(продолжение. Начало в №1/2020 и сл.)
Последняя встреча Вавилова со Сталиным
По свидетельству Ефрема Сергеевича Якушевского, много лет работавшего в ВИР’е и близкого знакомого Вавилова, через месяц после окончания совещания в редакции журнала «Под знаменем марксизма» Вавилова вызвали к Сталину. Это был последний визит ученого к вождю. Якушевский работал в это время на Кубанской селекционно-опытной станции в Краснодаре, приехал оттуда 28 ноября 1939 года в Москву и застал Вавилова в состоянии тяжкого смятения духа. Якушевский записал со слов Николая Ивановича подробности его встречи со Сталиным, состоявшейся 20 ноября (490).
Когда Вавилов после двухчасового ожидания в приемной был допущен в кабинет Сталина в 12 часов ночи, партийный вождь ходил по комнате, опустив глаза и зажав в руке трубку с дымящимся табаком. На приветствие он не ответил, в сторону Вавилова даже не оглянулся. Подождав немного и понимая, что бесцельное стояние на месте всё равно ни к чему хорошему не приведет, Николай Иванович начал докладывать о работе своего института. Сталин молчал и по-прежнему метался из угла в угол, словно тигр в клетке. Когда прошло минут пять, Сталин подошел к своему столу, сел и без всяких вводных фраз, прерывая Вавилова на полуслове, изрек:
— Ну, что, гражданин Вавилов, так и будете заниматься цветочками, лепесточками, василечками и другими финтифлюшками и прочей ерундой? А кто будет заниматься повышением урожайности полей?
Вавилов попытался еще что-то рассказать, изложить свою позицию относительно роли науки, в том числе науки о цветочках для создания прочного задела в сельском хозяйстве, а, значит, через это — и для продуктивности полей. Сталин недолго послушал и обрубил:
— У вас всё, гражданин Вавилов? Идите. Вы свободны (491).
Можно себе представить, каким было душевное состояние Вавилова, когда он, выйдя из кабинета диктатора, покидал Кремль.
Конечно, как руководитель государства, сельское хозяйство которого пребывало в упадке, Сталин мог гореть жгучим желанием немедленно получить от ученых, особенно тех, на работу которых государство потратило огромные суммы, действенное средство немедленного спасения от голода. Тем более, что деньги давали под обещания создать сказочно плодоносные сорта, ввести в практику новые культуры, преобразовать природу в соответствии с заказом вождей, вознамерившихся превратить Российскую империю в расчудесное социалистическое государство. Если бы не жестокость Ленина и Сталина, можно было даже признать, что и вопросы и тон Сталина были в какой-то степени оправданными. Ведь сравнение между одним ученым и другим, как бы ни хотели этого избежать Вавилов и его коллеги, не могло не происходить. Но в том-то и дело, что попадание под огонь критики Сталина означало почти для каждого, что с ним расправятся как с преступником. И не важно, что один из визитеров вождя исступленно врал ему о своих практических успехах, а другой был честен и не мог обещать ни журавля, ни синицу в небе. Их у него не было и в ближайшем будущем не предвиделось. Вместе с тем у Вавилова были серьезные практические достижения. Вировцы уже передали селекционерам не одну тысячу привезенных из-за границы сортов и линий ценных для сельского хозяйства культур. При использовании именно этого исходного материала селекционеры в СССР уже вывели сорта, занимавшие 15 миллионов гектаров. Эта посевная площадь была равна посевам пшеницы во всей Европе. Институт Вавилова стал настоящим банком сортов и линий мирового масштаба. На этих линиях всё — и селекция, и семеноводство, и растениеводство, то есть хлеб народный — и покоилось.
Другой неоценимый вклад вировцев заключался в том, что по всем четырем сотням культур, выращиваемым на территории СССР, именно ВИР контролировал соответствие качеств сортов их исходным характеристикам. Вавилов в 1939 году говорил:
«Поэтому в нашей стране ежегодно десятки тысяч апробантов оценивают состояние полей, посевов и насаждений плодовых культур и учитывают, какие посевы являются ценными, какие — малоценными. Подготовка апробации, позволяющей отличать сорта малоценные от ценных, является одной из наших практических задач» (492).
Без этого контроля удержать растениеводство от падения производительности было невозможно, особенно в условиях, когда халтура и «авось» вошли в натуру руководителей колхозов, где председателям хотелось только одного: отчитаться за сборы хоть чего-то, а там и душа не боли!
Кроме того, ВИР занимался колоссальной научно-методической и издательской деятельностью, именно там готовили рукописи и выпускали многотомные энциклопедического плана руководства «Теоретические основы селекции растений» (три тома), «Культурная флора СССР» (пять томов вышло, еще 17 томов находились в стадии подготовки), руководства по пшеницам, ржи, овсам, льну, овощным и плодовым культурам, по методам апробации, семеноводству, по генетике и другим дисциплинам. Эту сторону могли недооценивать только люди некультурные, но ведь для страны, провозгласившей, что она выйдет в число передовых стран мира, эта деятельность была важнее многого другого. Ну, правда, Лысенко сам читать не любил и других грамотеев не ценил, но Сталин-то не мог придерживаться таких точек зрения.
Да и разве не Вавилов всё время информировал Сталина и его наркомов о том, каких успехов достигли западные страны с помощью отвергаемых неучами наук, успехов практических, экономических — а, значит, и политических! Как не повторить, что с помощью генетики, используя именно те чистые линии, которые Лысенко объявил вредными, американцы смогли догадаться, как получать гибридную кукурузу и стали зарабатывать каждый год миллиарды долларов! А ведь впервые идея использования инцухта и гетерозиса пришла в голову ученику Вавилова Михаилу Ивановичу Хаджинову за несколько лет до внедрения гетерозиса американскими исследователями. Вавилов устал повторять в докладных записках руководству страны значение этого метода, но слушать его не хотели, продолжали верить Лысенко. Что могло бы случиться с СССР, с его экономикой и даже политической системой, если бы ученых не давили, а слушали, если бы дали расцветать талантам, а не врунам, демагогам, приспособленцам и лакеям с рабской психологией? Мудрость вождя была бы в этом, а не в создании на бескрайних просторах Сибири, Севера и Юга лагерей и зон! В тот год Россия еще имела силы, чтобы наравне с Западом включиться в настоящую гонку, которая началась в мире в области практического использования генетики в сельском хозяйстве, медицине и промышленности. Были еще и ученые, и лаборатории, и масса толковой молодежи. Понравившийся Сталину Лысенко уже много раз себя дискредитировал. Поэтому и сам Сталин с его отверганием генов, и его Политбюро в целом должны были порвать этот круг взаимообольщения и политиканства, должны были услышать Вавилова, а не унижать его. Но вера в чудеса и отвергание науки застилали глаза и вождю, и его свите. Можно даже сказать, они ждали, чтобы их обманывали лысенки, но сохраняли бы нетронутыми идеологические фантомы веры в сталинские выдумки. Через восемь лет, в октябре 1947 года перед полным запретом генетики в СССР и закрытием в стране всех генетических лабораторий Сталин напишет Лысенко письмо (которое разошлет всем членам Политбюро), в котором заявит:
«…я считаю, что мичуринская установка является единственно научной установкой. Вейсманисты и их последователи, отрицающие наследственность приобретенных свойств, не заслуживают того, чтобы долго распространяться о них. Будущее принадлежит Мичурину.
С уважением
И. Сталин
31.Х. 47″ (493).
Кстати сказать, и это предсказание Сталина оказалось ошибочным. Никто и нигде в мире уже не помнит, а кто это такой — Иван В. Мичурин.
Не могла не напугать Вавилова прощальная фраза Сталина, в которой принятое большевиками обращение друг к другу «товарищ» было уже заменено словечком из лексикона энкаведешников, именно так обращавшихся к заключенным — «гражданин». Наверняка за этим словом Вавилов не мог не слышать лязгания затворов тюрьмы, в которую у него теперь был высокий шанс попасть.
