хрущева. Как потом выяснил в Москве, здесь это сообщение было опубликовано позже, чем в Софии. Похоронили Хрущева на Ново-Девичьем кладбище почти тайком. В день похорон кладбище было закрыто. К могиле допустили только родных и близких друзей по списку.
В 1974 году на его могиле был установлен памятник, выполненный по заказу дочери Хрущева — Рады, тем самым Эрнестом Неизвестным, которого покойный когда-то нещадно ругал за приверженность к абстрактному искусству. Долгое время у могилы постоянно толпился народ, и на могиле лежало много цветов. В 1977 году для входа на кладбище ввели пропуска, якобы из за ведущихся реставрационных работ. Многие (особенно пенсионеры, которым при Хрущеве были установлены пенсии, обеспечивающие возможность существования в старости) вспоминают покойника добрым словом, несмотря на все его загибы.
Надо сказать, что теперь, когда я перепечатываю свои записки, фимиам, возносившийся Хрущеву, давно превзойден. В дни 70-летия Брежнева на него были навешаны высшие ордена всех социалистических стран, ему, бывшему в годы войны полковником, начальником политотдела 18 армии, присвоено звание Маршала Советского Союза, а в дни 60-летия Советской армии преподнесли золотое оружие и наградили орденом Победы (?!). Орденом, которым по статуту награждаются «лица высшего командного состава Советской армии за проведение операций, изменяющих ход войны». До наших дней этим орденом награждено всего 11 маршалов (Сталин, Жуков и Василевский награждались дважды) командующих фронтов, нач. Генштаба. Награждение это породило много усмешек, острые языки говорили «конечно Сталин без совета с полковником Брежневым никаких решений не принимал.»
Вернемся, однако, к концу 1964 года. 15 декабря Софуле исполнилось 50 лет. Юбилей отпраздновали дома. Было много друзей и родных. Софуля в свои пятьдесят лет была очень хороша, и комплименты в ее адрес были вполне искренними.
Роба Ротенберг подготовил специальный магнитофонный ролик с текстом и музыкой. Ролик не столь смешной, как сделанный Борей к моему 50-летию, но всеми с удовольствием прослушанный. До сих пор он у нас хранится как реликвия веселых дней.
* * *
Было все это недавно, каких-нибудь 13-14 лет тому назад. Мне в том году исполнилось 56 лет. Софе, как я только что упомянул всего 50, а Ирише 25 лет. Патриарху нашей семьи — Хаве Яковлевне — было 83 года, но она была полна энергии и прожила еще 14 лет.
Старшие жизнь свою уже сделали, а молодые, по сути, только начинали. В том году исполнилось 29 лет нашел с Софулей совместной жизни (а сейчас уж идет 43-й) Брак конечно не одни розы…, но тернии помогают понять как хороши розы…
Жизнь наша текла в то время без потрясений, но и не без забот. Материально жилось средне. Роскоши не могли себе позволить, но и не нуждались в чьей-либо помощи. Ириша с Левой жили отдельно и как будто вполне согласно. Наши отношения с Борей и его семьей с годами стали менее тесными. Девочки его росли чужими и у нас совсем не бывали, а встречи с Борей и Аришей приноравливались к разным семейным юбилеям. Наш образ жизни, конечно, совсем иной, чем их, и закон, что бытие определяет сознание, верен и в данном случае. Могу только сказать, что и по сей день Боря для меня один самых близких людей, а концепцию Ариши, что родство — это ничто, не приемлю, хотя и считаю, что дружба определяет отношения.
* * *
На этом я заканчиваю вторую часть своих записей и ставлю точку окончательно. Пусть Ира, если захочет, продолжит хронику нашей семьи. Немало интересного она уже пережила и видела, еще больше увидит. Увидит и узнает то, что нашему поколению уже не доведется узнать.
Москва • Отепя • Москва. 1974-1976 г.
Закончено печатанием 17 марта 1978 г.
Оригинал: http://s.berkovich-zametki.com/y2020/nomer2/mlaskin/