И все-таки до последней минуты он старался сохранить силу духа, работоспособность (хотя уже сдало его некогда железное здоровье) и вселить бодрость в предчувствующих близкий конец друзей и коллег. Можно судить об этом на основании письма Николая Ивановича, отправленного Константину Ивановичу Пангало, сосланному еще в 1932 году в Карагандинскую область:
«Как всегда в жизни, здесь действуют два начала — созидательное и разрушающее, и всегда они будут действовать, пока будет мир существовать!
Никаких сугубо угрожающих обстоятельств нет, и работайте спокойно, оформляя работы возможно скорее.
Свою функцию, как комплексного растениеводческого учреждения, мы будем вести неизменно, не взирая ни на какие препоны.
Привет! Ваш Н.И. Вавилов» (494).
Лысенко тем временем публиковал статьи против Вавилова (495), параллельно внедрял в руководимые им институты своих людей (административно он имел для этого много возможностей).
Бесстрашная борьба Вавилова с лысенковщиной
В своих обращениях в Правительство и в выступлениях Вавилов перестал щадить Лысенко и полностью отошел от примирительного тона. Он открыто и жестко осуждал действия Лысенко, смело вскрывал ошибки «мичуринцев», вел себя как настоящий герой науки. Так, в начале 1940 года он писал Наркому земледелия СССР Бенедиктову (наверняка, вызывая этим дополнительный взрыв ярости Лысенко, который, конечно, был ознакомлен с такой перепиской):
«Высокое административное положение Т.Д. Лысенко, его нетерпимость, малая культурность приводят к своеобразному внедрению его, для подавляющего большинства знающих эту область, весьма сомнительных идей, близких к уже изжитым наукой (ламаркизм). Пользуясь своим положением, т. Лысенко фактически начал расправу с своими идейными противниками» (496).
Выступая 15 и 17 марта 1939 года на выездной сессии Ленинградского областного бюро секции научных работников, Николай Иванович произнес слова, ставшие для него пророческими:
«Пойдем на костер, будем гореть, но от своих убеждений не откажемся. Говорю вам со всей откровенностью, что верил, верю и настаиваю на том, что считаю правильным, и не только верю, потому что вера в науке — чепуха, но говорю о том, что знаю на основании огромного опыта. Это — факт, и от него отойти так просто, как хотелось бы и занимающим высокий пост, нельзя…
Говорю вам по долгу гражданина и научного работника, который обязан говорить об этом со всей откровенностью: положение таково, что какую бы вы не взяли иностранную книжку, все они идут поперек учения Одесского института. Значит, эти книжки сжигать прикажете? Не пойдем на это» (497).
Невозможно поверить, что Вавилов был не информирован или оставался наивным и не понимал, что запреты на гены и генетику идут непосредственно от Сталина и что Лысенко лишь подыгрывает вождю. Поэтому нужно осознавать, что Вавилов проявлял недюжинную храбрость, произнося такие фразы. Он выступал как запредельно смелый человек, понимал на что идет, но против совести не шел.
Чекисты не могли пройти мимо вопиющего вызова, брошенного Вавиловым властям. В мае начальник 3-го отдела Главного Экономического Управления НКВД старший лейтенант госбезопасности Рузин направил начальству «СПРАВКУ на ВАВИЛОВА Николая Ивановича» на 18 страницах машинописного текста, повторявшую многолетние наветы на Вавилова, сделанные другими арестованными (так опять была повторен длиннейший оговор Вавилова Писаревым, перечислявшим, где, с кем и когда тот установил связи с именами шестидесяти двух биологов по всей стране), а заканчивалась справка утверждением, что Вавилов вредил своей стране тем, что «боролся сам и давал установки бороться против теорий и работ ЛЫСЕНКО, ЦИЦИНА и МИЧУРИНА, имеющих решающее значение для с/хозяйства СССР» (498). В качестве доказательства вредительских устремлений Вавилова были приведены в вольной интерпретации его слова. Теперь они звучали так: «…на костер пойдем за наши взгляды и никому наших позиций не уступим» (499).
«Мичуринцы» во главе с Лысенко также не оставили без внимания открытую позицию Вавилова. 7 июня 1939 года советскому правительству (а значит и Сталину напрямую) из Президиума ВАСХНИЛ было отправлено дышущее злобой длинное письмо с обвинениями Вавилова в открытой антисоветчине. Документ был назван «Докладной запиской», был зарегистрирован перед отправкой в канцелярии Президиума ВАСХНИ, подписан «оруженосцем» Лысенко И.И. Презентом и утвержден Лысенко и в тот же день доставлен курьером в Управление делами Совнаркома. Документ, как следует из архива Совнаркома, был в тот же день зарегистрирован в канцелярии Правительства и сразу передан немедленно лично в руки Молотова. Нашедший в Государственном архиве Российской Федерации и опубликовавший «Докладную записку» Я.Г. Рокитянский (500) считает, что именно Молотов подчеркнул карандашом фразы в записке.
Для проформы было указано, что основанием для составления «Записки» был факт избрания Вавилова президентом 7-го Международного Генетического Конгресса, который Сталин запретил проводить в Москве и который теперь должен был состояться в августе в Эдинбурге. Оповещение руководства страны о недопустимом политическом просчете в случае командирования Вавилова за рубеж было использовано как внешний предлог, но главным было выставить Вавилова врагом советской системы, антисоветчиком и провокатором. а его коллег-генетиков как злостных врагов режима.
Часть письма советских генетиков, подготовленное Н.И. Вавиловым в июне 1937 г. и переведенное на английский язык. Было подписано 13-ю ведущими учеными СССР и отправлено в Лондон Дж. В.С. Холдейну для передачи руководителю будущего генетического конгресса в Эдинбурге проф. Мору. Письмо хранилось в архиве Нобелевского лауреата Джошуа Ледерберга и передано им В.Н. Сойферу. Сейчас находится в Бахметьевском архиве Колумбийского университета в Нью-Йорке.
Вавилова ни в коем случае нельзя отпускать в Эдинбург, а генетика как наука вообще враждебна советскому строю. Вот какими фразами излагались эти соображения:
«…руководящие журналы моргановской школы в генетике выступили в отношении нашей страны со злостными инсинуациями… Этому хору капиталистических шавок от генетики в последнее время начали подпевать и наши отечественные морганисты. Вавилов в ряде публичных выступлений заявляет, что «мы пойдем на костер» изображая дело так, будто бы в нашей стране возрождены времена Галилея.
Вместе с Вавиловым идут и его генетические соратники проф. Карпеченко, проф. Розанова, проф. Кольцов, проф. Серебровский, проф. Дубинин. Лидером всей этой группы является Вавилов.
…Поведение Вавилова и его группы приобрело в последнее время совершенно нетерпимый характер. …Вавилов говорит о том, что у нас науку посылают на костер. Вавиловцы и Вавилов последнее время окончательно распоясались… Вавилов в последнее время делает все возможное для того, чтобы изобразить, что в нашей стране происходит гонение на науку.
…Если судить по той агрессивности, с которой последнее время выступают Вавилов и его единомышленники, то не исключена возможность и своеобразной политической демонстрации «в защиту науки» против ее притеснения в Советской стране. Конгресс может стать средством борьбы против поворота нашей советской науки к практике, к нуждам социалистического производства, средством борьбы против передовой науки».
Письмо было подписано не имеющим отношения к Президиуму сельскохозяйственной академии Презентом (на документе была проставлена подпись автора: И. ПРЕЗЕНТ и в скобках указано «Исаак Израилевич Презент, Одесса. Всесоюзный селекционно-генетический институт» (501), а в конце письма Лысенко своей рукой сделал надпись, придающую документу официальную силу: «С докладной запиской И. Презента согласен. Академик Лысенко» (502).
В правительственной канцелярии к этому документу было прикреплено и личное ходатайство Трофима Лысенко Молотову, напечатанное на бланке Президента ВАСХНИЛ:
«Считаю, что посылать делегацию на Международный генетический конгресс от Советского Союза не нужно.
Если же будет решено посылать делегацию, то категорическая просьба меня не включать в ее состав для поездки на конгресс.
Академик Т.Д. Лысенко» (503).
С.С. Четвериков, А.С. Серебровский, Г.Д. Карпеченко и Н.И. Вавилов на VII Междунраодном генетическом конгрессе в Берлине. 1927. Из архива В. Сойфера, опубликовано в его книге «Власть и наука».
Фактически оба документа подстрекали Сталина на выдачу ордера на арест Вавилова, и вскоре им удалось этого добиться.
Сейчас, спустя много десятилетий, трудно сказать, что чувствовал в те дни Николай Иванович, был ли он морально приуготовлен к страшному концу. Реалии тех дней не могли оставаться им незамеченными, день ото дня всё большее число ярких представителей интеллигенции и других слоев общества оказывалось жертвами страшной машины сталинских репрессий. Слепой бы это узрел. Наверно, всё чаще приходил к тяжелым размышлениям и Вавилов, несмотря на весь его оптимизм. Наверняка всё отчетливее он понимал, откуда ждать беды.
Уместно привести отрывки из воспоминаний соратников, друзей и современников Вавилова, прозвучавших 27 января 1983 года на заседании, посвященном памяти Николая Ивановича, заседании, организованном Всесоюзным обществом генетиков и селекционеров, носящем его имя. Были в этих воспоминаниях и намеки на то, что ощущал Вавилов незадолго до своего ареста. Вот как говорила Александра Алексеевна Прокофьева-Бельговская:
«Он относился к идеям Лысенко с большим интересом. Так было до конца 1936 года. Он нас все время настраивал на один тон: наши оппоненты недостаточно образованны, мы должны помочь им… Нас поражало удивительно благожелательное отношение Николая Ивановича. До последней минуты он верил в честность. «Они чего-то недопонимают», — часто повторял он нам…
Но затем наступили тяжелые годы. Николай Иванович начал терять свою жизнерадостность, жизнелюбивость.., хотя еще все-таки надеялся, что все изменится к лучшему, что истина победит. Помню, как он напомнил мне слова Дарвина: «Велика сила упорного извращения истины, но, по счастью, действие этой силы непродолжительно». Сегодня мы можем сказать, что действие длилось 25 лет, а последействие мы ощущаем до сих пор…
Весной 1940 года состоялась наша последняя встреча. Я сидела поздно вечером в лаборатории за микроскопом. Верхний свет был потушен, в комнате было тихо, царил полумрак. Вдруг дверь отворилась, и вошел Николай Иванович. Я его никогда таким не видела. Весь как обмякший, уставший, он тяжело сел в кресло и долго, долго сидел молча, не снимая плаща и шляпы, прислонив к креслу палку, на которую опирался. Я потихоньку встала, согрела чайник, заварила чай и так же безмолвно подвинула Николаю Ивановичу стакан. Он выпил чай и опять долго сидел молча. Какая-то мука читалась на его лице…
Наконец, он встал, пошел к двери и уже в дверях, обернувшись, сказал мне словами Шекспира:
«Офелия, нет правды на земле…»
Это был тот вечер, когда у него, как я узнала после, была встреча с Молотовым. Ему, наконец-то, все стало, видимо, ясно» (504).
А.А. Прокофьева-Бельговская. 1987.
На том же заседании сын близкого друга Вавилова — Игорь Константинович Фортунатов также вспоминал свои последние встречи и разговоры с Николаем Ивановичем, и примерно та же характеристика душевного состояния Вавилова проглядывала в его словах. В мае 1940 года он несколько часов гулял с Вавиловым по городу. Николаю Ивановичу не хотелось возвращаться в свой маленький кабинетик в здании Президиума ВАСХНИЛ в Большом Харитоньевском переулке. Он жаловался на то, что «бюрократия» его заедает. По словам Фортунатова, Николай Иванович сетовал, что некогда крепчайшее здоровье, которым он славился, начало сдавать:
» …У меня сильно болят суставы — уже года два, да и сердце сдает… Не могу лечиться, времени на докторов не хватает, да и не к чему. Мне пора жизнь кончать. Я многое в жизни перевернул и довольно …» (505).
Но как бы временами ни был Николай Иванович подавлен, в тяжелые минуты он находил силы, чтобы противостоять Лысенко. Летом 1940 года он подписал подготовленное М.И. Хаджиновым и И.В. Кожуховым обращение в ЦК партии (копии были посланы в Наркомзем Союза — наркому И.А. Бенедиктову и замнаркома В.С. Чуенкову), в котором еще раз ученые указывали руководителям страны на ошибку Лысенко, наложившего запрет на возделывание в СССР гибридной кукурузы, выведенной на основе инцухт-линий. Они обращали внимание на то, что США только в 1938 году получили прибавку урожая кукурузы от использования метода, равную 100 млн. пудов. Они писали, что в условиях планового хозяйства СССР прибавки могли быть еще больше, если бы не гонение Лысенко на работы с чистолинейными гибридами и прямой обман ссылками на якобы явную бесперспективность этого метода.
«Кому и для чего нужно такого рода одурачивание — понять трудно и объяснить это можно только неведением и каким-то фанатизмом. Особенно стараются в этом отношении люди, сами не работающие и технически не знающие этого дела, вроде И.И. Презента, который с апломбом поучает студентов о том, чего не знает сам редактор журнала «Яровизация» [т. е. Лысенко — В.С.].
…Мы считаем своим долгом указать Вам на недопустимость таких искажений представления о мировой практике с кукурузой. Русская наука в прошлом и советская наука должна максимально использовать все ценное из зарубежного опыта… а не подгонять и не извращать факты в ущерб делу, с единственной целью — попасть в унисон мнению некоторых хотя и авторитетных, но не во всем компетентных товарищей» (506).
Вавилов готовит к печати том работ, обобщающих достижения генетики в мире
Одним из результатов совещания в редакции журнала «Под знаменем марксизма” стало выставленное Вавилову требование подготовить многоплановое руководство, в котором бы с марксистских позиций, критически были рассмотрены итоги развития генетики. Поручение предусматривало, что советские ученые выступят с критикой западных идеологических и фактических ошибок генетики. Дважды план будущего издания, озаглавленного «Критический пересмотр основ генетики», и ход работ над сборником рассматривали на заседаниях Президиума АН СССР (22 марта и 15 июня 1940 года), и оба раза Вавилов испытывал огромные трудности в противостоянии нападкам политиканов, требовавших от него пересмотреть и отвергнуть кардинальные положения науки, заменив их соответствовавшими сталинскому духу верованиями (не надо забывать, что с 1939 года в Президиуме АН СССР заседали в качестве членов Лысенко и Вышинский). Вавилов, как мог, сопротивлялся. В частности, К.О. Россиянов приводит обнаруженные им в архиве АН СССР слова Вавилова, сказанные на одном из таких обсуждений:
“…нужно просто сжечь всю мировую литературу на большом участке биологии, при этом наиболее связанном с практикой” (507).
Но так или иначе, в последние два года жизни на свободе Вавилов отдал подготовке сборника много сил и нервов.
Сборник составляли тщательно, скрупулезно собирая всё новое, что было накоплено мировой наукой к тому времени. Это, по мысли Вавилова, должно было дать серьезный ответ генетиков на все нападки, предпринятые на совещании в редакции журнала «Под знаменем марксизма». В сборнике была большая статья самого Вавилова (она опубликована в пятом томе его собрания сочинений /508/), статьи М.С. Навашина и А.А. Прокофьевой-Бельговской «Роль ядра в наследственности и хромосомная теория», В.Л. Рыжкова «Роль цитоплазмы в наследственности», М.И. Камшилова «Наследственность и развитие», Х.Ф. Кушнера «Модификационная изменчивость и ее роль в эволюции и селекции», М.Л. Бельговского «Проблема гена», Н.П. Дубинина «Дарвинизм и генетика» и его же «Наследственность и изменчивость в трудах И.В. Мичурина», В.В. Хвостовой «Современное состояние учения о вегетативной гибридизации». Выход такого сборника в свет мог серьезно поколебать мнение о правоте лысенкоизма и выбить аргументы из рук тех, кто критиковал генетику с позиций догматики. Немудрено, что против выхода сборника были использованы все силы.
На заседании Президиума АН СССР в 1940 году П.Ф. Юдин, Ем. Ярославский, Б.А. Келлер раскритиковали и план и направленность сборника. Они ждали, что генетики «разоружатся», признают свои ошибки и перейдут на платформу марксизма-ленинизма-сталинизма. Расстроенный Вавилов по окончании заседания позвонил одному из участников группы по подготовке сборника и, рассказав об очередных нападках людей, ничего в этом не понимавших, но бравшихся судить и осуждать, закончил строками из Владимира Соловьева:
«На небесах горят
паникадила,
А снизу — тьма» (509).
Выход в свет сборника затормозился, но работу над ним не прекращали до самого ареста Вавилова. Уже после того, как он оказался в заточении, 1 октября 1940 года, Юдин направил Президенту и вице-президенту АН СССР отзыв на сборник с резкими возражениями против его публикации. Генетиков Юдин называл «представителями антимарксистской идеологии», писал, что в сборнике
«всячески принижается значение Мичурина, его путь развития рисуется как путь сплошных ошибок ограниченного эмпирика, а вегетативная гибридизация, которая везде берется в иронические кавычки… вовсе отрицается». (510).
Юдин отмечал, что
«ради всяческого восхваления… охвостья формальной генетики, подвизающегося у нас, проф. Дубинин идет на жертву — он критикует наиболее дискредитировавших себя деятелей этого направления, как то Кольцова и Серебровского » (511).
Заключение партийного философа гласило:
«Представленные статьи, взятые в целом, вовсе не учитывают результаты дискуссии по генетике и селекции, проведенной редакцией журнала «Под знаменем марксизма», вовсе не направлены на пересмотр основных положений формальной генетики и не исходят из учения Дарвина-Мичурина, как это требовал Президиум АН СССР» (512).
Арест Вавилова
31 марта 1940 года война СССР с Финляндией завершилась, СССР присоединил к себе часть финской территории, и для оценки ботанико-географического состояния земель и выработки предложений по их освоению туда была направлена экспедиция Наркомзема, составленная из лысенкоистов. Комиссия завершила работу быстро, но скоро выяснилось, что её предложения безответственны. Поэтому, когда в конце июля СССР захватил Закарпатскую Украину, Нарком земледелия Бенедиктов решил направить в этот район экспедицию во главе с Вавиловым.
Можно представить себе, как это обеспокоило Лысенко. Если бы экспедиция Вавилова успешно справилась с заданием, это неминуемо ударило бы рикошетом по Лысенко, чья команда только что провалила сходное задание. К этому времени и личные отнрошения с Вавиловым перешли в открытую вражду. Оба уже не могли сдерживать друг друга при встречах. По свидетельству художника-оформителя, мужа сотрудницы Ботанического института АН СССР Ольги Александровны Семихатовой, работавшего в мае 1940 года в одном из павильонов Всесоюзной сельскохозяйственной выставки[1], Лысенко столкнулся там с Вавиловым. Оба приехали посмотреть свои стенды перед открытием выставки для публики, и между ними начались пререкания, перешедшие в яростный спор. Вавилов распалился и начал громко, так что слышали все окружавшие, высказывать Трофиму Денисовичу всё что накопилось на душе. Лысенко все обвинения отрицал и тоже повышал голос. В какой-то момент здоровяк Вавилов ухватил Лысенко за лацканы пиджака, подтянул к себе и этим здорово напугал сухопарого и менее сильного Лысенко.
— Не троньте меня! Вы не имеете права. Я депутат Верховного Совета СССР. Это вам плохо кончится! — хрипел униженный «новатор» (513).
Возможно, это был не последний случай, когда Вавилов в лицо и в гневной форме высказал Лысенко всё, что о нем думал. Известный цитолог профессор Лидия Петровна Бреславец за два-три дня перед отъездом экспедиции Вавилова во Львов оказалась в приемной Лысенко в здании Президиума ВАСХНИЛ в Харитоньевском переулке, когда Вавилов был у Лысенко. Вавилов вышел из кабинета красный и проговорил, что заявил президенту:
“Из-за вашей деятельности нашу страну обогнали по многим вопросам на западе» (514).
Столь откровенный разговор мог также добавить злости Лысенко, ведь обвинение в грехах, приведших к отставанию всей страны, было не шуточным, вряд ли можно было сильнее озаботить человека и даже напугать его. А страх — самое долгозапоминающееся чувство.
Случай для отмщения мог представиться во время очередной встречи начальства в Кремле. Из газетных сообщений мы можем до известной степени восстановить события тех дней. 1 августа в Кремле открылась сессия Верховного Совета СССР, продолжавшаяся до 7 августа. Фотографии членов руководства партии и правительства и восседающего на верхней трибуне — над ними — Лысенко появились в газетах и первого и второго августа. Сессия одобрила включение в состав Советского Союза прибалтийских государств и Закарпатской Украины, Молотов выступил с докладом о внешней политике Советского Союза (515). Известно, что именно на таких встречах многие вопросы обсуждаются и предрешаются теми, кто не хочет делать что-то открыто. Как бы невзначай, несколькими фразами можно обменяться мыслями и наболевшими вопросами с руководителями и сделать это вне глаз и ушей секретарей, помощников и других возможных соглядатаев (а также прослушивателей телефонов). Во время сессии у Лысенко было много возможностей обсудить щекотливые вопросы с высшими руководителями, не привлекая к себе особенного внимания. Не здесь ли и была решена судьба Вавилова и переломлено сопротивление тех, кто еще мешал его аресту? Наверняка, последние стычки с Вавиловым подлили масла в огонь его давней неприязни к бывшему благодетелю.
Т. Лысенко, Юсупов, Андреев, Щверник, Асланов и Кулагин за столом председателя сессии Верховного Совета СССР (стол председателя возвышался над расположившимися ниже членами Политбюро ЦК партии и ведущих большевиков во главе со Сталиным) на заседании, посвященном присоединению к СССР прибалтийских государств, Западной Украины, Буковины и Западной Белоруссии. На трибуне В.М. Молотов. Из газеты «Правда», 2 августа 1940 г., №213/8259, стр. 1.
В последних числах июля экспедиция Вавилова покинула Москву. Сообщение об этом появилось в «Ленинградской правде», но, как водится, для отвода глаз маршрут экспедиции был указан неправильно, было сказано:
«На Северный Кавказ из Москвы и Ленинграда отправилась большая экспедиция… Сельскохозяйственную группу этой экспедиции возглавляет академик Н.И. Вавилов. Задача группы — исследовать пастбища и луга горного и предгорного Кавказа, чтобы выявить высококачественные корма для животноводческих колхозов Северной Осетии, Кабардино-Балкарии, Дагестана и Чечено-Ингушетии» (516).
Вавилов с сотрудниками успели приехать во Львов и сразу же на машинах отправились в Закарпатье. В тот же день, 6 августа, за ними неожиданно примчался «газик» с незнакомыми людьми, одетыми в штатское. Вавилова, как они объяснили, срочно затребовали в Москву. Рядом с Николаем Ивановичем были Вадим Степанович Лехнович и Фатих Хафизович Бахтеев, которые сначала не сообразили, что это за машина и что это за люди. Мало ли за какой надобностью Вавилова вдруг затребовали срочно в Москву. Но в суматохе агенты НКВД забыли захватить личные вещи Николая Ивановича и пришлось присылать за ними (столь же срочно) еще раз машину. Люди в штатском привезли Лехновичу записку от Вавилова, собственноручно им написанную:
«Дорогой Вадим Степанович.
В виду моего срочного вызова в Москву выдайте все мои вещи подателю сего.
6/8/40 23 часа 15 минут
Н. Вавилов» (517).
Прочтя записку и увидев, как разговаривают и как ведут себя приезжие, Лехнович и Бахтеев поняли, с кем они имеют дело и куда увезли их учителя. Конечно, проще было арестовать Вавилова в Москве, но кому дано знать, что считали для себя более простым руководители страны? Интересная деталь выявилась несколькими десятилетиями спустя: в письме ректору Горьковского сельскохозяйственного института А.В. Галкину старший помощник прокурора Горьковской области по надзору за следствием в органах госбезопасности, советник юстиции В.А. Колчин, отвечавший на запрос относительно судьбы профессора института Е.К. Эмме, арестованной в 1941 году, сообщил, что «накануне ареста академика Вавилова, Эмме отказалась написать на него клеветническое письмо» (518). Значит, и вдали от Москвы, чекисты набирали компромат на академика.
В судьбе Вавилова, как он правильно писал в письме к Пангало, принимали участие противоборствующие силы. Естественно, об аресте Вавилова вдали от людских глаз, в горах, НКВД в известность никого не ставил. И в Москве — в Наркомате земледелия, и в Ленинграде было всем известно, что Вавилов уехал с важным заданием. Поэтому было решено наградить Вавилова Большой Золотой медалью ВСХВ, которая котировалась достаточно высоко (519). Конечно, награждение Вавилова, труд которого на протяжении многих лет не поощрялся даже самой скромной почетной грамотой, было встречено вировцами с радостью. И самое поразительное: 27 августа 1940 года сообщение об этом решении Главного Выставочного Комитета ВСХВ появилось в «Ленинградской правде» (520). В нем было сказано, что «Н.И. Вавилов, РАБОТАЮЩИЙ во Всесоюзном институте растениеводства», награжден не только медалью, но и премией в размере 3000 рублей. Эта заметка породила много радостных надежд у сотрудников Вавилова.
Т. Лысенко и И.Г. Эйхфельд (второй слева) в момент посещения Трофимом Лысенко в 1940 году Всесоюзного института растениеводства вскоре после ареста Вавилова (из архива ВИР).
О том, что Лысенко сразу после ареста Вавилова знал о нем и не скрывал своего удовлетворения, говорит, например, сцена, описанная в воспоминаниях Глущенко, работавшего с 1939 года в вавиловском Институте генетики в Москве и имевшего, по его словам, хорошие отношения с Николаем Ивановичем. Как-то в начале августа 1940 года он находился на томатном участке и следил за сбором урожая (участок находился на месте нынешнего универмага «Москва» на Ленинском проспекте), как вдруг подъехала машина, и из нее вышел Лысенко.
— Где твой директор? — обратился он к Глущенко с вопросом.
— Откуда я могу знать, — ответил Глущенко, — я его работу не контролирую. Наверно, в Ленинграде.
— Его нет ни в Москве, ни в Ленинграде: он арестован, — сообщил Лысенко, сел в машину и уехал (521).
Сама цель, с которой он приезжал, была показательной.
Презент в первые дни августа оказался в Ленинграде, и на одном заседании его спросили в лоб, где находится Николай Иванович. Презент, любивший пустить пыль в глаза и постоянно цитировавший на память фразы из самых разных источников, порой ошарашивая присутствующих эрудицией Остапа Бендера, мгновенно выпалил: “Отвечу словами Писания: я не сторож брату своему”. Этими словами Каин, только что убивший родного брата Авеля, ответил на вопрос Бога “Где Авель, брат твой? (522). Возможно, Презент хотел иносказательно заявить, что с Вавиловым покончено, но он даже не подумал, какое отвратительное впечатление производит, сравнивая себя с убийцем Каином, упиваясь победой над многолетним врагом.
И.И. Презент (фото В.Я. Александрова, переданное В. Сойферу).
Сразу же после ареста Вавилова Шунденко исчез из Ленинграда. Вынырнул он в Москве. Приехавшая в столицу профессор ВИР Е.Н. Синская столкнулась с ним в центре Москвы неподалеку от Лубянки. Недавний доцент был облачен в новенький мундир офицера НКВД. Синскую, с которой он проработал несколько лет в ВИР’е и прекрасно знал, он не удостоил даже кивка головой. Глядя ей прямо в глаза, он лишь слегка улыбнулся. Подтвердились давние подозрения, что он был внедрен в ВИР из Органов безопасности и выполнял там «важное государственное задание», будучи ответственным лицом в аппарате НКВД, отвечавшим за «Дело Вавилова».
В постановлении на арест Вавилова была названа главная причина ареста ученого — противоречие с Лысенко по вопросам генетики:
«Установлено, что в целях опровержения новых теорий в области яровизации и генетики, выдвинутых советскими учеными Лысенко и Мичуриным, ряд отделов ВИР‘а по заданию Вавилова проводили специальную работу по дискредитации выдвинутых теорий Лысенко и Мичурина… После разгрома право-троцкистского подполья Вавилов не прекращает своей к-р [контрреволюционной — В.С.] деятельности, группирует вокруг себя своих единомышленников для борьбы с советской властью. Продвигая заведомо враждебные теории, Вавилов ведет борьбу против теорий и работ Лысенко, Цицина и Мичурина, имеющих решающее значение для сельского хозяйства СССР, заявляя, мы были, есть и будем «анти» — на костер пойдем за наши взгляды и никому наших позиций не уступим. Нельзя уступать позицию. Нужно бороться до конца»» (523).
Примерно в то же время были арестованы руководители и ведущие сотрудники институтов хлопководства, животноводства, защиты растений и многих других. Арестовали начальника Главного свекловичного управления Наркомзема СССР Н. Ф. Скалыгу. Однако они по делу Вавилова не проходили.
Разгром ВИРа
После ареста Вавилова Лысенко или по своей воле или по поручению Сталина с удесятеренной энергией принялся уничтожать созданные Вавиловым институты. С московским институтом — генетики АН СССР — всё было просто. Директором его стал сам Лысенко со всеми вытекающими из этого последствиями (524): в ближайшее время почти все генетики — ученики и сотрудники Вавилова, кроме троих (Т.К. Лепина, М.Л. Бельговского и его жены А.А. Прокофьевой-Бельговской), были вынуждены покинуть институт.
30 марта 1983 года на праздновании своего 80-летнего юбилея Александра Алексеевна Прокофьева-Бельговская выступила в Москве в Институте молекулярной биологии АН СССР с замечательной лекцией о своей жизни и работе. Коснулась она и того периода, когда Вавилов исчез в застенках НКВД. Рассказав о том, что в Институте генетики после замены директора Вавилова Трофимом Лысенко сохранилось всего трое генетиков, Александра Алексеевна задала вопрос: “Почему Лысенко оставил в Институте эту троицу?” и дала следующий ответ: “Лепин был непревзойденным знатоком пшениц, и он был Лысенко просто нужен. Марк Леонидович Бельговский вел при Вавилове основной фонд дрозофилы, а Лысенко относился к излюбленному объекту генетиков странно: он ненавидит дрозофилу, издевается над работами с дрозофилой, но в то же время, подобно первобытному человеку, боящемуся солнца и ветра, боится дрозофилу, боится прослыть невеждой. Поэтому Бельговскому дается самое строгое, но и самое нелепое задание — вести коллекцию так, «чтобы ни одна муха не погибла»”. “Я так и не поняла, — сказала Прокофьева, — почему он оставил меня”. Добавим от себя: может быть, потому, что она работала прежде с Мёллером, а Лысенко боялся западного общественного мнения (525).
Название института было сохранено, но теперь только номинально соответствовало своему профилю, начинка его стала чисто лысенковской. С увольнением некоторых сотрудников Лысенко пришлось “помучиться”. Так, трудно оказалось немедленно расправиться с генетиком Юлием Яковлевичем Керкисом, постоянно раздражавшим Лысенко тем, что занимался двумя темами, волновавшими главу “мичуринцев”. Во-первых, он перепроверял опыты, проводившиеся сотрудниками Лысенко во главе с И.Е. Глущенко, о возможности вегетативной гибридизации, а, во-вторых, ставил серию экспериментов по доказательству правоты количественных закономерностей расщепления (законы Менделя). Результаты работы были частично доложены на описанной выше дискуссии 1939 года в редакции журнала «Под знаменем марксизма». Поэтому Керкиса формально уволить за работу «не по теме». было нельзя: «вегетативная гибридизация» стала центральной проблемой института, против законов Менделя Лысенко выступал сам, поэтому эта проблема была как бы в плане института. Тогда его начали всячески ущемлять — лишили места в теплицах, отняли делянки в поле, надеясь, что Керкис покается и смирится. Этого не происходило. О том, что случилось позже, стало известно уже после кончины Керкиса, работавшего в Институте цитологии и генетики Сибирского отделения АН СССР. В его архиве нашли документы, обнародованные в стенной газете инсттута. Оказывается, Керкиса решили подловить на каком-нибудь нарушении дисциплины и уволить по суду. Для этого в то время стали использовать Указы Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 года «О переходе на восьмичасовой рабочий день” и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений от 10 августа 1940 г. (526). 31 октября, как посчитали лысенковцы, такой случай подвернулся: крупнейший советский математик А.Н. Колмогоров и его ученик (в будущем член-корреспондент АН СССР) А.А. Ляпунов попросили Керкиса прийти для обсуждения математических аспектов его работы. Керкис документально оформил уход — на 50 минут ранее окончания рабочего дня. Тем не менее, заместитель Лысенко на посту директора института передал дело Керкиса в суд за якобы самовольный и преждевременный уход с работы. 5 ноября 1940 года народный суд 10-го участка Ленинского района г. Москвы рассмотрел переданное дирекцией Института генетики дело №101-1153, допросил свидетелей и отказал дирекции в её иске против Ю.Я. Керкиса. Но работать в Институте после этого оказалось выше всяких сил, и вскоре Керкис был вынужден уйти из института «по собственному желанию».
С ленинградским институтом — ВИР’ом — было труднее. ВИР хоть и уменьшился в объеме, но всё равно имел почти тысячу сотрудников, к нему относились несколько десятков опытных станций, еще больше опорных участков, лабораторий, расположенных по всей стране. Во главе лабораторий и отделов стояли, как правило, известные ученые, которых просто так разогнать было нелегко даже всесильному Лысенко. Нужно было искать методы осуждения деятельности этих людей, носящие хотя бы видимость объективного разбора ошибок в работе.
«Начался свирепый разгром Института, — вспоминает профессор Синская. — Совещания и партийные заседания сделались невыносимыми. Каждому из нас грозила реальная опасность получить инфаркт или что-нибудь в этом роде… Одним из первых жертв террора оказался заведующий биохимическим отделом ВИР — старый профессор Н.Н. Иванов. Он разволновался на одном из ученых советов, затем поспорил в кабинете, который хотели у него отобрать, пришел домой и сказал: «Так жить дальше нельзя». Лег и через час его нашли мертвым» (527).
Чтобы окончательно истребить вавиловский дух в ВИР’е, в Ленинград поехала специальная комиссия, утвержденная лично Лысенко и наделенная большими полномочиями. Еще и Карпеченко, и Левитский, и Говоров, и Фляксбергер были на свободе, одно их присутствие вселяло в их коллег робкие надежды, что, может быть, институт не будет разгромлен. Старались поддержать эти настроения и наиболее твердые духом сотрудники Вавилова. Например, на одном из собраний Е. С. Якушевский встал после выступлений нескольких сотрудников с выпадами в адрес арестованного директора и пристыдил малодушных предателей, сказав, что никогда нельзя забывать огромного дела, сделанного Вавиловым, что все ему по гроб обязаны своими успехами, и что он лично никогда не поверит в виновность Вавилова. «Произошла какая-то ошибка, не может быть, чтобы ее не исправили», — закончил Якушевский (528).
28 августа 1940 года в «Ленинградской правде» появилась статья о плохом отношении к мичуринскому учению в Ленинградском университете, где были упоминуты с применением эпитета «консерваторы» фамилии Карпеченко и Левитского (529). Но в те времена подобные статьи появлялись часто, и как единичный факт их не рассматривали в качестве исключительно угрожающих. Лысенко надо было переломить такие настроения, облегчить работу комиссии, посланной им разрушить «Вавилон», поэтому он сам направился в Ленинград. В канун его приезда, 12 октября, Ученый Совет ВИР’а рассмотрел вопрос о выдвижении кандидатуры Лысенко на получение Сталинской премии. Сами премии были утверждены 23 марта 1940 года на заседании Политбюро ЦК ВКП(б), в котором Сталин принял личное участие.
Фото Т.Д. Лысенко, разосланное в 1940 г. перед обсуждением вопроса о награждении его Сталинской премией. Из Архива ВИР
На этом заседании Политбюро решило назначить председателем Комитета по присуждению Сталинских премий академика А.Н. Буша, который тремя месяцами раньше выступил на общем собрании АН СССР с предложением избрать Сталина почетным академиком (он назвал его впервые в Советском Союзе корифеем науки), а Лысенко его заместителем (530). Предложение о желательности присуждении премии имени Сталина Трофиму Лысенко было рассмотрено на заседании Ученого Совета ВИР’а сразу же после ареста создателя и директора этого института, в нем приняло участие 38 человек (531). На это заседание специально приехал из Москвы Презент, несколько человек выступило с обоснованиями того, почему необходимо присудить Лысенко Сталинскую премию (Эйхфельд[2], Мальцев, Фляксбергер, Бахтеев, Сизов[3], Говоров). Лишь один Говоров — близкий друг Вавилова, признавая в целом целесообразность присуждения премии, сказал:
«У нас… есть теоретические расхождения с т. Лысенко по некоторым методическим вопросам — и у меня есть такие расхождения и несогласия» (534).
24-мя голосами «за» при одном воздержавшемся кандидатура Лысенко была поддержана (535). Удивляться такому единодушию не следует: страх был велик и восставать в этом вопросе не следовало. В тот же день за подписью нового директора института Эйхфельда в Комитет по Сталинским премиям ушло письмо на трех страницах с обоснованием решения ученого совета ВИР’а (536).
Сам Лысенко появился 13 октября в ВИР’е, в том самом институте, где всего одиннадцатью годами раньше пригласивший его на съезд ученых Вавилов распахнул для него ворота в науку, а 15 октября студентов Ленинградского университета собрали на его лекцию, которую он озаглавил «Что такое мичуринская генетика» (537). В этот день вышла многотиражная газета «Ленинградский университет» со статьей Юрия Ивановича Полянского — одного из ведущих профессоров славного некогда генетическими традициями учебного центра. Он спешил занять достойную позицию и, начав свою статью с восхвалений Лысенко, перечисления его якобы «блестящих достижений», «огромного теоретического и практического значения» его работ, перешел к нападкам на генетику:
«… генетическая наука в капиталистических странах, а также отчасти и в СССР пошла… по неправильному, по-существу, антидарвинистическому пути… Самое учение об основной «наследственной единице» — гене… носит несомненно реформистский характер…
Наличие глубоких и многочисленных антидарвинистических извращений в генетике ставит перед советскими биологами задачу, наряду с развитием передовых идей Мичурина-Лысенко, подвергнуть острой критике метафизические установки этой науки» (538).
Полянский призывал к изменению научной политики университета:
«Разработка передовых идей Мичурина и Лысенко не может являться исключительно делом кафедры дарвинизма и лаборатории биологии развития. Генетические кафедры ЛГУ должны принять активное участие в разработке ряда проблем, связанных с этим передовым направлением биологической науки» (539).
Приведенная затем цитата из Митина дополнялась последним абзацем статьи: «… одной из задач кафедры генетики ЛГУ…следует считать пересмотр обширного наследия так называемой формальной генетики».
Такие высказывания для всех в университете звучали однозначно: Лысенко победил. Свою лекцию победитель посвятил тому, чтобы уговорить студентов не верить больше всему, что с этой кафедры в течение многих лет рассказывали Филипченко, Левитский, Карпеченко и другие генетики, и заявил, что факты, накопленные ими, понимались превратно, некритически:
«… мичуринцы и морганисты исходят из фактов, а приходят к противоположным выводам, из которых складываются два противоположных, взаимно исключающих направления в науке.
В чем же дело?
Дело в том, что некоторые факты только кажутся фактами» (540).
Далее он объяснял, почему генетики приходили к неверным выводам. По его словам, они просто плохо понимали жизнь, не знали, как растут растения, развиваются животные, а обитали в придуманном мире — абстрактном, оторванном от реальности. Вот, например, Вейсман обрубал мышам хвосты, а всё равно мыши рождались с хвостами.
«Отсюда делался вывод: увечья не передаются по наследству, — вещал Лысенко. — Правильно ли это? Правильно. Мичуринцы никогда не оспаривали подобных фактов» (541).
А далее шло по сути комическое объяснение:
«Всем известно, что в зарождении и развитии потомства мышей их хвосты участия не принимают. Отношение хвоста родителей к потомству очень и очень далекое» (542).
После лекции Лысенко и его бесед с руководством университета и партийными боссами, среди которых выделялась доцент Б.Г. Поташникова — ленинградская жена Исайи Презента, Карпеченко стали открыто травить. В газете «Ленинградский университет» было написано:
«Кафедра генетики продолжает оставаться оплотом реакционных учений. Руководство должно сделать из этого вывод» (543). А Поташникова твердила всем кругом: «Не поддерживайте Карпеченко. Судьба его решена!» (544).
23 ноября 1940 года в многотиражке «Ленинградский университет» была опубликована запись лекций Лысенко, а 25 ноября комиссия, проверявшая ВИР, отчитывалась в Москве на заседании Президиума ВАСХНИЛ. В комиссию вошли Сизов, Тетерев, Шлыков, возглавлял её Эйхфельд. После его доклада Президиум (не Лысенко — единолично, а Президиум — коллегиально!) проголосовал за следующее решение:
«Всесоюзный Институт растениеводства, как это установлено материалами комиссии по приему дел Института, с поставленными задачами не справился:
а) Институтом хотя и собраны большие коллекции культурных растений, но при сборе их не всегда руководствовались полезностью собираемого материала, и в настоящее время трудно определить научную и практическую ценность каждого образца коллекции;
б) Изучение собранных коллекций было поставлено неправильно и не давало ценных для производства и науки выводов. Небрежное же хранение коллекций привело к гибели части коллекционных образцов;
в) Институт недостаточно работал по продвижению перспективных сортов в производство…
ПРЕЗИДИУМ ПОСТАНОВИЛ:
Перевести всю работу с кукурузой из ВИР’а на опытную станцию Отрада Кубанка…
Цветы передать в Ботанический сад АН СССР… [цветы — слово из домашнего обихода; в ботанике принят термин “декоративные растения”, — В.С.].
Исследования по винограду передать в Институт виноградарства…
Закрыть секцию субтропических культур…
Закрыть лабораторию табака и чая…
Передать коллекцию риса Краснодарской рисовой станции…
Закрыть отдел географии растений…
Закрыть отдел внедрения.
Передать местным органам:
Дальневосточную станцию ВИР’а (Лянчихэ),
Туркменскую станцию (Кара-Кала),
Репетекскую опытную станцию в Кара-Кумах,
Опорный пункт «Якорная щель» в Крыму.
Считать нецелесообразным существование в составе Института Бюро пустынь и высокогорий» (545).
За каждой строкой решения стояли сотни людей — тех, кого собирал под свои крылья Вавилов, кого он наставлял и учил, и кто теперь оказался на улице в связи с закрытием отделов, лабораторий, станций и опорных пунктов. Протокол этого заседания Президиума ВАСХНИЛ собственноручно подписал Президент Лысенко.
ВИР — гордость Вавилова и гордость советской науки был разрушен. А весной следующего 1941 года, 14 марта, постановление правительства о присуждении Лысенко Сталинской премии было обнародовано, и из ВИР Лысенко были отправлены две телеграммы — одна в Одессу, в селекционно-генетический институт, другая — на домашний адрес в Москву. Первую подписали зам. директора Сизов, секретарь партбюро Орел и предместкома Пантелеев (546), а вторую директор Эйхфельд и ведущие руководители ВИР. Во второй телеграмме говорилось:
«Дорогой Трофим Денисович Искренне радуемся присуждению первой Сталинской Премии Вам лучшему биологу нашей страны тчк Вы единственный в нашей стране сумели поднять биологическую науку до уровня запросов социалистического сельского хозяйства… тчк От души желаем Вам здоровья и энергии для дальнейшей ломки всего отживающего и ложного в науке зпт новых успехов в поднятии биологической науки на уровень задач сталинской эпохи тчк Эйхфельд Сизов Трофимец Мынбаев Костюченко Пономаренко Фляксбергер Мальцев Тетерев Хорошайлов Шлыков Орел Хачатуров Брежнев» (547).
Необычной деталью стало то, что под текстом было несколько строк, в которых для удобства получателя телеграммы объяснялось кратко, какие должности занимает каждый из подписавших.
(продолжение следует)
Примечания
[1] Всесоюзная сельскохозяйственная выставка или ВСХВ была помпезной выставкой, открытой Молотовым 1 августа 1939 года, в годы Хрущева её переименовали в Выставку достижений народного хозяйства, или ВДНХ. ВСХВ была любимым детищем Сталина, визитной карточкой благоденствия страны, первой страны с полностью коллективизированным сельским хозяйством. Именно для того, чтобы доказать преимущество колхозного строя, Сталин (очень любивший тяжелую промышленность и крейсеры) и распорядился построить целый город с золотыми фонтанами и подавляющими своей роскошью павильонами, в которых бы разместились стенды с продуктами сельского хозяйства.
[2] Иоган Гансович Эйхфельд (1893-1989) был назначен на этом заседании директором ВИР и оставался им до 1951 года, затем директором стал И. А. Сизов, также присутствовавший на заседании и входивший в комиссию. При них ВИР захирел и потерял былую славу. С 1950 года Эйхфельд стал Президентом АН Эстонской ССР, с 1958 по 1961 г.г. Председателем Президиума Верховного Совета республики и зам. Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Он был избран академиком ВАСХНИЛ, АН Эст. ССР и членом-корр. АН СССР, стал Героем социалистического труда. 25 января 1983 года «за заслуги в развитии советской науки и в связи с девяностолетием со дня рождения» был награжден седьмым орденом Ленина (532). В 3-м издании БСЭ, будто в издевку над памятью Вавилова, сказано: «Эйхфельд — ученик Н.И. Вавилова» (533).
[3]Иван Александрович Сизов (1900-1968), — агроном-растениевод, в 1920-е годы был назначен Вавиловым одним из руководителей Детскосельского (Пушкинского) отделения ВИР. но как и Эйхфельд, стал ревностным партийцем и держимордой. После ареста Вавилова с 1940-го по 1961 был зам. директора ВИР, в 1961-1965 годах директором ВИР.
[6] Как уже было сказано ранее, сыну Н.И. Вавилова Юрию удалось получить доступ к следственному делу отца и опубликовать вместе с Рокитянским его в книге «Суд палача». Все цитаты из показаний Вавилова и вопросов следователей
Цитируемая литература и комментарии
490 Лебедев Д.В., Э.И. Колчинский Последняя встреча Н.И. Вавилова с И.В. Сталиным (Интервью с Е.С.Якушевским), В сб. «Репрессированная наука», Вып. II, Изд. «Наука», СПБ, 1994. Запись рассказа Е. С. Якушевского сделана Д. В. Лебедевым и пересказана мне летом 1987 года.
491, Там же, стр. 243-251.
492 Вавилов Н.И. О состоянии научно-исследовательской работы и о повышении квалификации научных кадров. Доклад на выездном заседании Ленинградского областного бюро Секции научных работников профсоюза вузов и научно-исследовательских учреждений во Всесоюзном институте растениеводства 15 марта 1939 года). В журнале «Сельскохозяйственная биология — Серия Биология Растений», №5, 1998, стр. 87—110. Цитата взята со стр. 90.
493 Вавилов Ю.Н. Обмен письмами между Т.Д.Лысенко и И.В.Сталиным в октябре 1947 года, журнал «Вестник истории естествознания и техники», №2, 1998, стр. 165.
494 Письмо Н. И. Вавилова К. И. Пангало (1939) опубликовано в сб. «Из истории биологии», сб. 2, М., Изд. «Наука», 1970, стр. 189. В то время Пангало работал научным сотрудником Ботанического сада в г. Балхаш Карагандинской области.
495 См., например, Т.Д. Лысенко. Мичуринское учение на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке. Журнал «Вестник сельскохозяйственной науки», 1940, сер. плодово-ягодные культуры, вып. 1, стр. 3-11.
496 См. (492), стр. 99.
497 Там же.
498 ЦА ФСБ России, «Р-2311, т. 8, л. 152.
499 Там же.
500 Рокитянский Я. Г. Три архивных документа. Вестник РАН. 2003, т. 73, № 12, стр. 1124-1129.
501 ГАРФ. Ф. 5446, оп. 23, д. 1660, л. 114-121.
502 Там же, л. 123. Собственноручная подпись Лысенко.
503 Там же, л. 132. Подлинник. Машинописный текст. Подпись Т. Д. Лысенко — автограф.
504 Цитировано по записи, сделанной мной во время выступления Прокофьевой-Бельговской и Фортунатова на данном заседании.
505 Там же.
506 Цитиров. по имеющейся у меня копии оригинала письма Н.И. Вавилова, Кожухова и Хаджинова.
507 Россиянов К.О. Сталин как редактор Лысенко, Журнал «Вопросы философии», 1993, №2, стр. 56-69. Россиянов приводит данные об архиве, где хранится текст данного выступления Вавилова — Архив АН, ф. 2, оп. 4, д. 43, и д. 47.
508 Вавилов Н.И. Критический обзор современного состояния генетической теории селекции растений и животных. В кн. Академик Н.И. Вавилов. Избранные труды, т. 5, Изд. «Наука», М. — Л., 1965, стр. 406-428.
509 Или Вавилов, или выступавший на заседании, посвященном его памяти, изменили строки из стихотворения Вл. Соловьева. В оригинале: «На небесах горят паникадила, в могилах — тьма».
510 Цитиров. по тексту рукописи воспоминаний И.Е. Глущенко, который познакомил меня с ней.
511 Там же.
512 Там же.
513 Личное сообщение Д.В. Лебедева, 1987.
514 Поповский М.А. Дело академика Вавилова. Изд. «Эрмитаж», Тенафлай, 1983, стр. 153.
515 Молотов В.М. (Пред. СНК и Наркоминдел). Внешняя политика Советского Союза. Газета «Правда», 2 августа 1940 г., №213 (8259), стр. 1-2.
516 Редакционная статья «Экспедиция ленинградских ученых». «Ленинградская правда», 26 июля 1940 г., №171 (7660), стр. 2,
517 См. (514), стр. 187. Записка хранилась у Лехновича в Ленинграде.
518 С благодарностью вспоминаю доцента Нижегородской сельскохозяйственной академии Н.Я. Крекнина, приславшего мне копии этого письма и ряд других материалов, имеющих отношение к судьбе Е.К. Эмме.
519 О том, какое важное значение власти придавали ВСХВ, говорит такой факт. Только в областной газете «Ленинградская правда» за 10 дней — с 16 по 24 августа было помещено 4 материала о выставке: 15 августа на стр. 1 и 4; 21 августа на стр. 1 и 24 августа на стр. 1. Месяцем раньше в этой же газете с уважением рассказывалось о ближайшей сотруднице Н.И. Вавилова проф. Розановой, чья работа была представлена на ВСХВ (см.: А. Моисеев. Биологи /в лабораториях советских ученых/. «Ленинградская правда», 10 июня 1940 г., №132 /7821/, стр. 3).
520 Редакционная статья «Вручение медалей участникам Всесоюзной сельскохозяйственной выставки», «Ленинградская правда», 27 августа 1940 года. В статье говорилось: «Вчера в Смольном состоялось очередное вручение медалей и денежных премий участникам Всесоюзной сельскохозяйственной выставки», после чего указывалось, что Вавилов был удостоен медали и денежной премии.
521 Глущенко И.Е. познакомил меня со своими воспоминаниями, и я взал этот рассказ из его рукописи.
522 Об этом инциденте мне рассказал Д.В. Лебедев.
523 ЦА ФСБ, № Р-2311, том 4, л. 14-15. См. также М.А. Поповский, Дело Вавилова (главы из книги), в сб. «Память. Исторический сборник», Москва 1977—Париж 1979, стр. 299, Поповчкий приводит выписки из «Следственного дела №1500», т. 4, листы 1-15.
524 Лысенко был назначен директором Института генетики АН СССР сразу же после ареста Вавилова.
525 Основано на моей записи выступления А.А. Проковьевой-Бельговской.
526 Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 года «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений», М., Кремль, 26 июня 1940 г., опубликован во всех газетах страны; см. также Указ Президиума Верховного Совета СССР «О рассмотрении народными судами дел о прогулах и самовольном уходе с предприятий и учреждений без участия народных заседателей», подписанный М. Калининым и А. Горкиным, М., Кремль, 10 августа 1940 г.
527 См. (514), стр. 183.
528 Рассказано Якушевским.
529 Гурев С., В. Костин. Против консервативного направления в биологической науке. «Ленинградская правда», 28 августа 1940 г., №199 (7688), стр. 2-3.
530 РГАСПИ, ф. 17, оп. 163, д. 1251, л. 57-67, см. также «Академия наук СССР в решениях Политбюро ЦК РКП(б), ВКП(б) и КПСС», Изд. «РОССПЭН», М., 2000, стр. 277-279.
531 Архив ВИР, ф. 318, оп. 1-1, д. 1817, л. 216-228.
532 Газета «Известия», 25 января 1983 г., №25 (20371), стр. 3.
533 БСЭ, 3 изд., 1978, т. 29, стр. 583.
534 Архив ВИР, ф. 318, оп. 1-1, д. 1817, л. 225.
535 Там же, л. 227. Этот факт приведен в статье Евгении Альбац «Гений и злодейство». Газета «Московские новости», 15 ноября 1987 г., №46, стр. 10.
536 527 Архив ВИР, оп. 1-1, д. 1817, л. 229-231.
537 Лысенко Т.Д. Что такое мичуринская генетика. Впервые опубликовано в газете «Ленинградский университет», 23 ноября 1940 г.; здесь цитиров. по книге «Агробиология», 6 изд., М., стр. 372-389.
538 Проф. Ю. Полянский. Развивать передовую советскую генетическую науку в Ленинградском университете. Газета «Ленинградский университет», 15 октября 1940 г., №35 (433), стр. 2.
539 Там же.
540 См. (537), стр. 373.
541 Там же.
542 Там же
653 Отрывок из статьи в газете «Ленинградский университет» приведен Анатолием Шварцем в статье «Этот счастливец Карпеченко», газета «Новое русское слово», Нью-Йорк, 5 декабря 1985 г., стр. 5; 6 декабря 1985 г., стр. 5; 8 декабря 1985 г., стр. 5. Цитата приведена в номере от 8 декабря 1985 г.
544 Там же.
545 ЛГАОРСС (Ленинградский гос. архив Октябрьской революции и соц. строительства), фонд ВИР, дело 1833, л. 110.
546 Архив ВИР, ф. 318, оп. 1-1, д. 1941, л. 1.
547 Там же, л. 2.
Оригинал: http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer7/sojfer/
